Кубрик: фривольные рассказы Покровский Александр
Старший матрос А. службу проходил в дивизионе самообороны БЧ-2, но в силу того что был родом из Москвы, больше тяготел не к постоянным смазываниям маслом и протиркам «шилом» вверенного Родиной и командованием ракетной установки, а к интеллектуально-творческой работе по написанию нетленных статей в «Боевой листок» и получению почты, приходящей на дивизион. Поэтому подаренная экипажу корабля комсомольскими шефами видеокамера открывала всеобъемлющие просторы для дальнейшей реализации творческих планов, которые, в свою очередь, при грамотно выбранной стратегии смогли если не исключить, то резко сократить количество личного участия в приборках, проворачиваниях, ухаживаниях за ракетной установкой и прочее и прочее. Поэтому доложенная «большому заму» (заместителю командира корабля), идея срочно организовать (при непосредственном участии самого автора идеи) выпуск корабельной телепередачи, которая будет «способствовать укреплению боевого духа личного состава», нашла в его душе («большого зама») самую искреннюю поддержку. Да и зам сможет включить в отчет вышестоящему политическому начальству информацию об интереснейшей инициативе – о выпуске своими силами корабельной телепередачи, «прожектора перестройки и демократии», «светоча», я бы сказал, «рупора корабельной жизни» (очень кстати, что начпо эскадры является старшим политработником похода и тоже будет безумно рад подобной инициативе, что, в свою очередь, ляжет в виде отчета замкомфлоту по политчасти, который однозначно будет рад подобной инициативе и отметит сей факт в своем отчете в политуправление ВМФ. И так далее и тому подобное, как говорится, вверх по трапу).
Редколлегия «Восхода» (так назвали ТВ-проект) была назначена сразу: оператор – старший лейтенант И. (пропагандист корабля), так как видеокамеру можно доверить только офицеру; корреспондент – старший матрос А. (что открывало для него, как уже было сказано, в том числе возможность резко уменьшить количество заступлений в дежурства и на вахты в силу «профессиональной занятости на телевизионном поприще»); монтаж программы был возложен на матроса Д., оператора системы «Экран-32» (корабельная телестудия). Главный редактор проекта, генеральный продюсер и руководитель программы в одном лице, конечно же, заместитель командира корабля.
Справедливости ради надо заметить, что программа выходила регулярно и была очень любима экипажем, в ней можно было увидеть много интересного, в том числе спящих на вахтах моряков (что особенно почему-то нравилось представителям южных республик: ну где еще можно увидеть себя родного по «тэлэвизору»), проведение приборок, швартовок и прочей дребедени со стороны, послушать интервью начфина на темы: «Денег нет и не будет»; «А зачем они вам на боевой?» и «Лучше думать о защите Родины, чем о собственных меркантильных интересах».
В общем, теперь у корабельной телегруппы была только одна головная боль: что бы еще заснять, у кого взять интервью и что показать любимому экипажу, чтоб, значит, было интересно. Гениальная идея нового сюжета пришла быстро, ровно с такой же скоростью, с какой на борту корабля появился очередной «пассажир» с грустным лицом в звании капитана 2 ранга. Как донесла «корабельная разведка», капдва с грустным лицом оказался офицером по международному морскому праву, представителем походного штаба от Черноморского флота. Судя по занимаемой им должности, на борту нашего крейсера он просто маялся от безделья и к предложению ответить на ряд вопросов от корабельной масс-медиа откликнулся с радостью. Капитана 2 ранга с грустным лицом попросили прокомментировать одну пленочку, которую засняли месяцем раньше. Представьте себе тяжелый атомный ракетный крейсер, рассекающий Гибралтарский пролив под двумя флагами на мачте – СССР и… Марокко.
Дело в том, что, как было уже поведано раньше, корабль впервые пересек границы Союза, и вахтенный офицер, старший лейтенант О., вспомнив, вероятно, по училищу, что при прохождении судна в территориальных водах иностранного государства также поднимается флаг данной страны, отдал приказание сигнальщикам поднять флаг Марокко (данный участок пролива действительно был терводами этого африканского государства).
Но вот в чем неувязочка: если пролив является общесудоходным, флаг иностранный поднимать не надо, но, видно, это старший лейтенант не вспомнил.
В общем, жаль, арабы не увидели данное чудо, думаю, что они бы просто обалдели от гордости за свои марокканские военно-морские силы. Еще бы, такой корабль американцам не снился, а здесь имеется на вооружении апельсиновой республики!
Надо было видеть выражение лица капитана 2 ранга, который, узнав об этом вопиющем факте, который мог разразиться международным скандалом, спросил только одно:
– А вы его точно поднимали?
– Конечно, тащ капитан второго ранга, у нас и пленочка имеется.
В общем, через десять минут по громкой связи корабля прозвучала команда: «Старшему лейтенанту И., старшему матросу А. прибыть в ходовую рубку к начальнику походного штаба».
На ходовом находились: начальник походного штаба контр-адмирал Ч., вахтенный офицер старший лейтенант К., капитан второго ранга с еще более грустным лицом, сигнальщики с грустными лицами и представители корабельной масс-медиа в лице оператора и корреспондента. Между начальником походного штаба контр-адмиралом Ч. и «тележурналистом корабельного масштаба» старшим матросом А. происходит следующая беседа:
– Ты флаг марокканский видел?
– Так точно!
– Точно видел?
– Так точно, у нас и пленочка… вот…
– Так он точно был марокканский?
– Так точно, красный с зеленой контурной звездой в центре, флаг Марокко, на картинке видел раньше…
Выражение лица начальника походного штаба меняется, старшему матросу А. передается невидимый для посторонних (прежде всего, для капитана 2 ранга с грустным лицом) сигнал, и тут он начинает понимать, что флаг он как бы видел, но вроде и не видел.
– В общем, видел, наверное…
– Иди к сигнальщикам, спроси, какой флаг они поднимали.
И сигнальщики, предварительно обработанные, сообщили (по секрету), что флаг Марокко поднимали, но для капитана 2 ранга с грустным лицом не поднимали.
– Товарищ контр-адмирал, разрешите доложить. Яркое средиземноморское солнце ослепило глаза, флаг действительно был, красный (даже вроде два одинаковых), но с родным желтым серпом и молотом. А пленка, как вспоминается, вообще была стерта за ненадобностью.
– Ну вот, товарищ капитан 2 ранга! – начальник походного штаба обращается к капитану второго ранга с грустным лицом. – Ошиблись все, флаг был и есть в настоящее время такой же, наш родной советский, красный.
И только тут выражение лица у капитана 2 ранга изменилось с грустного на менее грустное. Он облегченно вздохнул, так как совесть у него сейчас же очистилась, да и межгосударственного скандала удалось избежать.
Это Петр!
В бригаде ОВРа Лиепайской военно-морской, можно сказать даже, базы (в начале 80-х годов) комбриг кавторанг Вова Поздняков (прозвища не имел, так как любимый личный состав просто заменял первое «о» на «и», и все было в порядке) на построение личного состава дивизиона малых противолодочных кораблей (МПК) заявлял, что: на МПК № Х в результате того, что матрос боевой части пять Ака Акаев, рожденный своей многострадальной мамой под знойным туркменским солнцем прямо на гору туземной ветоши, что-то там не вовремя повернул, засунув куда-то внутрь боевой техники свои шаловливые ручонки, заклинило турбину; на МПК № У вконец обнаглевшие крысы перегрызли-таки один из силовых кабелей от артустановки АК-725 (57-мм), и сделали они это именно в момент выполнения стрельбы по воздушной цели боевыми снарядами, отчего сдуревшая пушка, покатившись по горизонту, успешно сорвала стопора ограничения и единым залпом снесла половину ходового мостика, чуть не убив комбрига, который расчувствовался до того, что своей легендарной жопой развалил весь трап на главном командном пункте (ГКП), падая с него вниз; на МПК № Z одуревшие от безделья старослужащие («годки»), насмотревшись предоставленных замом фильмов о великой Гражданской войне, истыкали кого-то вилками, а офицеры штаба дивизиона, отмечая получение очередного звания одного из своих высококлассных специалистов, проникнув в женское общежитие музучилища, упились до того, что заняли жесткую оборону от прибывшего коменданта гарнизона, выбрасывая из окна различные предметы дамского обихода и мебель, в том числе и настенные часы, и, не сумев выкинуть пианино, не пролезшее в окно, выбросили его по частям.
Потом комбриг сказал о противоестественном происхождении личного состава вверенной ему бригады, большинство из которых были детьми «свиней и шакалов», после чего он закончил свою речь как обычно:
– В то время, когда Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза и лично Генеральный секретарь ЦК Юрий Владимирович Андропов прилагают неимоверные усилия для того, чтобы поднять боеготовность наших Вооруженных Сил, это блядское отродье делает все наоборот, так что с полной уверенностью можно сказать: СТРАНЕ НУЖНЫ ГЕРОИ, А ПИЗДА РОЖДАЕТ ДУРАКОВ! ПОЭТОМУ НАПИШИТЕ ВАШИМ МАМКАМ, ЧТОБЫ НЕ ЕБЛ-Л-Л-ИСЬ В ПАРАХ «АГДАМА!!!» – Потом он поворачивался к сомлевшему от таких речей начальнику политотдела и говорил: – Я все правильно сказал?!!
Четвертый курс военно-морского училища, сменился я с наряда, а в увольнение не пошел – было уже поздно. В 23.00 включили ночное освещение. Отбой. Лежу в койке и смотрю, как ребята возвращаются из увольнения. Поворачивая с освещенного центрального коридора в проход между шкафами и койками, каждый немного замедлял движение, но не останавливался, а продолжал идти – просто в момент входа в темноту, пока глаза не привыкнут ко тьме, ничего не видишь, а идти продолжаешь. Мне было грустно и чуть-чуть завидно оттого, что они-то побывали в увольнении, а я – нет, поэтому я встал и поставил в начале темноты табуретку.
Первый же повернувший в проход врезался в нее голенью – как это больно, я сам почувствовал через неделю, вернувшись из увольнения. Интересно другое: ни один человек из тех, кто в тот вечер играл с табуреткой в футбол, не убрал ее – нет! Каждый вернул ее на прежнее место, так сказать, с «любовью», для следующего.
Это чтоб, значит, не он один в нее врезался.
Так грустно иногда чувствовать себя одиноким!
Было когда-то в городе Баку Каспийское высшее военно-морское училище (КВВМКУ) имени Кирова и было в нем несколько факультетов. Причем на некоторых из них готовили комсостав флотов Кубы, Ливии, Вьетнама и даже Германской Демократической Республики (ГДР), которую мы ниже и помянем.
Баку в те годы был дружелюбным и даже приветливым городом. Красивый и просторный, он предлагал всякие возможности для отдыха курсантов всех мастей.
И отдых этот на улицах города охранялся знаменитой Бакинской милицией, укомплектованной в основном национальными кадрами.
Вот с этими кадрами курсанты-каспийцы очень часто имели различные мелкие неприятности в виде всяких мордобоев.
Было дело в 1984 году, мы – пятый курс, а пятый курс – люди серьезные. Им даже доверяют дежурить помощниками дежурного по училищу, и они на этом деле подменяют двух офицеров – дежурного по училищу и его старшего помощника – с часу ночи и до пяти утра, сидя на телефоне в стеклянном аквариуме – рубке дежурного.
Один мой друг заступил помощником дежурного по училищу. В этот же самый день два курсанта четвертого курса штурманского факультета с фамилиями Зайцев и Кадерли, переодевшись в гражданское платье, как водится, в ротном помещении, убыли в увольнение в город Баку. Убыли они в классической манере – через КПП-3, где всем на все было наплевать, в отличие от КПП-1, где народ в таком виде иногда ловили.
(Нужно заметить, однако, что Бакинская милиция знала о существовании иностранных факультетов в КВВМКУ им Кирова.)
После бесцельного шляния по городу Зайцев и Кадерли остановились в баре ресторана «Интурист», где они очень быстро надрались в сиську, после чего там же и учинили гигантский мордобой.
Милиция их повязала и начала писать протокол, результатом чего стало следующее событие, о котором и поведал мой друг.
В полвторого ночи – звонок на пульт дежурного по КВВМКУ им Кирова.
Мой друг снимает трубку:
– Алло! Эт Каспийский училищ-эээ? Эт каптан Мамэдов каварит!!!
– Да, да, слушаю вас! Помощник дежурного по училищу на связи!
– Ал-лла, слющий, памощнык! Мы тут ваш два нэмецкий курасант взял в «Интрурыст» савсэм нажрат-ва! И полный мардабой учинил-ва! А па-русски савсэм нэ панимаит-ээээ!!!! Мне чего с ным делат? Савсем буйный, слющ!
– Мы сейчас вышлем дежурную машину, однако у нас вроде все с третьего факультета (социалистические страны) на месте. Хм!
– Ара-эээ, какой на местэ!!! Какой?!! Такой патасовка! Такой патасовка!!! Буйный! Савсэм буйный-эээ!
– Ладно, вы протокол составили? Дайте их фамилии, я сейчас буду высылать машину за ними!
– Канечна составил пратакол! А как жи? Пищи фамилий: один… эта… Карл… Либкнехт, а другой… слющай… самый гад-эээ!!! Другой… Эрнст Тельман!!!
Пауза на том конце трубы и потом вопрос:
– Слушай, Мамедов, а с ними случайно Клары Цеткин и Розы Люксембург не было?
– Ара-эээ! Как нэ бил?!! Бил!!! Бил-лллять немецки!!! Бил, но они убежали-эээ!!!
Зайцева и Кадерли потом привезли в училище, где им немедленно вкатали по пять суток ареста.
А на подведении итогов, где все это зачитали, все от смеха просто лежали, и даже суровый начальник факультета Сергеичев улыбался:
– Революционеры! Ети иху мать!!!
3
Упоительно! Именно такое слово и приходит на ум, когда я о флоте вспоминаю.
Упоительно! А старпом мой говорил:
– Мне тут в голову пришла одна мысль!
На что я ему немедленно замечал, что в голову может прийти одна только пуля, а мысль приходит на ум, после чего старпом объявлял мне выговор «за неумение вести себя со старшими и чудовищное чувство непонимания всего смысла корабельного устава».
А еще у меня были выговоры «за издевательство над временем проведения общественных мероприятий» и «за нежелание ясно отдавать себе отчет в необходимости социалистического соревнования».
Мы тогда в городке жили. В доме номер 59. У нас там с Саней Гудиновым на двоих была квартира, где мы делали приборку два раза в год: один раз зимой, другой – летом.
Спали мы как попало, а пьяных друзей выносили в коридор.
Там был общий коридор. Длинный-предлинный. Так что их очень удобно там было раскладывать. Прямо в шинелях Николая Васильевича Гоголя. А все потому, что ночью они могли встать и на нас с Саней нассать.
Было уже такое: встал, как сомнамбула, и пошел со стоном в шкаф, а мы проснулись и кричим ему:
– Куда, блядь!
Тогда он повернулся и пошел на нас, не забывая стонать.
Еле простыней успели отгородиться.
Вот поэтому и выносили их прямо в коридор. Там-то мы особенно ненадежных и клали на глянцевую политическую карту мира, которая для этих целей у нас всегда имелась. Там еще все страны НАТО были очень красиво обозначены. Она какое-то время на стене висела, и по ней Саня всегда проверял совесть и память. Он говорил мне:
– Ну-ка, посмотри там: точно ли то, что Андорра – это государство с двумя буквами «эр»?
И я смотрел, и говорил ему:
– Точно!
После чего он замечал, что, наверное, можно было бы нам с ним еще чего-то выпить.
А если вы подумали, что мы с Саней горькие пьяницы, то зря вы так подумали. Пили-то мы с ним только на берегу и только после автономки и только три дня, потому что было такое время, когда мы только эти три дня на берегу и находились.
А однажды в две автономки подряд сходили. Только пришли – как опять в море на полные девяносто суток. Представьте себе: все, радостные от ерунды, носятся по ПКЗ, готовятся к отпуску, и вот приходит командир из штаба, и вместо отпускных мы через полчаса уже получаем на борт продукты на следующий поход – каково! Просто тенью о плетень!
Первым об этом узнал, конечно, Саня. Он вбежал в каюту весь растрепанный, обвел всех присутствующих безумным взором, сказал:
– Нас в автономку посылают! – И в отчаянии добавил: – И это хорошо!!!
Конечно хорошо. Мы потом не помню как в Хосте, в санатории, оказались – птички, зелень, сосны, запахи смолы, моря. Мы стоим с ним и нюхаем воздух, а к нам медицинские сестрички подходят и спрашивают:
– А чего это вы, ребята, девушками не интересуетесь?
На что им Саня и говорит:
– Да идите вы все на хуй! – А потом он опять нюхает воздух и добавляет: – Заебали! – после этого он поворачивался ко мне и произносил следующее: – Нюхай, Саня, и никого не бойся! Я прослежу, чтоб тебя не беспокоили!
А еще нам там делали полоскание десен сероводородными водами. В рот вставляли трубку и включали орошение, после чего Саня утирал себе губы платочком и говорил:
– Мне будто в рот насрали! Ты точно знаешь, что все это полезно? – после чего он шел к врачам и требовал от них отчета в том, что все это полезно.
А на входе в зону режима радиационной безопасности у нас прямо к скалам был привинчен громадный плакат, на котором радостный матрос огромными руками судорожно сжимал автомат Калашникова. Надпись под ним гласила: «Бдительность– наше оружие!»– а внизу кто-то приписал: «Североморец! Не води ебалом!» – это, значит, для разъяснения. То есть чтоб с бдительностью все было понятно.
А когда мы стояли после очередной автономки на подъеме флага, то Саня всегда приставал к доктору:
– Док! А чего это у меня на правом яйце вчера такая нашлепка обнаружилась?
– Какая нашлепка? – вступал в разговор доктор.
– Откуда я знаю? Щупаю я вчера яйцо под одеялом, – говорит Саня, привлекая к разговору окружающих, – а там что-то такое сверху! Может, опухоль какая, думаю? А потом я решил, что если это опухоль и жить осталось полную чушь, то надо бы пойти к бабе. Встал и пошел к бабе, а наутро опять яйца щупаю!
– Ну и как? – забеспокоились остальные.
– А никак! Нет опухоли! Кончилась! – И сейчас же все стали прямо в строю проверять свои яйца на предмет отсутствия опухоли.
А доктор при этом смеялся, как ненормальный, после чего нам и дали выходной.
Первый за семнадцать месяцев.
Я даже с вечера радио приглушил, чтоб в шесть часов утра нам гимном не ебнуло. А то ведь пошелестит, пошелестит, да как влупит: «Та-дам!.. Со-юз не-ру-ши-мы-й…»
А Саня пошел к бабе. Причем с вечера. Предупредил меня:
– Я из гарнизона смываюсь в город-герой Вьюжный. Там у меня баба. Вот тебе адрес. Чуть чего, ты за мной сбегаешь?
И я ему обещал сбегать, потому что есть еще на свете настоящая мужская дружба. Пообещал и тут же вырубился.
А проснулся я утром оттого, что кто-то в дверь молотит.
Я сейчас же посмотрел на часы и почему-то на радио, которое вчера еще выключил. На часах было без пяти восемь утра, а радио молчало.
Значит точно: в дверь колотят.
Я встал и поперся открывать. За дверью стоял рассыльный:
– Старший лейтенант Гудинов есть?
– Нету!
– В 13.00 в штабе флотилии состоится КБР, и командир приказал ему быть!
– Хорошо, передам! – сказал я и пошел одеваться.
КБР – это корабельный боевой расчет, я-то в нем не участвую, а Саня там – главное действующее лицо.
И приспичило же КБРу случиться в воскресенье. Не иначе как командир лично попросил командующего.
До КПП на выезд из городка – два километра; до Вьюжного по дороге счастья – еще восемь. Но это только до поворота. А после поворота до первых домов – с километр будет. И там покружить, пока я этот адрес отыщу, еще считай километра два всяко. То есть в сумме у нас выходит 13. И это в одну сторону. Где-то у нас были кроссовки.
Через десять минут я уже бежал в сторону КПП.
И хорошо, что дело было летом, а то однажды с Саней бежали зимой в полной темноте полярной ночи. А тут еще снег повалил. Причем снежный фронт нас нагнал и немедленно сделал из нас двух белых медведей.
А впереди по дороге шел мужик из отпуска и пинал перед собой чемодан. Видно, ему наскучило его нести. Пнет он чемодан – тот отъедет метра на два, он догонит его и снова пнет. Так и шел.
И вдруг он почувствовал, что его нагоняет кто-то. Обернулся, а потом схватил свой чемодан и помчался быстрее рыси. Так мы с Саней страшно выглядели среди снегов.
А теперь – лето, то есть красота.
Вот только я давно после моря не бегал, так что надо бы бежать аккуратно, чтоб нога не подвернулась. А то ведь подвернется, не приведи господи, так, как только и может подворачиваться военно-морская нога в военно-морском ботинке – туда и обратно. А потом она распухает на глазах.
До Вьюжного я добежал за два часа. Еще минут тридцать искал тот адрес, что мне Саня оставил. Потом нашел и позвонил в дверь.
Дверь открыла женщина лет сорока пяти. Сане нашему двадцать шесть, и выглядела она, как его приемная мама.
– Вы не скажете, – начал я вежливо, – не у вас ли сейчас находится Александр Гудинов?
– У нас, – сказала дама, и рядом с ней появилась физиономия Сани. Судя по его внешнему виду, он опять всю ночь восстанавливал себе яйцо.
– Саня! – сказал я, – КБР в 13.00 во флотилии.
Минут через пять мы уже бежали в обратном направлении. Саня всю дорогу дышал, как раненная зебра, сморкался и харкался, а перед самым КПП его вырвало на обочину.
Ровно в 12.00 мы ввалился к себе, Саня переоделся во все военное и умчался на КБР.
А я упал в постель. У меня потом все кости еще неделю болели.
Командир тут же узнал про наши с Саней приключения и сперва захотел его на месте просто убить, а потом посмотрел пристально на то, в каком он виде, и простил.
– Пиздыкин шварц! – произнес Саня Гудинов, и я с ним не мог не согласиться: именно пиздыкин и именно шварц, что в переводе означает «черный пиздец»
Ни я, ни Саня не были бы столь радикальны, если бы Палыч прибыл на построение в новой шинели. Но он прибыл в старой. Палыч жил на горе. Там бежать в беспамятстве вниз по кочкам в темноте полярной ночи, скользя и поминутно припадая на жопу, ровно пять минут, а потом – опять паровозиком в гору, а потом опять с горы и опрометью до казарм, а там, задыхаясь, на третий этаж – дверь рывком на себя, и мы уже в казарме, и ну проверять любимый личный состав… Вот только что-то беспокоило все время на бегу нашего Палыча, что-то покалывало в спине, что-то пощипывало.
А пощипывало вот что: у него из шинели сзади домашние накануне вырезали огромный кусок сукна, потому что младшему сыну он понадобился на уроки труда.
Мама, не долго думая, подошла к вешалке, нашла там старую шинель и вырезала из нее поле. На этом поле младшенький должен был еще цветочки нашить.
А Палыч утром вскакивает совершенно отуманенный, потому что очень спать хочет. У вешалки он натягивает на себя все, что под руку подвернется, – там все равно все военное, а просыпается он уже на второй горе, после чего он влетает в казарму, где немедленно начинает воспитывать дорогой его сердцу личный состав.
В прошлый раз он воспитывал его в домашний туфлях, которые он так и не поменял на ботинки, промчавшись в них, цокая совершенно одеревеневшими пятками.
Просто пятки у Палыча от постоянного бега по полярному бездорожью давно отвердели, как копыта у Маугли.
И это цоканье, между прочим, и ввело его в заблуждение, потому что оно его убаюкивало, и с этим цоканьем он ощущал себя совершенно нормально.
А в этот раз он напялил истерзанную шинель, в которую сзади будто стая голубых акул вонзилась, и, не забывая на бегу почесывать спину – заноза там, что ли? – примчался на осмотр формы одежды вверенного ему подразделения, где немедленно учинил всем громкий разнос за полный хлам, в который они были одеты.
При этом он был бодр и вращался во все стороны, спеша то к одному подчиненному, то к другому так резво, что только лохмотья сзади чертили за ним по воздуху пируэты монастыря Шао Линь.
– Палыч! – сказали ему все, когда терпеть это уже сил не было, потому что не только подчиненные, но и начальство от сдерживаемого смеха давно уже глотать не могло. – Тебе что медведи сзади жрали?
– Г-ххх-де? – выпучил он глаза, а потом, сбросив с себя шинель, под общий гогот еще долго недоуменно трогал пальчиком края огромной дырки.
Лето и тишь – время для развлечений.
Для развлечений нужен палец.
Указательный, конечно.
Такой палец имеется.
У боцмана Дим Димыча.
Он у него размером с нежинский огурец.
А вот развлечения у нас такие: боцман становится под люком центрального поста, и когда кто-нибудь спускается в шахту люка (лучше молодой мичман), то он движется, движется, движется по вертикальному трапу, спускается то есть в люк, и тут, на последних ступеньках, его задница встречается с напряженным пальцем боцмана.
Боцман у нас огромный, усатый. Как только он втыкает свой указующий перст несчастному прямо в пенал, то тут же, оглаживая усы свободной рукой, произносит следующее:
– Почтенная публика! Всемирно известный аттракцион! Мальчик на шесте!
После этого боцман чуть поднимает руку вверх, а бедняга в это самое мгновение все еще по инерции пытается преодолеть неожиданное препятствие и старается продвинуться вниз.
Так что какое-то время он барахтается, мотает руками и ногами, а боцман в этот момент раскланивается, держа его на руке, как ручного сокола.
В этой затее участвует множество людей, потому что надо отследить молодого мичмана и до того, как он начнет сползать по трапу, настроить боцмана, а тот уже настраивает палец, в общем, всем работы хватает.
Но однажды вышло вот что. Есть у нас мичман Колотько, и этот мичман не только молодой, но и проворный.
Так вот, перед самым спуском вниз Колотько обогнал в рубке заместителя командира корабля, капитана второго ранга Зайкова, вес которого после обеда достигает неполных ста двадцати килограммов. Перед самым люком Колотько вдруг засуетился и пропустил старшего по званию впереди себя на спуск.
А там его уже ждала подлая шайка старых мичманов вместе с боцманом, потому что им сверху передали, что спускается мичман Колотько, а про зама забыли передать.
Давно замечено, что все происходит только тогда, когда нарушается организация.
Вот сработай организация вовремя, и ничего бы не было. То есть я хотел сказать, что все было бы, как и всегда: надели бы мичмана на палец и успели бы посмеяться и снять его с этого предмета повседневного обихода до подхода заместителя.
А тут.
А тут пришлось снимать с него зама.
Должен заметить, что обычный мичман с пальца снимается легко и непринужденно, чего нельзя сказать о заместителе командира.
Вместо того чтоб повисеть на пальце, дергая руками и ногами, зам зачем-то пукнул и полез было назад наверх, быстрый, как гиббон, но, не сделав и двух стежков по вертикальному трапу, он оборвался и упал.
А ошарашенный боцман в это время стоял, совершенно окаменев от происходящего и, открыв свой рот, все еще держал под люком свой долбаный палец размером с упомянутый овощ.
В общем, зам, падая, еще раз попал на палец, после чего он и обосрался.
Да! Вот еще что: палец-то он боцману сломал.
Опа-на! Нас опять в море выгоняют обеспечивать торпедные стрельбы.
Опять на тэ-эл сажается маневренная группа во главе со старпомом.
Нашего старпома, Переверзиева Андрея Антоныча, все побережье знает. Он теперь у нас весит ровно сто пятьдесят килограмм при росте сто девяносто пять сантиметров.
А тэ-эл – это торпедолов. Он торпеды находит после торпедной стрельбы, для обеспечения которой и сажается на него Андрей Антоныч, штурманенок, мичман-связист и парочка лейтенантов – так, на всякий случай.
А отправлять Андрей Антоныча с ватагой должен я, поскольку я стою дежурным по кораблю.
– Саня! – говорит мне старпом, – там, на пирсе, мне кое-что привезли в коробочках, так ты посмотри, чтоб, значит, зама нашего не нервируя, их аккуратненько сейчас на борт тэ-эла оттаранили.
И я пошел посмотреть, что это за коробочки нашему старпому привезли.
– Хабибулин! – спросил я вечного вахтенного на верхушке матроса Хабибулина, – где тут коробочки старпому передали?
И он мне кивнул на эти коробочки. Коробочки были до боли знакомого зеленого цвета. Где-то я все это уже видел. Я открыл одну коробочку и понял, что видел я это на занятиях по стрелковому вооружению – в коробочке лежал гранатомет.
Интересные у нас теперь выходы в торпедную атаку! То есть наш старпом отправляется в море на торпедолове не совсем, скажем так, для того, чтоб торпеды ловить?
– Совершенно верно! – раздался за моей спиной голос Андрей Антоныча, который и помог мне закрыть крышку зеленой коробочки.
– Андрей Антоныч! – успел сказать я.
– Саня! – заметил мне он очень устало, – я тебе чего сказал? Я сказал: оттащить все это на тэ-эл так, чтоб ни одна собака, в том числе и заместитель командира, это все не видела. Кстати, ты в число тех, кто ничего не видел, тоже входишь!
– Андрей Антоныч!
– И не надо делать себе глаза матери вождя!
– Андрей Антоныч, это же гранатомет!
– Нет! Это не просто гранатомет! Это целых два гранатомета! А еще там два миномета, два ПТУРСа и один пулемет ДШК – Дегтярева-Шпагина крупнокалиберный с кучей патронов, и еще ПЗРК (переносной зенитно-ракетный комплекс) мне ребята обещали подвезти. Это у меня все для друга Джонни из Бостона приготовлено. А то мне надоело на него с АКМами ходить.
Видите ли, Андрей Антоныч наш посылается с торпедоловом на обеспечение торпедных стрельб с удручающей регулярностью, а там их ждет американский крейсер, который при нашем приближении вывешивает флажки, мол, «не могу управляться», а потом начинает маневрировать так, что мама дорогая, только и успевай уворачиваться. Вот Андрей Антонычу и надоело бегать. В прошлый раз он в крейсер из двух АКМов стрелял.
– Андрей Антоныч, так это ж война! – заметил я, соображая, как бы мне все это богатство незаметненько от зама на тэ-эл перетащить.
– Саня! – Андрей Антоныч так зевнул от скуки, что цыпленок ему в рот запросто поместился бы, – да какая, на хер, тут может быть война! Какая война на море, если у меня нет ничего, что принято на вооружении в военно-морском флоте.
– То есть?
– А ты сам взгляни! Все же сухопутное!
О! Ловко! То есть сухопутное вооружение не в счет?
– Именно! – поднял Андрей Антоныч свой палец вверх. – Именно, друг мой! Изучай морское международное право! Там все сказано!.. Кажется. А может, и не там это сказано. Я-то, старый, уже многое не помню. Я же по ящикам деревянным стрелять собираюсь. По плавающим ящикам. Не запрещено это, надеюсь?
– Но… я не знаю.
– Зато я знаю! Чтоб через пять минут все это на тэ-эле было.
Так что через пять минут это все было на тэ-эле, а через десять минут они в море вышли. Что у них там потом было, мне Витька-штурман в красках рассказал.
Как только лодочка отстрелялась торпедами и наш торпедолов отправился их искать, немедленно на горизонте нарисовался Джонни из Бостона вместе со своим крейсером.
А дальше было, как и всегда: Джонни вывесил флажки.
А Андрей Антоныч вывесил другие флажки, мол, «произвожу стрельбы», после чего за борт были сброшены два ящика, которые, надо ж такому случиться, оказались прямо по курсу у американского крейсера.
После этого они были зверски расстреляны залпом из гранатомета.
Крейсер от изумления лег в дрейф.
А когда его отнесло в сторону тэ-эла, на палубе появился сам Джонни из города Бостона.
– Андрей Антоныч! – радостно воскликнул Джонни на чисто русском языке с помощью специального громкоговорящего устройства, – Как здорово вас снова видеть!
– Здравствуй, Джонни! – отвечал ему наш старпом.
– А чего это вы палите непонятно из чего?
– А чего нам не палить? Имеем право! И заметь, Джонни, что попадать под залп из ПТУРСов, которым смешна броня всех мне известных современных танков, крейсерам и вовсе не рекомендуется. А еще у нас есть один пулеметик, который обожает низколетающие воздушные цели. У тебя есть на борту низколетающие воздушные цели, а, Джонни?
– Здорово придумали, Андрей Антоныч! – прокричал Джонни. – Скажу своим, пусть они это все обмозгуют.
– Ну, если есть мозги, – заметил наш старпом вслед уходящему крейсеру, – то почему бы ими не воспользоваться по прямому назначению?
Вот такая у нас вышла история.