Свой круг Корецкий Данил
Началось самое трудное. Упрямо не давался в руки Федя, уходила из-под влияния Марочникова, даже Вершикова время от времени пыталась бунтовать… Чтобы держать их в повиновении, приходилось все время изобретать новые способы, что-то придумывать, постоянно плести интриги. Это раздражало, возбуждало глухую, затаенную злобу…
Прямо над ухом послышалось надрывное жужжание. Золотов открыл глаза. В толстой, геометрически правильной паутине отчаянно билась большая навозная муха. Видать, погналась за запутавшейся здесь же мошкой. Едят мухи мошкару? Впрочем, теперь она сама попадет на обед… Ишь как дергается… Чувствует что-то, соображает…
Или просто инстинкт? А где же хозяин?
Паук не спеша спускался из левого верхнего угла сложной ажурной конструкции.
Желто-коричневого цвета с белым крестом на жирной спине. Огромный: между кончиками передних и задних лап не меньше трех сантиметров. Мерзость!
Все как в жизни! Муха гонится за мошкой, паук сжирает муху. А есть кто-то еще более сильный и могущественный.
Он подобрал сухую, с палец толщиной ветку и сильно ударил, размозжив крестовика и сорвав паутину. Вот и все.
Он засмеялся над собой. Глупо! Ну а ты, Валерка, кто: мошка, муха или паук?
Крутишься, ловчишь, старательно плетешь хитроумную паутину, опутывая тех, кто тебе нужен. Но и сам запутан в еще более крепкой и липкой, дрожишь, прислушиваясь к ее подергиванию, потому что есть пауки крупнее, сильнее и опаснее. А еще есть люди, которые могут разорить паучиные гнезда, разорвать все их сети, а самих посадить в банку и отправить куда-нибудь далеко-далеко на север, где они — и большие, и маленькие, опасные и не очень, будут заниматься непривычным для себя делом: валить лес, пилить дрова, дробить камни.
Черт возьми, те же самые мысли! Вот тебе и расслабился, отдохнул, отвлекся! Но, в общем, день прошел хорошо, одновременно сделано несколько дел. Осталось кое-что подшлифовать.
Золотов отряхнулся и вышел на трассу. Первый же частник притормозил и довез его до города. Нащупав монету, Золотов вошел в кабину телефонаавтомата.
— Мэри? Жених уже ушел?
— Он и не заходил. Проводил до подъезда, и все.
«Ну и дурак», — подумал Золотов.
— Не скучаешь?
— Мне не до этого: голова раскалывается! И вообще, ты меня вытащил из постели.
— Дело поправимое. Жди, через пару часиков загляну.
Молчание.
— Слышала?
— Слышала.
Голос бесцветный, без интонаций, обреченный. Ну да плевать.
Федор лежал на кровати в одних трусах, бессмысленно глядя в потолок. — Опять в меланхолии? Я надеялся, что сумею тебя расшевелить!
— Тошно, Валера. Все равно тошно.
— Так лечись, дурачок! Я же тебе и лекарство нашел. Или не понравилась Маринка?
Федор поднялся.
— Понравилась. Только… Какая-то она чересчур свободная, развязная, что ли.
Вот черт! Такую реакцию надо было учесть.
— Видишь ли, Федя, — печально начал Золотов, — к сожалению, это печать современной молодежи. Мы с тобой такими не были. А сейчас соблазнов много: бары, рестораны, танцульки. Все это налагает определенный отпечаток.
Он прошелся по комнате, озабоченно поглаживая затылок.
— Но у Марины все это внешнее, наносное. Она приехала из деревни, стала приспосабливаться к городской жизни и, боясь в чем-то отстать, чересчур активно копировала окружающих. А окружение — сам понимаешь. Так что она по-своему несчастная — мечется, ищет чего-то, найти не может. Ей бы помочь надо.
Краем глаза Золотов наблюдал за реакцией Федора. У того на лице отразилось сочувствие. Еще подлить маслица.
— Оденься, Федя, пойдем воздухом подышим, а то ты опять закиснешь.
— Верно, — Петренко начал натягивать брюки. — Хорошо, что зашел. Одному совсем тоскливо.
— Да, кстати, — сказал Золотов, когда они вышли из дома. — Ты Марине понравился.
Такой мужественный, говорит, самостоятельный, надежный. Ее можно понять: одна в городе, опереться не на кого.
Федор промолчал. Значит, достаточно на эту тему, иначе можно перегнуть палку.
— Когда у тебя рейс?
— Через пять дней уходим. Короткий конец, за месяц обернемся. А потом судно на ремонт станет.
— Ну ничего, хоть по твердой земле походишь. А то все волны, волны кругом.
Небось скукотища?
— Да нет. Привык.
— А что ты вообще думаешь дальше делать? В училище поступать, тут я тебе помогу железно, а потом? Зарплату прибавят на полсотни, а остальное все то же: три-шесть месяцев в море, коротенькая передышка и опять. Не успеешь оглянуться — старость подошла. А что ты видел, кроме штормов, штилей да торговых кварталов иностранных портов? Да ничего!
— Прямо-таки и ничего? А что я вижу здесь, если на то пошло?
— Здесь? Посмотри сам!
Они проходили мимо стеклянной стены молодежного кафе. Хлопнули дверцы кофейной «Лады», выпуская двух молоденьких, едва ли достигших совершеннолетия прехорошеньких девушек. Следом с достоинством выбрались усатые молодцы в кожаных пиджаках и, оглаживая своих подруг, повели их к открытой двери, откуда вырывались бурные ритмы. Посередине зала на небольшом возвышении весело прыгали нарядно одетые пары.
— Как видишь, жизнь бьет ключом! — Да-а-а, — скептически произнес Федор. — Кабаки, машины, девочки… На все это нужны деньги, и немалые!
— Ну уж тебе грех жаловаться!
— Имеешь в виду инвалютный оклад и импортные шмотки? Это, конечно, кое-что, но особенно не разгуляешься!
— Пожалуй. Есть у меня один знакомый, так он завез себе на дачу грузовик шампанского…
Такую байку Шах рассказывал про Полковника, насколько она достоверна, Золотов не знал, но говорил уверенно, как человек вполне осведомленный.
— …Однажды собралась у его веселая компания, шашлычки пожарили, коньячку выпили, все как полагается. А потом хозяин послал четверых ребят в погреб, и они вытаскивают ящиков десять шампанского. Гости в хохот: «Зачем столько?» А они — в дом, выносят ванну, на клумбу ставят… Хлоп, хлоп, хлоп — целый час бутылки откупоривали… Хозяин своей даме — прошу! А та была красавица, избалованная, неприступная, надменная… Но тут не устояла — разделась и бултых! Ну как! Что скажешь?
— Наверное, этот парень большой жулик!
— Да уж не маленький. И все?
— И девка, конечно, шлюха. Порядочная на виду у всех купаться не станет. Даже в шампанском.
Что же, тоже верно.
— Может быть, ты и прав. Но согласись — красиво! Кипение жизни, бурлеск! Будет что вспомнить в старости!
— Это да. Но нам так не жить.
— Почему? Все зависит от тебя!
Петренко засмеялся.
— Даже наш капитан, если будет всю жизнь инвалюту копить, и то так шиковать не сможет!
— Э, Федя, да ты узко мыслишь! Систематическое пересечение границы, разная конъюнктура рынков, перепады цен — да это же золотое дно!
— Контрабанду вертеть, что ли? На это намекаешь?
— А почему бы и нет? Это же не грабеж, не разбой и даже не кража — использование экономических законов!
— Знаю, — презрительно сплюнул Петренко. — Недавно на одном сухогрузе за такие штучки… пересажали.
— Потому что дураки. Если все хорошо продумать, риска практически не будет.
— А ты все хорошо продумал?
Золотов насторожился, почувствовал подвох.
— Чего я буду за тебя думать? У тебя своя голова на плечах. — Он протянул Петренко распечатанную пачку сигарет. — Но на добрый совет всегда можешь рассчитывать. Жизнь-то я знаю получше.
Они закурили.
— Корабль большой?
— Не корабль, а судно, — перебил Федор. — А говоришь — что-то знаешь!
— Какая разница! — удивился Золотов. — Разве это не одно и то же?
— Конечно, нет. Военный корабль, но торговое судно. Каждому видна разница!
«Ах ты умник! — зло подумал Золотов. — Послать бы тебя к чертовой матери!»
А вслух сказал:
— Пусть будет так. Судно большое, ты в рейсе посмотри внимательно, может, и найдешь какоенибудь укромное местечко. Обязательно найдешь. И подумай на досуге между вахтами, что жизнь человеческая проходит очень быстро.
Они шли по центральной улице — оживленной, нарядной, шумной. С Золотовым многие здоровались, он отвечал — сухим кивком, широкой улыбкой или почтительным полупоклоном, в зависимости от каких-то неведомых посторонним критериев оценки значимости того или иного лица.
Федор по-прежнему был мрачен.
— Да хватит страдать! — Золотов хлопнул его по плечу. — Самое лучшее для тебя — выбросить Зойку из головы! Все равно у вас ничего не получится! И сам ты в этом виноват!
— Это еще почему?
— Потому, что кончается на "у"! Она привыкла к достатку, а что ты ей можешь предложить? Ну привез бельишко, пару платьев, это хорошо, но мало! Надо было ее на море свозить, развлечь как следует, встряхнуть. Тогда другой разговор. Ну да не жалей! Маринка ничем не хуже. Если ты с ней поладишь, живо Зойку забудешь.
Только не повторяй прежних ошибок!
Посмотрев в задумчивое лицо Федора, Золотов решил, что на сегодня хватит.
Понемножку, исподволь ему можно будет внушить задуманное. Капля камень точит! Но чересчур нажимать не стоит. Пусть он думает, что сам пришел к такому решению, которое будет вложено ему в голову.
— Сколько там времени? А то мои стоят.
Федор ответил.
— Ого! — для убедительности Золотов даже хлопнул себя по лбу. — Совсем забыл, у меня же деловая встреча, опаздываю! Счастливо, Федор, извини!
Он поспешно протянул руку.
— Послушай, — Федор замялся, — дай телефон Марины.
Вот и чудесно!
— Пожалуйста.
Золотов продиктовал.
— Только сегодня ты ей уже не звони. — Он сдержал ухмылку. — Девочка перепила, устала, плохо ей было, пусть отдыхает. А завтра звякни, она будет рада. Лады?
Федор кивнул.
— Буду хватать машину. Тебя подбросить?
— Да нет, пройдусь…
— Ну погуляй, развейся, может, в кино попадешь. Счастливо!
ВЫПАД ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ
Роль потерпевшего играла борцовская кукла, подвешенная на четырех растяжках к стойкам и перекладине турника. Проволока соединялась с динамометрами, показания которых лягут в основу расчетов экспертов.
Техник-лаборант областной прокуратуры готовил съемочную камеру видеомагнитофона, у раскрытого окна покуривал фотограф. Валек с Петром боролись на матах, я заполнял вводную часть протокола.
Время от времени в дверь заглядывала Варвара Петровна — директор школы — с полушутливым вопросом: «Еще не продырявили инвентарь?»
Если раньше я думал, что она разрешила использовать спортзал для следственного эксперимента с учетом моего скромного вклада в правовое воспитание учащихся, то теперь понял, что не последнюю роль сыграло и обычное женское любопытство.
Внизу громко хлопнула стальная дверь спецавтомобиля.
— Привезли, — фотограф перегнулся через подоконник. — Молодая…
— Всем приготовиться, сейчас начинаем, — объявил я. — Варвара Петровна, если желаете, можете присутствовать. И пригласите еще кого-нибудь из учителей.
Милиционер в портупее и сапогах и коренастая женщина-сержант ввели Вершикову.
— Для чего в школу? Я тут отродясь не была, — бормотала она, непонимающе глядя по сторонам.
Увидев меня, на миг запнулась.
— Здрасьте! Прогулку устроили? Давно выпускать пора!
Жеваный, в пятнах сарафан потерял «фирменный» вид; да и сама Вершикова выглядела не лучше: мятое лицо, растрепанные волосы, тусклые, беспокойные глаза.
Возле манекена остановилась, хмыкнула, передернув плечами, но, заметив висевший рядом кортик, потупилась.
— Проверять будете?
Она зачем-то поднесла руки к глазам, нервно потерла ладони.
— Я же сказала — не помню… Может, так и не выйдет…
Уверенности в голосе не было.
— Попробуем, как получится, — сказал я, после чего объяснил условия и цели эксперимента. Конвоиры недовольно переглянулись и придвинулись поближе.
— Начали!
Обвиняемая стояла в растерянности, неуклюже растопырив неумелые руки.
— Пожалуйста, Вершикова, мы ждем.
Она помедлила еще несколько секунд, потом, решившись, сделала шаг, другой.
Сейчас имело значение каждое движение, каждый жест. Едва слышно зашумела камера, щелкнул затвор фотоаппарата. Фотографии и видеозапись помогут запечатлеть то, что может не успеть схватить человеческий глаз: направление удара, угол наклона клинка, траекторию его движения.
Но до удара не дошло, что-то не получалось. Вершикова тяжело дышала, и чем дольше она возилась с кортиком, тем очевиднее становилось: она не знает, что клинок заперт в ножнах и освободить его можно, только нажав кнопку замка, маленькую незаметную кнопочку, о существовании которой она не подозревает.
Понимая, что беспомощная возня фиксируется бесстрастной пленкой и ложь предыдущих показаний становится до неприличия наглядной, она все сильнее дергала неподдающуюся рукоятку и наконец, оборвав тесемку, на которой висел кортик, бросила оружие под ноги.
— Поясните свои действия! — сказал я для записи.
Закусив губу, Вершикова молчала. Оператор крупным планом снимал лицо — сосредоточенное, отражающее мучительные размышления.
— Хватит! — Она закрыла лицо растопыренной ладонью. — Скажите, чтоб перестал.
Последние слова она выкрикнула фальцетом.
Вершикову отвели в кабинет директора. Милиционер стал под окном, женщина-сержант заняла пост в коридоре возле двери. Мы остались наедине.
— Эксперимент показал, что вы не умеете даже вытащить кортик из ножен, — я говорил размеренно и спокойно. — Как это увязывается с вашими показаниями?
У нее дернулось веко.
— Да-а-а, не в цвет. А я-то старалась — в петлю влезла и своей рукой затягивала.
— Она скверно выругалась. — Значит, есть справедливость. Пусть сам сидит десять лет! И так всю жизнь испортил, веревки вил, что хотел, то и заставлял! На десять лет тоже бы, дуру, устроил, да, видно, не судьба…
Она засмеялась. Это был нехороший, зловещий, с надрывом смех — предвестник близкой истерики.
— Давайте по существу! — намеренно резко оборвал я ее. — Что произошло на даче?
Она опомнилась.
— Что там было — не знаю, потому что с Галкой наверх пошла. Они вдвоем долго сидели, потом вроде шум. И вдруг Золото влетает в спальню, глаза вытаращил, челюсть отвисла, слюни бегут: «Скорей, — говорит, — Федька на нож напоролся». А потом запел: «Если на меня подумают — карьере конец, тогда и вам с Куколкой худо придется, скажи так и так, тебе ничего не будет, дадут три года условно, в крайнем случае посидишь недельку, я лучшего адвоката возьму, и вытащим тебя под расписку…» Пугал, золотые горы сулил. Я и согласилась: мало дерьма хлебала, что ли? Разом больше, разом меньше. Да слишком большая ложка выходит — пусть сам жрет!
Закончив допрос, я оформил необходимые документы, Вершикову увезли. На улице дожидались истомившиеся практиканты, открывшие наконец для себя новый поворот дела и выработавшие «верную» версию.
— Значит, так, — азартно говорил Валек, забегая вперед и заглядывая мне в лицо.
— Надо проверить все окружение Золотова, найти среди его друзей физически сильного человека и начать его отработку. Где был в тот вечер и прочее. Сейчас ясно, что на даче находился пятый, тот, кто способен нанести сильнейший удар!
— Точно, — значительно кивнул Петр. — Классическая детективная схема — убийство в численно ограниченной компании очень часто разрешается именно так — кроме известных лиц, в месте совершения преступления находился еще один. Он и оказывается убийцей!
— Думаете, надо искать новых подозреваемых? — рассеянно спросил я, думая о другом.
— Конечно, — кивнул Валек, а Петр помедлил и задал встречный вопрос:
— А вы как считаете?
— Полагаю, что вам пора по домам. А я зайду еще в одно место.
«Одним местом» был городской Дом физической культуры. Стенд спортивной славы напротив входа открывался фотографией легендарного Рогова. Его еще называли экс-чемпионом, но сам он уже считал себя бывшим. Огромная разница! И хотя для массы болельщиков, поклонников и поклонниц, многочисленных друзей-приятелей все выглядит вполне благополучно, в нашем профессиональном кругу известно про две пьяные драки, означающие, что он поставил на себе крест. И нетрудно предугадать развязку, как моряку определить судьбу ходко идущего судна с не замеченной никем пробоиной в трюме.
В углу большого, с колоннами, вестибюля, закрывая спиной застекленную доску, на которой висели разнокалиберные ключи, сидел пожилой вахтер с могучей шеей борца.
— Григорьева? — переспросил он. — Поднимитесь в пятый зал, у него как раз тренировка.
В зале пахло пылью и разгоряченными телами. Спортсменов было немного, человек десять, они усердно гнули друг друга, приседали с небольшой штангой, «качали» пресс. За всем этим наблюдал сухощавый подтянутый человек средних лет, в потертом красно-синем трико. Он оглянулся, когда я появился в дверях, потом посмотрел еще раз, уже внимательнее, и, убедившись, что случайный посетитель не собирается уходить, медленно подошел.
— Что вы хотели?
Лицо загорелое, волевое, целеустремленный взгляд, белые полоски морщин на скошенном лбу.
— Вы Григорьев?
Человек кивнул, спокойно заглянул в мое удостоверение, жестом пригласил в зал и указал на длинную низкую деревянную скамью, стоящую у стены.
— Одну секунду, — Григорьев отошел к спортсменам и что-то сказал. Они начали высоко подпрыгивать на месте, подтягивая колени к груди. Тренер вернулся и сел рядом.
— Итак, чем обязан интересу со стороны следственных органов?
— Когда-то у вас тренировался Валерий Золотев. Хотелось бы знать, что вы можете о нем сказать.
Григорьев не выразил удивления.
— Парень был перспективный. Из него мог толк выйти. Во всяком случае, сейчас уже наверняка стал бы мастером.
— Почему же не стал?
Он зачем-то потрогал шнурки «ботосов».
— Много причин. Склонность к полноте, надо стараться форму держать: тренировки, диета, парная… Чуть ослабил режим — три-четыре килограмма и набежали. А он регулярности не признавал.
Тренер вновь отлучился, отдал распоряжение, несколько человек продолжали общефизическую подготовку, а четверо облачились в костюмы для фехтования и стали в позиции.
— Давайте пока сами, без меня.
Лязгнули клинки.
— Интереса настоящего у него к спорту не было, — продолжал Григорьев.
— Толкаешь в шею — занимается. Перестал — бросил. Это любительство, чтобы жиром не заплывать, и только. Настоящих результатов так не достигнешь.
Зал был старый, с потрескавшимися стенами и давно не беленным потолком, стекла в окнах тусклые, почти не пропускающие света, поэтому лампочки горели даже днем.
Фехтовальщики теснили друг друга, наступали и отступали, обменивались ударами, плели блестящими иглами тонкое кружево атак и защит. Мне зрелище нравилось, Григорьеву — нет.
— Саша, это не работа. У тебя нет резкости! Выпад делается синхронно, всем телом! Иди к зеркалу. Витя и Гриша по очереди работают с Сергеем. — Он повернулся ко мне. — Я ему много раз говорил — хочешь добиться чего-нибудь, старайся изо всех сил. Он всегда соглашался, не спорил. Но сосредоточиться не умел. Стрелять любил, фехтовать. А плаванье или бег — не по нем. Да потом еще одна история получилась.
Григорьев подошел к Саше, который, стоя перед зеркалом, резко припадал на согнутую в колене ногу, одновременно выбрасывая вперед руку со шпагой.
— Корпус ровный, рука — перпендикулярно оси туловища, вот так, видишь? И — раз!
Как стрела из тетивы! Чтобы пробить любую защиту!
— Какая история?
— Отборочные соревнования. Два кандидата в сборную области — Золотов и Марцев.
Идут голова в голову, вдруг по стрельбе Марцев почти все пули пустил «в молоко».
Говорит: пистолет разлажен. А накануне Золотов оставался в тире позже всех и имел доступ к оружию. Я, конечно, ничего сказать не могу, но ребята решили — его рук дело.
— Почему? Какие основания для таких подозрений? — перебил я.
Тренер замялся.
— Понимаете, было в нем нечто неприятное. Вот смотрит, а впечатление, будто думает про тебя что-то нехорошее. Ребята его не любили, старались держаться подальше. Может, поэтому? А оснований, в общем-то, никаких.
— Ясно. А что потом?
— Да ничего. Обиделся и ушел из команды. Иногда встречались в городе. «Как дела?» — «Нормально». В последнее время важный стал. Он что, в горисполкоме работает?
— Около него. — Я встал. — Спасибо за информацию. Не буду больше отвлекать.
— Не думаю, чтобы я вам здорово помог, — улыбнулся Григорьев. — Вы же его не тренировать собираетесь. Но что знал — рассказал.
По дороге домой анализировал собранные данные, пробовал их на прочность и пришел к выводу, что работа подходит к концу. Не хватало лишь нескольких деталей, последних штрихов, которые превратят версию «Инсценировка» в безупречно логичную конструкцию обвинения.
Додумать мысль не сумел — разболелась голова, ныло под ложечкой, как всегда, когда оставался без обеда. Печальный опыт старших коллег подтверждал мнение врачей о губительности для желудка нерегулярного питания и нервных перегрузок: язва во все времена была профессиональной болезнью следователей.
Завернул в молочный за кефиром, двадцать минут протолкался в раздраженной очереди и окончательно потерял охоту размышлять о деле.
После ужина лежал на тахте, читал газеты, журнал и разговаривал с Асей, точнее, говорила она, а я вставлял реплики и междометия, имитирующие диалог. Спать лег рано, с ощущением, что среди ночи раздастся телефонный звонок, «выдергивающий» на происшествие. К счастью, оно не оправдалось.
Утром я чувствовал себя значительно лучше, даже сделал некоторое подобие гимнастики и, следуя устоявшемуся стереотипу, выпил «для бодрости» чашку кофе, хотя никогда не ощущал его бодрящего действия.
На работу шел не спеша, стараясь дышать «понаучному»: на четыре шага — вдох через нос, на три — выдох через рот. Возле юридической консультации, дожидаясь открытия, толпились родственники арестованных, обвиняемых, ожидающие суда под подпиской о невыезде. Все они крепко надеялись на адвокатов, обсуждали способности каждого, пересказывали байки о блестяще выигранных делах, жаловались друг другу на несправедливость следствия или превратность судьбы. То и дело слышалась фамилия Пшеничкина. Нескольких человек я знал, но поздоровался только один, остальные отворачивались и замолкали.
Когда я отпирал кабинет, зазвонил телефон. Без четверти девять, кому так не терпится?
Не терпелось Крылову.
— Отоспался? У меня был соблазн вытащить тебя из постели на рассвете. Скажи спасибо, что сдержался!
Я в очередной раз подивился верности предчувствия.
— Ну, выкладывай.
— Твой подопечный у нас. Давай быстро в отдел!
В райотделе шла обычная утренняя суета: дежурный передавал смену, собирались на развод милиционеры патрульного взвода, готовились к отправке в суд покаянно-похмельные хулиганы. Звякали ведра, разило гуталином и карболкой.
По широким каменным ступеням с вытоптанными в середине полукруглыми углублениями я поднялся на второй этаж старого здания, свернул в аппендиксом прилегающий к основному коридору тупичок уголовного розыска, без стука толкнул дверь, за которой слышалось знакомое жужжание.
Крылов брился, неустойчиво пристроив на двух спичечных коробках круглое дамское зеркальце.
— Вчера вечером он поехал на дачу, — как бы продолжая только что прерванную мысль, встретил меня Александр. — И заночевал. И нам пришлось… Холодно, доложу тебе, в лесочке, и сыро!
Он выключил бритву, привычно сунул в ящик стола, вытряхнул на ладонь и вбил в щеки несколько капель дешевого одеколона с резким цветочным запахом, поморщился.
— Черт, никак не соберусь принести приличный лосьон!
Читать бесплатно другие книги:
