Грозненский роман Семенов Константин

Рвануло здорово – в один день Борис стал самым известным человеком на заводе. Его фамилию по сто раз произносили в отделах и курилках, на него приходили смотреть в столовую, ему оборвали телефон. Он замучился отвечать на одни и те же вопросы: «Зачем? Как осмелился? Сколько?» Сначала он пытался объяснять, но быстро понял, что ему почти никто не верит. Общественное мнение объяснило все по-своему: «Технолог цеха Борис Туманов придумал рацпредложение с сумасшедшим экономическим эффектом и хитрым финтом кинул нахлебников. Теперь ему конец».

Больше всех возмущался начальник цеха.

– Ты что, ненормальный? Придурок? – брызгая слюной орал он на планерке. – За такое морду бить надо!

– Попробуйте, – вяло предложил Борис. – Только прошу на «вы».

– Я понял, что ты из себя представляешь! – не обращая внимания, продолжал тот. – Да ты, Боря, просто хапуга! Наглый хамоватый хапуга, готовый за несколько тысяч продать товарищей и понятия не имеющий о порядочности! А строишь из себя!..

Борис разозлился.

– Слушай, Вася! Когда я принес предложение, ты работал у нас неделю и знал только, где находится твой кабинет. Ты даже не понимал, что там написано! Что ж ты не отказался от соавторства? Нет, тебя, такого порядочного и не хапугу, интересовал только экономический эффект. Не маленький ли? А то несолидно!

– Какой я тебе Вася? – выпучил глаза начальник.

– А что, разве не Вася? Я предупреждал.

– Борис Алексеевич, – ледяным тоном произнес начальник цеха. – Мне кажется, Вам стоит сменить работу. Я с вами работать больше не намерен!

– Да неужели? А если директор скажет? Но вы не волнуйтесь, я уйду. Мне противно работать с человеком, который пришел на все готовое и теперь ведет себя так, как будто это он вытащил цех из перманентной жопы. Не хочу снова оказаться там, а с вами это будет обязательно.

– Ничего из тебя не выйдет, – набычившись, пообещал начальник цеха. – Хребет слабый!

Борис улыбнулся: ему казалось, что все обстоит с точностью до наоборот.

Через две недели он уже работал в Грозгипронефтехиме, рядовым инженером. Зарплата упала больше, чем в два раза. «Жена сильно пилит?» – спрашивали друзья. Борис искренне удивлялся: «Вообще не пилит! Что за ерунда?» Друзья улыбались и не верили. «У вас же ребенок! – говорили подруги Ирине. – А он собственное самолюбие тешит! Как ты можешь поддерживать?» Ира улыбалась и говорила, что деньги – дело наживное. Подруги злились.

Нет, снижение дохода, конечно, было замечено, но и только. Может, потому, что Борис получил вознаграждение чуть ли не в годовую зарплату? Может быть…Им было не до анализа.

Славик оказался очень спокойным ребенком: ночью спал, почти не болел. Ира справлялась с домашними делами играючи и с нетерпением ждала мужа. Борис по-прежнему после работы сразу мчался домой, отклоняя любые предложения. Чем не идиллия?

Немного обижало что, придя домой, он все внимание уделял Ирине. Как провел день сын, мог даже не поинтересоваться. Если она начинала рассказывать, слушал невнимательно. Подробности про пищеварение, стул и тому подобное вообще пропускал мимо ушей. Ире это казалось ненормальным, она поначалу даже пробовала объясниться.

Ничего из этого не вышло.

Борис скучнел, опять заводил любимую песню, что ему надо привыкнуть. С надеждой заглядывал в глаза и, не обнаружив там понимания, обижался. Торопясь, повторяя одни и те же слова, пытался объяснить, нервничал. Заканчивалось это всегда одним и тем же – поцелуями, объятиями и неизменным ощущением абсолютного счастья. Последствий счастья несколько лет можно было не бояться: Ира обещание выполнила. А дальше Борис не заглядывал.

Нескольких раз Ире хватило, и она больше таких разговоров не заводила. Тем более, что Славик рос, и Борис понемногу менялся: и играл, и сказки читал. А что на горшок посадить не мог – так ведь это не главное.

Напротив гостиницы «Кавказ», там, где еще недавно приглашала в прохладный подвал «Хачапурная», началась большая стройка. Ударными темпами возводили новое здание обкома – уже третье в городе. Новое пристанище партийных боссов обещало быть громадным – старенький, похожий на дворец дожей обком, выглядел на его фоне пигмеем.

Как-то раз Борис возвращался с работы домой на автобусе. Августовская по случаю ремонта дороги была закрыта, и «семерка» шла по Красных Фронтовиков. Рядом, не отрываясь, смотрел в окна мужчина. Он долго не был в Грозном и шумно радовался встрече со знакомыми местами. У Дома Пионеров автобус свернул на проспект Орджоникидзе, мужчина увидел слева высокое тонкое здание и спросил у Бориса:

– А это что такое?

– Новый обком, – ответил Борис.

– А в старом теперь что? – поинтересовался мужчина.

– Тоже обком.

– Нормально! – оценил сосед и грустно добавил: – Скворечник какой-то, не то, что старый! Жаль – раньше тут кафе было, «Подкова». Какое там было мороженое!

Автобус миновал «Пятое жилстроительство», начал поворот на Августовскую. Справа показалось громадное здание в строительных лесах, и мужчина привычно обернулся к Борису:

– А это что за махина?

– Новый обком, – предвкушая реакцию, сказал Борис.

– Как? – на весь салон ахнул мужчина. – Еще? У вас вообще строят что-нибудь, кроме обкомов?

Пассажиры улыбнулись, Борис пожал плечами. Автобус, выпустив облако черного дыма, устремился к новому мосту.

Работа в институте Борису быстро разонравилась. Что такое 150 рублей по сравнению с тем, что он получал на заводе? Мизер. Да и ради чего терпеть? Ничего интересного Борис в проектировании не обнаружил. Никакого творчества – сплошная скука и монотонность. А когда пошли постоянные командировки, он и вовсе затосковал, не понимая, как люди могут сами туда рваться.

Через два с половиной года он бросил институт и снова ушел на завод. Мог бы вернуться и на свой – директор там поменялся, а цех, как и предсказывал Борис, снова сполз на привычные «передовые» позиции. Борис даже съездил на завод, побывал у директора. Тот сказал: «Наслышан, наслышан… Грамотные работники нам нужны. Надеюсь, повзрослел, образумился». Сказал не зло, скорее добродушно, но Борису и этого оказалось достаточно. Больше он туда не пришел.

Найти в Грозном работу технологу особой проблемы не составляло: только в объединении четыре завода, а еще газоперерабатывающий, ацетонобутиловый. Борис выбрал химзавод. В народе его чаще называли химкомбинатом, а то и просто – «Химдымом».

Здесь с кадрами было получше, взяли только начальником смены. Сначала он немного опасался работы по ночам, но быстро понял, что зря. График оказался замечательным, ночи Борис переносил прекрасно. Скоро он втянулся и обнаружил, что такая работа имеет много плюсов. Во-первых, отработал смену – и домой: не надо думать, что что-то забыл, не успел. Во-вторых, появилась куча свободного времени, и это тоже было приятно. Правда, было немного скучновато, в глубине души хотелось большего.

Ира вышла на работу, а Славика отвели в ясли – на Полежаева, около землянки Ермолова. Землянку, с которой собственно и начался город, венчал бюст генерала – колонизатора Кавказа. Генерал смотрел на свое детище гипсовыми глазами уже много-много лет, молчал и вряд ли понимал, что происходит. Да он и не успел бы: приблизительно раз в полтора-два года генерала взрывали. Обычно это происходило вечером или утром. А через несколько часов на землянке стоял уже новый бюст, точно такой же. В местных загашниках этих бюстов было заготовлено много – на десятки лет вперед. На жизни города взрывы практически не отражались. Ясли тоже работали без перерыва.

Славик выдержал в коллективе два дня, потом заболел. Выздоровел, снова пошел в ясли, снова заболел. До весны Ира не вылезала с больничных, а потом все наладилось – Славик привык.

Незаметно подошло тридцатилетие Ирины, и Боря напряг всю свою фантазию. Он и раньше старался делать оригинальные подарки, не признавая банальных сковородок и духов, но сейчас хотелось чего-нибудь особенного. «Может, кольцо? – впервые подумал Борис. – Да, ну – ерунда, какая! А если с бриллиантом? Нет, не то.… Во-первых, где взять деньги? Во-вторых – это тоже фигня мещанская, зачем оно Ирке? Что бы придумать?»

В канцелярии Борис выпросил длинный необычного вида конверт для международной переписки. В центральном универмаге купил набор цветной бумаги для школьников.

Работать приходилось тайно. Борис уже давно вел цеховую рационализацию, помогал пересматривать регламент, и у него были ключи от кабинетов. Теперь они пришлись как нельзя кстати.

Через пару ночных смен все было готово.

День рождения пришелся на пятницу и торжественную часть с гостями перенесли на субботу. Вечером Ира оставила, как договаривались, Славика у бабушки и пошла домой одна.

В почтовом ящике лежали три открытки и почтовый конверт необычного вида. Фонари во дворе горели плохо, лампочка в подъезде светила только одна, и Ира едва успела бросить взгляд на открытки. Напечатанный на конверте обратный адрес в полумраке лестничных площадок прочитать не удалось.

Ира вдавила кнопку звонка, привычно выводя их условленную трель – два коротких, длинный, два коротких. За тонкой дверью послышались торопливые шаги, что-то зашуршало, хлопнуло, опять затихло. Она подождала, прислушиваясь, снова позвонила. «Сейчас, сейчас, – прокричал издалека голос Бориса. – Минуточку!»

Опять что-то зашуршало, магнитофон за тонкой перегородкой запел ее любимую «Nie spoczniemy», и дверь открылась. Борис с непроницаемым лицом отступил назад, приоткрыл дверь кладовки и протянул Ире конец свисающей с нее веревки.

– Дерни за веревочку, радость моя! – сказал он вкрадчивым голосом.

Ира тихонько потянула. По немного облупленной поверхности двери криво сполз лист ватмана с громадными разноцветными буквами: «С днем Рождения, любимая!» Довольный Борис, протянул ей еще одну веревку. Ира счастливо улыбнулась и дернула. Сверху упал большой букет роз, покачался на веревке, перевернулся и застыл цветами вниз на уровне груди. Ира протянула руку, взяла букет, веревка натянулась, раздался скрип. Борис попытался перехватить, не успел, и сверху ему на голову с грохотом свалилась деревянная планка.

Ира расхохоталась, чмокнула Бориса в щеку.

– Не рассчитал, инжинер?

– Ага! – согласился Борис. – Кто ж знал, что ты так дернешь? Поздравляю!

В комнате около дивана стоял круглый резной столик с бутылкой «Советского Шампанского» и двумя бокалами. По комнате лениво плавали разноцветные воздушные шарики, и колыхались на сквозняке гирлянды серпантина. Синие, красные, зеленые и желтые бумажные ленты свисали кольцами до самого пола, и на каждой черной печатной змейкой струились буквы. «С днем Рождения! Я тебя люблю! С днем Рождения! Я тебя люблю! С днем Рождения! Я тебя люблю!» И так без конца.

Ира прошлась по комнате, раздвигая серпантин, поймала воздушный шарик, подошла к Борису, прижалась.

– Спасибо! Какой же ты…

Борис осторожно промокнул губами синие от счастья глаза. «Краска», – тихо засмеялась Ира, закидывая лицо. « Wic po drodze, wic po drodze, zapiewaj my jeszcze raz», – призывал магнитофон.

– А вон еще, – сказал Борис, отрываясь, – посмотри.

На прикрепленном к стене листе бумаги летела по синему небу обнаженная Ира. Развевались на ветру черные волосы, закручивались, спускались на раскинувшийся внизу город. Город замер под обрушившемся на него водопадом, притих. Только бежали над крышей гостиницы «Чайка» неоновые буквы: «Я тебя люблю, я тебя…»

– Здорово! – прошептала Ира. – Сам нарисовал?

– Обижаете! – засмеялся Борис, целуя ее в шею. – Я же все-таки учился!

– Боря, ну что ты делаешь.… Смотри – мурашки! Верю, верю.… Нет, правда, здорово! Но лучше бы я в платье была.

– Нет, не лучше! – заявил Борис. – Проверим?

– Нет, нет, подожди! – высвободилась Ирина. – У меня еще какие-то поздравления – надо посмотреть.

Борис тут же убрал руки и с загадочной улыбкой уселся на диван.

– Так! Это от Веры, – достала первую открытку Ира. – Это Нина прислала из Свердловска. Помнишь? Это от сестры.… А это что такое? Боря посмотри – тут написано Чечено-ингушский обком КПСС! Вот это да!!

Ира внимательно осмотрела конверт, даже штампы проверила, осторожно надорвала и вытащила плотный лист бумаги с машинописным текстом. Борис замер ожидая.

– Боря, ты только послушай! «Уважаемая Ирина Николаевна! Областной комитет КПСС Чечено-Ингушской АССР, Грозненский городской комитет КПСС и Совет Министров ЧИАССР поздравляют Вас с Днем Рождения! Желаем творческих успехов, счастья в личной жизни, материального и духовного благополучия и полного секс...» Борька, это ты? – закричала Ира. – А я поверила! Что вы там мне желаете? «…и полного сексуального удовлетворения. Желаем физических оргазмов каждый день, а духовных – постоянно! Мы долго думали, что бы Вам такого подарить и решили, что лучшим подарком будет ночь, которую подарит Вам муж. Но чтоб Вы не считали, что коммунистическая партия такая жадная, можем заменить ее на денежное вознаграждение в размере 3000 (трех тысяч) рублей в чеках Внешторгбанка СССР. Так что – выбирайте. С днем Рождения, Ирина Николаевна!»

– С днем рождения! – прошептал Борис, подавая ей бокал. – Ну, что выбираешь?

– Три тысячи чеков! Это же сумасшедшие деньги, – улыбнулась Ира, пригубив вино. – Надо подумать…

По Минутке, официально именуемой площадью «Октябрьская» прошелестела шинами запоздавшая машина. Серое предутреннее небо очистилось, выглянула луна. Во дворе несколько раз, просыпаясь, моргнул фонарь, и в комнату на четвертом этаже хлынул тусклый неоновый свет. Борис приподнялся на локте, поцеловал Иру в опухшие губы, провел пальцами по набухшему соску.

– Как подарок? Понравился?

– Да! Лучше миллиона чеков! А где ты все это понаделал – серпантин, конверт с штампами?

– На работе. Купил разноцветной бумаги, напечатал на машинке, порезал на полоски и склеил. Печати из линолеума вырезал. Вообще-то, я сначала кольцо хотел подарить. А потом подумал: зачем тебе кольцо? – Борис провел рукой по плоскому животу, тихонько тронул пальцами выступающий лобок. – Ты же и так самая красивая. Правильно сделал?

– Правильно, – счастливо улыбнулась Ира. – Кольцо мне и правда не нужно, а вот от цепочки с кулоном не отказалась бы.

– Правда? – удивился Борис. – Так пойдем завтра и купим – я как раз деньги за рацуху получил.

Закончилась короткая грозненская весна, прошло еще одно изнуряющее жаркое лето, когда над размягченным асфальтом поднимается колышущееся марево, а тротуары стонут под обстрелом тутовников. Прогремели редкие грозы, обрушивающие на город килотонны воды. Яростные южные дожди заливали дворы, дороги, тротуары и скверы. Ливневка не справлялась: город на короткое время превращался в Венецию, а тоннель под железной дорогой в самое настоящее озеро. Один раз там чуть было не утонул троллейбус.

Выстрелом пронесся над страной звук от упавшего у кремлевской стены генерального гроба, и застывшее время двинулось в неизвестность.

А в Грозном ввели в строй первый шестнадцатиэтажный дом. Тонкая свечка выросла на проспекте Ленина и казалась непривычным к таким чудесам грозненцам настоящим небоскребом.

Славик пошел в детский сад, и осенью они первый раз все вместе поехали на море. В благодатной Абхазии светило мягкое ласковое солнце, везде слышался плеск волн, и не было ни одного комара. Они часами жарились на песках Пицунды, заплывали за буйки, ели хачапури и пили умопомрачительно вкусный кофе. Тихо, словно молясь, шумели в звонкой тишине гигантские, неземной красоты сосны, вызывая даже у таких прожженных атеистов смутные ощущения бренности всего земного.

Ненадолго.

Вечером уставший за день Славик мгновенно засыпал. Они ставили самодельную ширму из простыни, выпивали по бокалу белого вина и начинались путешествия. Нет, они не летали в Австралию или Америку – зачем им это. Они путешествовали по собственным телам и душам. Каждый миллиметр, каждая клеточка тел хранили такие тайны, по сравнению с которыми все тайны вселенной – ничто. Медленно-медленно, уступая когда нежности, когда страсти, тайны открывались, и на души обрушивались такие эмоции, что забывалось абсолютно все. Забывалось солнце, забывалось море, забывались смутные ощущения соснового бора. Казалось, что они открыли тайну мироздания, и эта тайна в том, что мир состоит только из них двоих.

Только из них.

Только.

– Это наш медовый месяц! – шептала Ира.

И хотелось, чтоб так было всегда. И верилось, что будет.

«Nie spoczniemy..»

Следующей осенью они снова поехали на море, еще через год – в Финляндию. Уже без Славика. Собрав кучу справок и характеристик, необходимых советским гражданам, выезжающим в страны капиталистического Запада, они пошли на последнюю проверку – в райком. В принципе, это была обычная формальность, однако, второй секретарь, холеная властная женщина, смотрела таким взглядом, что хотелось шаркнуть ножкой. Наверное, так смотрели на своих крепостных помещики. Изменилось ли что с тех пор? Глянув в ленивые, полные презрения газа, Борис почувствовал знакомый холодок и подобрался.

– Значит так, – полистав бумаги, лениво процедила второй секретарь, – первый вопрос, естественно,такой: «Почему у вас разные фамилии?»

– Законом разрешается, – сдерживаясь из последних сил, ответил Борис.

Женщина подняла на него презрительно-любопытный взгляд. Холоп осмеливается иметь мнение? Муравей пытается говорить?

– Вы кое-что забыли, – добавила металла в голос второй секретарь. – Вы забыли, гденаходитесь. Здесь отвечают на любые вопросы. Итак, повторяю: «Почему у вас разные фамилии? Ведь вы не какие-нибудь там артисты».

Адреналин ударил в голову, устраняя последние сомнения. Борис широко улыбнулся и, глядя прямо в ленивые глаза властителя судеб районного масштаба, объявил:

– Мы очень любим нашу партию и решили взять пример с Владимира Ильича и Надежды Константиновны.

Из глаз медленно улетучилась лень, холеную кожу покрыл багровый румянец. Второй секретарь с интересом посмотрела на Бориса, словно не веря своим глазам. Ира попыталась что-то сказать, женщина остановила ее властным жестом. Взяла бумаги, бросила их перед Борисом и молча указала на дверь.

В коридоре Борис нервно закурил сигарету. Ира посмотрела на него и сразу забыла, что только что хотела потребовать объяснений.

– Боря, перестань – все хорошо. Как ты ее! Молодец! Ну ее к черту эту Финляндию…

За границу они все-таки поехали. Ира рассказала о происшедшем на работе. Заместитель министра, Тимур Мухтарович долго и оглушительно хохотал, потом позвонил в обком, и через день они получили необходимое разрешение.

Запад их оглушил. Было все – «культурный» шок от условий и магазинов, восхищение спокойной сытной жизнью, стыд от собственной убогости. Своя страна, родной город казались жалкими, было непонятно, как они все еще существуют. Хотелось сбежать сюда навсегда.

Но стоило остаться вечером вдвоем, стоило посмотреть друг другу в глаза, и сразу исчезало все. Исчезали добродушные непривычно улыбчивые люди, исчезал неброский, продуманный до мелочей номер. Опять в мире были только серо-голубые глаза, черные волосы сплетались с пепельными, и две души сливались в одну.

Волшебный лес…

А в Грозном шел снег, ложась тонким покрывалом и на каменного Лермонтова, и на очередного, поставленного вместо взорванного, Ермолова.

Весной, когда ветры только-только выдули из города запах черемши, Борис Туманов стал обладателем однокомнатной квартиры. Квартиру получил его дед, перешагнувший отметку в девяносто лет и доказавший этим, что в СССР каждый может получить новое жилье. Надо только ждать и надеяться. Старую, без удобств квартиру в шумном дворике напротив бывшего КГБ оставили родному государству, и дед, почти не встававший с постели, перебрался к родителям. А Борис в результате родственного обмена получил квартиру напротив «Родины». Вот и пригодились и разные фамилии, и разные прописки.

При переезде Славик вместе с двоюродным братом, потешно маршируя, таскали туда-сюда лист фанеры с покоящимся на нем свертком. Останавливались, опускали лист на пол, производили над свертком странные манипуляции.

– Что вы делаете? – спросила Ира.

– Черненку хороним! – бодро ответил Славик.

Стремительно умирающее советское руководство оставило неизгладимый след даже в детских головках.

Теперь у Ирины и Бориса было две квартиры, и они сразу стали пытаться обменять их на другой город. Как ни спокойно жилось им в Грозном, для сына все-таки хотелось другого будущего.

Лето ревниво вытеснило весну, и город опять утонул в зное. Вечером, когда скрылось немилосердно палящее солнце и потянуло робким ветерком, Ира поставила на стол яичницу и, задумчиво глядя на Бориса, сказала:

– Боря, ты знаешь, что мне надо спираль удалять?

Борис поперхнулся.

– Зачем?

– Не зачем, а почему. Время подошло.

Борис облегченно вздохнул, взглянул на Ирину и опять забеспокоился:

– Так ведь это временно? Ненадолго?

Ира молчала. Борис ощутил смутную досаду, переспросил:

– Ирочка, ненадолго?

– Ненадолго, – вздохнула Ирина и подняла на него грустные почти синие глаза. – Боря, а может…Ты не хочешь дочку?

– Дочку? – непонимающе повторил Борис. – Дочку? Ира, но мы же с тобой вроде…Ира!

Ирина опустила взгляд, молча доела яичницу, поставила чайник. Борис ждал, не сводя с нее напряженного взгляда.

– Боря, послушай меня, пожалуйста, и не перебивай, – наконец сказала она. – Мне уже тридцать четыре. Это последний шанс, потом будет поздно. Я помню все, что ты говорил. Но ведь прошло время, я вижу, как ты относишься к Славику. Ты ведь любишь его, Боря! Это так, не отказывайся!

– Я и не отказываюсь! – удивился Борис.

– Не перебивай! Так же будет и с дочкой. Немного потерпишь, я ведь не прошу тебя менять пеленки. А потом все станет так же, и ты уже даже не сможешь понять, как жил без нее. Ну что ты молчишь?

– Ира! Ирочка, я не знаю, что сказать. Не знаю, каксказать, чтоб ты поняла!

Ирина встала, сняла давно кипящий чайник с плиты. За стеной голосом Горбачева бубнил телевизор.

– Я понимаю, – сказала Ира. – Нет, не понимаю! Боря, ты ведь любишь меня?

– Конечно, – опешил Борис. – Конечно, люблю!

– Тогда почему? Ведь дети – это…это…

– Вершина любви, – подсказал Борис.

– Что?

– И вершина любви – это чудо великое дети![17] – фальшиво пропел Борис.

Ирина поморщилась.

– Ну и что тут такого?

– Как что? – взвился Борис. – Вершина! Ира, ты только послушай – «вершина»! А остальное все получается – «низина»? И то, как я первый раз тебя увидел, как боялся подойти? И первый поцелуй? И что мне кажется, без тебя я даже дышать не смогу? Все – «низина»? Помнишь, ты сказала, что смотрела на меня, когда я рисовал, и у тебя душа дрожала от любви, помнишь? Это тоже «низина», Ира?

– Я этого не говорила, – обиделась Ира. – Сам придумал и теперь из штанов выпрыгиваешь!

– Не бывает двух одинаковых вершин, Ира, – тихо сказал Борис. – Одна обязательно выше. И стоит это только признать, окажется, что никакой любви нет. Есть половое влечение и банальная цель – продолжение рода. А мы только роботы с инстинктами…

Ира встала, подошла к окну, отвернулась.

– Как ты любишь все наизнанку выворачивать! Выше, ниже.…Это что тебе – горы? Сантиметром измерять не будешь?

– Не буду, – Борис подошел, обнял ее сзади, уткнулся в волосы. – Только мне кажется, что для нормальной семьи любовь вообще не нужна. Даже вредна. Особенно женщине.

– Господи! – вздохнула Ира. – Час от часу не легче! Боря, зачем вообще об этом думать? Есть жизнь – живи! Есть любовь – люби!

– Я и люблю, – прижался губами к шее. – Как могу. Тебе не нравится?

– Мне не нравится, что ты слишком много в себе ковыряешься.

– Не робот, – улыбнулся Борис.

– Вот еще роботов выдумал. Гадость какая-то! Хотя.… А может, мы и должны ими быть? А то вымрем все.

– Так уж все? – усмехнулся Борис.

– Но уж наша нация – точно!

– А ты о нации думаешь или все же о себе? Только честно! Кстати, чтоб не исчезнуть нужно рожать по три ребенка. Ты готова? Для нации?

– Конечно, о себе, – грустно улыбнулась Ира. – Все мы думаем о себе. И на подвиги для нации я не готова. Просто дочку хочется…

Борис промолчал. Ира вздохнула, прижалась щекой к его ладони.

– А если я тебе не скажу? Куча женщин так делают. Может, даже все.

– Ты сможешь так? – тихо спросил Борис. – Ирочка, я ведь много думал об этом, ковырялся. Не хочу я больше, не хочу! И не смогу привыкнуть, поверь. Праздник кончится! Да и материально.…Решай сама.

Ира повернулась к нему лицом, обняла за шею.

– Праздник?.. Может ли он быть всю жизнь, праздник? Хотя ты прав – хочется! – помолчала, чему-то улыбнулась. – А вот чеченцы ни за что так бы не сказали, даже не подумали. У них и по пять детей обычное дело.

– В селах, – уточнил Борис. – Подожди, и у них так будет. Прогресс, однако.

– Боюсь, не дождемся, – вздохнула Ира. – Вымрем раньше. Ничего нам больше не надо – только праздник. Причем, индивидуальный. Вслух любим говорить другое, а копни поглубже…

– Ты про меня?

– И про себя, про всех. А у них не так: у них все подчинено коллективному, у них семья действительно ячейка общества. Методы, правда.…Зато они уж точно не вымрут.

– Не понял! Ты что, жалеешь, что не за чеченца замуж вышла?

– А что? – засмеялась Ирина. – Думаешь, не взяли бы? Шучу, никого мне, кроме тебя, не надо. В том-то все и дело. Ну что, в душ?

Через месяц Ирина обнаружила задержку. Она немного подождала, надеясь, что все наладится. Не наладилось, и Ира запаниковала. «Он подумает, что я специально. Что за напасть – другие годами ждут, лечатся, а тут раз и готово. Вот тебе и график!» Надо прерывать, но как? Путем осторожных расспросов Ирина узнала о лекарстве со сложнопроизносимым названиям и, ни минуты не сомневаясь, взялась за дело. «Надо сделать все тихо, надо, чтоб Боря даже не заподозрил ничего, надо быть веселой». Пить пришлось не один день, держать все в полной тайне было выше сил, и Ира рассказала по-секрету лучшей подруге.

– Ты что, дура? – зашипела Таня. – Отказываться от ребенка из-за мужика!

– Он не мужик, он мужчина. Любимый!

– Гад он, а не мужчина! – закричала Таня. – Брось его, Ирка, загнешься ты с ним!

– Бросить? – взвилась Ира. – Да я лучше помру!

– Вот и помрешь!

– Ничего ты, Танюшка, не понимаешь, – уже улыбаясь, сказала Ира. – Я не от него, я без него помру!

Таня смотрела на нее округлившимися глазами.

– Опоил он тебя что ли?

– Опоил! – засмеялась Ира. – Он меня, а я – его!

– Иришка, так же нельзя – это неправильно. Женщине вредно так любить мужчину. Пусть они нас любят, они для этого и созданы. А женщинам это мешает, у нас другое предназначение.

– Бред какой-то!

– Никакой не бред, – устало сказала Таня, – а опыт поколений. Ты не простишь себя никогда, а его возненавидишь.

– Вот еще! – возмутилась Ира. – Глупости! Ни за что!

Лекарство подействовало, осложнений не было. Борис ничего не узнал.

Чиркнула по ночному небу падающая звезда.

Или показалось?