Бронзовый грифон Русанов Владислав
– Вставай, Мудрец, вставай!
«Ах, вот как?! – подумал Кирсьен. – Меня уже никто и в расчет не принимает? Еще бы! – Ему вдруг захотелось отхлестать себя по щекам. – Ишь ты, разлегся, неженка, слюнтяй, маменькин сынок… А еще гвардейцем себя считал! А теперь отлежаться решил, пока другой колдуна убивать будет?»
Кир едва ли не зарычал, отталкиваясь руками от земли. Боль от вонзающегося в тело волшебства стала невыносимой. Молодой человек невольно поглядел на тыльную сторону ладони. Чисто. А, судя по ощущениям, должна кровь сочиться из раскрытых пор. Значит, не все так страшно? Что, если колдун просто морок наводит? В старых сказках частенько шла речь об обмане чувств, которым пользовались волшебники.
Джиль-Карр тем временем поравнялся с пошатывающимся Мудрецом. Рубанул коротко наискось, слева направо. Верзила отбил. С огромным трудом, медленно, словно продираясь сквозь липкую патоку, но отбил. Сталь столкнулась со сталью и зазвенела.
Кир дернулся изо всех сил и поднялся на колени. Опираясь на меч, выпрямился. Колени дрожали, сердце билось с такой силой, будто парень пробежал пять-шесть миль в доспехах и при оружии. Колючие червячки, кажется, въедались в душу.
Чернокожий, готовившийся обрушить клинок на голову Мудреца, заметил отчаянные потуги тьяльца. Повернулся к нему, взмахнул левой рукой, словно хлестнул бичом. Невидимая петля сдавила горло Кира. В глазах потемнело, но он усилием воли остался стоять на ногах, хоть и держался обеими руками за рукоять воткнутого в землю меча. Айшасиан щелкнул пальцами, и еще одна петля обхватила грудь молодого человека, стискивая ребра, выжимая остатки воздуха из легких.
Мудрец, сжимая меч обратным хватом, широко размахнулся, целясь по ногам противника. Как крестьяне на косьбе. Чародей несколько раз ткнул перед собой кулаком, и после каждого движения тело мечника содрогалось, словно его били тяжелой дубиной. Так оно, скорее всего, и было. Джиль-Карр использовал заклинание, сгущающее воздух и превращающее его в некое подобие оружия, очень подходящего, чтобы удушить или вышибить дух из противника.
От последнего удара Мудрец упал, выронил меч, но он отвлек колдуна от Кира, и молодой человек рванулся, как норовистый конь, силящийся разорвать постромки. Давление на миг ослабело, зато буравящие тело червячки достигли, похоже, самой сердцевины души. Того самого стержня, про который говорят: «Вот, мол, человек со стержнем. Такого не сломить». Добрались, впились и растворились без остатка, оставив ощущение легкости и свободы. Вот раскинь руки, словно крылья, и полетишь в прозрачной бездонной синеве к птицам, облакам, солнцу.
Ощущение удушья прошло, как будто и не было его. Досадная помеха, прижимающая руки к ребрам, не дающая пошевелиться, тоже исчезла. Кир выдернул клинок из земли, взмахнул им над головой.
– Молодец, малыш! Давай! Вперед! Покажи черномордому! – взорвалась толпа.
Джиль-Карр вздрогнул. Нахмурился, оскалился, снова нахмурился. На пробу пошевелил пальцами, насылая еще какое-то чародейство. Кирсьен новым, только что приобретенным зрением увидел летящий к нему диск с заостренными, поблескивающими краями. Если до сих пор колдун использовал магию как некое вспомогательное средство, желая сохранить хотя бы видимость честной победы, то теперь наплевал на все. Неожиданное сопротивление выбило его из колеи, как чересчур разогнавшуюся повозку. Айшасиан желал крови. Причем немедленно. Стойкий каматиец должен умереть. Чтоб другим неповадно было выходить на поединок против него, Джиль-Карра Изгнанника, от которого клан воинов Ал-ла-Бенна отказался, объявив отступником, нарушившим кодекс касты.
Сам не понимая до конца, что же он делает, Кир поднял ладонь. Покачал ею из стороны в сторону, словно отгоняя мух или комаров. Волшебный диск с визгом ушел вверх и там лопнул, распугав кружащих над Арамеллой речных чаек.
Хотя никто, кроме тьяльца, не видел, да и не мог видеть сотворенное колдуном оружие, но звук услышали все. Заржали, забились лошади. Люди присели и задрали головы к небу. Кто-то охнул, кто-то выругался в сердцах.
– Будь ты проклят! – зарычал чернокожий, отбрасывая меч-копье и сводя ладони перед грудью. Между его пальцами замерцал сиреневый огонь.
Двуручный меч с вязким чавканьем упал на шею айшасиана, перерубая позвонки. Колдун упал. Он умер почти сразу.
На несколько ударов сердца повисло молчание, а потом толпа взорвалась радостными криками. Наемники выбежали на площадку, кричали, потрясали оружием.
Кир разглядел среди орущих бойцов перекошенную ненавистью рожу Черепа. Успел подумать, что теперь нужно жить с оглядкой – своего позора кондотьер не простит никому из участвовавших в поединке, – и тут на него налетела Пустельга.
– Ну, малыш! Кто бы мог подумать? – с лучезарной улыбкой произнесла воительница. – Ай да каматиец! – Она с размаху сунула кулак Киру под ложечку. Парень охнул и согнулся.
– Ха! Это она любя! – хлопнул его по скрюченной спине Мелкий.
– Молодец, – пробасил тяжело дышащий Мудрец. – Я думал – все…
– Ох, и напьемся! – выкрикнул Почечуй.
– Я тебе напьюсь! – решительно вмешался Кулак. – Лучше Ормо помоги, пока кровью не истек.
Старик закивал и начал проталкиваться, на ходу отпуская язвительные замечания молодым наемникам, к лежавшему, где упал, Коготку.
Кондотьер возвысил голос, без труда заглушая шум толпы:
– Коневодов сюда! К погрузке на паром готовсь! – И, обняв за плечи Мудреца и Кира, добавил вполголоса, так, чтобы никто кроме них не услышал: – Победить-то мы победили. Но отныне держим ушки на макушке. И спины друг друга без прикрытия не оставляем.
Есть ли на свете более скучное и однообразное занятие, чем марш в составе пехотной колонны?
Только пыль под ногами. С утра еще терпимо, а вечером она уже везде – в носу, в глазах, на лице, за пазухой, противно скрипит на зубах и забивает горло. Шлем, доспех, меч, пика гнут к земле. Хоть и гонял Дыкал новобранцев почем зря, а все равно тяжко. Привыкнуть можно к грузу, к голоду, смириться с постоянной усталостью и недосыпом. Но однообразие, тягучая скука – вот вещи, к которым привыкнуть невозможно.
Целый день пред твоими глазами спина впередиидущего. Те же люди справа и слева. Вверху все такое же небо. Синее, с росчерками облаков в вышине и крестиками птиц. А под ногами дорога, взбитая в пыль тысячами прошедших тут перед тобой ног. И размеренный топот. И набившие оскомину шуточки сержанта.
Разговаривать в строю никто не запрещал. Все-таки поход, а не смотр на плацу. Просто темы для бесед очень скоро исчерпались. Байки, истории из жизни, шутки стали слишком однообразны и не вызывали ничего, кроме глухого раздражения.
Иногда Антоло казалось, что он теряет себя. Становится другим. Вместо прежнего образованного молодого человека, души студенческой компании и любимца большей части строгих профессоров возникал тупой и равнодушный служака, что-то сродни тягловому животному, все существование которого сводилось к изнурительной работе, еде и краткому отдыху. Ни на что иное сил не оставалось.
Восемнадцать дней вдоль побережья Великого озера. Потом переправа через Арамеллу, занявшая несколько суток для всей армии, – паромщики работали днем и ночью и все равно не справлялись. На правом берегу простиралась уже Тельбия – край, в отличие от Вельзы и окрестностей Аксамалы, лесистый и малообжитой. Дорог стало меньше, а те, что были, оказались слишком узки для передвижения маршевых колонн. Реже встречались деревни и хутора земледельцев; просторные мансионы, изобиловавшие вдоль трактов Сасандры, сменились маленькими, грязными и убогими харчевнями. Городов за три дня имперские солдаты не встретили. Конечно, они были, да только где?
Ночью, последовавшей за первым же днем пути в правобережье, в небе стояла комета. Багровый росчерк, хвостатая звезда. Она протянулась, как кровавый след, между Большой Луной и желтоватой планетой То-Хан.
Глядя на ночное небо, озаренное красноватыми бликами, Антоло почувствовал беспокойство. Астрология, конечно, наука не слишком точная, допускающая зачастую двоякие толкования, но комета есть комета. Ни один ученый труд из числа хранящихся в библиотеке Императорского аксамалианского университета тонких наук (к слову сказать, самое обширное книгохранилище не только в Сасандре, но и во всем известном мире) не относил хвостатую звезду к хорошим приметам. Всегда ее появление предрекало беды и несчастья. Не всегда это были войны, моровые поветрия или неурожаи, приводящие к вымиранию от голода целых провинций. Иногда дело обходилось сменой власти в отдельных королевствах, введением новых – сперва кажущихся непомерными, но человек ведь привыкает ко всему – налогов, торговыми потрясениями из-за открытия новых месторождений изумрудов в северной Фалессе, особо яростными атаками халидских пиратов на побережье Каматы… Что-то нехорошее происходило едва ли не закономерно.
– Гороскоп бы составить… – почесал затылок Емсиль, когда табалец поделился с другом нехорошими предчувствиями. – Не к добру все это.
– Чего уж доброго? – пробурчал Обельн, обметывающий у костра растрепавшийся подол нательной рубахи. – Война, однако…
– Война! – возразил Вензольо. – Войны едва не каждый год случаются, а кометы не п’иходят всякий ’аз.
– Не поспевают, видать! – хохотнул Горбушка.
И заслужил подзатыльник от Дыкала. Сержант последнее время зауважал студентов больше, нежели остальных подчиненных ему солдат. Сказалась сноровка, которую Емсиль проявил в лечении скоропостижного поноса, вцепившегося в добрую половину бойцов армии благородного господина полковника т’Арриго делла Куррадо. К счастью, как объяснил барнец, болезнь была вызвана не заразой, кроющейся в несвежей питьевой воде, а просто-напросто прелым пшеном, которое подвезли обозники. Толченые угли из костра и отвар дубовой коры поставил на ноги десяток Дыкала быстрее, чем прочих солдат. А табалец иногда любил на привале почитать вслух стихотворения, написанные поэтами прошлых веков, а то и пересказать какую-нибудь поучительную историю из старинных хроник.
– Война войной, – медленно, ощущая всеобщее внимание, сказал Антоло, – а комета-то слишком яркая. Гороскоп я не составлю – ни звездных карт, ни таблиц, ни инструмента под рукой нет. Все равно выйдет одно надувательство. Это на рынке бродячий шулер может купчих и крестьянок дурачить. Я не берусь. Но, чует мое сердце, ничего хорошего она не предрекает.
– Все пропадем, все… – сокрушенно вздохнул Обельн.
– А ну молчать! – рыкнул Дыкал. – Что за разговоры? Солдат для того живет, чтобы умереть за императора и Сасандру.
– Да какой же я солдат? – попробовал оправдаться мужичок, в котором и вправду, не выветрились еще мещанские привычки.
– Молчать! Раз сюда попал, значит, солдат. И умирать будешь вместе со всеми. Только главное для солдата, чтоб вы знали, остолопы, – не умереть самому, а как можно больше врагов за собой утянуть. Ясно?
– Ясно, – кивнул Антоло.
Прочие тоже закивали. А что спорить? Сержант всегда прав. Это самый первый закон из устава об армейской службе. А второй – если сержант не прав, смотри первый закон.
На том и порешили.
Комета простояла два дня, медленно переползая с севера на юго-восток, а потом исчезла так же неожиданно, как и появилась.
Армия продолжала ползти в глубь Тельбии. Словно гигантская, медлительная сороконожка. До простых солдат и даже до сержантов замыслов командования никто не доводил, но по колонне ходили слухи, постоянные спутники неизвестности, что они должны будут занять несколько городов вдоль южной границы края, оставить в них гарнизоны, выстроить ряд фортов и закрепиться в них. Поговаривали, народ в Тельбии свободолюбивый и независимый, власти над собой не терпит, потому, мол, и не установилась здесь настоящая, крепкая власть. До сих пор имперская армия с открытым сопротивлением не сталкивалась, а потому судить о тельбийцах приходилось по изредка попадающимся на дорогах насмерть перепуганным селянам или купчикам. Может, оно и к лучшему? Хороша та война, которая обходится без боевых действий. Для солдат хороша, само собой.
Днем однообразие пешей ходьбы несколько развеял обогнавший колонну отряд. Легкой рысью прошла полусотня кентавров. Антоло впервые видел обитателей Степи раскинувшейся на крайнем юго-востоке материка, подлинный бич границ Империи.
Каждому мальцу известно: кентавр – наполовину человек, наполовину конь. Только рисунки в книгах, изображающие посаженные на тела тонконогих скаковых коней торсы мускулистых атлетов с правильными чертами лиц и курчавыми бородами, врут. Врут бессовестно и безбожно. Вернее, художники, никогда не видевшие настоящих кентавров, проявляют творческую фантазию, выдавая желаемое за действительное.
На самом деле конские туловища отличались мощью, выказывающей скорее выносливость, чем привычку к быстрой скачке, – крепкая кость, широкие копыта. Если задуматься, то длинный корпус и короткие ноги напоминали, скорее, ослов или мулов, чем благородных верховых коней. И еще много мелочей: хвосты на вид «лысые», а брюхо – поджарое, подтянутое. Человеческая половина – под стать конской. Широкоплечая, толстые руки бугрятся мускулами. Живота нет – на месте лошадиной шеи растет сразу грудная клетка, а солнечное сплетение защищает киль, как у птицы, – природа позаботилась прикрыть уязвимую точку. Шея толстая, закрепленная могучими мышцами. Наверное, чтобы голова не оторвалась на скаку. Головы круглые, с тяжелыми челюстями, широкими ноздрями и глазами-щелками под выпуклыми надбровными дугами. Волосы на голове черные, длинные и блестящие, как вороново крыло. Масть – гнедая, буланая, саврасая, мышастая. Причем короткая гладкая шерсть покрывала не только конскую, но и человеческую часть тела, волосы на голове переходили сперва в лохматые гривы, сбегающие между лопаток, а после в «ремни» вдоль лошадиных спин до самых хвостов.
Вооружение кентавров составляли круглые щиты не больше локтя в поперечнике и короткие копья с широкими наконечниками. Одно копье они несли в правой руке, а два запасных – в кожаных петлях, закрепленных на внутренней стороне щита.
Отряд обогнал роту господина т’Жозмо, заставив крайних солдат закашляться от пыли.
– Откуда? – поперхнулся Антоло, поднимаясь на цыпочки. Слишком быстро проехали кочевники – ну, не успел разглядеть.
– Из-под спуда! – бросил через плечо Дыкал. – Это отступники. Есть несколько племен у кентавров Степи, которые были вынуждены замириться с людьми, приняв от них помощь – харчами ли, лекарским снадобьем ли, а то и военной силой. Ведь конежопые друг дружку не меньше, чем наших, режут…
– А здесь-то откель они? – влез Цыпа.
– Рот прикрой, зеленка! Не видишь, старшие разговаривают? – прикрикнул сержант беззлобно, больше для острастки. – Дык, если ихний брат с человеком якшался, он для своих вроде прокаженного делается. Каждый его ограбить может, а то и вовсе убить. А если цельное племя, дык, такое, значится, за ними просто-таки охотиться начинают. Вот и уходят они в глубь человеческих земель, торгуют с окраинцами, на работу нанимаются. Коней там пасти… Дык, в пограничной страже разведчиками служат. Предают, выходят, своих. А предателей никто не любит. Ни люди, дык, ни кентавры.
– А сюда-то зачем их пригнали? – непонимающе произнес Емсиль. – Пускай бы в Степи и служили…
– Не скажи, не скажи, – покачал головой сержант. – Они в бою злые. И разведчики хоть куда. Если эту полусотню нам придали, они пригодятся. Уж не помешают, это точно…
– А я думаю, з’я все это! – горячо вмешался Вензольо. – Здесь людская война, и люди должны сами ’азби’аться между собой. Без всяких нелюдей.
– Эй, парень, – нахмурился Дыкал. – А ты кто? Ты никак господин полковник, т’Арриго делла Куррадо? Или нет, перепутал я! Простить прошу покорно, ваше высокопревосходительство! К нам сам т’Алисан делла Каллиано пожаловал! Сейчас он нас, сирых и убогих, поучит, как воевать надобно!
– Да я не п’о то… – попытался оправдаться каматиец, сообразив, что здорово рассердил командира, сболтнув лишнее.
– Зато я про то! – громыхнул Дыкал, аж солдаты из соседних десятков начали оглядываться. – Приказы командования не обсуждаются! Ни вслух, ни шепотом. Ни со мной, ни между собой. Не забыли, вам сегодня часовыми заступать на ночь? Чтоб из-за вашей болтовни и раздолбайства с меня нашивки посрывали? Благодарствую, как-нибудь перетопчемся… Вопросы есть?
Вопросов не было.
Вечером того же дня Антоло вновь увидел кентавров. Вернее, кентавра.
Буланый конечеловек стоял посреди толпы солдат, сгрудившихся у фургона маркитанта, известного крепостью вина. Злые языки поговаривали, что торговец настаивает каматийское красное на табаке. Как бы то ни было, а налитый за медную монетку кубок валил с ног даже такого здоровяка, как Емсиль. Пьянство на марше не поощрялось командованием, но и не запрещалось. Почему бы усталым солдатам не расслабиться на отдыхе?
Маркитант подпрыгивал, опираясь одной рукой на бортик фургона. Пальцы второй он скрутил в совершенно непристойную фигуру и тыкал ее прямо в кончик широкого носа кентавра. Тот почти нежно отводил кулак торгаша от своего лица, а другой рукой протягивал ему мятый оловянный кубок и что-то бормотал заплетающимся языком.
Солдаты шумели. Судя по нестройным выкрикам, часть из них настаивала, чтобы маркитант налил вина в долг, а другая посылала «конежопого» куда подальше и требовала не задерживать очередь.
Табалец не собирался задерживаться. Ведь им, как совершенно уместно напомнил сержант, предстояло заступать на ночь в охрану лагеря. Конечно, поспать удастся, но одну стражу, не более того. А значит, надо хотя бы немного отдохнуть до сумерек. Он так бы и ушел, но в это время один из солдат – растрепанный с ошалевшими глазами – с криком «Прочь пошел, морда нелюдская!» врезался кентавру в бок.
Степной воин лишь слегка пошатнулся – все-таки весил он на добрых два кантара больше самого могучего человека, – накрыл широкой ладонью лицо наглеца и слегка толкнул его. Бедняга улетел под телегу – только подошвы мелькнули.
Толпа взорвалась яростным ревом. У обиженного солдата нашлось много сторонников. Несколько рук одновременно схватили кентавра за длинные, ниспадающие на плечи волосы. Замелькали кулаки. Табалец не понаслышке знал, как завязываются драки, и мысленно пожалел одинокого кентавра, окруженного недоброжелательными двуногими.
Кочевник не стал ждать, когда его окружат и задавят численным преимуществом. Видно, тоже был не новичок в рукопашной. Ответ последовал незамедлительно. Кентавр оттолкнулся всеми четырьмя ногами от земли и взлетел в воздух на добрых два локтя. В прыжке он распрямил задние ноги, свалив двоих неосторожно приблизившихся забияк. При этом кулаками он опрокинул пару человек, нападавших спереди. После степняк закружился на месте, приседая на задних ногах, а передними нанося точные, несмотря на затуманенное вином сознание, и неотразимые удары. Несколько вздохов, и вокруг него образовалось свободное пространство шириной в пару шагов.
Солдаты кричали, размахивали руками, но в драку больше не лезли. Кулак против копыта не слишком веский довод. Кто-то из задних рядов предложил сбегать за копьями. Ему ответил другой голос, призывающий кликнуть конников из отряда охранения. Уж кто-кто, а окраинцы должны уметь справляться с бешеными «конежопыми».
Кентавр поступил глупо, не попытавшись прорваться сквозь толпу и сбежать. Сделай он это немедленно, и жаждущие отмщения драчуны остались бы с носом. Но, так или иначе, под влиянием вина или варварского понятия о чести кочевник не стал убегать. Напротив, уверившись в собственной победе, он решил свести счеты с маркитантом – кинулся к фургону, поднял его за переднее колесо и попытался опрокинуть.
Торговец с криком спрыгнул на противоположную сторону, споткнулся, упал на четвереньки и пополз, скрываясь под ногами солдат.
Кентавр напрягся. Фургон покачнулся. Холщовый полог затрепетал, словно под сильным ветром.
В этот миг два волосяных аркана упали на плечи степняка. Затянулись вокруг шеи.
Антоло поискал глазами. Да. Те самые охранники-окраинцы. Войско, набранное частично из освобожденных преступников, а частично из вольнонаемного сброда, охочего до легких денег, без надзора со стороны регулярных частей оставлять не рисковали. Конники из Окраины постоянно мелькали по бокам, сзади колонны, уходили вперед в разъезды, объезжали ночной лагерь.
Кентавр дернулся, вцепился руками в дрожащие от натяжения арканы, попытался ослабить петли. Но коневоды имели немалый опыт сражений с его собратьями. Брошенный точной рукой кожаный ремень с грузами на концах спутал кентавру передние ноги, а третья петля окончательно передавила горло.
Толпящиеся вокруг солдаты радостно заорали и бросились к упавшему. Теперь, когда грозного противника повергли наземь, каждому хотелось показать удаль, пнув лежачего. Сколько ударов досталось кочевнику, прежде чем окраинцы разогнали не на шутку разошедшуюся солдатню, Антоло не знал. Он шагал к своей палатке и чувствовал, что настроение испорчено окончательно. Нет, война – это все-таки занятие для грубых мужланов и кровожадных ублюдков. Образованному человеку, умеющему сопереживать, ценящему жизнь и достоинство любого существа, будь то человек или нелюдь, здесь делать нечего.
Глава 16
Сидя на кровати, Мастер наблюдал, как Кельван оторвал от лежащей в углу глиняной глыбы кусочек поменьше – с кулак величиной, заботливо прикрыл остаток мокрой тряпкой, прошаркал растоптанными башмаками через комнату к столу и уселся. Свеча горела в противоположном углу, где раньше времени состарившаяся Тилла штопала подштанники мужа, но Кельван в свете не нуждался. Всю работу он делал на ощупь. Сильные пальцы принялись разминать комок глины, сбрызгивая его время от времени водой.
– Дал бы мне кусочек… – с улыбкой проговорил сыщик.
– Тебе? – прищурился ремесленник. – Рано тебе еще. Одной рукой много не налепишь.
Мастер вздохнул. Что верно, то верно. Раздробленная арбалетной стрелой лопатка заживала очень медленно. Неужели годы сказываются? Раньше любые раны затягивались, как на дворовом коте: кости срастались, кожа рубцевалась… А теперь? Он почесал нос левой рукой. Правая вот уже почти месяц оставалась плотно прибинтованной к телу. Чтобы выздороветь, раненому органу нужен покой. По старой привычке сыщик сам себе назначал лечение, позволяя хозяевам покосившейся лачуги в пригороде Аксамалы только выполнять его распоряжения. И никакой самодеятельности.
– Я не лепить, – оправдываясь, произнес Мастер. – Поразминать хотя бы… А то от скуки умом рехнуться можно.
– Нужно ли вам руки в глине пачкать, господин? – вмешалась рассудительная Тилла. – Пускай сам возится… А ты не морочь голову господину! – прикрикнула она на мужа. – Совсем разленился! Вздумал работу на гостя спихнуть?
Кельван со скучающим видом пожал плечами. Мол, сам видишь, что творится. С женщиной ругаться – себе дороже. Лучше сразу уступить, иначе крику не оберешься.
– Это ведь я попросил! Сам! – заступился за хозяина сыщик.
Тилла, не вставая, топнула ногой:
– Нет. Я сказала, нет. Не хватало! Вам, господин, выздоравливать надо.
Слушающий жену ремесленник воздел глаза к потолку, покрытому желтоватыми разводами из-за протекающей крыши. Правда, Кельван не видел ни пятен, ни змеистой трещины, пробегавшей наискось из угла к окошку. Его глаза вот уж больше десяти лет скрывались под бельмами. «Ветром надуло, когда на озере в шторм попал. Хворал сильно, в горячке лежал, а после слепнуть начал», – говорил бывший рыбак. Сыщик ему не верил. Сама по себе простуда не лишит человека зрения. Тут, скорее всего, какая-то зараза поучаствовала. Мало ли что купцы могут занести в Аксамалианский порт вместе с товарами. Вспомнить тот же черный мор, унесший жизни большинства чародеев. Наверняка не само по себе моровое поветрие зародилось. Хворь очень часто привозит с собой недужный человек или тварь какая-нибудь, вроде крысы. А простуда, с ознобом, горячкой и прочими «прелестями» только толчок дала.
– Ладно, не надо так не надо, – примирительным тоном сказал Мастер.
Тилла строго на него посмотрела – не врет ли, не пытается усыпить бдительность? – кивнула и углубилась в штопку.
– Что сегодня будешь лепить? – спросил сыщик у Кельвана.
– Сегодня? Сегодня кентавра буду.
– Смотри, пенек старый, для детей делаешь! Не перемудри, как прошлый раз! – вновь встрепенулась Тилла.
– Прошлый раз? А что в прошлый раз было? Забрали же все?
– Забрали. А кто забрал? Какой-то важный господин. Сказал, никогда такого чуда не видел…
– Ну, так забрал же… – протянул Кельван. – По мне, так хоть крыс отгонять от кладовки берут, лишь бы брали.
– Так он же дешевле вдвое взял! – возмутилась женщина. – Пенек ты старый и есть! Разума ни на грошик медный! – Хотела еще добавить пару «ласковых», но постеснялась гостя, махнула рукой и в который раз уже вернулась к иголке с ниткой.
Мастер смущенно улыбнулся. В прошлый раз именно он подсказал Кельвану вылепить нескольких иногов и, как мог, описал хищника, изображенного на бляхе тайного сыска. Ему казалось, что получилось неплохо. Слепец великолепно улавливал движения зверей, изготовленные им фигурки казались просто застывшими ненадолго. Вот скажи волшебное слово, и оживут. Один из иногов припал к земле, готовясь к прыжку, другой поднял когтистую лапу для удара, третий раскинул широкие крылья, отрываясь от земли, четвертый… Впрочем, всего не перечислишь. Да самой же Тилле понравились глиняные звери, когда она, вооружившись кистью и красками, придавала им окончательный товарный вид. К сожалению, у постоянных покупателей появление на лотке не привычных свистулек, а обыкновенных фигурок не вызвало восторга. Местная ребятня гораздо выше ценила звуковые качества поделок Кельвана, нежели внешнюю красоту или достоверность. Поэтому, убедившись в отсутствии дырочек в хвостах глиняных иногов, дети не раздумывая предали слепца, дружно переметнувшись к резчику кубарей, торговавшему на соседней улице. Тилла очень расстроилась, и Мастер решил не огорчать ее еще больше, а потому промолчал, что важный господин, который так добросердечно помог бедной женщине, был, скорее всего, простым перекупщиком из Верхнего города, вознамерившимся получить десятикратную прибыль на каждой статуэтке…
– Что замолчал? – негромко окликнул Мастера Кельван.
– А что говорить? Ты, гляжу, опять фигурки лепить вознамерился? Смотри, прогоришь…
– Прогорю? Подумаешь! – небрежно отмахнулся слепец. – Свистулек я после налеплю. Если глина останется… Мне интересно что-то новое сделать.
– Интересно ему… – пробурчала вполголоса Тилла. – Конечно, дочка кормит, так можно дурака валять…
– Мне кажется, если наделать маленьких солдатиков… – усмехнулся Мастер. – Наших, имперских, и всяких чужих – великанов и гоблинов, кентавров и дроу… Айшасиан на слонах, пиратов на галерах… Мальчишек это может заинтересовать.
– Да? – заинтересовался Кельван. – А ведь и вправду! Надо подумать… А пока я кентавра слеплю.
– А ты видел живого кентавра? – спросил сыщик.
– Живого? А то как же! Годков семнадцать мне было. Неженатый, то есть еще, выходит, был… Большая драчка тогда в Окраине вышла…
– Это когда третья южная армия в Степи погибла?
– Ну да! Это уж потом кинули на нелюдей тысяч двадцать войска. Победить не победили, но зато охоту отбили имперские города палить. – Слепой говорил, повернувшись к Мастеру, и продолжал работать не глядя. Сильные пальца «вытянули» из куска глины четыре ноги, человеческое туловище, заготовку для хвоста. – Так после пленных кентавров привозили императору показывать. По городу проводили…
– Семнадцать, говоришь, тебе было? Это выходит, ты старше меня всего на…
Договорить сыщик не успел. Кельван поднял измаранный палец, призывая к тишине:
– Идет! Лита идет!
– Ох, ты… – вскочила Тилла, откладывая шитье в сторону. – А я и не ждала сегодня! Как ты только узнаешь?
– Узнаю? Чтоб я любимую дочку да по шагам не узнал? – ухмыльнулся в лохматую бороду ремесленник. – Только не одна она сегодня.
– Ох, ты… А с кем же? – Хозяйка огляделась – вдруг в доме не прибрано, а посторонний человек в гости собрался.
Мастер же потянулся рукой к изголовью, где лежал его корд. Великан Тер-Ахар, доставив истекающего кровью сыщика, принес и все его оружие, в том числе и метательные ножи, и орионы, и даже арбалет покойного Ансельма.
Кельван уловил его движение. Усмехнулся.
– Каблучки стучат. Это кто-то из девочек.
Мастер кивнул. Слепому он доверял. В большинстве случаев слух его не подводил.
В дверь поскреблись.
Тилла подошла, потянула засов.
– Здравствуй, доченька! И тебе, Флана, доброго здоровья!
– Здравствуй, мамочка! – Лита расцеловала женщину в обе щеки. Они стояли друг напротив друга, маленькие, круглолицые, с одинаковыми добрыми улыбками на губах. Только одну жизнь состарила до срока – избороздила лицо морщинами, согнула спину, погасила глаза, – а вторую еще нет. – Здравствуй, папочка! Здравствуйте, господин!
– Так уж и господин! – усмехнулся Мастер. – Я вам теперь как родственник. Можешь считать меня дядей.
– Здравствуйте, фра Кельван, фрита Тилла, господин… – Вошедшая следом за подругой Флана сбросила на плечи капюшон легкого плаща, открыв огненно-рыжие локоны, присела, кланяясь.
– Здравствуй, девочка, – кивнул ремесленник, не бросая работы.
– Рад видеть тебя, Флана. – Мастер опустил ноги на пол, попытался встать, но скривился и, скособочившись, откинулся на стенку. – Судя по всему, вы пришли прощаться?
– Да. – Девушка вздохнула. – Завтра с рассветом уезжаем.
– Как? Уже? – Слезы потекли по лицу Тиллы.
– Бросила бы ты, доченька, свою фриту Эстеллу, – пробурчал слепец. – Тянет, демоны знают куда. Послать ее подальше, да и дело с концом…
– Не стоит посылать фриту Эстеллу, – негромко проговорил Мастер. – Жалко, я не имею права рассказать вам все, но совет дать могу. Не нужно спорить с Эстеллой. По крайней мере, пока я не встану на ноги. – Лицо его стало жестким. – Когда я снова буду владеть правой рукой, очень многие люди в Сасандре пожалеют, что начали торговать родиной оптом и в розницу. А пока терпите и молчите…
Лита горько вздохнула и наклонилась к уху матери.
Флана несколько раз быстро кивнула. Подошла, присела рядом с Мастером.
– Я очень благодарна вам. За Кира и за… За все, за все… Я думаю… Вот мы поедем следом за армией в Тельбию. Может, я его там встречу?
– А может, не только его? – прищурился сыщик. – Тот, второй парнишка, студент, с которым Кир подрался… Как его? Антоло, кажется?
– Антоло… – озадаченно подняла бровь Флана. – Что вы хотите сказать?
– Он тоже в армии. Всех заключенных в аксамалианскую тюрьму отправили в войска.
– Антоло терпеть не мог военных и войну.
– Сожалею, но его желания никто не спрашивал. И он, и его приятели сейчас служат Империи. Так что, быть может, повстречаетесь… Как будет называться ваш фургончик?
– «Запретные сладости». Гадость какая… – Девушка чуть не сплюнула, будто вместе с яблоком разжевала червяка. – Кто только придумал?
– Эстелла слишком хитрая, чтобы написать на фургоне «Роза Аксамалы». Хотя название и вправду пошлое.
Они помолчали.
– Я найду вас, – с уверенностью сказал Мастер. – Не сдавайся. Береги себя…
Сыщик говорил, говорил, а сам думал – сказать или не сказать ей о Берельме? В конце концов решил – не стоит. Уж лучше и в самом деле найти фургон с мерзким названием, и тогда Эстелла поплатится за все, а девочки… Девочки смогут сами решать свои судьбы. Но вначале нужно отдать кое-какие долги здесь, в столице.
– Ты помогла потянуть за ниточку… А ниточка не простая. Она ведет к сеятелям лжи, раздора и ненависти. Но, я думаю, они сами пожнут тот урожай, которым так стремятся засеять поле Сасандры. Родина наша устоит и станет только сильнее… А от всякой сволочи избавиться мы ей поможем.
Флана кивнула и улыбнулась.
– Поможем. Правда, мало нас… Да и кто мы такие? Сыщик…
– Бывший сыщик.
– Хорошо, бывший сыщик, шлюха из борделя, нарушивший присягу офицер…
– Нет. Не так. То, что ты перечислила, лишь видимость, корочка льда на водной глади. И наши враги думают так же. Но мы граждане Империи, величайшей страны нашего мира, простершейся на одну шестую часть суши. И мы не оставим ее в беде. Ни за деньги, ни за почести, а за любовь к родине мы будем противостоять врагам. Им этого не понять, и в этом их слабость. И в этом наша сила. Просто верь в нашу победу.
– Я верю. Во что-то же я должна верить?
– Вот и правильно. А теперь беги – видишь, как Лита глаза круглит около дверей? Ну, чисто совушка…
– Бегу. Спасибо за все…
Флана вскочила. Мимолетно коснулась губами щеки Мастера и убежала вслед за подругой.
В углу беззвучно плакала Тилла, утирая слезы передником.
Кельван скривился и смял в кулаке недоделанную фигурку кентавра.
Заступать в караул Антоло выпало во вторую стражу.
Шагая за сумрачным Дыкалом, который в эту ночь выполнял обязанности разводящего, табалец поглядывал на небо. Большая Луна в последней четверти. Поднялась на юге совсем недавно, а растущий ломтик Малой Луны уже скрылся за горизонтом – в этот день он должен был появиться сразу после заката. Привычный взгляд астролога выхватил красноватую звезду Рай-Шум, ярко-синюю Го-Дарит, двойную звезду Лумор. Они образовывали так называемый «летний треугольник», и по положению лун относительно него можно предсказать…
– Ох, ты!
Засмотревшись на небо, парень споткнулся и ткнул локтем в спину шагающего впереди Горбушки.
– Ты чо, озверел? – взвыл бывший побирушка. – Щас как дам!
– А ну тихо! – шикнул Дыкал. – Вы что это оба? В карауле или как? Вот погодите, завтра поговорим!
Солдаты переглянулись. Их взгляды не сулили ничего доброго. С сержантом, конечно, спорить себе дороже, но заехать в ухо ближнему… Почему бы и нет? Дыкал хмыкнул – он прекрасно все понял, но промолчал. Зашагал вперед, а парни потянулись за ним следом.
Вот и место, назначенное им для охраны.
У Антоло глаза полезли на лоб. Вот уж не думал, что придется побывать в шкуре надсмотрщика! После аксамалианской тюрьмы он возненавидел законы, лишающие людей свободы. Но сырая камера и зарешеченные окна гораздо человечнее колодок, как ни крути. Здесь же…
Между двух наспех вкопанных в бурую землю столбов застыл, скрючившись, кентавр. Его голова и кулаки торчали из отверстий в толстой, потемневшей от времени, доске, задние ноги, неестественно вытянутые, были привязаны к двум другим столбам, а вернее, кольям. Его поза живо напомнила Антоло закрепленных жеребчиков – в Табале коновалы предпочитали холостить коней в станках.
– Стой! Кто идет? – крикнул ломкий юношеский голос. Цыпа, не иначе.
– Свои, – лениво откликнулся Дыкал.
– Слово! – потребовал караульщик.
– Гроза.
– Засуха. Проходите.
Цыпа и Обельн не скрывали радости от того, что сменились с поста.
– Хоть бы уснул, нелюдь поганый, – тихонько пробурчал пожилой солдат на ухо студенту. – А то все зыркает глазищами-то…
– Разговорчики! – прикрикнул Дыкал. – Так! Ты станешь тут, а ты – тут. Смотреть в оба. Не ровен час, его дружки выручать вздумают.
– Разрешите вопрос, господин сержант? – Антоло занял место согласно приказу, одернул край рубахи, торчащий из-под панциря.
– Ну? – нахмурился Дыкал.
– Что ему будет?
Разводящий задумался, но ненадолго:
– Дык… Выпорют, я думаю. Полсотни палок любого буяна к разуму возвернут.
Антоло кивнул. Виды на будущее не слишком-то радужные, но все-таки не плаха и не каторга.
– К третьей страже ждите смену. Помните слово и отзыв. Старший – Ант, – бросил сержант напоследок.
Цыпа с Обельном ушли отдыхать, а новые часовые застыли у столбов. Пика в карауле не полагалась – только панцирь, шлем и меч.
Кентавр стоял молча, только с хрипом втягивал воздух широкими ноздрями. От него исходил крепкий дух конского пота, сдобренный ядреным перегаром. Смесь достаточно необычная. С пьяными лошадьми студенту не доводилось сталкиваться ни в отцовской усадьбе на табальских холмах, ни в просвещенной столице.
– Ишь, как от него шибает… – принюхался Горбушка. – Я бы сейчас не отказался от кружечки мьельского. А ты как?
Антоло промолчал, занятый своими мыслями. Да и, сказать по правде, напарник был ему противен. Как мохнатая гусеница – до дрожи и мурашек между лопатками.
– Я с кем говорю? – возмутился бывший попрошайка.
– Отстань, Ламон. Не положено в карауле болтать.
– Ишь ты! Болтать не положено! Какие мы правильные! – Горбушка напоказ потянулся и оперся плечом о столб. – Ну да, конечно! В карауле не положено есть, пить, курить трубку, разговаривать, садиться, ложиться… Что там еще? Напомни, а то я как-то запамятовал.
– Отстань. Сколько можно?
Ламон заскрипел зубами. Нелюбовь у них была взаимной и самой искренней.
– Шибко образованный, да? С нашим братом и говорить не хочешь?
– Твой брат в овраге дохлую корову глодает, – со злостью ответил студент. Нет, ну сколько можно цепляться? Так и подмывает дать липучке в ухо. А потом еще под зад сапогом. Для закрепления изученного. – Отстань, а? По-хорошему прошу.
– По-хорошему? – Горбушка схватился было за меч, но передумал. – Не хочешь человеком быть – не надо. Стой хоть до утра! – Он гордо одернул перевязь с мечом, прошелся перед Антоло. Вперед, потом назад. Глянул с нескрываемым превосходством. Вот, мол, я какой! На армейские порядки плюю и тем горжусь. А что? Ведь не побежишь же ты жаловаться? Хоть и грамотей университетский, а понятие о солдатской взаимовыручке имеешь.
Антоло отвернулся. Поглядел на хрипящего кентавра. Как тут не мучиться, когда колодка рассчитана на человека, а конечеловек гораздо выше, если мерить по макушкам. Потому согнули его в баранку. Да еще и отверстие под шею тоже рассчитано на обычного человека. Вот и выходит, что кентавр попросту задыхается. То-то и взгляд у него из-под полуопущенных век такой замутненный. Не только вчерашний перепой сказывается, но и недостаток воздуха. Помочь бы… Хотя бы чуть-чуть раздвинуть колодку, а то ведь чего доброго и отдаст душу Триединому до утра.
Горбушка тоже заинтересовался арестантом. Обошел его пару раз, беспечно насвистывая, будто и не в карауле, а на прогулке по городу. Почесал затылок, сдвинув козырек шлема на глаза. Пробормотал под нос:
– А ведь как стоит… Как стоит! Залюбуешься! Ишь ты…
Он остановился позади кентавра, напротив мощного крупа и притянутых к столбам ног.
Читать бесплатно другие книги:
