Итальянская ночь Соболева Лариса

– И не подумаю. Что за номера? Чем тебе плохо здесь?

– Я нашла новую работу. В городе, переезжаю туда.

– В городе?! – вскочил Ипполит, в бешенстве заходил по кабинету. – А твоя бабушка? Ты бросишь старуху?

– Бабушка приедет ко мне, мы с ней обговорили, она продает усадьбу, чтоб купить квартиру в городе, а пока будем снимать. Кстати, купить не хочешь?

– Нет! – рявкнул Ипполит. – У меня свои двести пятьдесят квадратов. Недостроенных! Ты с ума сошла. Иди на свое рабочее место!

– Подпиши. Я все равно уйду. Не буду выходить на работу, что ты мне сделаешь? Уволишь по статье? Заведу новую трудовую книжку.

– Не уволю, поняла? И зарплату тебе будут начислять. Не стыдно будет получать, не работая?

– Не стыдно. Ты меня многому научил…

– Дина! – Ипполит подвел ее к стулу, усадил. – Дина, давай поговорим?

– Не хочу. Потому что знаю, о чем ты хочешь поговорить.

Видя, что она не уходит, он рухнул в свое кресло.

– Дина… Ну… Ну, прости меня! Наказала. На всю жизнь запомнил. В конце концов, мы не были женаты, теперь поженимся…

– Я не сумасшедшая, чтоб выходить за тебя замуж.

– Не лги, ты меня любишь. И я тебя люблю. Не говорил этого, а теперь говорю, видишь? Потому что понял: люблю.

– Знаешь, какой урок я извлекла? – подалась к нему корпусом Дина. – Замуж надо выходить, когда тебя любят, а не ты. Или не выходить никогда. А ты… ты ненадежный. Лживый, подлый, хитрый.

– Да? А мне говорили, я хороший человек.

– Мне противно думать, что ты можешь обнять меня. Подпиши заявление и люби на расстоянии сколько влезет.

Ушла. Ее сменил агроном, слышавший и видевший сцену полностью – дверь-то открыта была. Он уселся на стул, пожалел обхватившего руками голову Ипполита:

– М-да, Динка наша с характером, с такой век маяться будешь.

– Дело в том, что согласен маяться, – вздохнул Ипполит. – Она вон… дура! Что там у тебя?

– У меня… – тот подвинул стул ближе к столу, заговорил шепотом: – Знаешь что, Ипполит, ты нервы побереги, а Динку нахрапом брать надо. Выкради ее, что ли… Ну, придумай, у тебя вон какая голова, все уважают.

– Что тут придумаешь? Она упрямая…

– Бабы все стервы, ты молодой, еще не знаешь. К старости они становятся двойными, а то и тройными стервами. Вот моя, к примеру…

Утром на окраине бабка Валя вышла привязать козу, где травы побольше, да тут же про козу забыла, кинула бедную на произвол судьбы. Ахнув, побежала ко двору бабы Гали, влетела к ней, вереща:

– Галька! Галька! Ты погляди, чего наш хвермер сотворил! Ой, не могу…

– А че, а че? – зашаркала шлепанцами та.

– Не, сама глянь. А я побегу Фроське скажу… Умора!

Бабки и тетки бегали туда-сюда, мужики – те выглядывали кто откуда, неудобно на уважаемого человека в таком положении смотреть.

А Ипполит устал стоять на коленях во дворе бабушки Дины на виду у всей округи. Он был зол, да и стоял в позе весьма странной – по-хозяйски поставив руки на пояс. Мимо него прошла бабка Зоя, поздоровалась со всем положенным уважением:

– Доброго здоровья, Ипполит Ильич.

– Здрасьте, – буркнул он, про себя решив, что воспользуется советами мужиков и проучит Дину.

– А цветочки Дине передать? – наклонилась она к нему.

Вот гадюка старая! Букет белых роз лежал возле него.

– Сам отдам.

– А, ну тогда…

Баба Зоя вошла в дом и налетела на бабку и внучку:

– Вы что ж такое творите, а? Вы что же человека в таком срамном положении держите? Динка, подлюка! Тебе бойкот устроим. Выдь, я сказала!

У Дины нервы железные, у ее бабушки они сдали, она выбежала на крыльцо и пригласила Ипполита в дом:

– Заходи, Ипполит, а то стоишь тут как сирота.

Он поднялся с колен, отряхнулся, усмехнулся, увидев за забором гуляющую без дела толпу, в его сторону ни одна рожа не была повернута. Глаза косили, эдак косоглазьем заболеют. Подобрав букет, он направился в дом. Бабули грациозно удалились, а баба Зоя еще и пальцем пригрозила Дине, и что-то там губами изобразила, очевидно, ругалась. Ипполит подошел к девушке, стоявшей у стены с опущенной головой.

– Ну, что мне еще сделать? Дина… ответь.

Не отвечала, кажется, она плакала. Ипполит взял ее за плечи, притянул к себе. Плачет, но уже на плече. Можно с облегчением вздохнуть, хотя… с такой, как Дина, упаси бог расслабляться.

Из бара высыпала молодежь, они громко хохотали, приплясывали, были навеселе. Но что примечательно – слышалась русская речь, именно она заставила остановиться Асланбека, он всматривался в толпу, которая в ночи выглядела довольно однообразной.

– Ты знакомых увидел? – поинтересовалась Эля.

– Да. Борода, Сажа, идите. И ты, Эля, иди с ними. Я догоню.

– Бек, что-то тревожит тебя? – осведомился Борода.

– Все в порядке. Идите.

Эля оглядывалась, а он закурил и не двигался, вскоре все трое повернули за угол. Молодые люди расставались, да никак не могли расстаться, наконец, разделились по двое, по трое, по одному. Асланбек пошел за парнем, нагнал его:

– Ты Вито?

– Да… – удивленно произнес тот.

Удивленно и немного испуганно, но увидел перед собой мужчину в дорогом длинном пальто, в дорогих перчатках, с небрежно повязанным шарфом на шее. Сразу видно, крутой господин, Вито улыбнулся ему:

– Вы меня знаете?

– Знаю. Я искал тебя.

– Искали? А зачем?

– Три года назад… больше трех лет назад в России я убил человека, который ни в чем не был виноват. Я убежал за границу. Теперь хочу исправить ошибку.

– Не понимаю.

Но Вито разволновался. Абсолютное спокойствие, уверенность, загадочные слова господина нагнетали на юношу неясный ужас.

– Ты застрелил Маймурина, это мой тесть. А я застрелил Киселева, неправильно подумав, что он убил отца жены. Ошибки нужно исправлять, это мой принцип.

Лезвие выскочило из рукоятки, сверкнуло в руке, Вито попятился, взмолившись:

– Не делайте этого… Не надо… Прошу вас…

– Все хотят жить. Но не все достойны.