Большей любви не бывает Стил Даниэла
В ту ночь они с Филипом долго сидели рядом, думая о прошлом, пытаясь угадать будущее, и наконец Эдвина велела брату идти спать, опасаясь, что Джордж вдруг проснется и испугается, что брата нет.
— Бедный парнишка, он тоже через все это прошел.
Но Джордж держался храбро и в эти трудные часы был большой поддержкой для Эдвины. Если бы Эдвина меньше устала, она бы даже обеспокоилась, что это Джордж стал такой послушный.
После ухода Филипа Эдвина тихонько сидела, глядя на Фанни и Тедди, нежно прикасалась к их лицам, убирая назад кудряшки, спадающие на лицо. Она дала Тедди попить, когда он на минутку проснулся, покачала на руках Фанни, заплакавшую во сне. Она сидела и молилась, как утром во время службы, устроенной капитаном Ростроном. Не все пришли на нее, но они с Филипом были. Многие слишком устали, плохо себя чувствовали или считали, что это очень мучительно.
В конце концов Эдвина задремала и проснулась, только когда Тедди зашевелился и посмотрел на нее глазами, удивительно напоминающими глаза матери.
— Где мама? — спросил он, надув губы, собираясь заплакать, однако малыш выглядел гораздо лучше. Он успокоился, когда Эдвина поцеловала его, правда, потом опять захныкал.
— Мамы здесь нет, мой сладкий. — Она не знала, что ему сказать. Тедди был слишком маленьким, чтобы все понять, но ей не хотелось обманывать его и обещать, что мама потом придет.
— И я хочу к маме, — заплакала Фанни вслед за Тедди.
— Ну-ну, будь хорошей девочкой, — попросила Эдвина, обнимая малышку.
Она встала, умыла Тедди, а потом, невзирая на его протесты, оставила малыша на попечение няни и повела в ванную Фанни.
Когда Эдвина увидела в зеркале свое собственное лицо, она ужаснулась. За день она постарела на много лет, чувствовала себя несчастной и опустошенной. С помощью теплой воды и казенной расчески Эдвина немного привела себя в порядок, но все же вид у нее был совсем не такой, как еще несколько дней назад.
Эдвина вошла в обеденный салон, где уже сидели ее братья, обвела глазами присутствующих и заметила, что все собравшиеся здесь выглядели плохо. На людях были странные одеяния, на некоторых костюмы с чужого плеча, и они чувствовали себя в них неловко. Все каюты были переполнены, многие ночевали на раскладушках и даже на полу — на матрасах — в большом салоне и в кубриках. Но для них это уже не имело значения. Ведь они остались живы, хотя многие предпочли бы умереть — так велика была боль их потери.
— Ну, что Тедди? — сразу спросил Джордж и с облегчением увидел улыбку сестры. Нового горя они бы не вынесли.
— Думаю, ему лучше. Я обещала скоро прийти. — Она привела Фанни, чтобы накормить ее, а потом собиралась вернуться в лазарет ухаживать за маленьким братом.
— Если хочешь, я с ним посижу, — вызвался Джордж, и вдруг его лицо окаменело.
Он уставился на что-то позади сестры. У него было такое лицо, словно он увидел привидение, и Эдвина обеспокоенно склонилась к нему.
— Джордж, что с тобой?
Но он продолжал смотреть в том же направлении, а потом показал туда пальцем. Что-то валялось на полу около матраса. Не говоря ни слова, Джордж метнулся в ту сторону, поднял свою находку и принес Эдвине. Миссис Томас, кукла Алексис, сомнений в этом не было. Но самой девочки нигде не было видно, и их расспросы ни к чему не привели. Никто не видел раньше этой куклы или ребенка, который ее забыл.
— Она наверняка здесь! — Эдвина огляделась вокруг: детей сидело много, но Алексис среди них не было.
Вдруг у Эдвины упало сердце, она вспомнила, что у дочки Эллисонов была такая же кукла. Она сказала об этом Филипу, но тот покачал головой. Он бы эту куклу везде узнал, и Джордж тоже, и Фанни.
— Разве ты не помнишь, Эдвина? Ты же сама сшила ей платье.
Теперь она вспомнила, и глаза ее наполнились слезами. Как жестоко, если кукла спаслась, а Алексис — нет!
— Где Алексис? — Фанни подняла на Эдвину огромные глаза. Взгляд совсем как у отца. Даже он сам замечал их поразительное сходство.
— Я не знаю, — честно ответила Эдвина, сжимая в дрожащих руках куклу и оглядывая зал.
— Она прячется? — Фанни хорошо знала Алексис, но Эдвина на этот раз не улыбнулась.
— Не знаю, Фанни… Надеюсь, что нет.
— А мама с папой тоже спрятались?
Эдвина со слезами на глазах покачала головой, продолжая осматриваться.
Через час, так и не найдя Алексис, Эдвина должна была вернуться в лазарет к Тедди. Куклу она взяла с собой, а Фанни оставила с Филипом и Джорджем. Увидев куклу, Тедди посмотрел на сестру.
— Лекси, — произнес он, — Лекси. Тедди тоже вспомнил куклу, ведь Алексис почти всегда ходила с ней. Одна из медсестер улыбнулась, проходя мимо. Тедди был такой хорошенький и трогательный.
Эдвина остановила ее вопросом:
— Могу ли я найти… я искала… — Она с трудом подыскивала слова, не зная, как лучше спросить. — Мы не смогли отыскать мою шестилетнюю сестру, и я подумала… она была с мамой…
Это невозможно было выговорить, но она должна знать, и медсестра поняла ее. Она мягко коснулась руки Эдвины и протянула ей список.
— Здесь все, кого удалось спасти, включая детей. Во вчерашней неразберихе вы вполне могли не найти ее. А почему вы думаете, что она тут? Вы видели, как ее сажали в спасательную шлюпку?
— Нет, — покачала головой Эдвина и показала ей куклу. — Вот… она всегда была с ней. — Эдвина с отчаянием убедилась, что в списке Алексис нет.
— Вы уверены, что кукла ее?
— Абсолютно. Я сама шила это платьице.
— А другая девочка не могла ее взять?
— Другая? — Эдвина даже не допускала такой мысли. — Но разве тут нет детей, оставшихся без родителей?
Она знала, что в лазарете находится несколько «ничьих» малышей, но Алексис уже достаточно большая девочка, чтобы назвать себя, если б захотела… или не была бы слишком травмирована… Эдвина вдруг подумала, а не бродит ли она по пароходу, никем не узнанная, не зная, что ее сестры и братья здесь. Она поделилась своими мыслями с медсестрой, но та ответила, что это маловероятно.
Под вечер, когда Эдвина обходила палубу, стараясь не думать о страшном силуэте тонущего «Титаника» с задранной к ночному небу кормой и уже собираясь спуститься вниз, она увидела служанку миссис Картер мисс Сирепеку, гуляющую с детьми. Мальчик и девочка выглядели такими же испуганными, как остальные детишки на пароходе, а позади семенила еще одна девочка, цепляясь за руку мисс Сирепеки.
Вдруг девчушка обернулась, Эдвина увидела ее лицо, вскрикнула и через мгновение подбежала к ней, схватила на руки и прижала к груди, плача так, будто ее сердце разрывалось. Она нашла ее! Это была Алексис.
Пока Эдвина прижимала к себе испуганную девочку и гладила ее по головке, мисс Сирепека объяснила, как могла, что произошло.
Когда Алексис бросили с борта «Титаника» в шлюпку номер четыре, миссис Картер сразу поняла, что малышка без родных, и решила позаботиться о ней, пока они не доплывут до Нью-Йорка.
— И, — добавила мисс Сирепека, понизив голос, — за два дня девочка не произнесла ни слова.
Они не знали ни ее имени, ни фамилии. Она отказывалась разговаривать или хотя бы сказать, откуда она, но миссис Картер надеялась, что в Нью-Йорке какие-нибудь родственники девочки заявят о себе.
— Конечно, для миссис Картер будет большим облегчением узнать, — сказала мисс Сирепека, — что мама малышки все-таки здесь, на пароходе.
После этих слов Алексис стала оглядываться, ища Кэт, и Эдвина покачала головой, крепче прижимая к себе сестру.
— Нет, малышка, мамы нет с нами. Это были самые ужасные слова, которые Эдвина ей когда-либо говорила, и Алексис стала вырываться, зажмурившись от страха и не желая слушать сестру. Но Эдвина не собиралась выпускать Алексис, они и так чуть не потеряли ее.
Эдвина горячо поблагодарила мисс Сирепеку и обещала разыскать миссис Картер и поблагодарить ее тоже за заботу об Алексис. Когда она шла в большой салон с девочкой на руках, та жалобно смотрела на сестру и молчала.
— Я люблю тебя, маленькая моя, я очень тебя люблю, — приговаривала Эдвина, — мы так беспокоились о тебе… — Слезы струились по щекам старшей сестры. Какое счастье, что Алексис нашлась.
И Эдвина ловила себя на мысли, что вдруг и родители с Чарльзом где-то тут, поблизости. Они не могли погибнуть, разве возможно такое?.. Или могли… И Алексис осталась как маленький призрак из прошлого. Прошлого, длившегося так недолго и улетевшего, как сон, который она всегда будет помнить.
Когда Эдвина отдала сестренке ее любимую куклу, Алексис схватила ее и уткнулась в нее лицом, но ничего не сказала. Она никак не отреагировала на радость Филипа, подбежавшего к ней, но повернулась к Джорджу, с изумлением взирающему на нее.
— Я думал, ты погибла, Лекси, — тихо сказал он, — мы везде тебя искали.
Она ничего не отвечала, но не сводила с него глаз и спать легла в эту ночь рядом с Джорджем, держа его за руку. А Филип охранял их сон. Эдвина опять ночевала в лазарете с Фанни и Тедди, хотя Фанни чувствовала себя хорошо, да и Тедди было намного лучше. Но это было самое безопасное место для двух слабых малышей, и Тедди все еще сильно кашлял ночью. Эдвина позвала Алексис переночевать с ними, но та покачала головой и пошла за Джорджем и легла рядом с ним на узкий тюфяк. Ее брат смотрел на нее, пока она не заснула. Он чувствовал, как будто мама была рядом, ведь Алексис почти никогда не разлучалась с ней, словно тень, и уснул, видя во сне родителей.
Среди ночи Джордж проснулся, услышав тихий плач Алексис, и принялся утешать ее, но она все плакала.
— Что ты, Лекси? — наконец спросил он, гадая, ответит ли она, нарушив свое страшное молчание. Ведь она такая грустная и, наверно, может только плакать. — У тебя что-нибудь болит?.. Тебе плохо? Хочешь к Эдвине?
Она помотала головой, глядя на него и прижимая к груди куклу.
— Я хочу к маме… — прошептала она, ее большие голубые глаза испытующе смотрели на него.
У него самого навернулись слезы, и он обнял Алексис.
— И я тоже, Лекси… и я.
Они заснули, держась за руки, двое из детей Кэт, решившей остаться с мужем. Они все помнили, как сильно она их любила, как родители нежно любили друг друга, но теперь все это в прошлом. Остались только дети, которых они произвели на свет, шесть жизней, шесть душ, шесть драгоценных созданий, спасшихся от гибели. А Кэт, Берт, Чарльз и многие другие ушли навсегда. Навсегда.
Глава 6
В четверг вечером моросил дождь, усиливая тоску и уныние, царящие на борту «Карпатии».
Эдвина и Филип, стоя на палубе «Карпатии», которая, миновав статую Свободы, входила в Нью-Йоркский порт, смотрели на родные берега. Они опять дома, или по крайней мере в Штатах. Но они не испытывали чувства радости и облегчения. Им казалось, что они потеряли все, и Эдвине приходилось напоминать себе, что они хотя бы живы и все вместе. Но прежняя жизнь уже не вернется: погибли родители, погиб ее будущий муж. Ведь всего через четыре месяца они с Чарльзом должны были пожениться, а теперь его нет. Его благородная душа, доброе сердце, красивое лицо, улыбающиеся глаза, которые она так любила… все ушло навсегда, а с ними и ее надежды на счастье.
Филип повернулся к сестре и увидел, как по ее щекам текут слезы.
«Карпатия» медленно входила в порт, сопровождаемая двумя буксирами, но не было ни гудков, ни приветственного рева сирен. Только скорбь и траур.
Капитан Рострон обещал оградить пассажиров от назойливого любопытства репортеров и сделать все, чтобы прибытие корабля прошло без шума. Он предупредил, что хоть радиста и осаждает все время пресса, но журналистов на пароход не допустят. Спасшиеся с «Титаника» нуждались в покое, и капитан взял на себя ответственность оградить их от бесцеремонных, безжалостных, падких на сенсации репортеров.
Эдвина сейчас могла думать только о тех, кого они оставили где-то в морской пучине. Филип держал ее за руку и тоже думал о том, что все могло бы сложиться иначе, если б судьба оказалась к ним не столь жестока.
— Вин? — Он не называл ее так с тех пор, как был ребенком, и она сквозь слезы улыбнулась.
— Да?
— Что мы теперь будем делать?
Они уже не раз пытались говорить об этом, но Эдвине некогда было как следует все обдумать:
Тедди болел, Алексис находилась в глубоком шоке, да и остальные дети требовали заботы. Джордж как-то притих в последние дни, и Эдвина даже начала скучать по его вечным проделкам. Маленькая Фанни плакала всякий раз, когда Эдвина даже на минуту отходила от нее. На Эдвину вдруг обрушилась огромная ответственность, и они с Филипом заботились о младших в меру своего умения.
— Я не знаю, Филип. Думаю, поедем домой, как только Тедди совсем поправится. — Он все еще ужасно кашлял, а накануне у него был жар, поэтому сразу в Калифорнию им ехать было нельзя. — Нам придется немного побыть в Нью-Йорке, а потом отправимся домой.
Что же будет с домом, с газетой? Но думать об этом теперь — выше ее сил. Единственное, чего хотела Эдвина, это вернуться назад… хоть на миг… хоть на несколько дней вернуться в тот вечер, когда она танцевала с Чарльзом под счастливые звуки регтайма. Как все было просто, когда он кружил ее по залу, а потом пригласил на вальс, самый ее любимый танец. Они так много танцевали в те четыре дня, что она стоптала свои туфельки, а теперь ей казалось, что она никогда больше не захочет танцевать.
— Вин? — Филип понял, что мыслями она далеко отсюда: Эдвина цеплялась за воспоминания, не желая смириться с жестокой реальностью.
— М-м?.. Прости…
Она, борясь со слезами, стала смотреть на пасмурный город, мечтая о совсем другом возвращении. Каждый на «Карпатии» мечтал о том же. Оставшиеся в живых стояли у поручней, оплакивая тех, кого они потеряли четыре дня назад. Четыре дня, похожие на целую жизнь.
Многих встречали родственники и друзья, но Уинфилдов некому было встретить в Нью-Йорке. Берт перед отъездом забронировал несколько номеров в «Ритц-Карлтоне», там они и остановятся до отъезда в Калифорнию. Однако простые на первый взгляд вещи внезапно оказались довольно сложными. У них нет денег, одежды, Алексис умудрилась потерять где-то свои туфли, а у Эдвины осталось лишь голубое вечернее платье, превратившееся в лохмотья, да шерстяное черное, которое ей дал кто-то на «Карпатии» в тот злосчастный день. Эдвина раздумывала, чем им платить за гостиницу, и решила телеграфировать в контору отца в Сан-Франциско. Теперь ей придется самой решать вопросы, о которых еще неделю назад она даже не имела представления.
С парохода они послали радиограмму в «Уайт стар» с просьбой известить дядю Руперта и тетю Лиз, что все дети Уинфилдов спасены, но Эдвина понимала, каким тяжелым ударом будет для тети потеря единственной сестры. Такое же сообщение послали в контору отца.
Предстояло обдумать очень многое, и Эдвина очнулась, лишь когда появилась целая флотилия буксиров, раздались пронзительные гудки и загремели залпы с каждого судна в порту. Атмосфера мрачного молчания, в которой они прожили четыре дня, была разрушена.
Филипу и Эдвине не приходило в голову, что их трагедия окажется в центре всеобщего внимания, и, глядя на катера, яхты и паромы, набитые репортерами и фотографами, они поняли, что им предстоит нелегкое испытание.
Но капитан Рострон сдержал слово, и никто, кроме лоцмана, не поднялся на «Карпатию». Фотографам пришлось довольствоваться теми снимками, что удалось сделать с большого расстояния. Единственный фотограф, проникший на пароход, был схвачен и отправлен к капитану.
В 21.35 «Карпатия» медленно подплыла к причалу 54, и на минуту на корабле все стихло. Ужасное путешествие подходило к концу. Сначала спустили спасательные шлюпки, как четыре дня назад с «Титаника». Люди стояли у перил и смотрели, как вспышки света разрывают ночное небо. Шел дождь, и казалось, сами небеса плачут над пустыми шлюпками. Люди стояли в благоговейном молчании, глядя, как покачивающиеся лодки быстро отдаляются от них.
Алексис и Джордж поднялись к Эдвине с Филипом после того, как спустили шлюпки, и Алексис заплакала, уцепившись за Эдвину. Та прижала сестренку к себе, как это всегда делала Кэт, но в последние дни она ясно почувствовала, что никогда не сможет заменить Алексис мать.
— А мы… опять в них будем садиться?
От страха Алексис едва могла говорить, и Эдвина поспешила успокоить ее, но она и сама с трудом выговаривала слова из-за душивших ее слез. Эти шлюпки… такие ненадежные, но дающие шанс на спасение… их было там так мало… если б их было больше, все остались бы живы.
— Не плачь, Лекси… пожалуйста, не плачь… — только и произнесла она, сжимая маленькую ручку сестры. Она даже не могла обещать Алексис, что скоро все будет опять хорошо. Эдвина и сама в это уже не верила, так как же она будет давать пустые обещания детям? Ее сердце разрывалось от горя.
Взглянув на пристань, Эдвина увидела сотни, если не тысячи людей, океан лиц. А когда вспышки залпов опять осветили небо, она поняла, что их еще больше. Люди были повсюду. В газетах потом сообщали, что на пристани собралось тридцать тысяч человек, а еще десять тысяч растянулись по берегам.
Но среди этой многотысячной толпы не было любимых и близких им людей. Те, кому они были дороги, погибли, никто их не ждал, никто не радовался их возвращению. Во всем мире некому было позаботиться о них. Теперь все свалится на ее плечи и на бедного Филипа. В свои шестнадцать лет он должен был из мальчика превратиться во взрослого мужчину, и он добровольно принял такое бремя — лишь только они оказались на «Карпатии». Но Эдвине это казалось ужасно несправедливым.
Филип велел Джорджу надеть куртку и встать рядом с Алексис. У Эдвины сжалось сердце при виде их рваной одежды и несчастных лиц. Они внезапно стали похожи на тех, кем, собственно говоря, и были. Все дети Уинфилдов теперь сироты.
Пассажиры «Карпатии» высаживались первыми. Потом наступила долгая пауза: капитан собрал всех остальных в салоне, где они ночевали, и прочел молитву за тех, кто погиб в море, и за тех, кто спасся. Потом повисла долгая минута молчания, нарушаемая тихими всхлипываниями.
Люди стали прощаться друг с другом; последние поцелуи, объятия, потом все пожали руку капитану Рострону и в тишине стали покидать пароход. Они никогда не встретятся больше, но всегда будут помнить друг друга.
Две женщины первыми подошли к трапу и, неуверенно оглядываясь, стали медленно спускаться. Слезы текли по их щекам: они были подругами из Филадельфии и обе потеряли мужей. На полпути они остановились, услышав гул толпы. Это был гул скорби, горя и сочувствия, но звучал он довольно устрашающе, и Алексис опять прижалась к Эдвине, заткнув уши и зажмурившись, а Фанни подняла жуткий рев на руках Филипа.
— Все в порядке… все в порядке, дети. — Эдвина пыталась успокоить их, но ее голос потонул в общем шуме.
Она ужаснулась, заметив продирающихся вперед репортеров, которые засыпали вопросами измученных пассажиров. Вспышки фотоаппаратов чередовались со вспышками молний в ночном небе. Это была жуткая ночь, но не страшнее той, что привела их к такому финалу. То была худшая ночь в их жизни, а эта… эта лишь еще одна. Эдвина, внимательно следившая за братьями и сестрами, спускавшимися по трапу, надеялась, что ничего худшего с ними уже не случится.
У нее не было шляпы, и она вымокла до нитки, спускаясь на пристань с дрожащей Алексис на руках. Филип нес двух малышей, а испуганный Джордж послушно шел рядом. Толпа казалась огромной, и неизвестно, что было делать дальше. Уже стоя наконец на твердой земле, Эдвина едва не оглохла от криков, долетающих из толпы. Люди выкрикивали имена.
— Чендлер!.. Харрисон!.. Гейтс! Гейтс!.. Вы видели их?..
Это кричали родственники и друзья, которые с отчаянием и надеждой вглядывались в лица спускающихся по трапу пассажиров, но Эдвина с каждым именем лишь качала головой — она не знала никого из них. Невдалеке она увидела Тейеров, которых обнимали друзья из Филадельфии. Кругом стояли кареты «Скорой помощи», и снова, и снова вспыхивали блицы фоторепортеров.
Из толпы доносились рыдания, когда те, кто спускался по трапу, отрицательно качали головой в ответ на чье-то имя. К тому времени полный список спасенных еще не был опубликован, и у многих, чьи родные и друзья совершали плавание на борту «Титаника», теплилась надежда: вдруг их близкие не погибли. «Карпатия» отказалась общаться с прессой, охраняя покой своих пассажиров, но сейчас капитан Рострон был бессилен защитить их.
— Мэм… мэм! — К Эдвине подлетел репортер, чуть не столкнув с ее рук Алексис, и начал орать ей в лицо:
— Это ваши дети? Вы с «Титаника»?
Он был ужасно наглый и назойливый, но Эдвина в этой ужасной толчее никак не могла его обойти.
— Нет… да… я… пожалуйста… пожалуйста… Она не смогла сдержать слез, резкая вспышка фотоаппарата ослепила ее. Филип попытался защитить сестру, но ему мешали дети, вцепившиеся в него. Вдруг целая толпа репортеров окружила их, оттеснив Джорджа, и Эдвина закричала, чтоб он не отходил от нее.
— Пожалуйста, пожалуйста, уйдите!..
Журналисты налетели и на Мадлен Астор, когда она спустилась со своей служанкой, но Винсент Астор и ее отец, мистер Форс, оттеснили назойливых репортеров и усадили Мадлен в санитарную машину Эдвине и Филипу повезло меньше, но они довольно быстро пробрались сквозь толпу и наконец сели в один из автомобилей, присланных из «Ритц-Карлтона», и поехали по Седьмой авеню к отелю.
Они медленно вошли в холл роскошного отеля, жалкие оборванцы без багажа. В холле тоже дежурили репортеры, и заботливый портье быстро проводил их в комнаты.
С Эдвиной чуть не случилась истерика, казалось, будто они и не уезжали. Те же, что и полтора месяца назад, красивые, элегантно обставленные комнаты, только ведь теперь все изменилось. Им дали те же номера, в которых они останавливались, прибыв из Сан-Франциско, перед отплытием на «Мавритании» в Европу, куда они ехали, чтобы познакомиться с Фицджеральдами и отпраздновать помолвку Эдвины.
— Вин, с тобой все в порядке?
Она не сразу смогла ответить, но потом, в очередной раз напомнив себе, что теперь она в семье старшая, утвердительно кивнула Филипу. Она сидела на краешке роскошного дивана в рваном вечернем платье, промокшем пальто и башмаках и не знала, за что приниматься сначала.
— Все хорошо, — сама не веря в свои слова, прошептала она, потому что могла думать только о тех днях, всего несколько недель назад, когда они тут жили с родителями.
— Хочешь, поменяем комнаты? — обеспокоенно спросил Филип.
Если она сейчас расклеится, что им тогда делать? К кому обращаться за помощью? Она теперь все для них, и поэтому Эдвина медленно покачала головой, вытерла слезы и постаралась утешить детей. Она поняла, что все сейчас держится на ней одной.
— Джордж, поищи меню. Нам нужно поесть. А ты, Филип, помоги Фанни и Алексис переодеться в пижамы.
Она вдруг вспомнила, что у них нет теперь никаких пижам, но, войдя в спальню, увидела, что приготовили для них владельцы отеля. На стуле лежала кое-какая женская одежда и несколько вещей для мальчиков, брюки и свитера, теплые носки и несколько пар обуви На кровати были разложены маленькие пижамки для девочек, две новые куклы, рубашечка и медвежонок для Тедди.
Удивительная доброта, проявленная посторонними людьми, так тронула Эдвину, что она опять заплакала. Когда она вошла в большую спальню, у нее защемило сердце. На кровати была разложена одежда для ее родителей, на тумбочке стояла бутылка шампанского, и Эдвина знала, что в следующей спальне она найдет вещи, приготовленные для Чарльза. Она всхлипнула, бросила последний взгляд на комнату, погасила свет и вернулась к детям.
Она, казалось, немного успокоилась и, уложив детей, села на диван рядом с Филипом и Джорджем и стала смотреть, как они уплетают жареных цыплят, потом пирожные, но сама она слишком устала, чтобы проглотить хоть кусочек. Алексис перед сном вдруг снова впала в оцепенение, она сидела, устремив в одну точку неподвижный взгляд, и все, что могла сделать Эдвина, это убедить ее взять новую куклу. Фанни легла спать с Эдвиной, а малыш Тедди заснул в красивой кроватке в своей новой ночной рубашечке.
— Мы должны утром дать телеграмму дяде Руперту и тете Лиз, — сказала Эдвина мальчикам.
Они уже телеграфировали им и родителям Чарльза с парохода через «Уайт стар», но теперь надо уведомить дядю и тетю, что они благополучно прибыли в Нью-Йорк. Так много нужно было сделать, о стольком позаботиться. Само собой теперь ничего не сделается. Надо достать всем подходящую одежду, сходить в банк, отвести малышей к врачу. Эдвина хотела показать детей специалисту, чтобы убедиться, что с Тедди все в порядке, и узнать, чем лечить Фанни обмороженные пальчики.
Вообще дети выглядели уже лучше, и Тедди, слава богу, не свалился в лихорадке. Из всех детей трагедия, случившаяся с «Титаником», хуже всего сказалась на Алексис. Душевная травма из-за потери родителей, особенно матери, отняла у нее всякий интерес к окружающему. Она совсем пала духом и начинала рыдать, если Эдвина хоть на минутку отходила от нее. Но в этом, конечно, не было ничего удивительного — после того, что они пережили, шок останется еще надолго, и Эдвина сама чувствовала, что у нее трясутся руки, едва она начинает писать или застегивать детям пуговицы. Она понимала, что должна держаться, обязательно должна.
Эдвина спустилась к портье и спросила, можно ли нанять на завтра машину с шофером или хотя бы коляску, если машины заняты. Ее заверили, что машина и шофер будут предоставлены в ее распоряжение. Она поблагодарила всех за одежду и подарки детям, управляющий печально покачал головой и выразил соболезнования по поводу потери родителей. Уинфилды постоянно останавливались в этом отеле, и для него было большим потрясением узнать, что старшим членам этого большого и милого семейства не удалось спастись.
Эдвина тепло поблагодарила его и медленно поднялась к себе. В гостинице она встретила нескольких человек, тоже спасшихся с «Титаника», но все были заняты своими проблемами и не обращали друг на друга внимания.
Был почти час ночи, когда она вошла в гостиную и обнаружила, что братья играют в карты, опустошив блюдо с пирожными и несколько бутылок сельтерской.
Эдвина застыла в дверях и улыбнулась им. Она поняла, что жизнь продолжается, как будто ничего не случилось, но почти в ту же минуту осознала, что в этом и состоит их единственное спасение. Ведь они еще дети, у них впереди вся жизнь, но для нее, без Чарльза, уже ничего не будет, как прежде. Она никогда не найдет такого, как он, никогда. Ее жизнь отныне будет посвящена заботам о братьях и сестрах, ведь это была последняя воля матери.
— Собираетесь сегодня спать, джентльмены? Она сдержала подступившие слезы и с улыбкой взглянула на них. Мальчики улыбнулись в ответ, а Джордж, вдруг посмотрев на ее одежду, громко рассмеялся. Впервые с тех пор, как они покинули «Титаник», он стал похож на прежнего Джорджа.
— Ты выглядишь ужасно, сестрица, — смеясь, сказал он, и даже Филип заулыбался, сам того не желая. И действительно, в этих элегантных комнатах ее вечернее платье, превратившееся в лохмотья, выглядело совершенно неуместно.
— Спасибо за откровенность, Джордж, — поблагодарила она. — Я постараюсь утром надеть что-нибудь более достойное, дабы не оскорблять твоего взыскательного взора.
— Посмотрим, — высокомерно протянул Джордж и вернулся к картам.
— Советую вам ложиться, — проворчала Эдвина и пошла в ванную.
Она сняла платье и долго смотрела на него. Сперва она хотела его выкинуть, чтоб никогда больше не видеть, но что-то остановило ее, и она решила сохранить эти лохмотья. Ведь в этом платье она в последний раз видела Чарльза… родителей… оно как память о прошлом, о том часе, когда все переменилось, когда все ушло навечно.
Эдвина бережно сложила его и убрала в комод. Она не знала, что с ним делать, но платье напоминало ей о тех счастливых днях, которые уже никогда не вернутся. Эдвине уже казалось, что оно принадлежало какой-то другой девушке, той, кем она была раньше и кем уже не будет никогда.
Глава 7
На следующее утро Эдвина надела черное платье, подаренное ей на «Карпатии», и повела детей к врачу, которого порекомендовал управляющий отелем. Врач был удивлен, что малыши без тяжелых осложнений перенесли суровые испытания. Пальчики Фанни на левой руке, возможно, не восстановятся полностью и немного утратят чувствительность, но он успокоил Эдвину, что ничего страшного малышке не грозит. По поводу Тедди доктор сказал, что его здоровье быстро восстанавливается, даже на удивление быстро — это просто поразительно, как Тедди сумел оправиться после такого переохлаждения; а потом, понизив голос, заметил, что они пережили исключительно трагические часы. Он пытался задавать вопросы о гибели «Титаника», но Эдвине не хотелось говорить об этом, особенно при детях.
Она попросила врача заодно осмотреть и Алексис, но, за исключением пары синяков, никаких повреждений у нее не нашли. Выходило, что душа Алексис пострадала гораздо серьезнее, чем тело. С той минуты, как они нашли ее на «Карпатии», Алексис была сама не своя. Она как будто не желала понимать, что мамы больше нет, и поэтому решила вообще ничего не видеть и не слышать. Она держалась отчужденно и почти совсем не разговаривала.
— Неизвестно, сколько это может продлиться, — предупредил доктор Эдвину, когда они остались одни: медсестра увела детей одеваться. — Может быть, она никогда не станет прежней — слишком сильное потрясение пришлось ей испытать.
Но Эдвина отказывалась в это поверить. Пройдет время, и Алексис оправится. Она всегда была тихой и робкой и в некотором отношении даже слишком привязана к маме. Эдвина дала себе слово не допустить, чтобы трагедия разрушила их жизнь, по крайней мере жизнь детей. Поскольку она была так занята малышами, у нее не оставалось времени думать о себе, и это было спасением. Врач сказал, что через неделю они уже смогут ехать в Сан-Франциско. Им нужно немного отдохнуть перед поездкой, но скоро можно будет отправляться домой.
Когда они вернулись в отель, Филип и Джордж сосредоточенно изучали газеты. Пятнадцать страниц «Нью-Йорк тайме» были посвящены жертвам катастрофы. Джордж собирался прочитать все Эдвине, однако она совсем не хотела об этом слышать. Она уже получила три послания от репортеров, желающих поговорить с ней, но девушка не собиралась тратить душевные силы и время на журналистов и выкинула эти записки.
Эдвина понимала, что отцовская газета непременно напечатает материал об обстоятельствах гибели «Титаника», и только в том случае, если корреспонденты захотят поговорить с Эдвиной, она согласится на интервью. Общаться же с нью-йоркскими газетчиками, падкими на сенсации, она не желала и с раздражением отодвинула газету с собственной фотографией на первой полосе.
Эдвина получила письмо от подкомиссии сената, которая назначила на следующий день заседание и пригласила Эдвину прийти и рассказать все, что ей известно о гибели «Титаника». Там собирались подробно расспросить всех спасшихся, чтобы составить как можно более полную картину случившегося. Всем было важно понять, что же на самом деле произошло и чья в том вина, если кто-то вообще виноват в этой трагедии, и как избежать подобной катастрофы в будущем.
Эдвина показала записку Филипу. Она считала, что должна пойти, но очень нервничала, и Филип, как мог, попытался ее успокоить.
После ленча, поданного в номер, Эдвина заявила, что ее ждут дела. Они не могут всю жизнь ходить в чужой одежде, и ей надо пойти за покупками.
— А нам тоже идти? — недовольно спросил Джордж, а Филип опять уткнулся в газету.
Эдвина улыбнулась: Джордж иногда говорил совсем как папа.
— Нет, можешь остаться, если будешь помогать Филипу с детьми.
Тут же Эдвина подумала, что дома надо будет нанять помощницу, но сразу же представила себе бедную Уну. О чем бы Эдвина ни подумала, все возвращало ее к болезненным воспоминаниям о той страшной ночи.
Она сперва зашла в банк, потом к Альтману на углу Пятой авеню и 34-й улицы, где накупила кучу вещей. Затем она отправилась за покупками в «Оппенгейм Коллинз». Отцовская фирма перевела ей довольно большую сумму, и у нее было достаточно денег на необходимые вещи для себя и детей.
После четырех она вернулась в отель в купленном у Альтмана строгом траурном платье и страшно удивилась, увидев Джорджа и Филипа снова за картами.
— А где дети? — спросила Эдвина, бросив принесенные свертки на пол.
Остальные покупки втащил в номер шофер. Только сейчас она поняла, какая уйма вещей нужна, чтобы экипировать пятерых детей. Себе она купила пять черных платьев. Она знала, что ей долго придется их носить, и, примеряя платья в магазине, Эдвина с болью в сердце заметила, как она похожа на свою маму.
Оглядев номер, она не увидела никого из малышей. Только два ее брата резались в свои излюбленные карточные игры.
— Где они?
Филип усмехнулся и молча показал на спальню. Эдвина быстро пересекла комнату и с открытым от удивления ртом застыла в дверях. Обе девочки и двухлетний Тедди играли с горничной, а вокруг было разбросано по крайней мере две дюжины новых кукол, и лошадь-качалка, и игрушечный поезд.
— Вот это да! — Эдвина удивленно оглядывала комнату. В ней чуть не до потолка громоздились запечатанные коробки. — Откуда все это?
Джордж пожал плечами и шлепнул карту на стол. Филип взглянул на Эдвину, в изумлении взиравшую на коробки.
— Я точно не знаю, там есть карточки. Думаю, это в основном от людей из отеля… что-то из «Нью-Йорк тайме»… «Уайт стар» прислал какие-то вещи. Не знаю, просто подарки, наверное.
Дети радостно возились с новыми игрушками. Даже Алексис выглядела довольной и улыбалась сестре. Это был как будто день рождения, не состоявшийся тогда, и даже больше: это было как десять дней рождения и плюс Рождество.
Эдвина смотрела на Тедди, который, заливаясь смехом, раскачивался на новой лошадке.
— Что же мы со всем этим будем делать?
— Конечно, возьмем домой, — ответил Джордж, как будто это само собой разумелось.
— Ты все купила, что хотела? — спросил Филип у Эдвины, которая пыталась найти свободное место в комнате, где она могла бы разложить свои покупки. Он посмотрел на нее и нахмурился:
— Мне совсем не нравится это платье, оно какое-то старушечье.
— Наверное, — равнодушно сказала она. Платье подходило к ее состоянию. Эдвина больше не чувствовала себя молодой и не знала, будут ли интересовать ее когда-нибудь наряды. — В магазинах не такой большой выбор черных платьев.
Она была высокая и худенькая, поэтому ей нелегко удавалось что-то подобрать из готовой одежды. У мамы была та же проблема, и они иногда менялись нарядами. Но больше уже не будут. Они никогда больше не будут ничем делиться… ни радостью, ни печалями. Все хорошее кончилось, и юность Эдвины тоже кончилась.
Филип еще раз посмотрел на сестру и понял, почему она в черном. Он сначала не подумал об этом и не знал теперь, надевать ли ему и Джорджу черные галстуки и траурные повязки. Они так делали, когда умерли дедушка с бабушкой. Мама тогда сказала, что это дань уважения, а папа заявил, что это глупости.
Филип вспомнил, что не сообщил Эдвине о телеграмме от дяди Руперта и тети Лиз.
— О господи, — нахмурилась Эдвина, — я хотела им послать телеграмму утром да позабыла из-за всех этих треволнений с врачом. Где она?
Филип показал на стол, Эдвина взяла ее, прочла и тяжело вздохнула. Содержание телеграммы удивило и растрогало ее, и она оценила их добрые намерения. Дядя Руперт через два дня отправлял тетю Лиз на «Олимпике» в Нью-Йорк; они ее должны встретить и вернуться с ней в Англию. Эдвине было ужасно жалко тетушку: она ведь так страдала от морской болезни. Сама мысль о путешествии через океан заставила Эдвину содрогнуться, она никогда в жизни больше не поплывет на пароходе. Гигантская корма «Титаника», упиравшаяся в ночное небо, будет вечно стоять у нее перед глазами.
Она послала вечером ответ, умоляя тетю не приезжать, и сообщила, что они возвращаются в Сан-Франциско. Но утром пришло еще одно послание:
"Никаких возражений. Вы вернетесь в Англию с тетей Элизабет. Сожалею о постигшем вас несчастье. Постарайтесь перенести испытания мужественно. До скорой встречи.
Руперт Хикэм".
Эдвину бросило в дрожь от перспективы вернуться в Хавермур Мэнор.
— Мы должны туда ехать? — Джордж смотрел на нее с плохо скрываемым ужасом, а Фанни начала хныкать и жаловаться, что там всегда холодно и противная еда.
— И я там тоже постоянно мерзла, так что перестань плакать, глупый гусенок. Мы поедем к себе домой, ясно?
Пять голов кивнули, и пять пар серьезных глаз с надеждой посмотрели на Эдвину. Но как же убедить дядю Руперта?
Эдвина тут же отправила ответ. Последовала двухдневная борьба, и добиться своего им помогло то, что тетя Лиз слегла с жестоким гриппом и ей пришлось отложить поездку. Тем временем Эдвина более чем ясно написала дяде Руперту:
"Не нужно приезжать за нами в Нью-Йорк. Мы возвращаемся в Сан-Франциско. Много дел, работы. С нами будет все хорошо. Приезжайте в гости. Будем дома к 1 мая.
С любовью, Эдвина".
Меньше всего на свете им хотелось ехать в Англию, Эдвина даже ни на минуту не допускала такой мысли.
— А ты уверена, что они не заявятся в Сан-Франциско, чтобы нас забрать? — Джордж не спускал с нее встревоженных глаз, и Эдвина успокаивающе улыбнулась.
— Конечно, не приедут. Они же не похитители детей, наши дядя и тетя желают нам добра. Я думаю, мы сами справимся со своими трудностями.
Это было смелое заявление, но Эдвина твердо решила, что сможет все сделать сама. В газете работали отличные сотрудники, которыми отец руководил долгие годы. И нет никаких причин все менять, пусть даже теперь нет Берта Уинфилда. Он сам часто повторял, что, если с ним что-нибудь случится, никто этого не заметит. Теперь его утверждение предстояло проверить на деле, потому что Эдвина не собиралась продавать газету. Им нужны деньги, и пусть это не такая доходная газета, как «Нью-Йорк тайме», но вполне процветающая. И она всеми силами постарается сохранить газету, дом или любое другое имущество, принадлежавшее ее родителям. Эдвина хотела поскорее приехать домой и убедиться, что там все в порядке.
Она приняла решение и не намерена была от него отступать. Но Эдвина не знала, что дядя Руперт строит планы, как их вернуть в Англию, а газету и недвижимость продать. Он считал, что дети Уинфилдов не должны возвращаться в Сан-Франциско и жить в опустевшем родительском доме без присмотра взрослых. Он не хотел принимать во внимание твердое желание Эдвины вернуться всей семьей в родные места.
Следующую неделю Уинфилды провели в Нью-Йорке. Они гуляли в парке, снова посетили врача, который обрадовал их, что Тедди и Фанни окончательно поправились. Обедали в ресторане отеля «Плаза», а потом ходили по магазинам, потому что Джордж заявил, что в куртке, которую ему купила Эдвина, он замерзнет до смерти.
Днем они могли расслабиться, чем-то отвлечься, хоть немного восстановить силы, но вечерами их преследовали ужасные воспоминания, и они тихо сидели в гостиной, погруженные в свои мысли. Алексис все время мучили кошмары, и она спала с Эдвиной, а Фанни рядом, на соседней кроватке.
В последний вечер их пребывания в Нью-Йорке обед подали в номер, и они больше не выходили, тихо коротая время за картами и разговорами. Джордж всех ужасно смешил, поразительно точно изображая дядю Руперта.
— Это не так уж и красиво, — пыталась протестовать Эдвина, хотя сама смеялась тоже. — У бедняги много странностей и недостатков, но он хороший человек.
Их дядя Руперт действительно был смешон, Джордж этим пользовался вовсю. Только Алексис не смеялась со всеми, она вообще не улыбалась и по-прежнему держалась очень замкнуто.
— Я не хочу ехать домой, — прошептала она Эдвине ночью, тесно прижимаясь к ней.
— Почему? — спросила та, но Алексис только покачала головой и со слезами на глазах уткнулась Эдвине в плечо. — Чего ты боишься, маленькая моя? Там с тобой ничего не случится плохого…
Ничего хуже того, что они пережили, уже действительно не может быть. Иногда Эдвина жалела, что не умерла сама, ей не хотелось жить дальше без Чарльза, без родителей. У нее не было времени, чтобы посидеть в одиночестве, подумать о Чарльзе, вспомнить счастливые минуты, когда они были вместе, но эти мысли так больно ранили ее, что Эдвина даже испытывала облегчение от того, что голова ее занята заботами о братьях и сестрах. Она стала теперь опорой для младших и должна держать себя в руках.
— Ты будешь опять спать в своей комнате, — шептала Эдвина Алексис, — и пойдешь в школу со своими подружками…
Но Алексис упрямо помотала головой и жалобно посмотрела на Эдвину.
— Там не будет мамы.
Это правда, и все они это знали, однако Эдвина в глубине души по-детски надеялась на чудо, что родители дома и Чарльз с ними, а все, что случилось недавно, — только жестокая шутка. Но Алексис, крепко связанная с матерью неведомыми узами, не желала убеждаться в этом, когда они приедут в Сан-Франциско.
— Ее не будет там. Но она всегда будет в наших сердцах, всегда-всегда. Все: мама, папа и Чарльз. А дома мы, может быть, почувствуем себя ближе к маме.
В доме на Калифорния-стрит так сильно ощущалось присутствие Кэт, она столько вложила труда, чтобы дом стал красивым и уютным, а сад цветущим.
— Разве ты не хочешь посмотреть, расцвели ли розовые кусты в мамином садике?
Алексис только качала головой, в тихом отчаянии обвивая руками шею Эдвины.
— Не бойся, моя сладенькая… не бойся… я здесь… я всегда буду с тобой…
Читать бесплатно другие книги:
