Чжуанцзы Чжуан-цзы

Глава 15

Полные суровых дум

Полные суровых дум {1} и возвышенных дел покидают мир, отвергают [всё] пошлое; рассуждая о высоком, возмущаются и порицают [других] — надменные и только. Так любят поступать мужи, [скрывающиеся] в горах и долинах, презирающие современников, высыхающие, словно дерево, или уходящие в пучину.

Произносят речи о милосердии и справедливости, о преданности и доверии, почтительности и скромности, о том, как отказываться от [власти] и передавать [престол], — совершенствуются сами, и только. Это любят мужи, успокаивающие мир, — те, кто обучает и поучает, странствующие ученики.

Произносят речи о великих подвигах, громкой славе, о церемониях между государем и советником, об исправлении [отношений] между высшими и низшими — [стараются] ради управления и только. Это любят мужи придворные, что благоговеют перед государем, укрепляют [своё] царство, захватывают [чужие царства] и добиваются [признания] заслуг.

[Находя] пристанище на болотах и озёрах, поселяясь в безлюдных местах, удят рыбу, наслаждаются праздностью, предаются недеянию, и только. Это любят мужи на реках и морях, удалившиеся от мира, те, кто предаётся праздности.

Вдыхая <прохладу>, выдыхая <тепло>, [упражняют] дыхание, освобождаясь от старого, воспринимая новое, висят на деревьях, [точно в спячке] медведи, вытягиваются, [точно] птицы, ради долгих лет жизни, и только. Это любят мужи, проводящие [в себе] путь, питающие [своё] тело, [добиваясь] долголетия Пэн Цзу.

Но всё [самое] прекрасное последует за тем, кто [способен] стать возвышенным без суровых дум, совершенствоваться без милосердия и справедливости, править, не добиваясь заслуг и славы пребывать в праздности, не [удаляясь] к рекам и морям, живя долго, не проводя [в себе] пути, забывать обо всём и всем обладать, становиться безмятежным без предела. Таков путь неба и земли, таковы и свойства мудрого. Поэтому и говорится: «Безмятежность и безразличие, покой и уединение, пустота и недеяние — таково равновесие неба и земли, [такова] сущность природных свойств».

Поэтому и говорится: «Мудрый в покое». В покое, поэтому ровен и свободен. Ровный и свободный становится безмятежным и безразличным. К ровному, свободному, безмятежному и безразличному не вторгнутся ни горе, ни беда, его не захватят врасплох вредные пары. Поэтому свойства его целостны, а разум не страдает. Вот и говорится: «Жизнь мудрого человека — движение природы, смерть его — изменение вещи». В покое свойства [его] такие же, как у [силы] холода; в движении [у него] такие же волны, как у [силы] жара. [Он] не опередит другого ни ради счастья, ни из-за беды. Лишь восприняв, откликнется; лишь вынужденный шевельнётся; лишь поневоле поднимется; отбросив знания и житейскую премудрость, следует естественным законам, поэтому [для него] нет ни стихийных бедствий, ни бремени вещей, ни людских укоров, ни кары душ предков. Он живёт, будто плывёт по течению; умирает, словно уходит отдыхать; не мыслит и не заботится, не предвидит и не рассчитывает; светлый, но не блестит; доверяет, не назначая срока. Он спит без сновидений, бодрствует без печали, его разум чист, его душа не устаёт. Пустой и отсутствующий, безмятежный и безразличный, [он] соединяется с природными свойствами. Поэтому и говорится: «Печаль и веселье [причиняют] зло свойствам, радость и гнев [ведут] к ошибкам в пути, любовь и ненависть [приносят] ущерб свойствам». Поэтому [иметь] сердце, свободное и от печали, и от веселья, — это высшее в свойствах; быть единым и неизменным, — это высшее в покое; не противиться — высшее в пустоте; не общаться с [другими] вещами — высшее в безразличии, не выражать недовольства — высшее в чистоте. Поэтому и говорится: «[Если] утруждать [своё] тело без отдыха, это [приведёт к] износу; [если] расходовать своё семя без предела, — это [приведёт к] изнурению {2}, изнурение [ведёт] к истощению». Вода, — чистая, [если] нет примеси; ровная, [если] не движется; непроточная, стоячая [вода] не может [сохранить] чистоты. [Таков] образ природных свойств. Поэтому и говорится: «Простой и чистый, без примеси, неизменный в покое и единстве, безразличный, предающийся недеянию — в движение приводится природой». Таков путь, питающий разум. Ведь обладатель меча из Гань [или] Юэ {3}, не смея к нему прибегать, вложил его в ножны и спрятал. [Таково] высшее [в использовании] сокровища. Разум движется одновременно во [всех] четырёх направлениях и ничем не ограничивается. Наверху — достигает неба, внизу — обвивается вокруг земли. [Но] для развития и питания [всей] тьмы вещей [его] нельзя считать образцом. Имя такого — равный предку. Чистейший и простейший путь сохраняет лишь разум. Сохраняет и не утрачивает [человек], единый с разумом. Пронизанный единой сущностью соединяется с правилами природы. Простая поговорка гласит: «Толпа дорожит выгодой, честный муж дорожит именем, добродетельный ставит высоко волю, мудрый же ценит сущность». Поэтому про чистого скажу, что он ни с чем не смешивается; про простого скажу, что он не наносит урона своему разуму; того же, кто способен воплотить в [своём] теле чистоту и простоту, назову настоящим человеком.

Глава 16

Исправляющие характер

Исправляющие характер {1} в стремлении вернуться к его началу [обращаются] к распространённым пошлым учениям. Погрязшие в страстях в стремлении обрести ясность характера [обращаются] к пошлым мыслям. Таких назову невеждами. Те, кто в древности приводил в порядок путь, накапливали знания посредством безмятежности. Знания рождались, но для действий не применялись. [Это] называется посредством знаний выращивать безмятежность. [Так] выращивали друг друга знания и безмятежность, и в гармонии с естественными законами появлялся их характер. Ведь свойства — это гармония, путь — естественные законы. Свойства вмещают в себе всё, [в том числе и] милосердие; в пути все естественные законы, [в том числе и] справедливость. [Когда] понимают справедливость, вещи сближаются, [появляется] преданность. [Когда] с чистой сущностью обращаются к чувствам, [появляется] музыка. [Когда] доверие проявляется во внешнем облике и форме и следует за красотой, [появляются] обряды. [Когда] обряды и музыка распространяются повсюду, в Поднебесной начинается смута. [Если] тот, кто исправляет [других], невежествен в своих свойствах, [его] свойства не распространяются. [Если же] распространяются, то вещи непременно утратят свой [природный] характер.

Люди древности ещё при хаосе вместе со [всеми] современниками обретали безмятежность и спокойствие. [Силы] жара и холода тогда соединялись в покое, души предков и боги не причиняли вреда, четыре времени года проявлялись умеренно, [вся] тьма вещей не страдала, ничто живое не умирало преждевременно. Хотя у людей и были знания, их нельзя было применить. Это и называлось высшим единством. В те времена не совершали деяний и постоянной была естественность. Когда же свойства стали ослабевать, в Поднебесной начали действовать Добывающий Огонь Трением {2} и Готовящий Жертвенное Мясо. [Люди] покорились, но утратили единство. Свойства упали ниже, и в Поднебесной начали действовать Священный Земледелец и Жёлтый Предок. [Люди] успокоились, но стали непокорными. Свойства упали ещё ниже, и в Поднебесной начали действовать [Высочайший] из [рода] Гончаров {3} и [Ограждающий] из [рода] Владеющих Тигром. Тут расцвели управление, просвещение и [тому подобное]. Рассеяли простоту, загрязнили чистоту, ушли от пути ради добрых Дел, воздвигли преграды для свойств ради действий, а затем отказались от [природного] характера и последовали за [своими] взглядами. Сердце [одного] узнавало сердце [другого], и знания стали недостаточными для успокоения Поднебесной. А затем к этому добавили ещё внешнюю красоту {4} и многознание. Внешняя красота уничтожила сущность, а многознание ослабило разум. И тогда в народе начались смуты и беспорядки, нельзя было вернуться к [природному] характеру и чувствам, вернуться к [их] началу. Отсюда видно, что мир потерял путь, а путь покинул мир. Мир и путь утратили друг друга. Как же могли владеющие путём поднять мир? Как же могли в мире поднять путь? Пути нечем было поднять мир, миру нечем было поднять путь. Даже если мудрый; не уходил в горы и леса, его свойства оставались скрытыми. Причина отнюдь не в том, что [он] сам скрывался. Те, кого в древности называли отшельниками, отнюдь не прятались и не скрывались, отнюдь не замыкали свои уста и не молчали, отнюдь не скрывали свои знания и [их] не обнаруживали. Это великое заблуждение [учения] о времени и судьбе {5}. Когда [учение] о времени и судьбе широко распространилось в Поднебесной, те, кто [стремился] возвратиться к единству, исчезли бесследно. Это не [учение] о времени и судьбе, а великое бедствие для Поднебесной! Тогда, уйдя в глубину [естественности], ожидали, храня высшее спокойствие. Таков путь к самосохранению. В древности те, кто хранил [в себе] путь, не приукрашивали свои знания красноречием, не терзали [всех] в Поднебесной своими знаниями, не истощали [своих] свойств знаниями. Им оставалось лишь остерегаться, пребывая в своём жилище, и [стараться] вернуться к своему [природному] характеру. Путь, конечно, не действует по мелочам, свойства, конечно, не познаются по мелочам. Малые знания вредят свойствам, а малые дела вредят пути. Поэтому и говорится: «Исправляй самого себя, и только». Радость целостности — это обретение желаемого. [Но] обретением желаемого в древности называли не [пожалование] колесницы с высоким передком и парадной шапки {6}, а только ту радость, к которой нечего добавить. Ныне же обретением желаемого называют [пожалование] колесницы с высоким передком и парадной шапки. [Но] колесница с высоким передком и парадная шапка принадлежат телу, не природному характеру. [Такие] вещи появляются случайно, на [какое-то] время. Временные — их приходу не воспрепятствовать, их ухода не остановить. Поэтому ради колесницы с высоким передком и парадной шапки нельзя давать волю [своим] желаниям, нельзя и прибегать к пошлости из-за нужды и стеснённого положения. И в том, и в другом [случае] радость [должна быть] одинаковой. [Она] лишь в отсутствии печали. Ныне же уход временного лишает [человека] радости. Отсюда видно, что даже радость его была бесплодной. Поэтому и говорится: «Те, кто теряет себя в вещах, утрачивают в пошлом [природный] характер». Таких назову людьми, [которые всё] ставят вверх ногами.

Глава 17

С осенними разливами

С осенними разливами сотни потоков переполнили Реку. [Она] разлилась так широко, что с одного берега и даже с островка не отличишь на другом берегу буйвола от коня. И тут Дядя Реки {1} возрадовался, считая, что у него [теперь] вся красота Поднебесной.

[Он] по течению двинулся к востоку и достиг Северного Океана. Взглянул на восток к не увидел воде конца. Тут Дядя Реки повертел головой, глядя на водный простор, вздохнул и обратился к [Северному Океану] Жо {2}:

— Простая поговорка гласит: «О пути узнал одну частицу и мнит, что с ним никто уж не сравнится», — это сказано обо мне. Я слышал к тому же, как мало ценили знания Конфуция, как презирали Старшего Ровного за [приверженность] долгу. Раньше я [этому] не верил, ныне же [убедился], узрев, как ты неисчерпаем. Не дойди я до твоих ворот, мне грозила бы опасность ещё долго терпеть насмешки тех, кто изучает великий путь.

Северный Океан Жо сказал:

— С Лягушкой из колодца не толкуй о море {3} — [её] предел лишь скважина. С букашкой не толкуй о зиме — [она] знает лишь [своё] время года. С ограниченным человеком не толкуй о пути, [он] связан [тем, чему его] обучили. Ныне, покинув [свои] берега, ты полюбовался великим океаном и понял своё ничтожество, [значит], с тобой можно поговорить о великом законе. В Поднебесной нет большего водного [пространства], чем океан. В него устремляется тьма потоков — неведомо, когда остановятся, — а [он] не переполняется. Из него вытекает [пучина] Задние Ворота — неведомо, когда иссякнет, а [он] не осушается. [Океан] не меняется ни весной, ни осенью, не знает ни наводнений, ни засухи. Даже измерить нельзя, насколько он превосходит реки и потоки. Но всё равно я никогда не считал себя огромным.

Сам [я] сравнивал себя с небом и землёй, с [силами] жара и холода, от которых получал эфир, и рядом с небом и землёй я [оказался] подобным камешку или деревцу на огромной горе. Увидев [себя] малым среди существующего, как мог [я] считать себя большим? Четыре моря в пространстве между небом и землёй не походят ли на впадины от камней посреди большого болота? А Срединные царства в центре [четырёх] морей не походят ли на зёрнышко в большом амбаре? Называя вещи, говорили: их тьма, к человеку же относили одно [название]. Людей всего девять областей, но [куда бы ни] проникали корабли и повозки, среди тех, кто питается зерном, человек был лишь одной [частью].

В сравнении с тьмой вещей не подобен ли человек кончику волоска на конской шкуре? {4} Вот к чему сводится всё [значение] деяний пяти предков, борьбы царей трёх династий, забот милосердных и хлопот служилых мужей. Вот почему [лишь] хвастовством [можно] считать и славу Старшего Ровного, отказавшегося от престола, и многознание Конфуция, [толковавшего] обо всём в речах. Не так ли и ты недавно хвастался массой [своих] вод?

— В таком случае, — спросил Дядя Реки, — можно ли [считать] небо и землю [самым] большим, а кончик волоска [самым] малым?

— Нет! — ответил Северный Океан Жо. — Ведь время бесконечно {5}, качества вещей безграничны {6}, в [их] участи нет постоянства, ни в конце, ни в начале не бывает одного и того же. Поэтому-то [обладающие] глубокими познаниями наблюдают и за близким и за далёким; маленькое [для них] — не мало, большое — не велико; [так] узнают, что качества бесконечны. Доказательств ищут и в современности, и в древности; древними не тяготятся, [хотя они] и отдалённые; [современные] собирают, не становясь на цыпочки; [так] узнают, что время бесконечно. Изучают пустое и полное; обретя, не радуются; утратив, не печалятся; [так] узнают, что в участи нет постоянства. Видя [жизнь как] ровную дорогу, не радуются при рождении и не считают бедой смерть; [так] узнают, что ни в конце, ни в начале не бывает одного и того же. Считают, что познанного человеком меньше, чем непознанного; что время его жизни не столь долгое, как время до его рождения. [Если] с помощью столь малого пытаются познать до конца столь крупное, то впадают в заблуждение и не могут удовлетвориться. Отсюда видно, достаточно ли познать кончик волоска, чтобы определить мельчайший зародыш, достаточно ли познать небо и землю, чтобы исчерпать величайшее пространство?!

— Верно ли говорят все те в мире, кто рассуждает: «Мельчайшая сущность не обладает формой, величайшее нельзя охватить»? — спросил повелитель Реки.

— Ведь [тот, кто], исходя из мельчайшего, взглянет на величайшее, — [его] не исчерпает, — ответил Северный Океан Жо, — [тот, кто], исходя из величайшего, взглянет на мельчайшее, [его] не разглядит. Ведь мельчайшее семя — это ничтожнейшее в малом; величайшее — это огромное в большом. Бывают случаи, когда различить [их] легко, ибо мелкие и крупные ограничиваются формой. Не обладающие формой не поддаются разделению для счёта: то, что нельзя охватить, не исчерпаешь в цифровой оценке. Крупнейшие из вещей можно выразить в словах; мельчайшие из вещей можно постичь мыслью. То, что нельзя ни выразить в словах, ни постичь мыслью, не зависит от [величины] крупной или мелкой. Поэтому-то большой человек не стремится причинить вреда людям, [но и] не проявляет излишней [своей] благосклонности и милосердия. Не действует ради выгоды [и] не презирает раба у ворот. Не сутяжничает из-за имущества и товаров, [но и] не кичится, уступая или [от них] отказываясь. В делах не прибегает к чужой [помощи, и] не кичится тем, что кормится [собственными] силами, не презирает жадных и алчных. В своих поступках отличается от [людей] пошлых [и] не кичится таким отличием. Следуя за толпой, не презирает говорунов и льстецов. Ранги и жалованье в мире не считает достойным поощрением; казни и позор не считает постыдными. Знает, что нельзя [точно] отделить правильное от неправильного, нельзя [точно] отличить малое от большого. [Я] слышал, что человек, [постигший] путь, остаётся неизвестным; что обладающий высшими свойствами [ничего] не обретает; что у великого человека нет самого себя — [таков] высший предел в ограничении [своей] доли.

— [Если не различать]: вещи ни по внешнему, ни по внутреннему, как же отделить благородных от презренных, как же отличить больших от малых? — спросил повелитель Реки.

— [Если] судить исходя из пути, — ответил Северный Океан Жо, — нет вещей благородных, нет презренных {7}. [Если] судить исходя из вещей, [то они] самих себя ценят, а других презирают. [Если] судить исходя из людских обычаев, [то] от самого [человека] не зависит, [быть ему] благородным или презренным. [Если] судить исходя из принятых различий и называть большими тех, кого считают большими, то [вся] тьма вещей окажется большой; [если] называть малыми тех, кого считают малыми, то [вся] тьма вещей окажется малой. [Так] узнаешь, что небо и земля — зёрнышко; [так] узнаешь, что кончик волоска — холм или гора. Так сравнивают по относительной величине. [Если] судить исходя из заслуг и называть заслуженными тех, у кого признают заслуги, то у [всей] тьмы вещей окажутся заслуги; [если] отрицать заслуги тех, у кого их отрицают, то у [всей тьмы] вещей [заслуг] не окажется. [Так], узнав, что Восток и Запад друг другу противоположны, но что ни тот ни другой отрицать нельзя, [можно] определить роль [каждого как] части. [Если] судить исходя из интересов [каждого] и одобрять тех, кого одобряют, то всю тьму вещей придётся одобрить; [если] осуждать тех, кого осуждают, то всю тьму вещей придётся осудить. [Так], узнав, что Высочайший и Разрывающий на Части каждый себя одобрял, но один другого порицал, [можно] увидеть, как властвовали [собственные] интересы. В старину Высочайший и Ограждающий уступили трон и остались предками, а Куай {8} уступил трон и погиб. Испытующий и Воинственный боролись и стали царями, а Бэйгун боролся и погиб. Отсюда видно, что обычай — уступать [трон] или бороться [за него], поведение Высочайшего или Разрывающего на Части нельзя принимать за [нечто] постоянное, [они] бывали то благородными, то презренными. Балкой можно протаранить городскую стену, но нельзя заткнуть нору — [таково] различие в орудиях. Рыжий Быстроногий и Рыжий Черногривый пробегали в день по тысяче ли, [но] мышей ловили бы хуже, чем дикая кошка, — [таково] различие в способностях. Сова и филин по ночам ловят блох, различают кончик волоска, а днём таращат глаза и не замечают даже гору, — [таково] различие в [природных] характерах. Поэтому и говорится: «Утверждать истинное и отрицать ложное, утверждать порядок и отрицать смуту — значит не понимать закона неба и земли, [природного] характера [всей] тьмы вещей». Ведь это то же самое, что утверждать небо и отрицать землю, утверждать [силу] холода и отрицать [силу] жара, — ясно, что это не годится. И всё же [об этом] толкуют, не переставая, [если] не дураки, так лгуны. Предки и цари по-разному передавали власть; при трёх династиях по-разному наследовали власть. Того, кто отличался от [своих] современников, кто шёл против обычаев, называли узурпатором; того, кто не отличался от современников, кто следовал обычаям, называли поборником справедливости. Помолчал бы [ты], Дядя Реки! Откуда тебе знать, где ворота благородного, а где — презренного, где дома малых, а где — великих!

— Что же мне в таком случае делать, а чего не делать? — спросил Дядя Реки. — Принимать или отказываться? Добиваться или отступать? Как же мне, в конце концов, быть?

— Что такое благородный? Что такое презренный? [Если] судить исходя из пути, назову это [лишь] развитием противоположностей, — ответил Северный Океан Жо. — Не упрямься в своих мыслях, [они] большое препятствие для пути. Что такое малые? Что такое великие? Это назову [лишь] благодарностью за дары <природы>. Не действуй всегда одинаково, разойдёшься с путём. [Будь] суров подобно [такому] государю в царстве, который не знает личного пристрастия. [Будь] удовлетворён подобно богу Земли во время жертвоприношения — для него нет личного счастья. [Будь] широк подобно бесконечности всех четырёх сторон, которой нет пределов. Охвати [всю] тьму вещей, [не вникая] кто кому помогает, кто кого поддерживает, — это назову беспристрастием. [Станешь относиться] ко [всей] тьме вещей беспристрастно, [разве окажутся] одна хуже, другая лучше? У пути нет ни конца, ни начала, у вещей есть смерть и рождение, их совершенство ненадёжно; то пустые, то полные, не [навечно] обретают свою форму. Годы нельзя повторить, время нельзя остановить. Увядание и рост, полнота и пустота, конец и начало — вот почему называем великой справедливостью, судим о [естественном] законе тьмы вещей. Жизнь вещи подобна стремительному бегу, [она] развивается с каждым движением, изменяется с каждым моментом {9}. [Ты спрашиваешь], что тебе делать? Чего не делать? Ведь в будущем, конечно, сам по себе изменишься.

— Но что же тогда ценного в пути? — спросил Дядя Реки.

— Познавший путь, — ответил Северный Океан Жо, — непременно постигнет [естественный] закон; постигший [естественный] закон непременно поймёт, что такое власть; понявший, что такое власть, не станет вредить себе из-за вещей. [Человека] настоящих свойств огонь не обожжёт, вода не утопит, ни холод, ни жар не причинят [ему] вреда, ни хищные птицы, ни дикие звери [его] не погубят. [Это] не значит, что они к нему [отнесутся] безразлично. [Это] значит, что [он] изучает опасное и безопасное, спокоен в счастье и в беде, осторожен, и приближаясь и удаляясь, и ничто [ему] не вредит. Поэтому и говорится: «Естественное — внутри, человеческое — вовне». Свойства зависят от природы; поняв, что в поведении естественное, а что человеческое, [обретёшь] корень в природном и твёрдость в свойствах. [Чем] топтаться на месте, [то] вытягиваясь, [то] сжимаясь, [лучше] вернуться к самому важному и поговорить о высшем.

— Что такое естественное? Что такое человеческое? — спросил Дядя Реки.

— У буйвола и у коня по четыре ноги, — ответил Северный Океан Жо, — это называют естественным. Конь в узде, буйвол с продырявленным носом — это называю человеческим. Поэтому и говорится: «Не губи природного человеческим, не губи естественного искусственным, не жертвуй собой ради приобретения». Тщательно сохраняй [природное], не теряй [его] — это назову возвращением к своему истинному.

Одноногий {10} позавидовал Сороконожке, Сороконожка позавидовала Змее, Змея позавидовала Ветру, Ветер, позавидовал Глазу, Глаз позавидовал Сердцу.

Одноногий сказал Сороконожке:

— Подпрыгивая на одной ноге, я передвигаюсь медленнее [тебя]. Как ты ныне [справляешься] со [своей] тьмой ножек?

— Не знаю почему, [но] я двигаюсь ныне с помощью естественного механизма, — ответила Сороконожка. — Разве ты не видел слюны? Когда плюют, [капельки] то крупные, точно жемчужины, то мелкие, точно туман, рассеиваясь, падают вниз. [Этих капель] нельзя и сосчитать.

Сороконожка сказала Змее:

— Я передвигаюсь на многих ногах. Почему же я не могу догнать тебя, у которой нет ног?

— [Мною] движет естественный механизм. Разве [его] можно изменить? И как бы я стала ходить ногами? — ответила Змея.

Змея сказала Ветру:

— Я передвигаюсь, шевеля своим позвоночником и рёбрами, как будто у меня есть [ноги]. [У тебя] как будто нет [ног], как же ты ныне, бушуя, поднимаешься с Северного океана и, бушуя, влетаешь на Южный океан?

— Да, я бушуя поднимаюсь с Северного океана и влетаю на Южный океан, — ответил Ветер. — Но ткни меня пальцем, и меня одолеешь; наступи на меня, и меня одолеешь, а ведь лишь я способен ломать огромные деревья и сносить большие дома. Поэтому великие победы одерживает [лишь] тот, кого не победит тьма мелочей. Одерживать великие победы способен лишь мудрый.

[Когда] Конфуций странствовал по [местности] Куан {11}, сунцы окружили его в несколько рядов, но [он], не прекращая, пел и перебирал струны.

— Почему [вы], учитель, развлекаетесь? — войдя, спросил Цзылу.

— Подойди, я тебе поведаю, — ответил Конфуций. — Я давно уже опасался беды, но не [смог её] избежать — [такова] судьба. Давно уже добивался удачи, но [её] не достиг — [таково] время. При Высочайшем и Ограждающем в Поднебесной не было неудачников, и [благополучия] добивались не знаниями. При Разрывающем на Части и Бесчеловечном не было людей удачливых, и не из-за недостатка в знаниях. Таково соотношение времени и обстоятельств. Ведь мужество рыболова в том, чтобы не избегать на воде встречи с драконом. Мужество охотника в том, чтобы не уклоняться на суше от тигра и носорога. Мужество героя в том, чтобы встретить смерть, точно жизнь, скрестив сверкающие клинки. Мужество мудрого в том, чтобы бестрепетно встретить великое бедствие, сознавая, что беда зависит от судьбы, а удача — от времени {12}. Останься [здесь], Ю! Моя судьба предрешена!

Но вскоре вошёл латник попрощаться и сказал:

— [Вас] приняли за Яна Тигра, поэтому и окружили. Ныне же снимаем [осаду]. — [Он] попросил разрешения проститься и ушёл.

Гунсунь Лун сказал царевичу Моу {13}:

— [Я], Лун, с юности изучал путь древних государей, [когда] вырос, понял поведение милосердного и справедливого. [Я] объединил тождество и различие, отделил твёрдость и белизну, [утвердил] истинное и неистинное, возможное и невозможное. [Я] утомился, [постигая] знания [всей] сотни школ, исчерпал мастерство в споре многих ораторов и счёл, что достиг высшей проницательности. Ныне же услышал речи Чжуанцзы и удивился, [так] они неясны. В чём [я] отстал [от него] — в красноречии, в знаниях? Не пойму! Ныне я больше не раскрою рта. Дозвольте спросить, в чём его секрет?

Царевич Моу облокотился о столик, глубоко вздохнул, взглянул на небо и, улыбнувшись, заговорил:

— Разве ты не слышал, что сказала Лягушка из обмелевшего колодца Черепахе из Восточного моря? «Почему бы, [вам], учитель, не зайти посмотреть, как я наслаждаюсь? [Я] выбираюсь наверх, прыгая по стенкам колодца, возвращаюсь, отдыхая в выбоинах стены, где выпал кирпич. Зайду в воду — доходит до подмышек, до подбородка; зайду в ил — утонет в нём и стопа и голень.

Никто кругом со мною не сравнится, ни червяки, ни головастики. К тому же то прыгать, то сидеть в разрушенном колодце, распоряжаться целой лужей — это высшее наслаждение!» Не [успела] ещё Черепаха из Восточного моря ступить левой ногой, как правое колено уже застряло. Тут [она] потопталась и, пятясь, стала рассказывать [Лягушке] о море: «Ведь так [оно] широко, что тысячи ли не хватит измерить его дали; так глубоко, что тысячи жэней не хватит достать до [дна]. Во времена Молодого Дракона за десять лет девять раз [случалось] наводнение, а воды [в море] не прибавилось; во времена Испытующего за восемь лет семь раз [случалась] засуха, а берега [его] не понизились. Много ли [пройдёт] времени, мало ли, сколько бы ни влилось, сколько бы ни вылилось, [море] не переменится. Вот какое огромное наслаждение [жить] в Восточном море». Тут, само собою разумеется, Лягушка из обмелевшего колодца испугалась и задрожала, как потерянная.

Не уподобляешься ли Лягушке из обмелевшего колодца с [твоими знаниями], недостаточными, чтобы] понять тончайшие речи учения, [со стремлением] каждый раз [показаться] острословом своего времени?

Да притом [тебе, — продолжал царевич, —] со знаниями, не[достаточными, чтобы] отграничить область истинного от неистинного, так же непосильно познать речи Чжуанцзы, как комару снести гору, а стоножке перегнать реку. Чжуанцзы же в своём мастерстве попирает Жёлтые источники; взмывает к дальним небесам, [для, него] нет ни юга, ни севера. Беспрепятственно проникая во [все] четыре стороны, погружается в неизмеримое, [для него] нет ни востока, ни запада. Начиная с изначального, возвращается ко всеобщему проникновению [эфира]. Ты же с трепетом просишь [рассказать о нём] для изучения, ищешь его, [чтоб отточить своё] красноречие. Не так же ли это мелко, как глядеть на небо через трубочку, как целиться шилом в землю? Уходи! Разве ты не слышал о том, как младшие сыновья из Шоулина {14} учились ходьбе в Ханьдане? Ещё не приобретя [в этом] царстве [нового] мастерства, утратили прежнюю [сноровку] в ходьбе, вернулись же ползком. [Если] теперь не уйдёшь, забудешь прежнее [искусство], потеряешь своё ремесло.

Гунсунь Лун удалился так стремительно, что не успел ни остановить языка, ни закрыть разинутого рта.

[Когда] Чжуанцзы удил в реке Бушуй {15}, от чусского царя прибыли два знатных мужа и передали [ему слова царя]: «хочу обременить [вас службой] в [моём] царстве».

Не выпуская из рук удочку и не оборачиваясь, Чжуанцзы так [им] сказал:

— Слыхал я, что в Чу есть Священная черепаха. Три тысячи лет как она мертва, и цари хранят [её] в храме предков [завёрнутую] в покровах в ларце. Что лучше для черепахи: быть мёртвой, чтобы почитали и хранили её панцирь, или быть живой и волочить хвост по земле?

— Лучше быть живой и волочить хвост по земле, — ответили знатные мужи.

— Вот и я хочу волочить хвост по земле {16}. Уходите! — заключил Чжуанцзы.

Чжуанцзы отправился повидаться с Творящим Благо, который служил советником в Лян. И кто-то предупредил советника:

— Идёт Чжуанцзы, [он] зарится на ваш [пост].

Творящий Благо перепугался. [Целых] три дня и три ночи обыскивал [он] страну.

Чжуанцзы явился к нему и спросил:

— Слыхал ли ты про птенца, что водится на юге и зовётся Юный Феникс? От Южного океана он летит к Северному, гнездится лишь на платане, питается лишь чистыми плодами, пьёт лишь из сладкого источника. И вот [этот] Феникс пролетал над Совой, подобравшей дохлую крысу, а та, посмотрев на него снизу, угрожающе крикнула: «прочь!» Ныне и ты угрожающе кричишь: «прочь!» Уж не думаешь ли отпугнуть меня от царства Лян?

Прогуливаясь с Творящим Благо по мосту через Хао {17} Чжуанцзы сказал:

— Пескари привольно резвятся, в этом их радость! {18}

— Ты же не рыба, — возразил Творящий Благо. — Откуда [тебе] знать в чём её радость?

— Ты же не я, — возразил Чжуанцзы. — Откуда [тебе] знать, что я знаю, а чего не знаю?

— Я не ты, — продолжал спорить Творящий Благо, — и, конечно, не ведаю, что ты знаешь, а чего не знаешь. Но ты-то не рыба, и не можешь знать, в чём её радость.

— Дозволь вернуться к началу, — сказал Чжуанцзы. — «Откуда [тебе] знать, в чём её радость?» спросил ты, я ответил и ты узнал то, что знал я. Я же это узнал, гуляя над [рекой] Хао.

Глава 18

Высшее счастье

Существует ли в Поднебесной высшее счастье? Существует ли возможность сохранить жизнь? Как же ныне действовать, на что опираться? Чего избегать, где задерживаться? Чего домогаться, от чего отказываться? Что любить, что ненавидеть?

Ведь в Поднебесной почитают богатство, знатность, долголетие, доблесть; любят покой, тонкие яства, изящные одежды, прекрасные лица, мелодичные звуки, а ненавидят бедность, низкое положение, преждевременную смерть, ничтожество; страдают, когда не могут беззаботно предаваться покою, вкушать тонкие яства, облачаться в изящные одежды, любоваться красавицами, наслаждаться музыкой. Лишённые всего этого охвачены страхом, предаются печали. Как глупо! Ведь всё это делается лишь для тела!

Ведь богачи, изнуряя себя чрезмерным трудом, собирают столько сокровищ, что не успевают ими воспользоваться, и [даже] телу они не нужны. Благородные проводят дни и даже ночи в размышлениях [о том, насколько они] доблестны. Как это чуждо [даже] телу!

Человек рождается вместе с горем, дожив до глубокой старости, тупеет. Как мучительно, не умирая, столь долго горевать. Насколько далеко от [его] тела то, что он делает.

[Все] в Поднебесной превозносят доблесть героев, пожертвовавших жизнью. Но я не знаю, воистину ли это доблесть, [если её] недостаточно, чтобы сохранить [свою] жизнь? Если считать это доблестью, [её] недостаточно, чтобы сохранить жизнь себе. А если не считать это доблестью, так [её] достаточно, чтобы сохранить жизнь другим. Поэтому и говорится: «[Если] искренним советам не внемлют, сиди покорно и не спорь». Ибо [У]Цзысюй стал спорить и погубил себя, а не спорил бы, не заслужил бы славы. Так существует ли в действительности доблесть?

Я не знаю, в том ли на самом деле счастье, что ныне в толпе делают и в чём [находят] счастье. Я наблюдаю за тем, что толпе нравится, за чем все бегут, вопреки опасности, точно боясь упустить. То, что все называют счастьем, для меня не счастье, хотя и не горе. Но существует ли на самом деле счастье? Я считаю настоящим счастьем недеяние {1}, а толпа считает это великим мучением. Поэтому и говорится: «Высшее счастье в отсутствии счастья, высшая слава в отсутствии славы» {2}. Хотя в Поднебесной нельзя определить, в чём истинное, а в чём неистинное, но в недеянии можно определить, что истинное, а что неистинное. Высшее наслаждение в сохранении жизни, но только недеяние приближает [это] к осуществлению. Дозвольте попытаться это объяснить.

Недеянием небо достигает чистоты, недеянием земля достигает покоя. При слиянии недеяния их обоих развивается [вся] тьма вещей. Неразличимо, неуловимо [они] исходят из ничего; неразличимы, неуловимы, не обладают образом. [Вся] тьма вещей зарождается в недеянии. Поэтому и говорится: «Небо и земля бездействуют и всё совершают» {3}. А кто из людей способен достичь недеяния?

У Чжуанцзы умерла жена и Творящий Благо [пришёл] её оплакивать. Чжуанцзы же сидел на корточках и пел, ударяя [в такт], по глиняному тазу.

Творящий Благо сказал:

— Мало того, что [вы] не оплакиваете умершую, [которая] прожила с [вами, своим] мужем до старости, и вырастила детей. Не слишком ли много [себе позволяете], предаваясь пению, отбивая такт о таз?

— Это не так, — ответил Чжуанцзы. — Могла ли меня не опечалить её кончина? [Но затем] я задумался о том, что [было] вначале, [когда она] ещё не родилась, не только не родилась, но ещё не обладала телом, не только телом, но даже и эфиром. Слитая с неразличимым, неуловимым, [стала] развиваться и обрела эфир, эфир развился и обрела тело, тело развилось и обрела жизнь. Ныне же прошла через новое развитие — смерть. Всё это сменяло друг друга, как времена года: весна и осень, лето и зима. И я понял, что плакать и причитать, когда она покоится в огромном доме; значит не понимать жизни. Поэтому и перестал.

Дядя Урод и Дядя Неразумный Одноногий {4} осматривали холм — Обитель мёртвых, где покоился Жёлтый Предок в пустынных местах на горе Союз Старших Братьев. И вдруг на левом локте [у Неразумного Одноногого] появилась опухоль {5}, и он задумался с удивлением, [будто] испугался.

— Страшишься её? — спросил Урод.

— Нет, — ответил Неразумный Одноногий. — Чего мне страшиться? Ведь жизнь [нами лишь] одолжена. Взяли в долг и живём, живущие — прах. Жизнь и смерть, [что] день и ночь. Мы с тобой посетили [того, кто уже] прошёл через изменение. Почему же мне страшиться изменения, когда оно меня коснулось?

Подходя к Чу, Чжуанцзы наткнулся на голый череп, побелевший, но ещё сохранивший свою форму. [Чжуанцзы] ударил по черепу хлыстом и [обратился] к нему с вопросами:

— Довела ли [тебя] до этого, учитель, безрассудная жажда жизни или секира на плахе, когда служил побеждённому царству? Довели ли тебя до этого дурные поступки, опозорившие отца и мать, жену и детей или муки голода и холода? Довела ли тебя до этого смерть, [после многих] лет жизни? — сказав это, Чжуанцзы лёг спать, положив под голову череп.

В полночь Череп явился [ему] во сне и молвил:

— Ты болтал, будто софист. В твоих словах — бремя [мучений] живого человека. После смерти их нет. Хочешь ли выслушать мёртвого?

— Да, — ответил Чжуанцзы.

— Для мёртвого, — сказал череп, — нет ни царя наверху, ни слуг внизу, нет для него и смены времён года. Спокойно следует он за годовыми циклами неба и земли. Такого счастья нет даже у царя, обращённого лицом к югу.

Не поверив ему, Чжуанцзы спросил:

— А хочешь я велю Ведающему судьбами возродить тебя к жизни, отдать тебе плоть и кровь, вернуть отца и мать, жену и детей, соседей и друзей?

Череп вгляделся [в него], сурово нахмурился и ответил:

— Кто пожелает сменить царственное счастье на человеческие муки!

Янь Юань отправился на Восток, в Ци, и Конфуций опечалился.

Цзыгун сошёл с циновки и задал вопрос:

— Осмелюсь ли [я], ничтожный ученик, спросить, почему [Вы], учитель, опечалились, когда Хой отправился на Восток, в Ци?

— Вопрос ты задал хорошо! — ответил Конфуций. — [Я], Цю, одобряю слова, когда-то сказанные Гуаньцзы: «В малый мешок не вместить [ничего] большого, с короткой верёвкой не зачерпнуть [воды] в глубоком [колодце]». Да, это так. Телом [человек] следует за тем, что предназначено судьбой, ничего не добавишь, ничего не убавишь. Я опасаюсь, что Хой заговорит с правителем Ци о пути Высочайшего, Ограждающего, Жёлтого Предка, станет повторять речи Добывающего Огонь Трением и Священного Земледельца. [В этих идеалах] царь будет искать себя, но не найдёт. А не найдя, станет подозревать Хоя, а заподозрив, казнит.

Разве ты не слышал [о том], как в старину в окрестностях [столицы] Лу опустилась морская птица {6}. Лусский правитель сам её встретил и устроил для неё пиршество в храме предков. Чтобы усладить [её] музыкой, исполнили девять [тактов мелодии «Великое] Цветение»; чтобы угостить, приготовили жертвенных животных {7}. Но у птицы рябило в глазах, [она] грустила, не решилась проглотить ни одного куска, не смогла выпить ни одной чарки и через три дня умерла.

Вот что значит кормить птицу тем, чем питаешься сам, а не тем, чем кормится птица. Ведь чтобы кормить птицу так, как она кормится сама, нужно [предоставить ей] гнездиться в глухом лесу, бродить по отмелям, плавать по рекам и озёрам, кормиться угрями и мелкой рыбой, летать в косяке и опускаться отдыхать на приволье. Ведь ей человеческая речь неприятна, что [ей] делать среди этого шума? [Если] исполнять «Восход солнца» и девять [тактов мелодии «Великое] Цветение» на берегах [озера] Дунтин, то птицы от них разлетятся, звери разбегутся, рыба уйдёт в глубину. Только люди, заслышав их, окружат [певцов] и станут на них смотреть.

Рыба под водой живёт, а человек под водой умирает. [Они] друг от друга отличаются, а поэтому любят и ненавидят не одно и то же. Поэтому-то прежде мудрые не считали одинаковыми ни способности, ни занятия. Названия [у них] отражали сущность, а должное соответствовало [природе]. Поэтому и говорили, что [тогда] порядок был разумным, а счастье — прочным.

Лецзы, странствуя, решил закусить у дороги и заметил столетний череп. Отогнув полынь и указав на него, Лецзы сказал:

— Только мы с тобой и понимаем, что нет ни рождения, ни смерти. Обрёл ли ты действительно печаль [смерти]? Обрёл ли я действительно радость [жизни]?

Есть мельчайшие семена {8}. Попадая в воду, [они] соединяются в перепончатую ткань; на грани с сушей приобретают покров лягушки, раковину [моллюска]; на горах и холмах становятся подорожником. Подорожник, обретя удобрение от гнилого, становится [растением] воронья нога. Корни вороньей ноги превращаются в земляных и древесных червей, а листья — в бабочек, бабочки также изменяются и становятся насекомыми. Когда [насекомые] родятся у соляного поля <у очага>, то будто сбрасывают кожу и называются [насекомыми] цюйдо. Цюйдо через тысячу дней превращается в птицу, её имя — ганъюйгу. Слюна ганъюйгу становится сыми, а сыми превращается в [насекомое] илу в пищевом уксусе, а от него — [насекомое] хуанхуан пищевого уксуса, а от него [насекомое] цзюю. [Насекомое] моужуй порождает вошь на тыквах. [Растение] янси, соединяясь со старым бамбуком, не дававшим ростков, порождает тёмную собаку, тёмная собака — барса, барс — лошадь, лошадь — человека. Человек же снова уходит в мельчайшие семена. [Вся] тьма вещей выходит из мельчайших семян и в них возвращается.

Глава 19

Понимающий [сущность] жизни

Понимающий сущность жизни не занимается бесполезным; понимающий сущность судьбы не занимается тем, к чему незачем прилагать знаний. Для поддержания тела, прежде всего необходимы вещи, но бывает, что тело не поддерживают, [хотя] вещей в избытке. Чтобы жить, следует прежде всего не расставаться с телом, но бывает, что теряют жизнь и не расставаясь с телом.

От прихода жизни нельзя отказаться, её ухода не остановить. Увы! Ведь в мире считают, что пропитания тела достаточно для поддержания жизни, хотя пропитания тела, разумеется, недостаточно для поддержания жизни. Почему же в мире считают это достаточным? И [почему] неизбежно все так поступают, хотя этого и недостаточно? Ведь тому, кто хочет избежать забот о теле, лучше всего уйти от мира. Уйдя от мира, избавляешься от бремени. Избавившись от бремени, становишься прямым и ровным. Став прямым и ровным, вместе с другими обновишься. Обновившись же, станешь близок [пути]. Но стоит ли оставить дела? Стоит ли забыть о жизни? [Да]. Оставив дела, перестанешь утруждать своё тело; забыв о жизни, не утратишь сущности. Ведь сохранив целостным тело, восстановив сущность, сольёшься в единое целое с природой. Ведь небо и земля — отец и мать [всей] тьмы вещей. [Когда они] объединяются — образуется тело, [когда] разделяются — образуется [новое] начало. Сохранение без утраты тела и сущности называется [сохранением] способности к движению. Сущность, и снова сущность, и возвращение, чтобы уподобиться природе.

Учитель Лецзы спросил Стража Границы:

— Настоящий человек идёт под водой и не захлёбывается, ступает по огню и не обжигается, идёт над тьмой вещей и не трепещет. Дозвольте спросить, как этого добиться?

— Этого добиваются не знаниями и не ловкостью, не смелостью и не решительностью, а сохранением чистоты эфира, — ответил Страж Границы. — Сядь, я тебе [об этом] поведаю. Всё, что обладает формой и наружным видом, звучанием и цветом, — это вещи. [Различие] только в свойствах! Как же могут одни вещи отдаляться от других! Разве этого достаточно для превосходства [одних над другими]? Но разве могут [другие] вещи остановить того, кто сумел понять и охватить до конца [процесс] создания вещей из бесформенного, [понять, что процесс] прекращается с прекращением изменений? Держась меры бесстрастия, скрываясь в не имеющем начала времени, тот, <кто обрёл истину>, будет странствовать там, где начинается и кончается тьма вещей. [Он добивается] единства [своей] природы, чистоты своего эфира, полноты свойств, чтобы проникать в [процесс] создания вещей. Природа у того, кто так поступает, хранит свою целостность, в жизненной энергии нет недостатка. Разве проникнут в его [сердце] печали!

Ведь пьяный при падении с повозки, даже очень резком, не разобьётся до смерти. Кости и сочленения [у него] такие же, как и у [других] людей, а повреждения иные, ибо душа у него целостная. Сел в повозку неосознанно и упал неосознанно. [Думы о] жизни и смерти, удивление и страх не нашли места в его груди, поэтому, сталкиваясь с предметом, [он] не сжимался от страха. Если человек обретает [подобную] целостность от вина, то какую же целостность должен он обрести от природы. Мудрый человек сливается с природой, поэтому ничто не может ему повредить.

Мститель не станет ломать [мечей] Мо[се] и Гань[цзян] {1}. Подозрительный не станет гневаться на сброшенную ветром черепицу. [Если] в Поднебесной [всего] будет поровну {2}, не станет ни смуты — нападений и войн, ни казней — убийств, обезглавливания. Значит, путь развивает не человеческую, а естественную природу. С развитием природного рождаются свойства, с развитием человеческого появляются разбойники. [Если] не пресыщаться естественным, не пренебрегать человеческим, народ станет близок своей истинной [природе].

Направляясь в Чу, Конфуций вышел из леса и заметил Горбуна, который ловил цикад, будто [просто] их подбирал.

— Как ты искусен! — воскликнул Конфуций. — Обладаешь ли секретом?

— Да! У меня есть секрет, — ответил ловец цикад. — В пятую-шестую луну кладу на коконы [цикад] шарики. [Из тех, на которые] положу два [шарика] и [шарики] не упадут, теряю немногих; [из тех, на которые] положу три [шарика] и [шарики] не упадут, теряю одну из [каждых] десяти; [тех же, на которые] положу пять шариков и не упадут, [ловлю всех просто], будто подбираю. Я стою, словно старый пень, руки держу, словно сухие ветви. Как бы ни велика была вселенная, какая бы тьма тварей в ней ни существовала, мне ведомы лишь крылатые цикады. Почему бы мне их не ловить, [если] ничто [другое] не заставит меня шевельнуться, ни на что в мире я не сменяю крылышки цикады!

— Вот каковы речи того Горбуна! Воля его не рассеивается, а сгущается в душе! — воскликнул Конфуций, обернувшись к своим ученикам.

Янь Юань рассказал Конфуцию:

— Когда я переправлялся через пучину Глубина кубка, Перевозчик правил лодкой, как бог. Я спросил его: «Можно ли научиться управлять лодкой?» «Да, — ответил он. — У прекрасного пловца [к этому] особые способности, а если это водолаз, то [он] примется управлять лодкой, даже не видав её прежде в глаза». Я спрашивал [ещё], но [он] мне более не отвечал. Осмелюсь ли задать вопрос: «Что это означает?».

— «У прекрасного пловца [к этому] особые способности», — ответил Конфуций, — [означает, что он] забывает про воду; «а если это водолаз, то [он] примется управлять лодкой, даже не видав её прежде в глаза» — для него пучина подобна суше, а опрокинутая лодка — скользящей назад повозке. Пусть перед ним опрокидывается и скользит тьма [вещей], это даже не привлечёт его внимания; куда бы ни направился, всё станет делать играючи.

Мастер игры [со ставкой] на черепицу станет волноваться при игре на [серебряную] застёжку и потеряет рассудок при игре на золото. Искусство одно и то же, но стоит появиться ценному, и внимание перейдёт на внешнее. Внимание же к внешнему всегда притупляет [внимание к] внутреннему.

Тянь Кайчжи встретился с чжоуским царём Величественным {3} и царь спросил [его]:

— Что ты слышал от жреца Шэня, когда с ним прогуливался? Мне говорили, он изучает долголетие.

— Что [я], Кайчжи, мог слышать от учителя? [Ведь я] стоял с метлой, прислонясь к воротам, — ответил Тянь Кайчжи.

— Не уклоняйся, Тянь, — сказал царь. — Мне хочется об этом услышать.

— [Я] слышал от учителя, — заговорил Кайчжи, — что умеющий поддерживать жизнь подобен пастуху: смотрит за отстающими овцами и их подгоняет.

— Что это значит? — спросил чжоуский царь Величественный.

— Одинокий Барс {4} жил в Лу на высокой горе, пил [лишь] воду, ни с кем не делил наживы. Прожил лет до семидесяти, а выглядел будто младенец. Но на беду повстречался с голодным тигром. Голодный тигр убил его и сожрал. Жил [там и] Чжан Смелый. На высоких воротах [у него] висели тонкие занавеси, и каждый к нему заходил. Прожил лет до сорока и умер от болезни — лихорадки. Одинокий Барс поддерживал своё внутреннее, а тигр съел его внешнее. Смелый поддерживал своё внешнее, а болезнь напала на его внутреннее. Оба они не подгоняли своё отстающее.

Конфуций сказал:

— Не уходить и не таиться, не выходить и не красоваться, выситься посередине, будто сухое дерево, — тот, кто усвоит эти три [условия], непременно достигнет высшей славы. Ведь перед опасной дорогой, где из десяти убивают одного, отцы и сыновья, старшие и младшие братья предостерегают друг друга и осмеливаются выходить только со многими воинами и слугами. Не есть ли это знание об опасности, которой подвергается человек? Но сколь заблуждается тот, кто не умеет предостеречь [людей], возлежащих на циновках во время еды и питья!

Жрец Сородич {5} в парадной одежде и в шапке, войдя в хлев для жертвенных животных, спросил Кабана:

— Зачем ты страшишься смерти? Разве тебе не нравится, что три луны я стану тебя откармливать, десять дней буду поститься, три дня бодрствовать, а [уж потом], подостлав белый пырей, возложу твои лопатки и крестец на резную жертвенную подставку?

Заботившийся о Кабане сказал:

— Лучше кормиться отрубями и мякиной, да оставаться в хлеву!

Заботившийся о самом себе сказал:

— Хорошо бы жить почитаемым, обладателем колесницы с высоким передком и парадной шапки, а умереть — пусть похоронят в гробу на разукрашенной погребальной колеснице.

Заботившийся о себе предпочёл то, от чего отказался Заботившийся о Кабане. Чем же он отличается от Кабана?

Гуань Чжун правил колесницей, [когда царь] Хуаньгун охотился на болоте и увидел духа. Царь дотронулся до руки Гуань Чжуна и спросил:

— Видел ли [ты] что-нибудь, Отец Чжун?

— [Я, Ваш] слуга, ничего не видел, — ответил Гуань Чжун.

Вернувшись, царь лишился сознания, заболел и несколько дней не выходил.

Среди цисских мужей был Хуанцзы Обвинитель Гордыни {6}, который сказал:

— Как мог дух повредить царю? Царь сам себе повредил! Ведь от гнева эфир рассеивается и не возвращается, поэтому [его] и не хватает. [Если], поднявшись, [эфир] не спускается, человек становится вспыльчивым; [если], опустившись, не поднимается, человек становится забывчивым; [если], не поднимаясь и не опускаясь, остаётся в середине, в сердце, [человек] заболевает.

— Но существуют ли тогда духи? — спросил царь.

— Существуют, — ответил Хуанцзы. — У озера есть Соломенный Башмак {7}, у очага — Высокая Причёска, в куче сора во дворе обитает Гром, в низине на северо-востоке на берегу реки прыгает Лягушка; в низине на северо-западе обитает Домовой; в реке есть Водяной; на холмах — Разноцветная Собака, в горах — Одноногий, в степях — Двуглавый Змей, на болотах — Извивающийся Змей.

— Разреши узнать, как выглядит Извивающийся Змей? — задал вопрос царь.

— Извивающийся Змей, — ответил Хуанцзы, — толщиной со ступицу, а длиной с оглоблю, одет в фиолетовое платье и пурпурную шапку. По природе он злой. Как заслышит грохот колесницы, встаёт стоймя, охватив голову. Тот, кто его увидит, станет [царём] царей.

— Вот его-то [я], единственный, и увидел, — сказал царь и захохотал. Тут [он] оправил на себе одежду и шапку и уселся рядом с Хуанцзы. День ещё не кончился, а болезнь незаметно прошла.

Цзи Синцзы тренировал бойцового петуха для царя. Через десять дней [царь] спросил:

— Готов ли петух?

— Ещё нет. Пока самонадеян, попусту кичится.

Через десять дней [царь] снова задал [тот же] вопрос.

— Пока нет. Бросается на [каждую] тень, откликается на [каждый] звук.

Через десять дней [царь] снова задал [тот же] вопрос.

— Пока нет. Взгляд ещё полон ненависти, сила бьёт через край.

Через десять дней [царь] снова задал [тот же] вопрос.

— Почти [готов]. Не встревожится, пусть даже услышит [другого] петуха. Взгляни на него — будто вырезан из дерева. Полнота его свойств совершенна. На его вызов не посмеет откликнуться ни один петух — повернётся и сбежит.

Конфуций любовался в Люйляне [водопадом]; струи спадают с высоты в три тысячи жэней, пена бурлит на сорок ли. Его не могут преодолеть ни кайманы, ни рыбы, ни черепахи — морские или речные. Заметив там пловца, [Конфуций] подумал, что тот с горя ищет смерти, и отправил своих учеников вниз, чтобы его вытащить. [Но тот] через несколько сот шагов вышел (из воды) с распущенными волосами, запел и стал прогуливаться у дамбы.

Конфуций последовал [за ним] и [ему] сказал:

— Я принял тебя за душу утопленника, но вгляделся: ты — человек. Дозволь задать вопрос: владеешь ли секретом, [как] ходить по воде?

— Нет, — ответил пловец. — У меня нет секрета. От рождения — это у меня привычка, при возмужании — характер, в зрелости — это судьба. Вместе с волной погружаюсь, вместе с пеной всплываю, следую за течением воды, не навязывая [ей] ничего от себя. Вот почему я и хожу по воде.

— Что означает «от рождения — это привычка, при возмужании — характер, в зрелости — это судьба?» — спросил Конфуций.

— Я родился среди холмов и удовлетворён [жизнью] среди холмов — [такова] привычка; вырос на воде и удовлетворён [жизнью] на воде — [таков] характер; это происходит само по себе, и я не знаю почему — [такова] судьба.

Плотник Счастливый вырезал из дерева раму для колоколов. Любовавшиеся рамой поражались [его искусству], будто сделали её духи или боги.

Увидел раму луский царь и спросил:

— Какой секрет помог тебе её вырезать?

— Каким секретом могу обладать [я, Ваш] слуга, рабочий человек? И всё же был один. [Я, Ваш] слуга, задумав вырезать раму для колоколов, не смел напрасно расходовать свой эфир и должен был поститься, чтобы обрести покой. Постился сердцем три дня и [уже] не смел думать о [получении мною], Счастливым, награды — ранга и жалованья; постился пять дней и [уже] не смел думать о хвале или хуле, удаче или неудаче; постился семь дней и вдруг забыл о самом себе, своём теле, руках и ногах. И не стало [для меня] ни царского двора, ни того, что отвлекало и смущало, исчезло всё внешнее. И тогда [я] отправился в горы, в леса, приглядываясь к природному характеру [деревьев]. И в лучшем по форме и сущности [дереве] передо мной предстала воочию рама [музыкального инструмента] {8}. Иначе пришлось бы [от замысла] отказаться. И тут [я] приложил руки, естественное [во мне] соединилось с естественным [в дереве], и [музыкальный] инструмент был создан сосредоточием жизненной силы. Вот он!

Просо из Восточной Степи представился Достойнейшему как колесничий {9}. [Он ездил] вперёд и назад, точно по отвесу, [делал] повороты направо и налево, точно по циркулю. Достойнейший подумал, что в красоте линий [у него] нет погрешностей, и велел ему вернуться, проделав сотню поворотов.

Янь Врата Бытия, повстречавшись с колесницей, явился [к царю] и сказал:

— Просо скоро загонит коней.

Царь промолчал.