Ганнибал. Бог войны Кейн Бен
– О, да. То и дело приходят дезертиры. Говорят, что скоро Марцелл двинет на нас свои легионы. Это неизбежно, но, по крайней мере, закончится ожидание. Мы будем готовы его встретить. Наши стены выдержат десятилетнюю осаду.
– Укрепления действительно впечатляют, – согласился Ганнон, с гордостью подумав о своем городе и его еще более внушительных укреплениях.
Впрочем, Карфаген в отличие от Сиракуз никогда не увидит осаждающих войск. Гиппократ и Эпикид удержат Сиракузы, а он сыграет свою роль, помогая им. Прибудут войска из Карфагена, и военный перевес в Сицилии склонится в их пользу.
Пройдя чуть дальше по стене, они наткнулись на группу солдат, которые их остановили. Эти были не похожи на густобрового. Их доспехи и оружие сияли на солнце, и они держались как люди, знающие свое дело. Командир, с виду ровесник Ганнона, был в старомодном пилосском шлеме с фантастическим пятирядным гребнем. Он отдал салют, но преградил дорогу сопровождавшему Ганнона человеку и вежливо потребовал пароль.
– Геракл, – ответил тот.
Солдат в пилосском шлеме отступил и кивнул:
– Вы и ваш гость можете пройти, но ваши солдаты должны остаться здесь.
Его товарищи разошлись в стороны, пропуская начальника стражи и Ганнона мимо себя. Все больше бдительности, подумал гость. Проблема безопасности теперь стала еще более актуальна, если даже простым солдатам нельзя доверять. Сразу за постом стена расширялась в большую площадку – это была крыша огромного дома, даже скорее дворца. Ее поверхность украшал вьющийся узор из черных и белых мозаичных плиток. В расставленных по сторонам огромных глиняных горшках росли виноградные лозы, лимонные деревья и смоковницы. Решетку, по которой вилось несколько лоз, подпирали деревянные бревна. Здесь был даже фонтан, в центре его на дельфине восседал Посейдон. Ганнон не мог понять, каким образом вода поднималась на такую высоту. Начальник стражи заметил удивленный взгляд.
– Еще одна работа Архимеда. Над колодцем установлено колесо с кожаными ведрами, оно поднимает воду наверх.
– Должно быть, это человек большого таланта…
– Вы не видели и половины его чудес.
У фонтана виднелось множество фигур. Двое раскинулись на ложе. Подойдя ближе, Ганнон увидел пару человек в кандалах. Они стояли на коленях. Рядом находились солдаты с обнаженными мечами. Юноша услышал, какие вопросы задавали пленникам. Когда один из несчастных не ответил сразу, солдат пнул его в спину. Мужчина упал ничком, застонав, и попытался встать. Вопрос задали его товарищу, тот вздрогнул.
– А, наш гость! – воскликнул один из возлежавших на ложе. – Веди его сюда, Клит.
Начальник стражи пропустил Ганнона вперед, и вместе они подошли к позвавшему.
Молодой человек понял, что лежавшие перед ним и есть Гиппократ и Эпикид. Братья не изменились с тех пор, как он видел их при Каннах, хотя не мог вспомнить, кто из них кто. У одного росла борода, у другого – нет, но больше особых различий не оказалось. У обоих были взъерошенные черные волосы и тонкие, почти женские черты лица. Оба носили богато расшитые гиматии – знак их статуса, – и сапоги до половины икры, напомнившие Ганнону те, что носил Ганнибал.
Не доходя десяти шагов до их лож, Клит коснулся его спины, и карфагенянин, поняв, остановился и отвесил поклон.
– Приветствую вас, правители Сиракуз.
– Правители? – усмехнулся тот, что с бородой. – Мы просто двое военачальников, образовавших правительственный совет.
Ганнон взглянул на Клита, но его лицо было непроницаемо, как маска.
– Не понимаю.
– Гиппократ шутит с тобой, – со смехом сказал выбритый. – Это верно, что другие военачальники равны с нами, но они склонны уступать нашим суждениям.
Упор на слово «уступать» был едва заметным, но по блеску в глазах его брата можно было догадаться, что отношения с другими военачальниками были не очень сердечными. Ганнон задумался, имеет ли кто-то кроме них удовольствие отдыхать в саду на крыше, но решил оставить вопрос при себе.
– Для меня большая честь встретиться с вами, стратеги. Мое имя – Ганнон из Карфагена. Я пришел от Ганнибала Барки, как вы прочтете в моем письме.
– Оно у нас здесь. – Эпикид махнул рукой на столик перед собой, где на развернутом пергаменте лежало кольцо Ганнибала. – Мы очень рады видеть тебя в нашем городе. Приношу извинения за то обращение, какое тебе досталось по прибытии. Стражи у ворот бывают немного несдержанны.
«И тупы», – подумал Ганнон и сказал:
– Я понимаю, стратег. Такое бывает.
– Ты не привел с собою солдат? – свирепым тоном спросил Гиппократ.
– К сожалению, нет, стратег. В настоящий момент Ганнибалу нужен каждый солдат. С каждым месяцем римляне набирают новые легионы.
Гиппократ презрительно выпятил губу, но Эпикид улыбнулся.
– У нас достаточно войск, чтобы защитить город, и даже больше. Когда из Карфагена прибудет подкрепление, о котором говорит Ганнибал, мы сметем войска Марцелла в море!
– И пусть оно покраснеет, как воды Тразименского озера! – добавил Гиппократ.
– С нетерпением жду этого дня, – сказал гость. – Я приложу все силы, чтобы помочь вам добиться победы.
– Ты был на озере? – спросил Гиппократ, и его глаза загорелись.
– Был, стратег.
Ганнибал не стал упрекать Ганнона и других командиров фаланг, что их части, окружающие врагов, в решающий момент боя оказались прорваны, благодаря чему тысячи солдат противника избежали расправы, но молодой человек по-прежнему чувствовал себя виноватым.
– Мы тоже. Но я не помню твоего лица. – В его голосе слышалось скрытое порицание.
– Тем не менее я там был, – ответил Ганнон; в нем слегка поднялось раздражение. Гиппократ, похоже, любил поругаться, и его было невозможно удовлетворить.
– Никто не может запомнить тысячи лиц! Достаточно слова воина, – вмешался Эпикид, оценивающе рассматривая карфагенянина. – Ганнибал утверждает, что ты искусный пехотный командир.
– Верно, стратег. Я сражался при Требии, Тразименском озере и Каннах, и во многих сражениях в промежутках и после.
– То, что Ганнибал выбрал тебя для этой миссии и дал тебе такой подарок, – Эпикид взял кольцо и полюбовался им, – говорит о его высокой оценке. Держи. – Он бросил его Ганнону, вызвав сердитый взгляд Гиппократа.
– Я собирался оставить кольцо себе.
– Оно не твое, чтобы оставлять, брат, – ответил Эпикид.
– Благодарю, стратег, – сказал Ганнон, зажав кольцо в кулаке и скрывая растущую неприязнь к Гиппократу. – Чем могу быть полезен?
Эпикид посмотрел на Гиппократа.
– Что думаешь? Стоит дать ему пехотную часть?
– Думаю, да, – неохотно сказал тот. – Но какая разница – одним пехотным командиром больше или меньше…
Он встал и подошел к лежащему на полу пленнику.
– Ну же, говори!
Ответом был лишь один всхлип.
– Не обращай на него внимания, – сказал Ганнону Эпикид, имея в виду Гиппократа. – Ты можешь взять под свое начало наших самых неопытных пехотинцев. Они получат пользу от обучения под твоим руководством. Если ты поможешь в этом и другим командирам, я буду тебе благодарен. Когда начнется осада, я выделю для тебя участок стены для защиты.
– Это большая честь для меня, стратег.
Ганнон испытал теплое чувство к Эпикиду, который был, по крайней мере, учтив. Он сомневался, что в роли начальника пехоты можно получить какие-то полезные разведывательные данные, но возразить было нечего.
– У тебя будет самостоятельная роль, когда придет обещанное войско из Карфагена. Нам понадобится человек, говорящий по-гречески и по-карфагенски, верно, брат?
«Это более перспективно», – подумал карфагенянин.
– Да, да, – ответил Гиппократ, проявив интерес. Затем пнул пленника. – Если ты ничего не скажешь, мне от тебя никакой пользы. – Он взглянул на стерегших пленников солдат. – Сбросьте его с края.
Эпикид сделал Ганнону неясный извиняющийся жест, когда всхлипывающего человека подтащили за руки к крепостным зубцам и без колебаний бросили вниз на верную погибель. Два удара сердца в саду слышался отчаянный крик, после чего резко прервался. «Боги, что за смерть», – подумал Ганнон, но, ничего не выразив на лице, спросил:
– Что он сделал?
– Ха! Не сказал мне то, что я хотел услышать, вот что, – в раздражении ответил Гиппократ.
– Этого типа подозревали в измене, – сказал Эпикид. – Как и его товарища.
– Подозревали?
Вопрос сорвался с губ гостя, прежде чем он успел его остановить.
– Именно.
Голос Эпикида утратил свое дружелюбие. Тем временем его брат велел подвести второго мужчину к тому месту, откуда только что сбросили пленника, и принял самый угрожающий вид.
– Готов поспорить, второй теперь заговорит охотнее.
Ганнон рассмеялся, словно ему нравилось наблюдать за всем этим.
– Без сомнения, – согласился Эпикид, к нему вернулось благодушное настроение. – Гиппократ умеет убеждать.
Спустя какое-то время раздались крики, подтверждая его слова, но Эпикид их словно не слышал.
– Клит найдет тебе жилье, оружие и доспехи. Мы скоро снова встретимся.
Ганнон понял, что может идти.
– Спасибо, стратег. А мое подразделение?
– Я пришлю посланника с подробностями.
Ганнон поклонился и снова пробормотал ничего не значащие слова. Уходя вместе с Клитом, он не удержался от взгляда на Гиппократа. И пожалел об этом. Пленнику только что отрезали ухо. Правитель какое-то время рассматривал его, потом бросил через парапет со словами, что, если он не хочет последовать туда же, лучше начать говорить.
Ганнибал был прав, решил Ганнон. Гиппократ опасен. И Эпикид тоже, несмотря на свое дружелюбие. Это гадючье гнездо.
Глава VI
К тому времени, когда корабль находился в плавании уже целый день, Аврелия начала сомневаться, что ее решение отправиться в Регий было разумным. Жизнь, ограниченная ролями жены и матери, давно раздражала молодую женщину, но легко сетовать на такую жизнь, находясь в безопасном Риме. Теперь же она оказалась во власти стихии, которой управляли боги, а с ними она испортила отношения. После Канн Аврелия блюла осторожность, не выражая своих чувств, и все же ее беспокоило, что божества смогут распознать недоверие к ним. Перед отъездом она сделала обильные подношения, отчасти в качестве покаяния в своем поведении, отчасти прося, чтобы муж остался жив, а на самом деле, чтобы оправился от своих ранений, и, наконец, моля о благополучной поездке. Нептун и боги ветров, похоже, не откликнулись на мольбы. Не прошло и часа после отплытия из Остии, как ясная, солнечная погода закончилась, а во второй половине дня на открытую палубу торгового судна обрушились шквалистый ветер и дождь. От постоянной качки Аврелию тошнило, но больше всего страдал бедный Публий – его постоянно рвало, пока не стала выходить одна желчь. Темпсану было чуть легче, а на Агесандра качка как будто не действовала совсем. Во всяком случае, его настроение улучшалось с каждой милей продвижения на юг.
Положение улучшилось, когда солнце закатилось. Порывистый ветер стих, и бриз с севера дул в спину, толкая их вперед, к цели. Они проделали большой путь, прежде чем капитан, лысеющий мужчина с брюшком, решил на ночь бросить якорь. Опасения Аврелии рассеялись на следующий день, когда они поплыли на юг по спокойному морю под голубым небом. Одно время, ко всеобщему восторгу, перед носом корабля выпрыгивала стайка дельфинов – несомненный признак благосклонности Нептуна. На рассвете третьего дня капитан объявил, что, если ветер не переменится и они не встретят враждебных кораблей, к закату их путешествие подойдет к концу. От упоминания о «враждебных» силах у Аврелии напряглись нервы, но шли часы, и на горизонте не показывалось никаких судов, кроме рыбацких лодок. Наконец дозорный крикнул, что видна Сицилия. Через два часа корабль причалит в Регии, с улыбкой сказал Темпсан. Женщина немного воспрянула духом, но ее мысли вернулись к Луцию, и ее снова охватило беспокойство. Жив ли еще муж? Она молилась, что Гадес не призвал его, что он справится. От мрачных мыслей ее отвлек Публий, который ускользнул от Элиры и прибежал к маме. Аврелия с радостью стала играть с ним в прятки, скрывшись от восторженного Публия за мачтой.
– Парус!
Поглощенная игрой женщина не обратила внимания на крик дозорного.
– Где? – спросил капитан.
– На юге, господин. В проливе.
– Это наши?
– Похоже на то, командир.
– Что за корабль, не можешь разглядеть? – спросил капитан.
Его тон привлек внимание Аврелии. Она взглянула на мачту, на которую, как обезьяна, взобрался дозорный; его руки уцепились за дерево, ноги обвивали канат.
– Не видно, командир. Слишком далеко.
– Нептунова задница! – тихо выругался капитан.
Отдав смеющегося Публия Элире, Аврелия подошла к капитану. Там уже стоял Темпсан.
– Вы встревожены, – сказала она.
Агесандр тоже сумел оказаться в пределах слышимости.
– Не буду врать – да. – Капитан сделал знак, отгоняя злых демонов. – В этих водах господствуют корабли Марцелла, так что, скорее всего, вдали наш корабль. Но нельзя быть уверенным. Сиракузцы время от времени отправляют свои судна… Это может быть даже трирема гугг, плывущая на север. Беда в том, что мы узнаем, лишь когда приблизимся или, возможно, даже войдем в пролив. Если тогда окажется, что впереди вражеский корабль, мы будем так близко, что он сможет нас потопить.
– И что же делать? – спросил Темпсан. Его обычная бодрость улетучилась.
– Пожалуй, подойдем чуть поближе. Посмотрим, нельзя ли что-нибудь понять по парусу. Или можно просто повернуть и грести на север. Если он не погонится за нами, будет хорошо. Мы можем на ночь бросить якорь у Липарских островов и потом отплыть до рассвета. И очень скоро будем в Регии.
Тон капитана не оставлял сомнений, что он выбрал бы последний вариант, но решение было не за ним. Командовал здесь Темпсан, поскольку он нанял судно. Сердце Аврелии забилось чаще, когда она посмотрела на компаньона своего мужа. Ей хотелось добраться до места назначения как можно скорее, но не любой ценой.
– Уклониться от опасности будет лучшим решением, – сказал Темпсан, взглянув на женщину. – Лишний день не имеет значения.
Аврелия согласно улыбнулась. «Скоро я приеду, муж мой, – подумала она. – Держись».
Капитан заметно обрадовался словам Темпсана и, сложив ладони рупором, крикнул:
– Зарифить парус! Живее!
Дюжина моряков полезла на мачту, но едва коснулись снастей, как дозорный снова крикнул:
– Парус!
– Где? – закричал капитан.
– У нас за кормой. Неизвестно, откуда взялся. Наверное, скрывался за одним из островов.
Все глаза обратились к корме. Примерно в миле виднелся квадратный парус, больше, чем их собственный, и его было ясно видно. Капитан выругался, и Аврелии стало нехорошо. Ей не нужно было говорить, что новый корабль плывет по ветру. Если он к тому же помогает себе веслами, то скоро настигнет их.
– Оставить парус, как был! – заревел капитан и взглянул на Темпсана. – Этот корабль не дружественный, командир, судя по виду. Я не хочу ждать, чтобы убедиться в этом. У нас нет выбора.
– Мчаться на юг и молиться, что первый корабль не вражеский? – спросил Темпсан.
– Если вас это устроит, господин.
– Делайте, как считаете нужным. Получите тысячу драхм сверх договоренности, если сегодня окажемся в Регии.
Капитан сверкнул зубами.
– Постараюсь, господин. – Он спустился по мосткам к пятидесяти гребцам и приказал налечь на весла. – Гребите во всю силу, – услышала Аврелия. – Наш лучший шанс – оторваться от них, – сказал капитан помощнику. – Ты знаешь, какой будет ветер, когда мы войдем в пролив…
– Непредсказуемый, как недовольный финикийский ростовщик.
– Если он подует на юг, мы посмеемся. А если наоборот?
Капитан состроил гримасу, и страх госпожи возрос еще пуще. Единственным средством оставались молитвы, и она старалась не терять надежды на них.
Вскоре удача отвернулась от римлян. Корабль сзади догнал их настолько, что мог преградить путь на север, а парус, который они видели на юге, оказался принадлежавшим триреме. Больше, быстрее, втрое превосходящей их числом гребцов. Она неслась к ним по волнам. Нарисованные над тараном глаза устрашали, а палуба была усеяна солдатами и лучниками. Флаг на носу говорил, что корабль сиракузский. Это посеяло страх на корабле Аврелии. Гребцы замедлили движение, но никто пока не сказал ни слова.
– Они должны грести! – воскликнул Темпсан, его лоб блестел от пота.
– Какой смысл? – возразил капитан. – Все кончено.
Темпсан хотел возразить, но над водой раздался голос, велевший на плохой латыни:
– Поворачивайте, или мы вас протараним!
Бросив на Темпсана взгляд с выражением «что я говорил!», капитан велел сушить весла.
– Разве мы не можем оказать сопротивления? – спросил Темпсан.
– Каким образом? Мы моряки, мой господин, а не солдаты.
Трирема приблизилась на расстояние выстрела из лука и повернулась к ним бортом. На палубе столпились люди, готовясь перепрыгнуть на корабль, как только трирема достаточно сблизится с ним.
– Вам бы стоило попытаться.
– Нас перебьют, господин. Извините, но ваши драхмы больше ничего не стоят.
Аврелия изо всех сил старалась сохранять спокойствие. Теперь она уже была рада, что рядом Агесандр.
– Что с нами будет? – спросила она капитана, довольная, что голос не дрожит.
– Если повезет, госпожа, они только захватят корабль и заставят нас послужить им в качестве команды. – Он поколебался, прежде чем с сожалением добавить: – Что касается пассажиров, тут я не могу сказать.
Аврелия посмотрела на лицо Темпсана, которое исказилось страхом.
– В лучшем случае нас обратят в рабство, – сглотнув, выговорил Агесандр. – Или убьют.
Женщина напрягла колени, чтобы ноги не подломились. «Какую глупость я сделала, – подумала она. – Нужно было последовать совету Темпсана и остаться в Риме».
– Я могу убить вас и Публия прямо сейчас, чтобы избавить от страданий, – прошептал Агесандр.
В ужасе посмотрев ему в лицо, Аврелия поняла, что предложение было совершенно искренним, а также заметила в его глазах тревогу.
– С вами может случиться страшное. Вы не представляете себе…
– Нет.
– А что, если Публия продадут кому-то еще? Вы подумали об этом?
– Такого не случится. Я упрошу их командира. Он поймет, что я благородная женщина.
– Ему все равно, – сказал Агесандр.
– Ты не убьешь нас, – прошептала она. – А что будет с тобой?
– Пусть берут в рабство. Это для меня не внове. А когда выдастся шанс, убегу. Если смогу тогда помочь вам, то помогу.
Аврелия судорожно глотнула и стала молиться горячее, чем когда-либо со времен Канн: «Спасите меня и мое дитя. Спасите нас всех».
Снова раздался приказ на плохой латыни:
– Уберите весла!
Капитан торопливо повторил команду, и гребцы правого борта убрали весла, в то время как трирема приближалась боком. Ее весла уже были убраны. Тумп, тумп, тумп. Дерево ударилось о дерево, и два борта сошлись. Сиракузцы не стали дожидаться, когда их корабль полностью остановится. Полдюжины, потом дюжина солдат с мечами наголо спрыгнули на палубу торгового корабля.
– Бросай оружие! – крикнул один на ломаной латыни, а потом повторил то же по-гречески.
Несколько матросов на палубе упали на колени, моля о пощаде. Гребцы даже не подняли глаз. Капитан поднял руки и сказал на сносном греческом:
– У нас нет оружия. Корабль ваш.
Агесандр встал перед Аврелией, которая подозвала к себе Элиру с Публием. К чести Темпсана, он встал рядом с Агесандром.
– Сохраняйте спокойствие, моя госпожа, – сказал он. – Я уберегу вас.
– Нет, Темпсан, – запротестовала она, но он шагнул вперед и сказал:
– Мы мирные люди.
Ответ старшего из солдат был незамедлителен и жесток. Он по рукоятку вонзил меч мужчине в живот. Темпсан издал вдох, тут же перешедший в крик. Солдат щитом столкнул его с клинка и швырнул к гребцам. Пока он кричал там в агонии, солдат холодным взором посмотрел на Агесандра, который стоял следующим, и Аврелия ощутила, как напрягся бывший раб. Несмотря на их непростые отношения, ему не было смысла так же отдавать свою жизнь. Это ничего не даст.
– Стой, – прошептала она и громко сказала по-гречески: – Я благородная римлянка. Причинив мне вред, вы рискуете.
– Никогда не трахал римскую матрону. Не думал найти такую на этом корыте, – усмехнулся солдат. – Братцы, мне улыбнулась удача!
Его товарищи захохотали, и женщина почувствовала слабость в животе. Агесандр придвинулся к ней, и на этот раз она решила его не останавливать.
– НЕ ДВИГАТЬСЯ! – раздался тот же голос, какой велел им свернуть. – Никого не убивать и не насиловать, пока я на них не посмотрю.
Солдат в разочаровании остановился, и Аврелия снова обрела способность дышать. Раздались шаги по палубе, и лицом к лицу перед нею встал сиракузский командир. Он даже не потрудился вынуть меч.
– Ты кто? – спросил он с высокомерной медлительностью.
– Мое имя Аврелия, я жена Луция Вибия Мелито, – проговорила она спокойно, насколько позволило колотящееся сердце. – Я из сословия всадников и требую соответствующего обращения.
– Ты не можешь ничего требовать. – Ровность тона делала слова еще более угрожающими. – Одно слово, и мои солдаты совершат над тобой и твоей рабыней все, что вы только можете и не можете представить. Твой ребенок – по выражению твоего лица я вижу, что он твой, – увидит это во всех подробностях. Поэтому предлагаю тебе заткнуться и не доставлять нам хлопот.
Аврелия не помнила, когда была так напугана, но прокляла бы себя, если бы дала ему увидеть это. И просто кивнула.
Командир прошел мимо и остановился посмотреть на Публия и Элиру.
– Связать всех, кроме ребенка, – велел он. – Перевести на наш корабль.
Когда их окружили солдаты, женщина вновь обрела голос.
– Куда вы нас отвезете?
– Разумеется, в Сиракузы.
Госпожа содрогнулась. Какой она была дурой! Она могла запросто избежать всего этого, и Публий был бы рядом… Но кто мог знать, что случится такое?
– Мама? – донесся до нее из темноты тонкий голосок Публия. – Мама?
– Я здесь, любовь моя.
Глаза Аврелии уже так привыкли к полумраку, что она без труда подошла к поеденному молью одеялу, служившему им постелью. Элира тоже была здесь, она спала.
– Все в порядке, я здесь, – прошептала мать и нагнулась, чтобы взять сына, ощущая запах маленького ребенка, его теплоту.
Публий напоминал в этой дыре о нормальной жизни. Шесть других женщин – тощие тени в лохмотьях – делили с ними крохотное пространство, куда их бросили по прибытии в Сиракузы. Несмотря на ее попытки узнать что-то, все говорили только, что их захватили на корабле на прошлой неделе и что кормили раз в день. Аврелия не имела представления, где Агесандр, капитан и команда с корабля. Бедный Темпсан лежал на дне морском, став кормом для рыб. А Луций? Одним богам известно, жив ли он… «Пусть Ганнон каким-то образом найдет меня», – молилась она. Эта мысль казалась безумной, но на что еще оставалось ей надеяться?
– Я хочу кусать, мама. Кусать.
– Я знаю, любовь моя, знаю.
У Аврелии самой бурчало в желудке. В темноте невозможно следить за временем, но наверняка подошло время поесть.
– Нам сейчас чего-нибудь принесут, вот увидишь.
– Я хочу койбасок.
– Может быть, нам принесут колбасок. Не знаю, любовь моя. Может быть, хлеба, но это тоже будет неплохо, правда?
– Хлеба! Хлеба! Я хочу хлеба.
– Скоро, любовь моя…
Поворошив ему волосы, женщина сделала восемь шагов к стене темницы и повернулась к крохотной решетке, выходившей в коридор. Там никого не было. Никто не появлялся с тех пор, как их посадили сюда. С Публием на руках Аврелия шагала взад-вперед, и ее преследовали стоны и вопли из других камер. Наконец, малыш уснул. Тревожась, что от голода он проснется, она не могла отпустить его, пока мышцы на руках не взмолились об отдыхе. Сын не пошевелился, когда Аврелия положила его на одеяло и накрыла. Стоя, она смотрела на мальчика. Вспоминались слова матери: «Порывистые решения не доведут тебя до добра, дитя мое».
Аврелия собрала жалкие остатки мужества. Что сделано, то сделано. Она решила по морю добраться до Регия, и теперь всем им придется расхлебывать последствия. Вспомнив ужас рабовладельческого рынка в Капуе, где она побывала ребенком, Аврелия взмолилась: «По крайней мере, пусть меня не разлучат с Публием». Разлука была бы хуже всего, хуже смерти. «Смерть… Это ожидает меня?» – безучастно задумалась она.
Никакие душевные приготовления в мире не могли подготовить Аврелию к следующему утру. Солдаты вывели их вместе с другими обитателями темницы во двор. Чуть позже привели еще несколько женщин. Тот же военачальник, который захватил их корабль, велел всем раздеться догола. Тихие рыдания наполнили воздух, так как все поняли, зачем – их подготавливали к продаже, – но у женщин не было выбора. Стараясь уменьшить смущение Публия, Аврелия сделала вид, что это просто игра. На самом деле, конечно, ей было невероятно унизительно. Она не появлялась на людях голой с раннего детства, а замечания солдат и ощупывающие ее руки только усиливали смущение. Из колодца набрали в ведра воды, и рабыням велели помыться. Худшее было впереди. Ноги пометили мелом, чтобы обозначить статус, и запястья привязали к шее. Боги, дайте мне силы, про себя взмолилась пленница, избегая смотреть на кого-либо. Настоящая бесчеловечность. Вот через что прошли Элира, Ганнон и Агесандр. А также все рабы, какими владела их семья. Прежние попытки женщины сопереживать рабам были крайне романтизированы. Ничто не могло подготовить ее к такому.
– Зачем мою маму связали? – спросил Публий, выпятив нижнюю губу.
Аврелия была рада, что солдат не говорит на латыни.
– Это такая игра, любовь моя, – попыталась улыбнуться она. – Теперь мы отправимся в особое место и найдем наши одежки.
– Куда? – спросил Публий.
– Не знаю, милый. Иди за мной.
Пожалуйста, пусть это будет недалеко.
К своему облегчению, Аврелия услышала от другой пленницы, что рабский рынок находится всего в четверти мили. Командир и несколько солдат направились вперед по оживленным улицам, а остальные плелись за ними. Как ни странно, путь оказался не таким страшным, как ожидала Аврелия, потому что мало кто даже замечал их. Это было еще одно горькое лекарство: рабы не удостаивались даже взгляда. Они были низшими из низших.
Публий сначала радостно трусил рядом, но когда толпа стала плотнее, ему стало трудно поспевать за взрослыми. На каком-то этапе Аврелия хотела остановиться, чтобы он догнал маму, но веревка, связывавшая бывшую госпожу с соседней женщиной, дернула и вывела ее из равновесия. Слезных извинений пленницы перед солдатами и обещаний больше так не делать едва хватило, чтобы избежать наказания. Аврелия ограничилась тяжелой затрещиной по уху. После этого она подталкивала Публия перед собой, и хотя он и жаловался, ему приходилось идти вровень со всеми.
Вскоре они прибыли на рыночную площадь. Аврелия была благодарна за маленькую передышку. Терпение Публия нельзя было испытывать дальше, он сильно устал. Ворота во внешней стене и явственный запах моря говорили, что рыночная площадь прилегает к городской гавани. В вышине визгливо кричали чайки, кружа над лотками с едой, протянувшимися вдоль одной стороны примерно квадратной площади. Середину ее заполняли вереницы рабов, рассортированных по полу, возрасту и владельцам. Под солнцем выстроились люди всех цветов и рас: светлокожие римляне, галлы и германцы, смуглые греки и египтяне. Здесь были черные, как деготь, нубийцы и даже пара желтых людей с черными волосами и раскосыми глазами – Аврелия припомнила, что их называют серес. Рабы были старые, средних лет, в расцвете сил, подростки, дети и даже грудные младенцы. Все были голые, и у большинства одинаковое отрешенное выражение лица. Некоторые женщины и дети плакали, но продавцы угрозами и затрещинами быстро заставляли их замолкнуть.
– Здесь мы получим назад свою одежду, мама?
– Нет, моя радость. Сначала мы пойдем с кем-то искать ее.
– С кем?
– Я еще не знаю.
Внимание Публия уже переключилось. Увидев мощного сложения мужчину, жевавшего кусок приготовленной на решетке рыбы, он заявил:
– Кусать хочу! Хочу лыбку.
– Ш-ш-ш, любовь моя! – стала усмирять его Аврелия, но, к счастью, никто из солдат не услышал.
После недолгого совещания женщин выстроили в ряд у помоста в самом центре рыночной площади. Аврелии удалось отвлечь Публия, рисуя ему что-то в пыли у ног.
Пленница обреченно наблюдала за происходящим. Один военачальник за несколько монет приобрел горстку нездорового вида стариков. Для защиты города нужны любые солдаты, сказал он работорговцу. Несчастные должны прочищать участок засоренной канализации. Если они погибнут на работе, это не будет большой бедой. Мать и ее маленького сынишку продали раздельно. Слышались горестные крики обоих, когда покупатели повели их в разные стороны. Какой-то потасканный мужчина – наверное, содержатель борделя – грубо ощупывал всякую молодую женщину, какую мог найти, включая Аврелию и Элиру. Она облегченно выдохнула, когда его внимание привлекли светловолосая готка и ее подруга, темно-рыжая грудастая женщина. Он купил обеих вместе с самой молодой девушкой из группы, в какой стояла Аврелия.
Как ни странно, постоянные жалобы Публия – единственное, что позволило Аврелии не сойти с ума. Он хотел есть, хотел домой, хотел пообниматься с мамой, потом с Элирой. И где сейчас папа? Аврелии удалось удержать его от плача и крика, и Элира, стоявшая рядом с ними, тоже сыграла свою роль. Однако ее начало одолевать отчаяние, когда на щечках Публия появились предательские красные пятна, и его голос стал несколько визгливым. Он устал. Их ухищрения больше не работали. Стражники раздраженно посматривали на мальчика. Она уже видела, как одного кричащего ребенка оторвали от матери и продали за бесценок первому попавшемуся покупателю, только чтобы избавиться от него.
– Агафокл! Как я рад тебя видеть…
Читать бесплатно другие книги:
