Стальной дрозд Русанов Владислав
– Да так, ни о чем… – Фальм встряхнул головой, словно сбрасывая наваждение. – Подумываю, не оставить ли нам «табальскую» армию? Не пора ли перебраться к войскам, идущим на Арун?
– В Арун? – переспросил дель Гуэлла и привычным жестом перехватил вырывающегося Халльберна.
– Ну да… – Барон зевнул, показывая острые клыки. – Генерал, как мне кажется, прекрасно справится без нас.
Исельн поморщился, но смолчал. Фальм едва не расхохотался. Он любил злить господина дель Гуэллу. Особенно с тех пор, как понял, что планы бывшего сыщика начинают срабатывать и в их паре южанин потихоньку становится главным. Нет, влияние самого барона на определенные круги местной знати и мещанства никто не оспаривал, но… Дель Гуэлла дергал за ниточки как заправский кукловод, ширине его агентурной сети мог позавидовать любой аксамалианский шпион, даже Старик. Приходилось признать, что без него барон не сумел бы так быстро подготовить армию к походу. Ради достижения желанной цели Фальм без труда мог зажимать самолюбие в кулак и засовывать куда подальше. Но почему нужно отказывать себе в маленьких невинных удовольствиях? Позлить удачливого сообщника – святое дело.
Пока Фальм скалился и хохотал в душе, дель Гуэлла закатал Халльберну рукав курточки, осторожно, почти бережно, ткнул острием корда.
Фра Ростель подставил амулет под тоненькую струйку, возникшую у наследника Медрена на запястье.
– Раз, два, три… – отсчитал Исельн. – Все.
Быстрым движением он перевязал ранку чистой тряпочкой. Оттолкнул мальчика. Сказал:
– Если хотите, господин барон, мы можем поехать на юг. Навстречу весне, так сказать. Не пришлось бы раскаяться. Доль Гобарро – напыщенный чурбан.
– А делла Пиерро, командир южной армии, отличается умом и сообразительностью? – пошевелил усами и вроде бы даже усмехнулся Фальм.
Дель Гуэлла подумал, вздохнул и махнул рукой. Разделиться, чтобы присматривать за всеми генералами одновременно, они не могут. Тогда следует выбрать южное направление, как более важное. И тут котолак, несомненно, прав.
Город Да-Вилья притулился между двумя невысокими холмами в полумиле от реки Альдрены. И неспроста. Неширокая река, берущая начало на северных холмах, неподалеку от Лысого нагорья, весной, в паводок, становилась бурной и полноводной, заливала всю долину от края до края. Жителям Да-Вильи пришлось уйти повыше, в ложбину, оставив на берегу Альдрены лишь вбитые в рыжую глину сваи причала, куда приставали плоскодонки, доставляющие на торг овечью шерсть. А несколько сотен домов – одноэтажных и двухэтажных – столпились на берегу быстрого ручья, впадающего в реку.
Антоло вздохнул. Наконец-то он дома. Впереди тихая и спокойная жизнь, лишенная смертей и сумасшедших погонь, голода и холода, тягот путешествия в седле…
Кстати, к седлу он совсем привык. Когда мышастая, косматая кобылка тряхнула головой и потянулась к осиновому листку, чудом уцелевшему на голой ветке, бывший студент строго, но без излишней жестокости одернул ее, призвав к порядку. Толкнул каблуком, заставляя переступить вперед на несколько шагов.
– Я рад, что ты вернулся домой, Антоло из Да-Вильи, – проговорил буланый кентавр, застывший на обрыве, как изваяние.
– А я рад, что наше путешествие на север завершилось, – проговорил другой кентавр. Его черную шкуру покрывали крупные белые пятна, на груди виднелся плохо заживший шрам. – Меня утомило общение с людьми. Теперь моя тропа лежит на юг и только на юг.
– Я тоже рад оказаться дома, Желтый Гром, – ответил молодой человек буланому. Помолчал и со вздохом обратился к вороно-пегому: – Прости меня, Стоячий Камень. Люди часто бывают не правы в своем отношении к другим расам. Но они не мирятся и друг с другом. Такова, к сожалению, жизнь. Оправдываться не буду. Скажу лишь одно: отныне мой дом – ваш дом. Здесь, в Да-Вилье, вы сможете отдохнуть и пополнить запасы перед дорогой в родную Степь.
Не ожидая благодарности от предводителя степняков, Антоло оглянулся на выстроившихся позади них кентавров. Сорок четыре скуластые физиономии, с широкими ноздрями и тяжелыми челюстями. Может быть, для кого-то они и нелюди, но не для него.
Путь из Гобланы в Табалу не близок. Половину дороги его, израненного, потерявшего много крови, бесчувственного, кентавры несли на носилках, сменяясь каждый час. По вечерам, на привале, светло-серый, почти белый от седых волос Вольный Ветер лечил студента. Прикладывал к ранам распаренные листья земляники, накладывал припарки из чеснока, смешанного с медом, промывал настоем заячьей капусты. Хуже всего заживала рана в левом боку – очевидно, стрела не только сломала ребро, а наконечник раскололся и кусочки кремня остались в мышцах. Они выгнивали по одному: кожа вокруг раны приобрела багровый оттенок, стала горячей, и вскоре жар распространился на все тело. Вольный Ветер надрезал рану острым ножом, а потом долго мял кургузыми пальцами. За время лечения Антоло разгрыз две ясеневые чурочки, но кентавр остался доволен. Он показывал всем желающим кусочки выгнившей кости и чешуйки кремня. Четверо суток отряд не двигался с места, ожидая улучшения здоровья студента. Хвала Триединому, жар спал, озноб прекратился. Лекарь заявил, что угрозы жизни раненого больше нет.
Когда Антоло окреп настолько, что смог сидеть в седле, ему добыли лошадку, отобрав ее у отряда мародеров, грабивших брошенное крестьянами село. Студент попросил Желтого Грома проводить его до родной Да-Вильи. Да, собственно, и без его просьбы кентавры не оставили бы слабого, шатающегося даже на легком ветру человека одного.
Они рысили вначале через половину Гобланы. Опустошенная, покидаемая людьми провинция производила ужасное впечатление. Сожженные села и брошенные города. Оставленные войсками укрепления занимали многочисленные шайки разбойников – ведь имперская армия уходила, оставляя склады с оружием, никто не озаботился хотя бы привести арбалеты в негодность или сжечь древки пик.
Лихой люд сбивался в отряды, как одичавшие коты в стаи. Между ними не было мира. Каждый стремился убить и ограбить любого встречного. И все вместе набрасывались на безоружных беженцев. Неразберихи добавляли дроу, по-прежнему опустошавшие север Гобланы. Конечно, «конелюди» быстро находили общий язык с остроухими.
А вот с людьми получалось труднее. В стычке с шайкой мародеров погибло четверо кентавров. Они вмешались, когда увидели разграбленный обоз, но не ожидали залпа из арбалетов в упор. За погибших сородичей воины Великой Степи отомстили сполна – ни один из грабителей-людей не ушел. И после этого каждый встреченный отряд мародеров уничтожался немедленно и без всякой жалости.
Антоло помнил имена погибших кентавров: Летний Дождь из клана Каменистых Склонов, Толстый Сурок и Черное Крыло из клана Сухой Реки, Рыжий Сполох из клана Кривого Распадка. Молодой человек знал: они умерли за него, за то, чтобы он мог беспрепятственно добраться домой.
Когда отряд пересек границу Аруна, стало легче. Здесь еще соблюдались законы Империи. Дороги и города охранялись, хотя командиры гарнизонов не могли остановить безудержного дезертирства среди солдат. Вельзийцы, окраинцы, тьяльцы не хотели защищать арунитов. Среди народа ширились слухи о необъявленной войне с Барном. Мол, северяне собирают большую армию, которую двинут на Арун.
Особой любви и дружбы между барнцами и арунитами никогда не было, но в торговых делах купцы обеих провинций неплохо ладили. Простой люд на границе тоже сохранял сдержанные, но дружелюбные отношения. А вот охотники северных предгорий и южане из земель, прилегающих к Великому озеру, частенько плевались, когда слышали друг о друге. Кое-какие горячие головы в Аруне призывали собрать в кулак все силы и нанести упреждающий удар. Вот только силы никак не хотели собираться. Генералы и полковники спорили между собой, кто же должен возглавить армию, которая заступит дорогу наглым захватчикам. Рендела – столица провинции – готовилась к осаде. А солдаты уходили и уходили.
Антоло смотрел, слушал, и душа его холодела. Как могли народности, прожившие бок о бок не одну сотню лет, вдруг в одночасье, за каких-то несчастных полгода, забыть о былом добрососедстве? Где зародились и вызрели эта зависть, нетерпимость и злость? Почему Барн и Арун выясняют отношения, вместо того чтобы помочь истекающей кровью Гоблане? Почему давние обиды, которые до сих пор припоминались лишь в байках да досужих сплетнях, вылезли наружу, как чирьи после простуды? Почему неглупые и предприимчивые люди болтают языками, изощряясь в бесконечных спорах, вместо того чтобы одним решительным поступком восстановить порядок и справедливость? Какая сила разложила армию, бывшую совсем недавно сильнейшей на материке? Неужели всему виной айшасианские шпионы и лазутчики из западных королевств? Вряд ли… Значит, разгадка прячется не во внешнем воздействии на Сасандру, а во внутренней гнильце? Что тогда недодумали многочисленные чиновники, призванные управлять государством? Что не предусмотрели мудрые жрецы Триединого? Почему люди из разных провинций бросаются друг на друга, как когда-то он и тьялец Кир?
Тьялец Кир?
А может быть, в этом сравнении и кроется если не разгадка, то хотя бы намек на нее?
Бывший гвардеец и Антоло постоянно соперничали. Когда явно, когда скрыто… Слишком уж они разные… Были. Пожалуй, косточки тьяльца обглодали бродячие коты и прочие мелкие лесные падальщики. Вряд ли дроу озаботились похоронами погибших наемников.
– Мы благодарны за гостеприимство, – неторопливо, рассудительно проговорил Стоячий Камень. – Но будут ли твои соплеменники рады нас видеть? Люди зачастую недолюбливают детей Великой Степи.
– Да пускай только попробуют слово сказать! – горячо воскликнул Антоло. – Моя семья – одна из самых богатых в Да-Вилье! Никто не захочет ссориться с нами.
– Времена меняются. – Пегий кентавр, кажется, даже вздохнул. – Кто знает, какие изменения произошли в твоей Да-Вилье?
– Да какие изменения?! Все как было! Вон, на пригорке, ветряк дядьки Фирелло! От него, если по улочке вниз, прямиком к нашему дому выйдешь. С посеребренным флюгером, видишь? Двухэтажный… Дальше – рыночная площадь. Потом магистрат…
Желтый Гром переступил копытами по раскисшей, с мазками непротаявшего снега, земле.
– А скажи, Антоло, раньше перекрывали рогатками въезд в город?
– Где? – встрепенулся молодой человек.
– Да вон, гляди, на тропе, что от брода идет… – пояснил Стоячий Камень.
Антоло пригляделся. И правда, только восторгом от возвращения в родные места можно было объяснить, что он не обратил внимания на такое приметное сооружение. Брод через Альдрену не замерзал даже в разгар месяца Филина. Вот и сейчас упругие свинцово-серые струи выныривали из-под неровного, вспучившегося края льдины, перегородившей реку выше по течению, клубились и свивались, ныряя под обломанный бок ниже. От реки к городу вела накатанная колея. Дорога. Как ее называли в Да-Вилье – Арунский тракт. Это чтобы отличать в разговоре от Литийского, уходившего через холмы на восток. Приблизительно на полпути от брода до города, на склоне справа от дороги торчало несуразное сооружение: длинный дом, а скорее землянка – стены сложены из «дикого камня», а крыша – из дерна. Оттуда к рогатке, в самом деле перегораживающей дорогу, спешили люди, на головах которых поблескивали шлемы. В руках они несли кто алебарду, кто пику, кто арбалет.
– Ух, ты… – только и сумел выдохнуть Антоло.
– Вот-вот… Будут ли нам тут рады? – без всякой жалости проговорил Стоячий Камень.
– И кажется, в городе были пожары, – добавил Желтый Гром. – Вон там… И еще вроде бы во-он там… – Он показал коротким толстым пальцем, где именно.
Антоло крепко задумался. Время, конечно, военное. Все может быть. И пожары, и самооборона города, и еще три тысячи демонов с хвостиком. Жители Да-Вильи – люди мирные. Ремесленники, купцы, овцеводы… Но если жизнь прижмет, возьмутся за оружие. Это и к гадалке не ходи. Тем более что слухи о барнской армии, бродящие по Аруну, очевидно, не выдумка, не бред сивой кобылы. Может, они и до Табалы добрались? Если его земляки решили отбиваться от барнцев, то помощь полусотни кентавров лишней не покажется. Лишь бы только не начали стрелять, не разобравшись.
– Поедем! – Табалец упрямо тряхнул головой. – Нужно же выяснить, что у них там происходит.
– Тебе виднее, – сдержанно ответил Стоячий Камень, но в голосе его пробивалась отчетливая нотка сомнения.
– Тогда так! – решился Антоло. – Я приглашаю к себе в гости тебя, вождь, и тебя, Желтый Гром. А остальные пускай пока подождут у брода. Так годится?
Пегий кентавр кивнул:
– Я согласен. – Повернулся к своим и выкрикнул несколько фраз на языке детей Великой Степи, отдаленно напоминающем конское ржание.
Антоло смутно уловил содержание. Вождь «конелюдей» приказал воинам уходить, если с ним что-то случится.
Кентавры недовольно заворчали, крепче стискивая древки копий, но ни один не решился возразить открыто – вождь на то и вождь, чтобы знать, как делать лучше.
– Ну что, Антоло, показывай свою Да-Вилью… – Стоячий Камень отдал копья переминающемуся позади него Серому Орлу, оставив при себе только тяжелый тесак в ножнах, закрепленный за спиной человеческой части тела.
Вождь пошел вперед танцующим шагом, который студент видел лишь изредка у выезженных для знати и богачей лошадей. Желтый Гром не отстал от командира. Он двигался не так грациозно, зато скрестил руки на груди и позевывал напоказ – вот, мол, я какой невозмутимый, даже нацеленные арбалеты не заставят испуганно озираться.
Догоняя товарищей, Антоло изо всех сил стукнул пятками мышастую кобылу.
Будь что будет! Двум смертям не бывать, а одной не миновать, как сказал бы Почечуй, большой любитель пословиц и поговорок.
Глава 10
Старое, вытертое седло поскрипывало при каждом шаге кобылы. Сбоку сопел Желтый Гром. Гарцевал, помахивая хвостом, Стоячий Камень. Спину буравили взгляды оставленных у реки кентавров. Антоло и не думал, что выйдет так просто. Дети Великой Степи на удивление легко согласились оставить вождя. Даже удивительно – обычно о кентаврах говорят как о неукротимых, своенравных воинах. А тут такое послушание… Может, все-таки уважение к словам предводителя неизмеримо сильнее вольной души?
Впрочем, Антоло не долго рассуждал об обычаях кентавров. Вскоре все его внимание сосредоточилось на замерших по ту сторону рогатки людях. Крепкие, плечистые мужики. Бороды светлые – похоже, из местных. Ну, хоть за это спасибо Триединому. Оружие они держали уверенно. По всему чувствовалось – не впервой.
Кто же это? Что здесь делают? Добра от них ждать или…
– А ну-ка, остановитесь! – окрикнул приближающегося человека и двух кентавров круглолицый мужик в кожаном шлеме, сверкающем начищенными бронзовыми заклепками. Борода у него росла плохо – реденькие, тронутые сединой волосы на подбородке и по нижней линии щек. Глаза, заплывшие жиром или опухшие от какого-то неизвестного Антоло недомогания, ощупывали пришельцев на удивление дотошно и цепко.
Бывший студент натянул поводья.
– Во! Молодец! – одобрил его круглолицый. И посоветовал: – Руки на виду держите. И ты, и конежо… И степняки.
То, что он не стал без причины оскорблять кентавров, внушало уважение и надежду уладить дело миром. Антоло улыбнулся (хотя улыбка вышла немного натянутой) и показал пустые ладони.
– Кто такие? – начал допрос охранник – скорее всего, он был здесь за сержанта. – Откуда? Зачем в Да-Вилью?
– Меня зовут Антоло, – откашлявшись, пояснил молодой человек. – Я – здешний уроженец. Учился в Аксамале, в университете. Сейчас возвращаюсь домой. Со мною – мои друзья.
– В университете, говоришь? – Круглолицый почесал бороду. – И как там в столице… То есть в бывшей столице, – поправился воин. Еще бы! Ведь Табала объявила независимость. Теперь она сама по себе, а Империя – сама по себе.
– Я давно не был в Аксамале, – честно отвечал Антоло. – Я воевал в северной Тельбии. Потом дрался с остроухими в Гоблане…
Сержант на миг прищурился, еще раз оценивающе оглядел молодого человека с головы до пят. Но промолчал. Похоже, счел, что он говорит правду.
– Теперь я вернулся домой, – закончил Антоло.
Круглолицый вздохнул. Переложил арбалет на сгиб локтя.
– Может быть, ты говоришь правду. А как мне это проверить?
– Проводи меня к фра Анзьело, торговцу шерстью. Это мой отец. Он подтвердит мои слова.
– Фра Анзьело, говоришь? – приподнял бровь охранник. Оглянулся на подчиненных. Те вдруг дружно закивали, словно болванчики, которых привозят из Фалессы.
– Эй, что такое? – насторожился Антоло. – Вы не знаете фра Анзьело, что ли?
– Почему же? – возразил круглолицый. – Знаем. Только он никогда не упоминал о сыне, уехавшем в Аксамалу.
– Не может быть! – Молодой человек сжал кулаки, предчувствуя неприятности.
– Может быть… Не может быть… – сварливо пробормотал сержант. – Не моего ума это дело. Будете с господином ди Гоцци говорить.
– С кем, с кем?
– С командиром нашим.
– Хорошо, – вздохнул Антоло. – Где его искать?
– А не надо его искать. Я как вашу компанию на том берегу углядел, так и послал за ним. Вот-вот появится.
Молодой человек пожал плечами и спешился. Отпустил подпругу на седле. Бросил повод кобыле на шею. Пускай побродит. Глядишь, накопытит себе прошлогодней травы хоть чуть-чуть.
Воины по ту сторону рогатки немного расслабились, но по-прежнему искоса посматривали на кентавров. На севере конелюди в диковинку. Немудрено, что они возбуждали любопытство, смешанное с подозрением. Кто знает, чего от них ожидать?
Сержант осторожно положил арбалет на землю, вытащил из-за пояса кисет и принялся набивать трубку.
– Куришь? – подмигнул он Антоло.
– Когда-то баловался, – честно ответил бывший студент. – В Аксамале.
– А теперь бросил, что ли?
– Так не было табака, я отвык как-то. И сам не заметил…
– Молодец, – одобрительно кивнул круглолицый. – А я все дымлю и дымлю. Когда брошу? – Несколько раз чиркнул кресалом, раздул трут и разжег трубку. Затянулся и, блаженно щурясь, выпустил дым через нос. Сказал неожиданно: – Меня зовут Креппо. Я коморник этой банды.
– Так господин ди Гоцци – кондотьер? – Антоло оперся локтями о рогатку.
– Да! – самодовольно ухмыльнулся Креппо. – А ты, я гляжу, разбираешься в колбасных обрезках. Где воевал, говоришь?
– В северной Тельбии, – медленно, будто растолковывая слабоумному сложную задачу, произнес молодой человек. Его внимание привлекли птички, порхающие в зарослях боярышника на склоне холма. Буроватые спинки и крылья, грудь – светлее, но в черных пестринах, головы серо-стального цвета. Неужели дрозды? Так рано? Обычно до Табалы они добирались к концу месяца Коня.
– Пехота?
– Что? – вопрос коморника застал Антоло врасплох. Он совсем забыл, о чем они беседовали, задумавшись о птицах. Рябинник это или певчий дрозд?
– Служил где, спрашиваю?
– В наемниках.
Не рассказывать же толстяку о том, как попал в армию, как потом дезертировал? Может, и всю душу тогда раскрыть, как пред жрецом Триединого?
Креппо хмыкнул:
– Что-то не верится.
– Твое дело. Хочешь, верь. Не хочешь, не верь. – Молодой человек пожал плечами. Ему в самом деле было плевать.
– Не обижайся, парень. Просто не похож ты на наемника. Как, говоришь, кондотьера вашего звали?
– А я еще не говорил ничего, – буркнул Антоло. – Кулаком его звали. Слыхал про такого?
– Это… – Коморник поперхнулся. – Это… Однорукий который? С ним еще худющий мужик с двуручником ошивался все время. А еще говорят…
– Мужика с двуручником звали Мудрец. Он погиб в Медрене.
– Где?
– Городишко такой есть в северной Тельбии. Маленький, но зловредный.
– А-а-а… А правда, что с Кулаком еще остроухий везде ездил?
– Правда. Они дружили.
– Это ж надо! – Креппо звучно хлопнул себя ладонью по ляжке. – Человек и остроухий! Дружили!
– Не веришь?
– Верю, верю! – Круглолицый даже руками замахал. – А где…
– Погибли, – сказал Антоло, отвечая на еще не заданный вопрос. – Все погибли. Я один остался. И то, если бы не кентавры…
Какое-то время Креппо непонимающе моргал, а потом решил, видно, что разъяснять последние слова ему никто не намерен, и обиженно засопел.
Антоло, в котором расспросы наемника растравили присмиревшие было воспоминания, неожиданно почувствовал злость. Это же надо! Пройти путь от Аксамалы до Тельбии, оттуда в Гоблану, а из нее на родину… И все для того, чтобы болтать невесть о чем с неряшливым мясистым мужиком в потертом бригантине и шлеме с заклепками.
Дрозды перепархивали с ветки на ветку, кружили над зарослями, едва-едва начавшими одеваться в зелень. Они вернулись на родину, так же как и он. И для птиц жизнь продолжается несмотря ни на что. Какое им дело до войн и людского горя? Совьют гнездо, начнут высиживать яйца, а там, глядишь, и птенцов на крыло поднимут. Может быть, и он, Антоло, должен осесть в родном гнезде, укорениться, обрасти семейством и мелочными заботами?
– Эй, парень, вона командир наш идет! – Чувствительный толчок в плечо заставил поморщиться. Антоло встрепенулся, огляделся. По дороге от города шагал, лихо отмахивая правой рукой, невысокий человек с остроконечной бородкой и черной повязкой на левом глазу. Его высокие сапоги покрывала желтая грязь. Очевидно, торопился.
– Это – сам Бертуччо ди Гоцци! – пряча недокуренную трубку в рукаве, пояснил Креппо и горько вздохнул, сообразив, что произвести впечатление на соратника легендарного Кулака не удалось.
– Что случилось? Кто такие? Откуда? Зачем прибыли? – Едва успев приблизиться, кондотьер обрушил град вопросов на голову студента. Пока решишь, на какой прежде отвечать, совсем запутаешься.
– Меня зовут Антоло. – Молодой человек решил не баловать охранников разнообразием. – Я – здешний уроженец. Сын фра Анзьело, что торгует шерстью. Вы должны его знать. До минувшего лета я учился в Аксамале, в университете. Со мною – мои друзья. Кентавры. Они спасли мою жизнь, и я пригласил их в гости.
Господин ди Гоцци выслушал не перебивая. Даже странно. Он только привставал на цыпочки после каждого третьего слова бывшего студента. И смешно так взмахивал локтями, будто петух с подрезанными крыльями пытается взлететь.
– Значит, ты – сын фра Анзьело? – въедливо осведомился он, когда Антоло договорил.
– Да. Готов в этом поклясться. Только к чему? Давайте пройдем к отцу, и все вопросы разрешатся сами собой.
– Хм… – Кондотьер дернул себя за бородку, сморщился, будто кислющее яблоко раскусил.
– Вы что, не знакомы с фра Анзьело? – насторожился Антоло.
Он уже готов был предположить самое худшее, но тут ди Гоцци вновь приподнялся на носки, едва не подпрыгнув, и отрывисто бросил:
– Я знаю фра Анзьело. Еще б не знать! Его сын учился в Аксамалианском университете… Но он пропал без вести. Поиски, проведенные банкиром… Фра Борайн, кажется…
– Я бы этого фра Борайна! – Антоло сжал кулаки, безотчетно нащупывая на боку шестопер. – Он же, гад…
– Ни слова больше! – усмехнулся ди Гоцци, показывая черную дырку на месте выбитого клыка. – Ты, юноша, как две капли на отца похож. И лицом, и нравом. Идем за мной!
– А мои друзья?
Кондотьер нахмурился. Уж очень ему не хотелось пускать кентавров в город. Но после некоторого размышления все же махнул рукой:
– И друзья тоже. Но только двое!
Шагая по липкой дороге рядом с низкорослым Бертуччо, Антоло бросил взгляд на семейство дроздов. Возможно, эти птички принесли ему удачу, как приносят они весну в холмы Табалы на своих маленьких крыльях.
За семь лет, проведенных Антоло в столице, Да-Вилья почти не изменилась. Он помнил улицу Бойцового Кота, в которую переходил Арунский тракт, прямую и широкую. Ближе к околице на ней селились ремесленники – здесь звенели молотки чеканщиков, ухали сукновальные станки, ветерок разносил резкий смрад отмокающих кож.
За жестяной площадью – ее так называли скорее по недоразумению, ведь торговали тут всем подряд, любой мелочевкой, вышедшей из умелых рук здешних мастеров, а не только жестью, – начинались дома людей побогаче. Скобяные, табачные, винные, бакалейные лавки. Полдюжины трактиров – Антоло смог бы вспомнить их названия, если бы напряг память.
Вычурное двухэтажное здание с лепными украшениям над входом и решетками на окнах принадлежало банку «Борайн и сыновья». Сам фра Борайн давно и прочно обосновался в Аксамале, а местным отделением руководил даже не сын, а зять – кривоплечий и близорукий мужичок лет сорока. На перекрестке с улицей Золотой Бочки все так же торчал ныне пустующий позорный столб, предназначенный, как правило, для мелких воришек и мошенников. Серьезных преступлений в Да-Вилье не совершали – все друг друга знают, все как на ладони.
Если пройти по Золотой Бочке налево, прямиком упрешься в сенную площадь. С ней у Антоло были связаны самые нехорошие воспоминания. Мальчишки из окрестностей рыночной площади испокон веков враждовали со сверстниками, живущими около сенной. Так что гулять и те, и другие на «вражеской земле» опасались. Того и гляди, зазеваешься и лишишься всей накопленной мелочи, а взамен огребешь синяков и шишек без счета.
Молодой человек усмехнулся. Как же давно это было!
Тогда вся Империя жила одним государством, не было вражды, разрухи, не возникало необходимости перегораживать дороги рогатками и выставлять около них вооруженные отряды, не рыскали по деревням шайки мародеров и дезертиров, а селяне не вцеплялись друг другу в горло за краюху хлеба.
Впрочем, жители Да-Вильи не выглядели запуганными или измученными невзгодами. Слегка озабоченными – да. Но так всегда бывает в преддверии весны, когда город и окружающие его хутора просыпаются от зимней спячки и с головой окунаются в работу. Кто готовится отгонять овец на пастбища, кто распахивать землю под рожь и просо, кто возделывать огороды. В общем, обычная жизнь города-трудяги.
Конечно, их процессия привлекла внимание. Кентавры – редкие гости на севере. Вначале вездесущая детвора, а потом и люди постарше будто бы случайно стали попадаться по пути следования. Пару раз мелькнули знакомые лица. Бакалейщик, фра Анжелино, почти не постарел, только ссутулился. Дородная фрита Фьяметта, хозяйка трактира на улице Вальков, выступала в окружении более щуплых подружек, как флагман имперской эскадры в сопровождении купеческих фелук. Никто из них не узнал Антоло. Если его и не сильно изменили семь лет в университете, проведенные за изучением свободных искусств, то последние полгода сделали из вчерашнего мальчишки сурового воина, с кордом и шестопером на поясе, в потертой куртке из бычьей кожи, защищающей не хуже легкой кольчуги, и с усталыми глазами пожилого человека. Да и что прохожим он, с мышастой кобылкой в поводу, когда рядом не идет, а пляшет пегий Стоячий Камень, а рядом с ним – буланый, покрытый шрамами Желтый Гром…
– Да это же Антоло! – в этом крике смешалась и радость узнавания, и гордость, и страх, что сейчас объявят выскочкой, а будут потом долго воспитывать.
А голос детский, вернее девичий.
Молодой человек повернулся и увидел зардевшееся личико. Девчонка как девчонка. В меру хорошенькая. Две косички, кожушок, накинутый на плечи, в ушах – простенькие серебряные сережки. Сколько же ей было, когда он уезжал? Лет восемь-девять? А вот поди ж ты, запомнила!
Поймав его взгляд, девушка ойкнула и, закусив зубами уголок платка, спряталась за спинами двух степенных купчих.
Антоло шагал дальше, и на сердце у него вдруг стало тепло. Только теперь он по-настоящему почувствовал, что вернулся домой. Только никак не мог вспомнить имя обладательницы огромных – а ко всему прочему еще и распахнутых от испуга – глаз.
Вот и здание магистрата.
Зачем кондотьер привел его сюда? Их дом стоит дальше, кварталах в трех, за рыночной площадью…
– Господин ди Гоцци… – начал он недоуменно, но замолчал, увидев растягивающиеся в улыбке губы спутника.
– Попрошу на крыльцо, фра Антоло, – усмехнулся наемник.
На крыльцо? Да, пожалуйста… Но зачем?
Навстречу Антоло по широким ступеням, отшлифованным подошвами да-вильцев, сбегал пожилой человек в черном, дорогого сукна кафтане, обшлага которого покрывал благородный серебряный галун. На груди его висела золотая цепь с вычурным ключом – знак власти синдика.[26] А лицо… В это лицо Антоло мог смотреться, как в зеркало. Те же упрямые скулы, густые брови, тяжелый подбородок с ямочкой. Только в светлых волосах синдика белела изрядная примесь седины, да был он гладко выбрит по обыкновению купеческого сословия Табалы.
– Папа…
– Антоло… Сынок!
Говорят, когда два табальских овцевода встречаются после долгой разлуки, стороннему наблюдателю может показаться, что в единоборстве сошлись два смертельных врага. А как иначе объяснить медвежьи объятия, хлопки по спине, удары кулаками в плечо и в грудь? Но когда встречаются отец и сын, уже потерявшие надежду свидеться…
Анзьело так стиснул сына, что у Антоло от боли навернулись слезы на глаза. А может, не от боли? Может, от счастья и нахлынувших воспоминаний детства? Как сквозь туманную дымку он смотрел на сдержанно улыбающихся помощников синдика, столпившихся на крыльце. Тут был и мельник Фирелло, и кузнец Манфредо, и толстенный купец фра Льенто, и старшина цеха горшечников Ведсьетто по кличке Ямина, и тот самый кривоплечий банкир, чье имя он не запомнил, зять фра Борайна.
– Вот уж радость так радость, – бормотал фра Анзьело, то отталкивая сына на расстояние вытянутой руки, чтобы получше его рассмотреть, то вновь прижимая к груди. – Где же ты был-то? Почему так долго добирался?
– После, после расскажу, – смущенно оправдывался Антоло. Он стеснялся такого бурного проявления чувств со стороны родителя не столько перед магистратскими людьми, сколько перед кентаврами, но, бросив на них взгляд, исподтишка убедился – оба конечеловека представляли собой едва ли не живое олицетворение вежливости и рассматривали флюгера над окружавшими площадь домами.
– Я смотрю, жизнь тебя потрепала, – отстранившись в очередной раз, задумчиво проговорил фра Анзьело.
– Ничего, не жалуюсь.
– Еще б тебе жаловаться! Ты же наш! Из Да-Вильи! Кто у нас жалуется? – Овцевод повернулся лицом к крыльцу, и собравшиеся там люди дружно закивали.
– Пущай на нас жалуются, – пробасил фра Льенто, потирая ладони.
– Ты бы не томил сынка-то, – по-доброму, открыто улыбнувшись, присоветовал Ведсьетто. – По такому случаю за стол бы…
Все засмеялись. Кличку свою горшечник получил за неумеренную любовь к еде и питью. Вначале говорили, что у него вместо желудка яма, а потом поняли – бездонная ямина. Так и прилепилось прозвище.
– Конечно, друзья мои! Угощаю всех! – воскликнул фра Анзьело, потрясая кулаком. – Сейчас придумаем только, как дорогих гостей за стол усадить!
Он подмигнул Стоячему Камню. Кентавр ответил широкой улыбкой и церемонным поклоном.
Накормить гостей оказалось не сложно. Ну, по крайней мере, сделать так, чтобы никто не испытывал особых неудобств. В палисадник у дома семьи фра Анзьело вынесли стол и стулья для людей, а кентавры пристроились стоя. А что с ними сделается? Даже наоборот, детям Великой Степи удобнее, чем если бы их пригласили в комнату.
Женщины хлопотали, таская с кухни тяжелые блюда. Несмотря на раннюю весну, в закромах богатого овцевода нашлось хорошее вино, копченые окорока, залитые жиром колбаски, соленая рыба, не иначе купленная на осеннем торгу, пшеничный хлеб и даже яблоки, немного пожухлые, зато сладкие.
В который раз молодой человек подивился крепости духа земляков. Там, где южанки устроили бы плач (хоть и на радостях, а все равно длинный и протяжный) на целый день, его мать и сестра только промокнули глаза кончиками платков и занялись праздничным обедом. И дело тут не в черствости. Антоло знал, что его любят. Просто табальские женщины принимали радость как радость, а горе как горе, и не путали одно с другим. Сын и брат в дом вернулся, значит, его накормить прежде всего нужно, а не выть и лить слезы в три ручья.
По словам фра Анзьело, оба брата Антоло уже отправились на пастбища, следить за овчарами. Весна – дело хлопотное. Начался окот, а тут за матками глаз да глаз нужен. Ну, и за новорожденными ягнятами, само собой, не меньше. А сколько всякой хищной дряни начинает к отарам подбираться! От орлов до одичавших котов.
Зато к столу вышел дед. Тоже Анзьело. Анзьело-старший. В последние годы старика начали подводить ноги. Он полностью отошел от дел, довольствуясь лишь докладами сыновей и внуков и не забывая помочь наследникам добрым советом.
Первый кубок дорогого, алого мьельского вина прокатился по горлу Антоло огненным комком, растекся в животе, обдавая животворным теплом. В голове тут же с непривычки зашумело. Поэтому о своих приключениях он рассказывал кратко и слегка заплетающимся языком. К удивлению молодого человека, его позорное изгнание из университета не произвело никакого впечатления. Будто бы и не платил отец семь лет звонкие солиды за учебу баламута-сына. Разгадка пришла чуть позже. Седые мужчины, в большинстве своем отцы и деды, радовались, словно пылкие отроки, табальской независимости. Отсюда и никакого почтения к имперской столице, к имперскому образованию. Даже наоборот:
– А давай, сынок, в Да-Вилье университет устроим! Думаешь, не получится? Еще как получится! Что мы, хуже аксамалианцев, что ли?
Проехавшему половину бывшей Сасандры и насмотревшемуся всякого, Антоло странно было слушать своих земляков. Да не просто земляков, а умудренных жизненным опытом, ухватистых, оборотистых дельцов, которые верили в такую чепуху, как рост благосостояния каждого табальца, которого перестали обирать из далекой, но жадной Аксамалы, или преимущество выборного управления начиная от села до всей провинции… То есть, прощения просим, государства!
– А от кого тогда рогатки на дорогах ставите, если у вас все так хорошо? – спросил Антоло, поражаясь собственной прыти и нахальству. Семь лет назад он бы себе такого не позволил.
Зять Борайна едва не подавился копченой колбасой, ди Гоцци отставил кубок с мьельским и нахмурился, а фра Анзьело пояснил, глядя в сторону:
– Осенью целая орава мародеров в округе объявилась. Два маленьких городка… Вилья-Нору и Вилья-Льяну… сожгли. В Карпо-Вилье обосновались. Разоряют окрестные села. Грабят караваны и обозы с беженцами. И сюда сунулись в середине месяца Ворона.
– И что? – Антоло напрягся.
– Да было дело… – стукнул кулаком по столу Манфредо.
– Они не знают, – наставительно произнес фра Льенто. – Не знают они, что у хорошего купца глаза и уши везде. Как у сыскаря…
Антоло улыбнулся. Это точно. Чего-чего, а осведомителей у хорошего купца должно хватать. Иначе нельзя. Иначе прогоришь.
– Мы как раз имперский магистрат разогнали, – продолжил рассказ Анзьело. – В городе к выборам готовились. У всех радость – независимость… А тут – на тебе! Фра Льенто прибегает, кричит, мол, враг на пороге.
Толстяк гулко хохотнул. Наверное, представил, как «прибегал». Сказал:
– Конечно, мы мошну сразу порастрясли. Не поскупились. Кто сколько мог. Все именитые люди Да-Вильи. Все.
– И ремесленнические цехи, – добавил Ямина.
– Само собой, само собой, – подтвердил Льенто. – Наняли господина ди Гоцци. Ну, и сами за оружие взялись, сами.
– Это потому, что господин ди Гоцци припозднился малость, – строго глянул на кондотьера Анзьело. – Мародеры уже в город вошли. Пришлось драться. Конечно, без потерь не обошлось… Ты, Антоло, аптекаря Сьялека помнишь?
– Нет, – мотнул головой молодой человек.
– Зря, хороший был аптекарь, – поднял похожий на колбасу палец фра Льенто. – Был, потому как сгорел со всем семейством в своей же лавке. Ну, и еще…
– Погодите, погодите! – едва не взмолился Антоло. – Если вы разбили мародеров, то защита от кого?
– То-то и оно, что не разбили, – сразу погрустнел его отец.
– У меня людей тогда совсем мало было, – пояснил ди Гоцци. – Десятка три, не больше…
– А сейчас? – перебил его Антоло.
– Сейчас полных пять десятков, не считая обозников и обслуги.
– Не густо.
– Нет, ну мы, ясное дело, не великие герои… – обиженно протянул кондотьер. – Но на безрыбье, как говорится…
– Рассказывай, господин ди Гоцци, – ободрил его фра Анзьело. – А ты, сынок, не перебивай старших.
Антоло кивнул и заставил себя замолчать.
– Мы вошли в город с севера, через теснину, – немного посопев, продолжил наемник. – Они как раз грабить начинали. А потому разбились на мелкие кучки. Ну, мы и погнали их вдоль улиц. Все как положено – арбалеты, ряд щитов. Выдавили их сперва на рыночную площадь. А там фра Манфредо с ремесленниками в тыл им ударил.
– В городе врага не окружить, – с сомнением покачал головой Антоло и заслужил одобрительный и заинтересованный взгляд кондотьера.
– Да, они вырвались. Десятка два мы положили на месте, но главные заводилы ушли. Гнали мы их за реку, а вот дальше не рискнули.
– Правильно. Они по холмам рассеются – ищи ветра в поле. А что же в Карпо-Вилье их после не прижали?
Читать бесплатно другие книги:
