Доклад генпрокурору Денисов Вячеслав
Константин Константинович перематывал пленку ровно столько, сколько нужно было Кряжину для того, чтобы догадаться о заранее подобранном для него репертуаре. Три аккорда, четко вписывающихся в канву повествования, зазвучали в просторном помещении.
- И схватится бедная мать за сердце,
- И вскинется стая ворон над полем,
- А у калитки захлопает дверца:
- Ваш сын погиб в ДРА героем...
– Это из военного прошлого Павла Федоровича, – продолжил музыкально-биографический экскурс Каргалин.
Но Кряжин вдруг прервал его и повел речь совершенно не о душевном:
– Скажите, Сергей Мартемьянович, а какой пост занимал он в блоке «Отчизна»?
Казалось даже, что он этим вопросом привел председателя в растерянность.
– Павел Федорович? – повторил Каргалин, но тут же вошел в деловой ритм предложенной темы и уже спокойно отчеканил: – Он был сопредседателем блока.
– То есть, как я понял, сопредседателей у вас было двое? – Кряжин стал располагать на столе папку так, чтобы ни у кого из присутствующих не осталось сомнений в том, что он здесь надолго.
Каргалин посмотрел на Константина Константиновича, потом в окно, и объяснил:
– Нет, вы не правы. Видите ли, в чем дело... Мы решили, что два сопредседателя, это... как бы сказать. Недемократично, что ли. Либо один, либо другое нечетное число. Но, поскольку наш блок не настолько многочислен («к сожалению» – светилось на его лице), на съезде было решено избрать три сопредседателя. Ими стали я, Павел Федорович и Константин Константинович. Так мы избежали возможности авторитарного управления и необходимости вводить единицы заместителей. Несмотря на единое политическое руководство, я отвечал за общее управление, Константин Константинович Рылин ведал вопросами идеологической работы, а Оресьев... – Каргалин вздохнул и снова посмотрел на продолжающего стоять соратника по блоку. – Оресьев отвечал за связь с регионами.
Кряжин отметил, что впервые за все время разговора потерпевшего назвали по фамилии. Более того, у сопредседателя по общему управлению при упоминании этой фамилии в деловом контексте вырвался какой-то странный вздох. Сработала либо партийная привычка серьезного ко всему отношения, избавиться от которой не помешала даже смерть, либо Оресьев связывал что-то не так. Или не то, что связывать было нужно. Чирк!.. – в блокноте памяти «важняка» виртуальный карандаш сделал маленькую пометку.
– А что я должен был бы делать, возложи на меня такую обязанность, как связь с регионами? – проговорил Иван Дмитриевич, выискивая взглядом пепельницу.
Пепельницу нашли, и Кряжин закурил без всякого стеснения, потому что, войдя в это помещение, он сразу уловил тот старящий комнаты запах, который образуется лишь от постоянного курения.
К.К. Рылин, наконец-то, сел, заняв место через два стула от Каргалина, и сразу после этого образовалось то, на что Кряжин, следуя в Думу, надеялся. Появилась атмосфера работоспособности и деловитости, лишенная лирики, страстей и призывов к общественности – «знаете, каким он парнем был?». Отвечать на поставленный вопрос, по праву старшего среди оставшихся в живых сопредседателей, решился Каргалин.
Вообще, наблюдая за этими двумя людьми, Кряжин сразу уяснил для себя две вещи. Первое: меж ними отсутствуют разногласия вплоть до бытового уровня. Скажи С.М. К.К. : «Чай сегодня будем пить цейлонский, а не индийский!» – и К.К. направится искать индийский чай, на котором непременно должно быть написано: «цейлонский». Второе: верховодит здесь Каргалин. И портреты наверняка он велел расставить и указал – куда именно, и за цветами посылал, советуя, какие взять, чтобы они соответствовали моменту.
– Понимаете ли, в чем дело...
Иван Дмитриевич, вскормленный русской литературой и сам владеющий мастерством вести разговоры с вывертом, был уверен: когда разговор с тобой начинают с общепринятого среди политиков и других категорий неоткровенных граждан идиоматического оборота «понимаете ли», можно быть уверенным в том, что тебя считают за полного придурка или хотят развести на полную катушку, как лоха. Именно по этой причине Кряжин мгновенно натянул на лицо маску имбецила и наклонил набок голову. Так больше наговорят.
– Связь с регионами – труднейшее направление в деятельности политических движений...
Кряжин кивнул, и пепел упал на столешницу. Стараясь уместиться в паузу, которую ему специально для этого выделил Сергей Мартемьянович, следователь по особо важным смахнул пепел в руку и ссыпал в пепельницу.
– В связи с постоянной телевизионной агрессией правительственных каналов, пышущих ложью и откровенными призывами к гражданам лечь под власть, необходимо постоянно информировать электорат о действительном положении вещей. О направлениях политики блока «Отчизна», которому отдали свои голоса более шести процентов граждан, об исполнении наказов, о грабительских, захватнических, по отношению к селу, устремлениях действующего кабинета министров...
– Я не понял, – поморщился Кряжин. – Вы – аграрии?
Вероятно, «важняк» с мятым лицом из Генпрокуратуры был не единственным, кто задавал подобный вопрос, потому как Сергей Мартемьянович ответил сразу и без раздумий:
– Каждый, кто заботится о народе, людях, населении, будь он аграрием или либерал-демократом, будет заботиться о земле и селе. Это истоки нашей независимости. Вы знаете, сколько курей мы ежегодно закупаем в Америке?
О «курях» Кряжин знать не хотел, он только что убедился в том, что блок «Отчизна» – маленький агрегат, искусственно вживленный властью в организм оппозиционных сил Государственной думы. Власть преуспела и здесь. Образуется группа людей, именуется блоком, наделяется необходимым количеством голосов на выборах и, как искусственная почка, вживляется в противоборствующую оппозицию. Кряжин знал давно: количество закупаемых в США кур, общий размер суммы, на которую опустили ваучерами население, количество умирающих за год людей по сравнению с тринадцатым годом – это азы школы ликбеза для политиков, созданных, как клоны, для проведения развальных мероприятий внутри стана врага.
Вы знаете, сколько курей (курей! – чтоб я сдох! – подумал Кряжин) мы ежегодно закупаем в Америке?
А вы знаете, сопредседатель, что народ, люди и население – это одно и то же, и такое количественное упоминание одного и того же понятия используется лишь теми политиками, которые не отвечают за свои слова? Бесполезная оттяжка времени перед смертью в надежде на то, что если повторять одно и то же в разных формах, то на третий раз кто-то все-таки поверит.
– Я так и не понял, чем занимался Оресьев, – делая вид, что разочарован собственной бестолковостью, тихо произнес Кряжин.
А Каргалин сделал вид (и К.К. Рылин его в этом поддержал), что слишком человечен и политически терпелив для того, чтобы выражать отрицательные эмоции. Даже в этот тяжелый для блока период. Он сделал вид, что привык общаться с такими тугодумами. И объяснять по нескольку раз – его обязанность как депутата. Такой уж у нас электорат, мол, подмороженный. Но он наш, и мы его не предадим (не бросим, не кинем).
– Понимаете ли, в чем дело. Работа с руководителями в субъектах Федерации, поддержка политического течения, на которое они опираются, – важный момент в деятельности любой партии. Работа на местах, если вам угодно. Человек, занимающийся установкой и поддержанием таких связей, должен обладать достаточной выдержкой, интеллектом, работоспособностью и мобильностью. Таким был Павел Федорович. Находить контакт с людьми любого ранга он умел сразу, по всей видимости, от него исходило некое обаяние, если хотите. Не буду скрывать, я понимаю, с кем сейчас разговариваю, – на лице главного сопредседателя появилась печать достоинства. – Тем не менее скажу то, что знают все, но сказать не решаются. От помощи из регионов зависит будущее и настоящее каждой партии. Этими вопросами также заведовал покойный Павел Федорович.
«Политическое течение», – почему-то из пламенной речи Каргалина Кряжин выделил именно это. – «Именно т е ч е н и е, а не движение, он правильно сказал, не ошибся».
Следователь уже не слушал Каргалина, тот был ему неинтересен. Говорит длинно, громко, хотя кажется – стонет, и все больше – жвачка. Понятно, что разговорить его можно будет лишь одним способом – обычным для любой прокуратуры. А пока этот, с позволения сказать, сопредседатель, будет вешать лапшу до бесконечности. Спроси его сейчас о конкретных контактах Оресьева, тот снова втянет во впалую грудь воздуха на пять воздушных шариков и начнет мести языком до полного истощения. Школа... Регионы, субъекты Федерации, село...
Кряжин вдруг выдернул из папки лист бумаги и положил перед Каргалиным.
– Характеристику на Павла Федоровича.
– На мертвого? – изумился тот.
– В смысле – о нем либо хорошо, либо ничего? – не меньше собеседника удивился Иван Дмитриевич. – Но вы же только что говорили, что он будет жив в ваших сердцах вечно? Я слышал, когда заходил!
Каргалин медленно, словно делал выбор – писать или перед этим кому-нибудь позвонить, – подтянул лист к себе. Кряжин между тем сцепил пальцы и с едва заметным прищуром посмотрел на Сергея Мартемьяновича.
– Меня в данный момент не интересует, как он относился к спорту, алкоголю и сколько воспитывал детей. Перечислите, пожалуйста, конкретные направления его работы, конкретные дела и как он себя в этом зарекомендовал.
Каргалин был на десяток лет постарше, а потому самому себе казался на десяток лет умнее.
– Вы поймите, сейчас так сложно прийти в себя. Я не могу все вспомнить в минуту, когда в соседней комнате стоит гроб Павла... Дайте время до завтра, я успокоюсь и все напишу. Опять же, документы поднять нужно, а тут теряешься от одной мысли о том, как объяснить людям на местах, что депутата убили...
– Я объясню людям, – пообещал Кряжин. Играть роль дубоватого служаки он решил до конца. – Все объясню. Но вы меня тоже поймите – сроки следствия идут, не до условностей. Тут от одной мысли теряешься, что горячие следы стынут, а преступник гуляет на свободе... Значит, связь с селом, говорите?
Каргалин, поняв, что с дураком разговаривать бесполезно, подтянул к себе лист и вынул из кармана перо. Не успел он опустить его острие на бумагу, как был вынужден вздрогнуть – «важняк» из Генпрокуратуры хлопнул себя по лбу и пробормотал:
– Вот, черт!.. забыл. Вас же трое сопредседателей было. Возьмите и вы листок, Константин Константинович. То же самое, если не трудно.
Оп-па... Это, ребята, тоже школа.
Иван Дмитриевич смотрел в окно и наслаждался напряжением, застывшим на лицах политических руководителей. Чувствовал себя как в школе в роли учителя математики. Идет контрольная, и двое красавцев из старшего класса на первой парте теряются от мысли, как списать, когда преподаватель в метре от них. Не нужно умных лиц делать, господа сопредседатели. Покруче видели. И не таких разводили.
Не ожидали, это понятно. Думали, будет как принято у цивилизованных людей, как по телевизору: сначала одного на допрос, потом второго... Ну, так все ответы на все вопросы подготовить недолго. Главное, говорить об одном и том же, думать об одном и том же и не ляпать чего не следует. Грехов никаких за блоком нет, но, исходя из последних политических событий, уверенным за то, что тебя не возьмут когтистой лапой за причинное место, нет никакой. Поэтому, главное – не импровизировать. Каждое лишнее слово – очередная петелька для прокурорских крючков.
А на поверку получилось как-то глупо. Двое пожилых и опытных людей, Сергей Мартемьянович и Константин Константинович, скорее всего, написали всего помаленьку, собрав из осколков воспоминаний почти всю мозаику. А не писать нельзя – еще, чего доброго, этот дурак в подозрения ударится. Сиди вот сейчас, С.М., пиши, и думай, чего К.К. напишет, а чего не напишет...
Идиотизм какой-то! – появись на столе протокол, можно было сказать – товарищ, а не пошел бы ты на Большую Дмитровку за повесткой? Тут людей оплакивают, а ты с бланками шкурными суешься! А вышло как-то, на самом деле, глупо: протокол не появился, а двое первых людей за десять минут написали больше, чем надумали бы для протокола. И не откажешь ведь – характеристику просят, а не показания...
Собрал листки следователь, стал прощаться. Напомнил о том, что встреча не последняя, поблагодарил за участие в следствии в столь трудный для блока период, с визгом застегнул папку и вышел первым. Когда ситуация ясна в той части, что ничего ясного не узнаешь, лучше сразу уходить, взяв от встречи по максимуму.
А уже в дверях снова огорошил. Распахнул дверь в комнату плача и спросил у С.М. и К.К. – громко спросил, чтобы все слышали:
– Кто у вас занимается входящей и исходящей документацией?
Пришлось познакомить его с Ингой Андреевной Матыльской, которая встала со стула раньше, чем на нее указал перст С.М.
Отобрал Кряжин бумагу и у нее.
– О чем спрашивал? – в сердцах спросил Сергей Мартемьянович у Матыльской сразу по уходе следователя.
Та пожала плечами:
– Интересовался, помогли ли Софьянову грязевые ванны. Я сказала, что не помогли, потому что в Ессентуках он занимался не телом, а делом.
– Что? – опешил Каргалин. – Откуда он знает, что Софьянов был в Ессентуках? Чем еще интересовался?
– Спросил, насколько сильны позиции представителя нашего блока Эргашева в Костроме. Говорит, был в Костроме, спрашивал у Зиновьева, и тот сказал, что они двое с Эргашевым в одной лодке не уместятся. А поскольку прокуратура уже теребит Эргашева в Костроме, а Сучкова в Екатеринбурге, дни их сочтены, несмотря на поддержку с Ильинки. Просил передать Зиновьеву привет и пожелал ему скорейшего выздоровления от язвы.
Каргалин побледнел. Вот это фрукт сегодня был в гостях!
– Еще спросил, чем конкретно занимался Оресьев, и я сказала, что он принимал в своем лице финансовую поддержку для блока от нефтяников с Уренгоя и из Кремля.
– Ты в своем уме?!
– А что от него скрывать, если ему известно, что у Зиновьева язва?! – взвизгнула Матыльская. – Если он смеется, и мне, шутя, о ротвейлере Гуренко рассказывает, который его за руку на даче в Барвихе чуть не укусил! Говорит – «ну, и бестия, этот Граф!». Что скрывать, если он с Гуренко в его особняке выпивает?! Я так и написала...
– Что написала?!
Она подошла к кофейнику и сделала вид, что в условиях завязавшейся дружбы с человеком из Генпрокуратуры не видит необходимости отвечать на вопросы, поставленные в таком хамском тоне. Единственное, что было непонятно после разговора с Кряжиным, почему сопредседатели так злы.
– То, что его интересовало, – вдруг забеспокоившись, пробормотала Инга Андреевна. – И о последних банковских операциях блока на Кипре, которыми занимался Павел Федорович, и о кредите из терновского «Сага-Банка»...
– Ты кто, Матыльская?! – покраснел Сергей Мартемьянович, и оттого волосы его серебристые стали молочно-белыми и не такими волнистыми, какими казались до тряски головой. – Ты секретарь! Человек с зашитым ртом и чуткими ушами!.. В этом здании молоть языком – это самому себе приговор подписывать! Кстати, о приговорах... А ты знаешь, что он не имел права заставлять тебя давать какие-либо показания?!
Инга Андреевна, тридцатилетняя некрасивая женщина в роговых очках, покривила губы и бросила, глупая:
– А он и не заставлял...
Из агентурного сообщения старшему оперуполномоченному МУРа Смайлову, 12.06.2004 г. (сохранено в редакции автора):
«12 июня 2004 г. у меня была встреча, в ходе которой я узнал о том, что на Арбатских прилавках появился некий Кеша Варанов, ранее он тусовался там постоянно на правах художника. После нескольких лет отлучки по причине невозможности вернуть долги художникам Кеша исчез. Как сообщает источник, сегодня около двенадцати часов дня вновь засветился и роздал долги с процентами.
Как сообщил мне источник, Варан тратит деньги, добытые преступным промыслом. Со слов источника, ранее знавшего Варана как человека постоянно нищего и голодного, склонного к употреблению бодяги («бодяги» – зачеркнуто) спиртного сомнительного происхождения, сегодня он угощал всех шашлыками, заявлял, что обрел смысл жизни и пил дагестанский коньяк.
Агент Климат».
Из рапорта начальника МУРа начальнику ГУВД г. Москвы, 12.06.2004 г.:
«Секретно. Экз. единств. Докладываю, что сегодня, в ходе проведения встречи с агентом Климатом, состоящим на оперативной связи, мною получена информация о том, что на Арбате появился некто Варан, располагающий необоснованно крупной суммой денег. Ранее Варан занимался письмом и продажей картин собственного производства, но потом исчез, боясь расправы за невозвращенные долги. В связи с тем, что есть основания полагать, что деньги, имеющиеся у Варана, добыты преступным путем, агенту Климату дано следующее задание:
1. Прибыть на Арбат со своим человеком и войти в доверие к Варану.
2. Выяснить, кто скрывается под фамилией Варанов (Варан) и направление его деятельности.
3. Подтвердить полученную информацию личным сыском.
4. Установить причины появления у фигуранта крупной суммы денег»...
Глава шестая
Когда Варанов вернулся в комнату без дверей, с потрескавшимися стенами и свисающей с потолка, как сопля, лампочкой, помимо своего пакета-«побирушки» со всем нажитым за сорок лет жизни имуществом, он держал кожаный портфель. Бумажник вошел во внутренний карман старой куртки, как карандаш в стакан, а вот с портфелем пришлось повозиться. Не беда, если кто-то заметил бы в руках очевидного бездомного изделие из дорогой кожи. Неприятность случилась бы, когда несколько типов из тех, кто на него похож, приняли бы решение добычу отобрать. Вот это сейчас совершенно не нужно.
Поэтому, отойдя от джипа и свернув за угол, Кеша быстро сунул портфель под куртку. Пройдя несколько шагов, он догадался, что при таком способе переноски вещей он становится подозрительным вдвойне. Тогда он быстро прикинул целесообразность следующего поступка, счел его разумным и принял решение сразу, не затрачивая более на раздумья ни секунды. В подвальный люк под домом тут же вывалилось барахло, и его место в пакете занял портфель. С трудом, но занял.
Первым делом, усевшись на полуразрушенную временем кровать, он осмотрел бумажник и ухмыльнулся. Такая удача с нищими, наверное, случается редко, но каждый из них лелеет в душе надежду о встрече с нею. Тем и живет. Человек устроен так, что каждый новый день он встречает с мыслью о том, что этот день особенный. К вечеру, когда ничего не случается, человек уже думает о дне грядущем. Да тем и живет дальше.
В украденном у мертвого водителя «Круизера» портмоне находилась сумма, равная пяти тысячам долларов и десяти тысячам рублей. Любому бродяге уже было отчего ликовать, но вместо этого Кеша спокойно заглянул в портфель. То обстоятельство, что денежные знаки там отсутствовали, никак на его лице не отразилось. Несколько пластиковых папок, набитых бумагами, и еще одна, тонкая, с какими-то ценными бумагами. Как бы то ни было, сам портфель в случае необходимости можно было сбыть в районе «Горбушки» рублей за триста. Такие портфели редкость, а потому изделие сразу попадет на мушку.
Подумав, Иннокентий сунул деньги в карман куртки, распределив их таким образом, чтобы в каждом из карманов находилась равная сумма. Случаи, простите, бывают разные. Менты и жиганы заполонили всю столицу. Такой ход мысли поймет любой бродяга.
Портфель с документами он завернул в пакет, потом – в кусок тряпки, до недавнего времени игравшей роль занавеси, и снес добычу в подвал. Найдя место посуше, он портфель спрятал, а место схрона замаскировал.
Вышел во двор, потрогал нос, переставший кровоточить, и стал вспоминать, каков на вкус коньяк. Пока все складывалось удачно, и запах Москвы перестал его угнетать.
В половине второго 12 июня 2004 года Иннокентий Игнатьевич Варанов, в прошлом учитель литературы и филологии, а ныне бездомный нищий, сидел на Арбате, выпивал с довольными импрессионистом Пепиным, маринистом Вайсом и еще одним незнакомым пейзажистом Калиматовым, говорил, что пересмотрел взгляды на жизнь и высказывал желание снова взяться за кисти.
Его не отговаривали, потому что он мог обидеться и уйти. Вместе с его уходом прекратилось бы финансирование чудного вечера, и всем этого не хотелось. Вайс, обогатившись собственными же деньгами, утраченными еще пять лет назад, обещал помочь по части письма осеннего моря, Пепин, также получивший свои деньги, советовал Варанову, где лучше закупить акварель. Акварель, она дешевле, но стоимость ею написанного у проходящих по Арбату дурней по цене различается мало.
К девяти часам вечера «союз художников», обходя известные маршруты движения патрулей, унес внезапно разбогатевшего живописца в старый дом на Сахарной. Не тот, в котором они обитали раньше, – его, как и планировало московское правительство, снесли, а в другой, до которого ковш современной архитектуры еще не добрался.
Варанов проснулся в три часа ночи и стал ощупывать свои карманы. Из пяти тайников два пустовали, хотя Иннокентий Игнатьевич точно помнил, что, находясь еще в сознании, вытягивал купюры только из одного, и опустеть он обещал не скоро. В темноте ему взору предстали метровый по площади мольберт, несколько огромных упаковок красок, связки кистей, размеры которых смутили бы даже Церетели, и Кеша все понял. Покупал всего, по всей видимости, помногу, и самого лучшего качества. Сетуя вслух на неумение пить, он еще раз проверил оставшиеся деньги и поклялся следующий день провести в удовольствии, но не в таком бесшабашном.
Поутру к нему привязался Калиматов. Он был единственный, кто не ушел на Арбат продавать холсты, болел, по всей видимости, и потому принялся уговаривать Варанова сходить за бутылочкой и обозначить наступивший день как выходной. Кеша согласился и сходил за водкой.
После третьей стопки, закушенной шпротами, Гена (так звали нового знакомого), вздохнул и признался:
– Я бы тоже кого-нибудь хлопнул, если бы не боялся третьей судимости.
Кеша повел себя очень странно. Нервничать не стал, делать судорожные движения остерегся. Лишь спросил, глядя в сторону:
– Что значит – хлопнул?
«Нет, – подумал Калиматов, – с ним на дело я бы не пошел. Его даже колоть не нужно».
– Ну, обнес, – объяснил он. – Ты по наводке или так, личным сыском?..
Из телеграммы Генерального прокурора РФ начальнику ГУВД г. Москва, 13.06.04 г.:
«... В связи с обнаружением на ул. Резниковская тела депутата Государственной Думы Оресьева П.Ф. прошу вас ориентировать оперативный состав уголовного розыска на розыск преступника, по описанию свидетелей и заключению предварительных данных специалистов имеющего следующие предположительные данные:
– рост: 175—180 см, телосложение худощавое, походка торопливая;
– одежда: серая куртка, темные брюки (джинсы), светлые кроссовки;
– социальный статус: предположительно, лицо без определенного места жительства.
Возможно, имеет отношение к художественному ремеслу или работает на предприятии, выпускающем товары, используемые в своей деятельности художниками...»
– С чего ты взял, что я вор? – Варанов, вспоминая слюну, сбегающую изо рта трупа, отвечал глупыми вопросами.
– Ну, а где бродяга может взять доллары и рубли в таком количестве, кроме как не украсть?
– Мне вернули долг.
Калиматов глухо рассмеялся и откинулся на застывшую стопку кирпичей.
– Да брось ты, Кеш... Я же свой. Одну водку с тобой пью, одним хлебом закусываю. Чего тебе таить от меня?
И Варанов решил не таить. Он честно рассказал совершенно случайному человеку, как шел по улице и вдруг увидел на дороге кошелек. Кошелек оказался полон, но сегодня они тратят последние деньги, потому что им пришел конец.
– По какой улице ты шел, Кеша? – не унимался Калиматов. – По улицам, по которым ходишь ты, люди с такими «лопатниками» никогда не передвигаются. Люди с такими кошелями перемещаются, в основном, по дорогам, на «бомбах» и «меринах». Нашел на дороге... Скажешь тоже. Вот, Кеша, разговариваю я с тобой... Давай, еще по одной... Так вот, разговариваю я с тобой и чувствую скрытность. Отрицательные флюиды от тебя прут, как от райотдела милиции. Может, ты и впрямь оттуда? Послали разведать чего, разузнать, а?..
Из рапорта начальника МУРа начальнику ГУВД г. Москвы, 13.06.04 г.:
«Секретно. Экз. единств. Докладываю, что в ходе оперативной разработки агентом Климат фигуранта «Варан» установлено следующее.
Варанов Иннокентий Игнатьевич, 14.11.1962 г. рождения, лицо без определенного места жительства, бывший преподаватель литературы. Имеет высшее филологическое образование. Приехал в Москву на заработки в 1999 г., но, не сумев устроиться по специальности, стал промышлять рисованием на Арбате. В ноябре 1999 г. исчез, основанием чему явились долги коллегам по творчеству, но 12.06.2004 г. появился снова, имея на руках крупную сумму денег.
Агентом Климат была проведена отработка фигуранта на предмет причастности к совершенным ранее в г. Москве преступлениям, в результате чего получена следующая информация.
Варанов И.И. в ходе доверительной беседы признался, что в 08.30 ч. 12.06.04 г. при поиске заработка натолкнулся на джип, стоящий во дворе дома 18 по ул. Резниковская. В автомобиле Варанов И.И. увидел водителя, умершего насильственной смертью, и решил похитить из его машины и из карманов одежды ценности...»
Из рапорта начальника МУРа начальнику ГУВД г. Москвы, 14.06.04 г.:
«...В связи с имеющимися основаниями полагать, что Варанов И.И. причастен к убийству депутата Государственной Думы Оресьева П.Ф., имевшего место 12.06.04 г., мною было принято решение о задержании Варанова И.И. для выяснения его причастности к данному и другим неочевидным преступлениям.
Однако наблюдение за Варановым удалось установить лишь после сообщения агента Климат в 12.00 14.06.04 г.
В месте его постоянного пребывания – в полуразрушенном доме на улице Сахарной (место ночевок «свободных художников»), – Варанова не оказалось, однако вскоре одним из оперуполномоченных УР, проверявших места его прежнего пребывания, описанных Варановым агенту Климат, фигурант был замечен. Варанов И.И. вышел из двора 2-го Резниковского переулка на улицу Резниковскую, прошел пешком два квартала и вошел в магазин по продаже спиртных напитков. Ожидая фигуранта у входа, сотрудник УР входить в магазин не стал, однако через десять минут пребывания на улице увидел а/м отдела вневедомственной охраны, подъехавшую к крыльцу. Представившись и справившись о причине, которая заставила патруль ОВО прибыть к магазину, ст. о/у МУРа капитан милиции Смайлов получил пояснение, что в магазине находится гражданин, пытавшийся расплатиться с продавцом за две бутылки водки векселем Терновского металлургического комбината ценою в 240 000 000 (двести сорок миллионов) рублей, и требующий вернуть в качестве сдачи хотя бы часть этой суммы...»
Этот день, несмотря на обещание, самому себе данное, Кеша помнил еще хуже, чем вчерашний. С усмешкой, являющейся, по всей видимости, иронией к самому себе, он мучился от недосягаемости понимания того, куда он мог потратить около тысячи долларов и пяти тысяч рублей. Калиматова не было, членов «Союза художников» тоже, а вокруг, по всей площади сырого помещения с разрушенными старостью стенами, располагалось около двух десятков бутылок. Все они находились тут явно необоснованно, поскольку обстановка вокруг мало соответствовала этикеткам на этих бутылках. «Мартини», «Вдова Клико», «Хеннесси»... Сколько Варанов ни силился, он так и не вспомнил, чтобы в бытность свою художником пил такие напитки на улице Сахарная. Не стоило труда догадаться, чьими финансовыми возможностями пользовалось братство свободных художников в эту и предыдущую ночи. Значит, праздник удался.
Раскопав за подкладкой последние сто рублей, Иннокентий Игнатьевич, свободная душа, выбрался из дома и растекающимся взглядом осмотрел раскинувшуюся перед ним панораму. Не вынес для себя ничего интересного и стал выбираться на улицу.
«12 июня должен быть самым лучшим днем в жизни бродяги, – думал он, – 14-е – самый худший». Позавчера он имел много денег, сегодня имеет сто рублей и ощущение того, что на окончательное выздоровление их не хватит. День только начался, а жить уже не на что. Кто теперь станет сомневаться, что Москва – самый дорогой в мире город?
Надежда – слабый стимул жизни для того, кто продал душу сатане в стеклянной таре. Наверное, именно надежда на то, что позавчера он не заметил в портфеле денег, повела Кешу к метро. Добравшись до Резниковской улицы, он вошел в подвал полуразрушенного строения, которое некогда служило ему домом, и начал археологические раскопки.
Денег в портфеле все-таки не было. Зато была папка, заполненная мультифорами, которые в свою очередь были заполнены интересными бумагами. Интересны они были тем, что на них были написаны суммы, от которых у любого человека должна пойти кругом голова. «Вексель терции» – было написано на каждой из десятка больших бумаг, похожих на свидетельство о регистрации прав недвижимости (Варанов видел такое в Бюро технической инвентаризации, когда подрядился на два часа побыть грузчиком). И печати, печати, печати...
Напружинив мозг, ту часть его, которая уже не находилась в состоянии взвеси и могла мыслить, Иннокентий вспомнил все, что знает о векселях.
Итак, это – ценная бумага, долговой документ, обязательство уплатить кому-нибудь определенную сумму денег в определенный срок. Посмотрев на листы, Кеша понял, что не сплоховал: даты, сумма и наименование организаций за всеми подписями присутствовали. Значит...
Кажется, самое время этими знаниями воспользоваться.
Филология, это такая наука... Чтобы выразиться мягче и пристойнее, филология – это наука, не имеющая ничего общего ни с банковскими операциями, ни с валютными, ни товарно-денежными. Пожалуй, именно по этой причине Варанов, вместо того, чтобы успокоиться и снова закопать портфель, вынул один из векселей и направился в магазин.
– Вы поймите, – увещевал продавщицу Варанов, – мне тут немного задолжали, а потому у меня нет денег. Но мы люди цивилизованные, идеологически подкованные, поэтому я предлагаю вам такой вариант: вы выдаете мне две бутылки водки и тысяч... – он задумался. – Тысяч... пять рублей сдачи, а я вам передаю вексель, по которому вы или ваш хозяин можете стрясти с Терновского металлургического комбината ... Вот, посмотрите сами, сколько.
Продавщица посмотрела в бумагу, шмыгнула носом и направилась в глубь магазина.
– Я сейчас у хозяйки спрошу! – крикнула, скрываясь за дверью.
– Только я вас умоляю, не нужно думать, что я этот вексель украл! – кричал ей вслед Варанов и тряс на себе пальцами одежду. – Директор задолжал мне за руду, я за это время чуть поизносился, бывает...
Через пять минут Кешу повалили на пол, засунули головой вперед в машину «Форд» белого цвета с синей полосой и с мигалкой под сирену повезли в МУР. Но это он потом узнал, что в МУР, а сначала, сидя на сиденье, испуганно озирался по сторонам, пытаясь понять, куда следует машина с ним, двоими в форме и одним в штатском.
Было еще какое-то подозрение на то, что взяли его из-за векселя, то есть просто за мотивацию поведения, неадекватную всеобщему пониманию. «Нашел» – было очень удачно подобранным объяснением факта наличия у него ценной бумаги, стоимостью в четверть миллиарда. То, что нужно для дальнейшего развития событий. Однако после вопроса о портфеле и бумажнике, наполненном долларами, вопрос за что скручивали, отпал. Иннокентий догадался, за ч т о скрутили. И сразу понял, что теперь ему будут шить.
Из протокола явки с повинной гр. Варанова И.И., 16.06.04 г.:
«Содержание ст. 51 Конституции РФ мне разъяснены и поняты. (Роспись.)
Чистосердечно хочу признаться в том, что, действуя из корыстных побуждений, около 04.00 12 июня 2004 года я приблизился к джипу «Тойота Лэнд Круизер» г/н А234 БН и попросил водителя отвезти меня в больницу. Водитель согласился, а я, оказавшись на заднем сиденье машины, вынул из кармана приспособление для стрельбы малокалиберными патронами, заранее купленное на «Горбушке» у незнакомого мне лица кавказской народности, и произвел выстрел водителю в затылок. После того, как он скончался, я вынул из его кармана бумажник, взял с переднего сиденья портфель и вышел из машины. Портфель я выбросил в Москву-реку, а деньги в сумме 5000 долларов США и 9500 рублей потратил на собственные нужды: спиртное, еда.
Написано собственноручно. Варанов И.И. (Роспись)».
– Еще раз, Варанов. Как дело было?
Оперативник, наклонившись над столом, медленно пережевывал «стиморол» и неморгающим взглядом смотрел в лицо Варанову.
Иннокентий Игнатьевич сидел ссутулившись, взгляд его был полон усталости и того безнадежного отчаяния, что бывает присуще человеку, которого посреди океана ссаживают в лодку с дневным запасом воды. Бродяга с высшим образованием, он был далек от всех перипетий столкновения уголовного мира с защитниками Закона, а потому совершенно не понимал, что с ним происходит. Уже почти двое суток ему втолковывают откровенный бред, склоняют к признаниям, и на исходе вторых суток, помня о провалах в его памяти после пития, оперативники стали убеждаться в том, что он сам уже уверовал в непоправимое.
– Ты слышишь меня, Варанов?
Его никто не бил, хотя ему говаривали, и не раз, что в милиции бьют, и бьют жестоко. Но его не били. В камере держали – да, он голоден вот уже два дня – да, голова трещит от похмелья, а обещанные сто граммов никто так и не налил – было дело.
Табурет этот ему уже ненавистен. Едва он садится на него, перед глазами встают шесть предыдущих допросов: тяжелых, изнурительных, но законных.
«Допрос должен длиться не более восьми часов, – говорил ему этот оперативник, – и с перерывом на час. Как видишь, в этой части закон не нарушен».
И был прав, закон в этой части не нарушался. Шесть раз по семь часов с шестью перерывами. Сейчас заканчивается последний час из последних трех с половиной оставшихся.
Соглашаться на неслыханное преступление и брать ответственность за его совершение на себя – бред. Так во всяком случае казалось еще недавно. А сегодня уже не кажется. А все по недосмотру, будь он проклят...
– Ты кто по жизни, Варанов? – спрашивали по очереди двое оперов в кабинете высокого московского здания. – Ты бродяга, нищий, причем не просто нищий, а нищий спивающийся. При таком режиме дня, какой у тебя, жить тебе осталось не более пятка лет. А на зонах сейчас: три раза в день горячее питание, отрицание алкоголя, труд на природе. Это как раз то, что тебе просто необходимо. Необходимо, – наседал на Варанова тот, что с голубыми глазами, – чтобы выжить!
Действительно, казалось Иннокентию, чем мент не прав? Пища, труд, здоровье, порядком расшатавшееся... Верно говорит. А в чем вопрос-то, собственно? Откуда такая забота о чужом духе и теле?
И потек бред...
– Я в тысячный раз говорю вам, – все тише и тише с каждым разом говорил Кеша. – Я только взял портфель и кошелек. Я не убивал...
– А вот тут ты не прав, – возражал владелец пары голубых глаз. – Кто поверит в эту кашицу, Варанов? Ты хоть понимаешь, кто в джипе был?
Варанов не знал. Или вид такой делал, что не знал.
– Барыга с рынка «Динамо». Получается – кровавый передел собственности. А потому срок получишь малый. Судья тоже человек, у нее дети в школу без конвоя ходят, муж бизнесом занимается. И она понимает, что убит не самый лучший в городе человек. А потому – по минимуму, лет пять. Власть тебе благодарна будет, что укрывателя налога и явно социально опасного элемента из города убрали, а братва на зоне тебя подогреет, потому что барыг сама ненавидит. Такие дела.
– Вы с ума сошли, – шептал Иннокентий Игнатьевич, и на лице его отражался ужас, свойственный депрессивным людям, которые скорее умрут от страха, чем оторвут ножку кузнечику. – Я украл, и сейчас мне стыдно, но я не убивал!
Разговор продолжался долго. Очень долго. Двое суток. На всякий случай, чтобы Варанов о разговоре не забывал, в минуты отдыха его каждые четверть часа будили и спрашивали, не вспомнил ли он чего-то, о чем запамятовал указать во время предыдущего допроса. «Допрос» – так называли этот разговор двое в рубашках. Однако протокола Кеша так ни разу не увидел.
– Ему стыдно, коллега Гариков, – повернувшись к напарнику, сообщил голубоглазый, словно напарник был глух. – Он не знает, куда глаза девать. Ты, урод, ты долго еще целку-находчицу из себя строить будешь? Нашел он портфель, мать его... Что ты нашел – портмоне с баксами на дороге на этой раздолбанной Резниковской?! А шагов через десять вексель валялся, за который эскадрилью МиГов купить можно, да? А контрольного пакета акций фирмы-однодневки «Сони» рядом не валялось? Да ты, парень, на убийство по найму идешь, никак не меньше.
Читать бесплатно другие книги:
