Ловушка для блондинов Топильская Елена

— Ты становишься все красивее и красивее, — сказал он, разглядывая багровый след от шишки на моем лбу.

— Да, Пьетро, я из тех женщин, которым идет возраст.

— Я забронировал номер в гостинице “Октябрьская”, сейчас поедем, бросим там мои вещи, и я приглашаю тебя на обед.

Мы сели в такси, и я в который раз подумала о дьявольской разнице в материальном положении наших и зарубежных сотрудников правоохранительных органов. Я, хоть и занимаю, по представлениям Пьетро, высокую ступень в юридической иерархии — шутка ли, старший следователь прокуратуры, — но даже и помыслить не могу о том, чтобы непринужденно слетать к другу на Сицилию, забронировать там на неделю номер в гостинице да еще и питаться в ресторанах; да мне даже на “Макдоналдс” не хватит. А простой полицейский — вот поди ж ты…

В гостинице я умышленно не стала подниматься в номер вместе с Пьетро, отговорилась тем, что подожду его в кафе в холле. По-моему, он понял, что дело не в моем желании выпить чаю именно сейчас, а в нежелании оставаться с ним наедине в обстановке, которая располагает к близости. Улыбнувшись и проговорив привычное “нет проблем”, он скрылся в лифте, предоставив мне возможность задуматься над тем, почему, по каким таким дурацким причинам мне не выйти замуж за красивого, умного, тонкого итальянца, к тому же в каком-то смысле коллегу, который влюблен в меня и терпит уже достаточно долго. В самом деле, какого черта! Но как они с Сашкой похожи. Даже улыбка Пьетро кажется родной из-за этого сходства.

Мой чай давно остыл. К тому моменту, как Пьетро спустился вниз, я собралась с духом, чтобы расставить точки над “и” и сказать ему, что если бы не Сашка, я не раздумывала бы ни секунды в ответ на его предложение, сделанное полгода назад. Но сердцу не прикажешь… Конечно, это было не совсем так. Выйти замуж за Пьетро означало необходимость либо мне уехать в Италию, либо Пьетро переезжать сюда; и то, и другое практически было неосуществимо. Я, правда, заикнулась о возможном переезде ребенку, в период, когда Стеценко особенно долго не звонил, но Хрюндик отверг эту идею сразу и безоговорочно. “Во-первых, — сказал он, — там MTV не показывают, во-вторых, как же я уеду от папы и от бабушки?” Крыть было нечем, да я всерьез эту идею и не рассматривала.

Я уже открыла было рот, но Пьетро меня опередил:

— Мария, если ты чувствуешь себя христианской девственницей, ведомой на заклание, то напрасно. Я же не могу жениться на тебе против твоей воли. Хотя иногда жалею, что мы не в средневековье, перебросил бы я тебя через седло — и в уединенный замок, — засмеялся он, и я увидела, что ему вовсе не так весело, просто самообладание у него на высоте.

Он переоделся в открытую рубашку, и я разглядела торчащий из выреза кусок пластыря, закрывающий плечо.

— Пьетро, а что у тебя на плече за заплатка? — спросила я, осторожно коснувшись его руки, и он вздрогнул, как от электрического разряда.

— Прости. Это, как вы говорите, “бандитские пули”.

— Как это? — Я испугалась и расстроилась.

— Так. У нас была операция, я повел себя не совсем профессионально…

Глядя на его мужественное лицо, рельефные мускулы и осанку голливудского героя, поверить в то, что он повел себя не совсем профессионально, было невозможно. Конечно, я вцепилась в него мертвой хваткой, требуя подробностей. Но Пьетро, посмеиваясь, отказался сообщить мне подробности. Единственное, что мне удалось выяснить, — на плече у него след от ножа. А я отчетливо осознала наличие у себя еще одного идиотского качества. Раненый мужчина вполне способен свести меня с ума. Впрочем, это не мой персональный бзик, русские женщины исторически этим страдали, художественная литература просто пухнет от таких сюжетов, не говоря уже о народных песнях. “Весь израненный, он жалобно стонал…”

“А Пьетро-то хорош, — вдруг подумала я, — ведет себя, как записная кокетка. Именно так, чтобы подогреть мой интерес к нему”. Но обвинять его в этом у меня язык не повернется. Однако и ставить точки над “и” в данный момент, когда я только что узнала о его ранении — тоже.

А он добил меня тем, что положил свою загорелую руку на мою, задушевно посмотрел мне в глаза и сказал:

— Мне очень хочется увидеть своего счастливого соперника. Мне хочется понять, почему ты предпочла его мне. Познакомь нас.

“Ход конем”, — подумала я.

— Видишь ли, Пьетро, назвать его счастливым соперником я не могу. Он не делает мне предложения, и я не уверена, что хочу жить с ним вместе. Просто выяснилось, что мы уже родные люди, и если я не смогу жить с ним, то, наверное, не смогу уже ни с кем. Все не так однозначно.

Наверное, я употребила неверное слово, потому что Пьетро наморщил лоб и спросил:

— Что такое “однозначно”? Я не могу понять в контексте любви.

Я улыбнулась, вспомнив семантические коллизии с англичанами в “Вивенхоу хаус”. Вот уж действительно, иностранцу русского никогда не понять; не понять, как это: одна бутылка — много, две — нормально, а три — мало. В последний вечер перед отъездом из Англии мы как-то стихийно собрались в баре нашей интернациональной компанией, и один из скотланд-ярдовцев угостил меня коктейлем. Когда коктейль кончился, он спросил, хочу ли я выпить еще. Я, как истинно русская женщина, стараясь вести себя прилично, прошептала: “Не знаю”, надеясь, что меня поймут в контексте старого анекдота: если военный говорит “да”, то это “да”; если военный говорит “нет”, то это “нет”; если военный говорит “не знаю”, то это не военный. Если дипломат говорит “да”, то это “не знаю”; если дипломат говорит “не знаю”, то это “нет”; если дипломат говорит “нет”, то это не дипломат. Если девушка говорит “нет”, то это “не знаю”; если девушка говорит “не знаю”, то это “да”. Если девушка говорит “да”, то это… не девушка. Я, конечно, намекала отнюдь не на свою девственность, а на то, что прямо согласиться выпить я считаю неприличным и рассчитываю, что джентльмены должны меня уговорить.

Однако англичанам такие тонкие движения души остались недоступны. Йен наморщил лоб и честно признался: “Я не понимаю, что значит „не знаю". Вы можете сказать прямо, хотите вы выпить или нет?” Я перестала ломаться, рявкнула: “Да”, Йен тут же принес мне коктейль, и взаимопонимание между народами было восстановлено.

— “Неоднозначно” в контексте любви, Пьетро, надо понимать так, что я не могу ни вместе с этим человеком, ни без него.

— Бедная Мария, — покачал головой Пьетро, — тогда тебе надо лечиться.

— А ты хочешь сказать, что у вас в Италии так не бывает? — Я обозлилась.

— Бывает. Но тогда человек идет к психоаналитику и лечится. Психоаналитик объясняет, что надо либо быть вместе, либо вообще забыть про своего партнера.

— И вы так слушаетесь психоаналитика?

— Мужчины слушаются.

— А женщины?

— А женщины влюбляются в психоаналитика. И с той же проблемой — что они не могут ни с ним, ни без него, бегут к другому психоаналитику.

— Замкнутый круг.

— Да, именно так. Я хочу познакомиться с твоим загадочным мужчиной. Я ведь тоже немножко психоаналитик, как и любой итальянский полицейский, и кто знает, вдруг я вам помогу.

— Договорились, — решительно сказала я. — Могу познакомить вас прямо сейчас.

Я подошла к стойке бара и попросила разрешения позвонить. Вернувшись за столик, я сообщила Пьетро, что загадочный мужчина будет здесь через двадцать минут.

Все эти двадцать минут я волновалась, как мамаша, представляющая жениху дочку на выданье. Почему-то мне казалось, что от этой исторической встречи зависит очень многое. Может, и у нас с Сашкой что-то сдвинется, и я опять захочу жить с ним, и Пьетро не будет несчастен.

Наконец в холл гостиницы вошел Сашка, и Пьетро почему-то на него сразу среагировал. Он повернулся к Сашке и помахал ему рукой.

Когда Стеценко присел за наш столик, я сказала несколько вежливых и необязательных фраз в качестве интродукции к решающей беседе, а дальше предоставила мужчинам плыть по воле волн. Я даже как-то отключилась от их общения, краем уха слушая чудовищную смесь тарабарского инглиша Сашки, не менее тарабарских попыток итальянца Ди Кара говорить по-русски и каких-то англо-латинских терминов, которыми они взаимно пытались объясняться. И надо сказать, что у них это очень хорошо получалось. Я поздравила себя с тем, какая это была удачная идея — их познакомить, и хоть Пьетро меня опередил, высказав ее, все-таки в голову она первой пришла мне.

Полопотав, они пожали друг другу руки; дальше больше — они обнялись. Потом заказали по пятьдесят граммов водки и выпили. Потом Стеценко предложил поехать куда-нибудь поиграть в бильярд. Ди Кара с восторгом воспринял это предложение и попросил швейцара вызвать такси. Через пять минут такси стояло у парадного подъезда гостиницы. Меня под руки провели к машине и усадили на лучшее место.

Дальнейшее напоминало рапид из кино — итальянского неореализма. Мы ехали с ветерком по Приморскому шоссе, причем Пьетро и Сашка на заднем сиденье пели итальянские народные песни. Начали, правда, с “О, белла, чао”, а после углубились в какие-то сицилийские напевы. Никогда не знала, что мой бывший сожитель настолько музыкален. По-моему, он даже спел какую-то арию на итальянском языке. Пьетро, отдавая долг вежливости, исполнил песню советского композитора Мокроусова “Хороши весной в саду цветочки”, уверяя, что это хороводная песня русских крепостных девушек. На мой вопрос, с чего он это взял, он ответил, что эту чудную песню (с чем я спорить не стала) исполняла сестра Татьяны Лариной в фильме британских кинематографистов “Онегин”.

Прибыв в один из прибрежных пансионатов, мы втроем пробежались по песчаной тропке к главному корпусу, держась за руки. Ну чем не “Римские каникулы”? Потом два моих кавалера старательно вытряхивали из моих туфель песок. Пьетро изъявил желание посмотреть на залив, который и вправду был великолепен в солнечную погоду, к сумеркам. Потом мы все спрыгнули с парапета на пляж и побежали к воде. За нами увязалась какая-то косматая собачонка, которая подпрыгивала и переворачивалась в воздухе, видимо, желая нас повеселить. Я подвернула ногу, и Сашка с Пьетро оспаривали право понести меня на руках, причем Сашка, настаивая на своей кандидатуре, апеллировал к Пьетриному ранению и беспокоился за здоровье гостя. В конце концов они понесли меня вместе. Я начала понимать восточных монархов с их пристрастием к гаремам. А как бы, интересно, назывался гарем, состоящий из мужчин, и принадлежащий женщине-монархине? И были ли такие прецеденты в истории?

Причем оба этих мужчины удивительно совпадают со мной во вкусах и пристрастиях, поэтому нам легко получать удовольствие от общения друг с другом. В моей прежней жизни, до встречи со Стеценко, мне встречались совсем другие мужчины, я не совпадала с ними по всем без исключения параметрам. Если мне хотелось романтического ужина при свечах, мой кавалер вел меня в дегустационный зал коньячного завода (прекрасно зная, что я не люблю коньяк, но это не имело особого значения, поскольку коньяк любил он), где надо было пить стоя; раз я любила классическую литературу, то он обязательно подсовывал мне плоды гнойного воображения авторов сортирного авангардизма, где герои поедают испражнения друг дружки и совокупляются сквозь карту Советского Союза. Весь парадокс в том, что отношения именно с такими людьми обычно затягивали меня всерьез и надолго. За одного такого человека я даже вышла замуж…

В этот вечер до бильярда мы так и не дошли. В город мы вернулись очень поздно, я уже умирала от усталости. Сначала мы отвезли Пьетро, высадили его у гостиницы, но он заявил, что должен проводить меня домой, поскольку это не город, а какие-то опасные джунгли, где за каждым углом меня подстерегает опасность, и один Саша не в состоянии защитить меня; Пьетро, как профессиональный полицейский, к тому же чувствует ответственность и за него тоже. Они потащились провожать меня вдвоем, а возле моей парадной Стеценко заявил, что согласен с определением нашего города, как страшных джунглей, и по законам гостеприимства должен убедиться, что Пьетро добрался до гостиницы в целости и сохранности. В дальнейшем они каждый вечер разыгрывали этот спектакль с провожанием, бдительно следя, чтобы ни один из них не оставался со мной наедине и чтобы не вышло так, что последним у моей парадной окажется кто-то один.

Придя домой, я свалилась тут же, не найдя сил даже расстелить постель.

Следующее утро началось с серенады, звучащей под моими окнами на два голоса. Странно, но жильцы нашего дома не кидались в певцов кирпичами и старыми ботинками, а, напротив, с удовольствием слушали, высунувшись из окон, и подбадривали их криками.

Пришлось приглашать Ди Кара и Стеценко к себе. Пока они пели, я приняла душ, причесалась и накрасилась. Когда они поднялись ко мне, я напоила их чаем, накормила завтраком, и продолжилась бильярдная эпопея. Собственно, до бильярда мы не добрались и на этот раз. Сначала долго спорили, куда двинуться, потом двинулись в том же направлении, что и вчера, по Приморскому шоссе в сторону пансионата, где у Сашки был знакомый главврач.

Дело кончилось выпивкой в сауне с последующим купанием в бассейне. Причем Пьетро весьма органично вписался в эту забаву — и пил не меньше Сашки, и плескался, как тюлень. Я даже слегка приревновала их обоих и стала подкалывать их на тему, не мешаю ли я их счастью.

Правда, на следующий день с утра Пьетро охал, нацепив солнечные очки, и требовал выключить солнечный свет.

Я тихонько спросила у Стеценко, не нужно ли ему на работу…

— Я в отгуле, — ответил он.

— Ну как тебе Пьетро? — приставала я.

— Я бы на твоем месте выходил за него замуж, не раздумывая.

Услышав такое от Сашки, я была поражена в самое сердце. Все-таки мы прожили вместе несколько лет, расстались исключительно из-за моих амбиций, в том смысле, что подлостей друг другу не делали. Несмотря на то, что мы расстались, Сашка постоянно утверждал, что продолжает меня любить. И вдруг услышать от него такое! Благословил, можно сказать!

Но как только я открыла рот, чтобы сказать ему что-нибудь чрезвычайно язвительное, чтобы он понял, что из-за этой фразы он потерял меня безвозвратно, как он продолжил:

— Только не надейся, что я тебе это позволю. Именно поэтому я взял неделю за свой счет. И буду третьим в вашей теплой компании, и не дам вам оставаться наедине до тех пор, пока ты не поймешь, что должна быть только моей.

“Вот и пойми этих мужиков”, — ошалело подумала я. Но, придя в себя, решила, что и особям мужского пола ничто человеческое не чуждо. Одно дело любить меня в свободное от профессиональных обязанностей время, будучи уверенным, что я никуда не денусь, даже при наличии какого-то там мифического итальянца-воздыхателя. И совсем другое дело — увидеть этого воздыхателя воочию, убедиться, что он существует на самом деле и что он является реальным соперником, а не жалким и убогим вариантом бегства от самой себя.

И осмыслив это, я даже на минутку испытала злорадство. А потом устыдилась. Получается, что Пьетро выступает заложником в наших с Сашкой любовных игрищах. Я-то, третий день существуя в компании обоих, отчетливо понимаю, что при всех невероятных достоинствах Пьетро, даже несмотря на национальный барьер, буду с ним несчастна, поскольку на свете есть Сашка.

Да и с кем угодно я буду несчастна, поскольку на свете есть Сашка. Может, он хоть что-то понял за время, что мы не вместе? И если мы начнем сначала, то учтем свои ошибки?

Когда вечером мои кавалеры довели меня до дому и стали трогательно прощаться со мной во дворе, к великому удовольствию окрестных пенсионеров, перед окнами которых, можно сказать, разворачивалась своя Санта-Барбара, из открытого окна своей квартиры я услышала истошные трели телефона. Позвонив, он затихал, и тут же начинал трезвонить с новой силой.

Забыв о кавалерах, я понеслась наверх. Пока я открывала дверь, звонки прекратились, но через полминуты снова раздался трезвон, и я схватила трубку.

— Маша, — раздался в ней голос Кужерова, — наконец-то! Целый день тебя не найти нигде! Давай быстро в РУВД!

— А что случилось? — спросила я, переводя дыхание. — Нашли беглого?

— Нет. Тут все гораздо круче! Мне без тебя не разобраться. Придешь? Хочешь, машину пришлю?

— Не надо, я так доеду.

Положив трубку, я даже испытала некоторое облегчение. Проводя время со своими мужчинами, я не переставала думать про оставленные в прокуратуре дела. Все время меня грыз червячок — а как там без меня? Оказалось, что без меня никак. Я схватила дежурную папку и Уголовно-процессуальный кодекс — на всякий случай, и выбежала из дома.

В кабинет к Кужерову я вбежала ровно через двадцать минут — рекорд для открытой местности. Он сидел за обшарпанным столом и рассматривал разложенные на столе дактилокарты, справки Информационного центра и какие-то бумажки с гербами МВД и Минюста. Рядом с ним сидел эксперт Федорчук, с меланхолическим видом разглядывая какие-то фотографии. Я присела напротив, всем своим видом выражая ожидание.

— Смотри. — Кужеров, положив свои мощные лапищи на бумаги, одним махом развернул их ко мне. Я уставилась на них, пытаясь сообразить, что к чему, а Кужеров, зайдя с тылу и склонившись надо мной, стал комментировать ситуацию, приведшую его в такой ажиотаж.

— Пришли из Москвы отпечатки Коростелева… Так, Машка, даже не знаю, с чего начать… В общем, я тогда перед тобой проштрафился, да еще слух пошел, что ты увольняешься… А с кем тогда работать? Думаю, разобьюсь в лепешку, а ты будешь довольна. Пробил я сначала “Белоцерковского”. Ответ на мою шифротелеграмму и справка на него из ИЦ по пальцам пришли почти одновременно. Шорохов Алексей Семенович, установили мы его личность.

— Я уже экспертизку сделал, Маша, потом постановление мне напиши, — подал голос Гена Федорчук.

Я с благодарностью посмотрела на него. Положительно, он у нас уникальный: от других экспертов по полгода заключения не допросишься, а он готов даже без постановления его сделать, ты, мол, потом как-нибудь постановление занеси…

— Да брось, — отмахнулся Гена от моего благодарного взгляда, — я же понимаю, как это важно. А потом, — он усмехнулся, — мы все испугались, что ты уволишься, вот и начали в морской узел завязываться.

— Не отвлекайся, — одернул его Кужеров. — Сидел он под Мурманском, где зубы эти делают, как их…

— Рандолевые, — помог Гена. — Видел я таких пижонов, у некоторых весь фасад рандолевый, вся челюсть.

— Точно, рандолевые! Как я мог забыть? Значит, тянул он срок вот на этой зоне. — Кужеров подвинул ко мне одну из бумажек, где в графе “сведения о судимости” было указано несколько букв и цифр, обозначавших номер колонии.

— Хорошо, молодцы, — сказала я, находясь в недоумении, что за срочность в этих сведениях. Здорово, конечно, что личность погибшего установили, но пока ничто в этих сведениях не тянуло на задыхающийся голос Кужерова по телефону и его суету над бумажками.

— Это только начало, Машка, сейчас сама отпадешь, — заметив отсутствие энтузиазма в моем голосе, предупредил Кужеров. — Слушай дальше. Прислали мне и его фотку из колонии, вот, глянь.

Он выложил передо мной фотографию заключенного Шорохова, сделанную в двух ракурсах. Хоть тут он был сфотографирован при других обстоятельствах, а я видела этого человека только мертвым, следовало признать, что это именно “Белоцерковский”. Но я все еще не понимала…

— А теперь смотри сюда. — Кужеров подсунул мне под нос очередную порцию бумажек. — Пришли мне сведения из ГИЦа, насчет Коростелева. Судим, родненький, и сидел в той же колонии, что и покойный Шорохов. И, главное, в одно и то же время.

Так. Вот это уже становится интересным.

— Сережа, — сказала я, — а что, если мастеру показать фотографию Шорохова? Может, это он приходил к Коростелеву на работу, уговаривал оружие сделать?

— Маш, ты можешь меня ругать и даже побить, но я уже показал мастеру фотографию. Не бойся, — вскинул он руку, — я по всей форме фототаблицу сделал, три рожи наклеил и протокол составил. Отдельное поручение ты мне потом напишешь.

— Так можно работать, — горько усмехнулась я, — один следственные действия проводит по собственной инициативе, пока я в отгулах развлекаюсь, второй экспертизы шлепает без постановлений.

— Маш, но это же формальности, что ж я — не человек, что ли? К тебе любовник приехал, а я со своей сермяжной правдой?

— Ладно, — прервала я его, — дальше.

— Дальше вот что: мастер его безоговорочно опознал. Я, говорит, его свиную рожу хорошо запомнил. “Понятно, — отметила я про себя, — ниточка из старых связей протянулась к Коростелеву, может, отсюда вырастет и мотив нападения на него. А может, и мотив убийства „Белоцерковского"”. А Кужеров продолжал меня огорошивать.

— Правильно ты подумала, — заявил он, видимо, по моему лицу уловив, что я думаю про связь нападения на Коростелева с убийством “Белоцерковского”-Шорохова. — Тут дорожка прямая. Смотри. — Он выложил передо мной еще одну бумажку.

Это была расшифровка звонков с телефонной карты, обнаруженной в вещах “Белоцерковского”. Я поймала себя на том, что продолжаю называть его по фамилии, под которой он стал нам известен, а к его настоящей фамилии еще надо привыкнуть.

Некоторое время я разглядывала перечень телефонных номеров, которые мне ни о чем не говорили, и Кужеров спохватился.

— Ах да, ты же так на память не уловишь. Вот эти три звонка, — ткнул он пальцем в три одинаковых телефона, — знаешь, куда? Домой к Коростелеву. Я этот номер сразу выхватил, я же хозяйку допрашивал квартирную, а потом все время туда позванивал, вдруг жена Коростелева вернулась, ты же просила ее вызвать… А последний звонок, знаешь, когда? В день, когда Коростелева по башке приложили.

У меня бешено забилось сердце. Неужели мы на пороге разгадки? Но тут взгляд мой упал на цифры, говорящие о времени звонка, и недоумение словно окатило меня холодной водой.

— Сережа, — медленно сказала я, перечитывая эти цифры и перепроверяя себя, — но последний разговор был в восемнадцать ноль пять. Коростелев в это время уже был прооперирован. С кем же тогда разговаривал “Белоцерковский”-Шорохов?

— Слушай, а я на это внимания не обратил, — признался Кужеров. — А действительно, с кем? Может, с женой? Или с тещей Коростелева? Разговор-то, смотри, три минуты…

— Нет, — решительно возразила я. — Ни с женой, ни с тещей он разговаривать не мог. Обе как раз в это время были в больнице, я их там видела.

— Ладно, разберемся, — вздохнул Кужеров. — Может, у них в гостях кто был… Слушай дальше.

— А это еще не все? — удивилась я. Информация уже переливалась через край и пока не укладывалась в голове.

— Ха! — сказал Кужеров. — Да сейчас ты вообще опупеешь. Гена, скажи ей, а я передохну.

Я переводила глаза с Кужерова на Федорчука.

Генка с загадочным видом приосанился и начал говорить:

— Сергей мне отправил пальцы Коростелева — дактилокарту из ИЦ, я стал твою экспертизу делать по следам из парадных. Помнишь, там был след ладони на стенах?

Я кивнула; еще бы не помнить.

— Я этот след приложил добросовестно ко всем потерпевшим. — Генкина медлительность в речи начала меня слегка раздражать.

— Гена, я знаю, что ты все делаешь на совесть. Скажи, наконец, в чем дело.

Гена, как будто назло, затормозил вообще и некоторое время молчал.

— К одному из потерпевших этот след подходит.

— К кому?! — Я начала подпрыгивать на стуле.

— А ты сама не догадываешься? К Коростелеву.

— К… К Коростелеву? — Я начала заикаться. — Но… Как это может быть? Почему?..

— Маша, — тихо позвал Генка, — это еще не все. Я потом стал делать пальцы со ствола, из которого застрелили “Белоцерковского”. Так вот, и на стволе — пальцы Коростелева.

— Ничего не понимаю! — жалобно сказала я, переводя глаза с бумажек на Кужерова, а с Кужерова на Федорчука. — Гена, ты ничего не перепутал?

— Понимаешь, следы со ствола действительно не очень хорошие, но пригодные. Я их и так, и сяк примеривал, даже в главк съездил, посоветовался. Можно, конечно, сомневаться, но процентов на восемьдесят это рука Коростелева. Хочешь, вместе съездим в Управление, устроим консилиум?

— Хочу! — Я поднялась с места.

Нужно было что-то делать, иначе я могу взорваться. Как мог Коростелев убить “Белоцерковского”, если он лежал в коме и вскоре сам умер? Бред какой-то… Если считать, что на стенах в парадных следы убийцы, то получается, что Коростелев и сам себя убил тоже.

— Машка, выпить хочешь на дорожку? — Кужеров достал из-под стола начатую бутылку с красным вином. — Я тоже, как все это собрал воедино, решил что без градуса во всем этом хрен разберешься.

Я покачала головой, и Кужеров, пожав плечами, сам приложился к горлышку бутылки, после чего остановил меня, схватив за руку.

— Подожди, Маша, ты еще главного не знаешь. Коростелев умер.

— Сережа, — внятно сказала я, протискиваясь между здоровым опером Кужеровым и не менее здоровым сейфом с маркировкой какой-то дореволюционной фабрики, — меньше надо в рюмочку заглядывать. Я знаю прекрасно, что Коростелев умер.

— Ха, — ответил Кужеров и снова приложился к бутылке. — А когда он умер, по-твоему?

— Да хоть по-моему, хоть по-твоему, почти неделю назад, в больнице.

— Обломись, Машка, — грустно сказал Фужер, утирая рот тыльной стороной своей лапищи. — Коростелев Виктор Геннадьевич умер полтора года назад, отбывая наказание вот в этом учреждении. — И он картинным жестом бросил передо мной на стол справку колонии, где действительно было написано, что Коростелев Виктор Геннадьевич, такого-то года рождения, и прочие данные (которые до буковки совпадали с данными моего потерпевшего), умер в колонии, причина смерти — отравление неизвестным ядом. И подпись. И печать.

Мой порыв устроить консилиум по поводу принадлежности Коростелеву отпечатков рук на пистолете успехом в тот вечер не увенчался, потому что я в запале не смотрела на часы, а между тем рабочий день у всех нормальных людей уже давно закончился. Поэтому консилиум был устроен в кабинете у Кужерова и посвящен тому, кто есть Коростелев на самом деле.

Я, конечно, со временем поостыла насчет перепроверки выводов эксперта Федорчука; раз Гена говорит, что пальцы Коростелева, значит, так оно и есть. Мы, правда, немножко побазарили на тему последних извращений зарубежных ученых, которые ставят под сомнение достоверность идентификации личности по отпечаткам пальцев. Мол, то обстоятельство, что на земле еще не выявлено двух людей с одинаковыми отпечатками пальцев, даже однояйцевых близнецов, еще не является бесспорным доказательством индивидуальности отпечатков, А может, просто криминалистам еще не попались двое с одинаковыми отпечатками, хотя они существуют и где-то ходят по нашей планете.

— Так что, Маша, используй данные дактилоскопической экспертизы с оглядкой, — заключил Гена Федорчук. — Вдруг мы как раз наткнулись на двух людей с одинаковыми отпечатками?

Я засомневалась. А вдруг и правда? Но не стала посвящать собеседников в свои сомнения и отпарировала Гене:

— Теория верна, пока она не опровергнута. Вот метод бертильонажа — антропометрической идентификации, когда преступников обмеряли по нескольким параметрам и использовали это как личные признаки конкретного человека, — изжил себя меньше чем за двадцать лет, пока не нашлись двое заключенных с совершенно одинаковыми результатами измерений. А вот дактилоскопией следователи пользуются для идентификации личности уже больше ста лет. Так что будем исходить из достоверности дактилоскопической идентификации.

Сказала я это с уверенным видом, а сама подумала — если бы я действительно была уверена в этом…

— Вообще-то, — вспомнила я, — родоначальник дактилоскопической идентификации Фрэнсис Гальтон еще в 1890 году установил, что вероятность совпадения отпечатков десяти пальцев у двух разных людей равняется одному к шестидесяти четырем миллиардам.

— Переведи, — потребовал Кужеров.

— Ну это практически невозможно, учитывая численность населения земного шара, — растолковал ему Федорчук. — Но ты учти, Маша, что на стволе я не имею десяти пальцев. Только три. Соответственно вероятность снижается.

— А вот мне интересно, как он это установил? — домогался Кужеров.

— Математическим путем. Фужер, не отвлекайся, — отмахнулась я.

Ну я же просил! — завопил он. — Не называй меня этой идиотской кличкой!

Минут пять ушло на успокаивание оперуполномоченного Кужерова. Угомонила я его только рассказом про бельгийского статистика Адольфа Кегле, который додумался использовать статистические методы при изучении преступности.

— Кстати, Сережка, — говорила я, — западные криминологи давно уже не дают определения преступности. Считают, что это и так всем понятно. А у нас лучшие умы бьются, и все без толку. А Кегле, знаешь, что говорил? Что во всем, что касается преступлений, числа повторяются с удивительным постоянством. Он статистическим путем доказал, что не только убийства совершаются ежегодно почти в одинаковых количествах, но и орудия и способы убийства употребляются практически в одних и тех же пропорциях.

— Как это? — заинтересовался Кужеров.

— Знаешь, что он установил? Он говорил, что можно заранее вычислить, сколько индивидуумов замарают руки в крови своих ближних, сколько будет фальшивомонетчиков и сколько отравителей. Сейчас это называется “прогнозирование преступности”. Вот как ты думаешь, как можно с помощью математики предсказать, сколько мужей убьют своих жен в будущем году? Не зная ничегошеньки об этих мужьях и женах, а зная только количество убийств в прошлые годы?

Слушая о достижениях криминологии и криминалистики, Сергей отвлекся от своих личных обид, но тут же горько посетовал, что, оказывается, столько есть научных разработок, как преступников искать, а они в уголовном розыске методом тыка придумывают, чего бы еще поделать.

Федорчук ему деликатно намекнул, что он еще должен сказать спасибо, что работает в двадцать первом веке, а не в семнадцатом, когда кровь человека еще не умели отличить от крови животных, а про отпечатки пальцев никто слыхом не слыхивал. Кужеров тут же возразил, что им бы, в семнадцатом веке, его проблемы начала двадцать первого века, когда в коридоре отдела даже скамеек нет для работы агентов с задержанными.

— Сколько прошу руководство, — раскипятился он, — поставьте скамейки, а то агентам негде работать, я людей не могу к фигурантам подвести… А что касается крови животных, то мы недалеко уехали от семнадцатого века. Меня вот в Подпорожье послали лет пять назад, там маньяк сексуальный объявился. Нашел я подозреваемого, а на одежде у него как раз кровушка была. Сдал следак одежду на экспертизу, а ему отвечают — кровь птицы. Какая, на хрен, птица, подозреваемый сам блеет, что ни гусей, ни уток не резал. И даже куриц в пищу не употреблял. Зуб даю, кровь на нем была девчонок убитых. Так нет же, эксперты уперлись — кровь птицы, и хоть ты тресни. Кровь птицы, понимаешь! Как я им ни доказывал, что гусей он не резал, а страусы, ни эму, ни нанду, в Подпорожье зимой не водятся…

Генка снова ловко отвлек его от проблем давно минувших дней, заведя разговор про генетическую экспертизу.

Кужеров активно включился в научную дискуссию и привел в пример недавнее дело, связанное с войной двух организованных преступных сообществ. Там члены одной банды напали на другую, перестреляли, после чего заперли в микроавтобусе, облили бензином и подожгли. Эксперты с трудом расковыряли слипшиеся от термического воздействия тела, насчитали восемь жертв и стали прикидывать, кто есть кто. С грехом пополам установили семерых, а вот насчет личности восьмого возникли сомнения. Предполагалось, что это останки лидера, по крайней мере, на это указывали клочки сохранившейся одежды и уцелевшие обрывки документов. И, чтобы устранить сомнения, провели генетическую экспертизу: получили генный материал от родителей предполагаемого потерпевшего, после чего генетики дали заключение о том, что труп принадлежит именно лидеру, с вероятностью 1:250000000; иными словами — с возможностью наличия всего лишь одного человека с такими генетическими параметрами среди всего населения планеты Земля.

А ровно через два месяца “труп” сидел перед следователем живехонек и давал показания. При этом, как заметил Кужеров, он совсем не с Марса прилетел.

Выяснилось, что лидер, справедливо полагая, что именно он является главной мишенью, еще до стрельбы поменялся одеждой с шофером и подсунул ему свои документы, а сам благополучно сбежал с места событий, надеясь, что, обнаружив “его” труп, его наконец оставят в покое. Вот так-то, насчет сногсшибательной вероятности.

Правда, Кужеров все опошлил:

— Еще неизвестно, сколько этот “потерпевший” заплатил генетикам за доказательства своей смерти?

Мы с Геной его осадили, напомнив, что пока не установлено, что заключение дано за взятку, оно считается достоверным.

Я, в свою очередь, припомнила случай с гражданским делом об установлении отцовства: истица в доказательство того, что ребенок произошел от конкретного папаши, провела генетическую экспертизу, которая в принципе воспринимается судами, как бесспорное доказательство. Экспертиза утверждала, что отцом ребенка является ответчик.

Мужчина, к которому был предъявлен иск, решил сопротивляться и провел альтернативную экспертизу, тоже генетическую, только в Москве. Московские эксперты дали категорическое заключение, что данный мужчина отцом данного ребенка являться не может. Вот суд и оказался с двумя взаимоисключающими экспертизами на руках, и, насколько я знаю, вопрос так и не был решен, поскольку на тот момент генетику делали только в Питере и Москве. Причем питерская и московская научные школы исторически воспринимали друг друга в штыки, обвиняли в косности и обскурантизме. Правда, это было на заре генной дактилоскопии, методика еще не была хорошо освоена, дорогого оборудования не хватало, может, кто-то из экспертов и ошибся неумышленно.

— Не уважаю всякие там новомодные методы, — заявил старина Кужеров, — предпочитаю проверенные. Откатал пальцы, заслал эксперту, получил результат. Дешево, надежно и практично. А кстати, Маша, почему генная дактилоскопия? — заинтересовался любознательный опер. — Потому что из пальца кровь берут для генетики?

— Сереженька, по-моему, кровь для генной экспертизы берут из вены. А “генная дактилоскопия” — по аналогии с методом дактилоскопии, который пока что считается самым достоверным путем установления личности.

— Ну не скажи, — вмешался Гена. — Я вот слышал про идентификацию путем считывания информации с сетчатки глаза, ее уже за границей в аэропортах применяют, говорят, что она теперь самая-самая достоверная.

— Возможно, это хорошо для проверки документов в аэропорту. Только преступник не всегда, к сожалению, оставляет на месте преступления сетчатку глаза, — пошутила я.

— Да! А если человек без глаз, как тогда его идентифицировать? — поддержал меня Кужеров.

— А если без рук? — огрызнулся Гена.

— Не ссорьтесь, горячие парни, — подвела я итог. — На мой взгляд, самое надежное — это совокупность методов. Вот когда пальцы совпадут, а генетики подтвердят, а еще лучше, чтобы кто-то человека опознал, — вот тогда можно говорить об идентификации.

— Пора применять наши теоретические выкладки на практике, — меланхолически заметил Гена. — Надо определяться, кто есть кто. Как я понял, мы имеем отпечатки пальцев человека, который по документам умер полтора года назад. Ваши предложения?

— Для начала надо решить, верим мы вашей дактилоскопии или нет, — проворчал Кужеров. — Как я понял из выступлений предыдущих ораторов, все вы люди и тоже можете ошибаться. Вот это, — он потряс справкой о смерти Коростелева в колонии, — тоже в помойку не выкинуть. А, Маша?

Я вздохнула:

— Понятно, что надо выбирать: либо справка подлинная, либо экспертиза достоверная. Надо проверять. Кужеров, поехали с тобой в колонию.

Неповоротливый Кужеров застонал:

— Я так и думал! Маша, зачем куда-то ездить? В командировке пить придется, а я только из запоя вышел. Давай запрос пошлем, а они нам фотографию и все данные на Коростелева.

— Сережка, с этими бумажками мы упремся в ту же проблему: отпечатки мертвого человека на свежих вещдоках. Неужели ты думаешь, что нам ответят: ах, извините, мы ошиблись, Коростелев жив-здоров…

— …И спокойно отбывает свой срок в нашем учреждении, — подхватил улыбающийся Гена, — что в лоб, что по лбу.

— Надо ехать туда, в колонию, смотреть все, что есть на Коростелева, все документы, приговор — за что сел, как умер, заключение экспертизы трупа. Там написано в справке, что причина смерти — отравление неизвестным ядом. Вот и надо проверять, при каких обстоятельствах была зафиксирована смерть.

— И что стало с телом, — безрадостно заключил Кужеров, уже прочувствовавший, что от командировки не отвертеться.

— Естественно. Если у нас будут фотографии заключенного Коростелева, предъявим их операм, которые киллера задерживали, может, опознают.

— Так ты думаешь, что киллер — это Коростелев?

— А ты как думаешь? — спросила я Сергея. — Если это его отпечатки на стволе, какие еще могут быть варианты?

— Ребята, а может быть такое, что есть еще один Коростелев с теми же данными? Один в зоне умер, второго по голове стукнули в подъезде? — поинтересовался Гена Федорчук.

— А третий стрелял в “Белоцерковского”, а четвертый мочил мужиков по парадным, — язвительно заметила я.

— Тогда бы нам Информационный центр выдал всех Коростелевых, — возразил Кужеров. — А нам ответили про одного. Слушайте, — у него загорелись глаза, — а паспорт-то у него был? Я имею в виду потерпевшего, которого по голове ударили?

— Правильно, Сергей, — у меня тоже загорелись глаза, — медицинское свидетельство о смерти обменивается на загсовское при наличии паспорта умершего. Завтра с утра надо бежать в загс с запросом, какие документы умершего предъявлялись. Может, по данным паспорта мы что-нибудь проясним… Даже если совпадают данные о личности, номера и серии паспортов не могут совпадать.

Кужеров достал чистый лист бумаги и что-то записал.

— Вот смотрите: пункт первый — проверка сданного в загс паспорта Коростелева, который умер в больнице. Пункт второй: командировка в Мурманск, в колонию, где умер Коростелев.

— Молодец. Пункт третий — допрос вдовы Коростелева… — Тут я замолчала.

Перед моими глазами, как на широком киноэкране, встала сцена в больнице: полные слез глаза Ольги Коро стел свой, ее рука, судорожно вцепившаяся в руку лежащего на больничной койке человека… А потом — ее настойчивое нежелание оставлять больного наедине со мной, ее вспышка ярости, когда Кужеров попытался вывести ее из палаты на время допроса больного, такая же вспышка в моем кабинете, когда я отказала в кремации трупа. А еще — странные слова больного, которые я отнесла за счет амнезии, потери памяти. Странные слова о том, что зовут его не Виктор и, главное, что он никогда не был женат…

Разошлись мы уже ночью. Мужчины галантно проводили меня до квартиры, доставив немыслимое удовольствие не дремлющим до моего возвращения соседям по дому. Похоже было, что местные пенсионеры уже организовали тотализатор на моих знакомых мужского пола и принимают ставки.

Пока что в сухом остатке было следующее: паспорт Ольги Коростелевой я видела своими глазами, но мне и в голову не пришло проверить штамп о регистрации брака. Конечно, кто бы в чем усомнился, придя в больницу, где неутешная жена дежурит у постели мужа? Да еще теща тут; вот я и поверила на слово, что передо мной Коростелев, и даже его заявление о том, что он никогда не был женат, меня не насторожило. Допускаю, что в этой ситуации девять из десяти следователей поступили бы точно так же. Но это меня не извиняет.

Я грызла себя почти до утра. И практически не сомневалась, что Ольга Коростелева больше не вернется в квартиру, которую снимала недалеко от больницы. Где теперь ее искать? На всякий случай озадачить приозерскую милицию? Вроде бы она сказала, что хочет вывезти тело на родину мужа, в Ивановскую область. В деле должна быть копия моего разрешения на вывоз и захоронение тела, надо еще посмотреть место рождения Коростелева и послать туда сторожевик. Куда-то же она должна была привезти тело?

Надо бы еще сделать обыск в квартире, которую снимали Коростелевы… Но там наверняка пусто, не думаю, что они оставили там что-нибудь, представляющее для нас интерес. В связи с этим я задумалась о роли Ольги Коростелевой во всей этой истории. Паспорт у нее, похоже, подлинный; так что она скорее имеет отношение к тому Коростелеву, который стрелял в Шорохова. Тогда зачем ей понадобилась эта мистификация с якобы мужем, ударенным по голове в парадной? И где она его подобрала? Сама ударила по голове? Нет, там в парадной — отпечатки руки человека, который стрелял в Шорохова. Но во всех остальных случаях нападений в парадных — те же отпечатки. Почему тогда, раньше, до “Коростелева”, при теле жертвы нападения не появлялась Ольга?.. Надо бы еще проверить все другие жертвы — действительно ли они те, за кого их выдают жены. Фантасмагория какая-то!

Видимо, когда у меня окончательно зашел ум за разум, организм в качестве сопротивления заскоку погрузил меня в сон.

Весь небольшой остаток ночи, который выпал мне на отдых, мне снились люди без лица, ведра крови для генетической экспертизы, стены, оклеенные дактилокартами в виде обоев, и прочая лабуда, которая может присниться только следователю.

Проснувшись, я с трудом сообразила, что к чему, и долго восстанавливала те эвересты мысли, которые воздвигла накануне.

Собираясь на работу, я с ужасом вспомнила про своего иностранного гостя. Куда его девать? Некрасиво бросать человека в незнакомом городе, особенно с учетом того, что он приехал ко мне за тридевять земель. Может, потаскать его на следственные действия? Пусть понюхает, почем фунт лиха. Как мы тут при помощи топора и такой-то матери раскрываем преступления века…

Придя в прокуратуру, я зашла к шефу и долго ему рассказывала то, что мы имеем на сегодняшний день. Вопреки моим опасениям, шеф очень обрадовался, что все эти дела — нападения в парадных и стрельба в Шорохова-“Белоцерковского” — оказались связанными между собой.

— Теперь вы с чистой совестью все эти дела можете оставить у себя, в своем производстве, — потирая ручки, объявил он.

Я мрачно заметила, что ни на что другое и не рассчитывала.

Шеф дал несколько ценных указаний и в числе прочего все-таки рекомендовал произвести обыск в квартире, которую снимала Коростелева.

— Между прочим, там можно поискать отпечатки пальцев, которые вы сравните с отпечатками, изъятыми с мест происшествий. Если найдете их там, считайте, что связь между Ольгой Коростелевой и сбежавшим киллером вами установлена.

— Все это хорошо, — уныло проговорила я, — да только где теперь искать эту Коростелеву?

— А если найдете, что вы сможете ей инкриминировать? — поинтересовался шеф.

— Да ничего, — после некоторого размышления ответила я. — Только дача ложных показаний, но для возбуждения дела о даче ложных показаний нужно либо постановление о прекращении дела, либо приговор суда, в котором будет установлено, что конкретно эти показания были ложными потому-то и потому-то.

— А до приговора еще семь верст, и все лесом, — резюмировал шеф.

— Если бы знать мотивы ее действий, можно было бы что-то придумать. Но, боюсь, о ее мотивах мы узнаем не раньше, чем она сама нам расскажет.

— Значит, предъявить ей нечего, и, соответственно, розыск ее мы официально объявить не можем.

— Выходит, так. Ни ее, ни матушки. Только обычным способом, как свидетеля ищем — дать задание уголовному розыску установить местонахождение…

— Мария Сергеевна, — подвел шеф черту нашего совещания, — вы все равно не разорветесь. На мой взгляд, сейчас самое важное — установить обстоятельства смерти Коростелева в колонии. Пока вы буксуете без этой информации. Так что поезжайте туда, в Мурманск. Отправьте в РУВД поручение о том, чтобы вам выделили сопровождающего, я подпишу. Наверное, Кужеров с вами поедет, раз уж он полностью в курсе? И рапорт на командировку пишите.

Я расстроилась. Все правильно, в командировку ехать надо. Да только у Пьетро остались два дня от краткосрочного отпуска, как я поняла, полученного им в связи с ранением. А я уеду в командировку, очень красиво. Хотя с другой стороны, он сам полицейский, к понятию служебного долга относится трепетно и должен меня понять. Шеф заметил по моему лицу, что я расстроена, участливо поинтересовался, в чем дело. Я рассказала ему все, как на духу, и спросила, что делать с итальянцем, не скрыв, что хотела привлечь его к участию в следственных действиях.

— Вот пока вы не уехали в командировку — а я думаю, что раньше, чем через два дня вы и не уедете, — возьмите своего воздыхателя на обыск в квартире Коростелевой. Кстати, место жительства Шорохова вы установили?

— Нет. По адресу регистрации, указанному в паспорте, живут совершенно другие люди, о Шорохове, равно как и Белоцерковском, и слыхом не слыхивали. Проверка телефонов, считанных с его телефонной карты, в плане установления его места жительства ничего не дала. Прямо не знаю, что делать?

— Ладно, подумайте. Может, вам ваш итальянский друг что-то подскажет, — ухмыльнулся шеф. — И не забудьте, что обязанность найти сбежавшего киллера с вас никто не снимал.