Кубрик: фривольные рассказы Покровский Александр

Зам, конечно, все узнал, как только с моря пришли.

– Андрей Антоныч! – ворвался он к старпому, – как это понимать?

– А что такое?

– Вы же напали на американский крейсер в полигоне боевой подготовки! – визжал зам.

– А кто тебе нажаловался? Уж не Джонни ли? – усмехнулся старпом.

– По линии МИДа. – начал было зам.

– Значит так, Сергеич! – со старпома мигом слетела вся его вальяжность. – А твой МИД поинтересовался хотя бы один раз, как я здесь обеспечиваю уважение к моей державе? А? Капитан второго ранга Переверзиев, идите с голыми руками на крейсер? Так, что ли? Где был твой МИД, когда нам лодку в прошлый раз чуть пополам не переехали? «Андрей Антоныч, отгоните крейсер!» Ты мне рожу-то не криви. Я твой МИД прекрасно понимаю. Хочется и рыбку съесть, и на хер не оступиться! Очень удобная позиция!

– Андрей Антоныч, вы знаете, куда вас вызывают?

– Знаю! В ООН! – в этот момент старпом захохотал так, что всех бакланов на заливе распугал.

А вызывали его в штаб, где он долго потом рисовал всякие курсы – свои и американца.

ПОРТРЕТ

Наш старпом – Андрей Антоныч – застал зама в кают-компании с портретом президента в руках.

– Вот, Андрей Антоныч! Надо бы повесить где-нибудь! – сказал зам.

Старпом имел вид хмурый и невыспавшийся, поэтому сперва он буркнул заму:

– Давно пора! – а потом уставился на то место на стене, где у нас еще недавно портрет Ленина красовался. Лик Владимира Ильича был когда-то набран разноцветным шпоном на доске, после чего он был покрыт сверху слоем лака в палец толщиной. Висел он в кают-компании с незапамятных времен, с самого схода нашей лодки со стапелей, так что все к нему привыкли, как к части интерьера.

– А куда у нас делся портрет Ленина? – спросил старпом зама.

– Ленина? – зам выглядел смущенным.

– Ну да, портрет на доске? Куда он исчез? Он, кстати, входит в состав имущества кают-компании вместе с морским пейзажем! Пейзаж на месте, Ленина нет! Ну? И где наш деревянный Ильич? – старпом смотрел на зама в упор.

– Ленина?.. – все еще размышлял зам.

– Да, да, его! Ленина! Нашего! Прошлого! Вождя! Портрет! Где он?

И тут в глазах у старпома появляется чертовинка.

– Сергеич, – начинает он вкрадчиво, – это ведь не я у нас хранитель идеи. Это ты.

Так вот, скажи мне, яхонт изумрудный, куда мы все время попадаем с такими хранителями? А? Все место себе достойное не можем найти! Все тянет нас в места недостойные и жопой называемые!

Зам становится пунцовым.

– Значит, выбросил Ленина к ебеням, за ненадобностью? – старпом притворно вздохнул и воздел глаза в подволок.

– Андрей Антоныч, я.

– А теперь ищешь место для нового вождя?

– Я.

– Так вешай сюда, место-то пустует… святое. Так что вперед! Вешай вместо Ленина.

Андрей Антоныч посмотрел еще раз на зама с интересом и продолжил:

– А ты ведь наверняка Ленина-то не выбросил. А, Сергеич? Спрятал его под матрац! Сознайся! Спрятал? И спишь теперь на вожде? А? Но вот пришла замена. Дождались. Пришла замена вождю. Дай-ка на замену повнимательней посмотрю!

Андрей Антоныч взял портрет президента и начал его разглядывать. На портрете в профиль был изображен наш верховный главнокомандующий, одетый во все наше морское, да еще и в шапке с ручкой.

– Мда-а-а-а! – сказал старпом задумчиво. – А вот мне такую шапку с ручкой, видимо, уже не дадут.

Этот момент я посчитал удобным для того, чтобы доложить старпому о суточном плане дивизии.

– Андрей Антоныч! Разрешите доложить о плане?

– Погоди, Саня, на хер! – остановил меня старпом. – Не видишь, мы делом заняты. У нас еще президент не повешен. Мы хотим поместить его вместо Ленина, но все еще терзаемся. Сомнениями. Совесть нас гложет.

Наконец старпом оставил зама в покое и спустился к себе в каюту.

– Вот, Саня, какие у нас дела. Зам портретами занят, а мы – планами дивизии. И у каждого, заметь, есть свой кусок для повседневной обработки. Кто-то пулю ловит, кто-то дырки сверлит. Или использует старые дырки. Под портреты. Страна на откупе у разных ведомств. И все при деле, что характерно. За нами – море и держава, а за ними – смена декораций.

Старпом вздохнул и продолжил:

– Да, так вот! Если кто-нибудь помрет из верхней шайки внезапно, не забудь мне доложить. Будет повод наполнить бокалы. Ну, так где там твой суточный план? Давай его сюда.

НА ТЕМУ БРАТСКОЙ ЛЮБВИ

– Андрей Антоныч, Атаев Хабибулину в морду дал! – это я, стоя дежурным, докладываю старпому о происшествиях за ночь.

Собственно, не доложить я не могу, хотя все и так все знают – у Хабибулина фингал под глазом в пол-лица, и зам вокруг него с самого утра вился.

Старпом наверняка уже в курсе, но есть же еще и официальная часть.

Официальная часть гласит: дежурный должен доложить командованию о случившемся за ночь.

Вот я и докладываю.

Старпому доклад не понравился. Он вообще сегодня не в духе. Вид у него хмурый, удавистый.

– Ну и что, товарищ дежурный?

Когда Андрей Антоныч говорит мне «товарищ дежурный», лучше называть его «товарищ капитан второго ранга».

– По факту избиения мной проведено расследование, товарищ капитан второго ранга! – Вот так. Мы тоже не лыком шиты.

– А меня ваше расследование меньше всего волнует. Вместо того чтоб расследовать, вы бы делом занялись! Или заняли народ! Тоже делом! Вот почему у Атаева руки оказались настолько свободны и не вымучены, что он смог одну из них не только поднять до уровня собственных очей, но еще и дать ею, сжатой в кулак, в соседний глаз матросу Хубибулину? А? Бардак по-прежнему развивается по спирали? Почему Атаев до сих пор не в трюме? Почему оттуда не торчит его задница в классической для всех индейцев позе собаки?!!

– Она уже торчит, Андрей Антоныч!

– Где зам?

– Убыл в дивизию.

– Что он там забыл? Что он там все время ошивается? Последние слухи проверяет? Значица, так! Зама сюда! Атаева достать из трюма, отмыть по возможности, и после этого всем в кают-компанию.

Через десять минут в кают-компании были все – зам, Атаев, я и Андрей Антоныч.

– Так вот! – начал старпом. – Довожу до всех собравшихся, что на нашем корабле последний случай рукоприкладства произошел лет пять назад. Я тогда только вступил в должность и не успел сразу и навсегда всем привить любовь к ближнему. А эта любовь, как известно, прививается шестичасовой строевой подготовкой на плацу в любую погоду и походами к дяде прокурору, чтоб ощутить дыхание тюрьмы. Атаев!

– Я, тащ-щщ-ка! – глаза у Атаева уже круглые.

– Вы что, на этом корабле больший годок, чем я?

– Никак нет, тащ-щщ-ка!

– А почему вы позволяете себе то, что не позволяю себе я? А? В глаза мне смотри, восходящая звезда увядающего Востока! Где это принято? В вашем ауле? Так вот, здесь вам не аул! Запомните! Зарубите себе где попало! Здесь подводная лодка, где все люди братья! И все охраняют друг другу спину! И сон! И жизнь! Вот как теперь Хабибулин будет охранять тебе жизнь, спину и сон? Одним глазом! А если я сейчас прикажу ему тебе в глаз дать? Для справедливости! Уравняем вас в возможностях! Прямо при заме! Сейчас придет и вмажет тебе! Чтоб глазное дно мозжечка коснулось! Как это? Не очень больно будет? Вы будете жрать у меня дерьмо из трюма немытыми ладонями до конца своей жизни! А конец этот установлю только я! Когда ДМБ? В мае? Не будет его в мае! На сколько мы можем его задержать по закону? – вопрос адресован мне.

– До конца июня, товарищ капитан второго ранга!

– А без закона?

– На сколько угодно, Андрей Антоныч!

– Вот! Слышал, Атаев? Я здесь закон!

– Так точно, тащщ-ка! – у Атаева глаза квадратные.

– Я здесь мама, папа, аллах, отец небесный и дух святой! И еще я здесь государство, суд, прокуратура и место для исполнения наказания! А во время учения я тебя расстреляю к едрене матери, после чего я тебя спишу на боевые потери! Войдешь в три процента! Понятно?

Атаев головой уже дергает.

– Так, дежурный, в трюм его на три дня. Потом на плац на шесть часов. На гауптвахту сажать не будем, я его лучше в тюрьму сразу упрячу. Заместитель командира! (это уже заму) Провести занятие на тему братской любви! Объявить всему личному составу, что если любви не будет, то я всех сгною!!! А теперь все свободны в пределах веревки. Дежурный! Ко мне в каюту!

Когда я зашел в каюту, Андрей Антоныч уже выглядел почти мирно.

– Значит так, Саня! Завтра этого урода на плац! И чтоб выл! Но по плану! План строевого занятия чтоб был! Я проверю! И так каждый божий день! Конец забрезжит на следующей неделе! Может быть! Я сказал, на неделю его в трюм? Я ошибся! На месяц! Все понятно?

И всем все стало понятно.

Атаев пахал, как Папа Карло.

Забегая вперед, скажу, что через месяц Андрей Антоныч его простил и отпустил на ДМ Б в мае.

ГИМН

– Андрей Антоныч, – нарисовался я в проеме старпомовской каюты, – группе командования следует сдать зачет по гимну в дивизии.

Андрей Антоныч посмотрел на меня с большим интересом.

– Что группе командования следует сделать? – переспросил он.

– Сдать зачет то гимну. Гимн у нас теперь новый, вот все и приглашаются на зачет. А потом в каждом экипаже надо принять экзамен у всего личного состава, о чем и доложить рапортом.

Андрей Антоныч снял очки и, задумчиво обсосав одну дужку, бросил их на стол. Потом он откинулся на спинку стула.

– А где зам? – спросил он вполне мирно.

– Я здесь, Андрей Антоныч! – зам возник за моей спиной почти из ничего.

– Сергеич! – сказал старпом после некоторого разглядывания всего, что было разложено на столе перед ним. – Это у нас чья же инициатива будет?

– Спущено сверху! – не задержался зам с ответом. – Весь штаб сдает зачет по знанию нового гимна начальнику штаба, а он – командующему!

– А командующий – главнокомандующему? А тот – верховному главнокомандующему? Так, что ли?

Зам пожал плечами.

– Никакой зачет по гимну я сдавать не пойду, – хмуро буркнул Андрей Антоныч, снова уткнувшись в бумаги. – Сами там с этой херней разберетесь!

– Андрей Антоныч, приказ. – начал было зам.

– Что «Андрей Антоныч»? Что «Андрей Антоныч»?!! Вы вообще понимаете, что происходит, или нет? – голос у старпома начал наливаться полудрагоценным металлом. – На моем веку это уже третий гимн! И если все на этом свете охуели, то меня прошу во все это не мешать! Я и первого-то гимна слова не помню, не то что последнего! И кстати, прошу заметить! – старпом воздел палец к небу. – Я их и не должен помнить! Все эти ваши гимны! Я служить должен! Понятно? Служить! Я замереть должен при первых же звуках этого великого произведения по стойке «Смирно!» и так оставаться, пока не остынут его последние аккорды! А петь я не должен! Я вообще с трудом воспринимаю песни в строю, потому как считаю, что флот следует навсегда освободить от этой буденновщины! А тут вы являетесь ко мне!!! И предлагаете в трезвом уме гимн прокукарекать?!! Да еще и не просто так!

Утром над раковиной! А в присутствии высокого проверяющего лица!!! Так, что ли? То есть оно – то лицо таким замысловатым образом будет судить о том, насколько горячо я родину люблю? А? Пение как проверка профпригодности? Я что?!! Лучше от этого в море ходить буду?!! Ну?!! Или это проверка на лояльность? А может – на природную идиотию? Вы на что меня проверять вздумали! А?

– Андрей Антоныч, это не мы! – успел вставить я.

– Молчать! Когда я разговариваю! – голос старпома теперь гремел на весь корабль. – Петь должны певцы! Они на это заточены! Горло драть! И это все, на что они способны!!! Понятно?!! А плясать должны плясуны! А Я НИ ПЕТЬ, НИ ПЛЯСАТЬ НЕ ДОЛЖЕН! Зарубите себе везде! Слушать гимн по радио – пожалуйста! За милую душу! Ежедневно, ежечасно, ежесекундно! Но! Никто! Слышите? Никто не имеет права проверять, насколько я его впитал!!! На этом кончено! Побежали вдоль реки, канделябры захватили! На сегодня все!!!

Мы с замом тихо отошли от каюты.

Зачет сдавали без старпома.

ПИСЬМО МАМЕ

Мы завтракаем в кают-компании. Это старпом наш, Андрей Антоныч, поставил нас на довольствие на корабль, хотя тыл сопротивлялся изо всех сил. Оно и понятно, на береговом камбузе воровать-то легче, вот тыловики и суетятся. И приказ есть: всем кораблям питаться на берегу, и только для нашего экипажа из-за Андрея Антоныча сделали исключение, потому что ему на все это чихать. Он приказал: питаться на корабле, и я, как исполняющий должность еще и помощника командира, сделал для этого все, то есть я пошел в тыл и сказал им, что если они нас на корабль на довольствие не поставят, то через пять минут увидят у себя в кабинетах Андрей Антоныча. Так что немедленно наше корыто стало питаться на себе самом.

Чай мы по утрам пьем молча – я, Андрей Антоныч и наш зам.

В то утро мы тоже сидели абсолютно молча и пили, пока Андрей Антоныч не достал из кармана какую-то бумагу. Он надел на нос очки и, прихлебывая из стакана в любимом подстаканнике, начал читать:

«Дорогое командование корабля! (При первых же звуках зам насторожился.) Пишет вам мама Козлова Сергея Ивановича. Как только он попал в вашу часть, было от него только одно письмо с адресом, а потом, вот уже три месяца, не имеем мы от него никакой весточки. Жив ли, здоров ли наш Сереженька…»– старпом посмотрел на зама поверх очков, как змея на мышь, и произнес:

– Вот и мне тоже стало интересно: жив, здоров ли наш Сереженька? Кто это, Сергеич?

– Андрей Антоныч, это… видимо… из нового пополнения… – засуетился зам, не попадая в рот сушкой. – Их определили на береговой камбуз, и вот они там.

– И вот они там потерялись, что ли? Помощник командира! (Это уже мне.)

– Я, Андрей Антоныч!

– У нас на корабле людей не хватает, а вы их куда-то посылаете?

– Так… штаб… – начал я.

– А мне плевать! Слышите? ПЛЕВАТЬ! Почему я не в курсе? Почему у вас из-под носа людей воруют? Штаб! Ничего не хочу знать! Почему люди служат у нас, а на корабле я их не вижу? Сегодня же! Нет! Сейчас же! Отправляйтесь в дивизию, и чтоб он был на борту вместе со всеми остальными! Заблудившимися! Кстати, заместитель командира!

– Да, Андрей Антоныч!

– А почему он домой не пишет?

– Так я же его тоже не видел, Андрей Антоныч!

– Как это? Как это вы, товарищ боевой наш зам, до сих пор не видели человека, который у нас служит уже более трех месяцев? Почему вы не ознакомились со всеми его родственниками? Почему не удосужились сесть с ним рядом? Поговорить? Вы для того и существуете! Здесь! Вы для того и нужны, чтоб говорить! Остальное делаю я! А теперь я должен за вас писать письмо маме? А? Я покажу вам, как надо писать маме! Я проведу с вами со всеми занятие по написанию писем в родные пенаты! Поупражняемся! В эпистолярном жанре!!!

В общем, через полчаса в кают-компании сидели уже все: я, матрос Козлов (срочно отмытый в три руки от камбузных жиров), зам и Андрей Антоныч.

Перед Козловым лежали ручка, бумага, конверт.

– Родная мама! – диктовал ему Андрей Антоныч – Пишет вам ваш сынок Сереженька! Как только до дорогого командования корабля дошли вести о том, что я не посылаю вам писем, немедленно собрались все мои командиры, и вот теперь я в их присутствии пишу вам эти строчки. А попал я сначала на камбуз, где и находился целых три месяца. А кормили меня там. (Кстати, как его там кормили, Сергеич? А? Хорошо? Ладно, так и запишем!)

А кормили меня там хорошо. Я даже поправился. (На сколько он поправился? А? Помощник командира? Не знаете? Ну так узнайте! И вообще, после камбуза надо бы проверить всех на яйцеглист! На чем мы остановились?) И теперь же я переведен на корабль, где и будет проходить моя дальнейшая служба. Передайте мой привет бабушке Агапье. (Как бабушку-то зовут? Глафирой?) Бабушке Глафире. (Хромает бабушка?) Как там ее нога? Правая. И комбайнеру Дмитричу. (Михалычу? Пиши Михалычу!), а также.

Андрей Антоныч не успокоился, пока не передал привет всей деревне. Потом он оставил в кают-компании меня, зама и продолжил:

– Значит, так! Я чувствую, что без меня никак не обойтись! В деле написания писем! Саня!

– Я, Андрей Антоныч!

– Зам выделит время от своей потрясающей политинформации (или как она там теперь называется) и дважды в неделю всем писать домой письма под диктовку!

И начали мы писать письма домой под диктовку. Я диктовал – все писали. Про распорядок дня писали и про то, что они едят, где спят и как себя чувствуют.

Через две недели Андрей Антоныч на завтраке опять достал из кармана бумагу и надел очки. Зам смотрел на все эти приготовления с плохо скрываемым беспокойством.

«Дорогие наши командиры! – начал читать старпом. – Пишет вам опять мама Козлова Сергея Ивановича! Уж как мы все порадовались, когда узнали, что наш Сереженька служит на самом что ни на есть дальнем севере. Хорошо, что сам он здоров и чувствует себя хорошо. Особенно хочется вам сказать спасибо за доброту и заботу. Вся наша деревня тоже передает вам привет и желает долго здравствовать…» – ну и так далее. – Андрей Антоныч сложил письмо и сунул его в карман.

– И как вы правильно все придумали, Андрей Антоныч! – немедленно засюсюкал зам.

Старпом лениво на него глянул.

– Сергеич! – сказал он чуть погодя, – вот этот прогиб я тебе засчитываю, но если я опять письмо буду писать всей деревне, то извини. Оттрахаю за каждую маму!

– Андрей Антоныч!

– Прилюдно! Я тебя предупредил! На том и порешили.

О РОСТЕ ПАТРИОТИЗМА

– Андрей Антоныч, повсюду наблюдается небывалый рост патриотизма!

Иногда мне отчаянно жаль нашего зама.

После произнесения этой фразы он победоносно оглянулся.

А оглянулся он в основном на меня – Андрея Антоныч-то напротив него возвышается.

На завтраке в кают-компании только мы втроем сидим.

Не дождавшись от нас со старпомом никакой реакции, зам проговорил не очень уверенно:

– Эти данные поступили из Москвы!

Андрей Антоныч с хрустом разжевал очередную сушку.

– И что самое ценное: в различных патриотических движения участвуют совсем еще молодые люди!

Старпом вздохнул, зам посчитал это за добрый знак.

– Ширится движение в поддержку армии и флота!

Старпом глянул на зама и наконец заговорил:

– Неужели?

– Да!

– А вот меня другое беспокоит!

– Что, Андрей Антоныч?

– Ты диспансеризацию давно проходил? Кстати, Саня (это уже ко мне), что у нас со сроками на диспансеризацию?

– На той неделе начинается, Андрей Антоныч!

– Хорошо! И проследи, чтоб все, включая и группу командования, обязательно прошли. А то ведь хватишься – а уже и поздно! Вот моя бабушка как-то с утра встала и сказала: «Московское время восемь часов!» – так и не уберегли, сердешную. А почему? А потому что профилактику душевных заболеваний надо проводить в плановом порядке. Чтоб не было потом мучительно больно. Так, говоришь, Сергеич, наблюдается рост?

– Небывалый, Андрей Антоныч! – оживает зам.

– Саня! (Опять мне.) И повнимательней там. Чтоб, значит, все специалисты посмотрели.

Не хватит – в Североморске найдем!

– Понял, Андрей Антоныч!

– А в чем этот патриотизм находит сегодня свое конкретное выражение, Сергеич? Дороги они, что ли, подметают или старушкам доживать помогают?

– Дел много. Тут и памятники героям войны, и захоронения, и агитация в школах, и начальная военная подготовка!

– Это когда пацаны в противогазах бегают?

– Не только! Вот увидите, все возродится. Авиация уже получает новую технику. А там и до нас очередь дойдет!

После этого Андрей Антоныч шумно поднялся с места и, сделав мне знак, чтоб я следовал за ним, вышел из кают-компании, сказав перед этим заму:

– Извини, Сергеич, мне с Саней надо поговорить об одном деле!

В каюте, заметив ухмылку на моем лице, старпом проронил:

– Что за веселье?

– Да нет никакого веселья, Андрей Антоныч!

– Значит так, Саня! – старпом был непроницаем. – Ежу понятно: никто на флоте никогда не говорит о патриотизме. На море этим не страдают. Это синдром твердой почвы. А наш зам на моем веку заводит этот разговор уже во второй раз. Так что налицо, я считаю, душевный излом, и все эти свои хихиканья можешь засунуть в одно очень укромное место!

– Андрей Антоныч.

– Все это серьезно. Ты помнишь, чем закончился разговор Герберта Уэлса с Владимиром Ильичем?

– ?

– Они, кстати, тоже говорили о патриотизме. Не помнишь? Сухоткой мозга он закончился! Так что на диспансеризации за замом глаз да глаз! Все понятно?

Я вышел от старпома и подумал: «А черт его знает! Может, действительно душевный излом?»

ПИСЬМА

Здравствуйте, Александр!

Я подводным лодкам отдал девятнадцать лет, из них семнадцать лет подводным аппаратам.

В 1988 году мой экипаж работал на Камчатке, и мы тоже участвовали в подъеме одного и в обследовании другого объекта.

Ситуация была аналогична той, что случилась со «знаменитым» АС-28, едва не потонувшим в августе сего года в бухте Березовая.

Только ходили мы под водой около объекта на цыпочках.

А эти полудурки при неработающей акустике носились там чуть ли не на полном ходу.

Да по сравнению с «Золотой рыбкой», наши 3–4 узла – насмешка.

Видимость у грунта там, насколько я помню, 10–12 метров. И иллюминаторы на подводных аппаратах есть, и сильные светильники, и визуальное наблюдение постоянное.

Но попробуй остановить почти мгновенно полсотни тонн. Обгадишься с ног до головы, но не получится.

«Нету на аппарате мгновенного «стопа». Пяточками в грунт не упрешься».

Я тогда был каплеем, за спиной в отсеке стоял капраз и требовал, чтобы я «подлез» под эту «решетку».

А эта дура размером в половину футбольного поля и поставлена вертикально на длинную сторону.

Ее со времен царя Гороха не обследовали и не чистили. Рыбаки, естественно, на ней после своего траления такого понаоставляли.

Ну, в общем, лезть под нее только в пьяном угаре можно. Пришлось напомнить начальнику, что, несмотря на разность в звании, командир на аппарате я, а не он. Хорошо, мужик умный попался, не стал это оспаривать.

Не полез я под нее.

Тем более, за год до этого, в 1987 году, там уже сидел на зацепе АС-12.

Они вырвались через несколько часов только потому, что рвались с зацепа, как только могли. Откачивали уравнительную, продували балластные и на максимальном ходу (благо на винт ничего не намотали) оторвали что-то там у себя на легком корпусе (сейчас уже не помню что).

Вы же понимаете, глубина непрофессионализма не прощает. А из командиров на АС-28 и на «Георгии Козьмине» профи не было.

И я не профи. Но котелком-то пытался думать.

А в данном случае я даже не знаю, о чем они думали и думали ли они. А если и думали, то чем?

Ну какого хера лезть вслепую. Одно слово: долбоебы.

И такие продолжают служить. Повеситься хочется от стыда.

Могу еще продолжать, но не хочу надоедать.

Честь имею.

Георгий.

Это Никита.

В Тирасполе, конечно, таких боев, как в Бендерах, не было. Но постреливали. Да и вообще там молдаване приглашенные… Навязали нам на шею иностранных журналистов – двух мужиков и двух же баб. Американцы и, кажется, австралийцы. А может, австрийцы, но по-английски все базарили. Ну, они что-то все время снимают на камеры свои, записывают в блокноты тоже. Нам главное, чтоб их не подстрелили. А то ведь могут – не чужие, так свои. Казачки там особенно лихие были, даже типа разъездов по городу устроили. И вот – банальный обстрел перекрестка. Мы их скоренько плечами закрыли, пару очередей дали, за шкирку – и давай мотать.

А на перекрестке явно буча – шмаляют со всех сторон. Ну, этих ведь надо сберечь…

Бегали, стреляли, таскали за шкирку. Потом даже пообедали (у них консервы классные – как открываешь, суп греется или там лапша с мясом, все теплое становится).

А ужинали у казачков. Они их (иностранцев) подпоили самогоночкой, а фотографа научили в дурака играть. И спать уложили – в земляночке. В два наката.

Утром бабы умываться вздумали.

Зубы почистили – мало им. «Надо, – говорят, – голову помыть, и вообще…» Я доложил сразу.

«Найди им баню, где хочешь», – говорят, – «это инокорреспонденты, информационная ситуация…» и т. д.

Солнышко, тепло, хорошо… Едем с этими друзьями на «батоне». Вдруг очередь по крыше. Но эти даже не испугались. «Щаур, щаур, плиз» – то есть больше всего в душ они хотели. А где он, душ-то?..

Водила этого «батона» от перекрестного обстрела зарулил в очень чистенький двор. Трехэтажное здание прямо перед нами.

Крылечко. И мужик курит. В белом халате. «Поликлиника?» – спрашиваю. «Ага», – отвечает. И курит. И видать – пьян мужик. «А душ есть?» – спрашиваю. «Сколько душ, не знаю, а помыться можно, конечно», – загадкой ответил этот перец.

Входим. Бело-серый кафель. Кстати, забыл: воды-то, естественно, не было в городе. В смысле – нормального водоснабжения, разрушено все, бои…

Ну вот, кафель. Мужик этот приносит им шланг. «Из ит щаур?! (Это душ?!)» – спрашивает одна девица. «Другого нет, поливайтесь», – отвечает мужичок. Как его звали, не помню. Он не уточнил.

В общем – двое ребят у входа караулят омовение, я непосредственно в бане с оружием их защищаю (им даже ширмочку провесили посреди зала). И в этот момент мужичок вкатывает прямо к ним такую каталочку никелированную, а на ней – мертвец, ручки скрючены, и давай из шланга его поливать…

Бабы – в ор, мужчины стушились и гуськом к своим шмоткам…

Страницы: «« 345678910 »»

Читать бесплатно другие книги:

Данное издание содержит большое количество народных рецептов. Из этой книги вы узнаете о секретах фи...
С пролитой водой сравнивается в Библии человеческая жизнь. Проливается каждый ее день, и невозможно ...
Над человеческой жизнью словно распростерт покров – чувств, мыслей, впечатлений, любви. Об этом рома...
Капитан Дмитрий Корсаков – один из лучших оперативников ФСБ. Он в совершенстве владеет рукопашным бо...
Капитан милиции Петрович, несмотря на свой богатый опыт, не мог припомнить такого криминального бесп...
Их было трое – Скоблик, Михей и Дикарка. Они вместе учились, вместе служили, а затем уже в качестве ...