Два гения и одно злодейство Соболева Лариса
– Закрой клюв и не маши крыльями, – ухмылялся Леха, лежа на кровати в номере и с тупым упорством глядя в телевизор.
– Между прочим, я здесь работаю больше твоего, – взывал к совести Тимур. – Ты не контактный. И потом, лицо у тебя… я ничего не имею против, но с человеком с таким лицом люди не желают знакомиться, извини. Они шарахаются от тебя, не заметил? Леха, ну, пожалуйста… Мы же в Париже! Заставлять сидеть в номере – это издевательство над личностью! Леха, клянусь, не буду тратить, все равно у меня цесарок нет. Клянусь, что в России отдамся полностью в твои руки…
– Ты не баба, чтоб мне отдаваться, а я не голубой, чтоб тебя брать. Все, кончай ныть, едем к ее дому. Давай так, если кто будет заходить в дом, ты иди следом. Может, она сидит в квартире безвылазно, а продукты ей на дом возят. Так мы хоть узнаем, там она или не там. Марк не сообщал, что она приехала, значит, где-то здесь кантуется.
Проторчали у дома, как всегда, до вечера. Поскольку выучили наизусть жильцов, следили только за новыми людьми, входившими в дом, по очереди бегали перекусить в бистро.
Около шести вечера появился незнакомый мужчина, вошел в дом, Тимур, само собой, за ним. Мужчина поднялся на лифте на четвертый этаж, а Тимур бежал по лестнице. На этаже незнакомец позвонил несколько раз в квартиру Глазковой, подождал и, несолоно хлебавши, нажал на кнопку лифта. Тимур к нему:
– Мсье, пардон… я есть друг… квартиры… то есть хозяйки…
– Говорите по-русски, – вдруг перебил его мужчина на чистейшем русском языке.
– Вы русский?! – обрадовался Тимур.
– Да, – сказал тот, глядя на Тимура с усмешкой.
– Ба! Вот не ожидал! А я не знал, к кому обратиться. Меня зовут Тимур, – протянул руку, незнакомец пожал ее. – Мы договорились с хозяйкой этой квартиры встретиться в Париже, и вот, представьте, никак не могу ее застать. Как я рад русскому человеку! Послушайте, а не отпраздновать ли нам наше знакомство? Мой приятель тут недалеко ждет, мы в командировке. Идемте, я познакомлю вас. Нет, нет, возражения не принимаю. Встретить в чужой стране земляка – это праздник…
Главное – напор, чтоб человек не успел опомниться, и не делать ни одной паузы, куда можно вставить хоть слово. По дороге до поста наблюдения Тимур сыпал фразами, казалось, на едином дыхании. Леха шары на лоб выкатил, когда Тимур подвел к нему незнакомца:
– Это мой помощник Леха. А попросту – телохранитель. Да, друг мой, – это он обращался к незнакомцу, – в наше время без телохранителя никуда. Понимаешь, Леха, наш русский друг знает Лину, мы встретились у ее квартиры. Я пригласил его отметить встречу. Не беспокойтесь, я плачу. Так, куда бы нам сходить? На чужбине дух родины сладок, поэтому… что у нас по расписанию, Леха?
– «Петрушка», – хмуро сказал тот, недружелюбно рассматривая незнакомца.
В том же духе Тимур трещал и в такси до самого ресторана, никому не давая сказать и слова. В скором времени расположились за столиком. Не назвавший себя незнакомец – он просто не нашел момент представиться, – извинившись, ушел в туалет, а Леха напустился на Тимура:
– Что за номера? Это кто?
– Черт его знает, – беззаботно пожал тот плечами. – Он звонил в нашу дверь, оказалось, русский. Из него мы вытащим местонахождение мадам.
– Ладно, – процедил сквозь зубы Леха со зверским выражением. – Но учти, закажешь перепелов по-царски или лососину по-императорски, я тебе нос сломаю в гостинице. «Я плачу!» – передразнил. – Выбирай, что подешевле. И к Наташкам не приставай, пошлости не говори и слюни не пускай.
– Да они все равно не понимают по-русски.
Вернулся незнакомец, который после первого тоста взял слово:
– Я немного растерян, слишком все неожиданно получилось. Разрешите представиться, меня зовут Влад, я работаю рекламным агентом…
– Замечательно! – воскликнул Тимур, Леха молча жевал, глядя на эстраду с цыганами, которых терпеть не мог. – Реклама – двигатель торговли. Мы тоже занимаемся… неважно. Это профессиональная тайна. Главное, что мы встретились на чужбине и можем провести вечерок. О, чужбина, ностальгия… Ну, еще раз за знакомство. Вы закусывайте, Влад, кухня здесь вполне приличная.
– Я хотел бы внести ясность, – сказал Влад, разрезая мясо на тарелке. – Вы говорили, что вашу знакомую зовут Лина. Простите, я с Линой незнаком.
– Не может быть! – вытаращился Тимур. – А кто живет в квартире?
– Полина, – ответил Влад. – Но сейчас она, скорее всего, на вилле.
– Полное имя нашей общей знакомой Полина, – сказал Леха. – А где находится вилла? Мы бы навестили ее. Давайте-ка еще по одной, чтоб кровь разогнать.
Выпили водки, после чего Влад достал авторучку, написал несколько слов в записной книжке, оторвал листок и протянул Тимуру:
– Вот адрес, это примерно час езды к югу от Парижа.
– Она там живет одна? – спросил Тимур и положил листок с адресом во внутренний карман пиджака.
– Нет, – хмыкнул Влад. Его «нет» прозвучало многозначительно и недовольно. – У нее есть друг, значительно моложе Полины, дерзкий малый, тоже русский (Тимур и Леха незаметно переглянулись). Кстати, я не видел ее несколько недель, звонил, но безрезультатно. Правда, на вилле тоже никто не берет трубку, но все же, думаю, они там.
Дальше вечер проходил в скучном однообразии, во всяком случае, для Лехи. То, что надо, выяснил, остальное его не интересовало. Он думал лишь об одном: та ли это Полина, которую они ищут?
На следующий день Леха взял машину напрокат, купил карту. Вдвоем с Тимуром изучали ее по миллиметру, пытаясь читать названия вслух и сверяя их с буквами адреса. Под покровом темноты достигли предместья, бросили машину на шоссе и пешком добрались до городка. Лехе пришлось долго изучать в бинокль все дома, пока не обнаружил виллу, похожую на описания Влада. Он подобрался ближе, залез на дерево и направил на окна бинокль.
– Ну что там? – нетерпеливо топтался Тимур внизу. – Видишь их?
– Занавески мешают разглядеть, – ответил с дерева Леха. – Терпение. В нашем деле ошибки быть не должно.
Прошел час. Леха не спускал глаз с виллы. Но вот на балконе появилась женская фигура, потом мужская. Свет падал сзади, Леха опять ничего не разглядел, поэтому слез с дерева, шепнул сидевшему на пеньке Тимуру:
– Подберусь поближе, не видно.
Тимура, оставшегося в темном месте, охватило беспокойство. И чем больше всматривался в непроглядную темень, тем сильнее одолевал страх. Он прислонился к дереву спиной и считал минуты. Вскоре услышал шаги.
– Леха, ты? – хрипло спросил. Шаги приближались, а в ответ ни звука. Тимур панически вскрикнул: – Леха! Таран, это ты?
– Не ори, – выплыл из темноты тот. – Идем.
Тимур радостно засеменил за Тараном к парижскому шоссе. Машину нашли в целости и сохранности, поехали в Париж.
– Ну, она? – спросил Тимур.
Леха молчал, усердно поворачивая руль. Тимур подумал, что Леха расстроен из-за неудачи, видимо, это не та Полина, устроился удобней на сиденье и задремал. А в номере Леха позвонил в Россию:
– Марк? Здравствуй. Мы нашли их.
– Хорошо, – сказал Ставров после паузы. – Завтра я вылетаю в Москву, попутно закажу билет на ближайший самолет до Парижа, так что через пару дней встречайте в аэропорту, если повезет купить билет. Я дополнительно позвоню.
Когда Леха положил трубку, Тимур произнес с обидой:
– Нельзя было сказать, что это они? Между прочим, без меня ты бы их не обнаружил. Неблагодарный.
– Помолчи, – Леха устало завалился на кровать. – Ты не знаешь, чего мне стоило уйти с виллы, оставить все, как есть.
– Что вы с ними сделаете?
Вопрос повис в воздухе. Тимур махнул рукой, в конце концов, не убьют же парочку на вилле, в чужой стране этого делать нельзя. Он тоже повалился на кровать, включил телевизор и слушал французскую речь, в которой ни одного слова не понимал, но ему нравилось благородное звучание языка.
ПРЕДМЕСТЬЕ ПАРИЖА,
СПУСТЯ ПЯТЬ ДНЕЙ
Мсье де Труайе, высокий и солидный мужчина лет пятидесяти, обходил гостиную, останавливаясь у каждой работы. По сему случаю навели глянец в бывшей мастерской, поставили старинную мебель и кресла, убрали софу. Володька с замиранием сердца не упускал из вида ни одного движения мсье Труайе. Стоило тому подойти поближе, изучая фрагменты и манеру письма, а затем отойти, Володька вдруг замечал в картинах то, чего раньше не видел. Черт, несколько мазков нахально выпирают, а надо было смягчить их внешние линии. В «Экстазе» цветовая гамма подкачала. Ну, кто пишет космос в розово-голубых тонах? Пошлятина. И вообще, все не то, не так. А мсье Труайе переходил от одной работы к другой, возвращался к предыдущей, долго стоял. Володька терял силы и терпение, наконец понуро сел на ступеньки лестницы, ощутив полный провал.
Полин находилась здесь же. Переговариваясь с мсье Труайе, подносила ему бокалы с вином, иногда переводила его фразы и ободряюще подмигивала Володьке, который почему-то совсем перестал понимать французский. Но ни слова оценки не прозвучало из уст мсье Труайе. Он в десятый раз – а может, в сотый – остановился у диптиха, что-то сказал Полин, она перевела:
– Мсье говорит, что черного Адама и белую Еву уже писали. Дюрер.
Все, клеймо повесил: шаблон. Два часа изнурительной пытки, чтобы вот так пренебрежительно бросить: это уже было. Неужели трудно сразу сказать, что работы не удались? Чего ходить туда-сюда?
Наконец мсье попрощался, Полин вышла проводить гостя, а Володька налил вина полный бокал и залпом выпил.
– Как тебе Труайе? – вернулась Полин.
– Ходячий сейф. Лучше скажи, как я ему? Нет, не надо, не говори.
– Почему? – Полин лукаво улыбнулась. – Вы, мсье, не хотите услышать, что он покупает ваши работы?
– Что?!! – ошалел Володька. – Повтори.
– Да, он покупает все твои работы. Берется сам устроить их на выставку. Много, конечно не может заплатить, так как у тебя нет имени, ПОКА НЕТ. Поэтому платит всего сорок тысяч.
– Всего?! – воскликнул Володька, подлетев к Полин. – Ты считаешь, сорок тысяч мало? Да это… это… Сорок тысяч!
– Долларов, – уточнила Полин, а у Володьки совсем голова пошла кругом, он рассмеялся и рухнул в кресло. – Я не продала только «Времена года», хотя он просил.
– Отдай в нагрузку, как подарок! Ну их к черту, я накатаю еще.
– Нет, это моя картина. Не сходи с ума от успеха, вот увидишь, он заработает на них, по меньшей мере, вдвое. Этот человек знает, что делает. Ты теперь должен держать марку. Ну, над имиджем мы поработаем. И над твоими манерами, они у тебя ужасающие, совсем не умеешь вести себя в обществе. Впрочем, гению все можно. Боже мой, ты не представляешь, как тебе повезло. Ты начал сразу с взлета. Через неделю он приедет за картинами и привезет чек. Выставка будет в начале марта. А мы с тобой прогуляемся в Венецию, как идея?
– Да я Париж толком не видел! – воскликнул он и вскочил на ноги. – Куда я мог пойти без денег? Только на улицу. Я хочу посмотреть Париж изнутри…
– Париж город наслаждений, а не отдыха, он не любит торопливых, – мягко перебила Полин. – А ты, по-моему, заслужил отдых. Я тоже, поэтому пойду и поваляюсь, я страшно устала.
– Полин! – Володька взял ее за руки. – Неужели так бывает? Если б не ты…
– Все, все, все, – рассмеялась она, мягко выдернув руки. – Я волновалась не меньше твоего и устала. Слова благодарности выслушивать у меня нет желания.
Она чмокнула его в нос и унеслась наверх. Володька никак не верил, что это произошло с ним. Поставив кресло так, чтобы видеть все свои творения, сел. В сущности, расставаться с работами не жаль, нет. Пусть радуют глаз людям, для этого он и писал. Просто в этот момент настоящего счастья примешалось немного боли. Совсем чуть-чуть сладкой боли, которая приходит после завершения тяжелого этапа, когда работаешь до одури, теряешься в сомнениях и точно не знаешь, что конкретно тебя ждет. И вдруг чудо! Начинаешь понимать, что чудо создал ты, трудный путь позади, а впереди… впереди снова работа, поиски, сомнения. Но это будет уже новый этап.
Постепенно сгущались сумерки, а люди на полотнах все больше оживали, отчетливо выделяясь на фоне матовых стен. Юдифь, Саломея, Адам и Ева, Магдалина, он и Полин, над камином «Времена…» – самая слабая работа, если их сравнивать. Манера письма, композиция, цветовая гамма, даже эксцентричность присущи всем работам, но шесть картин отличаются. В чем же секрет? Наверное, в том, что он чувствовал, чем жил, что вкладывал в каждый мазок. Да, Володька вложил всего себя в эти полотна. Или это мастерство, как говорят? Э нет, никакое мастерство не даст того результата, который дает опыт прожитых дней. Вот в чем суть творчества: пока растешь как личность, растет твой талант. Пройди испытания, переживи разочарования, но останься при этом человеком и твори с позиции большой личности, тогда твои произведения поймет даже папуас из Новой Гвинеи.
Отвлек стук в дверь. Опять Луиза? Сегодня он безумно рад ей.
– Открыто, заходи! – крикнул.
Но вместо Луизы вошли три высоких человека. Володька встал, включил свет. Он никого из них не знал. Все трое несколько странно его рассматривали, словно клопа, обнаруженного между страниц древней рукописи.
– Вам кого? – вполне законно поинтересовался Володька, но тут вспомнил, что он не в России, открыл рот, чтобы задать тот же вопрос по-французски…
– Я ищу Полину, – опередил его красивый мужчина в центре.
– Полин! – позвал Володька. – К тебе пришли.
Она, на ходу завязывая халат, ступила на лестницу, и внезапно приветливую улыбку стерло с ее лица. Сделав несколько неуверенных шагов вниз, вдруг опустилась на ступеньки. И все смотрела на красивого мужчину, а он на нее. За его спиной остановились двое с неприятными, жесткими лицами и тоже сверлили Полин глазами. Не было ни в ком из них радости, присущей знакомым, которые давно не виделись. Сцена показалась Володьке неестественной, напряженной, он растерялся:
– В чем дело, господа? Полин, кто это?
– Марк Ставров. Мой муж, – тихо выдавила из себя она, опустив глаза.
– Муж?! – обалдел Володька. – Ты же говорила, он погиб…
– Ее первый муж погиб, – сказал Ставров. – Она убила его. Это был мой отец. Я ее второй муж, меня она не успела убить, то есть вы не успели…
Володька отчетливо увидел еще одну человеческую страсть, до этого момента незнакомую ему, – ненависть. Куда там его отношение к Владу, которое он тоже называл ненавистью. Эта ненависть была много сильнее. Она, невидимая, но ощутимая, перелетала от Ставрова к Полин и обратно к Ставрову, как пинг-понг. Она же приросла к лицам двоих спутников Марка. Почему от этой ненависти вдруг стало страшно, как не было страшно, когда его обвинили в краже и грозила тюрьма? Володька догадался, что три человека явились сюда удовлетворить свою ненависть. Но почему, за что люди могут так ненавидеть друг друга? Длительная пауза показалась ему слишком изнурительной.
– Послушайте, господа, – обратился он к гостям, приближаясь к лестнице, а по сути, отрезая трем нежданным гостям путь к Полин, – говорите, зачем вы приехали, и…
Осекся, так как дальше должно последовать «приглашение» за дверь. А имеет ли он право выгонять этих людей, прибывших к Полин? Два амбала за спиной Ставрова лишь одарили его злобными взглядами, а сам Ставров и бровью не повел в сторону Володьки.
– А здорово ты, Лина, придумала, – сказал Марк, не спуская с нее глаз, – прятаться с этим ублюдком за границей и наезжать с гастролями, после которых остается слишком много трупов.
– О чем вы говорите?! – возмущенно воскликнул Володька.
– Кеша, Леха, – бросил через плечо Ставров, – заткните его.
Не успел Володька опомниться, как спутники Ставрова очутились возле него и врезали в солнечное сплетение. Он свалился на колени как подкошенный и на какое-то время отключился от боли. Полин сбежала вниз на помощь Володьке, но ее перехватил Ставров, грубо отбросил в кресло, в котором еще недавно удачливый художник любовался своими полотнами.
– Поговорим! – рявкнул. – Ребята, вяжите обоих, а то не могу гарантировать, что мы выйдем отсюда живыми.
– Не трогайте мальчика, – яростно вырывалась Полин, когда ее связывали Кеша и Леха. – Он ни при чем, он художник…
– Ах, художник! – усмехнулся Ставров, обходя гостиную и вскользь осматривая картины. Остановился у «Экстаза». – Значит, в свободное от убийств время твой юный киллер рисует? Занятное хобби. Леха, тебе нравится?
– Порнуха, – сплюнул тот, ему не могли нравиться картины убийцы.
– М-да, он неплохо освоил и этот вид деятельности, – проговорил Ставров.
– Он ни при чем, клянусь, – протянула Полин, ежась, как от холода.
– Кто ж тебе поверит? – вздохнул Марк. – Ты двойственная натура. Я поначалу не сообразил, что Полина и Лина – это одно и то же. В доме моего отца Полиной тебя никто не называл. Но не об этом речь. Вы сбежали из психбольницы, убив врача, потом убили на дороге мужчину с девушкой и инсценировали самосожжение. Твой мальчик убил, по нашим предположениям, родного брата, стрелял в меня, но попал в моего охранника, затем через полчаса грохнул милиционера. Мы попали в аварию по вашей милости, чудом остались живы. Еще вы выкрали Алису. Внушительный репертуар гастролей. Алиса жива? Куда вы ее дели?
– Что происходит? – не совсем отошел от удара Володька, в глазах метались черные точки, дыхание восстанавливалось с трудом. Ему в это время связывали за спиной руки. – Какие гастроли? Кто убил? Кто такая Алиса?
– Я ничего о ней не знаю! – выкрикнула Полин.
– Значит, так, – жестко сказал Ставров, – мы не намерены долго здесь торчать. У тебя был ключ Алисы, с его помощью ты проникла в мою квартиру. Туда же пришел и мой человек, который потом тебя выследил до туристического агентства, где ты села в автобус, следующий в Париж. Он же достал пистолет из мусорного бака, который ты выбросила. Из этого пистолета был убит мой охранник и милиционер. Ты выложишь, где Алиса. Тащите их наверх, а то ненароком зайдет кто-нибудь. Не надо, чтоб их видели связанными, и приступайте. А ты, Лина, хорошо подумай, стоит тебе упрямиться или нет.
Леха и Кеша грубо подхватили связанных Полин и Володьку, поволокли вверх по лестнице, в спальне толкнули на кровать. Леха предупредил, чтоб не смели шуметь, вышел. Кеша принялся вытаскивать ящики, рыться в шкафу, выбрасывая вещи на пол, проверяя карманы. Из соседней комнаты, где раньше жил Володька, доносились похожие звуки, очевидно, Леха обыскивал шкафы там. Кеша, взяв несколько бумаг, ушел, было слышно, как переговаривался с Лехой, но голоса звучали неразборчиво.
Володька с трудом приподнялся и заглянул в лицо Полин. Она лежала на спине, уставившись в потолок, как на его картине. Пустота и отрешенность в ее глазах испугали.
– Что происходит? Почему? – спросил шепотом.
Ответить – значит, рассказать все. Ответить – значит, снова окунуться в прошлое, а оно и так преследует ее по пятам, нет, уже настигло…
Ставров, сидя в кресле и потирая переносицу кончиками пальцев, тоже перебирал прошлое. Он искал в нем силы, чтобы не дрогнуть в ответственный момент…
Часть шестая
ВРАГИ
ШЕСТЬ ЛЕТ НАЗАД
Марк срочно прилетел из-за границы – вызвал отец на похороны матери. Это случилось так неожиданно, что воспринималось, как глупая шутка. Не успел. Рейс самолета уже из Москвы был задержан почти на сутки из-за нелетной погоды, да и сам Марк не верил в смерть матери. В пятьдесят шесть лет разве умирают внезапно? Дома не был полтора года, когда звонил, мама не говорила, что болела. Не верил, поэтому не приложил усилий, чтобы добраться домой во что бы то ни стало – поездом, на машине, на велосипеде, в конце концов! Приехал в особняк вечером. С отцом были лишь близкие друзья, которые решили не оставлять его в тяжелую минуту.
Удар был сильный. Теряя мать, человек теряет и частицу себя. Так случилось и с Марком. Он держал рюмку и думал о том, что мало проводил с матерью времени, не прислушивался к ее мнению, нечасто говорил ей добрые слова, случалось, что и грубил. Если бы можно было все исправить…
Но это были не все новости. Возле отца крутилась девушка, слишком навязчиво опекала его. Марку ее поведение показалось неприличным, да и поведение отца тоже, принимавшего опеку с повышенной благодарностью. Он не сделал отцу ни одного замечания, а дождался, когда остались в особняке почему-то втроем. Лина, как у себя дома, ушла в ванную, вот тут-то Марк и устроил допрос:
– Кто это?
– Моя жена, – потупился Ставров-старший и неловко заерзал.
– Кто?! Не понял, она тебе кто? Же-на?! И давно?
– Полгода, – насупился отец. – Видишь ли, кризисы в семьях не новость, ты должен это знать. Наступил кризис и у нас с мамой. Мы не хотели тебя отвлекать семейными дрязгами, поэтому не сообщали, но мы… развелись…
– Вижу, – рассердился Марк, хотя, глядя на него, этого никто не сказал бы. Он научился прятать эмоции. Однако слишком очевидными стали причины «семейных дрязг». – Значит, ты выгнал маму, а взамен привел сюда юную паучиху?
– Не говори о ней плохо, – защищал Лину отец, – ты ее не знаешь.
– Не удивительно, я же ее впервые вижу, – отпарировал Марк. – Выходит, я и тебя не знал. Получается, после совместной жизни душа в душу мама стала тебе не нужна? И ты вышвырнул ее вон, так? Скажи, а это легко – мне интересно знать на будущее, – вот так просто разорвать отношения с человеком, который жил с тобой бок о бок тридцать лет?
– Ты не все знаешь, – тихо сказал отец, ему было не по себе от объяснения с сыном, он надеялся на другую реакцию, все же сын – взрослый мужчина. В это время на верхней площадке появилась Лина, поняв, что речь идет о ней, спряталась за углом и слушала. – Мама болела, не говорила тебе, так как не хотела травмировать… У нас давно не было постели… извини за откровенность. А я мужчина, Марк.
– Помнится мне, – проговорил тот задумчиво и не глядя на отца, – ты попал в аварию, повредил позвоночник, никто не верил, что выкарабкаешься. Только мама верила. Ночи проводила в больнице, поддерживая в тебе уверенность, что все образуется, и ты поправишься. Она кормила тебя с ложки…
– Ты не вправе упрекать меня, – нервно сказал отец. – Каждый человек имеет право на счастье.
– Знаешь, так оправдать можно все, вплоть до убийства. Где ты ее подобрал? Она твоя секретарша?
– Не угадал. Это произошло случайно, она искусствовед…
– Господи, – фыркнул Марк, горько рассмеявшись. – А искусство тебе зачем?
– Да погоди ты! Мы познакомились случайно…
Это действительно произошло случайно. Лина получила диплом с отличием в двадцать пять лет. Три года поступала на искусствоведческий факультет в Питере! Когда проваливалась, ехала домой к мамочке, изучала языки, корпела над книгами в библиотеках, а ночью, засыпая, видела себя на сессиях и семинарах за рубежом, в окружении маститых ученых. Она не встречалась с молодыми людьми, времени не было, зато была цель. И все-таки чудеса случаются, Лину приняли. Чтобы она ни в чем не нуждалась, мама продала жилье, на то и учила дочь, отказывая себе во всем. Сама же переехала к бабушке в однокомнатную квартиру – к занудливой, старой чучундре. Но Лину не интересовали проблемы матери, все мысли были заняты честолюбивыми планами, домой звонила лишь тогда, когда требовались деньги. Отца не знала, мамочка не любила распространяться на эту тему.
Но вот вручили красный диплом. Полагая, что теперь все пути открыты, Лина обивала пороги в Питере, чтобы устроиться на приличную работу. А места заняты, и в ближайшие сто лет вакансий не появится. Самое противное: те, кто учился кое-как, устроились прекрасно, родители помогли. Подалась в Москву. Понравилась одному чиновнику из министерства, обещал помочь, а тут вдруг несчастье – умерла мамочка. Позже выяснила, что у нее был целый букет заболеваний: нервное истощение, от недоедания анемия, слабая иммунная система и диабет. Со смертью мамочки иссяк основной источник дохода. Бабка денег на поездку в Москву не дала, мол, нечего шататься по свету, так недолго и проституткой стать. На все слезные доводы внучки отвечала одним:
– Скажи спасибо, что жилье есть. А работу найдешь, вон школ полно.
Школа?! Ради этого столько сил потрачено? Еле-еле устроилась в музей при помощи бабки, подруга которой работала в том же музее смотрителем.
Когда получила первую зарплату, поняла: чтобы мало получать, надо много и упорно учиться. Да она на косметику тратила больше! А тут бабка наезжала: поздно не возвращайся, свет не жги, подай лекарство среди ночи, а будешь плохо себя вести, отпишу квартиру государству. Лина стала нервная, срывалась на истерики. Чтобы не злить старую каргу, которая, видимо, и уложила раньше времени свою дочь в могилу, запиралась в ванной и долго рыдала, а на работе, когда ее несправедливо отчитывали, пряталась в туалете.
Замуж бы выйти, но за кого? Все парни ее возраста и старше уже разобраны, да и никуда она не ходила. Вскоре бабка слегла. Началось: пеленки, клеенки, дерьмо, от которого выворачивало наизнанку. А бабка без конца пилила, все ей было не так. Лина ее ненавидела, но терпела, потому что боялась остаться без угла. Так прошел год.
Бабке становилось хуже, однако цеплялась за жизнь всеми силами. Лина же втайне мечтала проснуться однажды утром и найти ее мертвой. Бабку мучили приступы аритмии, переходящие в грудную жабу, она задыхалась, нужно было вовремя подать лекарство. Как-то ночью случился приступ, она звала внучку. Лина притворилась, будто не слышит. Бабка упала на пол, очевидно, тянулась к лекарствам, хрипела, потом затихла, а Лина лежала, повернувшись к стене, так и уснула. Утром обнаружила, что бабка мертва.
Вопреки ожиданиям стало еще труднее существовать, ведь у бабки была приличная пенсия. Хоть и выдавала ее крохами – на гроб себе копила, – все же как-то жили. Настала пора голодухи в буквальном смысле. Заплатит за квартиру и сидит на хлебе и картошке. Лина продала квартиру, купила комнату в коммуналке. А там соседи – пьянь, отвратительные запахи на общей кухне, ругань, мордобои, туалет на улице. Лина теряла волю и вкус к жизни. Ее посещали мысли отравиться, смелости не хватало, но вот однажды…
– Ты не могла бы, – попросила коллега по работе, – пойти с нами в ресторан? У мужа важная встреча, а из женщин я одна. Не подумай ничего плохого, мы просто разбавим мужское общество.
– Мне нечего надеть, – сгорая со стыда, призналась Лина.
– Нашла отговорку! Едем ко мне, я подберу одежду.
Тряпок у нее оказалось такое множество, что Лина недоумевала: зачем столько? И вот явилась в ресторан в вечернем платье, модных туфлях, парикмахер причесал прямо на дому у подруги, та, осмотрев ее, воскликнула:
– Как же можно прятать такую красоту в лохмотья?
Ей хорошо было говорить, имея мужа-коммерсанта, работа для нее развлечение, и директор не пилила, потому что муж кидал деньги на мероприятия в музее. В ресторане гостиницы «Интурист» Лина вообще потерялась. Посетители в основном иностранцы, огни, официанты, музыка. Вот так проходит жизнь мимо, почему? Хотелось плакать от обиды и есть, есть все, что видела на столе. Платон Маркович, перед которым все заискивали, пригласил ее на танец.
– О, французы! – сказала Лина, указав глазами на спорившую пару. – Он требует не тратить денег на чепуху, она называет его скрягой.
– Вы так хорошо знаете французский? – удивился он.
– Порядка двадцати пяти тысяч слов, – скромно кивнула Лина. – Еще английский, но хуже французского. Начинала учить итальянский, да времени не хватило.
Не хватило денег, но об этом как-то стыдно было говорить.
– Такая юная и столько знает! – приятно поразился он. – Ответьте, вы очень дорожите своим музеем?
– Очень, – шутливо сказала Лина. – Настолько дорожу, что готова бежать из него в тундру. Но это работа по специальности в какой-то степени.
– А если я вам предложу сопровождать меня через месяц в Париж? Мне нужен переводчик. А для начала предлагаю поработать у меня в офисе.
Согласилась подумать. В туалете пересказала диалог подруге, та напустилась:
– Подумает она! С ума сошла? Ты собираешься всю жизнь безвылазно торчать в музее? Сама экспонатом станешь. Это твой шанс, который дается раз в жизни, не упусти.
– Мне не в чем ехать, даже в офисе появиться. Ты мой гардероб знаешь.
– Я поделюсь. Молчи, не спорь, я все равно все не ношу.
Она подарила кучу дорогих тряпок, Лина растрогалась до слез, потому что и за пять годовых зарплат не купила бы столько. Легко рассталась с музеем, послав на прощанье директрису. Попав в атмосферу деловой жизни, решила для себя, что теперь ни за что не упустит свой шанс и плевать на искусство. Платон Маркович выдал аванс – целое состояние – и попросил никому из работников не говорить, что она владеет языками.
– Мои доверенные лица, зная, что я владею лишь русским, кажется, надувают меня. То есть ведут переговоры, соблюдая интересы противоположной стороны и свои. Помогите мне разоблачить их.
Нет проблем! Лина прослушивала переговоры по параллельным телефонам, выяснила, что два его работника получали приличное вознаграждение от иностранцев при покупке товаров напрямую. Разразился скандал, менеджеров вышвырнули на улицу, а Лина укрепила свое положение.
Поездка в Париж, где Платон Маркович покупал автомашины «Рено» и «Пежо», окончательно убедила Лину взять от жизни все, что положено. В то время к русским нуворишам в Париже относились, как к арабским шейхам начала двадцатого столетия. Русские приезжали тратить деньги и тратили с размахом. Лина видела, придя в магазин за подарком для подруги из музея, как появилась русская бабища и оставила в магазине сумму в сто тысяч франков. Судя по всему, уже не раз оставляла, со стороны продавцов отношение к ней было подобострастное. А сама-то ничего собой не представляла, с лицом, словно терка, с жутким выговором поселянки затерянной глубинки. В отеле Лина долго изучала себя в зеркале со всех сторон. «Разве я хуже? – думала. – Надо только найти того, кто оплатит мои нужды». На кого же положить глаз? Знакома была лишь с двумя богачами: мужем подруги и Платоном Марковичем. Первый отпадал, не из чувства благодарности к подруге, а потому, что его капитал не соответствовал уровню потребностей Лины. Платон Маркович? На тридцать два года старше, смотрел на нее далеко не по-отечески, осталось дать повод и развить отношения.
Лина поставила цель лечь с ним в постель здесь же, в Париже, где атмосфера располагает к флирту. Теперь не убирала пугливо руку, когда он брал ее, сама предлагала потанцевать в ресторане и льнула к нему. Настал ответственный момент, которого жутко боялась, а он был потрясен, потому что лишил ее девственности. Как! В двадцать шесть лет и девственница?! Да, берегла себя для мужчины своей мечты – легко внушила ему Лина. И разгорелся в Париже роман, вместо десяти дней провели там месяц. Секс не понравился ей, более того, противно было, а что делать? Других кандидатов дожидаться – так и жизнь пройдет. Он же балдел от ее невинности и наивности, оплачивал все ее потребности.
Вернулись в Россию. Снова коммуналка, а там пьянь, драки. Можно было раскрутить Платона на отдельную квартирку, а что потом? Возьмет Платоша и помрет. Какой еще дурак будет так щедр? Лина взяла его в оборот: не могу жить без тебя, ревную к жене-старушке, умру, если не будешь со мной. У него в мозгах что-то там сдвинулось, он объявил жене о разводе. Та за сердце – хвать, разве легко такое пережить на склоне лет? Но Платоша не купился на дешевые фокусы жены, развелся, женился на Лине. Одновременно закончилась перестройка особняка; его бывшая супруга переехала в хорошую квартиру. Лина вошла в особняк законной хозяйкой и поняла, что терпела секс не напрасно. Со вкусом обставила триста квадратных метров жилой площади, как вдруг… умирает бывшая супруга! Платон впал в депрессию, мол, моя вина в том. Лина и тут смогла его переубедить:
– Ты не виноват. Каждый человек имеет право на счастье, и никто не должен отнимать его, даже жена. Если у тебя появится другая, я уйду в сторону. Это честно.
На самом деле Лина негодовала: подохла специально, чтоб вбить клин между молодой женой и Платоном. Только ничего у нее не вышло. Но вот примчался Марк из-за границы, где изучал экономику, о переменах в семье не знал. Стоило Лине увидеть его, поняла, что возникнут проблемы…
…Лине показалось, что отец и сын слишком долго молчали после скупого рассказа Платона Марковича, который свелся к тому, что новая жена ангел во плоти, не меньше. Она выглянула из-за угла, сверху их было хорошо видно.
– Понятно, – сказал Марк, – все-таки секретарша. Банально. Слушай, а ты не задумывался, почему среди пожилых мужчин, женившихся на молоденьких, нет бедняков? А? Ты подумай, тема хорошая для размышлений.
И снова молчали. Молчали и тогда, когда в гостиную вернулась Лина, предложила выпить чая. Марк внимательно изучал юную мачеху, но придраться к его взгляду было невозможно, в нем не читалось ни ненависти, ни наглости, лишь любопытство. Но и этого было достаточно, чтобы внести в атмосферу чаепития элемент неловкости.
– Когда уедешь? – спросил отец. – Ты ведь не прошел стажировку?
– Не уеду, папа, – усмехнулся Марк. – Я буду рядом с единственным родителем как твой единственный отпрыск. А то кто знает, вдруг ты случайно свалишься с лестницы или выпьешь чай и упадешь замертво, а я опять не успею приехать. У тебя ведь критический возраст, надо беречься.
Лина вспыхнула, покрылся пятнами и отец, ведь намек прозвучал однозначно: берегись, папа, она тебя в могилу сведет, как свела мать. Марк удалился к себе. Нет, он не сопел над фотографиями, которые перебирал полночи, а думал. Смерть матери вызвала не только боль, обиду за нее. А как еще он мог отнестись к браку отца и Лины? Ну, замысел мачехи раскусил сразу, а отец в его глазах выглядел кретином. Этот союз в буквальном смысле брак, результатом которого явилась смерть. Нельзя же переступать через трупы, достигая пресловутого права на счастье! Марк решил с молодоженами не церемониться:
– Ты, папа, не был рогоносцем? Так будешь.
Платон Маркович очутился меж двух огней. Здесь единственный сын, там – молодая жена – луч света в темном царстве бизнеса, оба не выносили друг друга, как ему казалось. Чтобы задобрить сына, назначил его директором предприятий, сам же полностью занялся связями и снабжением, надолго отлучался. Марк был хорошо воспитан, откровенной неприязни к Лине не проявлял. Но называл во всеуслышание дом «святым семейством», а ее «маманей», подчеркнуто вежливо и холодно говорил с ней, а когда отец уезжал, приводил сразу двух шлюх, и начинался разгул в его комнате. Оттуда доносились стоны, крики на весь дом, а Лина не могла уснуть. Откуда ей было знать, что Марк пил пиво и резался в карты с девицами? И вообще, он чистоплюй, по его мнению, лямур де труа – это пошло. А когда приходил среди ночи один, включал магнитофон с записями тех же звуков. Однажды Лина высказала ему претензии:
– Нельзя ли потише резвиться по ночам? Уснуть невозможно.
– Маманя, разве ты не знаешь, что во время хорошего секса крик восторга рвется наружу? – ответил он без тени шутливости. – Впрочем, твоих криков я никогда не слышал. А вы с папой занимаетесь сексом? Или у вас чисто платоническая страсть?
Он попал в точку. Дело в том, что ее не просто раздражали крики, они волновали. Она попыталась обмануть не только себя, но и природу. Ласки пожилого мужа не приносили радости, а перед глазами мелькал красивый молодой самец, не стеснявшийся появиться перед «маманей» в трусах. Голодный блеск в глазах заметил и Марк, выжидал, продолжая «оргии» по ночам.
ПРОШЛО ТРИ МЕСЯЦА
В особняке поселилась Сима, взвалившая на свои плечи заботу о доме. Трудно сказать, чем вызван был великодушный жест отца, пожалевшего бездомную тетку, вероятно, таким образом хотел реабилитироваться в собственных глазах. Наверняка смерть первой жены точила изнутри, хотя оправдался тем, что Лине трудно одной следить за большим домом. Марк принял Симу с открытой душой, но потому, что тетку сразу невзлюбила Лина. Ей казалось, Сима видит ее насквозь, читает ее мысли. Заметил это и Марк, поэтому тетка стала для него еще одним способом досадить Лине. Он относился к ней, как к родной, шушукался, а при появлении Лины замолкал. И продолжал дразнить на голубом глазу:
– Маманя, когда ты с папаней родишь мне братика или сестричку?
Лина дала себе слово держать рот на замке, понимая, что Марк на что-то провоцирует ее, а определить цель провокаций не могла, терялась и сбегала. Как-то Сима пожалела жену отца:
– Что ты долбишь ее, Марк? Ей и так не сладко, – сказала и рот ладонью зажала, мол, нечаянно вырвалось вслух.
– Это почему ж ей не сладко? – хмыкнул тот. – У нее медовый год.
Сима вздохнула и пожала плечами. А Лина плакала в подушку – ей было трудно. Она уже чувствовала себя не хозяйкой, а приживалкой, словно поменялась с Симой местами, лишний раз не выходила из спальни, но встреч с Марком не избегала, живя в одном доме. Он нервировал и снился, притягивал и отталкивал, пугал и обещал взглядом, жестом, прикосновением нечто неземное. Лина изменилась, перемену в жене заметил и Платон Маркович:
– Что с тобой? Ты все время грустишь.
– Просто заняться нечем, – отговаривалась она.
Отец вновь уехал, а Марк будто ждал его отъезда, насел:
– Маманя, где братик? Не получается? Обращайся, я всегда готов помочь.
Бросив: «Пошляк», – умчалась в спальню. А ведь забеременеть не получалось. И в упреке Марка видела явную угрозу: отец умрет, и пойдешь в коммуналку. У нее было все, но с каждым днем таяла уверенность, что это «все» останется с ней навсегда. Ребенок – это гарантия будущего. Лина бегала по врачам, выясняла причины бесплодия. Ответ врачей: организм в порядке, конечно, есть небольшие отклонения, но они лечатся. Лечилась. Результат – ноль. А Марк все чаще намекал на недееспособность папы, только она и без намеков томилась. В результате недомогание стало нормой, походы по врачам тоже. Однажды доктор спросил, сколько лет мужу. Услышав ответ, сказал:
– В этом возрасте не все мужчины сохраняют способность к оплодотворению.
И дальше шел перечень неинтересных причин, затем советы провериться мужу. Но Лина знала, что еще в этом возрасте случаются инсульты, инфаркты от перенапряжения и умирают часто. Что ей светило? Ребенок мог спасти от коммуналки и картошки с хлебом. Но его не будет. Лина прилично выпила в баре и пришла домой. Сима была на кухне и Марк, как назло, торчал в гостиной:
– Что, маманя, головушку повесила?
– Отстань, – ответила впервые грубо, плюхнувшись на диван в гостиной.
– Лина, – он подсел к ней, взял за руку, – почему ты меня боишься? Я не кусаюсь. Расскажи, что тебя гложет? Отец? Тебе с ним плохо? Но это же закономерно…
– Знаешь что, пасынок, – зло вырвала руку она, – иди-ка ты…
И вдруг случилось нечто неожиданное. Марк резко притянул ее к себе и поцеловал в губы. Вкус поцелуев, сила рук и запах были совсем другими. Зашумело в голове, тело размякло, только внутри трезвонило: нельзя! Оттолкнув искусителя, врезала пощечину и ушла. Лестница качалась из стороны в сторону, Лина брела по ней, шатаясь. В спальне упала в изнеможении на кровать и стала ощупывать тело, словно проверяла, все ли на месте после жадных рук Марка.
– Пощечина? Значит, сдалась, – воодушевился тот.
Лина не ужинала, сказалась больной. Марк же, выждав некоторое время после ужина, тихонько пробрался к ней в спальню. Она испуганно дернулась и села, когда он очутился у кровати:
– Ты?! Уходи! Убирайся! Я закричу…
Поздно. Он целовал ее, как до этого никто не целовал. Лина не в состоянии была сбежать, позвать на помощь, она просто этого не хотела. Внутри жег огонь, погасить его мог лишь Марк.
Теперь во время отлучек Платона Марковича в его спальне горели страсти и среди ночи, и среди дня. Сима не могла не заметить их связи, да Марк и не скрывал, собственно, ему нужна была свидетельница. Однажды тетка и застала обоих на месте преступления, охнув, закрыла дверь и дожидалась на кухне, когда Лина сама заговорит. Та не заставила долго ждать, вскоре явилась, бесстыдно надев халатик на голое тело.
– Ты ничего не видела, – приказным тоном сказала Лина.
– Я-то не видела, ладно. Но ты-то что творишь? Зачем хорошего человека дураком выставляешь? Надеешься, не узнает? Ведь узнает, не от меня, но узнает. Сама не скроешь.
– Замолчи, старая! – огрызнулась Лина. – Не твое дело.
– Не мое, – сурово согласилась Сима. – А ребенка как преподнесешь? Завралась ты крепко, не выпутаешься.
Лина остолбенела. Она ни о чем, кроме Марка, не думала, голова была забита воспоминаниями о проведенных часах и предвкушением новой встречи. Возможно ли то, что сказала Сима? Тест на беременность подтвердил – есть. Радоваться или нет? Что скажет Марк? А Платон? Заподозрит рога или поверит, что ребенок его? Трудно передать состояние Лины, Платона не хотела терять, Марка тоже. И молчала. Но живот не скроешь. Поразмыслив, пришла к выводу, что Марк не скажет правду отцу, не оставит же он собственного ребенка и себя тоже без средств, к тому же он не захочет причинить боль отцу. Пусть Платон считает ребенка своим, это выгодно всем… за исключением Платона, конечно.
Он пришел в восторг от новости, купил жене изумрудные серьги, доложил сыну о прибавлении семейства. Лина, как на иголках, ждала ответную реакцию Марка, но тот, просматривая газету, равнодушно поздравил. Она не ошиблась в нем! Но Марк теперь избегал близости с ней, мотивируя тем, что это помешает потомству. Отговорки были неубедительными, казалось, ему неприятна постель с беременной от отца. Все равно Лина не сказала, кто настоящий отец. Надеялась, отношения возобновятся после рождения ребенка.
ЧЕРЕЗ ГОД
Когда родилась девочка, Лина некоторое время занималась лишь ею. Счастье материнства прошло быстро, а страсть к Марку росла. Он не подходил к ребенку, не обращал внимания на Лину, но еще больше притягивал своей холодностью. И вдруг! За ужином муж объявил, что сын надумал жениться на хорошей девушке. Новость была убийственной. Только не это! Несколько раз пыталась поговорить, не прямо, а намеками, однако Марк отшучивался, избегая скользкой темы. Дождавшись отъезда мужа, открыто потребовала объяснений, но тот добил:
– А чего ты хотела? Иметь мужской гарем? Иди к дочери.
Читать бесплатно другие книги:
