Бестолковые рассказы о бестолковости Ненадович Дмитрий
Но его уже нет. Ушел он. У него другие дела. Сейчас ему уже точно некогда. Но когда он срочно дела эти завершит, он придет и проконтролирует — идут ли по-за спортзалом? И будет язвительно вопить при этом издалека (лексика изменена на нормативную):
— Творошков, ну куда же вы курс повели? Я так и знал. Первый раз вижу такого долбаковского военноначальствующего! Я же ясно сказал — по-за спорт-за-лом!!!
Все-таки однажды мирная система озеленения дала сбой. Вернее, она была нарушена одним ретивым военноначальствующим, имеющим родственников, выезжающих за границу (не зря политически бдительные военноначальствующие относились к подобного рода личностям очень насторожено). Ретивый военноначальствующий решил выделиться на фоне растительной жизни своих косных коллег. По его самоличному заказу привез как-то «заграничный» родственник семена бамбука из далекой африканской страны. Засеян был весь участок вдоль дороги, ведущей в главный корпус альма-матер обучаемых военных. До революции в этом здании располагалась Академия Генерального штаба Российской империи. Перед зданием вольготно возлежала скульптура гривастого льва. Видимо, этот дремлющий на клумбе царь зверей и навеял на ретивого военноначальствующего африканские настроения.
С первых дней посадки бамбук стал проявлять чрезвычайную агрессию. Активно размножаясь и захватывая все новые и новые территории, бамбук подобрался наконец к дороге и продемонстрировал, что асфальт — это вовсе для него никакая и не помеха. Что видал он, дескать, препятствия и посерьезнее. В результате дорога вскоре превратилась в некий фрагмент африканской саванны. Экзотический вид стройной бамбуковой рощи поверг лиц еще более военноначальствующих в состояние крайнего раздражения, вот-вот грозящегося сорваться в состояние прогрессирующего возбуждения. А высоконачальственное возбуждение — это я вам доложу… Потрясающая мимика. Чем больше ее наблюдаешь, тем более привлекательным кажется облик доктора Крюгера, который в сравнении с искаженной прогрессирующим возбуждением физиономией лица высоконачальствующего все больше и больше напоминает рекламного младенца, объевшегося молочной смеси и излучающего умиротворение. А слова, какие слова формируются на выходах высоконачальствующих речевых аппаратов… Слова, казалось бы, перемежающиеся в хаотическом порядке, иногда вдруг складываются в емкие, образные фразы. Фразы, прослушав которые, военный сразу может догадаться о том, что ждет его в ближайшем будущем и какие действия ему прямо сейчас надлежит предпринимать. Вот, к примеру, самые интеллигентные или хотя бы поддающиеся нормативному толкованию фразы:
— Отдельные думают остаться сухими из воды! Не на того напали, ублюдки! Я с этим делом буду долго и тщательно разбираться! И в конце концов накажу первого попавшегося!
— Да я вас сейчас сгною, с говном смешаю. Смешаю и сожру! (То есть говна, уже присутствующего в организме военного, лицу высоконачальственному, находящемуся в состоянии крайнего возбуждения, было явно недостаточно, требовалось еще где-то найти говно дополнительное. Некую добавку для более тщательного перемешивания).
— Всех (далее о различных видах совокупления)! Никому не спущу!!! (Видимо запас банка спермы у лица высоконачальственного был весьма ограничен).
— Эй вы, с усами, быстро ко мне! Бояться! Дрожать! Кал метать на землю! Вижу! Почему не дымится?! Я же сказал — бо-ять-ся-я-я!
Ну да ладно, вернемся к окружающей нас флоре. Нельзя сказать, что заросшая бамбуком дорога была парадной, высоких гостей встречали в живописном полукруглом скверике, охраняемом лениво дремлющим каменным львом. Однако нередко среди высоких тех гостей попадались лица особо любопытные. Как правило, были эти люди чего-нибудь проверяющие. И надо сказать, были они неленивыми и неизбалованными. Ну, по крайней мере, «волг» к подъезду не требовали. Выйдут, бывалыча, себе потихоньку из главного корпуса и пешочком так, по той самой дорожке, с кожаной папочкой под мышкой — полюбопытствовать, как там учебный процесс налажен, или же узнать: «А оборудована ли уборная писсуаром и кабиной с унитазом, таким образом, чтобы ими могли воспользоваться 10–12 военных одновременно (здоровые воинские коллективы передвигаются строями и делают исключительно все по команде, поэтому случаи, когда потребность в этих благах цивилизации равномерно распределена по времени между этими виртуальными «10–12», достаточно редки — но что поделаешь, вся страна стояла тогда в очередях кто за чем, а военные — в большинстве случаев именно за этим).
И вот крадется очередной любопытствующий в самом благодушнейшем своем расположении духа, и что же предстает его удивленному взору — непроходимая бамбуковая роща в центре Питера?! «Львы, бамбуковые рощи, — недоумевает проверяющий, — они что, издеваются надо мной, что ли?» Обидится проверяющий и не станет ничего проверять. Напишет препохабнейший актец и уедет. А военноначальствующим потом отмывайся. Правда, отмываться-то они все равно кровью обучаемых военных будут. Но ведь из обучаемых военных попробуй еще чего-то выдави. Попотеть еще надо бы. Потеть военноначальствующим никогда не хотелось. Но приходилось.
На борьбу с бамбуком были брошены великие силы. Его выкорчевывали, жгли, поливали боевыми отравляющими веществами. Безрезультатно. Ранним утром, следующим за днем очередной экзекуции, бамбук снова прорастал, приводя военноначальствующих в совершенное неистовство, порой очень слабо граничащее с бесноватостью. А бамбук тем временем тянулся к блеклому питерскому солнышку всей сочной зеленью молодых африканских побегов и не обращал на гневливость военноначальствующих абсолютно никакого внимания. Проблему удалось решить лишь снятием двухметрового слоя грунта на площади в несколько гектаров и поспешным его вывозом в неизвестном направлении. Интересно, по какой бухгалтерской статье были выполнены эти масштабные работы? Предположительно — «Устранение последствий стихийного бедствия, повлекшего за собой загрязнение почвы». А куда, интересно, эту почву все же вывезли? Принимая во внимание тот удачный для нас факт, что живем мы до сих пор не в зарослях бамбука, можно предположить, что грунт был вывезен самолетами или морским путем в район Новой Земли. У военных в то время было много самолетов и керосина для них (например, за однокурсником Сереги, следующим, так сказать, в отпуск, папа, командир полка транспортной авиации, присылал из Иркутска маленький такой легкомоторный самолетик ИЛ-76, чтобы попросторней, стало быть, было следовать в такую-то даль уставшему от учения сынишке). И кораблей у военных тогда тоже было много. И все продукты дурной своей жизнедеятельности они шкодливо свозили на многострадальный остров и воровато там закапывали. А то и просто выбрасывали по дороге. Но это все предположения. Действительный наблюдаемый итог этой истории состоял всего лишь в приостановке карьерного роста ретивого военноначальствующего: в гордом звании «капитан» он проходит еще пять лет, а поскольку военноначальствующим он к тому времени прослужил уже пятнадцать лет, то все остальные военноначальствующие прозвали его «пятнадцатилетним капитаном».
Лишь в период, предшествующий сессии (ах да, военные же еще и учатся), в военноначальствующем лексиконе изредка начинали появляться озабоченные фразы: «средний балл», «отчетность», «задолженность». В период сессии озабоченность достигала своего апогея и находила свое выражение в весьма ограниченном наборе словесно-кодовых конструкций, к примеру, следующего содержания:
— Вы свой отпуск, товарищ военный, уже прожрали и просрали!!!
— Пока отдельные будут вкушать прелести «гражданской» жизни, вы, сволочи, весь отпуск будете сидеть здесь. В казарме. Со мной. Гнить и разлагаться. Непрерывно и заживо!!!
— В отпуск к женам двоечников поедут отличники! А с двоечниками буду жить я сам. С каждым индивидуально и со всеми сразу. Я вам устрою этот, как его, про-ми-ску-етет. Во как!!!
Вот, собственно, и все, что составляло основу деятельности и образа мышления военноначальствующих. Деятельность профессорско-преподавательского состава сводилась к основной, часто забываемой отцами командирами, цели — донесения до обучаемых военных некой суммы знаний, необходимой для запугивания издали многоголовой гидры империализма. Некоторым особо талантливым «преподам» удавалось не только снабдить военных некой «суммой», но при этом еще и «зажечь» их тупеющие от службы головы. Ибо правы были древние, сравнивая голову настоящего обучаемого с факелом, пламенеющим знаниями и здоровым любопытством, а не со скучным кувшином, хранящим в себе лежащую на дне «сумму». Некоторые головы так «разгорелись», что впоследствии принялись за написание всяческих диссертаций на всевозможные темы. Государство тогда это поддерживало: пишешь диссертацию, а зарплату тебе платят такую, как будто несешь ты боевое дежурство в глубоком подземелье или командуешь полком в Заполярье. И называлась вся эта военнонаучная деятельность не иначе как «удовлетворение собственного любопытства за государственный счет».
Была, правда, у «преподов», у ученых сих мужей, другая, казалось бы, бесчеловечная крайность: их совершенно не интересовало, что обучаемые военные либо не спали ночь, разгружая сухогрузы в порту (из речей политических военноначальствующих: «Товарищи военные, горком партии призывает вас к сознательности и обращается с просьбой о помощи. Запасы картофеля (какао-бобов, сахара и т. д.) на городских овощехранилищах (складах, базах и т. п.) подошли к концу. Идут сухогрузы с братской помощью из ГДР (Кубы, Анголы и т. д.»), либо военные пришли на занятия после десятикилометрового марш-броска в полном снаряжении и многочисленном вооружении и т. п., и т. д. — предмет должен знать, во всех точках контроля должен отчитаться «даже если жизни его (он — это военный) угрожает опасность» (ОВУ ВС СССР).
Особой «бесчеловечностью» отличались штатские преподаватели. Серега Просвиров однажды стал свидетелем душещипательного эпизода. Шла первая зимняя сессия. Основная масса экзаменующихся никогда за свои 17 лет так долго не отсутствовала в родительских гнездах и потому грезила предстоящим отпуском. Необходимыми и достаточными условиями отпускной поездки домой были положительные результаты сдачи всех без исключения экзаменов. Пусть все на «удовлетворительно» — это ведь означает, что государство удовлетворено и удовлетворено именно военным (уникальное состояние — во всех остальных случаях, все происходит с точностью до наоборот. Во всех остальных случаях, пользуясь терминами «Камасутры»: государство всегда сверху, военные снизу, государство обнимает военных и любит, любит, любит…). Поэтому девизом сессии был слоган, который в нормативной транскрипции звучал приблизительно так: «Зачем нам нужен лишний балл (?!), нам — лишь бы отпуск не пропал».
Так вот, полным ходом шел экзамен по физике и только было подготовился Серега отвечать на вопросы подаренного судьбой билета — заминка. Непосредственно перед ним совершал попытку удовлетворить государство один из немногих поступивших «романтиков». По всему было видно, что дела у «романтика» шли отвратительно. Цвет лица его менялся периодически — с багряно-пунцового на что-то бледно-раннетоматное, при этом нервно подергивалась голова, наблюдалось судорожное вращение зрачками и частое-частое смыкание век. Если описать эту сцену с привязкой ко времени, выглядело это следующим образом: в ходе устного изложения преподавателем вопроса по лицу «романтика» можно было изучать динамику вегетативного развития помидора. Как только преподаватель горестно замолкал, дополнительно включались механизмы подергивания головой и ускоренного неизвестно кому подмаргивания веками обоих глаз одновременно (в моменты наибольшего раскрытия век можно было наблюдать вращательное движение зрачков). По-видимому, «романтик» именно так представлял себе творческие муки Резерфорда. Отдельно стоит остановиться на конвульсивных движениях головой. Здесь есть один нюанс. Все дело в том, что некоторые из особо талантливых «романтиков» умели так разжалобить преподавателей (внезапная смерть от неизвестного науке заболевания сразу нескольких родственников, разрушение беспощадной стихией родного дома в городе Киев, засуха в Ленинградской области и т. д.), обосновывая необходимость своей поездки домой именно в этот отпуск и соответствующей необходимости получения им заветной «тройки», что преподаватели иной раз строили процесс извлечения знаний следующим образом. Сердобольные преподаватели формулировали вопрос и затем сами же на него отвечали, иногда внося в ответ заведомо ложные утверждения, попутно осведомляясь у экзаменуемых, согласны ли те с их ответами. Экзаменуемым романтикам оставалось только важно утвердительно кивать головой. Если кивок совпадал с заведомо ложным утверждением, экзаменуемому объяснялось суть его заблуждений и экзамен продолжался. Некоторые экзаменуемые и здесь достигли определенного мастерства: научились кивать таким образом, что со стороны было непонятно, согласен ли экзаменуемый с ответом экзаменатора, и этим радостно пользовались самые сердобольные из преподавателей: «Вот и я бы на вашем месте не согласился (согласился) с данным утверждением!!!». Организованный таким образом процесс экзаменации выглядел достаточно убедительно и заканчивался благодушным друг к другу отношением обеих сторон. Но такое случалось достаточно редко и получалось у особо одаренных. В рассматриваемом случае что-то не срабатывало — кивки не удавались. Осознав это, «романтик», ища спасительную соломинку, скроговоркой «зашептал» на всю аудиторию: «А еще, Галина Иосифовна, дядька Петро в прошлом месяце помер…» По лицу Галины Иосифовны уже давно текли слезы, но рука при этом твердо выводила вердикт «неудовлетворительно» в экзаменационной ведомости.
Однако именно благодаря этой неистовой «бесчеловечности» военные в большинстве своем стали специалистами вопреки ухищрениям лиц военноначальствующих. Благодаря отцам-командирам военные приобрели другие качества, которые, безусловно, пригодились в последующей офицерской службе. Взять хотя бы такое качество, как изворотливость. Очень многогранное качество, являющееся не чем иным, как проявлением инстинкта самосохранения, первоначально дарованным свыше и подлежащим непрерывному развитию в процессе жизни индивидуума, а особенно в процессе службы этого индивидуума. Вот, к примеру, вызывает вас высокое командование на командный пункт, брызгает слюной, машет телефонной трубкой засекреченной связи: «Где связь, капитан, до „первого“ не могу дозвониться и войска уже д-е-ся-ть минут без управления! Без управления М-н-о-й!!! Вы хоть на что-нибудь способны, капитан? Кстати, как ваша фамилия?» Какой-нибудь штатский инженеришка был бы тут же с позором раздавлен, размазан, истерт ногами, вроде бы обыкновенными конечностями, но прикрытыми штанами с лампасами, и поэтому чрезвычайно значительными. А вы? Сначала вы громко и четко называете свое воинское звание (тут уже никуда не денешься, звание надо называть четко — в званиях генерал разбирается, а они, звания эти, предательски обозначаются на погонах специальными условными знаками и являются как бы приставкой к фамилии военного на всем протяжении его службы), но перед тем как называть фамилию вам надо обязательно представить во рту горячий клубень картошки и только затем громко гаркнуть свою фамилию. Например: «Капитан Пр-о-а-р-и-ов (Просвиров), товарищ генерал!» И пока он не успел произнести что-нибудь наподобие: «Как, как?» берете инициативу в свою руки: «Разрешите мне самому проверить, товарищ генерал, тут что-то не так, я только что из аппаратной — средства связи функционируют исправно». Это при том, что у вас в важнейшем направлении рухнул целый радиорелейный участок, который уже полчаса как восстанавливают и неизвестно когда восстановят. Надо как-то выкручиваться, максимально отдалить мгновение начала глумления над своей судьбой, а там глядишь все засинхронизируется и заработает. Поэтому вы перехватываете из рук начальственных особую телефонную трубку, убеждаетесь в полной ее безжизненности, со значением дуете в нее, а затем придаете лицу своему выражение еще более озабоченное и строгое: «„Фигура“ — „Браслету“ ответьте. Але, але, „Фигура“, слышу вас! Что у вас там такое случилось? Был кратковременный сбой синхронизации? А-а-а, понятно. Ну, давайте проверим связь с „Гетманом“ (назывался позывной еще большего начальника). Да, да товарищ генерал-полковник, капитан Пр-о-а-р-и-ов, проверка связи. Григорий Петрович никак до вас не может дозвониться. Передаю ему трубку. Что? Понял, передам товарищ генерал-полковник». И хлоп трубку на аппарат перед носом озадаченного высоковоенноначальствующего, с четким докладом: «Товарищ генерал, „первый“ просил передать, что решил принять руководство учениями на себя и просил его и войска в течение двух часов не беспокоить». Лицо генерала начинает искажать понимающая улыбка, в глазах появляются оттенки сыновнего почитания: «А-а-а, опять подкинул вводную в войска — якобы убили меня. Это он, старый пень, любит — войсками порулить, молодость вспомнить. Идите, капитан. Хоть отдохну пару часиков». И уже никакой он не высоковоенноначальствующий, а добрый такой дедушка. И вами доволен. Угроза нависшая над вами миновала. А за два-то часа военные если даже «релейку» не осилят, то уж провода-то через непроходимые болота точно протащат, успеют они все вовремя.
И, как правило, вопиющая эта изворотливость остается безнаказной. Войско действует по своему усмотрению, а значит, вполне осмысленно, никто ему не докучает глупыми вводными, а генералы, надеясь на полководческие таланты друг друга, благочинно отдыхают. Вот такая вот прохиндиада. Особая, по-военному циничная и изощренная. Зато вы по-прежнему живы и даже ползете себе тихой сапой по карьерной своей лестнице. Ползете все выше и выше, отвоевывая для себя любимого ступеньку за ступенькой.
А зачатки развития этого чудного качества прививались следующим образом. Рассмотрим только один из методов (на самом деле их было великое множество). Один из военноначальствующих имел, например, такую привычку-метод: проходя мимо подчиненного военного, любил он огорошить его каким-нибудь неожиданным вопросом. Если военный замешкался, не нашелся сразу с ответом или начинал что-то вяло мямлить — стоп, начиналось копание в душе военного, вспоминалось сразу все негативное из недавнего его прошлого. И ежели этого оказывалось недостаточно для формирования полного комплекса вины военного перед отчизной, то из карманов извлекались особые записи и анализировалось поведение военного за предыдущую пятилетку. Кончалось это всегда каким-нибудь взысканием. Те, кто уже понял эту начальственную особенность, вел себя адекватно и в немилость в таких ситуациях никогда не впадал. Приведем пример. Шел как-то темным зимним утром Серега в составе группы на уборку территории от нападавшего за ночь снега. Вдруг прямо по ходу движения начали прорисовываться знакомые очертания военноначальственной фигуры и вскоре раздался родной такой рык: «Просвиров, почему шинель без хлястика?» Вот так. В темноте. Спереди! Заметить отсутствие хлястика?! (Хлястик, для непосвященных, это особая деталь воинского туалета. Крепится она сзади к одетой на военнослужащего шинели и ограничивает величину ее (шинели) заднего просвета. Подчеркивает талию военнослужащего, не опоясанного ремнем. Поддерживает ремень опоясанного военнослужащего).
— Так ведь холодно, товарищ подполковник! — мгновенно и громко отреагировал Серега.
— Понял, — изрек военноначальствующий в походном выдохе и, не снижая темпа своего встречного передвижения, вскоре исчез из видимости.
В общем, вот такая была школа. Но иногда учителя расслаблялись и сами становились жертвами воплощения принципов и методов, которые они же усердно культивировали. Приведем один такой пример. Пример, в котором опять фигурирует хлястик. (Так ведь всегда бывает. Только начни сыпать разнообразными примерами — появится необходимость разъяснять пытливому читателю глубокий смысл специфических военных терминов. Хорошо, что относительно хлястика читателю все уже известно).
Так вот, в первые годы обучения хлястики-шинельные были объектами товарного обмена, наподобие каких-нибудь цветных камешков правильной формы у дикарей затерянного в джунглях племени, имевшего непродолжительный контакт с цивилизацией. На хлястик-шинельный можно было выменять бутылку молока, на два — бутылку молока с пресловутым батоном и т. д. А механизм превращения хлястика-шинельного в дефицит был чрезвычайно прост — достаточно хотя бы одному военному его где-нибудь потерять. Какие шаги предпримет военный, чтобы найти хлястик-шинельный? Да никаких. Воспитанный в лучших традициях, он, улучив момент, осуществит съем сразу двух (а то и трех!) хлястиков-шинельных с шинелей своих товарищей, висящих (имеются в виду шинели) в специальных, содержащих множество бирок, шкафах, благо военноначальствующие всегда трепетно отслеживали, чтобы шинель висела в этом шкафу под индивидуальной биркой, содержащей исчерпывающую информацию об индивидууме-владельце, обязательно экипированная хлястиком-шинельным (так прямо и заявлялось: «Шинели без хлястиков в увольнение отпущены не будут!»). И как только первый несанкционированный съем хлястика-шинельного осуществлен — все, можно считать, что лавинообразный процесс запущен. Вскоре хлястики-шинельные исчезают с шинелей, хранящихся на складах, а потом и с прилавков военторга. И, наконец, превращаются в объект натурального обмена. Об этом мы уже упоминали.
Вот теперь, когда даны все необходимые пояснения, можно наконец и рассказать о потерях военноначальствующих, понесенных ими от своих же методов. Собрались как-то военные на зимние учения в лагеря. Вечером перед неожиданной тревогой (назначенной на шесть часов утра) с последующим полевым выходом военноначальствующие как всегда приступили к идеологической обработке военных. Военноначальствующие взывали к реанимации совести военных, призывали «поскрести по сусекам» и вывесить объекты стратегического резервирования на шинели, а шинели вывесить на ночь в специальные шкафы под его, мол, военноначальствующие гарантии. Гарантии состояли в обещании выставить на ночь дополнительный пост охраны хлястиков-шинельных.
Утро. Неожиданный тревожный подъем в заблаговременно объявленное время. Получение оружия. Построение, проверка экипировки. На лицах военноначальствующих проступает неподдельный ужас с налетом удивления — на шинелях военнослужащих отсутствуют хлястики!!! Не на всех, конечно, но на большей части их общего количества.
Далее следует оживленный диалог многих лиц. Военноначальствующие — дневальному:
— Да как же это такое-то вот? Как же так могло произойти? Ты же стоял, скотина?!!!
Дневальный (рослый нескладный парень, рост — 2,02 м, благодаря которому и носил кличку «Агдам», по названию популярного в пьяные те времена винного напитка, стоящего 2,02 руб.) — начальству, заикаясь и разводя руками-лопастями ветряной мельницы:
— Ст-оять-то я ст-т-оял! А х-х-у, тьфу, а ч-т-то тто-л-ку-то!
Военноначальствующий — строю (нормативная транскрипция):
— Первый раз вижу такой долбаковский курс! Два года уже служат, а такого при-ми-тив-не-йше-го вопроса, как обеспечение собственного туловища элементарным хлястиком, решить до сих пор не могут. Старшина, мы уже не укладываемся в нормативы, выводите этих бестолковых военных на улицу в чем мать родила (имелось в виду — без хлястиков-шинельных).
Военные уже начали сбегать по лестнице на улицу, когда из канцелярии курса, служившей убежищем военноначальствующему брату, раздался пронзительный в безысходности своей рык раненного в живот мамонта. Затем из канцелярии медленно выпало содрогающееся в экстазе тело самого военноначальствующего, при этом перекошенный рот головы его тела в бессильной злобе глотал насыщенный недавно прошедшей ночью казарменный воздух, а в руке военноначальствующего обреченно извивалась его шинель — без хлястика-шинельного!!!!!!!!!!
Вот так. Вот такие вот иногда возвращались бумеранги. А все же зря военноначальствующие завидовали преподавателям. Внешне работа выглядит, конечно же, «непыльной». И опять же это заветное: «Работаю дома».
Превратности преподавательской судьбы Серега впоследствии ощутил на себе в полном объеме ближе к закату своей военной карьеры. Ощутил эту переполняющую радость — петь соловьем по восемь учебных часов в день. Но соловью-то, ему что? Он весь во власти инстинкта — трелирует себе самозабвенно о том, что в данный момент в голову его птичью придет. Однако все равно восемь часов подряд не может, даже свою божественную чушь — проверено и отхронометрировано.
Особенность же преподавательского «пения» состоит в том, что «петь» приходится по делу и порой действительно все восемь часов. А для этого дело надо делать хорошо и много. Дело может состоять в необходимости приобретения и постоянного совершенствования глубоких знаний, например, обширных разделов современной математики, математической физики, микро- и нанотехнологий и т. д. И внимают твоему пению, в большинстве своем, не балбесы, грезящие о тисненной корочке липового диплома, добываемого в течение пяти лет множеством методов и уловок, обобщенно звучащих: «ну как-нибудь», «дяденька, поставьте троечку»… А внимают строгим речам твоим индивидуумы, наделенные пытливыми умами, уже какими-то своими представлениями и, самое главное, желанием стать действительно «классными специалистами». Радует, что пытливые эти особи не переводятся в родной природе, несмотря ни на какие смены общественно-экономических формаций. Только вот обидно, что в нынешнее время эти пытливые особи, вдосталь напитавшись, быстренько «сваливают» за пределы родной отчизны. Ждут их за этими пределами особые стимулы.
А в неправильную эту советскую эпоху ведь какие особые стимулы-то были? Ну конечно, профсоюзные путевки от Тихого океана до берега Черного моря в зависимости от глубины трудового вклада были почти всегда. А так, активным людом в основном двигал карьеризм, например, работа в знаменитом ОКБ, где продвижение вверх по иерархической лестнице хотя бы на одну ступеньку в десятилетие уже считалось достижением. Несмотря на то, что каждая ступенька добавляла какой-нибудь десяток рублей к зарплате и пару сотен к геморрою. Ну и что, тогда ведь разница в оплате труда квалифицированного рабочего и директора предприятия не носила многопорядкового характера. И не надо забывать про рост административного ресурса по мере карьеро-восходящего движения. А административный ресурс у нас всегда о-го-го как ценится. Будет у вас этот ресурс, вам, к примеру, тут же предложат государственную дачу, а может даже и не одну. Чтобы, значит, для разных сезонов служили они вам, всячески способствуя поддержанию вашего драгоценного административного здоровья.
В правильные сегодняшние времена внешне все в принципе осталось по-прежнему. С небольшими нюансами, с такими, например, что доходы топ-менеджера крупной компании могут в десятки раз превышать зарплату рядового сотрудника той же компании. Резко возросло благосостояние специалистов в области информационных технологий (поневоле поверишь в сказку о пришествии к нам постиндустриальной эпохи). Многие из этих тружеников не испытывают никакого денежного дискомфорта, находясь вне резервуаров административного ресурса, ежедневно работая в удобное для себя время над ростом своей уникальности. А уж если уникальности удается удачно «свалить за бугор»…
Вот и приходится преподавателю в разные времена носить с собой на занятия очень много «лишних» знаний в расчете и тайной надежде на встречу с пытливым обучаемым. Практика показывает, что излишество это может порой доходить до 70 % от общей суммы необходимых преподавателю знаний и все равно нельзя останавливаться. Все это надо непрерывно обновлять, а это и есть запас профессиональной прочности. Вот поэтому и надо отдавать себе отчет, господа-товарищи военноначальствующие, что работой «препода» способен заниматься далеко не каждый. И учитывать это при расстановке кадров в интересах хоть какого-то роста так называемой боеготовности. Пока же учет интеллекта нередко производится следующим образом:
— Зачем вам понадобился здесь шлагбаум? Вы все умничаете? Поставили бы на дороге толкового майора и дело с концом. Вон он идет, толковый этот, недавно из академии к нам прибыл. Вот и поставьте его вместо шлагбаума. Пусть вначале проявит себя, а потом уже кичится своим академическим образованием.
А насчет «Работаю дома», — нормальный «препод» там действительно работает. И дома, и в библиотеке, и везде, где есть возможность присосаться к нужному информационному ресурсу. Только это очень уж специфичная работа и одних познаний в арифметике, пусть даже очень хороших познаний, может оказаться недостаточно.
Парад праздников
Как много в жизни военной случается праздников! А все потому, что праздники военного абсолютно не совпадают с официальными государственными праздниками, придуманными официальными лицами для гражданского населения. А поскольку праздников для гражданского населения придумано не так много, все оставшиеся дни в году — это праздничные дни, предназначенные исключительно для военных.
Причины подобной инверсии состоят в следующем. Подготовка военного к официальному празднику гражданского населения начинается загодя. Его учат правильно стоять в оцеплении, обеспечивая упорядоченное шествие граждан. Поза фигуры его должна демонстрировать мощь наших вооруженных сил, но при этом в ней, в позе, ни в коем случае не должно просматриваться и тени какой-либо агрессии. Идет процесс обогащения примитивного лексикона военного такими словами, которые позволяют ему быть правильно понятым гражданским населением, доступным военному для общения только по праздникам. Военного долго учат быстро находить нужного цвета флажок и таким образом позиционировать его, чтобы радостному взгляду гражданского населения, взирающего на трибуну явилась вдруг какая-нибудь картинка (дань моде, порожденной московской олимпиадой). Веселых картинок запланировано много и флажков у военного много и еще ему надо помнить все команды и уметь привязывать их смысловую часть к конкретным физическим действиям на уровне рефлексов (как в опытах профессора Павлова — если красная лампочка зажглась, то в руке у военного должен появиться зеленый флажок. И наоборот. Дабы не было в жизни военного никакого упрощенчества и примитивизма). А чего ему еще делать-то? Военному-то? Он ведь и предназначен для того, чтобы всю жизнь пытаться что-то правильное сделать по неправильно отданной команде. Сегодня, положим, нужный флажок доставать, а уже завтра наносить прицельные ракетно-бомбовые удары по мировому империализму. Это для военного задачи приблизительно одинакового уровня сложности. А еще, к примеру, военноначальствующие могут на время праздников быстренько переделать военного в некоего праздничного спортсмена. Праздничный спортсмен — это такой рослый, плечистый и жизнеутверждающий идиот. В канун праздника военному в срочном порядке выдают синее советское спортивное трико с отвисающими коленками, шапочку, издалека похожую на спортивную, резиновые тапочки (типа — кеды) и большущих размеров флаг. Тщательно облачившись во все выданное и взяв в свои крепкие руки флаг, военный изображает на морде своего лица предельно счастливую улыбку. Всем своим видом, в составе группы, таких же как и он жизнерадостных идиотов, военный должен символизировать счастливую судьбу, выпавшую на долю советской молодежи и нарастающую мощь советского спорта. Ну и, естественно, всякая символизация, если она желает выглядеть достоверно, требует от военного тщательной подготовки в длительное время. И военный все это отдает. А куда деваться, если требует? И все в ущерб своему обучению «тому, что необходимо…». И за бесплатно все. Справедливости ради надо отметить, что когда действо это заканчивалось, праздничные спортсмены, и без того одаренные рукоплесканиями партийно-хозяйственных элиты города, непременно награждались: в собственность им доставались резиновые тапочки с коленчатым трико. Партийно-хозяйственноой элите ведь ничего не было жалко для этих молодых удальцов. В счет будущих поколений военных клоунов отбирается только флаг и уже приобретшая вполне спортивный вид шапочка. Но если шапочка все же приобретает совсем уже непрезентабельный вид и сильно воняла потом, специально выделенный для ее экспроприации эксперт, может милостиво эту шапочку клоуну даже и оставить: «Носи, военный! Нам на оборону ничего ведь не жалко!»
Вот и съеживается душой военный перед праздниками в ожидании очередной, затеянной против него пакости. И она приходит! Если не извне, так изнутри — это уж неизбежно. Ближе к празднику военноначальствующих начинает ломать в лихорадочной истоме:
— Неужели нет разнарядки на спортсменов?
— Ох, нет!
— Может тогда сами чего-нибудь замутим? Ну, к примеру, где-нибудь какое оцепление выставим?
— Надо бы, да боюсь, не поймут.
— Может хоть на базу куда маханем?
— Да ты что? Там же хоть и всегда пьяные, но вполне нормальные советские люди — у них праздники с выходными совпадают.
— Ладно, придумаем что-нибудь у себя внутри.
И надо сказать «придумки» эти разнообразием не отличались. Если еще точнее — разнообразия не было и в помине. А откуда ему взяться? Армия — это заповедник однообразия. Никакой мимикрии. Есть даже труды философствующих военных, воспевающих красоту однообразия. В рассматриваемом случае эстетическая категория красоты однообразия включала в себя подъем на час позже обычного при полном отсутствии физической зарядки, два яйца на завтрак, построение в парадной форме на плацу, вынос знамени, оркестр, барабаны, поздравления из уст начальственных, восторженные крики «У-рр-а» и многочисленные конкурсы. Конкурс на наилучшее прохождение строевым маршем в глубоком молчании. Конкурс на наилучшее прохождение строевым маршем с громким пением первой песни. Конкурс на наилучшее прохождение строевым маршем с еще более громким пением второй песни. И так далее до предтечи обеда. Предтеча обеда заполняется шоу подсчета балов и очков военноначальствующими арбитрами. За ними было забавно наблюдать еще во время маршей и хорового пения. Они по очереди скатывались с трибуны при прохождении «своего» строя, отчаянно жестикулировали, что-то взволнованно кричали, пританцовывая вдоль колоны равнодушно-тупо марширующих военных. Цирк! Вот и сейчас военноначальствующие так же эмоционально делят баллы, размахивая руками и дергая головами в своем «узком круге ограниченных людей», толпившемся на трибуне. И были военноначальствующие действительно искренними в своих переживаниях. У здравомыслящей части военных подобная эмоциональность всегда вызывала удивление, ну еще понятно когда эта какая-то суперпроверка, от результатов которой зависит судьба отдельно взятого военноначальствующего. Тут-то что? Обычные, садо-мазохические праздничные мероприятия для военных, которые завтра всеми будут забыты и ни в какой отчетности никогда не всплывут.
— «Нет, это какие-то клинические случаи, думали про себя здравомыслящие военные (были тогда и такие, но по мере продвижения их по служебной лестнице, ряды их очень резко редели), наблюдая абсолютно счастливую физиономию лица пятидесятилетнего полковника, подразделение которого набрало на два балла больше чем другие — может быть, мы, конечно, чего-то не понимаем, молодые ведь еще… Ну а когда постареем и поймем, наверное, тогда уже и надобно будет в клинику собираться».
Слава Богу, что впоследствии хотя бы некоторые из когда-то здравомыслящих военных так и не прониклись этими нечаянными радостями бесноватых военноначальствующих. Не стали им близки эти радости. А потому и в клинику эти многие не попали. Но некоторые все же прониклись радостями и попали в соответствующие приобретенным заболеваниям клинники. Ну что ж, это еще раз доказывает, что случаи эти были сугубо медицинскими. С точки зрения технического рационализма их было никак не объяснить. Но наблюдать и лечить эти болезни нужно обязательно. Если не лечиться, то в периоды сезонных обострений в голове военноначальствующего может произойти подмена понятий и сбой в системе целеопределения. Военные очень часто наблюдали, например, когда какой-нибудь военноначальствующий в период весеннего обострения вдруг начинает убеждать и себя, и других, что доселе главные задачи, стоящие перед коллективом стали вдруг второстепенными, а второстепенные в одночасье превратились в главные.
Так, уже в почти в самом конце своей военной службы, Сергею пришлось стать свидетелем следующих событий. Проходило обычное собрание одной из кафедр в одной из военных академий. Начальник, отчитав какое-то очередное заунывное послание кафедре, перешел к вопросу о предстоящем весеннем кроссе и задачах кафедры, неразрывно связанных с таким эпохальным, особенно для профессорско-преподавательского состава, мероприятием. Чувствовалось, что начальником была проделана серьезная многодневная информационно-аналитическая работа: задачи ставились индивидуально из расчета того, что в итоге кафедра, наконец-то, должна занять третью строчку в общеакадемическом рейтинге спортивных достижений. Дошла очередь и до пожилого (по военным меркам) профессора, лауреата всевозможных премий и очень уважаемого в научных кругах человека:
— Григорий Степанович, кафедре нужно, что бы вы завтра на кроссе уложились в требуемый норматив.
— Позвольте, я только после болезни и у меня есть официальное освобождение от этого мероприятия.
— Григорий Степанович, это нужно кафедре.
— Какой такой кафедре, позвольте спросить? Вот, к примеру, Сергей Борисович, вам нужно чтобы я завтра усираясь и разбрасывая сопли по трассе бежал навстречу своему инфаркту. Не нужно? Я так и думал. А вам, Валерий Остоевич? Тоже не нужно? (Далее по списку кафедры). Так какой же кафедре это нужно, позвольте спросить?
Но все же дожал его бесноватый начальник. Побежал профессор. Догнал-таки свой инфаркт. Слава Богу, выжил и возобновил полезную свою научно-педагогическую деятельность. Но в результате — в течение года безмолвствовало целое научное направление, пришлось полностью менять расписание занятий, адьюнктам менять научных руководителей, выпускникам — дипломных. Но поскольку профессор выполнил свое основное предназначение — до финиша все же дотянул и в норматив даже уложился, кафедра переместилась с пятого места аж на самое что ни на есть четвертое. А почему не на вожделенное призовое-третье? Да потому что начальник забыл вписать самого себя в протокол. По вполне уважительной причине. По причине весеннего обострения. Вот так, один, которому этот рейтинг как капусте курага, добросовестно упирается не жалея живота своего, а другой, которому по причине обострения высокое место в спортивном рейтинге стало просто жизненно необходимо, так же просто чего-то там забыл и цена профессорского инфаркта оказалось резко заниженной. Военноначальствующему и бежать-то никуда не надо было — впиши себя в протокол и гуляй себе с умным видом в районе старта. Услужливые люди в среде военных ведь всегда найдутся. Найдутся, подсуетятся и с готовностью заполнят соответствующие графы спортивной ведомости рекордными достижениями лиц военноначальствующих. А он, военноначальствующий забыл, видите ли, даже записаться в этот особый список. Понятное дело. Обострение, однако. И получилось, что не было его вообще на кроссе, хотя его многие видели: ходил в районе старта, с некоторыми даже за руку здоровался, приветливо улыбался и заливисто, озорно так смеялся. А раз не было, значит уклонился. А раз уклонился — баллы сняли, вернее, их просто не прибавили. Вот поэтому-то и только четвертое. Очень сильно переживал это забывчивый в обострении военноначальствующий. И получил-таки в переживаниях свой первый инфаркт! А поскольку никакими больше достоинствами, кроме обострений военноначальствующий этот по сути дела не обладал, то и уволили его срочно на пенсию по состоянию здоровья. И остался он вообще без какой-либо должности. Потому как на «гражданке» тоже, конечно же, есть начальствующие люди с обострениями, но встречаются они гораздо реже, нежели чем в военной среде. Поэтому-то уволенный военноначальствующий не выдержал дальнейшей конкуренции и остался не у дел. А оставшись не у дел, немедленно спился. Превратился в хронического алкоголика. Вот ведь до чего может довести следование всяческим обострениям. Вот что значит сложить лапки и не бороться. А другой начальник кафедры, которая уже десятый год пребывала на десятом спортивном месте, очень даже распрекрасно себя чувствовал. Потому как, не подвержен он был никаким обострениям. Ну, конечно, раз в год предпринимались попытки его за этот самый рейтинг укорить на каком-нибудь высоком совещании. И ровно раз в год он, разводя руками, говорил одну и ту же фразу:
— Ну не спортивная у меня кафедра, одни хлюпики собрались яйцеголовые. Заморыши. Только наука их интересует. Никак не приучу их круги по «сосновке» наматывать.
Но это он так, что называется, только для отвода глаз. А хлюпики и заморыши у него были ого-го. Вполне здоровыми и подвижными были эти яйцеголовые. И учебный процесс налажено у них струился, а кандидатов с докторами кафедра «выпекала», как блины. Поэтому и не поминали этого начальника лихом никогда боле, только раз в год «ставили на вид» и «настойчиво рекомендовали». Но и то больше для вида. На какой-нибудь результат никто из «ставящих» и «рекомендующих» уже давно не надеялся.
Ну да ладно, вернемся к нашему развеселому военному празднику. Особенность праздничного обеда военных состояла в добавлении к традиционному первому блюду с плавающими по поверхности ржавыми кругами комбижира и кусковому варианту слипшейся перловки с пережаренным куском старого сала, составляющими блюдо № 2, какого-нибудь экзотического для северо-западного региона фрукта-десерта. По одному — на нос. Например, каждому носу полагалось по сморщенному в тоске своей яблоку. Тоска напала на яблоко из-за длительного срока хранения. Ведь летом, когда яблочко было свежим и румяным, никаких праздников не было и в помине. А к Великому октябрю-ноябрю яблочко уже успело порядком пригорюнится на отстойной овощебазе какого-нибудь забытого всеми военного округа. И поскольку процесс в тоске увядания принял уже ярко выраженный характер с угрозой мгновенного перехода в фазу наглого гниения, возникла вдруг острая необходимость наградить этим фруктом военного. Но нельзя же просто так награждать! Награждать военных можно ведь только по случаю какого-нибудь праздника. Поэтому надо еще подождать. Выдержать паузу перед награждением. А наградив военного можно будет уже с облегчением отчитаться. Прямо так и написать в отчете: «В связи с надвигающимся праздником Великого октября-ноября в в/ч ххххх отправлено три тонны яблок нового урожая согласно нормам обеспечения пищевым довольствием военных в праздничные дни». И неважно, что во время «выдерживания паузы» треть отправленного уже сгнило. Кто там будет считать? Скажите спасибо, что мы вообще что-то прислали вам. Хоть чем-то наградили мы вас. От других-то вообще ничего не дождешься.
Иногда неожиданные пищевые подарки случались и в периоды официальной повседневности, как мы уже отметили, являющейся праздником для военных. Как-то с настораживающим постоянством на столах стала вдруг появляться настоящая баранина со специфическим своим запахом и быстро остывающим жиром. Был у этой баранины один недостаток, все попытки прожевать ее до того состояния, когда становится возможным счастливый миг ее падения на дно организма, заканчивались безнадежным выплевыванием каучукообразной массы обратно в тарелку (и это при наличии полного комплекта еще акульих зубов). Но ведь суррогаты запаха и вкуса во время пережевывания, безусловно, присутствовали!
Секрет такой невиданной доселе щедрости открылся военным в первом же после наступления чуда наряде по столовой. На темной бараньей туше, доставленной группой военных из холодильника в мясной цех, стоял штамп, свидетельствующий о забитии несчастного животного в Новой Зеландии в 1951 году от рождества Христова. То есть ровно за десять лет до рождения большинства из присутствовавших военных. И, наверняка, в момент своего умерщвления было это животное уже далеко не молодо, спряталось где-нибудь в хлеву в надежде тихо вспомнить события минувшей жизни и спокойненько так самой по себе тихо издохнуть. Не тут то было! Нашел таки старушку злобный новозеландский скотник и забил в неистовом капиталистическом порыве получения прибыли любой ценой. А потом темнеющую тушу купило наше заботливое государство, поставило на нее синюю печать и бережно поместило ее в стратегические свои запасы — будет таперича чем полакомиться в тяжкую годину ядерной зимы.
Но наступает момент, когда сроки хранения стратегических запасов начинают превышать все возможные неразумные и невозможные разумные пределы. Надо что-то срочно предпринимать. Да и новозеландские фермеры начинают проявляют беспокойство — мол, некуда им стало ветеранов овечих своих отар девать, покупайте, мол, по дешевке. Да мы давно уже готовы прикупить у вас этих старичков, но куда же девать старые запасы? Неужели выбрасывать? Ведь они еще даже не начали разлагаться! Вернее разлагаться начали уже давно, но ведь еще даже не смердят как следует. Ща-а-з, выбрасывать! Вы что забыли?! У нас же есть военные! Их ведь тоже кормить чем-то надо…
Ну вот, праздничный обед удачно завершен. Теперь у военного есть уставные сорок минут, в течение которых его не имеют права существенно беспокоить. А через сорок минут наступает радостное действо всеучилищного спортивного праздника, посвященного празднику официальному, то бишь, государственному. Во время проведения этого праздника военные непрерывно бегают и прыгают, равномерно распределившись по всей территории военно-учебного заведения. Иногда так разойдутся, что собственной территории уже начинает не хватать и спортивное действо распространяется на окрестные парки и скверы. Там у военных появляются зрители, причем не всегда доброжелательные. И недоброжелательных вполне можно понять. К примеру, представьте себе такую картину — прогуливается молодая мамаша по тихой аллейке Таврического сада с малолетним своим чадом, а тут навстречу из-за поворота вываливается в несокрушимом беге, грохочущая тяжелыми сапогами толпа потных военных с перекошенными борьбой суровыми лицами. Мамаша в испуге австралийского кенгуру отпрыгивает в кусты, попутно подцепив свое чадо. Военные продолжают, спортивно празднуя приближаться к финишу. Силы военных на исходе. Военные глубоко сожалеют о том, что не умерли в детстве от кори. Приближение финиша катастрофически замедляются. Военные уже глубоко сожалеют о самом факте своего рождения. Сердца военных замирают и готовятся к остановке. Вместо дыхания из груди военных вырываются предсмертные всхлипы. За финишной чертой издевательским конканом гремит оркестр. Военные глубоко ненавидят оркестр, конкан и всю Францию. Ненависть помогает им пережить последние метры дистанции. Финиш. Медленно восстанавливается дыхание. Появляется надежда на лучшее. Лица военных постепенно становятся похожими на человеческие, но мамаша с ребенком еще не рискуют покинуть спасительные кусты. Наконец, чадо, преодолевая свой кратковременный, но всеж-таки глубокий испуг выглядывает из густой растительности и с любопытством обозревает акваторию парка, наводненную праздничными военными. По своему осмыслив происходящее, юное дарование вдруг изрекает: «Мам, смотли-ка сольдатов седня больсе, чем людей!»
Кульминация праздника заполняется выполнением особого, судьбоносного для всех военных упражнения на перекладине. Упражнение носило название, в котором раскрывались одновременно как требуемое от военного действие («подъем»), так и способ выполнения действия («переворотом»). Подъем переворотом был любимым упражнением всех военноначальствующих от мала до велика. За большое количество подъемов, выполненных переворотом, можно было выторговать у какого-нибудь военноначальствующего, в зависимости от его ранга, от одного увольнения до семи суток, добавляемых к отпуску. Поднаторев в спортивной гимнастике, Серега немедленно воспользовался необьяснимой начальственной страстью к столь интеллектуальному упражнению, состоявшему из двух этапов — подтягиванию (подбородок выше перекладины) и забрасыванию задницы за перекладину (приблизительно в то место, где только что была голова), символизирующее, собственно, переворот. В общем, словесное описание этого интеллектуального упражнения напоминало команду «Кругом!» в современной украинской армии: «Там дэ було рыло, нэхай будэ пердило! Круть-верть!»
Смех-смехом, а как-то, выполнив к 110-ой годовщине самого величайшего вождя пролетариата аналогичное количество и подъемов и переворотов, Серега был весьма ощутимо награжден продлением на несколько суток вожделенного для всех военных краткосрочного отпуска с выездом на малую родину.
— Вот ведь как! — думал он с удивлением. — То, что в стойку на этой же перекладине вымахиваю и большие обороты кручу, это — так, для кратковременных аплодисментов отдельных, близких к военно-спортивным кругам военноначальствующих, но не более того. Никаких наград и поздравлений. А вот много-много одних и тех же тупых подъемов переворотами это у них в цене. Этому всегда они радуются. Ну, что же, как говорится: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы нам на пользу.
Все, наконец-то, праздник завершается. Обессиленные военные толпятся в комнатах для умывания. В честь праздника из городской системы водоснабжения военным в дополнение к утреннему яйцу и обеденному фрукту-диссертному, выдавливается лимитированное количество горячей воды. Странное получалось провозглашаемое в те незабвенные времена единение армии и народа. Гражданское, в среднем меньше потеющее население, имело круглосуточный ежесекундный доступ к горячей воде, будь это дома или в кузнице коммунистического труда (исключение составлял какой-либо летний месяц, служивший данью некой национальной традиции, которой продолжают следовать и поныне). А военному, не выполняющему (в данный момент времени) по каким-либо причинам боевую задачу в полевых условиях, но ведущему достаточно подвижный и психологически напряженный образ жизни в одном ареале с пресловутым гражданским населением, милостиво позволяется побрызгаться теплой водичкой исключительно в выходные и праздничные дни. И то, только из под расположенного почти у пола крана — душевые кабины в зонах компактного проживания военных были тогда строго запрещены. Душевые кабины были атрибутами западного образа жизни и могли сильно пошатнуть идеологическую устойчивость военных. Вот поэтому их и не было. Отстойных этих кабинок. И военные, благодаря этому, идеологически никогда не раскачивались. Они лишь иногда тихонько колебались, но всегда только вместе с линией партии.
Наконец, слегка обмытые, валящиеся с ног военные расползаются по кубрикам (неизвестно как прилипший к суше морской термин) и сидят на табуретках в ожидании праздничного ужина, ничем впрочем не отличающимся от ужина повседневности. Почему военный в изнеможении не валится на пружинящую койку, а сидит, тупо хлопая воспаленными веками, на неудобной деревянной табуретке? Нельзя, на койку военный может просочиться только по команде: «Приготовится к отбою». Закон такой. Команда последует через долгих три часа. Только не подумайте, что при поступлении команды «Отбой» военному действительно что-то отбивают. Это команда является сигналом военному о том, что пора отбить сознание от жаждущего отдыха бренного тела, и выпустить его погулять по ночным крышам со строгим указанием о немедленном возвращении при поступлении такой долгожданной для всех военных команды, как команда «Подъем». Бывали случаи зацепов сознаний отдельных военных за какие-либо препятствия при возращении. Таких военных при подъеме всегда отличало бессвязное бормотание, бессмысленные невпопад перемещения и судорожная жестикуляция. При этом внешняя оценка состояния таких военных характеризовалась одной фразой — поднять-то их подняли, а вот разбудить почему-то забыли. Но все заканчивалось, в большинстве случаев, благополучно: слегка поцарапанное ржавой кровлей сознание, наконец, настигало марширующую куда-то физическую оболочку неразбуженного военного, упруго втискивалось в нее и действия «зомби» вновь приобретали оттенок осмысленности. А военному для повседневной деятельности ведь больше ничего и не нужно. Военному всегда достаточно было и слабого оттенка.
О радости пробуждения пока не хочется даже думать. Как хорошо, что до первой утренней, радостно поднимающей и жизнеутверждающей команды еще целая вечность крепкого бессознательного сна. Ну что же, праздник, наконец, завершен и, по-видимому, в очередной раз удался. По крайней мере, военноначальствующие довольны. Потирают они попеременно ладошки, в канцеляриях своих сидючи: «Как мы их, а? Ни одна сволочь об увольнении даже не заикнулась». В общем, все как в старом анекдоте, в котором военноначальствующий дает военному лом и говорит: «Вот, товарищ военный, вам лом. Идите и подметите плац». «Так, может лучше веником? — неуверенно спрашивает военный. — Веником-то, поудобнее, немного будет». На что военноначальствующий грубо отвечает военному: «Мне глубоко наплевать на то, военный, как тебе будет удобно. Для меня главное это то, чтобы ты скорее зае…ся! Устал, в смысле».
Да, воистину права солдатская поговорка повествующая, о том, что для военного праздник — это что-то вроде, как для лошади свадьба — голова в цветах, а задница в мыле.
Праздник парада
Военные традиции бывают очень сильны. Хорошо когда сильны святые традиции, ну, к примеру, традиции воздания почестей памяти павших в боях за Родину. Но есть удивительно живучие в своем идиотизме традиции, одна из них — проведение военных парадов в том виде, в котором они до сих пор проводятся. И, к сожалению, парад в Великий день Победы не является исключением. Не туда мы деньги тратим. Надо бы сэкономить нам на этих бессмысленных парадах и глядишь хватило бы денежек, чтобы запустить, наконец, куда надо эту отстойную ракету типа «Булава». А то ведь сколько уже пытаемся, на смех всему миру, и ничего до сих пор путного не получается. Военные с промышленностью уже и так и сяк, поначалу вообще никак не удавалось ее запустить. Что делать? А давайте Президента нашего на очередную попытку пригласим, он у нас удачливый! Может полетит все же, эта сволочь, в высочайшем-то присутствии? Может испугается все же, зараза такая? Пригласить-то пригласили, но ведь чуть не убили своего Верховного Главнокомандующего эти военные! Слава Богу, все тогда обошлось. А военные тут же придумали сказочку о том, что вовсе не хотели и пускать-то они ничего. Оказывается, это был всего-то-навсего условный пуск???!!! Что это такое в армии никто не знает. Что такое условный обед или условное денежное содержание это всем военным давно знакомо, а вот пуск? Впоследствии, все же «Булаву» эту куда-то запустили, но опять же не из подводного положения как планировалось. Откуда это известно? Да ведь по телевизору же показали пуск с момента включения маршевых двигателей после минометного старта! Поверхность океана при этом совершенно случайно в объектив не попала. А раз случайно не попала, значит лодка неслучайно перед пуском всплыла. Все ведь очень просто. Иначе обязательно бы показали бурно вспененную морскую поверхность. Да, ладно, суть ведь не в этом. С поверхности так с поверхности. Но ведь через раз летает-то «Булава»-то эта. И всякий раз не туда куда ее запускают. Так и норовит она улизнуть с заданной для нее траектории. Военные ее, бывалыча, ждут-ждут на Камчатке, уже все глаза проглядели в свои бинокли, а она, негодница, все почему-то не прилетает. А значит уже залетела она куда-то еще. Где никто ее не ждал и не таращил в небо свои слезящиеся от нетерпения глаза. Больно уж своенравная она какая-то получилась. Казалось бы, давно уже миновала заря ракетостроения — время проб, ошибок, обилия неудачных стартов. Ан, нет. Похоже, заря наступила снова. А может шпионы похитили конструкторскую документацию на все наши предыдущие твердотопливные ракеты? Или документация эта сгорела во время пожара, как кинопленки с записями высадки американских астронавтов на Луну? Может наши конструкторы вновь создают все с нуля? В общем, много тут разных вопросов на которые пока нет вразумительных ответов. А может не надо ломать себе голову по поводу этих пусков? Оставить эту «Булаву» исключительно для парадов? И таскать ее туда-сюда по Красной площади во время праздников? Не пропадать же добру, в конце-то концов.
Конечно, никто же ничего не говорит — пуски ракет это сложное и опасное дело, а вот лихо отстучать сапогами-берцами по брусчатке, равняя сомкнутые ряды — это мы при любой ситуации в стране «смогем» запросто. «Смогем» то «смогем», но вот какой же ценой? И как на самом деле выглядит это «запросто»? Обывателю (а по совместительству еще и налогоплательщику), наблюдающему за сей торжественной церемонией, и в голову не приходит — во что обходится казне государевой (пополняемой, в том числе и за счет обывателя-наблюдателя) это абсолютно бесполезное, глупое и затратное мероприятие. Тем, кто всю эту вредную для страны показуху устраивает все ведь в обратном свете, повидимому, представляется. По крайней мере, очень хотелось бы в это поверить. Они-то там наверху думают, наверное, что парад это такая абсолютно не затратная и даже очень своеобразная форма отчетности перед налогоплательщиками. Как бы не так! Конечно, откуда там наверху могут знать всю подноготную этих дурацких парадов. Подлинный идиотизм этого действа пока недоступен для понимания лица, эти парады принимающего. А откуда оно может наступить это понимание? Вот представьте себе, сидел человек долгое время в большом своем кабинете и руководил мебельной фабрикой. Наверное, хорошо руководил. Наверное, именно по этому его вдруг заметило руководство страны и сразу поставило «рулить» министерством обороны. А какая собственно разница? Что мебель, что военные? Исходный материал-то один. Есть, конечно же, определенные нюансы, но это давно уже никого не интересует. Главное — это ведь знать общие принципы менеджмента. А толковые менеджеры нужны везде и в состоянии сделать успешным любое порученное им дело. Современная действительность постоянно подтверждает это. Действительность даже не так давно родила анекдот про великого менеджера всех времен и народов, знаменитого нашего приватизатора всея Руси — Чубайса (Кстати, а может это он украл секретные чертежи твердотопливных наших ракет? А что? Совершенно недавно в печать просочились сведения о том, что в состав возглавляемой им комиссии по приватизации всея Руси входили два действующих сотрудника ЦРУ!!!). Согласно анекдоту Чубайс молча садится утром в свою машину и на вопрос водителя: «Куда везти?», ничтоже сумняшись, отвечает: «Какая разница, я ведь везде нужен». Существует еще очень много примеров правильности такого подхода. Так у нас до недавнего времени крупнейшим в мире отечественным оператором сотовой связи руководил врач-ортопед, с отличием закончивший когда-то курсы менеджеров. И надо сказать, неплохо так руководил он этой абсолютно незнакомой для себя отраслью. Повысил он, говорят, даже капитализацию компании. И даже в разы повысил он ее. А это еще раз подчеркивает правильность непреложной капиталистической мысли о безусловной вредности знаний своей предметной области (объекта управления) для менеджеров верхнего (как-то, язык не поворачивается назвать это звено высшим) звена. И это давно уже ни у кого не вызывает никаких абсолютно сомнений. И все же… По поводу парадов. Давайте-ка рассмотрим этот вопрос немножечко поподробней.
Парад издревле рассматривался, как самая простая форма демонстрации боевой мощи вооруженных сил какого-либо племени, этноса или государства. Вот какую мощь имеет племя, этнос или государство, такую и демонстрирует, в устрашение соседям и для успокоения собственных соплеменников, соэтноситов или сограждан. С парадом племен и этносов более или менее все понятно. Парады у них проходят, чаще всего, в виде воинственно-устрашающих танцев вокруг костра. Перед началом парада на тела его участников наносится кроваво-красная боевая раскраска. На головы участников одеваются чучела голов злобно оскаленных хищников. Во время проведения парада его участники танцуют, потрясая режущим и колющим оружием, демонстрируют боевые выпады, войдя в экстаз они дико завывают, непрерывно испускают они воинственные крики и другие громкие звуки. На их мускулистых, бронзовых и покрытых рисунками злобных духов телах дрожат воинственно-багровые блики высоченного костра. Жуть! Враги наблюдают все это действо, выглядывая из далеко расположенных от парада кустов и нервно дрожат от нарастающего страха: «Н-н-н-ет, мы с этими уродами во-во-евать н-не бу-бу-д-дем. З-з-замочат ведь и-рр-ро-ды и не-с-с-с-просят как наш-ше п-п-ле-мм-мя называл-л-лось. Н-н-н-а-д-до держаться от них подальше…». И враги парадников немедленно исчезают из данной местности, оставляя неосвоенные ресурсы флоры и фауны на милость танцующих у костра. Вот вам, пожалуйста — вполне конкретная выгода от проведенного парада, при минимальных на него затратах.
А какую цель преследуют наши военные, громко топая ногами по брусчаткам и асфальтовым площадям? Чем наш современный парад отличается от парадов петровских времен? Только тем, что мушкеты стали немного посовершенней? Или топать стали громче? А как же техника? — спросит въедливый читатель. В этом то все и дело. На современном параде и должна демонстрироваться только-то управляемая минимальным количеством людей боевая техника. А в канун праздника или утром праздничного дня произвести пуски одной-двух баллистических ракет по специально оборудованным полигонам. Чуть-чуть потратиться на оборудование полигона, превратив камчатские болота в макет какого-нибудь американского города. Например, создать на полигоне точную копию города Вашингтон с Капитолийским холмом и торчащим из него Белым домом. Немного придется потратиться, конечно же, на подобное макетирование. А вот особых затрат на пуски не предвидится. Отдельные ракеты-то, они ведь все равно в течение определенного периода должны быть отстреляны с целью подтверждения надежностных характеристик всей поставленной партии. Они и отстреливаются. Но отстреливаются почему-то втихаря. Предупреждается об отстреле только узкий круг компетентных организаций, дается в особой прессе маленькая заметочка о том, что в такой-то период всем корабликам в такие-то райончики Тихого океана лучше бы не заходить. Мало ли что. Вдруг все же долетит? А затем тихонько так берется и производится запуск. Нет, на старте-то конечно все ревет и факелит реактивными струями, но в мире ничего не слышно. А почему так скромно-то? Почему гордо не объявить всему миру о предстоящем пуске в широкой печати? Пуск приурочить к какому-нибудь признаваемому большинством членов мирового сообщества празднику, например, ко дню Победы. И сделать пуск ракеты стратегического назначения неотъемлемой частью военного парада на Красной площади. Сделать пуск и показать по телевидению всему миру кадры с разделением боевых блоков (без ядерной начинки, разумеется) в районе нанесения удара и развороченный вдоль и поперек макет города Вашингтона. И этим действом, как бы немо спросить у всего мира: «Вы представляете, что могло бы быть с этой холмистой местностью, если бы мы к нашим ракетам сегодня перед стартом настоящие «ядреные» головки бы прицепили? Ну, к примеру, перепутали бы что-то спьяну? Вы же нас самыми главными на земле алкоголиками считаете? Вот и представьте тогда, что бы тут было, если бы мы вам взяли и тупо так подыграли. Запустили бы ракеты с «ядреными» головками, да не по учебному плану, а по боевому. А потом сокрушенно, как бы с великого бодуна, потирали бы разом вспотевшие лбы пред глазами уцелевшей мировой общественности и недоуменно разводили бы руками: «Как? Неужели Америки уже нет? Очень мы сожалеем об этом… Кто бы мог подумать, что так просто и быстро для нее все произойдет. А как же их противоракетный щит? Где их хваленые космические „зонтики“? Впрочем, не важно… Мы этого не хотели… Случайно как-то получилось. Ну выпили вчера малость… Семен у нас майора получил… Не знаете Семена? Напрасно вы так о Семене-то… Легендарная он у нас личность… Он этого майора шесть лет ждал! Ну и как тут было не выпить? В общем, выпили… Ну, а когда уж выпили мы… («Ну и что? И мы не хуже многих… И мы тоже можем много выпивать…» (В. Высоцкий), тогда и произошли эти досадные «глюки» с нашей памятью. Забыли мы все как-то разом и головки, и полетные задания поменять… Покорно просим нас извинить… И на старуху, как говорится, бывает проруха».
Вот как могло бы быть на самом деле. Хорошо, что этого не произошло. Но, вот ракетно-ядерный парад провести обязательно надо. Провести и спросить: «Ну а теперь-то вы отдаете себе отчет, господа стародавние капиталисты, кого вы все время упрекаете в ущемлении демократических прав и свобод? Вот и не суйте свой склизкий нос в нашу суверенную демократию!» Думается после такого вопроса, заданного прямо в лицо дерзновенным буржуинам было бы гораздо легче подписывать с ними договора об экономическом и научно-техническом сотрудничестве! А как иначе-то? После такого вот парада! Вот тут бы выгода сразу же дала бы о себе знать. И покруче, пожалуй, была бы эта выгода, чем от парада проведенного туземцами у доисторического костра!
Но нет, у нас все почему-то делается втихаря. И налицо — упущенная выгода. А все почему? Да потому что нет никакой уверенности, что ракета эта взлетит, а если взлетит, то нет никакой уверенности, что произойдет включение маршевых движков, которые должны вытащить этот аппарат на заданную для него траекторию. А где уверенность в том, что разделение произойдет в заданной точке и блоки потом попадают согласно полетному заданию? Нет ее, уверенности этой. А значит может получится мировой конфуз. В прессе, к примеру, по всему миру раструбим мы: «Щ-а-а-з, как ба-а-бахнем!», а на камчатский полигон-макет вдруг никто не прилетит. И что тогда? Как будет тогда с выгодными контрактами? Поэтому пока все пуски — все «по-тихонькому», без лишнего, так сказать, «шуму и копоти». Потому как нет уверенности. Зато у руководителей всегда присутствует очень большая уверенность в том, что военным все же удастся как-то пройти не упав, а если совсем повезет, то еще и красивым таким строем пройти, равняя дружные свои ряды по широкой площади мимо усыпальницы ныне опального вождя.
Так что же мы этой топающей ходьбой, собственно, демонстрируем? И кому? Не так давно ведь стало всем известно, что боевая мощь современной армии все больше и больше определяется не оголтелыми военными тяжело марширующими по вспаханному полю со штыками наперевес под ураганным огнем на, окутанные колючей проволокой окопы противника, а сложными стреляющими механизмами, начиненными компьютерными мозгами и обученными, человеческими мозгами управляемыми. И чем больше этих хитрых механизмов будет хитрыми зигзагами ползать по полю боя и над ним летать, непрерывно и точно постреливая, изрыгая из своего бронированного чрева губительный для врага огонь, чем быстрее и обученей у этих механизмов будут электронные и живые мозги, тем и будет большей эта самая боевая мощь. Некоторые классики когда-то утверждали, что все воинские успехи определяются, в основном, состоянием воинского духа, находящихся на поле боя военных. И эти классики были правы, но правы только для своего времени. Для времени, когда пуля еще была законченной дурой, а штык был все еще бравым молодцом. Сейчас акценты несколько сместились и воинский дух потерял свое первостепенное значение. Нет, он, конечно же, обязательно должен у военного присутствовать, но от него, от этого воинского духа, очень мало, что зависит, когда военных, к примеру, банально уничтожают в чистом поле из установки типа «Град». В таких случаях, дух очень быстро отказывается понимать, разрываемое в считанные секунды на куски бренное тело военного и мгновенно покидает его.
Вот поэтому-то, если мы все же что-то пытаемся во время наших парадов продемонстрировать, то ни одного пешемарширующего на площади быть не должно. К великому удивлению иностранных наблюдателей по площади должна проползти новейшая боевая техника, имеющаяся у нас, как правило, в одном экземпляре. При этом ползти она должна не безвольно. Не должны, например, демонстрироваться ракетные комплексы при импотентном расположении на них ракет. В ходе своего продвижения по площади ракеты должны приводиться в стартовое положение и угрожающе крутить головками самонаведения. Жерла танковых пушек должны непрерывно искать трибуны иностранных военных атташе и вести по ним огонь холостыми снарядами. А в это время на громадном плазменном экране должны демонстрироваться кадры боевого применения комплексов ПВО и установок залпового огня. В этих кадрах должны подробнейшим образом смаковаться последствия применения этого оружия: пачками падающие с небес «Фантомы», «Стэлсы», «Миражи» и прочая нечисть. При этом кадры должны содержать массовое падение вражеской авиации на землю, густо усеянную бесчисленными трупами жертв применения нашего сухопутного оружия. Трупы жертв должны быть беспорядочно разбросаны ровным слоем по многочисленным следам разрушений дорог, мостов и небоскребов. Лица трупов должны показываться крупным планом. На лицах трупов должен застыть в прощальной маске неподдельный, нечеловеческий такой ужас. Вот это парад! Вот это мы понимаем! А потом, чтобы хоть как-то вывести из трусливого оцепенения представителей иностранных делегаций пусть погремит, наконец, оркестр веселым маршем и пусть он помарширует еще вдобавок. Пусть придаст он процессу демонстрации нашей военной мощи праздничный характер. Мол, не от злости мы все это придумали, а исключительно от нашей общенациональной доброты. И любим мы посмотреть на все эти добрые наши дела исключительно в праздники. («Майн, гот! Что же они смотрят по будням?»).
И заметьте, такой парад требует минимальных затрат. Потому как в нем задействовано минимальное количество военных: только неполные экипажи боевых машин и оркестр. Но оркестр это ведь органичная составная часть парада, он ведь не оторван от основной работы. Это его основная работа и есть. Но таких парадов почему-то не устраивают. Все время пытаются загнать на эти бездарные парады как можно больше воинского люду. Думают, наверное, что так им все дешевле обойдется. Давайте разберемся: так ли это? А для начала рассмотрим: кто они, эти браво марширующие участники нынешних парадов?
Да, кстати, кто же это такие — участники? Чем они должны и чем будут вынуждены долгое время заниматься? Начнем рассмотрение этого вопроса по порядку. Вот ответьте, пожалуйста, на такой вопрос: кто же составляет большинство парадно марширующих войск? Внимательный наблюдающий сразу ответит — курсанты военных училищ и слушатели военных академий. Если говорить о слушателях, то это та категория военных, которая не исполняет функциональных обязанностей, соответствующих офицерскому званию (при поступлении в академию военные сразу предупреждаются новым начальством в форме дружеского совета: «Настойчиво рекомендую вам забыть, какими вы, еще совсем недавно, были крутыми воинскими начальниками. Вы, теперь — рядовые офицеры»). Эта категория военных повышает уровень своего профессионально образования, а государство платит этой категории так, как будто она мужественно тащит службу в войсках. Т. е. платит вдвойне: за фактически невыполняемые должностные обязанности, соответствующие офицерскому званию, и за удовлетворение собственного любопытства. А чем же фактически занимаются эти слушатели во время подготовки к параду? Далее будет видно, что отнюдь не тем, за что им платят.
Менее затратной категорией обучаемых военных выглядит такая категория, как курсанты ВВУЗов. Потому как эта категория хоть как-то пытается сама себя обслужить. Хотя бы помет за собой все время стремится убрать и помыть за собой грязную посуду. Однако же и тут государство непрерывно надувает щеки и пытается сделать вид, что оно эту категорию как-то кормит (категория это «как-то» старается не есть), наряжает эту категорию в форму от модельера Зайцева и пусть худо-бедно, но все же пытается эту категорию чему-то научить. И на все эти попытки государство все равно тратит деньги. Пусть не такие большие, как требуются, но траты-то все равно ведь есть. А чем же фактически занимаются эти курсанты во время подготовки к параду? Далее будет видно, что отнюдь не тем, чтобы эти траты оправдывать. И происходит это вовсе не потому, что они какие-нибудь там бездельники. Отнюдь. Их принуждает к этому то же не рачительное государство.
Прежде чем приступить к рассмотрению особенностей подготовки военных к своим пеше-марширующим парадам совершим небольшой сравнительный экскурс в недавнюю нашу историю. Так, конечно же, все будет подольше, но все-таки станет гораздо всем понятней. Начнем с того, что с самого начала 90-х годов прошлого века государство решило вдруг очень сильно сэкономить на военных. Нельзя сказать, что до этого, злополучного для всей страны периода, военных купали в изобилии. Этого военным, как подвиду гомо сапиенс, может где-то в глубине души и хотелось, но понимание не реальности изобилия во время службы всегда у военных присутствовало. А реальным был комплекс гарантированных благ в виде отдельного жилья (может не сразу, может сразу, но недостаточно — в зависимости, в основном, от степени удаленности от столицы и областных центров), относительно достойного денежного содержания (денежное содержание выпускников военных ВУЗов и зарплата выпускников гражданских ВУЗов в среднем отличались на 100 руб., в пользу военных. Ни много, ни мало, а 100 советских рублей: это половина черно-белого телевизора) и возможность один раз в год воспользоваться полностью оплачиваемым отпуском (с оплатой стоимости дороги в оба конца самому военному и членам прилипшей к нему семьи, при этом время, проведенное в пути отпуском не считалось).
Вот и весь комплекс военных удовольствий. И его вполне хватало для того, чтобы так заинтересовать военного, чтобы он согласился терпеть различные тяготы и лишения военной службы: чуть ли не через день заступать и нести различные виды боевых дежурств, будучи спрятанным в глубокое подземелье с отвратительным температурно-влажестным режимом и существенными ограничениями в подаче воздуха, раз в два-три года перетаскивать нехитрый скарб свой из одного конца страны в другой и т. д. (перечень тягот и лишений военной службы настолько широк, разнообразен и специфичен для каждого места службы, что не может быть здесь представлен полностью. Работа над составлением списка может явиться ядром полноценного военно-научного исследования, посвященного истокам формирования военного маразма).
А на каких условиях служите вы, господа товарищи нынешние военные? В условиях катастрофического расслоения общества? Известно многим, что платят вам ныне явно недостаточно. Впрочем, смотря для чего недостаточно. Для того, чтобы как-то питаться — достаточно, образно говоря, достаточно на хлеб. Но военному иногда хочется еще и масла. За это самое масло военный по ночам что-то разгружает, что-то охраняет, днем с трудом доживает до вечера, чтобы отоспаться и следующую ночь опять решать проблему добывания масла, а днем имитировать выполнение служебных обязанностей. Вот такая у современного военного повседневная деятельность, полностью исключающая боевую подготовку. Напомню, что боевая подготовка — это тот вид деятельности, которым военные должны денно и нощно заниматься в мирное время. Военный может больше ничем не заниматься, кроме как боевой подготовкой и только тогда он будет иметь право называться военным. Если ряженный в военную форму не занимается боевой подготовкой, он может называться как угодно: грузчиком, носящим военную форму одежды, охранником ЧОП, переодетым в военную форму одежды, строителем дачных домиков, замаскированным под военного и т. д., но никак не военным. А может ее, подготовку эту, уже нет никакой возможности проводить? Старая техника развалилась, новая не поступает. Это ведь у нас просто происходит: техника выслужила свой установленный срок, отработала определенные ей при разработке часы, проехала свои километры, а тут один из самых высоковоенноначальствующих вдруг издает приказ о продлении сроков ее эксплуатации. А ей, технике, глубоко наплевать на высочайшие приказы этих старых маразматиков, она берет и банальнейшим образом выходит из строя, попадая в разряд нарушителя высочайших указаний И никто не вправе технику за эти нарушения попрекнуть, она ведь разрабатывалась, исходя из вполне конкретных требований по надежности и долговечности. Правда в силу своей военности имеет все равно она всегда небольшой запас, но все же не такой, какой требуют от нее порой застывшие в маразме высоковоенноначальствующие. Им высоким и застывшим все еще до сих пор хочется, чтобы было как в анекдоте:
— Петров, вы почему прекратили огонь.
— Так, ведь, патроны закончились.
— Но вы ведь, Петров, коммунист.
И пулемет застрочил снова.
Откровением для заинтересованного в укреплении обороноспособности страны части народа явилось интервью еще с одним из застывших в своем величии «кремлевских небожителей». Этот «небожитель» когда-то был самым главным из высоковоенноначальствующих, но любил всегда запросто поговорить с народом в лице журналистов. Иной раз, как с ребенком, говорил он с ним вкрадчивым своим голоском: «Здравствуй дружок! Садись поудобней. Я сейчас расскажу тебе сказочку…». Вот и во время этого интервью, в простой и доступной для интересующегося народа форме, пользуясь исключительно одними только арифметическими знаниями, объяснил «небожитель», что ему, народу то есть, это ведь только кажется, что великая наша страны купила в этом году для не менее великой своей армии только четыре боевых вертолета новейшей разработки (продав при этом десятки аналогичных машин очередному потенциальному другу). На самом же деле, объяснял высоковоенноначальствующий, ничтоже сумняшись, если учесть, что огневая мощь нового вертолета в два раза превосходит огневую мощь вертолета предыдущего поколения, то получается что закуплено не четыре, а целых восемь вертолетов! Во как! Хвала великому арифметическому уму этого продвинутого высоковоенноначальствующего!!!
Еще одним из позорнейших фактов современной военной действительности является отсутствие керосина в авиационных, наших военных частях, призванных защищать воздушные рубежи страны с недрами, нашприцованными природой нефтью, и, имеющей единственное в мире правительство, угнетенное самим фактом и обилием свалившихся на него нефтедолларов. И что же получаем мы в этих условиях? Вроде бы есть авиационный полк, но летает в этом полку три человека. В результате, по боевой эффективности вместо полка мы имеем звено, а по затратам — полк, за вычетом стоимости непоставляемого керосина. Особо затратным является такой полк потому, что военными-то он укомплектован, военные регулярно ходят на службу, дисциплинированно просиживают на ней, скучая от звонка до звонка, и получают за это свое пусть небольшое, но денежное вознаграждение. А летает всего три человека! А чем занимается остальной летный состав? Дергает за ручки в лучшем случае работающих тренажеров? Поговаривают уже и о том, что и курсантов военных авиационных училищ давно лишили радости прохождения курса «взлет-посадка». Говорят, что тоже давно уже крутят они штурвалы своих тренажеров, голосом воспроизводя рев турбин грозных боевых машин. А вот попробуйте сразу после упражнений даже на исправном тренажере автомобиля, взять так просто сесть за руль и выехать на оживленную городскую магистраль. Вам смешно? А вот на магистрали вам уже точно будет не до смеха. Но это ведь всего-навсего автомобиль! Он ведь по плоскости ездит! И как бы вы не тянули руль на себя, увеличивая еще при этом обороты двигателя своего железного коня, взлететь вам все равно не удастся. А если бы все же удалось? Представляете себе объемную городскую магистраль, при движении по которой все участники активно перестраиваются (мигая сигнальными огнями) не только слева направо и справа налево, а еще и сверху вниз и снизу вверх? И все это на скорости, в десять раз превышающей скорость автомобиля. Я думаю, что вы все это уже представили и накатила на вас уже соответствующая этой ситуации тихая такая грусть. И надо ведь еще учитывать, что в этом бешеном потоке, в большинстве своем, вас окружают мирные и вполне добропорядочные граждане, спешащие по своим неотложным делам. А теперь представьте себе, что добросовестно позанимавшись на тренажере боевого самолета, вы садитесь в кабину самолета боевого же и вам надо срочно взлететь, навязать кружащимся в воздухе и бомбящим вас самолетам противника воздушный бой, выиграть его и после этого благополучно приземлиться. Может, конечно же, у вас с дикого перепугу все и получиться. Хотелось бы в это верить и пожелать вам удачи. Но в одно поверить очень сложно. Это в вашу благополучную посадку после победы в воздушном бою. Этот элемент надо было бы вам, все ж-таки, отработать с инструктором. Загодя отработать. А вы не отработали. Давили вы загодя лишь на педали тренажеров. Вот и превратились в камикадзе. И факт вашего превращения подтверждает множество реальных авиапроишествий. Авиапроишествия эти возникали тогда, когда в недалеком своем прошлом летчики первого класса, которым впервые за два прошедших года милостиво разрешили поднять боевую машину в воздух, не могли впоследствии побороть в себе страх и совершить посадку. Раз за разом заходили они на посадку, целясь в подсвеченную букву «Т». В центрах управления полетами слышались их бодрые, скрывающие надвигающийся на пилотов предгибельный ужас, доклады: «Шасси, закрылки выпустил, зеленые — горят!» И вроде бы, еще чуть-чуть и сядет сейчас! Ан, нет! Вжик и на следующий круг! И так пока горючее не закончится. А тогда и выбор не велик. Какая теперь разница: стать безработным инвалидом после катапультирования или же стать им после неудачной посадки? Вот тогда-то страхи и отступали. Вот только в этих случаях бывшие летчики сажали, наконец, свои еще краснозвездные машины! И было этих авиапрошествий в современной истории наших доблестных ВВС предостаточно. Так это все ж-таки происходило с людьми хоть и потерявшими соответствующие навыки, но все же, с людьми опытными! А что следует ожидать от ежегодно поступающих в войска молодых летчиков, никогда ни на чем самостоятельно не летавших? Или же налетавших только треть, от необходимого для формирования требуемых навыков времени? Хочется пожелать спокойствия нашим воздушным рубежам! Хорошо, что хоть стратегическая авиация летать начала. Просто слезы наворачиваются, глядючи на пытающегося заправиться в воздухе нашего турбовинтового старичка Ту-95МС. Старичок долго и изо всех сил тянется, содрогаясь всем своим туловищем-фюзеляжем и стараясь достать такой вожделенный и питающий его шумные двигатели болтающийся в небе шланг. В его упорстве чувствуется старая школа летной подготовки. И вот, наконец, несмотря на всю каверзную непредсказуемость воздушных течений, старичок, отчаянно скрипя и болтаясь все же достигает поставленной цели и, через некоторое время, удовлетворившись отсосанной порцией горючего, расслабленно отваливается. Все наблюдающие этот процесс сразу облегченно вздыхают. Облегченно вздыхают и пилоты-шпионы натовской авиации, всегда с заинтересованным опасением наблюдающие за процессами совокупления-дозаправки наших грозных ядерных стратегических ракетоносцев. В начале совокупления они с обычной западной насмешливостью всегда пытаются подхихикивать над нашей дерзновенной старостью. Но впоследствии, замечая рост напряженного раздражения наших «старичков» вдруг испуганно замолкают. Ведь хрен его знает, что там подвешено на беззастенчиво оттопыренные пилоны этих воздушных «маразматиков»? Ладно, давайте не будем о грустном. В конце-то концов, старикам должен же у нас наступить когда-нибудь, наконец, хоть какой-нибудь почет? Давайте лучше вспомним о том, как реактивные красавцы летали недавно для устрашения бесчинствующего дяди Сэма в Венесуэлу! Просто белые лебеди эти наши Ту-160! Тоже старые уже, но выглядят-то еще ого-го! Вот только жаль, что их, как и принято в семьях у этих белых лебедей, всего два, наверное, и имеется-то у нас всего-навсего. Впрочем, это никому, кроме НАТО, неизвестно, это для нас, налогоплательщиков — это строжайшая военная тайна. А может, есть еще где-то в запасе третий «лебедь», но на него не хватило керосину? Этого нам неизвестно. Нам про это знать не положено.
Рассматривая особенности современного уклада воинской жизни, следует отметить зарождение в недрах нашей армии некого нового подкласса военных, так называемых нью-военных. Представители этого новоржденного подкласса давно уже вступили в преступный сговор с некоторыми, особо корыстными лицами из числа военноначальствующих и повсеместно умудряются устраиваться на нормально оплачиваемую работу в какую-нибудь коммерческую фирму, формально числясь на суровой и полной опасностей военной службе. А на службе эти нью-военные появляются раз в месяц, только лишь для того, чтобы принести в благодарном клювике скромное вознаграждение полагающееся подлому должностному лицу преступного военноначальствующего за ежедневное его вранье-прикрытие, этого нью-военного, выгораживающее. Милостиво вознаграждает он иногда, в минуты снисходящего на падшую душу его благодушного состояния, даже тех военных, которые вроде бы бескорыстно, но все ж таки с тайной надеждой в глубине себя, несли за нью-военного службу в нарядах или же выполняли за «предпринимателя в погонах», его военную работу. А куда было деваться? Нью-военному, ему ведь некогда всякой ерундой заниматься. Ему все время надо куда-нибудь спешить. Вот поэтому-то нью-военные, милостиво пообщавшись сквозь зубы минуту другую с бывшими товарищами-военными о несовершенстве творящегося вокруг бытия, всегда внезапно и спешно-озабоченно куда-то удалялись («Бизнес, знаете ли. Время-деньги, а волка-ноги»), непрерывно звоня кому-то по сотовому телефону: «Что-что? Я уже отправил сегодня две «фуры» на Сахалин… Еще хочете? Говно вопрос. Завтра отпралю». При этом, на лицах нью-военных все время фиксировались, непроизвольно появляющиеся выражения приобретенной горделивой важности и, плохо скрываемого в успешности своей недостижимого уже превосходства.
Так что, по всему видать, что далеко все не гладко было в этом военном королевстве. К сожалению, это не «было» — это еще никуда не прошло. И невооруженным глазом видно, господа-товарищи нынешние военные, что государство держит вас, по прежнему в условиях «недостаточности финансирования» вашего скорбного ныне вооружения и гармоничного вашего личного же развития, а так же развития этих, не понятно откуда взявшихся на вашу бедовую голову, прилипал, состоящих исключительно из членов ваших семей. А почему бы и нет? Почему бы государству и не воспользоваться благоприятной для себя ситуацией? Почему бы не подержать на полуголодном пайке людей, которые в принципе согласны служить в разнообразных климатических и морально-бытовых условиях и за такие вот небольшие совсем денежки? Ведь эти-то господа-товарищи военные, только когда выпьют начинают на что-то роптать. При этом на что-то невнятное ропщут. А поэтому и не надо бы им пить вовсе. Раз не умеют держать себя в руках, после того как выпьют. Так что приучайте и дальше держать себя в руках господа-товарищи военные. А то еще и выпить вам будет не на что. И нечего никогда скулить. Не нравится вам чевой-то в вашей жизни — увольняйтесь. А раз не увольняетесь вы — значит, вам все нравится. Значит, вас все устраивает. А раз все нравится и все всех устраивает — служите себе спокойненько дальше. Видимо это ваш удел. Судьба, наверное, это ваша. Тем более, вам ведь, совершенно недавно, в очередной раз пообещали в скором времени чего-то там добавить. Чегой-то выдавить опять обещали вам. Ведь давно уже вся эта воинская служба напоминает тревожно-выжидательное сидение у жопы с ложкой. Но на этот раз, будем надеяться, чего-нибудь посущественней вам выдавят — только успевай ложкой орудовать. Намерения, по крайней мере, серьезные. А раз такие намерения, то значит чего-то действительно существенное, доселе на Руси ни кем не виданное, выдавит вам скоро один из успешных в прошлом мебельных руководителей! Так, что следует вам, наверное, для поднятия боевого духа быстренько поверить в то, что вскоре наш простой российский капитан будет получать больше пентагоновского генерала. Может так и будет. Кто бы сомневался? Только перед этим праздником, господа-товарищи военные, вас в очередной раз разгонят. Выкинут, как нашкодивших котов на помойку. После того, как вы окажетесь на помойке, в армии как раз и останется пять особо отличившихся где-то капитанов. Вот им-то, особо отличившимся, и будут, наверное, платить пентагоновскую зарплату. Назовут их для маскировки как-нибудь построже, например: «офицеры постоянной готовности» и будут им хорошо платить. А куда же денут всех остальных? Никто пока точно сказать не может, но один добрейшего вида сенатор (можно даже сказать, самый главный из всех сенаторов), седой весь такой (до самых кончиков усов просто седой от выпавших на него переживаний) государственный муж, сразу же предложил вам свою протекцию по устройству на работу по разгрузке вагонов. Да и еще говорил он что-то про ваше возможное участие в будущем строительстве платных автомобильных дорог. (Господа-товарищи военные следите, пожалуйста, за периодической печатью и новостными телевизионными блоками по телеканалу «Звезда», так и бьющим по вам новостями!). Сразу видно, очень мудр он есть, этот седой от постоянных переживаний за страну сенатор. Ведь после того как господа-товарищи военные вам не останется ничего больше чем разгрузка вагонов и укладка быстро остывающего на морозе асфальта, можно будет в очередной раз очень удивить и без того всегда недоумевающий по поводу нашей беспримерно-расточительной щедрости Запад. Можно уже тогда будет, например, на каком-нибудь проходящем за границей международном саммите, посвященном развитию образования кого-нибудь особо отсталого земного населения, вскользь так и деланно нехотя бросить что-нибудь эдакое пренебрежительное в присутствии большого количества жадных до сенсаций журналистов. Швырнуть что-нибудь наподобие того, что Россия это отдельно взятая страна победившего высшего образования: «Та че у вас тут за проблемы, в натуре? Неудобно обсуждать. Даже. У нас ведь давно уже все грузчики и дорожные рабочие с высшим образованием. С «высшим» и за копейки у нас работают. Со «средним»-то давно уже только в водители гужевого транспорта принимают. И то не всех принимают. Очень большой конкурс!» И, конечно же, престиж страны от этих небрежно брошенных фраз очень резко возрастет. Возрастет и ее рейтинг, а вместе с рейтингом резко возрастет наша страновая привлекательность. Ну а где привлекательность, там и инвестиции. Ну и, наконец, там где появились инвестиции, там должно резко обострится развитие. А развитие, оно ведь в большинстве случаев ведет к процветанию. В рассматриваемом случае — к процветанию всей нашей великой страны! Великая страна вдруг начинает, непривычно для себя благоденствовать и в наступивших удовольствиях, уже было начинает забывать, с чего все это благоденствие-то, собственно, и началось. Но скрупулезные историки не забывают ничего, эти педанты поднимают сокровенные записи в своих затертых в повседневном труде блокнотиках и: «Ба! А началось-то, оказывается, ведь все с этих непритязательных офицеров-грузчиков и бескорыстных же офицеров-асфальтоукладчиков! Вот ведь как! Недаром-то ведь их, сердешных, целых пять лет перед этими интеллектуальными работами всяческим хитрым наукам всесторонне обучали. Недаром, знатчица, были потрачены государевы деньги на обучение этих незадачливых по своей сути военных. И абсолютно нечего возразить здесь даже нашим самым отчаянным скептикам. Воистину мудрые мысли появляются в головах у наших сенаторов. А в особенности в голове у того, который про меж них, сенаторов, сейчас самый главный. А все потому, что «малый он вовсе не дурак, но и…». В общем, тоже «не малый». И глаза у него очень добрые, ну просто до идиотизма… Ну а уж возглавляемая им партия… Очень всегда справедливо себя ведет эта партия по отношению к народу. Вот, к примеру, понадобилась народу зачем-то срочно многопартийная политическая система. Ну, просто до зарезу вдруг понадобилась. Вынь, как говорится, да положь ее пред строгим ликом народным. А все потому, что с некоторых пор, народу надоел яблочный привкус словесных коктейлей велеречивых демагогов, да и либералов с коммунистами народ уже давно прекратил замечать. Крутолобый («хоть котят бей») орловский крестьянин никогда народ не вдохновлял, а известный, но не умелый драчун, клоун и «сын юриста» уже давно народу приелся. Раньше хотя бы дрался он неумело… По женски как-то дрался он на экранах телевизоров… Не по мужски брызгая слюнями и заходясь в истерике… А все это потому так получалось, что только с женщинами предпочитал подраться, время от времени, этот беззаветный слуга народа. А с оппонентами мужеского пола он предпочитал иметь дело дистанционно. Он только плескал издалека в своих оппонентов различными красящими напитками, и трусливо прятался за спинами охранников. Но это было хоть каким-то проявлением демократической борьбы… А потом клоун постарел и перестал бить женщин в телеэфире и плескаться из граненных стаканов тоже перестал. Почувствовав, что теряет популярность, «сын юриста» тут же предпринял попытки к вокальному пению абсолютно дурным своим, с позволения сказать, голосом. Вот такой вот неожиданный ход: всячески пытался петь он и даже диски умудрялся записывать. Народ вначале покупал эти диски «чисто прикола ради», но потом надоела ему и эта шизофреническая выходка несостоявшегося актера. И в итоге осталась только одна партия, да и то только та, которая оказывала народу исключительно только медвежьи услуги. А свергнуть эту партию было нельзя: больно уж высок был у нее административный ресурс. На самом высоком троне сиживал он, ресурс, в смысле. Но народ, невзирая на высоту трона и силу исходящего от него света, все равно уже готов был, хотя бы тихо, но же как-то возмутился (где-нибудь перед утыканном хабариками экраном телевизора на тщательно зашторенной кухне), однако самый главный из сенаторов в эту судьбоносную минуту не растерялся. Сверкнув идиотическими искорками бесконечно добрых своих глаз, он тут же организовал новую партию. И, несмотря на то, что от новой партии исходил устойчивый запах, сопутствующий запущенному медвежьему заболеванию, народ обрел, наконец, вожделенную многопартийную систему и, вместе с ней, истинно демократическое спокойствие. Это спокойствие ежегодно подкреплялось декларацией о доходах самого главного из сенаторов. А в ежегодно публикуемой в средствах массовой информации декларировалась маломерная (по сенаторским меркам) квартирка и еще (страшно даже подумать!) автомобильный прицеп. Машины у главного сенатора не было ни одной, а вот прицеп был. И народ очень хорошо понимал своего сенатора: нельзя же все сразу… Ну и что, что у тебя есть прицеп… Прицеп — это, конечно же, достижение… Но на машину-то ведь надо тоже еще накопить! А для этого время надобно и упорство… Вот тогда-то и успокоился народ: копит наш сенатор, копит, родимый. Так же как и все мы. Откладывает с каждой своей, тяжким трудом заработанной сенаторской получки исправно выплачивая долги по ЖКХ. Словом, как в известной, ставшей уже народной, песне: «Так же, как все, как все, как все…». А вот «как все» — это уже и есть в народном понимании справедливость. Пусть хреново, но зато «как все»… Справедлив, стало быть, главный сенатор. И партия у него справедливая, а на запахи…, стоит ли вообще обращать на них внимание? Запахи — это ведь никому не нужные и сентиментальные нюансы. Главное — это чтобы не было никаких летальных исходов от аллергического удушья. Но, такого пока нигде не наблюдалось. Не мрет пока никто от этого специфического запаха медвежьего нездоровья. А значит прав во всем величайший из наших сенаторов. Но идеи его, сами по себе, не новы. Вспомним хотя бы известные слова римского императора Веспасиана…
Впрочем, речь сейчас не о политиках, а о простых военных и их нуждах. Но, военные, они все ж таки, люди государственные. Вот и попробуем взглянуть на их нужды по государственному. А для этого и продолжим тему праздничных парадов.
Заметим, что для качественной экспресс-оценки затрат государевых на организацию идиотического действа, называемого праздничным парадом, необходимо учесть, что во время подготовки к действу обучаемые военные фактически не учатся вообще. Ни слушатели, ни курсанты. Военноначальствующие стремятся хоть как-то обозначить, конечно же, какую-то непрерывность процесса обучения военных. Но тщетно, де факто — обучаемый из этого процесса временно исключен. И значит, двойные траты государевы в период проведения парадов можно с полной уверенностью считать вылетевшими «в трубу». В эту же «трубу» вылетают и затраты, понесенные государством непосредственно на организацию этого глупого действа. И на этом список бесполезных государственных трат не является исчерпанным. Следует, наверное, еще учесть и будущий ущерб от недополученных знаний, но это очень уж субъективно и потому сложно.
Считать убытки — задача экономистов. Задачи военных — эти убытки создавать. Рассмотрим сам процесс их создания, дабы у обывателя-налогоплательщика не сложилось впечатления, что подготовка к параду — это, когда ребята-военные вдруг встали пораньше в праздничное утро, договорились об очередности топанья строев вдоль трибун, пять минут протопали, разогрелись и, получив высочайшее разрешение, разошлись по домам для продолжения празднованья.
На самом же деле все происходит приблизительно так (допускаются небольшие отклонения-нюансы, присущие отдельным коллективам военных и военноначальствующим умам): за два месяца до ожидаемого торжества военные ранжируются по росту, разбиваются по шеренгам будущей парадной коробки (военный синоним понятия парадный строй) и начинают совершенствовать индивидуальную строевую подготовку. Подготовка вроде бы индивидуальная, но производится в составе шеренги. При этом военные, составляющие шеренгу, уныло ходят друг за другом по обозначенному квадрату под заунывный бой барабана, высоко задирая ноги, гордо вздымая подбородок, втягивая в себя то место, из которого, по прошествии ряда лет, у каждого военного вырастет живот, и изо всех сил выпячивая то место, где всегда у военного была грудь (вообще, грудь военного понятие универсальное: у военного любого возраста, звания и комплекции грудь, это все то, что ниже его подбородка).
Отдельно стоит остановиться на вопросе оптимальной высоты задирания конечностей военными. Дело в том, что в действующие тогда «Общевоинские уставы вооруженных сил СССР», представлявшие свод документов, определяющих военным правила и нормы их поведения в любых условиях окружающей действительности, вкрались как минимум две ошибки.
Первая ошибка заключалась в неизвестно откуда и как просочившейся в этот свод нормативно-директивных предписаний фразе о том, что военнослужащим рекомендуется-де воздерживаться от курения на ходу. Заметьте, не запрещается, а только рекомендуется. Военным это непонятно, военные так не привыкли и, используя демократичную суть фразы, они понимают ее в выгодном для себя смысле и начинают повсеместно и массово курить в ходе передвижения. Разумеется, вне расположения частей и подразделений, на территории которых тот же документ предписывал курение только в особо отведенных и оборудованных для этого местах — «курилках» (правда и здесь можно использовать дарованный глоток свободы и курить, быстро передвигаясь по отведенному и специально оборудованному для этого месту). Сложнее всего было курить на ходу вне расположения этих частей и подразделений. На этой недружественной территории всюду шастали, а иногда еще и шныряли всегда раздражительные воинские патрули. Вид нервно покуривающих в спешке военных почему-то раздражал эти патрули пуще всего. Особенно раздражало патрули то, как некоторые военные выполняют правила воинского приветствия (в народе называемого отданием чести). Идет, к примеру, военный и нервно курит, держа сигарету, как правило, в правой руке. Вдруг, навстречу, как всегда неожиданно, выныривает патруль. Кто-нибудь бы там растерялся. Военный не имеет права теряться. Он быстро перекладывает сигарету в рот, выпуская при этом большое облако табачного дыма, и, приложив в воинском приветствии руку к правому виску, смело ныряет в спасительное облако. А когда дым рассеивается — военного уже нет. Он исчезает, грамотно использовав созданную табачно-дымовую завесу и естественные складки местности. Все как учили. Но не все так просто. В состав военного патруля, как правило, тоже входят военные. Самый военный среди них — начальник патруля. Агрессивность его поведения зависит от многих факторов: курящий он или нет, морской он или сухопутный (ни один сухопутный не пройдет бездеятельно мимо морского и наоборот), старший он начальствующий или младший и т. д. И если совокупность раздражающих факторов превышает некий индивидуальный порог этого начальника, то он может лихо сигануть в табачное облако и выудить из него не успевшего скрыться военного. А это конфликт. Фамилия военного попадает во всевозможные рапорта и отчеты. О нем много говорят. А написали бы в соответствии с общеуставным духом жестко: «Военному запрещается курение на ходу». Глядишь избавился бы сразу военный от всяческих сомнений и жизнь его, хоть и немного, но стала бы полегче.
Вторая ошибка, вкравшаяся в «Общевоинские уставы вооруженных сил СССР», состояла опять же в нечеткости, размытости в задании параметров строевого шага. Там было сказано, что нога военного, если вдруг он решил походить строевым шагом, должна подниматься над поверхностью земного шара на 15–20 сантиметров. И это склизкое определение всегда вызывало множество кривотолков и переживаний в кругах начальствующих (с основами теории нечетких множеств этих истинных военных никто никогда не знакомил, да и вряд ли это было бы возможно в принципе).
Наконец, было принято самое простое военное решение. Со свойственным всем военным максимализмом (лучше перебдить, чем недобдить) было определено: строевой шаг во время парада должен производиться попеременным подъемом конечностей на высоту двадцати сантиметров (ровно). Тут же силами местных умельцев были сооружены специальные устройства, помогающие военному ориентироваться в пространстве при постоянном контроле требуемого дорожного просвета между подошвой его тяжеленного ялового сапога и поверхностью земного нашего шарика.
Устройство представляло собой сколоченные наспех из досок параллелепипеды с высотой в те же заветные 20 см. И теперь военные ходили по периметру параллелепипедов, а младшие из начальствующих лежали сбоку в произвольных позах на специальных подстилках и осуществляли контроль выполнения требуемой величины просвета. В выполнении подобной контрольной функции младшие из начальствующих довольно быстро поднаторели, то и дело равномерный стук барабана нарушался их корректирующими выкриками: «Коротеев, три с половиной сантиметра вверх!» или «Нарышкин, три миллиметра вниз!»
Ходят военные долго, часов по шесть в день. В течение трех недель, включая выходные и пресловутые праздничные дни, ходят они друг за другом вдоль параллелепипедов по квадратам. Тупо ходят они, в основном, в счет подготовки к грядущим занятиям.
— Рр-аз, ррр-аз, раз, два, три, — не дают им забыть основы арифметики горластые военноначальствующие.
Абсолютно однообразное, отупляющее и физически выматывающее пустое времяпровождение!
— Да ладно вам, — отмахиваются, от озабоченных военных военноначальствующие, — до сессии еще далеко, ну почитайте чего-нибудь там перед отбоем.
Военные, они, конечно же, всегда чего-то там почитают, тут, как говорится, вопросов нет! Только ведь не гуманитарные науки-то приходится изучать военным. Не науки, которыми можно хоть в какой-то степени овладеть, что-то там лениво почитав на сон грядущий! Это ведь только при ответе на какой-нибудь пространный вопрос по какой-либо гуманитарной науке всегда можно что-то такое сдуру внешне правильное сказануть, и, как ни странно, это «что-то» всегда может оказаться действительно правильным, сказанным уместно, пусть даже и для каких-то особых, никогда не встречающихся в родной природе условий. У гуманитариев, у них ведь главное не молчать никогда. Допустим, даже и не знаете вы правильного ответа — говорите всегда какими-нибудь заведомо округлыми в своем идиотизме фразами: «А вот если бы этот факт имел бы место, то с достаточной долей уверенности можно было бы утверждать и нечто обратное ранее сказанному», «Вместе с тем хотелось бы отметить, что данное утверждение имеет право на существование, но мы с ним не вполне согласны, а это достаточно корректно согласуется с мнением большинства классиков утопического социализма, утверждавшими приоритеты нравственности над сомнительной моралью и ложным человеколюбием…». Или еще и так: «Вот что касается — то все, безусловно, может быть верно. И это вовсе даже не потому, что так вообще можно о чем-либо сказать. А стоит только взять любой пример — и вот вам конкретное подтверждение! Вот вам и все то, пожалуй, что в конце-концов, собственно говоря, и требовалось с самого начала доказать, но в силу причин гносеологического характера ранее сказанное вполне справедливо подвергалось сомнению…». И сразу складывается впечатление, что испытуемый, безусловно, в теме, просто иногда немного чего-то не договаривает. И при этом подразумевается, что это «чего-то» все присутствующие без всяких дополнительных объяснений и так должны знать. Иначе все происходящее действо становится попросту неприличным для собравшихся здесь вполне серьезных людей. А если в дополнение к такому-то вот словоблудию ввернуть еще и какую-нибудь один раз заученную хитовую цитатку из выступления одного из престарелых Генеральных секретарей на очередном съезде партии — то все, финиш. Оценку ниже «хорошо» никто военному гуманитарию уже никогда не решится поставить.
В области технической инженерии такие фокусы не пройдут. Есть большое множество конкретных «кирпичиков», из которых строится радиоэлектронная аппаратура, каждый «кирпичик» выполняет свою задачу на основе реализации специфических физических процессов. Каждый «кирпичик» описывается своей математической моделью и имеет множество вариантов построения, каждый из которых имеет свои внешние и внутренние особенности. Из всего этого многообразия разработчик должен выбрать необходимые для решения конкретных задач «кирпичики» (а ежели их не хватает — разработать новые, какие-то свои) и заставить их согласованно работать в составе законченного функционального устройства. И здесь никакие уговоры и округлые словеса не помогут, недоучили вы там чего иль чего-то недопоняли, а может что-то и недоучли — все равно рискуете получить вместо соборного органа маленькую пастушескую дудку. А дудкой потом будут размахивать перед уныло повисшим вашим носом и настойчиво рекомендовать ее срочно куда-нибудь определить. Количество рекомендуемых мест сохранения дудки, как правило, не отличается разнообразием.
А тем временем мечтающие о параде военные все продолжают куда-то громко топать. Топают уже в составе отдельных шеренг парадной коробки. Армии империалистических государств, по видимому, слышали этот топот и все время в ужасе дрожали. Это отсюда, наверное: «Русские идут!» А русские никуда далеко не отходят, дойдут шеренгой до конца плаца, перестроятся в колонну по одному и гуськом так, восстанавливаясь, на исходные позиции для нового прохождения в строгом шереножном равнении.
И у шереножного времяпровождения много своих особенностей, одна из основных — равняясь направо, необходимо увидеть грудь четвертого военного. Увидеть, не взирая ни на что, иначе равнение в шеренге будет нарушено. А вот как увидеть, если у четвертого военного грудь оказалась впалой? Особенность у него такая: высокий, плечистый такой, парень, но вот ведь незадача какая. Но военный по этому поводу абсолютно не комплексует: «Ну и что, что грудь у меня впалая — зато спина всегда колесом».
Ну ладно, впалая грудь — это полбеды, по крайней мере, можно ведь включить воображение и дорисовать ее в сознании (тут важно не ошибиться и дорисовать именно правильную военную грудь, а не ту, которая и без того всегда в сознании военного присутствует). Как только военная грудь окончательно прорисовалась в сознании, на нее необходимо тут же выравняться и продолжать свое топающее движение.
А вот как быть военному, который поставлен третьим справа в шеренге? У этого невезучего военного физический носитель четвертой груди отсутствует по определению. И на проклятое место это, в шеренгу, надо ставить военного с еще более богатым воображением. И роста он должен быть соответствующего — шеренга ранжируется с права на лево по принципу: «От более рослого военного к менее рослому военному». То есть здесь уже требуется совмещение двух параметров: военный должен быть чуть менее рослым и при этом иметь богатое воображение. Но два параметра для любого военноначальствующего это уже очень много. Военноначальствующие начинают медленно закипать: «Где ж найти нам этого сложного двухпараметрического военного?» Долго ищут, но потом где-то все-таки находят. На самых младших курсах, наверное. Там где это воображение еще у кого-то каким-то образом несмотря ни на что осталось. Находят и вкрапливают это инородное тело вместе с его оставшимся воображением в уже сложившийся шереножный коллектив.
Позади пять недель содержательной, заметно обогатившей душу и тело военного интеллектуальной такой работы. Военные во многом уже преуспели и приступили, наконец, к своему любимому топанью уже в составе праздничной коробки-строя. И тут вдруг во всей своей красе обнажается порочность военного максимализма и извечного стремления к упрощенчеству. Во время первого же прохождения коробки был выявлен странный эффект, сильно потрясший всех окружающих строй-коробку военноначальствующих. Эффект выражался в расслоении строя по мере его поступательного продвижения вперед. То есть, когда первая шеренга уже готова была завершить свое первое юбилейное прохождение, громыхая где-то в конце плаца — последние шеренги еще топтались в его средине, в районе трибуны с которой удивленными гроздьями свешивались недоуменные военноначальствующие. Попытки повторялись одна за другой, а эффект так и не думал никуда исчезать. А военно-начальствующие все удивлялись и удивлялись. А чего тут было удивляться? Все дело-то было в огульном навязывании злополучных 20-ти сантиметров дорожного просвета всем шеренгам без исключения. Никак не сообразить было военноначальствующим (а ведь им подсказывали), что не может быть одинаковой длина шага у военного имеющего рост туловища в 1 метр и 95 сантиметров и у военного сумевшего за всю свою предшествующую жизнь дотянуться лишь до отметки в 1 метр 70 сантиметров, Еще более низкорослых военных найти было очень трудно, а если таковых все же где-то находили, то к участию в параде не привлекали (как говориться, не родись красивым). Вот и получалось, что частота строевого шага для всех одинакова (задается боем барабана), требуемый и уже натренированный просвет тоже одинаков, а длина шага от шеренги к шеренге меняется. В результате — одинаковое расстояние между шеренгами мирно жующего строя нарушается уже с первым шагом коробки. Ошибка начинает нарастать по мере движения и вот, только что слитная, монолитная воинская строевая коробка в мгновенье ока расслаивается, движения ее начинают напоминать конвульсии деревенской гармошки в руках выпившего «лишку» сельского механизатора.
Как же теперь все это исправить? До генеральных репетиций остается-то всего-навсего две недели. Начальствующие, в панике орут на высоких военных, требуя уменьшить просвет до пятнадцати сантиметров. Тщетно. Чего орать? Вы пять недель вдалбливали в военного эти 20 сантиметров, он, военный, добросовестно гарцевал вокруг придуманных вами ящиков, затем закреплял эти 20 сантиметров в мышечной своей памяти, топая в составе шеренги. И закрепил, довел до уровня врожденного рефлекса. А вы хотите теперь так, что-то там крикнуть, как-то оскорбить военного и рефлекс пропадет. Не получится, придется немного поработать самим, последствия собственной же дури и устраняя.
Теперь военноначальствующие попеременно ходили впереди коробки, стараясь задать приемлемую (для сохранения монолитности строя) скорость коллективного продвижения. При этом они часто и нервно оборачивались, оценивания интервал между собой и самыми высокими из собравшихся военных. Иногда военноначальствующие, обернувшись, вопили истошными голосами: «Ко мне ближе трех метров не приближаться! Первая шеренга — гаси шаг!». (Видимо очень опасались они этого приближения. Напрасно. Особей с такими размерами детородных органов среди военных не наблюдалось).
Наконец, коробка военных вступила в фазу контрольных прохождений. К оценочной деятельности подключаются лица еще более военноначальствующие. Диапазон едких замечаний существенно расширяется. Приведем, как всегда, самые образные и нормативные:
— Равняйсь! Смирно! (По последней команде военный должен зафиксировать все свои суставы и сочленения, временно заглушив протекающие в организме биологические процессы).
Еще более начальствующий ходит вдоль коробки, оценивая качество равнения шеренг и степень оцепенения каждого военного. И вдруг: «Третий справа в четвертой шеренге. Вы что качаетесь, как танк на заборе? А-а-а, да вы еще и улыбаетесь как проститутка? Где начальник курса? Научите к завтрашнему дню своих разгильдяев в строю не качаться, и еще научите его при этом мужественно улыбаться. Доложить. Лично сам проверю. В 5.00. Не качаться и правильно улыбаться».
— Сапоги у идущего на парад военного должны быть начищены так, чтобы даже после прохождения торжественным маршем, военный, отпущенный в увольнение, по отражению в них (сапогах) мог бы контролировать все происходящее под юбкой подруги.
Вот так вот длинно, но образно, местами в стихах. Чем военноначальствующий больше, тем длиннее и образней он изъясняется. Так всегда происходит с высоко военноначальствующими, по мере их отдаления от низменности мелких земно-портяночных проблем остальных военных и погружения в сферы философско-теологические.
По этому поводу, наверное, уместным будет вспомнить следующий анекдот. Встречаются как-то на отдыхе у морского побережья после двадцати лет службы три однокашника, не встречавшиеся друг с другом с самого выпуска из оконченной ими бурсы. Один из них дослужился до генерала, второй до подполковника, а третий только до капитана. Прогуливаются они как-то вдоль морского побережья, неспешно беседуют, друзей вспоминают, молодые свои годы. Несколько выпадает из этой идиллии капитан. Время от времени капитан начинает разговоры о несовершенстве окружающего мира и армейских порядков в частности (кстати, очень не по доброму поминает он парады). Капитан с горечью повествует своим однокашникам о том, что вот он, мол, очень талантлив, во всем давно уже разобрался и тащит свою ратную службу за всех и за вся. Он тащит-тащит, а его словно не замечают, и все время наглейшим образом обходят чинами. А иногда даже, наконец, заметив, сразу задвигают его служить в самые дальние гарнизоны. Слушая эти обычные для неудачника стенания, генерал задумчиво поднимает с берега ракушку и прикладывает ее к уху. По лицу генерала растекается мечтательная улыбка: «Какой насыщенный шум прибоя. Кажется, что эта ракушка впитала в себя всю звуковую гамму морской пучины! Я даже слышу шорохи акул, задевающих плавниками коралловые рифы». «Позвольте-ка, полюбопытствовал подполковник и, приложив ракушку к уху, радостно и подобострастно закивал головой — как вы правы, удивительные звуки, отродясь ничего подобного не слыхивал. Как они все-таки грациозны — эти акулы».
«А ну-ко дайте, — потянул ракушку к своему уху капитан и минуту сосредоточенно слушал, — полная чушь, точно так же шумит и обычная пустая банка из-под огурцов».
«Да-а-а, — задумчиво протянул генерал, — теперь мне понятно, почему мы за двадцать лет дослужились до таких разных званий».
Перенесемся теперь с романтического морского побережья на скучный строевой плац. Здесь уже намечаются перемены и наконец наступает долгожданный период ночных тренировок на широкой площади. Военных перед таким ответственным делом тщательно, как лошадей, подковывают для создания ими большего грохота и раздают им праздничные аксельбанты — хитрое сплетение посеребренных нитей с увесистым, смотрящим вниз, медным таким предметом, по форме напоминающим штекерный разъем. Аксельбанты служат для украшения военных, и благодаря серебрению, стоят довольно дорого.
(После окончания парада его участники по традиции отпускаются в увольнение, исключительно украшенные аксельбантами. И кругом звучат инструктажи начальствующих, приблизительно следующего содержания (здесь почти дословно): «Водку в аксельбантах не пить. В аксельбантах — только чай, ну или лимонад там какой-нибудь не просроченный. А если чувствуешь, что не удержишься и все равно напьешься, сволота, сними перед этим аксельбант и обвяжись им по поясу под нижним бельем. А то так: пьяный «парадник», похрюкивая, лежить на тротуаре. К нему, сволоте, тихо подползает хитрая гражданская сволочь, срывает аксельбант и исчезает в надежде обогатиться. Так или нет?»
— Так точно, — гудят военные и одобрительно кивают головами в надежде на скорейшее завершение инструктажа.
Подготовка продолжается, вступая в завершающую свою фазу. Ночью военные топают по Дворцовой, потрясая аксельбантами, коротко спят, затем опять топают по плацу, готовясь к ночным своим прохождениям, а ночью опять на Дворцовую. И так всю оставшуюся перед парадом неделю.
«Почему ночью-то!» — возможно воскликнет не отвыкший еще удивляться читатель.
Вот-вот, удивленный мой читатель, теперь-то можно сделать вывод: вам не понять, вы, читатель, не служили. Давно известно, что тот, кто служил, в цирке уже никогда не рассмеется. А почему все же ночью? Попытаюсь ответить. Скорее всего, это делается, исходя из интересов сохранения новизны восприятия праздничного действа гражданским населением. Артисты ведь не репетируют премьеры, за редкими исключениями, перед большим количеством потенциальных зрителей. Зрители ведь могут потом на премьеру не прийти, сборы упадут. А военные это ведь те же артисты. Все отрепетировано, вплоть до непобедимых «гагаринских» улыбок. Правда вот со сборами, наверное, все же не получится — некому ничего собирать и бегать с пахнущей потом шапкой по брезгливым зрителям, все ведь при деле, все громко-подкованно топают. Звеня просто топают и при этом еще и медно дудят. Ночью, отметим, не дудят вообще никак. Не говоря уже даже о медности. Ночью военных с медными дудками могут неправильно понять. Вот поэтому и не дуют никуда военные — не хотят они создавать дополнительных недопониманий в отношениях с трудовым народом.
Есть, правда, относительно ночного образа жизни, еще одно смелое предположение. А что если совсем уж высоко военноначальствующие все же опасаются, что в ярком свете дня коварный враг вдруг возьмет да и умыкнет у нас секретную методику подготовки к таким вот мощным и радостным перемещениям больших групп, почти не дышащих в строю, но при этом высоко подбрасывающих (обутые в тяжелые сапоги) ноги, военных на значительные расстояния. Ведь ясным днем каждому секретному агенту очень легко ведь затеряться в толпе праздно шатающихся по Дворцовой площади туристов и аборигенов-маргиналов. А ночью каждый человек на улице города трех революций весьма заметен и уже только этим вызывает законное подозрение. В этом случае, можно даже попросить милицию: пусть походят, поспрашивают: «Ваши документы? Объясните цель вашего нынешнего местонахождения?» А если обнаглевшее шпионство приобретет оттенок профессионального нахальства («А какой ваш собачь дел?»), да еще с демонстрацией знания законов общего обустройства демократического государства («Ви нарушайт правил свободный перемещений личность!»), вот тогда уже надо подтянуть ребят из всесильного тогда КГБ. Они, эти интеллигентные ребята, умеют ведь с этой буржуазной сволочью как-то по особенному общаться. Без правового нигилизма. Очень вежливо. Но шпионы при этом как-то сразу сникают и очень быстро исчезают, как правило, по одному и тому же адресу исчезают они. Предположительно, где-то в районе Литейного проспекта. Исчезают и некоторое время наслаждаются видами заснеженной Колымы не покидая подвалов этого самого высокого дома города на Неве. Вот такие вот метаморфозы случались иногда с этими агентами буржуазии в этом революционном городе.
И вот они, наконец-то, наступили, последние минуты духовного соития в экстазе движения большой группы военных. Два месяца непрерывной муштры. И, наконец: «Счет! И-и-и раз!». Сотня голов в едином порыве с остеохондрозным хрустом скручиваются в сторону трибун. Счет пошел. Две с половиной минуты жизни вышколенной коробки (приблизительно за такое время парадный строй преодолевает отмеченное ему расстояние) и все. И кому все это было надо? Два месяца муштры из-за каких-то двух минут удовольствия, доставленного праздно стоящим на трибуне! Да, парадные военные научились лучше чувствовать манеру шага друг друга, научились в движении взаимно подстраиваться. Однако больше военные точно таким же коллективом и в точно таком же строю ходить никогда уже не будут. И для чего все это было? Два месяца бесполезно потраченного времени многими тысячами военных по троекратным выброшенным в «трубу» тарифам. И ведь все это дорогостоящее непотребство кому-то и для чего-то нужно до сих пор! Увидеть бы военным этого «кому-то». Поговорить бы им с ним обо всем без протокола. Глядишь, и отпала бы у этого «кому-то» эта мерзкая потребность. Всякая ведь мерзкая потребность может привести к извращениям. А за извращениями может наступить маниакальность. А это уже статья. Надо бы срочно остановить маньяка. Но нет. Недоступен этот маньяк «кому-то» для военных по-прежнему. И военные продолжают с упоением и затратно-громко так топать в праздничные для страны дни по широким ее площадям.
Помимо накопившегося отставания в учебе, ликвидируемого впоследствии ценой опять же собственного сна и здоровья, многие парадные военные приобрели еще и проблемы со здоровьем ножных суставов. Дело в том, что движение строевым шагом не является естественным для человека, пусть даже для военного. Ну не мог Создатель при ваянии гомо сапиенс предусмотреть, что человек в процессе эволюции может именно таким образом отклониться от генеральной линии божественного замысла. Можно ли себе представить ситуацию, когда, например, осторожно передвигаясь в поисках пропитания по кишащему опасным зверьем лесу человек вдруг ни с того ни с сего начнет с дуру подбрасывать высоко ноги и с силой опускать их всей ступней сразу на неухоженную доисторическую почву?
Скорее всего, нет, такого нельзя предположить, даже будучи божественно одаренным. А отдельно проектировать особую конструкцию ноги военной — вряд ли целесообразно. Все проблемы провоцируются военной головой. Особым способом мышления. Создатель давно эти особенности понял. Понял, наверное, что гомо милитер — это тупиковая ветвь человеческого развития. Вот и не утруждает себя, ждет, видимо, удобного случая для начала положительного эволюционного разворота тупиковой пока еще ветви. Но случай этот что-то никак не наступает. И, судя по всему, вряд ли когда-нибудь наступит.
Наших бьют!
А как обучаемые военные отдыхают? Первые три семестра вообще никак. Вернее, конечно, если они случайно не попали в какой-нибудь наряд или там иное, какое мероприятие, субботними и воскресными вечерами военные смотрят фильмы. Увлекательнейшими, как бы сейчас сказали, блокбастерами, таких известных мастеров экрана, как Эйзенштейн, Пырьев и др., потчуют все время военных. Частому просмотру военными подлежат такие шедевры как, например, «Броненосец «Потемкин», или скажем там «Ленин в Октябре», «Чапаев» и т. д. Фильмы нравственно заряжают военных на последующую неделю, вселяют в души их просветление. Ежели кто желает просветлеть иным способом, ну, к примеру, что-нибудь почитать — всегда пожалуйста, наша армия всегда была образцом демократических организаций социалистического толка. Собери группу альтернативщиков, составь их список, утверди список у старшины с назначением им старшего среди вашего брата-альтернативщика, отдай первый экземпляр старшему, второй — дежурному по курсу и читай себе в ленинской комнате хоть, до самого что ни на есть, отбоя.
Предвижу саркастические ухмылочки читателя при нахождении им слова «армия» и словосочетания «демократическая организация» в непосредственной близости друг от друга и отсутствии каких-либо отрицательных частиц. Конечно, армия не могла быть демократичной по определению, хотя бы потому, что в ней реализован принцип единоначалия. Но все же были в суровой военной действительности некие пикантные детали, неизвестно кем придуманные и непонятно как в военной среде прижившиеся. Например, получив предписание на убытие к новому месту службы военный мог прочитать примерно следующее: «Предлагаю вам убыть для дальнейшего продолжения службы в в/ч XXXXХ, Тмутараканская обл., г. Безнадежнинск, ул. Забудьвозвратобратнова и т. д.». Замечаете как демократично? — «Предлагаю». Никаких приказов. Но попробуйте повестись на эти демократические оттенки, на эти пикантные детали и от предложения отказаться. Или заявить, например, о том, что предложение вами принимается и что вы, безусловно, готовы служить Родине в любой точке Советского Союза, но с одним лишь маленьким нюансиком: эта благословенная точка Советского Союза, должна быть оборудована метрополитеном. Тут такое с вами начнется! Я вам не завидую. Вам скажут такие слова… Адольф Гитлер будет выглядеть в сравнении с вами мелким и шкодливым базарным аферистом.
Но постепенно с увеличением количества удачно пережитых семестров отдых обучаемых военных упорядочивается. Они все чаще покидают стены родных учебных заведений и уже не только в выходные дни.
А поскольку отдыхать в одиночку военные уже не могут, то отдыхают в составе специализированных групп. Группы рождаются стихийно на основе общности интересов отдельных военных индивидов. По большому счету, у военных наблюдается три сферы интересов: женщины, горячительные напитки, музеи и театры Ленинграда. Очевидно, что первые две сферы всегда находятся в глубоком диалектическом взаимодействии. Третья сфера интересов вроде как стоит особняком относительно первых двух, особенно относительно второй. Ну вроде бы никак третья со второй не могут полноценно сочетаться, за исключением, разве что шампанского там, или соточки граммов коньяка в театральном буфете. Но это только на первый взгляд. Рассмотрим несколько примеров смешения интересов и принципов нашими разудалыми военными.
Одна из развеселых военных групп получила как-то незапланированный доступ к свободе. Неожиданно вынырнул какой-то неучтенный праздник и поскольку он оказался неожиданным даже для военноначальствующих — военных просто не успели вовлечь в какое-нибудь трудо-патриотическое мероприятие и пришлось их премировать (праздник как никак) дополнительным кусочком свободы.
Сфера интересов этой развеселой группы постоянно металась между первым и вторым классификационными признаками. Иногда, правда, застревала на границе между ними. Но к третьему признаку никогда даже и не приближалось. Даже по инерции, при пролете от первого ко второму.
Поскольку четкого плана, как мы уже отмечали, у группы не было, она спонтанно сублимируется в заведении-образце советской розничной торговли с надписью: «ВИНО». Почему именно вино? Заведение-образец содержало в себе все виды разъедающей печень продукции, от копеечной «плодово-выгодной» (от официального — «Вино плодово-ягодное. Солнцедар») бормотухи до вполне приличного коньяка, привезенного из солнечной Армении. Была там и водка. Очень много водки. И иногда водки было гораздо больше, чем вина. Но заведение-образец, почему-то, никогда не переименовывалось. Так все время и называлось «Вино». Видимо, по официальной версии советской идеологии в области гастрономии у наших трудящихся водка не пользовалась никогда популярностью. Видимо советские идеологи думали, что советские же трудящиеся пьют исключительно хорошее вино. Приходит обычный советский труженик домой после тяжелой заводской смены, поставит рашпиль у стены, достанет из холодильника-бара бутылочку хорошего молдавского вина, нальет себе бокал, и медленно цедит его весь вечер, наслаждаясь букетом его вкусов. А насладившись, непременно посмотрит программу «Время» и уснет, вдохновленный успехами советской экономики и озабоченный ростом производственных показателей родного цеха.
А тем временем в группе военных находящихся внутри заведения «Вино» возникли некоторые рабочие противоречия, закипели, так сказать, творческие диспуты. Одна часть военных считала, что на весьма ограниченное количество денежных средств, имеющихся у военных, необходимо произвести закупку трех бутылок водки и пяти шоколадных конфет (по количеству участников). Другая же часть группы предлагала остановиться на двух бутылках и небольшом количестве самой дешевой колбасы. Наконец, здравый смысл побеждает вместе со вторым вариантом. Водка закуплена, группа перемещается в заведение-образец советской розничной торговли с надписью: «ГАСТРОНОМ» в поисках доступной для военных колбасы. Какая же колбаса для них доступна? Конечно же, знаменитая — ливерная, изготовленная исключительно из пропитанных здоровьем внутренних органов лучших экземпляров продукции отечественного животноводства. Внешний вид, правда, у нее не очень. На что-то подобное порой натыкаешься в местах выгула домашних животных. Но для военного главным всегда было содержание.
Остаток денежных средств обменивается на чек. Производится взвешивание продукта. При этом часть его падает на затоптанный пол под прилавок. Продавщица, ничтоже сумняшись, поднимает упавшую часть продукта и, как ни в чем не бывало, упаковывает покупку целиком. Военные возмущены. Брови продавщицы удивленно подпрыгивают: «Вашей собачке все равно же с пола придется есть!» Военные раздавлены. Но не на долго. Водка быстро впитывается в здоровые организмы, гулко проваливается в них, шлепаясь о дно желудка, фаршеобразная ливерная колбаса. Военные вновь активизируются. В них вновь просыпаются и рвутся наружу низменные их инстинкты. Планы рождаются с немыслимой быстротой. Наконец военные принимают коллективное решение и перемещаются на дискотеку в ДК «Одного из предприятий города на Неве».
В ДК любят отдыхать представители рабочей молодежи. В большинстве своем это учащиеся или выпускники ГПТУ (Господь Позволил-таки Тупым Учиться) и в том же большинстве поразительные отморозки с необезображенными интеллектом лицами, хранящими следы непрерывного употребления плодово-выгодных напитков, синяков, порезов и укусов. Наверное, это были худшие представители советской рабочей молодежи. Глядя на них, изучающие труды классиков коммунизма военные, всегда невольно думали: «И чего это, разлюбезные наши классики марксизма-ленинизма так любили этот пролетариат? Так надеялись на него? Мол, самый сознательный и передовой и организованный — могильщик-де буржуазии. И если будущие и настоящие могильщики выглядят именно так, то буржуазия, это не так-то, наверное, и плохо». Многие из этих молодых пролетариев за всю жизнь не прочли не одной книги или прочли только одну. По признаниям большинства из них это была сказка о мальчише-кибальчише и поскольку у этой сказки был очень грустный финал молодые пролетарии навсегда разочаровались в литературе.
Военные давно осознали всю тщетность интеллектуальных полемик с представителями младопролетариата и деятельно полемизировали с ними исключительно по банально-быто-половым вопросам. Только, как говориться, «из-за бабы». При этом, долго не дискутируют они никогда Конфликт душится в самом его зародыше. Еще не оформленная окончательно претензия вот-вот готова сорваться с синюшных губ младопролетария, а военные уже бьют по ним. По губам. Военные бьют сразу и молча. Иногда и в нос. Такая у них тактика борьбы с пролетариатом. При этом младопролетарий вдруг сразу грустнеет, сникает как-то, съежившись на полу, не может вспомнить сути так и не оформленной окончательно претензии, слабым голосом просит обеспечить ускоренную подачу свежего воздуха. И опять же врут классики. Не самые они, пролетарии, организованные. Военные гораздо организованней. По особому сигналу быстро сосредотачиваются в зоне так и не родившегося конфликта и предотвращают возможные массовые волнения и беспорядки.
Но сегодня военных в ДК мало. А пролетарские массы пришли в сильное волнение по причине наступления временной нетрудоспособности двух особо пылких своих представителей, в очередной раз попытавшихся ущемить права военных. Права военных предполагалось ущемить путем ограничения их доступа к некоторым разгоряченным в танце женским телам. Военные применили тактику. Но пролетариев оказалось в несколько раз больше. Военные приводят в действие заранее предусмотренный для таких случаев план под кодовым названием: «Наших бьют!»
Реализация плана состоит в организации военными круговой обороны, отвлечения пролетарского внимания методом резкого выбрасывания кулаков и обеспечении, тем самым, незаметного исчезновении с места происшествия самого быстрого из военных. Самый быстрый из военных, проявляя смекалку и изворотливость, доводит сигналы оповещения до мест массового скопления военных. Далее, в зависимости от времени суток и степени пролетарского гнева, возможны различные варианты развития событий.
На дворе стоял белый и праздничный день. В такие дни наткнуться на скопление праздничных военных где-то на улице было маловероятно даже для самого быстрого из военных — в такие дни военные обычно разбиваются на группы, а группы рассасываются по территории мегаполиса и прилегающей к нему области. Самое значительное скопление военных можно было найти только в казарме. В казарме, в такие дни, оставались самые ярые нарушители военной дисциплины и злостные двоечники. Временами наблюдалось еще и пересечение этих множеств, но чаще всего это было одно и то же множество веселых и неунывающих никогда военных, всегда смотревших на жизнь очень просто. Походы в город, будучи официально для этой миссии оформленными и соответствующими инстанциями зарегистрированными, не представляли для них никакого интереса. А вот сбежать ночью, лихо перемахнув через забор к девкам-медсестрам из расположенного по близости военного госпиталя — это подлинное наслаждение, сопровождаемое выбросом в кровь адреналина и продолжением этого драйва на следующий день уже в глубоком сне под задней партой большой лекционной аудитории. Сон у веселых военных был настолько глубок, что лекции усваивлись ими всегда с большим трудом. Потому-то и страдали вечно, у этих веселых военных зловредные показатели успеваемости. Где же взять им было столько здоровья, чтобы совладать ночью с медсестрой, привыкшей к напряженным ночным сменам, а днем с теорией электрических цепей?
Ну что же, как раз от таких простых и веселых военных толку в ситуациях, когда «Наших бьют» всегда гораздо больше, нежели от трусоватых отличников. Гонец, наконец, достигает места расположения веселых военных и произносит, известную военным, кодовую фразу одновременно с целеуказанием: «Наших бьют в ДК «…». Гонец, выполнив свою задачу, в изнеможении падает на руки товарищей подобно первому на земле марафонцу. Но, в отличие от марафонца, самый быстрый из военных не испускает окончательно свой, пропитанный легким перегаром дух, а только некоторое время его переводит. Тот древний марафонец имел моральное право так вот взять и скоропостижно помереть, весть-то он донес, до правителей своих, явно положительную, мы, мол, победили и проблем у нас в ближайшее время не предвидится. А раз проблем нет, можно, наверное, и почить на век-другой. В нашем случае все обстоит несколько иначе — на счету каждый боевой кулак. Кулак, как потенциальный работодатель врачей-кудесников челюстно-лицевой хирургии.
Услышав кодовую фразу, дежурная служба военных объявляет общий сбор и уточняет общее количество простых и веселых, а потому не отпущенных в город военных, коротающих время на разных курсах факультета. Выявляется самый старший из собравшихся военных, по должности, военному званию, либо просто по добытому в боях авторитету. Самый старший анализирует информацию, доставленную самым быстрым, разбивает военных на группы, назначает старших в каждой из групп и осуществляет постановку задач каждому из старших. Старшие ставят задачи группам уже в ходе движения. Все это занимает от силы пять-десять минут.
Как-то самым старшим из военных оказался целый старшина одного из курсов. Бедняга, видимо, решил воспользоваться неожиданным праздником и просто отоспаться, закрывшись у себя в каптерке. А тут такое дело…
Самое сложное в осуществлении военного плана — перемещение большой группы военных за территорию училища. Старшина принимает гениальное решение — быстро, под копирку заполняется «Список военных, следующих в народный театр при ДК им. Н. К. Крупской». Почему именно этот ДК? Да потому, что у старшины там сестра работала и это обстоятельство тоже было учтено гением его замысла.
Организуется строй военных, оборудованный для безопасного перемещения по городу флажковыми. Флажковый — это такой представитель подвида военных, военный-самоубийца. В его обязанности входит перекрытие интенсивного движения на автомагистралях города для беспрепятственного передвижения колон, состоящих исключительно из военных. При этом флажковый со строгим лицом должен гордо прошествовать в центр проезжей части какой-либо магистрали, при этом стараясь не замечать несущихся на него многотонных махин, яростно визжащих тормозами и изрыгающими из своих недр потоки ненормативной лексики. Если торжественное шествие по проезжей части завершается для флажкового удачно, он приступает к манипуляциям с флажками, предписывающим — всем стоять, военным — двигаться.
Строй останавливается на КПП, старшина бодро докладывает удивленному самому старшему из дежурных («У меня этого мероприятия в плане нет!») с какой-то «политической» кафедры. («Политическая» принадлежность дежурного была установлена заранее). Старшина протягивает ему второй экземпляр «Списка…» и приводит примерно такие аргументы:
«В план не успели включить. Это мероприятие посвящено революционной деятельности В. И. Ленина в период, предшествующий февральской революции, и организуется по Директиве Главного политического управления ВС СССР. Директива пришла накануне вечером».
Сознание «политического» самого старшего из дежурных, начинает туманиться под воздействием святых таких для каждого «политического», слов и словосочетаний — «революционная деятельность», «Ленин», «Главное политическое управление», и медленно выключается. Ему уже не кажется странным, что Директива пришла именно этому старшине, миновав при этом всю военно-политическую иерархию. Самый старший из дежурных некоторое время еще нерешительно мнется, время от времени он подносит к подслеповатым глазам «Список…», нервно комкает его в потной руке и, вдруг (видимо сознание завершило процесс выключения), отпускающе прикладывает руку к правому виску, демонстрируя воинское приветствие. В этом случае приветствие означает одобрение дальнейших действий военных.
Благословленный таким образом строй военных продолжает свое возмездно-поступательное движение. Покинув пределы зрительной досягаемости дежурной службы, строй переходит на бег с выполнением специальных разминочно-ударных упражнений. Здание ДК быстро берется в оцепление, блокируются все входы и выходы из него. Внутри здания военные блокируют туалеты, в том числе и дамские — самые трусливые из пролетариев пытаются покинуть ристалище и переждать гнев военных, сидючи в специфических женских кабинках и визгливо имитируя возмущенные женские голоса.
Военные бьют в соответствии с классикой: аккуратно, но сильно. Неблагодарные пролетарии тихо скулят. Битие, оно, конечно, определяет пролетарское сознание, но самоцелью для военного не является. Особое внимание уделяется патриотическому воспитанию самых гневных в непонятливости своей несознательных пролетариев. Несознательным пролетариям в очередной раз объясняется, что неуважительное отношение к защитникам отечества, коими, собственно, и являются прибывшие в ДК военные, ведет к общему снижению обороноспособности нашей великой Родины. Снижение обороноспособности, в свою очередь, неизбежно приводит к ослаблению позиций нашего государства в многоукладной мировой экономике. А такое ослабление позиций нашего государства может нанести ощутимый удар по карману всех без исключения пролетариев. Как же ослабленное государство будет втюхивать его, пролетария, говенную продукцию в мировую экономику? Ну пусть не во всю экономику — общемировая экономика такого глумления над собой не потерпит, но вот в экономику «братских» государств соцлагеря — это ведь вполне реально. А если вдруг внешняя интервенция? Да никакой интервент не потерпит такого качества результатов пролетарского труда (это ведь только наш великотерпеливый народ, защищаемый теми же справедливыми военными, исхитряется пользоваться кривобокой, шершавой, ломкой и травмоопасной продукцией этого отстойного пролетариата). Вышвырнет интервент такого пролетария на улицу, и не заинтересует его даже непомерная дешевизна рабоче-пролетарской силы.
Пролетарии проникаются. Пролетарии удивлены тем, что раньше они о таких сермяжных вещах даже и не задумывались. Их заплывшие нахальством глаза вдруг прояснивают, головы сотрясаются от пронизывающего процесса понимания, слегка травмированные конечности демонстрируют искреннее раскаяние и растущее дружелюбие. При виде раскаяния гнев из душ военных постепенно выдавливается врожденным гуманизмом. Военные организовано и неспешно покидают ДК, стремясь сделать это еще до приезда вызванного по ошибке каким-то непроникшимся пролетарием, наряда доблестной советской милиции. Милиция в таких случаях не спешит, пусть военные немного вместо нее потрудятся. Милицию тоже давно уже достали эти беспокойные люмпенпролетарии.
Военные, те временем, группируются в заранее оговоренном, тихом и скрытом от глаз широкой общественности месте. Группируются с захваченными по обоюдному согласию трофеями — лучшими представительницами женского пола, оказавшимися в тот день в пролетарском ДК. Они ждут возвращения посыльного из народного театра при ДК им. Н. К. Крупской. Посыльный возвращается с благодарственным письмом от дирекции и коллектива ДК за деятельное участие в подготовке и проведении экспериментального революционно-патриотического спектакля «Сердца вождей революции», такого-то числа, такого-то месяца. Благодарность выражалась всему «Списку военных, следующих в народный театр при ДК им. Н. К. Крупской». Серпасто-молоткастые печати. Витиеватые подписи. Сестренка старшины оказалась дамой на удивление смекалистой.
Военные обмениваются с дамами контактной информацией (особенно шустрые и веселые из них уже даже договорились о встрече сегодняшней ночью и запланировали себе очередной «самоход»). Затем военные галантно прощаются с дамами и, огороженным флажками строем возвращаются в пределы расположения родных подразделений.
Утром следующего дня в рядах военноначальственных царит замешательство — все утро звонят из отделения милиции. Звонят с какими-то гнусными обвинениями в адрес военных, якобы устроивших массовые беспорядки с избиением гражданской молодежи.
— Да Бог, с вами. Какие массовые беспорядки? Какие избиения? В Советском союзе не может быть ни первого, ни второго! Это вам не Бангладеш, какая-нибудь!
— Но есть, пострадавшие и свидетели.
— Пострадавшие, вы сами говорили, ничего не помнят. Амнезия у них. Лопочут что-то о росте востребованности своей продукции в странах Варшавского договора. Кстати, а кто это такие, эти свидетели?
— Это те, которые успели убежать, когда подошел строй военных.
— Ну, тогда это точно не мои. От моих бы не убежали. Позвольте, вы сказали строй?! Может еще и барабаны были?
— Барабанов вроде бы не было, а вот флаги были.
— Какие флаги? Уж, не с развернутым ли Боевым знаменем части они к вам пришествовали?
— Да нет, флажки такие, ну размером чуть побольше детских.
— Вот всегда вы пытаетесь военных с детьми сравнить. А я вам докладываю, что у меня за территорию училища вчера выходил только один строй. Да, в ДК выходил. Но в ДК не вашего занюханного заводика, а в ДК имени Надежды Константиновны Крупской. Если вы не знаете — супруги вождя мирового пролетариата. Мирового! Понимаете?! В том числе и вашего — обосранного и избитого. И принес этот строй поименную благодарность от руководства и коллектива этого ДК. За помощь в организации театральной постановки, посвященной деятельности вождя в период подготовки Октябрьской Социалистической Революции!!!
На том конце телефонного соединения подавленно молчат и затем с горестными вздохами кладут трубку. Против благодарности чуть ли ни от самого вождя мирового пролетариата, либо там от супруги его, не поняли на том конце до конца, но это и не важно — в любом случае не попрешь. Надо проявлять гибкость и потихоньку спускать дело на тормозах. Ну там, что-нибудь отписать, например, о том, что в тот день в ДК заходила Аннушка и случайно разлила масло. Какая еще Аннушка и почему она поперлась с маслом на дискотеку? Уважаемые младопролетарии, читайте классику, пока еще не поздно. Отложите вы свои легко понятные, и поэтому любимые сказки про мальчишей-плохишей, они уже не актуальны. Всего десяток лет спустя, Главный буржуин, видимо сумевший договориться с непобедимой Красной Армией, все равно наводнит страну своими выдвиженцами-плохишами, они хоть и некомпетентные, но зато легко управляемые (помните: «А пряник, даш?»). Выдвиженцы-плохиши будут пытаться научить военных жить по поганым своим буржуазным законам. А в классике, кроме того, отдельно отмечено, что просто так, (в смысле случайно) кирпичи на голову не падают. Распаленные танцами пролетарии пролитого масла сразу-то и не заметили. Только когда уже все попадали они, тогда и заметили это масло. Но уже поздно было что-либо предпринимать. Ведь порасшибли уже все в неуклюжих своих падениях И главным образом, трвмировали головы свои и конечности. Скорую помощь надо было вызывать, а кто-то тупой не разобрался и вызвал зачем-то милицию.
А военные? Какие военные? Целый строй военных?! Ну а что тут, собственно, удивительного? Праздник ведь был. Мимо проходил строй военных. Военные ведь не любят по праздникам ходить отдельно. А вот строем любят. Военным походить в праздник по городу строем — хлебом не корми. Так вот и шли они — удовольствие получали. Праздник ведь. А за подобные удовольствия не наказывают. Тем более — в праздники. И никто не вправе лишить военных этого удовольствия. А раз не вправе — придется вам, товарищи милиционеры, извиниться перед военными (ну, конечно же, не перед всеми, хотя бы перед самыми военноначальствующими из них). Строем празднично походить — это военные завсегда горазды. Но чтобы драться? Да еще по праздникам? Это уж увольте. Видели ли марширующие военные какое-нибудь мордобитие? Нет, конечно! Некоторые из особо наблюдательных военных заметили нескольких упавших пролетариев, от которых сильно и издалека пахло подсолнечным маслом. Так эти наблюдательные военные даже выскакивали из строя, предварительно испросив разрешения у старшего, и прямиком мчались к уличному таксофону, стало быть «скорую» пролетариям заказывали, переживали за них. А тут такие обидные и ехидные получаются подозрения. Так что дело надо закрыть поскорее. Закрыть и крепко так тесемочки на папочке затянуть. И спрятать его куда-нибудь подальше. На самую дальнюю и верхнюю полку пыльного архива.
Вот и слились все ипостаси отдыха обучаемых военных воедино. Водка была? Была водка, и не только пилась, но еще ливером была заедена. А дамы присутствовали ли? Присутствовали, для некоторых даже ночное продолжение было, а некоторым из числа этих некоторых, впоследствии, некоторые дамы достались на всю жизнь.
А как же театр? Ведь присутствие его в отдыхе военных выглядело как-то виртуально? То есть как это виртуально? Есть официальные документы, заверенные печатями и подписями. Документы, подтверждающие активное присутствие военных в одном из храмов сценического искусства. Так что останавливайте проявление правового своего нигилизма. Документам надо верить. А то ведь можно до того дойти, что глядя в вашу паспортину, усомниться, что вы — это действительно вы. Можно даже набраться наглости и пуститься в рассуждения о вашей виртуальности и платить вам виртуальную зарплату. Тем более, что в застоявшиеся те времена не было еще в бытовом обиходе ни персональных компьютеров, ни сканеров, ни принтеров, способных обрабатывать и воспроизводить графическую информацию в реальном цветовом диапазоне. Это к настоящему времени мутные волны научно-технического прогресса дотолкали и прибили к нашим диким, не готовым противостоять злу берегам, разнообразные информационные технологии. И, пожалуйста, изготовляй себе любые документы, а еще лучше — инвалютные денежные знаки. При этом не надо утруждать себя созданием каких-нибудь спецлабораторий — все прямо на дому и в перерыве между перекурами.
Так что, подлинность документов не должна вызывать ни у кого никаких сомнений. А раз так, значит военные в театре были. Были они там слегка пьяными и пахло от них ливерной колбасой. А сопровождали военных в театре исключительно привлекательные дамы, которых этот запах ничуточку не смущал. А значит, жизнь обучаемых военных в те застывшие годы даром все-таки не пропадала.
Фильм, Фильм, Фильм…!
Как известно было до недавнего времени, из всех искусств для нас важнейшим является кино. Это сейчас уже стало многим непонятно: что же в конце-концов для многих является в этой жизни прямо таки действительно важным.
И какое именно искусство? Осталось ли оно где-нибудь вообще, не захлебнулось ли в густом тумане, окутавшего страну неистового и всепроникающего чеса? А если осталось, то где, когда и в какой форме можно к нему приобщиться? Сплошные сомнения и раздумья. А тогда классик сказал, как отрезал — кино и все тут. Ну а раз кино, значит должны быть киноактеры.
И было бы странным, если бы военных здесь вдруг не заметили. Быть военным и не быть актером просто невозможно. А актер — это, пожалуй, поширше понятие будет, нежели какой-то там киноактер. Вопросы собственной киногеничности настоящего актера, читай настоящего военного, не должны волновать ни при каких обстоятельствах. Скорее всего, военный должен подпадать под определение: артист театра и кино.
Нет, бывают, конечно же, для военных определенные исключения, если же там, решил он, к примеру, только до майора, тогда и без живого артистизма еще можно будет как-то протянуть, на чистом энтузиазме, помноженном на альтруизм, и то, с большим трудом. Но продвигаться по скользкой служебной лестнице от ступеньки «майор» куда-нибудь выше, не будучи признанным актером, хотя бы среди окружающих вас военных, нет, это просто невозможно. Это больше напоминает какую-то оригинальную форму самоубийства.
Вот представьте себе зону компактного проживания военных разных воинских званий и биологических возрастов, постоянно снующих по территории зоны, выполняя очень похожие, но всегда противоречащие друг другу, задачи. При этом в ходе броуновского своего движения военные непрерывно сталкиваются, некоторое время взаимодействуют, обмениваясь различными видами энергий, а по результатам обмена либо взаимно сближаются, либо взаимоотталкиваются.
Взаимодействие происходит пусть не всегда в строгом (в плане нарушения нормативной лексики), но все же соответствии с уставными положениями. И если на всей остальной территории защищаемой отчизны строгость законов всегда компенсировалась необязательностью их исполнения, в зоне компактного проживания военных всегда стремились «букву» Устава соблюсти (во всяком случае, в монументально застывшие те времена, соблюсти стремились). А «букв» там столько, что если все, что они за собой предполагают хотя бы в течение одного дня строго выполнять — летальный исход в лучах пламенеющего заката военному обеспечен.
Выручает военных врожденный инстинкт самосохранения. Несмотря на многочисленные военные упражнения, по подавлению всяческих отвлекающих от доблести службы инстинктов, инстинкт самосохранения является наиболее живучей деталью духовной сущности военного. И живучий инстинкт этот сопровождает военного всю его жизнь.
Вот казалось бы, угасли уже совсем еще недавно казавшиеся очень важными, инстинкты. Выдали военному вместе с удостоверением «Ветеран военной службы» справку, позволяющую беспрепятственное посещение женского отделения общественной бани. Ну, например, в мужское отделение большая очередь, а заслуженный военный шаркающей походкой шнырь в отделение для помывки прекрасного пола. Как! Мужчина, куда вы?! В своем ли вы уме?! А военный хоп, и предъявляет справочку. Извольте ознакомиться. Как мужчина я уже никакой. Стерилен и потому абсолютно для женского пола безвредно-бесполезен. Может там, внутри заветного помывочного отделения кто-то все же на что-то с дури и понадеется. Предупреждаем сразу — бесполезно. Всем обучаемым военным на протяжении длительного времени в преддверии выходных дней в пищу подсыпают бром. Притупляют, так сказать, низменные их инстинкты. Но качественного, быстродействующего брома на военных как всегда не хватает, и поэтому действие его начинает проявляться ближе к военно-ветеранскому возрасту. Постепенно, но все с учащающейся частотой. А потом вдруг, как-то все равно неожиданно: раз — и все. Половина шестого.
А на вопрос женской очереди относительно того, что в своем ли военный пребывает уме, тоже имеется соответствующая справочка. От специального военного врача, приснопамятного читателю военного герантолога. Спецврач свидетельствует всуе, что военный ветеран давно уже находится в состоянии глубокого профессионального маразма, устойчивого в своей специфичности. А специфичность, опять же, обусловлена тем же живучим инстинктом самосохранения: военного постоянно преследует чувство опасности, даже при нахождении его в стерильно-безвредном никому не нужном состоянии. На все он смотрит недоверчиво и оценивающе. Оценивает, стало быть, как его всю жизнь учили, угрозы и уязвимости. Но к общественно опасным деяниям склонностей не имеет. Пока. Пока пенсионное его обеспечение не упадет до уровня прожиточного минимума.
Ну так вот, руководствуясь живучим своим инстинктом военный постоянно что-то недовыполняет. А потому он постоянно в чем-то виноват. Начальствующему какой-либо величины можно наказывать любого своего подчиненного военного, даже не имея визуального или еще какого контакта с ним. Вот так просто в канцелярии сидючи представил себе военного, который, к примеру, обратился к своему сотоварищу на «ты» и, тут же — раз и наказал его. А потому, что все военные по служебным вопросам должны обращаться друг к другу исключительно на «вы». А поскольку вопросов, совершенно никак не относящихся к службе, у военных практически не бывает, значит все они виноваты просто по определению. И правильно их наказывают. До чего дошли, хамье трамвайное, они, видете ли, поправ устав друг другу тыкают!
Или же еще один пример. Одна из статей успевшего уже читателю надоесть Устава повествовала о том, что все военные обязаны при встрече (обгоне) отдавать друг другу честь, строго соблюдая правила этого мероприятия. А правила предписывали отдачу чести выполнять четко и молодцевато (военному воображению совершенно нетрудно воспроизвести себе процедуру потери невинности, сопровождаемую четкостью и молодцеватостью), при этом правая рука прикладывается к головному убору так, чтобы пальцы были вместе, ладонь прямая, средний палец касался нижней части головного убора, а локоть был на линии и высоте плеча. У-у-ф-ф!
И это еще не все. Есть еще и другие описания порядка лишения военного чести. Да-да, именно лишения. Он же, согласно Уставу, должен ее отдать, следовательно, должен ее тут же и лишиться. Справедливости ради надо отметить, что, как правило, лишение происходит ненадолго, ведь тот, кому военный честь свою только что, походя так, даровал, обязан тут же кусочек ее вернуть обратно, демонстрируя ответное приветствие, а обесчещенный военный обязан этот кусочек поймать, как можно удачней разместить его внутри себя и тут же приступить к его бережному и быстрому выращиванию. Почему быстрому? Так ведь скоро же опять всю отнимут, а вернут лишь кусочек-рассаду. Но это еще ничего, это еще нормальная ситуация. А вот если, к примеру, тот военный, которому честь была отдана оказался недобросовестным? Или же невнимательным просто? Пожадничал, к примеру, этот военный семенным кусочком? Тогда все гораздо сложнее, все придется с нуля начинать.
Другие описания способов лишения военного чести касаются случаев, когда головной убор у военного по каким-либо причинам отсутствует либо когда руки военного заняты тяжелой поклажей.
Имеются так же описания порядка почти добровольного отдания чести военным на месте и в движении. Особенно интересно выглядит это в движении. В этом случае военный должен, находясь в состоянии полуобморочного экстаза, злобно хлопнуть всей ступней своей о ничем не повинный участок земной поверхности, в момент шлепка резко боднуть головой в сторону искусителя и, пожирая его полными оргазма глазами, одновременно примкнуть правую руку к головному убору, а левую судорожно прижать к бедру. Камасутра отдыхает!
Представили, как это все будет выглядеть в исполнении военного артиста, выступающего в одиночном разряде? А теперь представьте, что творилось бы в компактной зоне беспрерывного хаотического туда-сюда шныряния большого количества разновеликих военных артистов, если бы они все это одновременно все вместе начали исполнять.
Представьте, к примеру, радостную процедуру массового освобождения от оков давно надоевшего сна, когда двести внезапно разбуженных военных начинают ломиться в места общего пользования (в соответствии с Уставом: уборную, оборудованную «одной кабиной с унитазом (очком) и одним писсуаром на 10–12 человек», или умывальную: «устанавливаются из расчета один кран (сосок) на пять-семь человек…»), беспрерывно топая полными ступнями и бодаясь головами, в исполнении утренних воинских приветствий и при этом еще обращаются военные друг к другу исключительно на «вы».
Читать бесплатно другие книги:
