Привести в исполнение Корецкий Данил
В детстве Валера был болезненным и впечатлительным мальчиком, преувеличивал обиды и неприятности, нередко плакал, спрятавшись в укромном месте, переживая дневные события, подолгу не мог заснуть. Родители водили его к психоневрологу, но тот никаких болезней психики не обнаружил и сказал: «Повышенная возбудимость, это бывает в таком возрасте, перерастет. Пока надо избегать раздражителей, соблюдать режим, неплохо прохладные обтирания на ночь».
Рекомендации врача тщательно выполнялись, но заметных изменений не происходило. В первом классе мальчишки постарше отобрали у Валеры портфель, это был сильный «раздражитель», и сознание заволокла черная пелена; когда он опомнился, то портфель был у него в руках, а обидчики убегали, причем один зажимал платком разбитую голову. Валера недоуменно осмотрел выпачканные кирпичной пылью пальцы и пошел домой. Это происшествие он не переживал и заснул сразу же, как лег в постель.
После того случая повышенная возбудимость прошла сама собой. К пятому классу он заметно окреп, стал заниматься легкой атлетикой, плаванием, потом борьбой. Старательно вылепленный им образ «крутого парня» ни у кого сомнений не вызывал. Кроме… него самого. Он постоянно анализировал свои мысли, желания и поступки: не сплоховал ли, не струсил ли, не сподличал…
Работая в госпитале, мучился мыслью, что спрятался за спины тех изувеченных ребят, которых привозили несколько раз в неделю транспортные самолеты с красными крестами на пузатых, начиненных ужасом и болью фюзеляжах. Несколько раз писал рапорты «прошу направить», что вызывало у начальства раздраженное недоумение. Замполит однажды вызвал его на беседу и, понимающе заглядывая в глаза, сказал:
— На хрена тебе эти чеки? Что ты со своего заработка купишь? Или на льготы надеешься? — Майор безнадежно махнул рукой. — А вот пулю в голову вполне можешь схлопотать. Не валяй дурака, парень. Сидишь в теплом месте, служба идет — и не дергайся. От добра добра не ищут. Ты меня понял? Я тебе по-хорошему, откровенно…
Тучный, страдающий одышкой и с отвращением дослуживающий до выслуги, майор медицинской службы был искренен в отеческом порыве удержать глупого пацана от неокупаемого риска. Попов сказал: «Понял» — и больше рапортов не писал.
Через полтора года, выдавая дембельские документы, замполит вдруг усмехнулся и подмигнул, как своему. Попову стало противно и непереносимо стыдно, он покраснел.
Доучиваться в медучилище он не пошел, поступил милиционером в патрульно-постовую службу. Первым наставником стал костистый, с выступающей челюстью сержант Клинцов — старший экипажа. Два года они мотались по городу на ПА-13, первыми прибывая в горячие точки, растаскивая пьяные драки, отбирая опасные железки у невменяемых, готовых на все хулиганов, заталкивая сопротивляющихся задержанных в заднюю дверь разболтанного «УАЗа», охраняя места кровавых происшествий до приезда следственной группы. Особенно нравился Валере поиск «по горячим следам», когда, зная приметы преступников, надо вычислить пути их отхода и, прочесывая район квадрат за квадратом, обнаружить, догнать, пресечь сопротивление и задержать негодяев.
Азарт поиска, риск схватки, радость победы позволяли чувствовать свою состоятельность и постепенно стирали стыд двухлетнего отсиживания за чужими спинами в «теплом месте» ташкентского госпиталя. Единственное, что омрачало мироощущение милиционера Попова, это обилие насилия, с которым приходилось сталкиваться каждый день. И если к насилию с той, противостоящей закону, стороны он был готов и воспринимал как должное, то насилие со стороны блюстителей порядка вызывало двоякие чувства.
Он понимал, что добрыми словами и ласковыми увещеваниями вряд ли удалось бы заставить бытового хулигана Григорьева бросить топор и сесть в зарешеченную клетку «собачника», поэтому удар в пах, нанесенный ему сержантом Клинцовым, был оправдан как вынужденное зло. Но когда по пути к машине в темном подъезде Клинцов начал обрабатывать мощными кулаками грудь и живот задержанного, а напоследок дважды шваркнул его головой о стену, Валере стало стыдно и страшно, он попытался остановить напарника, чем вызвал озлобленное недоумение: «Если не прочувствует, сука, то в следующий раз и впрямь зарубит!»
И хотя известный резон в этих словах был, Попов почувствовал отвращение к ловкому, знающему службу и бесстрашному Клинцову.
Но в другой раз они взяли уже судимого Фазана, который после танцев затащил на стройку молодую девчонку и, угрожая бритвой, пытался изнасиловать. Девчонка кричала, кто-то из прохожих набрал 02, патрульный автомобиль подоспел вовремя, и Фазан, полоснув потерпевшую по лицу, бросился бежать. Вместо «проходняка» он заскочил в тупик, там, у глухой стены за мусорными баками, его и настигли.
Бритву он успел выбросить и чувствовал себя королем.
— Ну чего волну гоните! Доказов-то у вас нету, — нагло улыбаясь, по-блатному цедил Фазан. — Один свидетель не в счет, да и не будет она вякать, глаза побережет. Никакой прокурор меня не посадит…
Уже поднабравшийся опыта, Попов понимал, что скорее всего он прав.
— А зачем мне прокурор? — спросил Клинцов и сделал резкое движение. Раздался вязкий шлепок, и Фазан с болезненным стоном согнулся. — Не нужен он мне, козел вонючий. — Сержант сделал еще несколько движений. Фазан упал на колени, потом, утробно урча, завалился на бок. — Я без прокурора и без суда с тобой разберусь…
Старший экипажа напоминал футболиста, бьющего пенальти: коротко разбежавшись, наносил мощный, тщательно нацеленный удар, отходил на несколько шагов, снова бросался вперед… И хотя в душе Валерия шевелилось подобие протеста, он понимал, что Клинцов избрал самый действенный в данной ситуации путь борьбы со злом.
— Ну что, падаль, нужен тебе прокурор? — остановился наконец сержант.
Фазан молчал.
— Что и требовалось доказать! — Клинцов снял фуражку, рукавом вытер лоб. — Смотри, Валера, вот он, оказывается, где… Видно, возмущенные прохожие не смогли сдержаться… А может, ребята этой девчонки — он ведь ей щеку здорово распанахал… Похоже, больше не будет к женщинам лезть — они ему яичницу сделали. Давай-ка лучше вызовем «скорую», пусть им доктора занимаются.
Когда приехала «скорая» и бесчувственного Фазана увезли, Клинцов хлопнул коллегу по плечу:
— А ведь ни один прокурор действительно бы его не арестовал — дело-то тухлое. Но и гулять ему среди людей нельзя. Как считаешь, правильно?
Попов кивнул, соглашаясь, что безнаказанно гулять среди нормальных людей вооруженному бритвой Фазану нельзя. Напарник расценил этот кивок как одобрение всего происшедшего. Вряд ли Валера так же однозначно одобрял превращение задержанного в котлету. Но, безусловно, Фазан получил то, что заслужил.
Наметившийся после случая с Григорьевым холодок в отношении к Клинцову прошел, но что-то удерживало от окончательного сближения, хотя сержант явно стремился к дружбе.
— Мы в одном экипаже, значит, должны быть словно братья, — втолковывал он, как из двустволки целясь круглыми, глубоко посаженными глазами.
— Будем заодно — нам и эти не страшны, — он кивнул на темную улицу, — и те!
Палец Клинцова многозначительно ткнулся в железный потолок «УАЗа».
— У них там своя сцепка, у наших начальников, прокуроров да судей. Они друг друга в обиду не дают! И нам надо вот так держаться. — Клинцов намертво сцепил крепкие пальцы. — Тогда ни на ножи не поставят, ни в камеру не бросят!
Постепенно Попов понял, что настораживает в напарнике: насилие для Клинцова было не способом сломить зло, а самоцелью. Умелые, тренированные кулаки с одинаковой яростью обрушивались на доставшего нож грабителя и на безобидного пьянчужку, замешкавшегося при посадке в «собачник».
И еще: Клинцов уклонялся от поиска «по горячим следам» потому, что не умел думать за преступника и, что злило больше всего, не хотел учиться, предпочитая избегать сложной работы или выполнять ее кое-как, для отчета. Больше всего он любил подкатить к ресторану перед закрытием и «разбираться» с пьяными. Попов понял, что в такие минуты сержант любуется собой: сильным, властным, могущественным, перед которым заискивают мужчины, которого упрашивают женщины, который может решить, как захочет: отпустить или задержать, прочесть нотацию или сдать в вытрезвитель, обругать или «замесить» в темном чреве «УАЗа».
Ворохнувшееся когда-то в душе отвращение к Клинцову окрепло, и Валера даже не считал нужным скрывать свое отношение к напарнику, стал одергивать его, не давать куражиться над людьми. Тот истолковал происшедшую перемену по-своему. Попов к тому времени окончил заочно первый курс юрфака, а у Клинцова за спиной имелось семь классов с вечными двойками, постоянными упреками учителей да руганью замордованной жизнью матери. Комплекс неполноценности он преодолевал унижением тех, кто оказывался зависим, а Попов мешал этому, значит, все ясно: выскочка и чистоплюй хочет взять над ним верх, показать свою образованность, доказать превосходство, получить лычки старшего сержанта и назначение старшим экипажа. «Вот сука! — ругнулся Клинцов про себя. — Ну ладно! Поглядим…»
Когда ПА-13 прибыла на место разбойного нападения, скрючившийся на асфальте потерпевший уже терял сознание.
— Трое… с ножами… Туда…
С усилием оторвав одну руку от живота, он ткнул в ближайшую подворотню. Рука была темной и блестящей.
— Часы японские новые, восемьсот рублей, — прохрипел раненый и обмяк. Попов бросился вперед, с ходу пролетел узкий проходной двор и выскочил на пустырь, заставленный угловатыми коробками гаражей. Он был настроен на долгую гонку в мертвом железном лабиринте и, когда с трех сторон к нему метнулись стремительные тени, даже не успел испугаться. Страх пришел в следующую секунду, когда он понял, что Клинцов отстал, чего раньше никогда не случалось, и он один против трех опьяненных кровью и удачей хищников.
Благодаря счастливой случайности или появившейся интуиции он заранее достал пистолет, хотя обычно этого не делал, и рефлекторно дважды вдавил спуск. Вспышки пламени ослепили, от неожиданного в ночной тишине грохота звенело в ушах.
— Ложись, падлы, перебью!
Одновременно Валера ударил ближнего из нападавших ногой в промежность, тот сложился пополам, какая-то железка звякнула о гравий. Соучастники, наверное, решили, что он убит, один, присевший от неожиданности, так и остался сидеть, закрыв голову руками, второй послушно упал на живот.
Через пару минут появился Клинцов.
— Цел? — жадно спросил сержант и, убедившись, что Попов невредим, остервенело пнул лежащего каблуком в висок.
В этот миг Валера все понял. Ненависть ударила в голову, и он поспешно спрятал пистолет в кобуру.
— Сторожи, сука! — бросил он любимое ругательство Клинцова и пошел к машине.
— Да ты что?! Я ногу подвернул! — крикнул сержант ему в спину. Раненого уже забрала «скорая», Попов вызвал по рации вторую машину.
Злость прошла. В конце концов, это Клинцов научил его, заступая на дежурство, в нарушение инструкции досылать патрон в патронник: «Лучше получить выговор в послужной список, чем кусок железа в брюхо!» И пришедшийся кстати удар — тоже клинцовский. И дикий, пугающий выкрик… Можно считать, что сегодня напарник, вопреки своей воле, спас ему жизнь… Но работать вместе им больше нельзя.
Просьба Попова перевести его в другой экипаж неожиданно вызвала интерес у начальства.
— Что он там вытворяет? — выспрашивал замполит, плотно прикрыв дверь своего кабинета. — Не бойся, рассказывай все как есть. К нам на Клинцова сигналы поступали, только доказательств не было…
В принципе, Валера мог рассказать, что Клинцов — скотина. Но это явное ожидание доноса, ставка на него как на источник «компромата»…
— Противный он, — небрежно пояснил Попов. — Потеет…
— Это не причина, — обозлился замполит, поняв, что подчиненный водит его за нос. — Так мы только и будем тасовать экипажи…
Попов молчал.
— Ладно, иди. Мы посмотрим, — неопределенно произнес замполит.
Они продолжали работать вместе еще пару недель, потом вопрос разрешился сам собой. Клинцов пристал к подвыпившему мужчине, тот объяснял, что идет домой с банкета, живет неподалеку и вообще легкая степень опьянения — не повод для контактов с милицией. Одним словом, «качал права» и «показывал, что слишком умный». Ни того, ни другого Клинцов терпеть не мог, потому потащил «умника» к машине, обещая, что в вытрезвителе ему «прочистят мозги». Мужчина вырывался и апеллировал к Попову, который с трудом сдерживал ярость, чувствуя, что вот-вот сорвется.
Сопротивление разозлило Клинцова, он привычно замахнулся, но Валера перехватил руку и коротко ударил сержанта в выступающий подбородок, который, по реакционной теории Ломброзо, характеризовал его склонность к насильственным преступлениям. Клинцов устоял на ногах и схватил Валеру за горло, тот провел подсечку, оба упали в жирную осеннюю грязь. Тут и подъехал проверяющий маршруты командир взвода.
Во время служебного расследования Попов никаких объяснений не дал. Кстати, этому его тоже научил в свое время Клинцов, который, начисто отрицая факт драки, твердил, что они с напарником поскользнулись, задерживая пьяного хулигана. Замполит грозил уволить обоих, Попов, психанув, сам написал рапорт. Но тут неожиданно принес подробное заявление тот самый «пьяный хулиган».
Сдержанность Попова в этой истории понравилась многим, в том числе начальнику ОУР Боброву, который и раньше выделял Валеру из милиционеров взвода за способности в розыске «по горячим следам». После беседы с Бобровым Валера забрал рапорт об увольнении и написал другой — о переводе в уголовный розыск. Через полгода ему присвоили офицерское звание. Клинцов тоже остался на службе, отделавшись выговором, — в патрульном взводе и так не хватало сотрудников. Он получил нового напарника — молодого крепыша с жестким взглядом, они прекрасно сработались и неоднократно побеждали в соцсоревновании, завоевывая почетный вымпел «Лучший экипаж ППС».
С Валерой сержант не здоровался. Однажды на строевом смотре выведенный из равновесия лейтенантскими звездочками недавнего подчиненного Клинцов зло сплюнул: «Два года с ним бился — ничему не выучил! И глядь — офицер! Видно, мохнатую лапу имеет…»
В этой фразе все было не правдой, даже то, что старший экипажа ничему не выучил своего милиционера. Два года, проведенных с Клинцовым на маршруте ПА-13, здорово изменили Валеру Попова, заложили предпосылки способностей, которые позднее рассмотрел мутный, но безошибочный рентген Ивана Алексеевича Ромова.
Он притерпелся к насилию в разных его формах. И с той и с другой стороны. Правда, в уголовном розыске оно выглядело по-иному. Прошлое задерживаемых, как правило, давало основание не очень-то с ними церемониться, те понимали это и под стволом пистолета вели себя довольно спокойно, не закручивая до предела нервы оперативников.
К тому же в отличие от патрульных милиционеров, бывших хозяевами положения на коротком пути от места задержания до дверей райотдела, оперативники располагали достаточным временем и отдельными кабинетами. Но самое главное — обычной шариковой ручкой сотрудник уголовного розыска мог доставить задержанному гораздо больше неприятностей, чем Клинцов своими пудовыми кулаками. Поэтому просто так в розыске никого не били. Разве что обломают рога борзому блатному, недостаточно опытному, чтобы знал, где можно показывать гонор, а где — нельзя. Или возьмут в оборот идущего в наглый отказ преступника, чтобы расколоть быстро и до самых ягодиц. Впрочем, в отделении Боброва это не приветствовалось.
— Можно колоть кулаком, а можно — на доказах, — повторял начальник при каждом подходящем случае. — Только кулак-то в суд не представишь. Откажется от показаний, и завернут на доследование. А по нынешним временам можете с ним и местами поменяться: он на свободу, а вы в камеру. Помните об этом хорошенько…
И помнили: кулаками не кололи. Почти не кололи.
Валера за шесть лет врезал разок пытавшемуся бежать карманнику, нокаутировал разбойника, напавшего во время допроса на Свиридова, да, не сдержавшись, отвесил пару оплеух цыганке, прокусившей ладонь Петрову. Во всех случаях он считал, что действовал правильно.
Насчет пьяного с Садовой остались сомнения. Тот раскачивался в потоке автомобилей, бестолково размахивая руками и что-то выкрикивая, они ехали на происшествие, времени затеваться не было, Валера приспустил стекло, чтобы двумятремя словами урезонить алкаша, в это время тот сделал неприличный жест. Машина проходила впритирку, Попов резко открыл дверь, раздался звонкий удар. Скорость движения сложилась с рывком двери, пьяного бросило к тротуару, он плюхнулся на бордюр и схватился за голову.
«Перебор! — с досадой подумал Попов. — Такую плюху он не заработал…»
— За что ты его так? — поинтересовался Свиридов.
— За то, что он нам показывал! — злясь на себя, буркнул Валера.
Свиридов рассмеялся.
— Да ничего он не показывал, просто пиджак поправлял. А правда, было похоже!
Настроение у Попова испортилось окончательно. Вернувшись в райотдел, он прозвонил по больницам: не доставляли ли пьяного с Садовой? Ответы были отрицательными. На душе стало легче — значит, не покалечил. Но тут же пришла мысль: может, тот отлеживается с сотрясением мозга дома или в какой-нибудь норе… Кто же ошибся — он или Свиридов? Если алкаш получил за дело, то все в порядке. А если ни за что ни про что?
Несколько месяцев Попов возвращался в мыслях к этому эпизоду, хотя никому из коллег не пришло бы в голову, что можно загружать мозги подобной ерундой. И, конечно, никто бы не поверил, что три года спустя воспоминание о мимоходом ушибленном алкаше способно испортить Валере настроение.
Выстрел в Козлова дал новые основания для раздумий. Лезть на шестой этаж Попов вызвался импульсивно, повинуясь давней привычке бороться с уже побежденным комплексом неполноценности. Он четко не представлял, как будет действовать там, наверху, потому что предстояло преодолеть пятнадцать метров пожарной лестницы, каждый из которых мог стать для него последним. Первоочередной задачей было уцелеть.
Проникнув в комнату, он перевел дух и решил, что будет брать преступника живым. Потом рассудок опять отключился, он крался по темному коридору с колом засевшей в мозгу дурацкой мыслью, что бронежилет может звякнуть и тем выдать его присутствие…
О происшедшем в ванной никто внизу, естественно, не знал; пробираясь мимо открытой двери, из которой падал сноп света, Попов вжался в стену и, увидев на фоне белого кафеля человеческую фигуру, резко дернул стволом пистолета. В память врезались детали открывшейся картины: прикушенный язык, глубоко врезавшаяся в шею веревка, голая рука и грудь в прорехе разорванного халата. Только в этот момент появилась ярость, растворившая оцепенение сознания, вернулась холодная расчетливость каждого шага.
Козлов почувствовал его спиной, оскалясь крутанулся от окна, но движения казались растянутыми, как при замедленной съемке, Валера опережал убийцу на несколько решающих все секунд. Он успевал выстрелить два, а то и три раза, можно было целить в плечо, бедро, ногу, имея в запасе страховку на случай промаха.
Попов направил ствол под мышку левой руки, сжимающей цевье крупнокалиберного ружья. Мощная тупорылая пуля пээма швырнула Козлова на газовую плиту, полуавтомат ударился прикладом об пол и самопроизвольно выстрелил, дробовой сноп, по счастью, ушел в окно, с визгом рикошетируя о выступ стены.
Ноги подгибались, Попов тяжело опустился на табуретку, не сводя глаз с убитого. В ушах звенело, тошнило, больше всего хотелось снять бронежилет и оказаться в своей постели, забыв о происшедшем. Он вдруг пожалел, что не выстрелил в бедро.
Правда, через несколько минут, когда взломавшие входную дверь ребята выводили Валеру из квартиры и он снова заглянул в ванную, это чувство прошло бесследно. Потом оно появлялось и исчезало много раз, в зависимости от доводов, которые приводил Попов в споре с самим собой.
"… Козлов был убийцей и заслуживал смерти. Но казнить его ты не был уполномочен, по инструкции необходимо причинять задерживаемому минимально необходимый вред.
Писать инструкции легче, чем их выполнять.
У каждого своя работа, ты выбрал выполнение.
Кто мог определить в тот момент, какой вред является минимальным?
Ты сам прекрасно это понимал и имел возможность выбора.
Козлов был убийцей и заслуживал смерти…"
Как будто закольцованная магнитофонная лента воспроизводила нескончаемый диалог, и требовалось усилие воли, чтобы заглушить фразы беспредметного спора.
Если бы подполковник Викентьев знал о бесконечных рефлексиях Валеры Попова, о склонности к самокопанию, он бы не посчитал его «по всем статьям» подходящим для предложенной работы. А если бы подполковник и Иван Алексеевич Ромов знали про «повышенную возбудимость», борьбу с комплексом неполноценности и попытку писать песни, они безоговорочно бы отклонили кандидатуру капитана Попова. Но, кроме самого Валеры, всего этого знать никто не мог. И настал день, когда генерал подписал совершенно секретный приказ:
"… Вместо выбывшего в связи с увольнением из органов по состоянию здоровья майора Фаридова включить капитана Попова в состав специальной оперативной группы «Финал» под номером четыре.
Руководителю спецгруппы подполковнику Викентьеву обеспечить инструктаж и подготовку капитана Попова…"
Глава шестая
Спецопергруппа «Финал» состояла из шести сотрудников, каждому был присвоен номер, соответствующий выполняемым обязанностям. Здесь существовала определенная система: чем меньше цифра номера, тем важнее проделываемая им работа. В соответствии с этой зависимостью руководитель группы подполковник Викентьев обозначался номером два, потому что под номером один значился человек, без которого существование всей группы не имело смысла. Номера с первого по четвертый образовывали внутренний круг, ядро спецгруппы. Номера пятый и шестой оставались во внешнем круге, обеспечивали успешную деятельность ядра и не были посвящены во все тонкости.
Центральными фигурами внутреннего круга являлись прокурор и врач, но и они в состав группы не входили, Викентьеву не подчинялись и номеров не имели.
«Финал» обслуживал юг страны. Аналогичные группы имелись в центре, на севере, востоке и западе. Очень редко — раз в три-пять лет — руководителей групп собирали для обмена опытом. Несколько раз пробовали вызвать в Центр всех членов внутреннего круга спецопергрупп, но из этой затеи ничего не вышло: ехать никто не захотел, и даже служебная дисциплина в данном случае оказалась бессильной. Общение так и осталось заочным — в виде рассылаемых спецпочтой обзоров практики «Финалов», в основном затруднений, с которыми приходилось сталкиваться, и возникающих ЧП. Обзоры получались короткими и выходили нерегулярно.
Обо всем этом Валера Попов узнал из инструкции, которую Викентьев дал ему прочесть в своем кабинете. Подшивка обзоров практики, также прочитанная без права выноса, содержала перечень ошибок тюремной администрации и конвойных подразделений, обнаружившихся пробелов наставлений и инструкций, нестыковок правовых и грубо практических решений, а главное — массу примеров хитрости, изобретательности и жестокости тех, кто уже был списан обществом и, находясь у последней черты, предпринимал отчаянные попытки удержаться на краешке жизни.
«…в нарушение правил содержания были помещены в одну камеру без осуществления должного надзора, вследствие чего сумели проделать подкоп за пределы охраняемого периметра и совершили побег…»
«…сообщение об отклонении ходатайства о помиловании поступило 9.06 в 14 часов 40 минут, приговор был приведен в исполнение 13.06 в 02 часа 30 минут, а телеграмма зампредверхсуда о приостановлении исполнения приговора в связи с истребованием дела на предмет принесения протеста доставлена 13.06 в 07 часов 10 минут. Нарушений закона, приказов и инструкций со стороны администрации учреждения СТ-15 и руководителя спецопергруппы „Финал“ не установлено. Дан ответ о невозможности приостановить исполнение приговора…»
«… в нарушение инструкции не был переобут в галоши и, разломав туфлю, извлек стальной супинатор, который заточил о пол и использовал для нападения на контролера в момент передачи сотрудникам спецопергруппы. В результате нападения контролеру причинены тяжкие телесные повреждения…»
«… затем, переодевшись в снятую с убитого форменную одежду и используя комплект служебных ключей, прошел на пост номер пять, где совершил изнасилование и убийство контролера Стукаловой, после чего попытался проникнуть в оружейную комнату…»
Попов неоднократно бывал в следственных изоляторах и тюрьмах, думал, что достаточно знает о жизни, скрытой от посторонних глаз за высокими заборами с противопобеговой «колючкой», стальными лязгающими электромагнитными запорами, дверями внешнего периметра, решетками между блоками и постами, дубовыми, обитыми металлом дверями камер. В этом мирке желтого электрического света, тускло окрашенных стен, тяжелого духа спрессованных в замкнутом пространстве человеческих тел жизнь была не менее насыщенной и напряженной, чем в большом вольном мире. Скорее наоборот, потому что здесь все происходящее касалось самого простого и важного для каждого человека — собственной шкуры в буквальном, первобытном смысле слова.
Нарушение режима грозило холодным карцером с пониженной нормой питания — реальной возможностью получить туберкулез, нарушение тюремного «закона» могло повлечь калечащее избиение или изнасилование. Перехваченная оперчастью записка добавляла лишние годы до «звонка», а лишняя фраза сулила удушение подушкой или перерезанное заточенной ложкой горло.
Так вот Попов как опытный сотрудник уголовного розыска знал обычаи и закономерности звериной зэковской жизни, но, читая обзоры, испытал чувство постоянного посетителя зоопарка, вошедшего вдруг со служебного входа и окунувшегося в подробности приготовления кормов, ветеринарных осмотров и забоя животных, технологии противоэпидемиологических прививок, процедур выбраковки, разборов случаев заболевания бешенством…
Он считал, что его трудно чем-нибудь удивить, но сейчас удивлялся и собственной неосведомленности, и остроте происходящих за каменными стенами чрезвычайных происшествий, и нечеловеческой сути совершаемых людьми поступков, и многочисленным недосмотрам, просчетам и ошибкам контрольно-надзирающего состава. Он обратил внимание, что об ошибках сотрудников спецопергрупп в обзорах не сообщалось, и спросил у Викентьева: почему?
Валера думал, что подполковник скажет о высокой подготовке и чрезвычайной выучке номеров внутреннего круга, но ответ был гораздо прозаичней.
— А кто их выявит, наши ошибки? — после короткого раздумья буднично произнес Викентьев. — Кто на нас пожалуется? Да и вообще…
Аккуратный подполковник замолчал, как бы раздумывая — говорить дальше или нет.
— Мы ведь работаем там, где законы уже не действуют. За чертой всего… Не понял?
Викентьев открыл ящик стола, порылся в бумагах и протянул Попову книжку в синей обложке.
— Читал? Уголовно-процессуальный кодекс. Раздел пятый — «Исполнение приговора». Но про исключительную меру там ни слова! Нет, ты посмотри!
Попов машинально взял книжку, полистал пятый раздел.
— Убедился? — спросил Викентьев, как будто Попов впервые заглядывал в УПК. — А возьми Конституцию… Какие права и обязанности имеет гражданин, приговоренный к расстрелу? Есть в Конституции такая статья?
Валера так же машинально покачал головой.
— Вот видишь! А где есть?
— Не знаю.
— А я знаю. Нигде нет! — Викентьев забрал УПК и бросил его обратно в ящик. — А в газетах как пишут? Такой-то приговорен к исключительной мере наказания, и точка. Потом еще сообщение: дескать, приговор приведен в исполнение. Что между этим «приговорен» — «исполнен»? Мрак, темнота! Оттого и разговоры дурацкие ходят: мол, на самом деле никого не расстреливают, ссылают на урановые рудники… Дурачье! Как будто смертник станет работать… На рудниках свободные люди по доброй воле вкалывают, я как-то раз столкнулся… За большие деньги здоровье продают, и каждый надеется самым умным оказаться: заработать хорошо и вовремя уехать. Да… Не о том речь! Нет никаких законов про это дело, гласности никакой тоже нет, общественное мнение никак не определится: нужна исключительная мера, не нужна… А приговоры выносятся, и мы существуем, это и есть реальность.
— Как же без закона-то? — Попов никогда не задумывался над тем, о чем сказал Викентьев, и сейчас был ошеломлен открывшейся проблемой. — За чем же прокурор надзирает?
— Да вот так. Вместо закона — наши приказы да инструкции. А прокурор… Он смотрит, чтобы приговор суда исполнили — это раз, чтобы расстреляли того, кого следует, — это два и чтобы инструкцию при том соблюли — это три!
Викентьев встал, давая понять, что разговор заканчивается.
— Скоро сам все узнаешь… Через пару месяцев Лесухину отклонят помиловку — вот и будет для нас работа…
На прощание подполковник протянул руку и сильно сдавил ладонь Валеры Попова.
Каждое задание по линии спецопергруппы «Финал» было событием чрезвычайным, а потому достаточно редким, как и все чрезвычайное. В перерывах между ними сотрудники группы выполняли свои прямые служебные обязанности. Попов занимался розыском преступников, совершивших тяжкие посягательства против личности.
Сейчас их отделение работало по делу с кодовым наименованием «Трасса». Бандиты останавливали в безлюдном месте автомобиль, убивали водителя и захватывали машину. В последнем случае погибла целая семья, жена и четырнадцатилетняя дочь перед гибелью изнасилованы. К установленным наверняка четырем эпизодам предположительно добавлялись девять фактов пропаж автомобилей вместе с пассажирами.
«… Резцов и Колесникова, Кошелев, Тимонин и Терновая, Иващенко, Тер-Маркарьян…» — никто не знал, насколько вырастет этот скорбный список.
Преступники действовали под видом сотрудников ГАИ. Хотя во всех документах, выходящих за пределы управления, содержалась реабилитирующая оговорка «под видом», существовала версия, что в банду входят работники милиции. Эту версию и отрабатывал Валера Попов.
Он внимательно приглядывался к коллегам и по другой причине: было интересно, кто еще входит в группу «Финал». Викентьев сказал, что там есть хорошо знакомые люди, но не назвал — дескать, придет время, сам увидишь.
Попов исподволь наблюдал за окружающими. Кто же? Сергеев? После разговора в пельменной он был почти уверен в этом. Иногда, глядя в непроницаемое, с жестким прищуром лицо майора, Валера думал, что тот вполне может выполнять функции первого номера.
Кто еще? Замкнутый, резкий, проверенный в серьезных делах Тимохин? В последнее время он смотрит как-то значительно, с намеком… Или бесшабашный весельчак Женя Гальский, заговорщически подмигивающий при невинном приглашении в столовую на обед? А что, ему сам черт не брат!
Догадки сменялись сомнениями, даже насчет Сергеева уверенность временами пропадала: может, он по заданию Викентьева вслепую прощупывал новичка, а может, только осведомлен о деятельности группы и не больше…
«Вычислить» участников «Финала» не удавалось: тайные роли могли обнаружиться не раньше, чем группа соберется для выполнения задания.
«Что ж, — решил Валера, — подождем…»
А вот насчет тех, которые "действовали под видом… ". Они не оставляли свидетелей, тщательно заметали следы и рассчитывали остаться невидимками. Но этот расчет мог оправдаться только в том случае, если бы они разбойничали на обратной стороне Луны.
Их было четверо, двое в милицейской форме. Мозаичная картинка, сложенная из осколков впечатлений, случайно запавших в память заправщице бензоколонки, официанту придорожного ресторана, шоферу-дальнобойщику и его напарнику, мальчику, выпасавшему козу на обочине, — была неполной, к тому же пробелы приходились на важные места: лица, погоны, марку и цвет автомобиля. Цвет, впрочем, называли с оговоркой: «кажется, красный».
Случай помог уточнить детали. На месте убийства семьи нашли осколки фары. А через день в одной из окрестных лесополос обнаружили автомашину потерпевшего с разбитой фарой и смятым радиатором. Видно, преступники не рискнули с явными признаками аварии въезжать в город.
— Значит, не наши, — высказался Попов. — Иначе могли придумать правдоподобную легенду прикрытия.
Сергеев хмыкнул.
— Если умные — не станут привлекать внимание. Одна зацепка, вторая… Курочка по зернышку клюет…
У машины оставили засаду: две пары оперативников через сутки сменяли друг друга. Попов дежурил с Гальским. Они устроились за густым кустарником, натрусив на землю соломы из соседнего стога. Маскировочные комбинезоны, работающая на прием рация, инфракрасный бинокль, автоматы, домашние бутерброды. Днем спали по очереди, ночью — ждали в напряженном оцепенении. В полукилометре перекрывал дорогу еще один пост скрытого наблюдения. Часы тянулись медленно, донимали комары и мелкие кровососущие мошки, тело немело от долгой неподвижности. Недавно прошли дожди, земля дышала сыростью, сбившаяся соломенная подстилка помогала мало.
В светлое время они позволяли себе разговаривать, хотя обстановка к этому не располагала.
— Видно, застудился, — пожаловался Гальский. — Лежу на животе — ничего, чуть повернусь — как иголкой колет… Надо было брезент подстелить, что ли…
— Перину, — буркнул Попов.
— Нервничаешь? — Гальский, сморщившись, растирал бок. — По-хорошему небось не сдадутся…
— А зачем с этими тварями по-хорошему? Поплохому возьмем…
— Отпустило, — Гальский облегченно вздохнул. — Ты молодец, Валера… С тобой спокойно. Мы с Эдом собирались в паре дежурить, да Ледняк переиграл. И правильно. Я, если по-честному, не знаю — смогу ли в людей стрелять…
— В каких «людей»? — раздраженно бросил Попов, которому слова напарника не понравились, хотя он сам не понимал почему. — Зверье!
— Оно так, — согласился Гальский. — Только получается, что я должен их людского звания лишать… А кто я есть? Не Бог, не судья… Почему имею право принять такое решение? Другое дело — суд… Тогда уже… Наша задача — исполнять законы, решения, постановления власти…
— Понятно. — Попов строго глянул на напарника. — Викентьев поручил меня прощупать? Текущий контроль, да?
Гальский недоуменно замолчал.
— При чем здесь Викентьев? — после паузы спросил он, и Попов понял, что недоумение и непонимание искренни. — Какой контроль?
— Да это я так, чтоб с толку сбить. А то ты расфилософствовался, и не пойму, куда клонишь.
— И правда… Чего это я… Боль прошла — и понесло… Я посплю, ладно?
Гальский продел руку в автоматный ремень и положил голову на ладони. Попов продолжал наблюдать за окрестностями. Раздражение постепенно проходило, хотя причины его Валера так и не понял.
На третьи сутки засаду сняли: начальство посчитало, что это пустая трата времени.
Автомобиль отогнали к экспертам, и те обнаружили на бампере следы «жигулевской» краски цвета «коррида».
— Видно, эти суки перегородили дорогу, а парень понял, пытался вырваться и протаранил их, — прокомментировал Сергеев. — Станции техобслуживания без справки ГАИ не возьмутся, значит, частники-рихтовщики. Хотя если наш — слепит справку. Надо и станции проверять… Случ-чего, Валера, поедем вместе их брать! — Сергеев странно скривил губы.
Однако ни в государственных, ни в частных мастерских обнаружить аварийный автомобиль «Жигули» цвета «коррида» не удалось. Попов сделал у кадровиков выборку данных на уволенных или близких к увольнению сотрудников милиции, проверил, у кого из них есть автомобили. Но этот путь также уперся в тупик.
Каждый день приходили телеграммы по разосланным ориентировкам.
"… Резцов А. И, и Колесникова Н. Г, на автомобиле «ГАЗ-24» госномер «В 76-28 ТД» прибыли в Крым 11.08 и до настоящего времени отдыхали в пансионате «Южный»…
Попов вычеркнул одну из записей. Этот факт представлял интерес только для гражданки Резцовой В. И., которая и заявила о пропаже мужа вместе с автомобилем.
«… гражданин Кошелев у родственников и знакомых не появлялся, автомашины „ВАЗ-2103“ госномер „Я 11-13 ТД“ в селе не обнаружено…»
«… при спуске воды в оросительном канале найден автомобиль „ВАЗ-2106“ без номерных знаков. В багажнике находится труп неизвестного мужчины с огнестрельным ранением черепа…»
«… проследовал автомобиль „Жигули“ — „ВАЗ2103“ цвета „коррида“ госномер „Я 11-13 ТД“, который требования остановиться не выполнил и, увеличив скорость, скрылся. В связи с отсутствием автотранспорта преследование не производилось. В автомобиле, кроме водителя, находились два пассажира, зафиксировать приметы личности не удалось. Внешних признаков аварийности автомобиль не имеет…»
«… в песчаном карьере вблизи 478 километра магистральной автотрассы обнаружены мужской и женский трупы с огнестрельными повреждениями…»
«… на ваш N 413/рд сообщаем, что 3.07 житель нашего города Плоткин С. К, на автомобиле „ГАЗ24“ госномер „З 00-77 НК“ выехал в Тиходонск к своему брату Пл откину И. К., однако до настоящего времени в пункт назначения не прибыл, местонахождение гр. Плоткина. С. К, и его автомобиля неизвестно…»
Один факт отпал, но один добавился — вместо фамилии Резцова в следственную схему вписали Плоткина. Возле кружочков «Кошелев» и «Тимошин, Терновая» появились вопросительные знаки, после проверки они исчезли: достоверно установленных эпизодов стало шесть.
"Жигули — «тройку» цвета «коррида» объявили в розыск, если учесть, что таких машин в области более пяти тысяч, можно было предположить, насколько эффективным он окажется.
Начальство санкционировало телевизионное обращение к населению, после чего на отдел особо тяжких обрушилась лавина писем и телефонных звонков, в основном возмущенных беспомощностью уголовного розыска. Но имелось и немало сообщений о подозрительных машинах и «требующих проверки» людях. Большинство писем пришлось направлять в районы — сотрудники отдела физически не могли перелопатить всю почту. Сергеев отобрал несколько информации, представляющих наибольший интерес. В их числе — сообщение о бывшем сержанте ГАИ, ныне занимающемся рихтовкой автомобилей и имеющем «тройку» цвета «коррида», на которой он часто выезжает по ночам.
Попов насторожился, как гончая, вышедшая на след. Правда, оказалось, что отрабатываемый не имел отношения к ГАИ, он всю жизнь прослужил в пожарной охране. И цвет машины отличался по оттенку — не «коррида», а «закат». Но все равно три дня отдел провел в напряжении, перетряхивая всю жизнь подозреваемого: связи, привычки, поведение. Во всех ракурсах были сфотографированы он сам, члены семьи, знакомые, дом, подходы и возможные пути отхода… Напрасная работа — сообщение оказалось ложным. Очевидно, анонимный заявитель просто хотел насолить отставному пожарному. «Пустыми» были и все другие сигналы.
Лето заканчивалось. Тридцатого августа майор Титов из оргинспекторского отдела уезжал в командировку и на автовокзале сделал замечание сержанту милиции, нарушившему правила ношения формы. Тот сразу же покинул здание вокзала, хотя перед этим договаривался с «частником» о поездке в Степнянск.
Через час Титов, проезжая в автобусе двадцатый километр магистральной автотрассы, увидел сержанта на обочине дороги. Степнянск находился совсем в другом направлении, к тому же рядом с сержантом стоял автомобиль «ВАЗ-2103» цвета «коррида». Титов записал номер и, вернувшись через день в управление, подал рапорт об этом случае.
Рапорт отписали Попову, который вынужденно читал сотни никчемных бумаг и, принимая очередную, невнятно произносил сквозь зубы какие-то слова, на этот раз он произнес их громко и отчетливо, причем два раза. Первый — безадресно, когда увидел номер «тройки» — «З 00-77 НК», проходивший в розыске как принадлежавший «двадцатьчетверке» пропавшего Плоткина. Второй — в адрес Титова, когда сопоставил дату его наблюдений и сегодняшнее число.
— Сразу бы позвонил, мы бы их и прихлопнули, — возмущался Валера при полном понимании и одобрении коллег. — А он чухался с плановой проверкой, она важнее!
Когда, успокоившись, он в менее резкой форме высказал претензии Титову, тот пожал плечами.
— У каждого своя работа, бросать ее на полпути оснований не было, — спокойно пояснил майор. — Откуда я знал, что это преступники? Просто странное поведение сотрудника. Вначале эти босоножки, потом поехал в другую сторону. И зачем ему частник, если есть машина?
— Босоножки? — переспросил Попов. — Это и есть «нарушение формы»?
Титов кивнул.
— Представляете: желтые сандалеты и синие носки!
Попов с трудом сдержал те же самые слова.
Нарушения бывают разные — расстегнутый воротник рубашки, распахнутый китель, отсутствие головного убора, неуставные обувь или носки. Но сандалеты под форму настоящий сотрудник милиции не наденет. Это «маяк», сигнал «я — чужой». Надо хватать лжесержанта в охапку и…
Попов посмотрел на аккуратного педантичного штабиста.
…И сейчас бы майора Титова хоронили с воинскими почестями. Хватать должен был Сергеев, или сам Попов, или кто-то из розыскников. Действительно, у каждого своя работа. Только зарплата у всех одинакова.
— Приметы запомнили? — вздохнув, спросил Валера, придвигая лист бумаги.
Надо отдать Титову должное — словесный портрет получился подробным и четким. Широкие, слегка сросшиеся брови, глубоко посаженные глаза, короткий острый нос, продавленный в переносице, круглое лицо…
«Сделать фоторобот, разослать в райотделы, гаишникам, раздать водителям междугородних сообщений, — думал Попов, спускаясь из оргинспекторского отдела на свой этаж. — Предъявить свидетелям, показать по телевидению… Или нет — спугнем… А может, лучше — испугаются, задергаются. Надо будет обсудить, посоветоваться…»
Погруженный в свои мысли, Валера не заметил ожидавшего на лестничной площадке человека и пробежал бы мимо, но тот заступил дорогу, и капитан остановился, как будто налетел на чугунную тумбу. Перед ним стоял Викентьев.
— Сегодня в восемнадцать инструктаж, завтра — исполнение, — не здороваясь, сказал подполковник. — Команды отданы, Ледняк в курсе, но без подробностей. Сбор у меня. Вопросы потом.
Викентьев четко повернулся через левое плечо и пошел по коридору. Не успевший переключиться, Попов ошарашенно глядел в широкую, обтянутую зеленым сукном спину.
Сообщение Викентьева выбило Валеру из колеи. Владевший им минуту назад охотничий азарт бесследно исчез. В тяжелой задумчивости он добрался до кабинета, молча сел за стол, удивив истомившегося в ожидании Гальского.
— Что, нет примет? — огорчился он.
Попов протянул объяснение Титова, Женя быстро просмотрел.
— Класс! Чего же ты такой хмурый?
— Да так, — отмахнулся Попов. — Отдай, пусть сделают фоторобот.
Гальский кивнул и, многозначительно подмигнув, выскочил из кабинета. Валера взглянул на часы. Без четверти пять. Все, что связано с деятельностью спецопергруппы «Финал», еще пять минут назад казалось ему далеким, расплывчатым и малореальным. Настолько нереальным, что иногда появлялась мысль: и беседы с Викентьевым, и сделанное ему предложение, и написанный рапорт, и совершенно секретный приказ, с которым его ознакомили под расписку, и информационные бюллетени, напичканные сгустками из кошмарных снов, — все это мистификация, хорошо подготовленный розыгрыш, своего рода тест на психологическую устойчивость. Он понимал, что эта глупая мысль есть следствие защитной реакции психики на информацию о вещах, противных человеческой природе, но тем не менее она помогала отгородиться от того, что когда-то, лучше позже, чем раньше, станет для него реальностью. И вот сейчас мимолетная встреча с Викентьевым на лестничной площадке мгновенно все изменила: пугающая неопределенность приобретала вполне четкие очертания.
Попов принялся составлять ориентировку под будущий фоторобот лжесержанта. Сосредоточиться не удавалось, работа продвигалась медленно. Один раз отвлек начальник отдела Ледняк — высокий, болезненно худой, с большими, навыкате глазами. Бесшумно вошел, стал у двери, дождался, пока Попов поднял голову.
— На два дня тебя забирают в УИД, передай, что есть срочное, Гальскому.
«Почему на два дня?» — подумал Попов, но спрашивать не стал. Он попытался прочесть на лице начальника, что ему известно о предстоящей в УИД работе и как он к этому относится. Лицо Ледняка ничего не выражало, только смотрел он с легким сожалением. Впрочем, может быть, Валере это показалось.
Взяв себя в руки, он дописал ориентировку: в памяти вертелась фамилия Лесухин. Несколько раз он чуть не обозначил ею безымянного пока «сержанта».
Вернулся возбужденный Гальский.
— Разругался с ними вконец, но завтра обещали сделать, — размахивая руками и, как обычно, подмигивая, сообщил он. — Заберешь? Я выеду в райотделы…
— У меня командировка, — глядя в сторону, сказал Попов. — Ты остаешься на месте и руководишь за нас обоих. Бери эти бумаги и командуй!
— Что за командировка? — удивился Гальский. — Так срочно? Случилось что-то?
— В третьей колонии резкое осложнение оперативной обстановки. Меня бросают на усиление.
— Вот умники! А то у нас своей работы нет! — возмущался Гальский. — Сергеева тоже куда-то забирают, правда, на сутки. Вы с ним не вместе едете?
— Не знаю, — вяло ответил Попов, хотя на самом деле был уверен, что это не случайное совпадение.
Читать бесплатно другие книги:
