Россия в Первой мировой войне Головин Николай
Мы узнали также и то, что замещение ответственных военных должностей, как то: начальников дивизий и командиров корпусов, совершается по старшинству в чинах, по особому списку, в котором изображено старшинство генералов, и если делается исключение, то только для тех, кто имеет сильных покровителей и заступников.
Таким образом, не доблесть, не талант, не знание, не военное искусство, явленное на деле, служат руководящим началом при движении на служебной лестнице, а иные соображения. При этих условиях действительно способные люди, настоящие военачальники, могущие вести войска к победе, только в редких случаях подымались на высшие ступени командования, высшие же должности обыкновенно отдавались офицерам хотя и менее даровитым, но зато старшим в чинах. Меж тем в военном деле, быть может, три четверти успеха лежит в искусном подборе командного состава, и потому нынешний порядок назначения является губительным для дела победы.
Мы узнали все это, Государь, но мы узнали и нечто горшее. Мы узнали, что от всего этого, от всех этих бед и настроений заколебался самый дух войск и дух народный. Видя нерадение, непредусмотрительность, отсутствие порядка, войска стали утрачивать доверие к своим начальникам.
Отсутствие снарядов, неприготовленность укреплений, сбивчивые, противоречивые действия относительно мирного населения — все это заронило сомнение в умах воинов, как офицеров, так и нижних чинов, в способности высших начальников защищать страну.
Со стесненным сердцем узнали мы, Государь, о том, что свыше 1 200 000 русских воинов находятся в плену у врага. И еще более были мы подавлены, когда узнали о позорной сдаче Ковны, о том, что комендант крепости бежал, о том, что необученные и плохо вооруженные войска были поставлены на защиту этой столь важной крепости.
Тот же самый дух недоверия, недовольства и раздражения, но еще в большей степени стал замечаться и в среде самого народа. Народ знает, что снарядов и пуль мало, он знает, что кто-то в этом виноват, но он видит, что общественные круги горячо принялись за исправление старых ошибок, стараются наверстать потерянное и привлекают все силы на дело снаряжения армий, — и не прошлые недочеты волнуют его в настоящее время.
Народ не понимает, почему роют недостаточные окопы и только тогда, когда неприятель близко, почему при этом происходят такие большие неурядицы, почему, собрав десятки тысяч людей, их по несколько дней держат без работы или отсылают обратно по домам.
Народ готов работать над защитой Родины и с радостью будет копать каждую пядь русской земли, чтобы закрыть ее непроходимой полосой укреплений, как сделали это наши союзники французы у себя на родине. Народ просит для этого только руководителей, только необходимые чертежи и незначительное число военных инженеров, а все остальное мы сами, Государь, мы — граждане, обыватели, при помощи земств, городов и гражданских властей, выполним своими руками.
Народ не понимает, почему не строят железных дорог, необходимых для обороны. Народ крепко опасается за судьбу столичных военных заводов и не понимает, почему в глубине России не подготовляется теперь же все необходимое на тот случай, если бы враг угрожал Петрограду.
Народ не понимает, почему такая безнадежная путаница происходит с несчастными беженцами, почему они занимают дороги, нужные войскам, почему их не выселяют вовремя, если их нужно выселять, и почему земля, оставляемая врагу, то опустошается дотла, то отдается нетронутой, со всеми ее богатствами.
Народ не понимает, почему из Юго-западного края и Бессарабии, которые Бог благословил урожаем в 300 миллионов пудов пшеницы, почти все это огромное богатство не вывезено и почему это произошло — от нерадивости ли и беспорядка или от невозможности выполнить это дело.
Государь, долг наш, как Ваших верноподданных, и горячая любовь к Отечеству побудили нас высказать все то, от чего кровью обливается наше сердце и смущается ум, но мы верим, что можно победить, можно сломить упорство врага, противопоставивши ему старую русскую доблесть.
Мы не слышали от представителей народа в самых скорбных и горьких речах их ни единого слова о заключении мира. Неизведанные силы таятся в глубинах русского народа. Но нужно устроение и направление этих сил по плодотворному руслу.
Ваше Императорское Величество! Приемлем смелость сказать Вам: понимая неизбежность обособления власти, стоящей во главе Армии, от власти, управляющей страной, мы твердо знаем, однако, что без высшей власти, все объединяющей, невозможно правильное направление дела обороны. Только непререкаемой Царской властью можно установить согласие между Ставкой Великого князя, Верховного главнокомандующего и правительством.
Царь может повелеть своим военачальникам и правителям составить расчет будущих действий на продолжительное время, с предвидением всей сложности и многообразности последствий предпринятых решений и положить конец беспорядочным действиям, рассчитанным на несколько дней и не имеющим основной, далеко хватающей мысли.
Царь может расширить рамки расчетов и соображений. Царь может побудить, чтобы стремились не к робкому подражанию врагу, а к напряжению всех усилий огромной и мощной страны, желающей победить ценою всяческих жертв, чтобы превзойти врага и снаряжением и дальновидным расчетом.
Только Царь может повелеть, чтобы на ответственные должности выбирались те, кто уже выказал свою доблесть в боях, а не люди, часто не способные вести тяжкое дело войны. Царь может призвать все силы Великой России, чтобы создать те неприступные преграды, которые одна за другой будут защищать Родину до того предела, где Провидению угодно будет даровать нам окончательную победу над истощенным нашим упорством врагом.
В эту победу мы верим, Государь.
Вашего Императорского Величества верноподданные:
Председатель Военно-морской комиссии
Государственной думы:
Андрей Шингарев
Товарищи председателя:
Василий Шульгин, Никандр Савич
Члены Комиссии:
Дмитрий Сверчков, Иван Ефремов, Дмитрий Чихачев, Анатолий Добровольский, Николай Марков 2-й.
Первая итальянская армия, занимавшая позиции на левом фланге общего итальянского фронта, в Трентино, и, в общем, в течение года бездействовавшая, 6-го сего мая была атакована превосходными силами австрийцев, располагавших многочисленною тяжелою артиллериею, и потерпела серьезную неудачу. Армия потеряла до 16 000 пленных и 80 орудий.
Операция противников еще развивается, и возможные последствия дальнейшего наступления, по-видимому, сильно тревожат высшее итальянское командование, которое как через генерала Жоффра и нашего военного агента в Италии полковника Энкеля, так и непосредственно обратилось к нам с настойчивыми просьбами оказать содействие путем немедленного[146] перехода в наступление по крайней мере армиями Юго-западного фронта.
Всеподданнейше докладываю ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ суть полученных мною телеграмм.
Уже 7 мая генерал Кадорна[147], вернувшись из Трентино, ознакомив военных агентов с обстановкою, признал ее серьезною и тогда же высказал, что:
1) не предвидит возможности осуществить установленную общим планом действий атаку на Изонцо и
2) просит Русскую армию помочь итальянцам, согласно условий, выработанных в Шантильи[148].
Но еще до этого разговора генерал Кадорна обратился к генералу Жоффру с просьбой повлиять на русское высшее командование, чтобы наша армия перешла в наступление «в возможно непродолжительном времени».
Однако генерал Жоффр ответил, что причины, по которым Русская армия отсрочила начало своего наступления, слишком важны, чтобы были основания менять ныне установленный срок для выполнения операции{282}.
Узнав из ответов военных агентов, русского и французского, что начало наступления отсрочено примерно на месяц, генерал Кадорна успокоился, заявив, что при таких обстоятельствах он вполне разделяет мнение о совершенной нежелательности нарушения общего плана союзников, с которыми он более, чем когда-либо, желает действовать в полном единении. Однако генерал Кадорна закончил просьбой ныне же на нашем фронте произвести возможно сильное давление на австрийцев, дабы помешать переброске ими в Тироль дальнейших подкреплений{283}.
Таково было, в общем, настроение 7 мая высшего итальянского командования, соглашавшегося, что общий план действий союзников не должен быть нарушен существенным образом событиями на Итальянском фронте.
Надеждам этим не суждено было осуществиться. 8 мая атакованные итальянцы в силу тех или других причин отошли с потерями на линию Чима Ундичи — Чима делла Кальдиера — местечко Оспедалетто — гора Чимон Рава — Чима д'Аста{284}.
Вечером 9 мая высшее итальянское командование сообщило французскому военному агенту, что положение еще ухудшилось, так как XIV корпус очистил линию гора Верена — гора Камполонго, на левом берегу Астико, что предполагается задержаться на левом берегу долины Валь д'Асса, а в крайности отойти на линию местечко Вальстания в долине Бренты — гора Монте Ченджию в долине Астико. Резервную армию решено усилить до 5 корпусов и атаковать ею дебуширующие колонны австрийцев.
Вместе с тем французскому агенту было поручено передать генералу Жоффру просьбу повлиять в смысле немедленного перехода Русской армии в наступление.
Полковник Энкель считал 10 мая положение весьма серьезным вследствие обнаруженной войсками малой стойкости, при которой катастрофа может стать вопросом немногих дней{285}.
С 10 мая начинают поступать от полковника Ромеи (из Петрограда) и через полковника Энкеля просьбы высшего итальянского командования, по своему тону близкие к требованиям, о немедленном наступлении нашей армии.
«Если давление австрийцев будет продолжаться с той же силою, — говорит полковник Ромеи, — положение наше может стать очень опасным и может заставить нас выбрать новую позицию еще далее в тылу, что, безусловно, лишит нас возможности перейти в наступление на Изонцо одновременно с Русской и другими союзными армиями. Единственным средством для предотвращения этой опасности является производство сейчас же сильного давления на австрийцев войсками южных русских армий. Подобные действия России вполне соответствовали бы условиям, заключенным между союзниками, согласно которым, каждый союзник, а в частности, Россия, обязан произвести сильнейшее давление, как только другой союзник будет атаковать»[149].
Еще более требовательный тон телеграммы полковника Ромеи от 11 мая:
«Итальянская главная квартира самым энергичным образом настаивает на том, чтобы Русская армия немедленно начала наступление на австрийском фронте, и утверждает, что нынешнее затишье в действиях русских армий создает весьма серьезную опасность для союзников. Если энергичное наступление австрийцев продолжится, то не только будет исключена всякая возможность наступления итальянцев на Изонцо, но в недалеком будущем предвидится необходимость для итальянцев быть вынужденными оставить эту линию. Если Россия будет продолжать настаивать на том, что она в настоящее время не может перейти в решительное наступление, то необходимо, чтобы она по крайней мере теперь же произвела демонстративное наступление с целью удержать против себя силы австрийцев и оттянуть те силы, которые, вероятно, находятся в пути на Итальянский фронт»{286}.
В таком же смысле получил заявление и полковник Энкель с особым указанием на то, что настоящие события, если Россия не окажет немедленной помощи, повлекут за собою невозможность для итальянцев принять какое-либо серьезное участие в последующем наступлении союзников{287}.
Содержание этих переговоров указывает на растерянность высшего итальянского командования и отсутствие готовности, прежде всего в своих средствах, искать выхода из создавшегося положения, несмотря на то что и в настоящее время превосходство сил остается на его стороне. Только немедленный переход в наступление Русской армии считается единственным средством изменить положение; не учитывается то, что в ближайшее время австрийцы не могут по условиям железнодорожных перевозок серьезно усилить свои войска на Итальянском фронте даже при совершенно успешном ходе нашей атаки.
ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ благоугодно было соизволить на определение времени начала нашей операции в конце мая, даже в первых числах июня. Соответственно с этим выполняется постепенное перемещение войск и распределение артиллерии, ведется устройство исходного положения для производства атаки.
Выполнение немедленной атаки, согласно настояний итальянской главной квартиры, неподготовленное и при неустранимой нашей бедности в снарядах тяжелой артиллерии производимое только во имя отвлечения внимания и сил австрийцев от итальянской армии, не обещает успеха. Такое действие поведет только к расстройству нашего плана во всем его объеме.
Можно с уверенностью теперь сказать, что итальянская армия не способна уже принять участие в предстоящих общих наступательных действиях союзников, что было высказано генералом Кадорна союзным военным агентам еще 7 мая, т.е. в самом начале операции, когда размеры неудачи не были столь определенны, как в настоящее время. Между тем итальянская армия имеет достаточные силы и средства, чтобы переменою плана и группировки войск парировать опасность и нанести сильный удар австрийцам, наступающим из Трентино.
Тем не менее я сообщил 11 мая главнокомандующим, что обстановка потребует более скорого начала нашей операции, чем было установлено на совещании 1 апреля, и просил генерал-адъютанта Брусилова сообщить, когда по общему положению дел на фронте он может начать свою атаку.
Главнокомандующий Юго-западным фронтом[150] известил, что артиллерийскую подготовку он может начать 19 мая, просит подкрепить его от других фронтов одним корпусом войску Проскурова и обильнее снабдить огнестрельными припасами.
Некоторое упреждение в начале атаки не должно, однако, изменить общего плана наших действий, уже намеченного и одобренного на совещании 1 апреля. Поэтому назначение от того или другого фронта корпуса войск в распоряжение генерал-адъютанта Брусилова не может быть допущено без ущерба подготовки удара на главнейшем направлении. Можно допустить одно выделение в непосредственное распоряжение ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, кроме гвардии, по одному корпусу на Северном и Западном фронтах для спешной переброски впоследствии в район Ровно или Проскурова для развития успеха атаки и расширения первоначальной задачи, возложенной на Юго-западный фронт. Тогда, быть может, можно будет несколько ограничить размер операции, намеченной в Двинском районе, или даже ограничиться здесь сильными демонстративными действиями.
Докладываю ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ о последнем только в виде предположения. Главнокомандующим же мною сообщено, что общий план действий остается и ныне неизменным, почему Юго-западный фронт должен выполнять атаку своими силами, обеспечив соответствующею группировкою превосходство на главном направлении, т.е. в VIII армии, не рассчитывая теперь на усиление его корпусом за счет других фронтов, — подготовка к атаке должна быть закончена 19 мая, для начала же действий надлежит ожидать указаний от штаба Верховного главнокомандующего; прочим фронтам ускорить свою подготовку, чтобы между началом атаки Юго-западного и Западного фронтов не было большого промежутка времени.
Благоугодно ли будет ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ дать мне телеграммою полномочия начать Юго-западным фронтом артиллерийскую подготовку к атаке 19 мая, если ход событий на Итальянском фронте потребует этого, и сообразно с этим вести нашу подготовку на всех фронтах, равно разрешить назначить по одному корпусу Северного и Западного фронтов в ВАШЕ распоряжение.
Генерал-Адъютант Алексеев 13 мая[151] 1916 года.
Глава одиннадцатая.
РАЗЛОЖЕНИЕ АРМИИ В 1917 ГОДУ.
Революция. — Фронт и тыл. — Совет рабочих и солдатских депутатов. — Доклады членов Государственной думы. — А.Ф. Керенский. — Нежелание народных масс продолжать войну. — Мнения военачальников. — Вопрос о наступлении. — Ударные добровольческие части. — Дальнейшее падение духа в солдатской массе. — Коллективное заявление главнокомандующих. — Перемены в Верховном управлении вооруженными силами России. — Катастрофа на фронте. — Генерал Л.Г. Корнилов. — Офицерство. — Корниловское выступление. — Окончательный развал.
РЕВОЛЮЦИЯ
События, разыгравшиеся в Петрограде в первых числах марта (по новому стилю) и приведшие к падению царского правительства, разразились для армии неожиданно. Войска были ошеломлены быстротой совершившегося переворота.
«Многим кажется удивительным и непонятным тот факт, — записывает в своих воспоминаниях{288} генерал Деникин, командовавший в это время VII арм. корпусом, — что крушение векового монархического строя не вызвало среди армии, воспитанной в его традициях, не только борьбы, но даже отдельных вспышек. Что армия не создала своей Вандеи… Мне известно только три эпизода резкого протеста: движение отряда генерала Иванова на Царское Село, организованное Ставкой в первые дни волнений в Петрограде, выполненное весьма неумело и вскоре отмененное, и две телеграммы, посланные Государю командирами 3-го Конного и Гвардейского конного корпусов, графом Келлером и ханом Нахичеванским. Оба они предлагали себя и свои войска в распоряжение Государя для подавления “мятежа”… Было бы ошибочно думать, что армия являлась вполне подготовленной для восприятия временно “демократической республики”, что в ней не было “верных частей” и “верных начальников”, которые решились бы вступить в борьбу. Несомненно, были. Но сдерживающим началом для всех явилось два обстоятельства: первое — видимая легальность обоих актов отречения[152], причем второй из них, призывая подчиниться Временному правительству, “облеченному всей полнотой власти”, выбивал из рук монархистов всякое оружие, и второе — боязнь междоусобной войной открыть фронт. Армия тогда была послушна своим вождям. А они — генерал Алексеев, все главнокомандующие — признали новую власть. Вновь назначенный Верховный главнокомандующий, Великий князь Николай Николаевич, в первом приказе своем говорил: “Установлена власть в лице нового правительства. Для пользы нашей Родины я, Верховный главнокомандующий, признал ее, показав тем пример нашего воинского долга. Повелеваю всем чинам славной нашей армии и флота неуклонно повиноваться установленному правительству через своих прямых начальников. Только тогда Бог даст нам победу”».
Так оценивает в своей книге «Очерки русской Смуты» генерал Деникин настроение офицерской среды.
Солдатская масса была слишком темна и инертна, чтобы сразу разобраться в событиях. Поэтому можно было наблюдать в различных частях армии совершенно противоречивые проявления. Тот же генерал Деникин утверждает, что во время чтения манифеста об отречении Государя «местами в строю непроизвольно колыхались ружья, взятые на караул, и по щекам старых солдат катились слезы…»{289}. Мы же сами отлично помним донесения нескольких командиров полков, доносивших в Штаб армии о том, что их солдаты отказывались присягать Временному правительству перед своим полковым знаменем, требуя немедленного уничтожения на его полотнище вензеля отрекшегося императора.
Но, несмотря на всю разноречивость внешних проявлений солдатских настроений, одно может считаться несомненным: доверие к бывшему царскому правительству было окончательно подорвано и внутреннее единство традиционной формулы «за Веру, Царя и Отечество» было разрушено. Царь противопоставлялся Отечеству. Слухи об измене императрицы Александры Феодоровны, о грязной роли Распутина, хотя и ложные, сыграли особенно разлагающую роль. Самое убийство Распутина членами Царской Семьи объяснялось в солдатских массах как доказательство справедливости циркулирующих слухов. Дезорганизация, наблюдаемая в тылу, недостаток в снабжении, расстройство транспорта, озлобленная критика правительства во всех слоях интеллигенции, с другой стороны — отталкивание общественных сил самим правительством, министерская чехарда и самое ничтожество выдвигаемых на эти посты лиц — все это широко проникало в гущу солдатской массы и атрофировало в ней всякое чувство доверия и уважения к правительственной власти. Мистический ореол царской власти был разрушен.
«Ваше Величество, — телеграфирует Главнокомандующий армиями Западного фронта генерал Эверт{290}, — на армию в настоящем ее составе при подавлении внутренних беспорядков рассчитывать нельзя… Я принимаю все меры к тому, чтобы сведения о настоящем положении дел в столице не проникали в армию, дабы оберечь ее от несомненных волнений. Средств прекратить революцию в столице нет никаких».
ФРОНТ И ТЫЛ
Изучая настроение солдатских масс на фронте в первые дни революции, нельзя не заметить, что степень революционизирования и податливости к разлагающим влияниям этих масс росла по мере удаления от боевой линии в тыл. Это явление имело место в течение всего 1917 г. и обуславливало то, что каждая новая волна разложения армии приходила с тыла. Это явление представляет собой как бы общий психологический закон процесса развала армии. Генерал Сериньи в своем труде, выдержку из которого мы уже приводили{291}, обратил внимание на подобное же явление на французском театре:
«Это явление очень ясно обнаружилось у нас во время пораженческой пропаганды, имевшей место в 1917 году; войсковые части, которые первыми ей поддались, были те, которые, выведенные из боевых линий, находились на отдыхе; эта гангрена была принесена к ним укомплектованиями и вернувшимися из отпусков внутри страны. То же самое имело место у наших врагов в октябре 1918 года. Германия была в полном разложении. Тыловые части и запасные полки подняли красные флаги и срывали с офицеров погоны; в это же самое время войска боевой линии продолжали упорно драться. После заключения перемирия эти войска перешли в полном порядке Рейн и, не успев заразиться, способствовали восстановлению порядка в империи…»
Закон распространения разложения армии с тыла к фронту проявляется в России в том, что быстрее всего идет процесс разложения в солдатских массах Северного фронта, в непосредственном тылу которого находился главный очаг революции — Петроград. Второе место по своей «разлагаемости» занимают армии нашего Западного фронта, в тылу которого находился второй революционный центр — Москва. Юго-западный фронт, имевший в своем тылу Киев, был здоровее, и волны разложения по сравнению с Северным и Западным фронтами сюда запаздывали. Наконец, в наилучшем моральном состоянии находились наши армии Румынского фронта; пребывание на территории чужого государства значительно задерживало проникновение заразы.
Движущей силой революции оказался петроградский гарнизон (запасные части), мятеж которого и привел к такой молниеносной победе революции. В таком же разложении оказались ближайшие соседи Петроградского гарнизона — Балтийский флот и Кронштадт.
СОВЕТ РАБОЧИХ И СОЛДАТСКИХ ДЕПУТАТОВ
Руководящим органом революции с первых же дней стал образовавшийся из революционных главарей петроградский Совет рабочих депутатов. Этот Совет сразу же присоединил к своему наименованию слова «и солдатских депутатов» и употребил все усилия для того, чтобы захватить в свои руки руководство восставшими частями. 1/14 марта от имени Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов отдается приказ по войскам Петроградского гарнизона, хорошо всем известный под названием «приказ № 1»[153].
Начальные пункты этого приказа гласили:
«1) Во всех ротах, батальонах, полках, парках, батареях, эскадронах и отдельных службах разного рода военных управлений и на судах военного флота немедленно выбрать комитеты из выборных представителей от нижних чинов вышеуказанных воинских частей.
2) Во всех воинских частях, которые еще не выбрали своих представителей в Совет рабочих депутатов, избрать по одному представителю от рот, которым и явиться с письменными удостоверениями в здание Государственной думы к 10 часам утра 2 сего марта.
3) Во всех своих политических выступлениях воинская часть подчиняется Совету рабочих и солдатских депутатов и своим комитетам.
4) Приказы Военной комиссии Государственной думы следует исполнять только в тех случаях, когда они не противоречат приказам и постановлениям Совета рабочих и солдатских депутатов.
5) Всякого рода оружие, как то: винтовки, пулеметы, бронированные автомобили и прочее должно находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не должно выдаваться офицерам, даже по их требованиям».
Непосредственным следствием «приказа № 1» является фактический захват власти в столице Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов. Временное правительство очутилось, по существу дела, на втором плане, сохраняя лишь до поры до времени видимость власти. И одной из первых уступок, которую Временное правительство вынуждено было сделать Совету рабочих и солдатских депутатов, является смещение только что назначенного на пост Верховного главнокомандующего Великого князя Николая Николаевича.
«Уже в первые десять дней, — пишет большевистский писатель Я. Яковлев{292}, — Ставка становится центром заговора, пытающимся сохранить Николая Николаевича в качестве Верховного главнокомандующего… Эту Ставку бьет солдатская и рабочая масса». Внесем только исправление — не солдатская масса, а Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов.
Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов пытался сразу же распространить действие «приказа № 1» и на всю армию. Но это ему не удалось, и Петроградскому Совету пришлось отдать «приказ № 2», в котором объявлялось, что «приказ № 1» относится только к войскам Петроградского гарнизона.
Тем не менее, несмотря на первоначальную внешнюю неудачу, «приказ № 1» сыграл громадную роль в разложении армии.
Во-первых, он наталкивал солдатскую массу на самочинное образование «солдатских советов».
Во-вторых, он в корне подрывал установленную воинскую дисциплину.
Уже в цитированном выше параграфе 5 этого приказа говорилось, что всякого рода оружие «ни в коем случае не должно выдаваться офицерам, даже по их требованиям»… Таким образом, узаконивалось неповиновение, и в то же время офицеры обрисовывались опасными врагами солдат.
Во всех параграфах «приказа № 1» составители этого приказа вели демагогическую игру с темной солдатской массой, которая с особенным восторгом принимала все, что освобождало ее от каких-либо обязательств, в особенности от всякого проявления воинской дисциплины; последняя являлась особенно ненавистной, ибо с началом революции, когда все темные инстинкты народных масс стремились разнуздаться, воинская дисциплина оставалась в армии единственным задерживающим началом.
Многие из членов Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов так и смотрели на «приказ № 1» как на разлагающее старую армию начало. Об этом откровенно свидетельствует один из этих депутатов, г-н Гольденберг{293} (редактор газеты «Новая жизнь»). «“Приказ № 1”, — заявляет Гольденберг, — являлся единодушным выражением воли Совета. В день, когда началась революция, мы поняли, что если не развалить старую армию, она раздавит революцию. Мы должны были выбирать между армией и революцией. Мы не колебались: мы приняли решение в пользу последней и употребили — я смело утверждаю это — надлежащее средство».
ДОКЛАДЫ ЧЛЕНОВ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ
Дабы дать хотя бы приблизительную картину солдатских настроений в первый месяц революции, мы используем доклад члена Государственной думы Н.О. Янушкевича[154] о его объезде вместе с другими членами Государственной думы частей фронта. Этот доклад был заслушан 13/26 марта Временным комитетом Государственной думы, пытавшимся в первый месяц революции всячески поддерживать Временное правительство кн. Львова.
Доклад Н.О. Янушкевича типичен. Если просмотреть доклады всех членов Государственной думы, объезжавших в марте месяце по поручению Временного правительства нашу Действующую армию, то мы увидим большое сходство их между собой.
Несомненно, что однородность возложенной задачи на всех этих посланцев Временного правительства накладывает на них один и тот же отпечаток. Эти посланцы должны были укрепить веру армии во Временное правительство, вышедшее из недр Государственной думы. Искание этого доверия прежде всего в солдатской массе приводит посланцев Временного правительства к некоторой демагогии. У Янушкевича это отражается в стремлении объяснить всякие солдатские волнения «бестактностью» офицеров, не принявших революции; характерна одна мелочь: он называет комитеты «солдатскими и офицерскими», а не в обратном порядке; тенденция понравиться солдатским массам проявляется и во многом другом.
Но, в общем, нельзя не считать, что все эти посланцы Временного правительства ехали с глубоким и искренним патриотическим желанием помочь армии пережить предстоящий ей кризис.
Доклад Янушкевича позволяет проследить тот психически-социальный закон, о котором мы говорили выше, устанавливающий, что разложение армии происходит с тыла.
По мере сближения с фронтом Янушкевич свидетельствует все улучшающееся настроение, которое на самых боевых линиях «такое веселое, радостное и хорошее, что отрадно становится».
Общее политическое настроение солдатской массы характеризуется Янушкевичем: «Солдаты чего-то ждут…»
Это выжидательное настроение солдатской массы в первые дни после падения старого режима констатируется во всех мемуарах. Психологически оно чрезвычайно характерно. Народные массы привыкли до сих пор совершенно пассивно относиться ко всем вопросам государственного значения; решали все Царь и его правительство. Такое отношение было освящено веками. И вдруг в несколько дней все это рушилось. Все газеты, на которые теперь с жадностью набросилась солдатская масса, все ораторы на митингах, на которых часами она простаивала, заговорили о свободе и о том, что народ должен решать все сам. Солдатская масса, ошеломленная, прислушивалась и еще не знала, куда идти. Где-то в ее глубине шевелились чисто эгоистичные устремления: получить землю у помещиков, ограбить «буржуя», уйти с фронта домой… Но задерживающие начала хотя и надтреснутой, но еще не развалившейся государственности сдерживали анархические тенденции, заставляя их укрываться в подсознании. В таких условиях благоразумная часть солдатской массы, находившейся на фронтах, потянулась к Государственной думе и Временному правительству. Овации, упоминаниями о которых полон доклад Янушкевича, были вполне искренними. Солдатская масса на фронте еще не знала, что карта Временного правительства в это время уже была бита Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов. Но среди этой массы крайние революционные элементы уже чувствуют это. В этом можно убедиться в мимолетной заметке Янушкевича: «…Затем к нам обращались с просьбой предоставить им возможность послать кого-нибудь от какой-либо части в Петроград, узнать, в чем дело». Подобные посылки были осуществлены во всех армиях; этим способом сторонники «углубления» революции устанавливали связь с Петроградским Советом, стремившимся стать во главе всего революционного движения.
Член Государственной думы Янушкевич не видит этого. Он упоен внешним фасадом встречи, совершенно забывая, что всякие проявления толпы всегда крайне эмоциональны и бурны и что эта внешность вовсе не гарантирует от того, что через кратчайший промежуток времени та же толпа столь же горячо будет приветствовать совершенно противоположное.
Не видит также Янушкевич, что образовавшийся между офицерами и солдатами разрыв имеет причины более глубокие, нежели «бестактность» офицеров. Не видит он, что здесь намечается уже начало вражды, приведшей впоследствии к Гражданской войне.
Не видит он также, что в разговорах об отпусках, в просьбах старых солдат отпустить их домой выбивается наружу нежелание продолжать войну. Этот «отказ от войны» еще запрятан в глубине подсознания солдатской массы — он не смеет еще откровенно высказываться, но он существует в виде потенциальной отрицательной силы, и при этом уже большого напряжения.
Для того чтобы убедиться в правильности нашего анализа, мы приведем выдержку из доклада о поездке на фронт другого члена Государственной думы, Масленникова, объехавшего часть Юго-западного фронта в сопровождении П.Н. Шмакова. Этот объезд совершен на месяц позже (в конце апреля нов. ст.), и потому те процессы в солдатской массе, о которых мы говорили, разбирая доклад Янушкевича, и которые проявлялись только в виде отдельных, неотчетливых признаков, теперь выявляются яснее. Это тем более показательно, что Масленников объезжал Юго-западный фронт, который в своем «революционном созревании» несколько запаздывал по сравнению с Северным фронтом, имевшим в своем непосредственном тылу Петроград.
Но прежде чем приступить к разбору доклада Масленникова и Шмакова[155], мы должны упомянуть о том, что в течение первого же месяца революции во всех частях фронта образовались солдатские советы. Командный состав решил взять это стихийное движение солдатской массы в свои руки, создав войсковые комитеты и введя туда также представителей офицерского состава. Предполагали, что этим способом удастся восстановить сильно пошатнувшееся с началом революции доверие солдатской массы к командному составу и перекинуть мост через образовавшийся разрыв между солдатами и офицерами.
В этом духе и были даны указания из Ставки генералом Алексеевым, заменившим Великого князя Николая Николаевича на посту Верховного главнокомандующего.
Ко времени объезда части Юго-западного фронта Масленниковым и Шмаковым в полках, в дивизиях, в корпусах, в армиях и во фронтах комитеты уже были вполне сформированы. Вследствие этого для того, чтобы определить настроения солдатских масс, господа Масленников и Шмаков находятся в более легком положении, нежели Янушкевич, объезжавший фронт в ту пору, когда подобные комитеты формировались в полном беспорядке, а потому как выразители солдатских настроений мало отличались от митингов, настроение которых почти всецело обуславливалось удачным выкриком случайных вожаков толпы.
При посещении первых же двух полков, о которых Масленников и Шмаков отзываются как о вполне боеспособных, им приходится уже столкнуться с формулой «война без аннексий и контрибуций», в которую вылилась первая пораженческая пропаганда большевиков.
Насколько содержание этой формулы своеобразно трактовалось солдатской массой, свидетельствуют многочисленные случаи, когда под предлогом этой формулы солдаты отказывались выносить вперед на несколько шагов окопы, требуемые для обороноспособности наших позиций. Говоря про Полоцкий полк[156], депутаты выражаются так:
«Общее впечатление от полка говорит в его пользу… В речах верное понимание смысла девиза “без аннексий и контрибуций”…»
Относительно же посещения следующего полка той же дивизии депутаты записывают:
«Командир полка, приветствуя депутатов, говорит, что девизом полка служит “война без аннексий и контрибуций”…»
Впечатление от посещения остальных частей V армейского корпуса формулируется депутатами как благоприятное; тем не менее в их докладе опять встречаются упоминания о формуле «без аннексий и контрибуций», которую все солдаты «ставят девизом».
Хотя депутаты вслед за тем и успокаивают, что солдаты, «несомненно, в наступление пойдут», но этот оптимизм является следствием желания видеть вещи не такими, какими они суть, а такими, какими им хотелось, чтобы они были.
Откровенное пояснение, что значит в солдатских умах формула «без аннексий и контрибуций», депутаты слышат в речи председателя Съезда представителей комитетов 11-й армии. Речь председателя этого съезда, прапорщика 11-го Финляндского стрелкового полка, «носила явный характер направления большевиков. Охарактеризовав IV Думу как представительницу интересов буржуазных классов и капитала, он высказал, что армия будет драться до конца только в случае выяснения истинных намерений наших союзников, чтобы России дана была гарантия, что борьба идет не за капиталистические цели союзников. Вообще в речи председателя чувствовалось, быть может, невольное намерение подорвать авторитет Думы, Временного правительства и доверие к союзникам. Последнее встретилось депутатам впервые. Речь председателя имела грандиозный успех…».
Подтверждение этому тревожному явлению, обнаруженному депутатами «впервые», было получено через день при посещении гвардейских саперов. «Политическое направление президиума[157] показало себя крайне левым, большевистского толка. На собрании впервые за всю поездку был очень остро затронут вопрос о мире. Член президиума, редактор латышской газеты, указывал на мирную конференцию как на скорейший способ ликвидировать войну. Другие ораторы требовали обнародования наших условий с союзниками для гарантии, что мы не боремся за империалистические и капиталистические стремления наших союзников. К последним чувствовалось явное недоверие. В речах ни одного слова, враждебного Германии. Тем не менее в конце ее брания — крик “ура”».
Дальше гг. Масленникову и Шмакову пришлось уже вплотную подойти к очень ярким проявлениям пораженчества: «Солдаты пехоты часто перерезали телефонные провода артиллерийских наблюдательных пунктов. Грозят артиллерии в случае стрельбы в противника поднять артиллеристов на штыки. Не позволяют под угрозой штыков открывать пулеметный огонь. Братания продолжаются, хотя и в значительно меньшей степени, чел на Пасху, когда братания приняли прямо уродливые формы… Рассказывают, что в наших окопах, удаленных от немецких шагов на 30, пулеметы в чехлах…»
Все это заставляет гг. Масленникова и Шмакова прийти к следующему общему заключению о боеспособности фронта:
«Резюмируя общее впечатление от посещения указанных частей, можно сделать следующий вывод.
Сравнивая дух Армии в настоящее время и в первые дни революции, при посещении Северного фронта, к сожалению, приходится констатировать, что та пропаганда, которую вела Германия у нас в тылу через своих вольных и невольных провокаторов и шпионов, а также пропаганда на фронте под видом перемирий и братаний сделала свое губительное дело. Солдаты более не рвутся в бой, чтобы доказать, как русский гражданин защищает свою свободную Россию, а идут разговоры лишь об обороне, да и то с боязнью защищать мифические французские и английские капиталы. Тылы этой пропагандой уже заражены в значительной степени. Чужды этой пропаганды наши доблестные артиллерия и казачество. О духе кавалерии мы не знаем. Боевая пехота в некоторых частях начинает поддаваться этой пропаганде, если не совсем подпала, то только благодаря героическим элементам среди солдат и беззаветной службе на благо Родины нашего доблестного офицерства, ставящего свой долг выше незаслуженных обид, клеветы и оскорблений. Успех нежелательной пропаганды в пехотных частях лежит в том, что он бьет по самому больному месту. Все устали воевать — большевистская пропаганда проповедует скорейшее прекращение активных военных действий (оборонительная война и мирный конгресс). Главные пункты этой пропаганды: подорвать веру в правительство, союзников, Государственную думу и внести рознь и разлад во внутреннюю жизнь войск. Устав воевать, но слыша из России голоса о необходимости защищать свободу, стараются найти компромисс, угодить и чувству самосохранения и необходимости воевать. Вот почему так крепко укоренилось неправильное понимание мира без аннексий как отказа от всякой наступательной войны. Отсюда недоверие к власти и союзникам, и этим же объясняется недоброжелательное отношение к офицерскому составу. Наряду с этим огромная масса солдат рада верить в то, что немцы пойдут на все требования, выставляемые русской демократией.
Немцы, отлично учтя это настроение, всячески стараются его поддержать и развить, прекратив обстрел наших позиций и проповедуя свое миролюбие организованным и планомерно проводимым братанием.
Зараза, идущая из тыла, одинаковая с пропагандой немцев, убеждает менее сознательную часть солдат в возможности их мыслей и чаяний. Твердое желание союзников воевать и призыв Временного правительства к исполнению долга перед ними отдаляют мир, вот почему скрещивающаяся пропаганда о недоверии к Англии нравится.
Офицерство, в большинстве ратующее за войну до победы, сочувствия не встречает, и агитация против него падает на подготовленную почву. Характерно отметить, что в большинстве случаев наиболее подозреваемые офицеры — в боевом отношении лучше. Это явление объясняется невольной боязнью, что хорошие офицеры сумеют заставить наступать».
В рассматриваемом нами докладе гг. Масленникова и Шмакова можно отчетливо проследить связь между пораженческими настроениями войск и их отношением к Временному правительству.
В V корпусе, с которого начали свой объезд депутаты и общее впечатление о войсках которого, как мы видели выше, сложилось благоприятное, «политические воззрения, в общем, сходятся с воззрениями правого крыла Совета солдатских и рабочих депутатов. Отношение к Думе и Временному правительству (подчеркивается иногда необходимость единения последнего с Советом солдатских и рабочих депутатов) — благожелательное. Отношение к депутатам восторженное. Обыкновенное явление — спрашивают, к каким партиям принадлежат депутаты. Всюду одни и те же вопросы: будущая форма правления, Учредительное собрание, земля, отношения Временного правительства с Советом рабочих и солдатских депутатов…».
Но уже в конце своего объезда в объединенном заседании 1-й и 2-й гвардейских пехотных дивизий они слышат «среди речей солдат фразы: штык против немцев, приклад против внутреннего врага. Далее следуют две крайние речи солдат. Первая заключает в себе угрозу Временному правительству, если оно не пойдет рука об руку с Советом рабочих и солдатских депутатов, удалить его вон…».
А.Ф. КЕРЕНСКИЙ
Как мы указывали выше, солдатская масса в первые дни революции была ошеломлена быстротой и легкостью, с которой пала Царская власть. По инерции она бурно приветствует новую власть в лице Временного правительства. Но вскоре до нее уже доходят сведения, что истинная власть не там, а в руках Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Она не хочет порвать с Временным правительством, вынесенным на гребне первой волны революции, но ее симпатии на стороне Совета рабочих и солдатских депутатов. Крайне характерно указание доклада на то, что настроения солдатских представителей в комитетах войсковых частей, сохранивших большую боеспособность, соответствуют политическим воззрениям правого крыла Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Так оно и было повсеместно. Большевистский писатель Яковлев в предисловии к книге «Разложение армии в 1917 году»{294} подтверждает это, заявляя, что «в первые дни революции во главе этих (войсковых) комитетов стали сначала эсеровские и меньшевистские интеллигентские элементы[158], которые пытались вложить революцию в прокрустово ложе буржуазных полуреформ». Эти элементы создали ту громадную популярность, которой начал пользоваться с первых же дней революции в солдатских массах, находившихся на фронте, А.Ф. Керенский. Это и выдвинуло его в июле месяце во главу правительства, несмотря на то что он уже не отвечал революционным устремлениям Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. В этом и являлась трагичность роли Керенского. Вся сила его была в солдатских массах на фронте; эта масса запаздывала в своем разложении по сравнению с главным очагом революции, Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов; всякое дальнейшее «углубление» революции подрывало силу Керенского и увеличивало силу Петроградского Совдепа. Вот почему солдатская масса на фронте и является теперь ареной борьбы двух направлений: одного — старающегося задержать революцию в ее политической стадии; другого — стремящегося ускорить ее превращение из политической в социальную. Несомненно, что представители первого направления, к числу которых должен быть отнесен и Керенский, бессознательно тоже толкали революцию к переходу в социальную. Керенский неоднократно кричал на солдатских митингах: «Товарищи, углубляйте революцию». Но здесь так же, как и в других подобных случаях, нужно видеть лишь демагогию, посредством которой он и его политические единомышленники думали захватить власть над стихией толпы. Такой же неразумной демагогией должны быть объяснены распоряжения Керенского, заменившего в мае месяце Гучкова на посту военного и морского министра, ведшие к подрыву авторитета военных начальников, к падению дисциплины и к дальнейшему разложению армии. Керенский совершенно не отдавал себе отчета в том психологическом процессе, который происходил в армии с начала революции. Положение же в этом отношении было исключительно трудным; причина этой исключительной трудности заключалась в том, что войска, заболевшие революционным психозом, должны были в то же время воевать. Совершенно естественно, что то бремя, которое выпало на долю России в первые три года войны, при малом понимании целей и задач войны самой народной массой должно было вызвать сначала неудовлетворенность, а затем и недовольство войной. Таким образом, наряду со стимулами политического, экономического и социального содержания, свойственными всякой революции, в русской народной и солдатской массах с начала революции усиленным темпом нарастает желание окончить войну.
НЕЖЕЛАНИЕ НАРОДНЫХ МАСС ПРОДОЛЖАТЬ ВОЙНУ
С первых же дней революции начались на Русском фронте так называемые братания. Немцы очень умело пользуются этим для ведения пропаганды среди нашей солдатской массы. В первые месяцы командному составу удается еще бороться с этим злом при посредстве огня артиллерийских частей, дольше сохранявших порядок. В приложении[159] приведены выдержки из донесений о братании, имевшем место на нашем Северном фронте в марте и апреле 1917 г.
Насколько сильно было стремление солдатской массы «кончить войну», свидетельствует тот колоссальный рост дезертирства и уклонения, который начался в Русской армии с начала революции. Напомним некоторые цифры, которые мы уже приводили в предыдущих главах.
Средняя заболеваемость в месяц с началом революции увеличилась на 120%, хотя никаких эпидемических болезней в Русской армии не было и санитарное состояние продолжало оставаться благополучным.
Среднее число зарегистрированных дезертиров в месяц с началом революции увеличилось на 400%.
Кроме того, с марта 1917 г. начались громадная «утечка» солдат с фронта и отказ идти на фронт из тыла под самыми различными предлогами.
В воспоминаниях{295} генерала Половцева, командовавшего войсками Петроградского военного округа в июне и июле 1917 г., встречается описание одного из видов такого дезертирства, происходившего под самым носом Временного правительства: «…По армии прошел слух, что всех солдат старше 40 лет отпустят домой, да какая-то агитация в этом смысле пошла из Совета. И вот 40-летние начали дезертировать и являться в столицы с требованием о том, чтобы их на законном основании уволили. Поселились они лагерем на Семеновском плацу, разбились на роты, основали собственную республику, начали сначала посылать повсюду депутации, но, потерпев неудачу, стали устраивать огромные шествия, более 50 рот. Чернов[160] их обнадежил. Керенский с яростью прогнал. Я начал морить голодом, прекратив отпуск у воинского начальника всякого для них пропитания, но оказалось, что их республика может жить самостоятельно на заработки от торговли папиросами, от ношения багажа на вокзалах и проч.».
Как мы указывали в конце главы, посвященной изучению распределения призванных на военную службу людей между войсками и тылом, с началом революции утекло самовольно или под различными предлогами из Действующей армии в тыл около 2 000 000 человек.
Этот повальный уход в тыл нельзя назвать иначе как стихийно начавшейся демобилизацией.
Приводимые выше цифры позволяют совершенно определенно утверждать, что «отказ от войны» русских масс вскоре же после начала революции стал основным процессом революции. Политические деятели, вынесенные к власти на гребне первой волны революции, принадлежавшие по преимуществу к либеральной буржуазии, этого не поняли. Не понял этого и Керенский, заменивший в июле месяце кн. Львова и ставший вместе с правыми социалистами-революционерами распорядителем судеб России.
Все они продолжали призывать русские народные массы к продолжению войны до окончательной победы. Одна только кучка большевиков, имея во главе привезенного из Германии в запломбированном вагоне Ленина, поставила свою ставку на призыв русской солдатской массы к немедленному прекращению войны с центральными державами.
МНЕНИЯ ВОЕНАЧАЛЬНИКОВ
Посмотрим теперь, как оценивались настроения войск в конце марта и в начале апреля самими военачальниками. В приложении[161]приведены выдержки из некоторых донесений некоторых из войсковых начальников Западного фронта. Как мы говорили уже выше, войска нашего Западного фронта в отношении своего разложения могут быть поставлены на среднее место между быстро разваливавшимся Северным фронтом и более медленно разлагавшимися Юго-западным и Румынским. На основании всех полученных Штабом Западного фронта донесений войсковых начальников им было составлено в середине апреля (по новому стилю) следующее заключение:
«Мнения большинства начальствующих лиц сходятся на том, что дисциплина в войсках упала; доверие между офицерами и солдатами подорвано; нравственная упругость и боеспособность войск значительно понизились. В настоящее время войска пригодны только к обороне, наступление будет возможно через 1–2 месяца после того, как возбуждение, вызванное переворотом, уляжется.
Однако на успех наступления можно рассчитывать при непременном условии самой тщательной подготовки.
Почти все начальники указывают на то, что масса всякого рода литературы, хлынувшей в Армию, в частности, «Известия»[162], воззвания и приказы Советов рабочих и солдатских депутатов, приносит громадный вред, так как отвлекает части от боевого дела и расшатывает их, потому что масса солдат во многом плохо разбирается, многое принимает на веру и усваивает из прочитанного лишь то, что ей в данный момент нравится. Организующиеся офицерско-солдатские комитеты вносят заметное успокоение.
Многие начальники утверждают, что после переворота стремление войск к победе осталось, а в некоторых частях даже усилилось.
Дух новых дивизий[163] несколько слабее, чем в старых коренных дивизиях; большая часть их пока пригодна лишь к обороне.
Некоторые дивизии (83,62 и 69), подолгу (1–1,5 года) занимающие один и тот же участок, жалуются на сильное утомление и прежде всего нуждаются в продолжительном отдыхе.
Большинство начальствующих лиц смотрит на будущее спокойно и надеется, что через 1–2 месяца (к половине мая) боеспособность войск будет восстановлена; к их числу относятся во 2-й армии комкоры[164] 9, 10 и Сводного, начдивы 7 Сибирской, 1 Гренадерской, 169-й и Уральской казачьей; в 3-й армии командарм[165] 3, комкоры 31, 4-го конного, 3 и 46, начдивы — 75, 172, 1-й Кубанской казачьей, 16-й кавалерийской, 100, Пограничной и 5-й Донской казачьей; в 10-й армии — командарм 10, комкоры — 2 Кавказской, 20 и 35; начдивы — 1 Кавказской гренадерской, 51, 134, 11-й Сибирской, 29, 133 и инаркор[166] 2-го Кавказского.
Некоторые начальники признают, что войска и в настоящее время находятся на должной высоте, в том числе комкоры Гренадерского, 3-го Сибирского, 38-го и 1-го Сибирского, начдивы 5-й, 42-й, 129-й, 7-й Туркестанской, 9-й, 67-й, 2-й Кубанской казачьей, 2-й Туркестанской, Казачьей и комбриг[167] 42-й артиллерийской.
Наконец, есть начальники, которые смотрят на состояние войск более мрачно; к таковым относятся командарм 2-й, начдивы 168-й, 8-й Сибирской, 17-й Сибирской, 2-й Гренадерской, 15-й Сибирской, 112-й, 130-й, 83-й, 2-й сводной казачьей, 27-й, 77-й, 2-й Кавказской гренадерской, 62-й, 69-й, 175-й, 28-й, 55-й, 170-й; 31-й; 2-й кавалерийской и командиры полков 167-го, 168-го, 669-го, 670-го и 671-го».
Для того чтобы судить, как оценивалось в самом Штабе Верховного главнокомандующего общее положение на всех фронтах, служит приводимый в приложении документ[168]. Последний представляет собой запротоколированное заключение совещания, имевшего место в Ставке 18 марта (1 апреля) 1917 г. Относительно состояния армии в этом документе говорится следующее:
«Армия переживает болезнь. Наладить отношения между офицерами и солдатами удастся, вероятно, лишь через 2–3 месяца.
Пока же замечаются упадок духа среди офицерского состава, брожение в войсках, значительное дезертирство.
Боеспособность армии понижена, и рассчитывать на то, что в данное время армия пойдет вперед, очень трудно.
Таким образом:
1) Приводить ныне в исполнение намеченные весной активные операции недопустимо.
2) Не рассчитывая на Балтийский флот, надо организовать оборону Финляндии и подступов к Петрограду, что потребует усиления Северного фронта.
3) На всех фронтах до восстановления порядка в тылу и образования необходимых запасов необходимо перейти к обороне.
4) Необходимо принять самые энергичные меры для уменьшения едоков на фронтах.
Для этого необходимо убрать с фронтов всех инородцев и военнопленных и решительно сократить число людей и лошадей во всех тыловых учреждениях.
5) Надо, чтобы правительство все это совершенно определенно и ясно сообщило нашим союзникам, указав на то, что мы теперь не можем выполнить обязательства, принятые на конференциях в Шантильи и Петрограде».
Если внимательно вчитаться в донесения военачальников в период первых месяцев революции, то нельзя не заметить одно очень существенное противоречие: с одной стороны, многие начальники утверждают, что после переворота стремление к победе осталось и даже в некоторых частях усилилось, с другой стороны, почти все начальники заявляют, что сейчас войска неспособны к наступлению. Странное усиление «стремления к победе»!
Только что замеченное нами противоречие объясняется двумя причинами: во-первых, многие начальники сочли некоторый подъем духа, с которым приняла в первые дни революции солдатская масса объявление всякого рода свобод, за истинное патриотическое воодушевление. Во-вторых, с началом революции начальники, выражавшие пессимистические взгляды на революцию, брались под подозрение в «контрреволюции». Военные министры — Гучков, а затем в еще большей мере Керенский, искавшие популярности в солдатских массах, немедленно увольняли[169] таких начальников. Таким образом, создавался «отбор» начальников, заигрывающих с революцией или по крайней мере не смеющих высказывать всей правды.
Только что указанное нами нужно учесть при изучении донесений войсковых начальников того времени и считать, как правило, что эти донесения рисуют положение дел более оптимистично, чем оно было в действительности.
Несомненно, что это должно было отразиться на сводках высших штабов и заключениях старших начальников. Сказалось оно и на Ставке, и на самом Верховном главнокомандующем, генерале Алексееве. В письме от 12/25 марта № 2188 к военному министру Гучкову генерал Алексеев пишет:
«Моральное состояние армии недостаточно определилось вследствие всего пережитого и не усвоенного еще умами офицеров и солдат, равно вследствие проникающей в ряды армии пропаганды идей, нарушающих веками установившийся военный порядок. Бог даст, армия переживет острый кризис более или менее благополучно, но нужно предусматривать возможность и понижения боеспособности армии[170], хотя бы и временного. Это в общем ходе событий явится наиболее опасным моментом для России. Хорошо осведомленный противник, конечно, учтя это обстоятельство, постарается использовать наш период слабости для нанесения решительного удара. Неизвестно, кого обвинит тогда в поражении общее мнение армии».
В этом отрывке из письма генерала Алексеева мы читаем осуждение пропаганды, но в нем нет решительного указания на то, что начавшаяся революция несет с собой разложение армии, весьма вероятно, ее гибель. Генерал Алексеев говорит только о «возможности» временного понижения боеспособности армии и только об остром кризисе, который, Бог даст, армия переживет.
Интересно сопоставить здесь это недостаточное понимание нашими руководящими политическими и военными верхами всей силы разложения, которую несет с собой революция, с точкой зрения германских политических руководителей.
«…Правительство, — пишет в своих воспоминаниях генерал Людендорф{296}, — опасалось, как бы наше наступление не задержало процесса разложения России. В начале апреля, в период сильного развития на фронте братания, армейская группа Лизингера произвела частную атаку тет-де-пона на р. Стоход, остававшегося в руках у русских со времени боев 1916 г., к северо-востоку от Ковеля. Эта операция сама по себе не имела сколько-нибудь серьезного значения, но число русских, захваченных здесь в плен, было столь велико, что вызвало даже мое удивление. Канцлер просил меня делать возможно менее шума по поводу этого дела. Скрепя сердце я согласился. Войска, участвовавшие в этой атаке, не заслуживали этой сдержанности. Появившиеся в газетах наши урезанные описания боя на Стоходе многим показались странными. Я предвидел это впечатление, но считал себя обязанным подчиниться желанию канцлера не разрушать надежды[171] на мир. На этом же основании Штаб Верховного главнокомандующего запретил всякую другую подобную операцию».
Пусть читатель сравнит высказанное в только что приведенных строках с мнением генерала Алексеева, высказанным в письме Гучкову, о том, что неприятель, конечно, воспользуется понижением боеспособности нашей армии, чтобы в первые же месяцы нанести нам решительный удар.
Мы здесь имеем перед собой два различных мировоззрения: одно — учитывающее грозную силу разрушения, присущую революционному процессу; другое — примитивно низводящее этот процесс в рамки временного кризиса.
ВОПРОС О НАСТУПЛЕНИИ
Это ограниченное понимание психически-социальной природы революции привело наши высшие военные круги к мысли об излечении армии от революционного процесса путем перехода в наступление; это наступление было отложено на июнь месяц ввиду заявления большинства войсковых начальников о необходимости 1–3 месяцев для того, чтобы пережить революционный кризис.
Вот как обосновывает необходимость наступления для Русской армии в 1917 г. генерал Деникин{297}, бывший в это время начальником Штаба Верховного главнокомандующего: «…В пассивном состоянии, лишенная импульса и побудительных причин к боевой работе, Русская армия несомненно и быстро догнила бы окончательно, в то время как наступление, сопровождаемое удачей, могло бы поднять и оздоровить настроение если не взрывом патриотизма, то пьянящим, увлекающим чувством победы. Это чувство могло разрушить все интернациональные догмы, посеянные врагом на благодарной почве пораженческих настроений социалистических партий. Победа давала мир внешний и некоторую возможность внутреннего. Поражение открывало перед государством бездонную пропасть. Риск был неизбежен и оправдывался целью — спасение Родины. Верховный главнокомандующий, я и генерал-квартирмейстер (Юзефович) совершенно единомышленно считали необходимым наступление. Старший командный состав принципиально разделял этот взгляд. Колебания, и довольно большие при этом, на разных фронтах были лишь в определении степени боеспособности войск и их готовности».
Эта выдержка чрезвычайно характерно обрисовывает указанную нами примитивность мышления, с которой подходил высший командный состав к революционному процессу. В самом деле, из слов генерала Деникина видно, что весь расчет на спасение Русской армии был основан на одержании окончательной победы, приводящей к миру. Между тем в 1917 г. война находилась еще в той стадии, когда была применима только стратегия изнурения и когда наполеоновские сокрушительные удары, решающие сразу судьбу войны, были абсолютно невозможны. В особенности это было невозможно для Русской армии, которая, несмотря на то что вышла из катастрофы в боевом снабжении, все-таки оказывалась в 1917 г. по сравнению с немцами в отношении своего вооружения более отсталой, чем в 1914 г. Эта отсталость Русской армии не позволяла не только рассчитывать на всесокрушающую победу на Русском фронте, но и вообще на большой успех, который, по словам генерала Деникина, оздоровил бы настроение армии «если не взрывом патриотизма, то пьянящим, увлекающим чувством большой победы». Наоборот, нужно было ожидать, что в лучшем случае наше наступление быстро замрет, не приведя ни к каким видимым для массы успехам.
«Риск был неизбежен и оправдывался целью — спасение Родины», — пишет генерал Деникин. Но риск бывает осмысленным и бессмысленным. Второго рода он и был в данном случае.
Мотивом, который тоже выставляли в пользу наступления, являлось то, что будто бы оно необходимо было для союзников. В данном случае этот мотив отпадает, так как наше наступление было бы полезным для общесоюзного дела только в том случае, если бы оно произошло в апреле или мае 1917 г. На это и указывает в своих воспоминаниях генерал Людендорф. В июне же месяце оно представляло собой лишь изолированный удар, который немцам легко было парировать присылкой против Русского фронта требуемых подкреплений.
Поэтому наступление на Русском фронте в июне месяце для общесоюзной стратегии было совершенно бесцельно, а для самой России представлялось чрезвычайно опасной авантюрой.
Относительно утверждения генерала Деникина, что Верховный главнокомандующий генерал Алексеев был также ярым сторонником наступления, как и его начальник Штаба, генерал Деникин, мы позволим себе очень и очень усомниться.
Вот как высказывается генерал Алексеев о предположенном наступлении в своем письме от 12/25 марта № 2188, адресованном военному министру Гучкову:
«Что касается до намечаемых мною совместно с союзными нашими армиями оперативных планов, то об этом в данную минуту говорить уже поздно, ибо решения были приняты на конференции в Шантильи 15 и 16 ноября 1916 г. и на конференции в Петрограде в феврале 1917 г. Мы приняли на этих конференциях известные обязательства, и теперь дело сводится к тому, чтобы с меньшей потерей нашего достоинства перед союзниками или отсрочить принятые обязательства, или совсем уклониться от исполнения их[172].
Обязательства эти сводятся к следующему положению: Русская армия обязуется не позже как через три недели после начала наступления союзников, решительно атаковать противника. Уже пришлось сообщить, что вследствие организационных работ, расстройства транспорта и запасов мы можем начать активные действия не раньше первых чисел мая.
Данные Вашего письма говорят, что и этого измененного обязательства мы исполнить не можем. Без укомплектования начинать какую-либо операцию обширного размера немыслимо. Придется высказать союзникам, что ранее июня они не могут на нас рассчитывать, объяснив это теми или другими благовидными предлогами.
Таким образом, сила обстоятельств приводит нас к выводу, что в ближайшие четыре месяца (т.е. апрель, май, июнь и июль. — Прим. Н. Г.) наши армии должны бы сидеть спокойно, не предпринимая решительной, широкого масштаба операции».
Проповедь наступления в среде русского командного состава отвечала желаниям новых политических руководителей страны. Это была своего рода революционная демагогия, посредством которой многие сторонники наступления делали карьеру и выдвигались на высшие должности. Среди таковых на первом месте следует указать на генерала Брусилова, сменившего в июле месяце генерала Алексеева на посту Верховного главнокомандующего.
УДАРНЫЕ ДОБРОВОЛЬЧЕСКИЕ ЧАСТИ
Вера в возможность спасти армию от разложения при посредстве наступления породила мысль сформировать для участия в этом наступлении ударные части из добровольцев. Согласно настроению того времени, эти части получали различные революционные наименования. Особенно горячим сторонником таких формирований был генерал Брусилов. 22 мая/4 июня 1917 г. он отдает приказ по фронту № 561, в котором говорится: «Для поднятия революционного наступательного духа армии является необходимым сформирование особых ударных революционных батальонов, навербованных из волонтеров в центре России, чтобы этим вселить в армии веру, что весь русский народ идет за нею во имя скорого мира и братства народов с тем, чтобы при наступлении революционные батальоны, поставленные на важнейших боевых участках, своим порывом могли бы увлечь за собой колеблющихся».
Генерал Алексеев не сочувствовал этой мере. В своей телеграмме № 3738 от 18/31 мая он пишет в ответ генералу Брусилову на его предположения: «Совершенно не разделяю надежд Ваших на пользу для лихой, самоотверженной, доблестной и искусной борьбы с врагом предложенной меры. Разрешаю только потому, что Вы мысль эту поддерживаете…»
Телеграммой же № 3813 от 21 мая/3 июня генерал Алексеев сообщает генералу Брусилову: «Сбор в тылу армии неизвестных и необученных элементов вместо ожидаемой пользы может принести вред для ближнего тыла Ваших армий. Только извлечение надежных людей из состава войск может дать подготовленный материал для формирования. Таков мой взгляд, который не могут изменить Ваши соображения».
Генерал Алексеев оказался прав. С тыла могло прийти очень мало полезного элемента. Те, кто ожидал другого, а именно — того, что из страны придут массы энтузиастов-добровольцев подобно тому, как это было в большую Французскую революцию, ошибались в основной вещи: скрытой, но в то же время главной движущей силой русской революции являлось нежелание народных масс продолжать войну.
Формирование добровольческих частей вскоре же приняло тот характер, который и указывал генерал Алексеев. В ударные батальоны поступили лучшие элементы из разлагающихся пехотных частей. Среди последних далеко на первом месте в смысле разложения находились так называемые третьи дивизии, которые, как мы в своем месте говорили, были сформированы по инициативе генерала Гурко в бытность его начальником Штаба Верховного главнокомандующего. В этих разлагающихся частях положение офицеров, а также тех унтер-офицеров и солдат, которые продолжали сознавать свой патриотический долг, становилось буквально нестерпимым. Повлиять на затопившую их массу разнузданной солдатни они были совершенно бессильны. Более того, самое их пребывание в рядах своих частей угрожало их жизни, так как обезумевшая солдатская масса видела в них помеху братаний, дезертирства, всякого рода бесчинств и немедленного прекращения войны.
Уходя в ударные батальоны, эти лучшие элементы получали возможность не только продолжать исполнять свой долг, но попросту жить без постоянной угрозы избиения.
Казалось бы, что подобный оборот дела должен был подсказать нашему высшему командному составу мысль об ином употреблении формировавшихся отборных частей, чем это было предположено Брусиловым и другими инициаторами.
Эти отборные части должны были бы послужить той силой, на которую можно было опереться для того, чтобы остановить революцию и привести армию и страну в порядок. В этом отношении эти ударные батальоны послужили бы ценнейшей поддержкой для казачьих, кавалерийских и артиллерийских частей, разлагавшихся гораздо медленнее, чем пехота, в которой за время войны выбыл почти весь кадровый состав.
Какую пользу именно в этом отношении могли принести сформированные отборные батальоны, нам пришлось убедиться на личном опыте в качестве начальника Штаба армий Румынского фронта.
В первых числах июня в 163-й пехотной дивизии (одна из упомянутых выше «третьих дивизий») вспыхнул бунт. Большевик, прапорщик Филиппов, руководивший этим мятежом, объявил даже в месте расположения штаба дивизии, в г. Кагуле, независимую социалистическую республику. Немедленно же мною[173] было отдано распоряжение окружить взбунтовавшуюся дивизию полками 3-й кавалерийской дивизии, двумя ударными батальонами и несколькими батареями. После нескольких артиллерийских выстрелов взбунтовавшаяся дивизия сдалась и выдала зачинщиков и затем сейчас же была расформирована.
Такое же применение получили через несколько дней ударные батальоны и на Юго-западном фронте, в VII армии, против взбунтовавшегося VII Сибирского корпуса.
Было несколько подобных случаев и в других армиях.
Легкость, с которой происходили все эти усмирения, ясно подсказывала ту мысль, о которой мы упоминали выше, а именно — что на формирующиеся отборные части нужно было смотреть как на единственную реальную возможность остановить происходящий развал армии и страны. Но для этого требовалось сохранение этих частей, а между тем проповедуемое большинством командного состава наступление являлось смертным приговором для этих отборных частей, так как не могло быть никакого сомнения, что эти части, примененные как ударные, вынесут на себе всю тяжесть потерь. Если же вся остальная пехота их не поддержит, отборным частям грозило полное истребление.
ДАЛЬНЕЙШЕЕ ПАДЕНИЕ ДУХА В СОЛДАТСКОЙ МАССЕ
Каково было настроение пехотной солдатской массы, свидетельствуют те многочисленные воззвания, которые тысячами распространялись среди рот. Мы приведем здесь текст одного из них, как очень характерного по своему содержанию, а также потому, что составитель его является весьма типичным представителем солдатской массы того времени.
«Братья, — говорится в этом воззвании[174], — просим вас не подписываться которому закону хочут нас погубить, хочут делать наступление, не нужно ходить, нет тех прав, что раньше было, газеты печатают, чтобы не было нигде наступление по фронту, нас хотят сгубить начальство. Они изменники, наши враги внутренние, они хотят опять, чтобы было по старому закону. Вы хорошо знаете, что каждому генералу скостили жалованье, вот и они хочут сгубить нас, мы только выйдем до проволочных заграждений, нас тут вот побьют, нам все равно не порвать фронт неприятеля, нас всех тут сгубят, я разведчик хорошо знаю, что у неприятеля поставлено в десять рядов рогаток и наплетено заграждение и через 15 шагов пулемет от пулемета. Нам нечего наступать, пользы не будет; если пойдем, то перебьют, а потом некому будет держать фронт, передавайте, братья, и пишите сами это немедленно».
КОЛЛЕКТИВНОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИХ
2/15 мая Верховный главнокомандующий генерал Алексеев в сопровождении главнокомандующих фронтами, а именно: Северного — генерала А.М. Драгомирова, Западного — генерала Гурко, Юго-западного — генерала Брусилова и Румынского — генерала Щербачева, приехал в Петроград для того, чтобы в заседании Временного правительства и Исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов открыто заявить о том развале, который происходил в армии. Полный текст отчета этого знаменательного заседания помещен в книге генерала Деникина{298}. Он представляет собой громадный исторический интерес, так как в нем собраны оценки состояния Русской армии, сделанные лицами высшего командного состава.
Вот главнейшие выдержки из высказанных мнений.
Читать бесплатно другие книги:
