Чжуанцзы Чжуан-цзы

Глава 6

Основной учитель {1}

Знание созданного природой и знание созданного человеком — [знание] истинное. Знание созданного природой даётся природой. [Тот, кто обладает] знанием созданного человеком, с помощью познания познанного упражняется в познании непознанного. [Такой человек] не умирает преждевременно, доживает до естественного предельного возраста. Это знание наиболее полное. И всё же в нём есть и пагубное. Ведь знание точное от [чего-то] зависит, а то, от чего оно зависит, — совершенно неопределённое. Как знать, называемое мною природным — это, быть может, человеческое, а называемое человеческим — это, быть может, природное? Только настоящий человек {2} обладает истинным знанием.

Кого же называют настоящим человеком? Настоящий человек древности не шёл против малого, не хвалился подвигами, не [входил в число] мужей, [представляющих] замыслы. Поэтому ошибаясь, не раскаивался, а поступив правильно, не [впадал] в самодовольство. Такой человек [мог] подняться на вершину и не устрашиться, войти в воду и не промокнуть, вступить в огонь и не обжечься. Своим познанием [он, даже] умирая, мог восходить к пути. Настоящий человек древности спал без сновидений, просыпаясь, не печалился, вкушая пищу, не наслаждался. Дыхание у него было глубоким, исходило из пят, а у обычных людей идёт из горла. У человека, побеждённого [в споре], слова застревают в глотке, будто [его] тошнит, — чем сильнее страсти в человеке, тем меньше в нём [проявляется] естественное начало.

Настоящий человек древности не ведал любви к жизни, не ведал страха перед смертью. Входя [в жизнь], не радовался, уходя [из жизни], не противился, равнодушно приходил и равнодушно возвращался — и только. Не забывал о том, что было для него началом; не стремился к тому, что служило ему концом. Получая [что-либо], радовался, возвращая, об этом забывал. Это и называется не помогать разумом пути, не помогать природе искусственным. Такого и называют настоящим человеком.

У такого сердце — в покое, [выражение] лица — неизменно, лоб — высок и ясен. Прохлада [исходит от него], точно от осени тепло, точно от весны. Радость и гнев [его естественны], как четыре времени года. [Он] общается с вещами, [как это] необходимо, но [никто] не знает его пределов. Поэтому мудрый способен поднять войско, покорить царство, не утратив [привязанности] людских сердец; распространить полезное на [всю] тьму вещей, но не из любви к людям. Ибо тот, кто упивается [своим] пониманием вещей, не мудр; обладающий личными привязанностями не милосерден; [тот, кто ожидает] удобного момента, не добродетелен; кто взвешивает полезное и вредное, тот — неблагородный муж; [кто] теряет себя, домогаясь славы, тот не муж; [тот, кто] жертвует собой, теряя истинное, тот не [способен] повелевать другими. Такие, как Ху Буцзе {3} и Омрачённый Свет {4}, Старший Ровный и Младший Равный, Сидящий на Корточках, Помнящий о Других {5} и Наставник Олень {6}, были слугами других, исполняли чужие желания, а не собственные. Настоящий человек древности был справедлив и беспристрастен; [ему] как будто [чего-то] не хватало, но не [требовалось] дополнительного; [он] любил одиночество, но [на нём] не настаивал; соблюдал чистоту, но без прикрас. Улыбался, словно от радости, но двигался лишь по принуждению. Собранное [в нём] вторгалось в нас, вместе с ним в нас укреплялись свойства. Строгостью был подобен времени, возвышенный, не терпел ограничений; отдаляющийся, будто с сомкнутыми устами; бессознательный, будто забывший о словах.

Наказания считали телом [управления], обряды — [его] крыльями, знания — [определением благоприятного] времени, добродетель — согласием [с другими]. Те, кто считал наказания телом [управления], были умеренны в казнях; те, кто считал обряды крыльями, действовали в согласии с миром; те, кто считал знания [определением благоприятного] времени, были вынуждены применять их в делах; те, кто считал добродетель согласием [с другими], говорили, что поднимаются на вершину вместе со [всеми], у кого есть ноги. Люди полагали, что [они] воистину труженики.

То, что они любили, было единым; то, что они не любили, было единым. В своём единстве [они были] едиными; в отсутствии единства [они были] едиными. В своём единстве [они] были последователями природного; в отсутствии единства [они] были последователями человеческого. [Тот, в ком] природное и человеческое не побеждают друг друга, и называется настоящим человеком.

Жизнь и смерть — от судьбы. Она так же постоянна, как природа в смене дня и ночи. То, что человек в этом не может воспринять, [относится] к свойствам [самих] вещей. Одни видят только Небо как [своего] отца и его любят, тем более [должны бы любить то], что выше неба. Другие видят только благородного мужа [царя], их превосходящего, и готовы за него умереть; тем более [должны бы это делать] ради того, что более истинно, [чем царь].

Когда источник высыхает, рыбы, поддерживая одна другую, собираются на мели, и [стараются] дать друг другу влагу дыханием и слюной. [Но] лучше [им] забыть друг о друге [в просторах] рек и озёр. Вместо того чтобы восхвалять Высочайшего и порицать Разрывающего на Части, лучше предать забвению их обоих и идти по своему пути.

Огромная масса снабдила меня телом, израсходовала мою жизнь в труде, дала мне отдых в старости, успокоила меня в смерти. То, что сделало хорошей мою жизнь, сделало хорошей и мою смерть {7}.

[Если] спрятать лодку в бухте, а холм — в озере, скажут, что они в сохранности, но в полночь Силач унесёт всё на спине, а Невежда ничего не будет знать. В [каком бы] подходящем месте ни спрятать большое или малое, [оно] всё же исчезнет. Вот если спрятать Поднебесную в Поднебесной, ей некуда будет исчезнуть, — таков общий закон для [всех] вещей.

Только отлили тело в форме человека, и уже ему радуются; но это тело ещё испытает тьму изменений бесконечных, такое счастье разве можно измерить? Поэтому мудрый странствует там, где вещи не теряются, где всё сохраняется. [Он] видит доброе и в ранней смерти и в старости, и в начале и в конце. [Если] другие ему подражают, то тем более [должны подражать] тому, от чего зависит [вся] тьма вещей, от чего зависит [всё] развитие в целом.

Ведь путь обладает реальностью и достоверностью, [но у него] отсутствуют деяние и телесная форма. О нём можно рассказать, но [его] нельзя взять; можно постичь, но нельзя увидеть. В нём самом и его основа и его корень. [Он] существовал вечно, прежде неба и земли, с самой древности: [он] дал святость душам предков, дал святость богам {8}, породил небо и землю. [Он] выше зенита, а не высокий, ниже надира, а не низкий; [существовал] прежде неба и земли, а не древен; старше самой отдалённой древности, а не стар.

[Человек] из рода Кабаньей Шкуры {9} обрёл его и привёл в порядок небо и землю. Готовящий Жертвенное Мясо обрёл его и проник к матери воздуха. Ковш, Связующий Звёзды {10}, обрёл его и никогда не ошибался. Солнце и луна обрели его и никогда не останавливались. Каньпэй {11} обрёл его и взошёл на гору Союз Старших Братьев. Фын И {12} обрёл его и странствовал по великой Реке. Цзянь У обрёл его и поселился на горе Великой. Жёлтый Предок обрёл его и поднялся в облака. Вечно Недовольный {13} обрёл его и поселился в [Чёрном] дворце. Юй Цян обрёл его и укрепился на Северном полюсе. Мать Западных Царей обрела его и уселась на Шаогуан-горе. Никто не знает, что было началом <пути>; никто не знает, что будет ему концом. Пэн Цзу обрёл его [и прожил] от [времён] Ограждающего до Пяти царей {14}. Фу Юэ {15} обрёл его и стал помощником Удина, [сделав Удина] хозяином Поднебесной. [Фу Юэ] поднялся на восток Млечного пути и, оседлав Стрельца и Скорпиона, стал в ряду звёзд.

Подсолнечник из Южного предместья {16} спросил у Женщины Одинокой {17}:

— Почему у тебя в такой старости цвет лица, словно у ребёнка?

— Я слушаю о пути, — ответила Одинокая.

— Могу ли изучить путь?

— Нет, не можешь! Ты не такой человек. Вот Бу Опора Балки {18}. [У него] способности мудрого, но нет пути мудрого; у меня же есть путь мудрого, но нет способностей мудрого. Я хотела бы научить его, он поистине смог бы стать мудрым. Но и помимо него тому, кто обладает путём мудрого, легко передать путь обладающему способностями мудрого. Я бы лишь его удерживала и ему говорила, и через три дня [он] сумел бы [познать] отчуждённость от Поднебесной. После того как [он] познал бы отчуждённость от Поднебесной, я бы снова его удерживала, и через семь дней [он] сумел бы [познать] отчуждённость от вещей. После того как познал бы отчуждённость от вещей, я бы снова его удерживала, и через девять дней [он] сумел бы [познать] отчуждённость от жизни. [Познав же] отчуждённость от жизни, был бы способен стать ясным, как утро. Став ясным, как утро, сумел бы увидеть единое. Увидев же единое, сумел бы забыть о прошлом и настоящем. Забыв о прошлом и настоящем, сумел бы вступить [туда, где] нет ни жизни, ни смерти. [Ведь] то, что убивает жизнь, не умирает; то, что рождает жизнь, не рождается. Это то, что каждую вещь сопровождает, встречает, разрушает, создаёт. Имя этому — покой в столкновениях. Покой в столкновениях означает, что создание [происходит лишь] после столкновения {19}.

— От кого ты об этом слышала? — спросил Подсолнечник из Южного Предместья.

— Я слышала от сына Гадателя на Черепашьем Панцире {20}, а сын Гадателя слышал от внука Повторяющего, а внук Повторяющего слышал от Ясного Взора, а Ясный Взор слышал от Шепчущего на Ухо, а Шепчущий на Ухо слышал от Неотложного Труда, а Неотложный Труд слышал от Поющего, а Поющий слышал от Изначального Эфира, а Изначальный Эфир слышал от Пустоты, а Пустота слышала от Безначального.

Приносящий Жертвы, Носильщик {21}, Пахарь {22} и Приходящий, беседуя, сказали друг другу:

— Мы подружились бы с тем, кто способен считать небытие — головой, жизнь — позвоночником, а смерть — хвостом; с тем, кто понимает, что рождение и смерть, существование и гибель составляют единое целое {23}.

Все четверо посмотрели друг на друга и рассмеялись. [Ни у кого из них] в сердце не возникло возражений, и [они] стали друзьями.

Но вдруг Носильщик заболел, и Приносящий Жертвы отправился его навестить.

— Как величественно то, что творит вещи, — воскликнул больной, — то, что сделало меня таким согбенным!

На его горбу открылся нарыв. Внутренности [у него] теснились в верхней части тела, подбородок касался пупка, плечи возвышались над макушкой, пучок волос [на затылке] торчал прямо в небеса. Эфир, [силы] жара и холода в нём, пришли в смятение, но сердцем он был лёгок и беззаботен. Дотащившись до колодца и посмотрев на своё отражение, сказал:

— Как жаль! Таким горбуном создало меня то, что творит вещи!

— Тебе это не нравится?

— Нет, как может не нравиться? Допустим, моя левая рука превратилась бы в петуха {24}, и тогда я должен был бы кричать в полночь. Допустим, моя правая рука превратилась бы в самострел, и тогда я должен был бы добывать птицу на жаркое. Допустим, что мой крестец превратился бы в колёса, а моя душа — в коня, и на мне стали бы ездить, разве сменили бы упряжку? Ведь для обретения [жизни] наступает [своё] время, а [её] утрата следует [за её ходом]. Если довольствоваться [своим] временем и во всём [за процессом] следовать, [к тебе] не будут иметь доступа ни горе, ни радость. Древние и называли это освобождением от уз. Тех, кто не способен себя развязать, связывают вещи. Но ведь вещам никогда не одолеть природу. Как же может мне это не понравиться?

Но вдруг заболел Приходящий. [Он] задыхался перед смертью, а жена и дети стояли кругом и его оплакивали.

Придя его навестить, Пахарь на них прикрикнул:

— Прочь с дороги! Не тревожьте [того, кто] превращается! — И, прислонившись к дверям, сказал умирающему: — Как величественно создание вещей! Что из тебя теперь получится? Куда тебя отправят? Превратишься ли в печень крысы? В плечо насекомого?

— Куда бы ни велели сыну идти отец и мать — на восток или запад, на юг или север, [он] лишь повинуется приказанию, — ответил Приходящий. — [Силы] жара и холода человеку больше, чем родители. [Если] они приблизят ко мне смерть, а я ослушаюсь, то окажусь строптивым. Разве их в чём-нибудь упрекнёшь? Ведь огромная масса снабдила меня телом, израсходовала мою жизнь в труде, дала мне отдых в старости, успокоила меня в смерти. То, что сделало хорошей мою жизнь, сделало хорошей и мою смерть. [Если] ныне великий литейщик станет плавить металл, а металл забурлит и скажет: «Я должен стать [мечом] Мосе!», [то] великий литейщик, конечно, сочтёт его плохим металлом. [Если] ныне тот, кто пребывал в форме человека, станет твердить: «[Хочу снова быть] человеком! [Хочу снова быть] человеком!», то творящее вещи, конечно, сочтёт его плохим человеком. [Если] ныне примем небо и землю за огромный плавильный котёл {25}, а [процесс] создания за великого литейщика, то куда бы не могли [мы] отправиться? Завершил и засыпаю, [а затем] спокойно проснусь.

Учитель с Тутового Двора, Мэн Цзыфань и Цзы Циньчжан {26} подружились. Они сказали друг другу:

— Кто способен дружить без [мысли] о дружбе? Кто способен действовать совместно, без [мысли] действовать совместно? Кто способен подняться на небо, странствовать среди туманов, кружиться в беспредельном, забыв обо [всём] живом, [как бы] не имея конца?

[Тут] все трое посмотрели друг на друга и рассмеялись. [Ни у кого из них] в сердце не возникло возражений, и [они] стали друзьями.

Но вот Учитель с Тутового Двора умер. Ещё до погребения Конфуций услышал об этом и послал Цзыгуна им помочь. [Цзыгун услышал, как] кто-то складывал песню, кто-то подыгрывал на цине, и вместе запели:

Поспешно войдя, Цзыгун сказал:

— Дозвольте спросить, по обряду ли [вы] так поёте над усопшим?

— Что может такой понимать в обряде? — заметили [оба], переглянулись и усмехнулись.

Цзыгун вернулся, доложил Конфуцию и спросил:

— Что там за люди? Приготовлений [к похоронам] не совершали, отчуждённые от формы, пели над усопшим и не изменились в лице. [Я] даже не знаю, как их назвать! Что там за люди?

— Они странствуют за пределами человеческого, — ответил Конфуций, — а [я], Цю, странствую в человеческом. Бесконечному и конечному друг с другом не сблизиться, и [я], Цю, поступил неразумно, послав с тобой [своё] соболезнование. К тому же они обращаются с тем, что творит вещи, как с себе подобным, и странствуют в едином эфире неба и земли. Для них жизнь — [какой-то] придаток, зоб; смерть — прорвавшийся чирей, освобождение от нароста. Разве такие люди могут понять, что такое смерть и что такое жизнь, что сначала, а что в конце? [Они] допускают, что тело состоит из различных вещей {27}. Забывая о собственных глазах и ушах, о печени и жёлчи, [они твердят] всё снова и снова о конце и начале, не зная границ. [Они] бессознательно блуждают за пределами пыли и праха, [странствуют] в беспредельном, в области недеяния. Разве станут они себя затруднять исполнением людских обрядов? Представать перед толпой зрителей, [говорить] для ушей [толпы слушателей]?

— Почему же тогда [вы], учитель, следуете обрядам? — спросил Цзыгун.

— На [мне], Цю, кара Небес! {28} И всё же я разделяю её с тобою, — ответил Конфуций.

— Осмелюсь ли спросить про их учение?

— Рыба создана для воды, а человек — для пути, — ответил Конфуций. — Тот, кто создан для воды, кормится, плавая в пруду. Тот, кто создан для пути, утверждает [свою] жизнь в недеянии. Поэтому и говорят: «Рыбы забывают друг о друге в [просторах] рек и озёр, люди забывают друг о друге в учении о пути».

— Осмелюсь ли узнать, [что за человек] тот, кто чуждается людей? — спросил Цзыгун.

— Тот, кто чуждается людей, равен природе, — ответил Конфуций. — Поэтому и говорится: «Человек ничтожный для природы — благородный муж [царь] для людей {29}; благородный муж для людей — человек, ничтожный для природы».

Янь Юань сказал Конфуцию:

— Когда у Мэнсуня Талантливого {30} умерла мать, он причитал, не проливая слёз, сердцем не скорбел, не горевал при погребении. При таких трёх упущениях в царстве Лу считали, что он прекрасно выполнил обряд. [Мне], Хою, кажется очень странным то, что [он] приобрёл такую славу, не имея [на неё права] по существу.

— Этот, из рода Мэнсунь, всё исчерпал! — сказал Конфуций. — [Он] продвинулся в познании. Пренебречь обрядом не сумел, но для себя [им] пренебрёг. [Тот] из рода Мэнсунь не разбирает, почему [возникает] жизнь, почему [наступает] смерть; не разбирает, где начало, а где конец. Как будто, превращаясь в [другую] вещь, ожидает неведомых ему перемен. Ведь когда готов к изменениям, как узнать, что не изменишься? А когда не готов к изменениям, как узнать, что уже изменился? Только мы с тобой ещё не начали просыпаться от этого сна. Ведь тот [Мэнсунь], выражая страх во внешнем, не [отягощал] утратой своего сердца. Он ощущал не смерть, а [быстротечность] пристанища на [одно] утро. Только Мэнсунь и проснулся. Причитал потому, что другие причитали. К тому же, когда общаются с другими, [есть] собственное «я». Но как знать, «я» ли то, что мы называем «я»? Вот тебе приснится, что [ты] птица и взмываешь в небеса; приснится, что [ты] рыба и ныряешь в глубину. А теперь не знаешь, говоришь [об этом] наяву или во сне? Тому, кто встречает [превращение] безропотно, далеко до [того, кто встречает его] с улыбкой; [тому, кто] изображает [на лице] улыбку, далеко до [того, кто вверяет себя] движению. Тот, кто спокойно [вверяет себя] движению, проходит через изменение [в смерти] и вступает в пустоту, естественность, единое.

Сын Ласточки встретился с Никого не Стесняющим, и тот его спросил:

— Что посоветовал тебе Высочайший?

— Высочайший сказал, что мне следует, склонясь, подчиниться милосердию и справедливости и [тогда я] стану верно судить об истинном и ложном, — ответил Сын Ласточки.

— И зачем только ты пришёл [ко мне]? — задал ему вопрос Никого Не Стесняющий. — Если Высочайший наложил на тебя клеймо своего милосердия и справедливости {31}, отрезал тебе нос [своим суждением] об истинном и ложном, разве сумеешь ты странствовать в области безграничного наслаждения, необузданной свободы и бесконечного развития?

— И несмотря на это, я хочу вступить за её ограду, — ответил Сын Ласточки.

— Это невозможно! — воскликнул Никого не Стесняющий. — Незрячему незачем [толковать] о красоте глаз, бровей, лица; слепому не познать ни тёмное и жёлтое, ни красоты [орнамента] расшитых царских одежд.

— Но, — возразил Сын Ласточки, — ведь Пренебрёгшая Украшениями утратила свою красоту, Схвативший Балку {32} утратил свою силу, а Жёлтый Предок забыл о своих знаниях, — все они попали под молот на наковальне. Как знать, [быть может], то, что творит вещи, снимет с меня клеймо, восстановит мне нос, чтобы я снова, целый, смог последовать за [вами], Преждерождённый?

— Ах! Заранее этого не узнаешь! — воскликнул Никого не Стесняющий. — Я расскажу тебе [лишь] об основном. О, мой учитель! О, мой учитель! {33} Крошишь [всю] тьму вещей, но не вершишь справедливости. Взращиваешь тьму поколений, а не милосерден. [Ты] старше самой отдалённой древности, а не стар. Покрывая и поддерживая и небо и землю, отливаешь и высекаешь тьму форм, а не [проявляешь] мастерства. Вот в чём [я] и странствую.

Янь Юань сказал:

— [Я], Хой, продвинулся вперёд.

— Что это значит? — спросил Конфуций.

— [Я], Хой, забыл о милосердии и справедливости.

— Хорошо, [но это] ещё не всё.

На другой день Янь Юань снова увиделся с Конфуцием и сказал:

— [Я], Хой, продвинулся вперёд.

— Что это значит? — спросил Конфуций.

— [Я], Хой, забыл о церемониях и о музыке.

— Хорошо, [но это] ещё не всё.

На следующий день Янь Юань снова увиделся с Конфуцием и сказал:

— [Я], Хой, продвинулся вперёд.

— Что это значит? — спросил Конфуций.

— [Я], Хой, сижу и забываю [о себе самом].

— Что это значит, «сижу и забываю [о себе самом]»? — изменившись в лице, спросил Конфуций.

— Тело уходит, органы чувств отступают. Покинув тело и знания, [я] уподобляюсь всеохватывающему {34}. Вот что означает «сижу и забываю [о себе самом]».

— Уподобился [всеохватывающему] — значит, освободился от страстей; изменился — значит, освободился от постоянного. Ты воистину, стал мудрым! Дозволь [мне], Цю, следовать за тобой.

Носильщик и Учитель с Тутового Двора {35} были друзьями. Однажды, когда дождь лил целых десять дней, Носильщик [сам себе] сказал:

— Как бы с Учителем с Тутового Двора не случилась беда!

[Он] захватил с собой еду и отправился кормить друга. У самых ворот [дома] Учителя [Носильщику послышался] то ли плач, то ли пение. За ударом [по струнам] циня последовали слова:

Слабевший голос спешил допеть строфу.

— Почему пел ты такую песню? — войдя к нему, спросил Носильщик.

— Я искал того, — ответил Учитель, — кто довёл меня до такой крайности, но не знаю — кто. Неужели отец и мать желали мне такой бедности? Небо ведь беспристрастно [всё] покрывает, а земля беспристрастно [всё] поддерживает. Неужели небо и земля были пристрастны ко мне, сделав меня бедным {36}? Я искал, кто это сделал, но не мог [никого] найти. Значит, то, что довело меня до такой крайности, — судьба {37}.

Глава 7

Достойный быть предком и царём

Четырежды обратившись к Наставнику Юных с вопросами {1} и четырежды [услышав] «не знаю», Беззубый подпрыгнул от радости, пошёл и сообщил об этом Учителю в Тростниковом Плаще. Тот сказал:

— Теперь-то ты это понял? Ведь роду Владеющих Тигром {2} далеко до рода Великих {3}. [Человек] из рода Владеющих Тигром таил в себе милосердие, чтобы привлекать людей и завоёвывать [сердца], но ещё не начал делать [различие между] человеческим и нечеловеческим {4}. [Человек] из рода Великих спал спокойно, пробуждался довольный, мнил себя то конём, то буйволом. Знания его были достоверными, чувства — надёжными, свойства — настоящими. Он даже не подошёл к [различию между] человеческим и нечеловеческим.

Цзянь У встретился с Безумцем Встречающим Колесницы и тот его спросил:

— Что сказал тебе Начало Полудня? {5}

— [Он] мне сказал: «Когда сам правитель образцово выполняет правила и обряды, никто не осмелится [его] ослушаться и все преобразуются», — ответил Цзянь У.

— Это свойство ложное, — ответил Безумец. — [Применить] его к управлению Поднебесной всё равно, что [пытаться] перейти вброд море {6}, проложить русло для Реки или заставить комаров перенести гору. Разве мудрец своими знаниями [способен] управлять внешним? [Если сам он], став образцом, начал действовать, то добьётся воистину лишь того, чтобы выполнялись его дела. Ведь птица, спасаясь от стрелы, привязанной на бечеве, улетает ввысь; а мышь, [когда её] выкуривают или выкапывают, роет нору глубоко под Священным холмом. Неужто [у правителя] знаний меньше, чем у этих тварей?

Корень Неба {7}, прогуливаясь на солнечном склоне [горы] Тёмнокрасной, дошёл до реки Заросшей Осокой. [Тут он] случайно встретился с Безымянным и обратился [к нему] с вопросом:

— Дозвольте спросить, [что нужно] сделать для Поднебесной?

— Иди прочь, невежда! — ответил Безымянный. — Что надоедаешь вопросами! Я готовился к общению с тем, что творит вещи, как с себе подобным, а пресытившись, собирался подняться на птице неведомых далей за пределы всех шести стран света, странствовать в царство небытия, пребывать в бескрайних просторах. К чему тревожишь моё сердце [вопросом об] управлении Поднебесной?

[Но Корень Неба] повторил вопрос, и Безымянный ответил:

— Наслаждайся сердцем в бесстрастии, соединись с эфиром в равнодушии, предоставь каждого естественному [пути], не допускай ничего личного, и в Поднебесной воцарится порядок.

Ян Чжу встретился с Лаоцзы и спросил:

— Можно ли сопоставить с мудрым царём человека сообразительного и решительного, проницательного и дальновидного, который без устали изучает путь?

— При сопоставлении с мудрым, — ответил Лаоцзы, — такой [человек выглядел бы] как суетливый мелкий слуга {8}, который трепещет в душе и напрасно утруждает тело. Ведь говорят: «красота тигра и барса — приманка для охотников» {9}; «обезьяну держат на привязи за её ловкость, а собаку за умение загнать яка». Разве можно такого сопоставить с мудрым царём?

— Дозвольте спросить, как управлял мудрый царь? — задал вопрос Ян Чжу, изменившись в лице.

— Когда правил мудрый царь, успехи распространялись на всю Поднебесную, а не уподоблялись его личным; преобразования доходили до каждого, а народ не опирался [на царя]; никто не называл его имени, и каждый радовался по-своему. [Сам же царь] стоял в неизмеримом и странствовал в небытии {10}.

В Чжэн был Колдун по имени Цзи Сянь. Точно бог, узнавал [он], кто родится, а кто умрёт, кто будет жить, а кто погибнет, кого ждёт счастье, а кого беда, кого долголетие, кого ранняя смерть, и назначал [каждому] срок — год, луну, декаду, день. Завидев его, чжзнцы уступали дорогу.

Лецзы встретился с Колдуном и подпал под его чары. Вернувшись же, обо всём рассказал учителю с Чаши-[горы]:

— Ваше учение я считал высшим, а теперь познал более совершенное.

— Я открывал тебе внешнее, ещё не дошёл до сущности, — ответил учитель. — Как же тебе судить об учении? Если рядом с курами не будет петуха, откуда же возьмутся цыплята? Думая, что постиг учение и [можешь] состязаться с современниками, [ты] возгордился, поэтому он и прочёл всё на твоём лице. Приди-ка вместе [с ним] сюда, пусть на меня посмотрит.

Назавтра Лецзы явился к учителю вместе с Колдуном. [Когда они] вышли, [Колдун] сказал Лецзы:

— Увы! Твой учитель [скоро] умрёт, не проживёт и десяти дней. Я видел странное — пепел, залитый водой.

Лецзы вошёл к учителю, зарыдал так, что слезами оросил одежду, и передал ему [слова Колдуна].

— В тот раз я показался ему поверхностью земли, — сказал учитель, — без побегов, без движения. Ему, видимо, почудилась какая-то преграда в источнике моей жизненной энергии. Приди-ка снова [с ним] сюда.

Назавтра Лецзы снова явился с Колдуном. [Когда они] вышли, [Колдун] сказал Лецзы:

— Счастье, что твой учитель встретился со мной. [Ему] лучше, полностью появилась жизнь. Я заметил, что энергия проникает через преграду.

Лецзы вошёл к учителю и передал ему [всё].

— На этот раз я показался ему в виде неба и земли, [куда] нет доступа [таким понятиям, как] «имя» [или] «сущность». Но источник энергии исходил из пяток. Вот [ему] и почудилось, что мне лучше. Приди-ка снова [с ним] сюда.

На другой день Лецзы снова явился с колдуном к учителю. [Когда они] вышли, [Колдун] сказал Лецзы:

— Твой учитель в тревоге. Трудно читать на его лице. Успокой [его], и [я] снова его навещу.

Лецзы вошёл к учителю и передал ему [всё]. Учитель молвил:

— На этот раз он узрел во мне великую пустоту без малейшего предзнаменования [чего-либо] и принял её за признак равновесия жизненных сил. Существует всего девять названий глубин. [Я же] появился в трёх: [в виде] глубины водоворота, стоячей воды, проточной воды. Приди-ка снова [с ним] сюда.

На другой день Лецзы вместе с Колдуном снова явился к учителю. Не успел Колдун занять [своё] место, как в растерянности пошёл прочь.

— Догони его, — велел учитель.

Лецзы побежал, не смог его догнать, вернулся и сказал:

— Не догнал! [Он куда-то] исчез! Потерялся!

— Я показался ему зародышем, каким был ещё до появления на свет, — сказал учитель. — Я предстал перед ним пустым, покорным, свернувшимся в клубок. [Он] не понял, кто [я], какой [я], видел то увядание, то стремительное течение. Вот и сбежал [от меня].

Тут Лецзы решил, что ещё и не начинал учиться, вернулся [домой] и три года не показывался. Готовил пищу для своей жены, свиней кормил будто людей, в резьбе и полировке вернулся к безыскусственности. В [других] делах не принимал участия. Лишь телесно, словно ком земли возвышался он среди мирской суеты, замкнутый, целостный и поэтому [познал] истину до конца.

Не поступай в услужение к славе, не становись сокровищницей замыслов, не давай делам власти над собой, не покоряйся знанию.

Постигая [всё] до предела, [будь] бесконечен; странствуя, не оставляй следов; исчерпывая дарованное природой, ничего не приобретай; будь пустым и только.

Настоящий человек пользуется своим сердцем <разумом>, словно зеркалом. Не следует [за вещами], не идёт [им] навстречу, [им] отвечает, но [их] не удерживает. Поэтому преодолевает вещи, но остаётся невредимым.

Владыкой Южного океана был Поспешный, владыкой Северного океана — Внезапный, владыкой Центра — Хаос. Поспешный и Внезапный часто встречались на земле Хаоса, который принимал их радушно, и они захотели его отблагодарить.

— Только у Хаоса нет семи отверстий, которые есть у каждого человека, чтобы видеть, слышать, есть и дышать, — сказали [они]. — Попытаемся [их] ему проделать.

Каждый день делали по одному отверстию и на седьмой день Хаос умер {11}.

Глава 8

Перепонки между пальцами ног

Перепонки между пальцами ног и шестой палец на руке даются от природы, но для [человеческих] свойств излишни. Опухоль и зоб вырастают на теле [человека], но для природного [они] излишни. Милосердие и справедливость во многих предписаниях распределяются между [всеми] пятью внутренними органами. Однако они не отвечают истине природных свойств. Как перепонки между пальцами ноги — добавочное бесполезное мясо, а шестой палец руки — добавочный бесполезный палец, так и многое внешнее [подобно] перепонкам и шестым пальцам для свойств [всех] пяти внутренних органов. Излишние милосердие и справедливость [вызывают] многие предписания, как слушать и смотреть.

Поэтому излишне острое зрение [ведёт к] смешению [всех] пяти цветов, к изощрённости в орнаменте, ослеплению тёмными и жёлтыми расшитыми царскими одеждами. Не так ли было с [Видящим] Паутину Издали? Излишне тонкий слух [ведёт к] смешению пяти звуков, к изощрённости в шести тонах, [пристрастию к музыкальным инструментам из] металла и камня, шёлка и бамбука, колоколам и шести полутонам. Не так ли поступал Наставник Куан? Излишнее милосердие [ведёт к] отказу от свойств, к скованности [человеческой] природы во имя славы, к тому, чтобы все в Поднебесной дули в свирели и били в барабаны, прославляя недосягаемый образец. Не так ли поступали Цзэн[цзы] и Хронист [Ю]? {1}

Излишества в спорах [ведут к] нагромождению фраз, [будто] черепицы или узлов на верёвке, к наслаждению тождеством и различием, твёрдостью и белизной, безудержными бесполезными словами ради минутной славы. Не так ли поступали Ян [Чжу] {2} и Mo [Ди]?

Все эти учения с перепонками и шестыми пальцами не составляют подлинной истины в Поднебесной. Подлинная истина в том, чтобы не терять природных свойств. Следовательно, при объединении уничтожаются перепонки, а при разделении — лишние пальцы. [Однако] длинное не должно считаться излишним, а короткое — недостаточным. Хотя лапки утки коротки, [но] попробуй их вытянуть — причинишь боль; хотя ноги у журавля длинны, [но] отруби их — причинишь горе. Если не отрезать то, что от природы длинно, не удлинять то, что от природы коротко, не нужно будет и устранять боль. Ах, сколь противны человеческой природе милосердие и справедливость! Сколько боли причиняет людям милосердие!

Тот, кому разрежут перепонку между пальцами, заплачет; тот, кому откусят лишний палец, закричит. У одного — излишек, у другого — недостаток, а боль у обоих одинаковая. Современные милосердные с засорёнными глазами печалятся о бедах мира, а немилосердные, насилуя природные свойства, алчут богатства и почестей. Ах, сколь противны человеческой природе милосердие и справедливость! Сколько шуму они вызвали в мире со времён трёх династий! {3}.

Тот, кто с помощью крюка и отвеса, циркуля и наугольника придаёт [вещам] надлежащую [форму], калечит их природу; тот, кто с помощью верёвок и узлов, клея и лака укрепляет [вещи], вредит [их] свойствам. Тот, кто [заставляет людей] изгибаться в обрядах и танцах, оберегать милосердие и справедливость, чтобы внести успокоение в умы Поднебесной, лишает их постоянных [свойств] {4}. У [всех вещей] Поднебесной есть постоянные [свойства]. К постоянному относится то, что скривилось без крюка, выпрямилось без отвеса, округлилось без циркуля, стало квадратным без наугольника; что соединилось без клея и лака, связалось без верёвки и тесьмы. Так [все] в Поднебесной, увлекая один другого, рождаются и не знают, почему рождаются; одинаково обретают и не знают, почему обретают. Такой порядок был и в старину и в наше время, [он] не может быть нарушен. Как может связанный милосердием и справедливостью, точно клеем и лаком, верёвкой и тесьмой, наслаждаться природными свойствами? [Они] вводят весь мир в заблуждение. Небольшое заблуждение изменяло направление; великое заблуждение изменяло [человеческую] природу. Откуда это известно? С тех пор как [Ограждающий] из рода Владеющих Тигром смутил Поднебесную своим призывом к милосердию и справедливости, каждый по принуждению поспешил следовать за милосердием и справедливостью. Не изменилась ли из-за [появления] милосердия и справедливости и человеческая природа?

Попытаемся [высказать] об этом суждение.

Со времён трёх династий каждый [человек] в Поднебесной из-за вещей изменял [свою] природу. Ничтожные люди жертвовали жизнью ради наживы, мужи — ради славы, военачальники — ради рода, мудрецы — ради царства. У этих людей различные занятия, различные прозвания, но, жертвуя собой, они причиняли своей природе одинаковый вред.

Так, Раб и Рабыня вместе пасли стадо и оба потеряли своих овец. Спросили Раба, что [он] делал? Оказалось, что читал дощечку с записью гадания. Спросили Рабыню, что [она] делала? Оказалось, что играла в кости. Занимались они различными делами, но оба одинаково потеряли овец. Так, Старший Ровный, жаждавший славы, умер у подножья горы Первого Солнца; разбойник Чжи {5}, жаждавший поживы, умер на вершине Восточного Кургана. Смерть их вызвана различными причинами, но оба они равно сократили свою жизнь и причинили вред своей природе. Почему же следует восхвалять Старшего Ровного и порицать Чжи?

Из тех, кто в Поднебесной жертвует собой, одни делают это ради милосердия и справедливости, тогда их обычно величают благородными мужами; другие — ради имущества и богатства, тогда их обычно прозывают ничтожными людьми. Жертвуют собой одинаково, почему же становятся благородными или ничтожными? Разбойник Чжи так же сократил свою жизнь и повредил своей природе, как и Старший Ровный, откуда же [появилось] между ними различие, как [различие] между ничтожным и благородным?

[Умение] подчинять свою природу милосердию и справедливости, даже [столь] совершенное, как у Цзэн [цзы] и Хрониста [Ю], я не называю сокровищем; [умение] подчинять свою природу [всем] пяти вкусам, даже [столь] совершенное, как у Юйэра {6}, я не называю сокровищем; тех, кто подчиняет свою природу [всем] пяти, звукам даже [столь] совершенно, как Наставник Куан, я не называю чуткими; тех, кто подчиняет свою природу [всем] пяти цветам даже [столь] совершенно, как [Видящий] Паутину Издали, я не называю зоркими. Я называю сокровищем обладание не милосердием и справедливостью, а лишь своими свойствами. Я называю сокровищем не обладание милосердием и справедливостью, а лишь предоставление свободы своим природным чувствам. Я называю чутким не того, кто слышит других, а лишь того, кто слышит самого себя. Я называю зорким не того, кто видит других, а лишь того, кто видит самого себя. Ведь смотрит на других тот, кто не видит самого себя; овладевает другими тот, кто не владеет собой, [такой] завладевает тем, что принадлежит другим, а не тем, что обрёл он сам; стремится к тому, что пригодно для другого, а не к тому, что пригодно для него самого. Ведь те, кто стремится: к пригодному для другого, не стремятся к пригодному для них самих. Они одинаково порочны, пусть это даже Старший Ровный или разбойник Чжи! Мне стыдно перед природными свойствами, поэтому я не осмеливаюсь упражняться в милосердии и справедливости с первым и не решаюсь предаваться порокам с последним.

Глава 9

У коня копыта

У коня копыта, и [он] может ступать по инею и снегу. Шкура защищает [его] от ветра и холода. Он щиплет траву, пьёт воду, встаёт на дыбы и скачет. Такова истинная природа коня. Ему не нужны ни высокие башни, ни огромные залы.

Но вот Радующийся Мастерству сказал:

— Я умею укрощать коней.

[И принялся] подстригать им гриву, подрезать копыта, стал их палить и клеймить, взнуздывать и стреноживать, запирать в конюшне и загоне. Из [каждого] десятка погибали два-три коня. [Он] стал укрощать их голодом и жаждой, пускал рысью и галопом, заставлял держать строй. Спереди [им] угрожали удила и шлея, сзади — кнут и хлыст. Коней же погибало более половины.

Гончар сказал:

— Я умею лепить из глины.

Круги [у него] соответствовали циркулю, а квадраты — наугольнику.

Плотник сказал:

— Я умею обрабатывать дерево.

Изгибы [у него] соответствовали крюку, а прямые [линии] — отвесу.

Разве [своей] природой глина и дерево стремятся соответствовать циркулю и наугольнику, крюку и отвесу? Но всё же [мастеров] славили из поколения в поколение:

— Радующийся Мастерству умел укрощать коней! Гончар и Плотник умели обращаться с глиной и деревом!

Это — ошибка тех, кто правил Поднебесной.

Я думаю, что мастер, управляя Поднебесной, поступил бы иначе. Постоянное в природе людей то, что [они] ткут и одеваются, возделывают землю и питаются, — это и называется [их] общим свойством. [Некогда они] были едины, не делились на группы, [и это я] называю естественной свободой {1}. Поэтому во времена, [когда] свойства были настоящими, ходили медленно и степенно, смотрели твёрдо и непреклонно. Тогда в горах ещё не проложили дорог и тропинок, на озёрах не было лодок и мостов; все создания жили вместе, и селения тянулись одно за другим. Птицы держались стаями, звери ходили стадами, травы росли со всей пышностью, а деревья — во всю свою длину. Поэтому можно было гулять, ведя на поводу птицу или зверя, вскарабкаться на дерево и заглянуть в гнездо сороки или вороны. Да, во времена, [когда] свойства были настоящими, [люди] жили рядом с птицами и зверями, [составляли один] род со всеми существами. Разве знали о [делении на] благородных и ничтожных? [Ни у кого] одинаково не было знаний, [никто] не нарушал своих свойств, [все] одинаково были свободны от страстей, и это [я] называю безыскусственностью. В безыскусственности народ обретал свою природу.

Когда же появились мудрецы, то [умение] ходить вокруг да около прихрамывая, стали принимать за милосердие; [умение] ходить на цыпочках — за справедливость, — и [всё] в Поднебесной пришло в замешательство. Распущенность и излишества стали принимать за наслаждение; Сложенные руки и согнутые колени стали принимать за обряды. И [все] в Поднебесной стали отделяться друг от друга.

Кто сумел бы, не повредив дерева, вырезать жертвенную чашу? Кто сумел бы, не повредив белого нефрита, выточить скипетр и булаву? Как [сумели бы] ввести милосердие и справедливость, не нарушив природных свойств? Как [сумели бы] ввести обряды и музыку, не отбросив естественных чувств? Кто [сумел бы] создать орнамент, не спутав [всех] пяти красок? Кто [заставил бы] пять звуков, не спутав их, отвечать шести трубочкам? В том, что ради сосудов искалечили дерево, вина мастеров; в том, что ради милосердия и справедливости нарушили природные свойства, вина мудрецов {2}.

Пока кони жили на просторе, они щипали траву и пили воду. Радуясь, сплетались шеями и ласкались, сердясь, поворачивались друг к другу задом и лягались. Только в этом и состояли их знания. Но когда на коней надели ярмо, украсили им морду [изображением] луны, они научились коситься и выгибать шею, упираться и брыкаться, ломать ярмо и рвать поводья. Поэтому в том, что кони приобрели [подобные] знания и научились разбойничьим повадкам, виноват Радующийся Мастерству.

Во времена рода Пламенных Помощников {3} народ жил, не зная, что [ему] делать; ходил, не ведая куда. [Человек] набивал себе рот и радовался, похлопывал себя по животу и отправлялся гулять. В этом состояли все его способности. Но когда появились мудрецы, они [ввели] преклонения и поклоны, обряды и музыку для исправления формы [поведения] в Поднебесной; вывесили для [общей] радости милосердие и справедливость, чтобы внести успокоение в умы Поднебесной. И тут народ принялся ходить вокруг да около прихрамывая, и так пристрастился к знаниям и к соперничеству в погоне за наживой, что его нельзя было остановить. В этом также вина мудрецов.

Глава 10

Взламывают сундуки

Чтобы уберечься от воров, которые взламывают сундуки, шарят по мешкам и вскрывают шкафы, нужно обвязывать [всё] верёвками, запирать на засовы и замки. Вот это умно, говорят обычно. Но приходит большой Вор, хватает весь сундук под мышку, взваливает на спину шкаф, цепляет на коромысло мешки и убегает, боясь лишь одного, — чтобы верёвки и запоры [не оказались] слабыми. Тогда те, которых прежде называли умными, оказывается, лишь собирали добро для большого Вора. Посмотрим, не собирает ли добра для больших воров тот, кого обычно называют умным? Не охраняет ли крупных разбойников тот, кого называют мудрецом? Как доказать, что это истина?

В старину в царстве Ци соседи из [разных] общин видели друг друга, петухи там друг с другом перекликались, собаки отвечали друг другу [лаем {1}. На пространстве] более двух тысяч квадратных ли расставляли сети, обрабатывали землю сохой и мотыгой. В пределах четырёх границ во всём брали пример с мудрецов при постройке храма предков, алтаря Земли и Проса, домов, при разбивке на околотки, селения, округа и области.

Но вот однажды утром Тянь Чэнцзы убил цисского царя и украл его царство. Только ли царство украл? [Нет!] Вместе с царством украл и мудрые порядки. И хотя о Тянь Чэнцзы пошла слава как о воре и разбойнике, сам он наслаждался таким же покоем, как Высочайший и Ограждающий. Малые царства не смели его порицать, а большие — покарать. И так двенадцать поколений [его потомков] владели царством Ци.

Если он украл не только царство Ци, но и его порядки, [введённые] умными и мудрецами, то не являются ли эти самые [умные и мудрецы] хранителями воров и разбойников? {2}

Посмотрим, не собирают ли [добро] для больших воров те, кого в мире величают самыми умными? Не охраняют ли разбойников те, кого величают самыми мудрыми? Как доказать, что это истина?

[Вот] в старину обезглавили Встреченного Драконом, вырезали сердце у Царевича Щита, выпотрошили Чан Хуна {3}, сгноили в реке [тело] Цзысюя {4}. Все четверо — достойные люди, а не смогли избежать казни.

Сообщник разбойника Чжи его спросил:

— Есть ли у разбойников своё учение?

— Разве можно выходить [на промысел] без учения? — ответил Чжи. — Угадать по ложным [слухам], что в доме есть сокровища, — мудрость; войти [в него] первым — смелость; выйти последним — справедливость; пронюхать, возможен ли [грабёж], — знание; разделить [добычу] поровну — милосердие. Без этих пяти [добродетелей] никто в Поднебесной не может стать крупным разбойником. Отсюда видно, что если без учения мудрецов нельзя стать добрым человеком, то без учения мудрецов нельзя стать и разбойником {5}. Но добрых людей в Поднебесной мало, а недобрых много. Поэтому польза, которую приносят Поднебесной мудрецы, невелика, а вред — велик. Поэтому и говорится: «Отрежут губы — стынут зубы», «из-за плохого вина в Лу Ханьдань подвергся осаде» {6}, «когда рождается мудрец, появляется и великий разбойник».

Если мудрецов прогнать, а разбойников оставить в покое, в Поднебесной воцарится порядок. Ведь [если] высохнет поток, опустеет и долина; [если] сровнять с землёй гору, заполнится и пропасть. Когда мудрецы перемрут, исчезнут и большие грабители, в Поднебесной наступит мир и больше не будет беды. Пока мудрецы не перемрут, не переведутся и великие разбойники. Управлять Поднебесной, уважая мудрецов, означает соблюдать выгоду разбойника Чжи.

Если сделают меры и гарнцы, чтобы мерить, украдут [и зерно] вместе с мерами и гарнцами; если сделают гири и безмены, чтобы взвешивать, то украдут [и взвешиваемое] вместе с гирями и безменами; если сделают верительные дщицы и царские печати, чтобы обеспечить доверие, то украдут [и царство] вместе с верительной дщицей и царской печатью; если создадут милосердие и справедливость для исправления [нравов], то украдут и [исправление нравов], вместе с милосердием и справедливостью. Как доказать, что это истина?

[Вот:] укравшего крючок — на плаху, укравшего трон — на царство {7}. У ворот правителей и хранится милосердие со справедливостью. Разве это не кража милосердия и справедливости, мудрости и знаний? Поэтому-то вслед за большими грабителями крадут царства, крадут милосердие и справедливость вместе со всей наживой от мер и гарнцев, гирь и безменов, верительных дщиц и царских печатей. [Этого] не остановить, даже награждая колесницей и шапкой сановника; [этого] не запретить даже страхом перед топором и секирой; этого не обуздать из уважения к поживе разбойника Чжи — такова вина мудрецов. Поэтому и говорится: «Рыбе нельзя покидать глубины, орудие наживы в стране нельзя показывать людям» {8}. Мудрецы и есть орудие наживы в стране, [им] и нельзя показываться людям. Поэтому [следует]: уничтожить мудрость и отбросить знания, тогда переведутся и большие разбойники; выбросить нефрит и расколоть жемчуг, тогда исчезнут и малые воры; сжечь верительные дщицы и разбить царские печати, тогда народ станет простым и безыскусственным; поломать меры и перебить безмены, тогда в народе прекратятся тяжбы; истребить все правила мудрецов в Поднебесной, тогда с народом можно будет рассуждать; перемешать [все] шесть трубок, сжечь свирели и гусли, заткнуть уши слепцу Куану, и все в Поднебесной обретут слух; уничтожить орнаменты, раскидать [все] пять красок, склеить веки [Видящему] Паутину Издали, и все в Поднебесной обретут зрение; истребить крюки и отвесы, выбросить циркули и наугольники, переломать пальцы Искусному Молоту {9}, и каждый в Поднебесной обретёт мастерство. Поэтому и говорится: «Величайшее искусство похоже на неумение» {10}. [Следует] презреть поведение Цзэн [цзы] и Хрониста [Ю], зажать рот Ян [Чжу] и Mo [Ди], изгнать милосердие и справедливость, и свойства всех в Поднебесной сравняются с изначальными. [Если бы] каждый обрёл зрение, в Поднебесной никого бы не ослепляли; [если бы] каждый обрёл слух, в Поднебесной никого бы не оглушали; [если бы] каждый обрёл знания, в Поднебесной не стало бы заблуждений; [если бы] каждый обрёл свои свойства, в Поднебесной не стало бы порока. Такие как Цзэн [цзы] и Хронист [Ю], Ян [Чжу] и Mo [Ди], Наставник Куан, Искусный Молот и [Видящий] Паутину Издали выставляют свои достоинства напоказ, чтобы ослепить [всех] в Поднебесной. Подражать им нельзя.

Разве ты не знаешь о времени истинных свойств? В древности жили [люди] из родов Юнчэн {11}, Огромных Дворов, Дяди Повелителя, Срединных, Равнины Каштанов, Разводящих Вороных Коней, Создателей Колесниц, Пламенных Помощников, Священной Чаши и Жаровни, Вызывающих Пламя, Готовящих Жертвенное Мясо, Священных Землепашцев. В те времена «народ запоминал, завязывая узелки на верёвках» {12}, наслаждался, жуя свою пищу, любовался своей одеждой, был счастлив своими обычаями, довольствовался своим жилищем. «Жители соседних царств видели друг друга, петухи друг с другом перекликались, собаки отвечали друг другу [лаем]. Люди доживали до глубокой старости, но не общались друг с другом». В те времена царил истинный порядок.

А теперь дошло до того, что люди, вытягивая шею и становясь на цыпочки, [друг другу] сообщают: — Там-то появился мудрец.

И, захватив с собой провизии, спешат к нему, покидая дома своих родителей, бросая дела государя. Следы [их] ведут через границы царств, колеи, проложенные [их] повозками, тянутся через тысячи ли. В этом — вина высших, пристрастившихся к знаниям. Когда высшие, не обладая учением, воистину пристрастятся к знаниям, [они] ввергают Поднебесную в великую смуту.

Как доказать, что это истина? [А вот, если] растут познания [насчёт] луков и самострелов, силков, стрел на шнурке и [другого] оружия, то птицы в небе приходят в смятение; [если] растут знания [в области] крючков и приманок, сетей и бредней, сачков и бамбуковых кубарей, то рыбы в воде приходят в смятение; [если] растут знания [насчёт] загонов, ловушек и тенёт, то звери на болотах приходят в смятение. [Когда же] растёт умение лукавить и изворачиваться, изводить и порочить, [устанавливать] тождество и различие, твёрдость и белизну, то нравы ввергаются в смятение софистикой. Поэтому в Поднебесной каждый раз возникает великая смута и вина за неё ложится на пристрастных к знаниям {13}.

Поэтому все в Поднебесной умеют стремиться к познанию неизвестного, но не умеют стремиться к познанию известного; все умеют осуждать то, что считается недобрым, но не умеют осуждать то, что считается добрым, — это и ведёт к большой смуте. Поэтому-то наверху и затмевается свет солнца и луны, а внизу истощается сила гор и рек; уменьшаются дары четырёх времён года. [Все вплоть до] слабых червяков и малых насекомых утрачивают свою природу. Как ужасна в Поднебесной смута из-за пристрастия к знаниям! И так повелось со времён трёх династий. Забыли простой, скромный народ и обрадовались хитрым, изворотливым краснобаям; оставили тишину и покой недеяния и обрадовались пустопорожнему многословию. Это-то пустопорожнее многословие и ввергло Поднебесную в смятение!