Война с саламандрами (сборник) Чапек Карел

Глава 5

Капитан Я. ван Тохи его дрессированные ящеры

– Провались я на этом месте, – сказал некий человек в Марселе, – если это не Йенсен.

Швед Йенсен поглядел на него.

– Погоди-ка, – сказал он. – Дай подумать, сейчас догадаюсь, кто ты. – Он положил ладонь на лоб. – «Чайка»? Нет. «Императрица Индии»? Точно нет. «Пернамбуко»? Нет. Ага, все, вспомнил. «Ванкувер». Пять лет назад, «Ванкувер», компания «Осака-Лайн», Фриско. А звать тебя Дингль, морячок, и ты, кажется, ирландец.

Собеседник в ответ оскалил желтые зубы и подсел за столик.

– Right, Йенсен. И кстати, я пью все, что мне попадется под руку. А ты здесь откуда?

Йенсен показал кивком:

– Теперь на линии Марсель – Сайгон. А ты?

– А я в отпуске, – хорохорился Дингль. – Вот домой еду, посмотреть, сколько детей у меня прибавилось.

Йенсен покивал головой с серьезным видом:

– Что, тебя опять вышвырнули? Пьянство на посту и все такое. Вот ходил бы ты, дружище, в YMCA[9], как я, небось…

Дингль ехидно оскалил зубы:

– Это мы что с тобой сейчас, в YMCA сидим, что ли?

– Сегодня ведь суббота, – проворчал Йенсен. – А ты где плавал?

– Да на одном трампе, – уклончиво сказал Дингль, – по всяким разным островам там, на юге.

– А капитан?

– Да такой ван Тох, он голландец вроде бы.

Йенсен помолчал.

– Капитан ван Тох… Я с ним сколько-то лет назад тоже ходил, братишка. Судно: «Кандон-Бандунг», линия: от черта к дьяволу. Толстый, лысый, ругаться умеет даже по-малайски, в общем, в карман за словом не лезет. Да, я его хорошо знаю.

– Он и тогда был такой тронутый?

Швед покачал головой:

– Со стариной Тохом все all right, дружище.

– А тогда он возил с собой ящеров?

– Нет. – Йенсен на минутку задумался. – Правда, что-то я об этом слышал… в Сингапуре. Один трепач об этом заливал.

Ирландец даже немного обиделся.

– И никакой это не треп, Йенсен. Про ящеров – это святая правда.

– Тот парень в Сингапуре тоже божился, что это правда, – проворчал швед. – Но по роже ему досталось! – уточнил он с победным видом.

– Да ты послушай, как оно на самом деле, – наседал Дингль. – Я ведь это точно знаю, дружище. Я этих гадов своими глазами видел.

– Да я тоже… – признался Йенсен. – Почти совсем черные, ростом метр шестьдесят – это если с хвостом – и ходят на задних лапах. Я их знаю.

– Фу, пакость, – скривился Дингль. – Все в бородавках. Пресвятая Дева, я бы ни за что к ним не притронулся! Они, должно быть, ядовитые…

– Почему? – буркнул швед. – Мне вот приходилось служить на судне, которое перевозило кучу людей. На верхней палубе, на нижней – не протолкнешься от людей, сплошные женщины и тому подобное, они там еще танцевали, в карты играли, а я был кочегаром, понимаешь? А теперь рассказывай мне, парень, кто тут ядовитее.

Дингль сплюнул:

– Были бы это земляки, я бы ни слова не сказал. Я ведь как-то уже возил змей для зверинца, откуда-то из Банджермасина. Боже правый, какая от них была вонь! Но эти ящерицы… Йенсен, это очень странные звери. Ладно днем, днем они сидят в этих своих баках с водой, но в ночи-то они вылезают: топ-топ, топ-топ… Так, что все судно ими кишит. И вот они становятся на задние ноги и вот так поворачивают голову, следят за тобой… – ирландец перекрестился, – и шипят на людей: тс-тс-тс, ну все равно что гонконгские шлюхи! Прости господи, но я думаю, что тут дело нечисто. Если бы мне так деньги не были нужны, я бы там и часа не остался. Вот так, Йенс. Лишнего часа бы там не провел.

– Ну да, – сказал Йенсен, – и поэтому ты так спешишь к мамочке?

– В том числе. Там нужно много пить, чтобы вообще не сойти с ума, а ты сам знаешь, что капитан к пьянству беспощаден. А уж какой начался шухер, когда я одну из этих тварей пнул. Ну да, пнул ногой, и с большой радостью, дружище, даже хребет ей перешиб. Жаль, что ты не видел, как старик тогда разъярился: посинел весь и за горло меня схватил. Ей-богу, он бы меня бросил за борт, если бы не помощник Грегори. Знаешь его?

Швед кивнул.

– «Хватит с него, сэр!» – сказал этот Грегори и вылил мне на голову ведро воды. Ну, а в Кокопо я сошел на берег. – Дингль смачно плюнул, и плевок полетел по длинной плоской дуге. – Старик больше заботился об этих гаденышах, чем о людях. Кстати, он их и говорить учил! Вот клянусь, он с ними запирался и целыми часами с ними разговаривал. Наверное, он их дрессировал, чтобы в цирке выступать. Но самое странное, что потом он их выпускал в воду. Остановимся мы у какого-нибудь чертова островка, он тут же в шлюпку, катается вдоль берега и измеряет глубину, а затем запрется там, где эти емкости, откроет в борту люк и выпустит этих тварей в воду. Дружище, это надо видеть, как они прыгают в это окошко одна за другой, как дрессированные тюлени, сразу десять штук или дюжина… Ну а ночью старый Тох едет на берег с какими-то ящиками, а что в ящиках – этого никому знать не положено. Потом плывем дальше. Вот такие дела со стариком Тохом, Йенс. Странные дела. Очень странные. – Глаза Дингля даже застыли от страха. – Боже всемогущий, Йенс, как мне было там жутко! Я, братишка, пил, пил по-черному, а когда по ночам их лапы шлепали по палубам по всему кораблю, когда они выстраивались перед хозяином, как дрессированные псы, когда они начинали это свое тс-тс-тс… Я тогда иногда говорил себе: это, дружище, у тебя белая горячка начинается. Такое ведь у меня однажды уже было, во Фриско, – да ты это помнишь, Йенсен, – мне тогда все пауки чудились. Де-ли-ри-ум – так говорили врачи в Sailor hospital. В общем, я толком и не знал. Но потом я спросил Большого Бинга, видел ли он ночью то же, что и я, – и он ответил, что да, видел. Говорил, собственными глазами видел, как один ящер взялся за ручку двери и зашел в кабину капитана. Ну, не знаю, ведь Джо тоже пил по-черному. Йенс, а ты как думаешь, может, у Бинга тоже был этот самый делириум? Как ты думаешь?

Йенсен только плечами пожал.

– А вот Петерс, немец, рассказывал мне, что на островах Манихики, когда он отвез капитана на берег, то спрятался за камнями и подглядывал за тем, что там старик Тох делает с этими ящиками. Говорит, что эти ящеры открывали их сами, после того как старик давал им долото. А знаешь, дружище, что в них было, в ящиках? Говорит, что ножи. Вот такие длинные ножи, гарпуны и всякое такое. Я, дружище, этому Петерсу не верю, потому что он очкарик, но вообще-то все это странно. Как думаешь?

У Йенса Йенсена на лбу вздулись жилы.

– Вот что я тебе скажу, – неохотно проворчал он, – этот немец твой сует свой нос в такие дела, которые его не касаются, ясно? Я ему это делать не советую, понял?

– Ну, давай, напиши ему это, – ухмыльнулся ирландец. – Я тебе и адрес скажу: пиши прямиком в ад, туда ему скорее всего дойдет. Но знаешь, что странно? Что старик Тох иногда ездит к своим ящерам в гости – в те места, куда он их когда-то раньше отвез. Вот клянусь святым причастием, Йенс. Ночью приказывает отвезти себя на берег, а возвращается только к утру. Вот ты скажи мне, Йенсен, зачем он туда ездит? И еще мне скажи, что у него в посылках, которые он отправляет в Европу. Вот такая вот маленькая посылочка, а застрахована на тысячу фунтов.

– А ты откуда знаешь? – еще более мрачным голосом спросил швед.

– Ну, отчего бы мне не знать, – уклончиво ответил Дингль. – А знаешь, откуда старый Тох возит этих своих ящериц? Из залива Дьявола. Чертова залива, Йенс. У меня там есть один знакомый, агент, очень культурный человек, и вот он мне рассказывал, что это никакие не дрессированные ящеры. Какое там! Это все сказка для детей, про ящериц и вообще про животных. Это не просто животные. Ты, парень, не позволяй себе лапшу на уши вешать, – Дингль заговорщицки подмигнул. – Вот такие дела, Йенсен. А ты говоришь, что Captain van Toch – all right.

– Ну-ка повтори, повтори еще раз, – с угрозой в голосе прохрипел огромный швед.

– Если бы старик Тох был all right, он бы, небось, не развозил чертей по свету… не разводил бы их по всем островам, как блох на фуфайке. Йенс, за то время, пока я у него работал, он их развел – вот не совру – несколько тысяч. Старый Тох продал свою душу, парень. И я знаю, чем за нее эти черти платят. Рубинами, жемчугом и тому подобными вещами. Ну конечно, даром он бы это не стал делать.

Йенс Йенсен побагровел.

– А твое какое дело? – заревел он и хлопнул кулаком по столу. – Занимайся своими погаными делами!

Маленький Дингль даже вскочил от испуга.

– Слушай, ну, – залепетал он в смятении, – ну зачем ты так вот сразу… я же просто рассказываю, что видел. Если хочешь, можешь считать, что мне все это показалось. Ну вот ради тебя, Йенсен, могу сказать, что это просто тот самый делириум. Ты на меня, Йенсен, не злись. Ты же знаешь, что со мной такое уже было однажды во Фриско. Тяжелый случай, говорил тогда доктор в Sailor-hospital. Дружище, мне ей-богу казалось, что я этих ящеров, или чертей, или бог знает кого видел своими глазами. Но на самом деле их не было.

– Было, Пат, – мрачно сказал швед. – Я их видел.

– Да нет же, Йенс, – уговаривал его Дингль, – у тебя тоже был делириум. Старина Тох – all right… вот только не нужно ему развозить чертей по всему миру. Знаешь что? Когда я приеду домой, я закажу мессу за его душу. Чтоб я провалился, Йенсен, если я этого не сделаю.

– В нашей конфессии, – задумчиво прогудел Йенсен, – так не делают. А ты как думаешь, Пат, если за кого-то отслужить мессу, это ему поможет?

– Да, конечно, это уж как пить дать! – выкрикнул ирландец. – Мне самому рассказывали о случаях, когда это помогло… даже в самых тяжелых случаях. Против чертей там и тому подобное, ясно?

– Тогда я тоже закажу католическую мессу, – решился Йенс Йенсен. – За капитана ван Тоха. Только я ее закажу прямо здесь, в Марселе. Надеюсь, что тут в большом соборе на нее дадут скидку. Ну, устроят по оптовой цене.

– Может быть. Но ирландская месса лучше. У нас, дружище, такие чертовски умелые монахи, что прямо колдовать могут. Прямо как факиры какие-нибудь или язычники.

– Послушай-ка, Пат, – сказал Йенсен, – я бы тебе на эту мессу дал двенадцать франков. Вот только ты же, брат, их пропьешь, я тебя знаю.

– Йенс, я такой грех на душу не возьму… А впрочем, погоди-ка! Чтобы ты мне верил, я тебе на эти двенадцать франков дам расписку, хочешь?

– Это можно, – ответил швед, любивший порядок во всем.

Дингль взял откуда-то листок бумаги, карандаш и разложил их на столе.

– Ну, что мне там написать?

Йенс Йенсен поглядел ему через плечо.

– Ну, напиши наверху, что это вроде как расписка.

Дингль медленно, высунув от напряжения язык и слюнявя карандаш, накарябал:

Расписка

Дано в патверждение тово, што получил от Енса Енсена за месу за душу каптана Тоха двина 12 франков

Пат Дингль

– Вот так правильно? – неуверенно спросил Дингль. – А у кого из нас этот документ должен храниться?

– Да у тебя, конечно, придурок, – уверенно ответил швед, – ты ведь это для того писал, чтобы не забыть, что получил от меня деньги.

Полученные двенадцать франков Дингль пропил в Гавре, откуда вместо Ирландии отправился в Джибути; короче говоря, месса отслужена не была и никакие высшие силы вследствие этого не вмешались в естественный ход событий.

Глава 6

Яхта в лагуне

Мистер Эйб Леб, прищурившись, глядел на закат солнца; он хотел бы подобрать слова, чтобы выразить все, что думает об этой красоте, но его малютка Ли – она же мисс Лили Вэллей, по документам Лилиан Новак, а проще говоря, златовласая Ли, Белая Лилия, длинноногая Лилиан и прочая, и прочая – много у нее было имен в ее семнадцать лет – спала на теплом песке, укутанная в мохнатый купальный халат и свернувшись в клубочек, как спящая собачонка. Потому Эйб не сказал ни слова о том, как красив этот мир, и лишь вздохнул, шевеля пальцами босых ног, чтобы поскорее счистить с них остатки песка. Неподалеку в море стояла на якоре яхта «Глория Пикфорд»; яхту эту Эйб получил от папаши Леба в награду за успех на экзаменах в университете. Папаша Леб клевый чувак. Джесс Леб, киномагнат и так далее. «Эйб, возьми с собой пару друзей – ну, или подружек – и поезжай посмотри на белый свет» – так сказал старик. Папаша Джесс просто классный. В общем, теперь там, на перламутровой глади моря, стоит «Глория Пикфорд», а тут, на теплом песке, спит малютка Ли. Эйб вздохнул от нахлынувшего счастья. Спит как младенец, моя бедняжка. Эйб почувствовал страстное желание защитить ее от чего-нибудь. «Наверное, надо бы и вправду на ней жениться», – подумал молодой мистер Леб, и его сердце сжалось от прекрасного и мучительного чувства, сложенного из твердой решимости и страха. Мамаша Леб наверняка на это не согласится, а папаша Леб только руками разведет: «Ты, Эйб, совсем с дуба рухнул». Родителям просто никогда не понять детей, вот и все. Вздыхая от нежности, Эйб прикрыл кончиком купального халата снежно-белую лодыжку малютки Ли. «Как глупо, – подумал он в странном смущении, – что у меня такие ужасно волосатые ноги!»

Господи, какая же вокруг красота, какая красота! Жаль, что Ли этого не видит. Мистер Эйб залюбовался на совершенную линию ее бедра и по какой-то неясной ассоциации подумал вдруг об искусстве. Ведь малютка Ли – художник. Художник кино. Вернее сказать, киноактриса. Правда, она еще не играла ни в одной кинокартине, но твердо решила сделаться самой яркой кинозвездой всех времен и народов; а если Ли что-то решит твердо, то она это точно сделает. Именно этого мамаша Леб и не понимает: артистка – это… это артистка, она не может быть такой, как другие девушки. «К тому же другие девушки ничуть не лучше, – решительно подумал мистер Эйб, – вот, к примеру, эта Джуди на яхте, богатая девчонка, – я ведь знаю, что Фред ходит к ней в каюту. Каждую ночь ходит, в то время как я и Ли… Нет, Ли просто не такая! Я рад за бейсболиста Фреда, – великодушно подумал Эйб, – он однокурсник, в конце концов. Но каждую ночь… это такую богатую девушку не красит. Я имею в виду, девушку из такой семьи, как Джуди. А ведь она даже не актриса». (О чем только не шушукаются иногда эти девчонки, – вспомнил вдруг Эйб, – как при этом у них горят глаза, как они хихикают – вот я с Фредом обо всем таком никогда не болтаю».) (Ли не стоит пить столько коктейлей, а то она сама не понимает, что говорит.) (Вот, например, сегодня после обеда это было явно лишним. Я имею в виду их спор с Джуди о том, у кого ноги красивее. Да ведь всем понятно, что у Ли. Я это знаю.) (А Фреду не нужно было выдвигать свою дурацкую идею – устроить конкурс красоты ног. Где-нибудь еще на Палм-Бич такое можно устраивать, но в хорошем обществе – нет. И не нужно было девушкам так высоко задирать юбку. Это уже, собственно, не только ноги получались… По крайней мере, Ли не нужно было этого делать. Перед Фредом-то! И такой богатой девушке, как Джуди, тоже не нужно было.) (А мне, кажется, не нужно было приглашать капитана в жюри. Глупость это была. Капитан весь покраснел, усы у него встопорщились, говорит – извините, сэр, – и дверью хлопнул. Неприятно. Страсть как неприятно. И, кстати, капитан не должен быть таким грубым. В конце концов, это ведь моя яхта, или нет?) (Ну, правда, у капитана нет с собой никакой малютки; разве ему, бедняге, понравится смотреть на подобные вещи? Ну, в том смысле, что он-то одинок.) (А почему Ли заплакала, когда Фред сказал, что у Джуди ноги красивее? Она говорила потом, что Фред ужасно невоспитанный и мешает ей радоваться путешествию… Бедняжка Ли!) (Ну вот, а теперь девушки друг с другом даже не разговаривают. А когда я хотел поговорить с Фредом, Джуди позвала его к себе, и он побежал, как собачонка. А ведь Фред все-таки – мой лучший друг. Ну, понятно, что, раз он парень Джуди, он не может не сказать, что у нее ноги красивее! Но мог бы не говорить этого так категорично. Это ведь нетактично к бедняжке Ли; Ли права, когда говорит, что Фред самовлюбленный чурбан. Чурбан, вот именно.) (И вообще я всю поездку представлял себе по-другому. Черт бы его взял, этого Фреда!)

Мистер Эйб обнаружил, что уже не глядит с восторгом на перламутровое море, а с мрачным, весьма мрачным видом просеивает сквозь пальцы песок с маленькими ракушками. Настроение у него испортилось, на душе лежала тяжесть. Папаша Леб сказал: посмотри-ка мир. И как, посмотрели? Мистер Эйб попытался вспомнить, что именно он видел, но не смог вспомнить ничего, кроме того, как Джуди и малютка Ли показывают ноги, а широкоплечий Фред рассматривает их, сидя на корточках. Эйб еще больше нахмурился. Как, кстати, называется этот коралловый остров? Капитан сказал – Тараива. Тараива, или Тахуара, или Тараихатуара-та-хуара. Вот вернемся мы, и скажу старику Джессу: dad, мы побывали на самом Тараихатуара-та-хуара. (Зря я все-таки нанял этого капитана, огорчился Эйб.) (Нужно поговорить с Ли, чтобы она больше такого не делала. Боже, как же так случилось, что я ее так ужасно люблю! Когда она проснется, я с ней поговорю. Скажу ей, что мы могли бы пожениться…) Глаза мистера Эйба были полны слез. Что это – любовь или боль, или любовь к ней невозможна без этой невыносимой боли? Подведенные синим, блестящие веки малютки Ли, похожие на нежные ракушки, зашевелились.

– Эйб, – раздался сонный голос, – знаешь, о чем я думаю? О том, что тут, на этом острове, можно было бы снять шикар-ный фильм.

Мистер Эйб принялся засыпать свои злополучные волосатые ноги мягким песком.

– Чудесная мысль, моя малютка. А что за фильм?

Малютка Ли открыла свои бездонные голубые глаза.

– Ну вот представь… представь себе, что я жила бы на этом острове как Робинзон. Женщина-Робинзон! Это ведь совершенно новая идея!

– Ну… да, – неуверенно сказал мистер Эйб. – Но как бы ты очутилась на этом острове?

– Есть превосходная мысль! – ответил сладкий голосок. – Просто наша яхта попала бы в шторм и потерпела кораблекрушение, и все остальные бы утонули: ты, Джуди, капитан, ну, вообще все.

– А Фред? Фред ведь прекрасный пловец.

На гладком лобике малютки Ли появились морщины.

– А Фреда пусть съест акула. Это была бы чудесная деталь. – Малютка захлопала в ладоши. – У Фреда ведь очень красивое тело, правда?

Эйб вздохнул:

– А дальше что?

– А меня – без сознания – выбросили бы на берег волны. На мне была бы надета пижама, та самая, в голубую полоску, которая позавчера тебе так понравилась. – Взгляд из-под полуопущенных нежных ресниц наглядным образом продемонстрировал, что такое женское умение соблазнять. – Ведь это был бы цветной фильм, Эйб. Все говорят, что голубой цвет очень подходит к цвету моих волос.

– Но кто бы нашел тебя на этом острове? – деловито спросил мистер Эйб.

Малютка задумалась.

– Никто. Ведь если бы тут были люди, я не была бы Робинзоном, – с удивительной логикой пояснила она. – Это была бы такая шикарная роль именно потому, Эйб, что я весь фильм была бы одна. Представляешь – Лили Вэллей в главной и вообще единственной роли!

– А чем бы ты тогда занималась в течение всего фильма?

Лили оперлась на локоть.

– О, это я уже придумала. Купалась бы и пела песни на скале.

– В пижаме?

– Без, – ответила малютка. – Не правда ли, это был бы восхитительный успех?

– Но ты ведь не ходила бы на протяжении всего фильма голой, – проворчал Эйб, охваченный живым чувством несогласия.

– А почему нет? – невинно изумилась малютка. – Что в этом такого?

Эйб промямлил в ответ что-то невнятное.

– А главное, – размышляла Ли, – вот, я уже придумала. Потом меня похитила бы горилла. Да-да, такая черная, жутко волосатая горилла.

Мистер Эйб покраснел и постарался еще глубже зарыть в песок свои проклятые ноги.

– Но ведь здесь нет горилл, – не слишком убедительно возразил он.

– Есть. Здесь вообще полно диких зверей. К этому нужно подходить с точки зрения искусства, Эйб. К моему цвету кожи горилла подойдет замечательно. Ты, кстати, обратил внимание, какие у Джуди волосатые ноги?

Эйб помотал головой, не желая углубляться в эту тему.

– Просто ужасные ноги, – заявила малютка, посмотрев на свои собственные икры. – Ну вот, а когда горилла несла бы меня на руках, из леса вышел бы молодой, прекрасный дикарь и заколол бы ее.

– А он во что будет одет?

– У него будет лук, – без колебаний ответила малютка. – И еще венок на голове. Этот дикарь взял бы меня в плен и привел к хижинам каннибалов.

– Здесь нет каннибалов, – выступил Эйб на защиту островка Тахуара.

– Есть. Людоеды захотят принести меня в жертву своим идолам и начнут при этом петь гавайские песни. Ну, такие, как поют негры в ресторане «Парадиз». Но молодой людоед влюбится в меня… – прошептала Ли с глазами, широко распахнутыми от восторга, – а потом в меня влюбится еще один людоед, например их вождь… А потом один белый человек…

– А откуда бы там взялся белый? – для порядка спросил Эйб.

– Он бы у них был в плену. Скажем, это был бы знаменитый тенор, попавший в руки дикарей. Тенор – для того, чтобы он мог петь в фильме.

– А он как был бы одет?

Малютка разглядывала пальцы своих ножек.

– Он… бы… был бы без всего, как и людоеды.

Эйб покачал головой:

– Малютка, это не годится. Все знаменитые теноры ужасно толстые.

– Ах, как жаль! – всплеснула руками малютка. – Ну, значит, его мог бы сыграть Фред, а тенор просто пел бы за кадром. Знаешь, это называется озвучивание.

– Но ведь Фреда в начале сожрала акула!

Малютка разозлилась:

– Нельзя быть таким жутким реалистом, Эйб! С тобой невозможно говорить об искусстве. Так вот, а вождь всю меня обвил бы нитками жемчуга…

– А жемчуг бы он откуда взял?

– Здесь куча жемчуга, – уверенно заявила Ли. – А Фред из ревности устроил бы с ним боксерский поединок на скале, прямо над морским прибоем. Какой прекрасный вышел бы кадр – силуэт Фреда на фоне неба, правда? Ведь это шикарная идея! А потом они оба упали бы в воду… – Ли просветлела лицом. – Вот тут как раз пригодился бы эпизод с акулой. Как разозлится Джуди, если Фред будет играть со мной в одном фильме! А замуж бы я вышла за красивого дикаря. – Златовласая Ли вскочила. – Мы бы стояли с ним на берегу… на фоне заката… совершенно нагие… Такой был бы последний кадр, и диафрагма бы закрывалась медленно-медленно… – Малютка сбросила халат. – А я иду купаться!

– Ты ведь не надела купальный костюм! – с ужасом крикнул Эйб, оглядываясь на яхту: не смотрит ли оттуда кто-нибудь; но малютка Ли уже, танцуя, бежала по песку к лагуне.

«…А в платье она выглядит лучше», – вдруг заговорил в молодом мужчине жестокий голос холодной критики. Эйб был прямо раздавлен тем, что его любовный восторг куда-то испарился, он чувствовал себя виноватым, но… well, если Ли в платье и туфельках, то она… well, она и вправду как-то красивее.

«Ты, наверное, хочешь сказать – приличнее», – защищался Эйб от этого холодного голоса.

«Well, и это тоже. И красивее. Почему она так глупо шлепает по воде? Почему у нее так трясутся мясистые ноги? Почему… почему…»

«Прекрати! – с ужасом защищался сам от себя Эйб. – Ли самая прекрасная девушка, когда-либо жившая на земле! Я ужасно ее люблю…»

«Даже когда на ней нет ничего?» – ответил холодный критический голос.

Эйб отвернулся и посмотрел на яхту в лагуне. Как она красива, как точна каждая ее линия! Жаль, здесь нет Фреда. С Фредом можно было бы поговорить о красоте яхты.

Малютка уже вошла в воду по колени. Она простерла руки к заходящему солнцу и начала петь. «К дьяволу, да пусть она уже лезет в воду! – с раздражением подумал Эйб. – Впрочем, когда она лежала тут, свернувшись в клубочек и прикрывшись халатом, все было хорошо. Малютка Ли». Эйб, растроганно вздохнув, поцеловал рукав ее купального халата. Нет, он ужасно любит ее. Любит так, что у него все внутри болит.

Вдруг со стороны лагуны донесся пронзительный визг. Эйб поднялся на колено, чтобы лучше видеть. Малютка Ли, вереща и размахивая руками, спотыкаясь и разбрызгивая вокруг себя воду, спешила к берегу… Эйб вскочил и помчался ей навстречу.

– Что случилось, Ли?

(«Погляди-ка, как нелепо она бежит, – подзуживал его холодный критический голос. – Слишком высоко поднимает ноги. Слишком сильно размахивает во все стороны руками. Это просто-напросто некрасиво. А ко всему прочему она еще и кудахчет при этом. Ну да, кудахчет».)

– Что случилось, Ли? – кричал Эйб, спеша на помощь.

– Эйб, Эйб! – бормочет малютка, и – бумс! – она уже висит на нем, холодная, мокрая. – Эйб, Эйб, там какое-то животное!

– Ничего страшного, – пытается успокоить ее Эйб. – Рыба, наверное, какая-нибудь.

– У него такая страшная голова! – хнычет малютка и утыкается мокрым носом прямо Эйбу в грудь.

Эйб хочет по-отечески похлопать ее по плечу, но эти хлопки по мокрому телу звучат слишком громко.

– Ну так, ну так, – ворчит он, – посмотри-ка, там уже ничего нет.

Ли оглянулась на лагуну.

– Это был настоящий ужас… – выдохнула она и вдруг опять заверещала: – Там… Там… видишь?

К берегу медленно приближалась черная голова, ее пасть попеременно открывалась и закрывалась. Малютка Ли истерически завопила и отчаянно ринулась бежать прочь от воды.

Эйб пребывал в сомнениях. Бежать за Ли, чтобы успокоить ее? Или остаться здесь, чтобы показать ей, что я не боюсь этого зверя? В конце концов Эйб выбрал второй вариант – он подошел к морю, и, остановившись по щиколотку в воде, сжал кулаки и принялся глядеть зверю прямо в глаза. Черная голова остановилась, начала странно мотаться из стороны в сторону и сказала:

– Тс-тс-тс.

Нельзя сказать, чтобы Эйб совсем не боялся, но показывать своего страха было нельзя.

– Чего тебе надо? – резко спросил он у головы.

– Тс-тс-тс, – повторила голова.

– Эйб, Эйб, Э-эйб! – завизжала малютка Ли.

– Я уже иду! – крикнул Эйб и медленно (чтобы ничего такого не подумали) двинулся по направлению к девушке, причем даже еще раз остановился по пути и строго посмотрел на море.

На берегу, где волны пишут на песке свои вечные и быстро исчезающие узоры, на задних лапах стояло какое-то темное животное с круглой головой и вертело всем телом. Эйб застыл на месте, сердце у него тяжело застучало.

– Тс-тс-тс, – приговаривало животное.

– Эйб! – едва ли не падая в обморок, звала малютка Ли.

Эйб отступал шаг за шагом, не выпуская зверя из глаз; зверь не двигался с места, а лишь следил за его перемещениями, поворачивая голову.

Наконец Эйб добрался до своей малютки, которая лежала, уткнув лицо в землю, и, икая, всхлипывала от ужаса.

– Это просто… ну, что-то вроде тюленя, – неуверенно сказал ей Эйб. – Нам бы стоило вернуться на яхту.

Однако Ли только дрожала в ответ.

– Он вообще ничуть не опасен, – твердил Эйб. Ему хотелось опуститься на колени рядом с Ли, но он вынужден был по-рыцарски стоять, охраняя ее от животного.

«Если бы я не был в одних плавках, – думал он, – и будь у меня с собой хотя бы складной нож… Да хотя бы палка…»

Начало смеркаться. Животное подошло ближе, остановившись примерно в тридцати шагах. А за ним пять… шесть… восемь точно таких же животных вынырнули из моря и нерешительно, переваливаясь с ноги на ногу, заковыляли к тому месту, где Эйб охранял малютку Ли.

– Ли, не смотри туда… – прошептал Эйб, и сделал это зря, потому что Ли не стала бы туда смотреть ни за что на свете.

Все новые и новые тени выходили из моря и продвигались вперед широким полукольцом. Эйб насчитал уже около шестидесяти животных. Вон то, что там белеет, – это купальный халат малютки Ли. Тот, в котором она совсем недавно спала. А животные между тем уже дошли до светлого предмета, широко распростертого на песке.

Тогда Эйб совершил нечто одновременно само собой разумеющееся и безрассудное – подобно шиллеровскому рыцарю, который пошел в клетку со львами за перчаткой своей дамы. Ничего не поделаешь, пока стоит этот мир, мужчины всегда будут совершать само собой разумеющиеся и притом безрассудные поступки. Без колебаний, с высоко поднятой головой и сжатыми кулаками, мистер Эйб Леб пошел прямо на зверей, чтобы забрать купальный халат малютки Ли.

Звери немного отступили, но не бросились бежать. Эйб поднял халат, перекинул его через руку, как тореадор, и остался стоять.

– Эйб! – раздавались за его спиной отчаянные мольбы.

Мистер Эйб почувствовал в себе богатырскую силу и мужество.

– Ну что? – обратился он к животным и сделал еще шаг по направлению к ним. – Что вам вообще нужно?