Грозненский роман Семенов Константин
– ... положение в Чечено-Ингушетии. Чрез…
Борис бросил отвертку, подбежал к телевизору, крутанул ручку громкости.
– …вычайное положение вводится по всей территории Чечено-Ингушской республики с пяти часов девятого ноября тысяча девятьсот девяносто первого года…
– Что случилось, Боря? – спросила, открывая дверь, Ира.
Борис вдохнул ринувшийся из кухни аромат, сглотнул слюну и убавил громкость.
– Чрезвычайное положение вводят. Черт его знает, как они это себе представляют? Что-то не очень мне…Ир, а готово скоро будет? ЧП не ЧП, а кусить-то хочется!
Ночью Бориса пару раз будил гул самолетов. «Тяжелые! Наверное, транспортные. Десант везут? Сказать?» Борис посмотрел на мирно спящую Ирину, тихонько поцеловал ее в шею и закрыл глаза.
Девятого город забурлил. Дороги перегородили бетонными плитами, на площади раздавали оружие. «Прямо Петроград в семнадцатом! – подумал, глядя на очередь перед грузовиком с оружием, Борис. – Жаль, Аланбека нет, можно было б и себе взять».
К вечеру стало ясно, что никакого ЧП нет, и не предвидится, и Борис вернулся к половицам.
Президент вступил в должность под аккомпанемент дождя с мокрым снегом и автоматной стрельбы. Борис посмотрел инаугурацию по телевизору и принялся за двери. Хотелось покрасить их «под дерево».
Ремонт до конца закончить не успели: слишком все-таки отвлекала национал-революционная круговерть. Правда, и осталось совсем немного. Новый год встречали у друзей – тогда они еще не знали, что это последний раз. За окнами падал легкий снежок, в квартире двенадцатиэтажки у роддома гремела музыка, звучали тосты, и казалось, что ничего не изменилось – все как обычно. Стреляют чаще? Подумаешь ерунда, Кавказ все-таки! Разговоры о будущем пошли только, когда все устали, да и то как-то вяловато. Первый раз Борис заметил, что друзья особо не откровенничают с ним на эту тему. Шушукаются между собой, а стоит подойти – замолкают, или сводят все к шуткам. Стало немного обидно: «Что это они? Чего боятся?» Борис вернулся к столу, налил водки, посмотрел на задремавшую в кресле Ирину. «Ну и бог с ними. За тебя, Ира! И за меня. За нас!» – и скривившись, выпил стопку до дна. Домой возвращались рано утром, по еще темным улицам заснувшего города. Под ногами скрипел тонкий снег, на улицах не было ни души. Лишь у Совета Министров дремали двое в камуфляже и с автоматами. Услышав шаги, один понял голову, и Ирина крепче вцепилась в руку мужа.
– Эй! – хрипло произнес охранник, снял автомат, направил ствол в небо и нажал на спуск. – С Новым годом?
Автомат сухо щелкнул. Охранник зевнул и рассмеялся.
– С Новым годом! – облегченно ответил Борис.
В январе квартира была готова. С особым удовольствием Борис доделал спальню. Последний штрих он сделал за один день, пока Ира была на работе. Повесил над тумбой для белья зеркало, рядом приделал бра, перед тумбой поставил пуфик. На тумбу поставил всю Иркину косметику и пошел пить чай.
Вечером Ира, увидев его довольное лицо, сразу прошла в спальню. Села на пуфик, посмотрела на себя в зеркало, зажгла свет. Посмотрела на Бориса, выключила свет, опять повернулась к зеркалу. Борис подошел, положил руки ей на плечи. Ира склонила голову, прижалась к его ладони, снова дернула за шнурок, зажигая бра.
– Нравится? – не выдержал Борис.
– Нравится, – дрогнувшим голосом прошептала Ира, – еще как нравится! Спасибо, Боря! Я же об этом столько лет мечтала…столько лет.…Жаль, что так поздно…
Борис нагнулся, посмотрел на отражение в зеркале.
– Э! Это что еще такое? – повернул Ирину к себе, промокнул губами одинокую слезинку. – Ирка, ты что? Ты же не плакала никогда? Перестань – все у нас будет хорошо!
В ту ночь Ира была неугомонна и как никогда смела. Дважды их души, переплетаясь, улетали на небо, дважды исчезала и, обновленная, снова появлялась вселенная. Смятая простыня свесилась с дивана, упало на пол ненужное одеяло. Тяжело дыша, Борис откинулся на подушку и закрыл глаза. В глазах загорались и гасли звезды. Борис улыбнулся, нащупал гладкое плечо и уткнулся в него носом.
– Не спи Боря, – прошептала Ира, – не спи. Ведь у нас сегодня новоселье?
– Новоселье… – так же тихо ответил Борис. – Волшебный лес. Но я больше не могу, Ирочка.
– А ты отдохни, я подожду, – Ира повернулась и положила голову ему на грудь.
Борис приоткрыл глаза, провел рукой по гладкой спине, снова зажмурился. Огоньки зажигались и гасли, зажигались и гасли.
– Ты уже отдохнул? – спросила Ира.
Борис молча покачал головой.
– Нет? – удивилась Ира и тихонько засмеялась: – А мы сейчас поможем!
Легкие пальцы пробежались по обмякшему телу, немного задержались на животе, опустились вниз.
– Ой! Действительно не отдохнул. Бедненький – совсем я тебя замучила.
– Это не я, любимая, – прошептал Борис, – Это он.
– Он? – улыбнулась Ира, и в почти синих глазах загорелся вызов: – Он? А если так?
Горячие губы прикоснулись к его груди, прошлись по животу, скользнули ниже. Глаза закрылись сами собой, в темноте опять зажгись звезды. Губы раскрылись, прижались, обволакивая, и Борис помчался к звездам. Ближе. Еще ближе! Еще! Вселенную пронзила терпкая судорога, Борис вздрогнул и дотронулся до звезд рукой.
- Nie spoczniemy, nim dojdziemy,
- Nim zajdziemy w sidmy las…
Отражаясь в зеркале, смотрело на них не выключенное бра.
Как один день проскочил февраль: нападения на военные городки, разгром поджог и взрыв складов конвойного полка МВД, продуктовые карточки, постоянные уточнения границ с Ингушетией, бушующие митинги. Мир стремительно менялся, угрожающе закручиваясь воронкой, не замечать этого уже становилось трудно. И они замечали, конечно. Замечали, но что толку? На жилье в России не хватало денег, ехать просто так – в неизвестность – не хватало решимости. И чем яростнее дули ветры, чем глубже увязал город в революционном угаре, тем сильнее их тянуло друг к другу. Ночью в спальне трехкомнатной квартиры включалось бра, и все тревоги улетали прочь. Далеко-далеко, на край земли. А что за окнами все чаще стреляли – что с того? Кавказ…
За февралем пролетел март, незаметно подошло лето. Ремонт давно закончился, и у Бориса появилось много свободного времени. Он ходил на книжный базар, водил Славика на теннис, сам там поигрывал, читал и как никогда много просиживал перед телевизором.
А посмотреть там было на что!
Дудаев предложил предоставить политическое убежище свергнутому руководителю ГДР Эрику Хонекеру. Широким жестом обещал оказать помощь голодающим Москвы и Питера. Министр внутренних дел и известный борец, чемпион мира и Олимпиады, битый час уговаривали с телеэкрана сбежавших из тюрем уголовников сдать оружие.
– Вы не мужчины! – нахмурив брови, говорил чемпион. – Вам поверили, а вы! Сдайте оружие или запишитесь в гвардию. Это последнее предупреждение!
Мэр города, за пять минут отчитавшись о проделанной работе, в течение следующего получаса рассказывал, какой у него замечательный пистолет. Филолог с горящими от возбуждения глазами спешил сообщить всем о своем открытии – чеченский язык является праязыком всех известных в настоящее время языков. Доказательства? Пожалуйста! Есть языки, где только два рода, есть, где три – как в английском или русском. А в чеченском их четыре! Что еще надо?
Почитать прессу тоже было интересно. В «Грозненском рабочем» на всю первую полосу напечатали обращение парламента Ичкерии к парламенту Великобритании. Англичанам предлагалось немедленно признать независимость Чеченской республики, взамен обещалось открыть им, англичанам, тайну их собственного происхождения. Но, видимо, редактор не выдержал, и тайна раскрылась на второй полосе этого же номера: предки англичан являлись выходцами из горной Ичкерии.
Весной из цеха уехал еще один человек, Виктор – начальник отделения. Народу помогать собралось много, контейнер заполнялся вещами на газах. Борис с Виктором остановились перекурить на широкой лестничной площадке старого, еще сталинских времен дома.
– А ты когда собираешься? – деловито поинтересовался Виктор.
Борис посмотрел в окно. Весеннее солнце заливало двор ярким светом, слепило глаза. На деревьях уже распустились первые листочки, в мусорке ковырялись вороны, сосредоточенно вылизывалась, развалившаяся на солнце кошка. Было тихо, пыльно и немного тоскливо.
– На какие шиши? – тихо спросил Борис. – Знаешь, сколько за мою квартиру дают?
Виктор промолчал.
– Ты, говорят, и работу нашел?
– Ага! – оживился Виктор. – Начальником установки. Жуков помог, он там теперь главным инженером. Слушай, может он и тебя устроит?
– Жуков? Да я его и не знал почти. Так – только по работе.
– Ну да, ты же с нами никогда ни на рыбалку, ни пива попить. И вообще.…Сразу домой, к своей. Чем она тебя так?..
– Витя!
– Молчу, молчу! – шутливо поднял руки Виктор и вдруг засмеялся: – А то еще зубы выбьешь! Как Погосову тогда. Что он про твою сказал?
– Витя! – угрожающе напрягся Борис.
– Не, Боря, все-таки ты псих! – пожал плечами Виктор, торопливо затянулся и выбросил окурок. – Ладно, не расстраивайся – все будет хорошо. Пошли, что ли, водка стынет.
Летом поток отъезжающих возрос. Борис раз шесть грузил вещи друзьям и знакомым. «Ты так профессиональным грузчиком станешь», – шутила Ирина. Борис принимал душ и снова включал телевизор.
Осенью во Дворце Спорта завода «Красный Молот», куда Славик ходил на теннис, остались работать всего три секции, народу тоже поуменьшилось. И все-таки, они работали. Книжный базар тоже заметно оскудел, впрочем, книг меньше не стало. Продуктовые магазины сверкали пустыми полками, на базаре цены стремительно ползли вверх. Нутрии, однако, по-прежнему продавались, а остальное Ирина доставала через министерство.
Славику купили в «Промавтоматике» компьютер, маленький сверкающий «Спектрум». Знакомый подсоединил его к телевизору, принес целую магнитофонную кассету с играми, и, когда по экрану побежали, долбя друг друга дубинками, маленькие человечки, Славик счастливо засмеялся и от неожиданности пукнул. С этого момента телевизор стали смотреть меньше: отец и сын сидели целыми часами, давя на кнопки, а по экрану летали самолетики, мчались яркие автомобили, и разделывался с врагами Робин Гуд.
Девяносто третий год встречали дома – друзья тихо и незаметно уехали, Борис узнал об этом случайно. Закрылась секция настольного тенниса, а Дворец Спорта, по слухам, должны были вот-вот отдать под казармы. Книжный базар еще работал.
На заводе сменился директор. Старый уехал в Россию, а новым оказался однокурсник Бориса, Алихан. Сразу стало легче с получением зарплаты: Алихан никогда не отказывал старому знакомому.
Завод постепенно останавливался, работало только несколько цехов, да и то далеко не на полную мощность. Почти то же самое происходило и на других заводах. Зато пышным цветом расцвели всевозможные самодельные «заправки». В ход шло все – сливали остатки из резервуаров, просверливали или простреливали трубопроводы, а то и просто копали ямы. За почти век грозненской нефтепереработки под городом образовалась целая линза из керосина, бензина, нефти и бог еще знает чего. Кое-где линза подходила почти к самой поверхности – только копни.
И копали.
Борис сам видел несколько ям разной глубины, из которых черпали бензинокеросиновую смесь. Как это потом очищалось, и что на этом потом ездило, Борис не знал. Но что-о, похоже, ездило, потому что у каждой ямы был один или несколько хозяев, ревностно следивших за суверенитетом.
Трубопроводы теперь не сверлили – их простреливали. Иногда не совсем удачно. Вечером к эстакаде, проходящей вдоль дороги, подъехала белая «шестерка». Милиционер с канистрами в руке подошел к трубопроводам, вытащил пистолет. Хлопнул выстрел, из трубы с ревом вырвалось пламя, стоящий на остановке народ бросился врассыпную. От машины остался обгоревший остов, от милиционера – горстка пепла.
В парке завода Анисимова сцепились в очереди на «заправку» несколько водителей. Один занервничал и дал по машине конкурента очередь из «Калашникова». Пуля пробила емкость с гексаном, та загорелась. Водители, забыв обо всем, дали по газам, работники парка вызвали пожарных. Подтянулись охранники, милиция. Емкость потушить не удалось, огонь перекинулся на вторую. А потом они, одна за другой, взорвались, и последняя, поднявшись в воздух на столбе ревущего пламени, вдруг замерла, повернула и, словно фашистская ФАУ, помчалась вдоль дороги. Народ рванул в стороны быстрее американских спринтеров.
Тащили с заводов все, что можно. Тащили цветной металл, пустые бочки, масляные выключатели, лабораторную посуду, оконные рамы. Что нельзя – тащили тоже. Прямо с территории ЦГФУ сперли здоровенный, метров пять в длину, холодильник-конденсатор. Видимо, позарились на нержавейку и латунные трубки. Оперативники из Следственного комитета только диву дались, увидев след от троса на заборе – явно тянули краном. Вокруг собралась куча зевак – охрана, пацаны на великах из Алхан-Юрта. Опера переглянулись и заговорили громко между собой:
– Все, достали! Дудаев вертолет дает, Алхан-Юрт облететь. Сказал, у кого во дворе найдут холодильник – всех с пулемета прямо с воздуха гасить.
Несколько пацанов вскочили на велосипеды. Через полчаса один вернулся: «Нашли трубу, нашли! В лесу была – не надо вертолет!» Следом приехали грузовик с холодильником в кузове и автокран. Через полчаса кран прямо через забор поставил холодильник на место. Дудаев, ясное дело, ни о вертолете с пулеметом, ни о холодильнике знать ничего не знал. Скорее всего, он даже о существовании ЦГФУ не подозревал…
О существовании Химзавода Дудаев знал точно: весной неожиданно нагрянул с инспекцией. Объехал несколько цехов, поинтересовался проблемами. Рабочих, живших в большинстве в Черноречье, волновало только одно – мягко говоря, усложнившаяся продажа квартир из-за действий Алдынского комитета. Об этом президенту, конечно, никто ничего не сказал, пожаловались только на перебои с зарплатой. Дудаев рассказал про экономическую блокаду и поинтересовался, почему завод не работает на полную мощность.
– Так завод Ленина сырье не дает, – сказал директор.
Дудаев вопросительно глянул на директора завода Ленина.
– Мы даем! – заявил тот.
Президент нахмурился.
– Оно не подходит, – попробовал объяснить директор Химзавода. – Слишком тяжелое.
– Тяжелое? – помолчав, переспросил президент и тут же принял решение: – Облегчайте!
– Понял, что делать надо? – спросил Алихан Бориса на следующий день. – Облегчать! А ты зарплату просишь… Ладно, давай подпишу.
Летом вновь поменяли деньги, и от Советского Союза теперь остались только паспорта. В августе, когда до конца срока обмена оставалось еще больше недели, Борис стал свидетелем занятной картины. Он ехал на троллейбусе из Микрорайона. Возле библиотеки Чехова троллейбус обогнал кортеж из нескольких автомобилей. Из головной машины высунулась рука с автоматом, раздалась длинная очередь. Пассажиры почти не обратили на это внимания: привыкли. Но следом из машины посыпались деньги, много денег. Разноцветные советские купюры летели по ветру, устилали асфальт, словно опавшие листья. Троллейбус резко остановился, водитель выскочил на дорогу и стал судорожно собирать деньги, запихивая их в карманы и за пазуху. Дверь троллейбуса он успел закрыть, и это позволило ему выиграть немного времени. Совсем немного: через несколько секунд двери открыли, и на мостовую выскочила целая толпа. Пять минут – и на асфальте не осталось ни одной купюры.
Осенью они продали квартиру, слишком быстро уж падали цены. Деньги несли домой в обычном полиэтиленовом пакете. Денег было много – несколько тяжелых пачек, похожих на кирпичи и, глядя на них, с трудом верилось, что купить на них сейчас в городах России можно разве что гараж. И то не везде.
В течение ближайшего времени эти несколько кирпичей должны были начать работать и подарить своим владельцам то, о чем они мечтали.
Борис занялся бизнесом.
Три человека – два чеченца и один армянин давно мечтали пристроиться к бурно процветающей продаже нефтепродуктов, и им не хватало немногого – наличности и некоторых знакомств. И то, и другое принес Борис. Схема была довольно проста – в Грозном покупались цистерны с нефтью, затем их перегоняли в Прибалтику и продавали. Цистерны по всему пути сопровождали двое из команды, обеспечивая с помощью взяток «зеленый путь». Деньги гнали назад наличкой, на обычной машине.
Три операции прошли, как по маслу. Кирпичей стало заметно больше; Борис и Ирина смотрели на них завороженным взглядом и видели трехкомнатную квартиру где-нибудь в Краснодаре или Саратове. А может, в Москве? Ведь если добавить совсем немного, хватит и на Москву, и родителям на домик в деревне. И идет все так хорошо. Еще всего лишь раз, один только разок.… Ох, как заманчиво!
И они решились.
Все прошло хорошо. Цистерны дошли до Латвии без задержек, покупатель расплатился сполна. Последний телефонный звонок был из Ростова: «Все идет по схеме – ждите». Через день третий участник группы должен быть встречать «купцов» на границе.
Они не появились.
Ни через день, ни через два.
Нашли их только через неделю. В Ростове. Обоих – и армянина, и чеченца. Избитых до неузнаваемости и с огнестрельными ранениями.
В морге.
Машина и деньги растаяли, словно их и не было.
Так же растаяли и мечты. Краснодар, Саратов и Москва снова стали такими же далекими и недоступными, как и Австралия, а мир опять съежился до размеров столицы непризнанной республики. Даже меньше.
Покраснели листья каштанов в опустевших скверах, полетели по ветру кленовые вертолетики – незаметно подкралась осень 94-го года.
Последняя осень.
Глава семнадцатая
С Новым годом!
– Боря сколько можно ждать – когда за сапогами пойдем? Давай сегодня.
Борис выловил из бульона разваренный кусок голубятины, тщательно прожевал, прикрыв от удовольствия глаза.
– Правильно, давайте сегодня пойдем, – влез Славик. – А, пап?
– Это кто – «пойдем»? – нахмурилась Ирина. – Ты с бабушкой останешься.
– Ну, мама-а! Ну, пожалуйста! – заныл Славик, бросая ложку.
Борис доел суп, досуха вытер тарелку хлебом, потрепал Славика по плечу.
– Ешь давай – остынет! Ир, давай завтра.
Ирина вопросительно подняла глаза, и Борис сразу осекся. Глаза выглядели уставшими, косметика отсутствовала начисто, в уголках собрались морщинки. Ничего этого Борис не замечал, он видел то, что и всегда – серо-голубую даль, и ловил себя на мысли, что так и хочется сказать банальное и пошлое – «озера». Ни банальным, ни пошлым это определение ему не казалось.
– Ира, ну сама подумай, – стряхнул дурман Борис, – сегодня тридцать первое декабря. Завтра – Новый год. Значит, будет совсем тихо, все напразднуются и будут отсыпаться. Логично?
– Да вроде и сегодня не так, чтобы… – неуверенно протянула Ирина.
Где-то далеко лязгнуло, как будто сцепляли гигантские вагоны, воздух прорезал короткий – с высокого на низкий – жужжащий вой и оборвался резким взрывом. Мелко задребезжали стекла. Славик втянул голову в плечи и пролил бульон, Валентина Матвеевна закрыла глаза.
– Ладно, давай завтра, – нарушила тишину Ирина. – Наверное, ты прав.… Только пораньше!
Борис кивнул.
– А я? – еще не потерял надежды Славик, посмотрел на маму и сделал «хитрый» ход: – Давайте, вы завтра решите?
– Хорошо, завтра посмотрим, – перебила Ирина Бориса, уже собравшегося сказать «нет».
– Есть! Папа, пойдем собак покормим.
Как ни пытался Славик разделить косточки между своими друзьями поровну, ничего у него вышло. Собаки проглотили все в мгновение ока и теперь прыгали вокруг, тявкали, заглядывали в глаза.
– Нет у меня больше! – чуть не плакал Славик. – Правда, нет ничего. Дайка, как не стыдно – ты и так больше всех съела! Эй, вы куда?
Стая, как по команде, оставила своего вожака и молча бросилась на улицу; Славик – вдогонку.
– Слава! – крикнул Борис. – Куда? Назад!
Славик только отмахнулся.
«Вот зараза!» – чертыхнулся Борис, бросил окурок и, не особо спеша, двинулся следом. Собаки уже были на улице, скопились у дороги кучкой, поджав хвосты и взъерошив шерсть. В трех метрах от них, тоже взъерошив шерсть и оскалив клыки, стояла еще одна собака, а у ее ног лежало что-то похожее на палку колбасы. «Где она колбасу надыбала? – удивился Борис. – Да это же Славкин любимчик – Дейк. Во дает!»
– Папа! Па-па! – завизжал Славик. – Па-па! Дейк, зачем!.. Па-па-па-а!!
Борис рванул с места, растолкал огрызающихся собак, схватил сына.
– Что, Слава, что? Укусили?
Славик, мелко дрожа, уткнулся лицом в плащ отца и вытянул руку, показывая куда-то пальцем. «Ира сейчас бы сказала – не показывай пальцем», – мелькнула неуместная мысль. Борис глянул, и у него по спине побежал холодок. Палец сына указывал на Дейка. Тот стоял, вздыбив шерсть и грозно оскалив клыки, не желая никому отдавать свою законную добычу. Только добычей была отнюдь не палка колбасы.
В ногах у Славкиного любимчика лежала окровавленная человеческая рука без кисти.
– Папа! – сквозь слезы выдавил Славик. – Он же никого не загрыз? Правда, папа? Правда? Ты посмотришь? Он из того двора ее притащил!
Посмотреть оказалось не просто: собаки словно взбесились, и впускать Бориса в заброшенный двор не хотели. И только, когда подошли отец и Алик с Мовлади, стая сдалась.
– Наверное, вон там, – сказал Алик, показывая на дом с обвалившейся стеной, выбитыми окнами и почти без крыши.
Как ни странно, дыра в потолке оказалась совсем небольшой.
– Это не бомба… – задумчиво протянул Мовлади. – Осторожней!
Борис споткнулся о валяющийся поперек комнаты почти целый шифоньер, рука нащупала на полу что-то круглое. Борис поднял, поднес к свету: на ладони лежали металлические шарики. Маленькие, гладкие, совсем не страшные.
То, что недавно было человеком, лежало у стены. Заросшее седой щетиной, старое изможденное лицо смотрело одним застывшим глазом в потолок, второго глаза не было. Почти не было и правой стороны лица – Бориса чуть не вырвало. Не было и оторванной по локоть правой руки, только валялась неподалеку в лужице крови побитая осколками кисть.
– Тут еще есть! – крикнул из-за стены Алик. – Помогите!
Сгорбленная аккуратная старушка лежала на кухне, вернее там, где когда-то была кухня. Из-под платка выбивались седые волосы, глаза смотрели через дыру на небо, а на тонких, высохших губах застыло странное выражение. Старушка будто бы улыбалась.
– Вера ее звали, – сказал отец. – Значит, это там Петр лежит. Ох, любил же он выпить.… Мужики, похоронить бы…
Земля успела промерзнуть и поддавалась неохотно, постоянно попадались камни. Алхазур копать не стал, Борис быстро выбился из сил, и только Мовлади, действуя то ломом, то лопатой работал, как маленький экскаватор. Неподалеку, на принесенной отцом простыне, застыли так и не вспомнившиеся Борису Вера и Петр. Рядом лежала темная, со вздувшимися венами, кисть. Руку не нашли: ее унес куда-то совсем взбесившийся Дейк. Молча постояла и ушла домой мама. Следом подошла Ирина, прижалась.
– Как там Славик? – спросил Борис. – Успокоился?
– Не очень. Все спрашивает, как же Дейк так мог?
– Скажи ему, что руку взрывом оторвало, а Дейк ее специально притащил нам показать. Чтоб похоронили.
Ирина благодарно взглянула на мужа, дотронулась до плеча и улыбнулась сквозь слезы.
В холмик свежей черной земли отец вбил наспех сколоченный крест.
Во второй половине дня сквозь низкие тучи выглянуло солнце, на припорошенную снегом землю упали тени. От фонарных столбов, от почти еще целых домов, от посеченных осколками, похожих на столбы, деревьев.
Часов в двенадцать стороне Микрорайона застучали автоматы, гулко захлопали гранатометы. Звуки не затихли, как обычно через несколько минут, наоборот, только усилились. На всякий случай спустились в подвал.
Стрельба не приближалась, но и не отдалялась в течение часа, потом постепенно сошла на нет. И почти тут же канонада раздалась с другой стороны – от Старых Промыслов.
Борис слазил в погреб и принес в подвал три бутылки настоянного на чабреце самогона. Мало ли – вдруг Новый год тут встречать придется?
Стрельба стихла, солнце вновь спряталось за тучами. В подвале уютно горела масляная коптилка, освещая маленькую «комнату» желтым прыгающим светом. Женщины разговаривали, Славик, пользуясь случаем, пытался читать, Мовлади дремал. Борис, отец и Алик вышли покурить, и тут грохнуло гораздо ближе. Алик осторожно поднялся по ступенькам, высунул голову, прислушался:
– Похоже, у вокзала!
Борис тоже поднялся, выглянул. На улице почти стемнело, лишь на западе багровела полоска неба. Лучи заходящего солнца оконтуривали черную громаду Президентского дворца, делая его похожим на средневековый замок, приготовившийся к осаде.
Темное небо прошила трассирующая очередь, эхо отразило звук от домов, бросило в подвал, и Борис автоматически втянул голову в плечи. Стало немного стыдно, Борис оглянулся: Алик с каменным лицом вслушивался в звуки боя, отец курил внизу, прикрывая огонек рукой. «Не заметили! А стреляют что-то действительно здорово. Странно, ведь часов через семь Новый год».
– Алик, Боря, – раздалось снизу. – Чего тут стоять, пойдем лучше старый год проводим.
Отец разлил коричневый напиток, и тут же, как по заказу, стихла стрельба.
– Пусть все наши печали останутся в старом году! – сказал Алик.
– Пусть! Пусть так и будет! – как заклинание повторили шесть человек.
Разномастные стаканы и кружки ударились друг о друга, по стене пробежали тени от шести рук.
– Ура! С наступающим! – громким шепотом сказал Славик, поднимая кружку с водой.
К шести теням добавилась еще одна, маленькая.
Захлебываясь, затрещали автоматы, тяжелым басом присоединился пулемет и, перекрывая все, гулко ударил танк. Тут же завизжали гранатометы, снова все перекрыл танковый залп. Опять автоматы, снова пулемет. Гранатометный разрыв, танк, пулемет, танк, гранатомет.…Какие-то новые звуки – как будто кто-то бьет по дну бочонка, короткий свист, сухой разрыв. Опять танк…
«С Новым годом! – подумал Борис, инстинктивно втягивая голову в плечи. «БАМ!» – резко хлопнуло рядом. Словно рванула гигантская хлопушка.
– Что за че!.. – начал, было, Мовлади и прикусил язык.
БАМ! Ощутимо подпрыгнул бетонный пол, поток воздуха дернул коптилку, разбрасывая по стенам желтые блики.
Славик бросил кружку, зажмурил глаза и заткнул уши ладонями.
Еще один залп, еще разрыв. Короткий, меньше удара сердца промежуток и опять взрыв. Даже здесь, в подвале, грохот рванул по барабанным перепонкам, и Борис непроизвольно открыл рот. Славик перескочил на кушетку, схватил две маленькие подушки, закрыл ими уши. Словно почувствовав, Ирина открыла глаза и, бросив руку Бориса, пересела к сыну. Обняла, прижала к себе.
Опять удар, словно раскат грома, пулеметный стук, кажущийся теперь почти ласковым, снова удар по дну бочонка и резкий сухой взрыв. Пляшут по стенам испуганные блики коптилки.
Время будто остановилось. Борис то закрывал глаза – и тогда в первозданной темноте в такт сумасшедшему оркестру расцветали в глазах огненные круги. Мозг пронзало дикое ощущение, что никого больше нет. Никого и ничего. Ни подвала, ни города, ни мира, ничего. Его тоже нет. Только этот сводящий с ума грохот, только эти разноцветные круги. И Борис открывал глаза.
Дерганый свет коптилки выхватывал из темноты искаженные лица.
Мовлади, уставившийся в одну точку и что-то беззвучно шепчущий.
Прикрывший глаза и, казалось, окаменевший Алик.
Тяжело дышащий и раскачивавшийся, словно в трансе отец.
Испуганная мама с дорожками слез на растерянном лице.
Уткнувшийся в грудь Ирины Славик. Тонкие ручонки крепко прижимают к ушам подушки, спина вздрагивает от каждого взрыва.
Ира…Сбившийся с головы шарф, растрепанные, совершенно не похожие сейчас на водопад, волосы. Склоненное к сыну лицо с широко открытыми глазами, что-то шепчущие губы.
Господи, кончится это когда-нибудь?!
Тяжелый удар в очередной раз заставил подпрыгнуть пол, отозвался тупой болью в голове – и наступила тишина. Тишина была оглушающей, невозможной. Как будто бы исчезли вообще все звуки, как будто бы уши забили ватой. Не бывает такой тишины! А может, он оглох?
Та…та…та…
Что это?
Та…та…та…
Что?
Борис закрыл глаза, прислушался. Нет, ничего не понять. В ногах вата, ноги не сдвинуть с места, в теле тоже вата, и в ушах вата, везде одна вата…вата, черт. И что-то стучит, стучит…
Борис с усилием сглотнул, и тут же вернулись звуки. Словно открыли плотно запертую дверь, словно выбило из ушей пробки. Стучало не в голове, стучали автоматы, и Борис даже улыбнулся – настолько привычными и домашними показались эти звуки.
– Фу… – выдохнул Алик. – Боря, выпить еще есть?
Самогон вспыхнул внутри и потек по жилам – по спине, вдоль спины, вверх и вниз, в пах, в плечи, в голову – и боль ушла. И можно двинуть ногами, можно нормально вздохнуть, и коптилка опять горит ровно, и не прыгают по стенам хищные блики.
– Что это было? – спросил Мовлади и сам себе ответил: – Штурм? Что-то быстро.
– Прошло шесть часов, – ровным голосом сказал отец.
«Так много? – удивился Борис и тоже посмотрел на часы. – Шесть. Надо же!»
На улице было холодно. Со дна подвала виднелось только небо, тяжелое низкое небо, укрытое тучами. Тучи отсвечивали красным.
Медленно-медленно Борис поднялся на несколько ступенек вверх и осторожно выглянул. Запад пылал огнем. Пылала тонкая полоска неба между землей и тучами. Пылали тяжелые тучи, отсвечивая красно-желтыми сполохами. Тучи медленно ползли на восток, извивались, словно пытаясь убежать от огня. Пытались и не могли. Черным призраком возвышался на красном фоне президентский замок. За ним весело пылал четырехэтажный дом.
– Что это? – спросил Мовлади.
– «Красная шапочка»… – прошептал Борис, – была.
Отец закурил трубку. Борис тоже вытащил сигарету; руки немного дрожали. В стороне вокзала небо расцвечивали трассирующие пунктиры. Автоматная дробь не затихала ни на секунду..
– Мне отлить надо, – объявил Мовлади. – Здесь?
– Охренел? – рассердился Алик. – Наверх пошли!
И, подавая пример, первым поднялся на улицу, следом, пригибаясь при каждом выстреле, вылез Мовлади. Борис торопливо докурил сигарету, вышел наверх и торопливо пристроился к стене. На улице было непривычно, открытое пространство давило. Казалось, что каждый выстрел, каждый хлопок только и знает, что ищет застывшую у стены фигуру. Борис даже не очень почувствовал облегчение и, не успев застегнуть молнию, шмыгнул назад в подвал.
«А женщины?» – просочилась в мозг непрошеная мысль. Борис поморщился: выходить снова на поверхность не хотелось. Он вздохнул, посмотрел на подсвеченное небо и открыл железную дверь подвала.
Десять метров до входа во двор, еще двадцать до общего туалета в конце двора. Почти бегом, инстинктивно прижимаясь к стенам. Стрельба быстро усиливалась, несколько раз что-то рвануло в воздухе, заливая двор ослепительным светом. Мама и отец ушли назад первыми, вокруг, как живые, прыгали извивающиеся тени. Вышла Ирина, Борис схватил ее за руку, и они побежали, оступаясь в темноте. Небо вспыхнуло резким лиловым светом, проявляющим и фиксирующим на дне глаза мельчайшие детали. Борис мгновенно увидел все сразу: искаженное, неестественно бледное лицо Иры, ее испуганные глаза, пляшущие тени, дома, приближающийся поворот, улицу, спасительный спуск. Еще чуть-чуть! Алик схватил Ирина за руку, втянул в подвал. Борис подтолкнул ее в спину, повернулся и побежал назад.
– Боря! – тонко закричала Ира. – Ты куда? Боря!..
Борис в пять шагов пробежал расстояние до поворота во двор, присел, пережидая оглушительный взрыв, вскочил, опять присел. Грохотало не переставая, опять ударили танки. Борис встал, согнулся и, преодолевая дрожь в коленях, рванул дальше; тут же воздух завибрировал, толкнул в спину и он, проскочив два шага, все-таки не удержался. Асфальт вздыбился, больно ударил в грудь, в голове словно ударил колокол. Борис выдохнул воздух, сглотнул, в голове прояснилось он, оттолкнувшись от асфальта, резко встал. Под очередную вспышку поднялся по ступенькам на крыльцо, схватил стоящее рядом с дверями ведро, побежал назад.
В стороне вокзала небо расцвечивалось желто-красным, как при гигантской электросварке, гранатометы хлопали без остановки. Борис скатился по ступенькам в подвал, протиснулся в приоткрытую дверь и, прижимаясь к ней спиной, обессиленно сполз на пол.
– Боря! – схватила его за руку Ирина. – Боря, ты что? Зачем?
– А если… – переводя дыхание, выдохнул Борис, – если следующий раз выйти не сможем? А так вот…
И выпустил, наконец, из рук ведро.
– Ну ты даешь, брат! – покачав головой, сказал Мовлади.
В маленькой «комнате» потрескивала коптилка, на лежанке, закрывшись подушкой, спал Славик. Борис налил в кружку самогона, выпил. Улыбнулся Ирине и сел на стул.
На улице опять немного поутихло. «Хоть бы…», – успел подумать Борис, прикрыл глаза и сразу провалился в сон. Во сне не было ничего: ни стрельбы, ни горящих домов, ни телевизора. Только ощущение, что он что-то забыл, что-то очень важное. Мысль лезла и лезла, мешала спать. «Отвалите! – сказал Борис во сне. – Дайте поспать. Потом вспомню!» «Папа! – сказал тонкий голос. – Папа, вспомни!»
Борис открыл глаза, взял рюкзак сына, расстегнул молнию.
– Ты что? – спросила Ирина и тут же замолчала, вжав голову в плечи от очередного взрыва.
Читать бесплатно другие книги:
