Стальной дрозд Русанов Владислав

Глава 7

От ледяной воды сводило руки и ноги. Мастер покрепче обхватил скользкое бревно, в который раз порадовавшись про себя, что догадался привязаться ремнем еще до того, как первый раз потерял сознание.

Теперь же достаточно было время от времени перехватывать руками. Просто чтобы голова оставалась на поверхности.

Река несла пожелтелые стебли травы, ветки и коряги, пену и грязь…

А Мастер повторял раз за разом, словно в бреду: «Коты не любят воду. Коты не любят воду…»

В редкие мгновения просветления он вспоминал безнадежный и отчаянный бой. Бой, из которого впервые в жизни он бежал, замирая от ужаса, бежал, бросив не только оружие, но и сподвижников. Хотя последние, по всей видимости, в помощи уже не нуждаются.

Еще перед глазами вставали строки романа, прочитанного в далекой юности, которые как нельзя лучше описывали события вчерашнего вечера. Речь там шла о легендарном рыцаре, охотнике за чудовищами. После поражения в схватке герой пытался сообразить, какую же ошибку он совершил во время боя. И пришел к выводу, что во время боя не совершил никакой. Единственную ошибку он совершил перед боем. Следовало бежать еще до того, как бой начался.

Вроде бы они с фра Розарио рассчитали все правильно. Выследили путешествующих барона Фальма и т’Исельна дель Гуэлла – предатели и мятежники настолько обнаглели, что ехали в сопровождении всего-навсего десятка пеших дроу и одного человека с затравленным взглядом, одетого как слуга; устроили надежную засаду около брода; атаковали, не потратив ни одного выстрела из арбалетов впустую. Халльберн, наследник Медренского графства, стрелял наравне со взрослыми, даром что не встретил еще тринадцатую весну. И неизвестно теперь – встретит ли…

У каждого из них имелось по два арбалета. Перезаряжать никто и не пытался – до того ли? Из шести болтов пять попали в цель. Четверо остроухих свалились как подкошенные, одна стрела сбила с коня дель Гуэллу, а еще одна пробила шею вороного тонконогого коня, на котором ехал барон.

– Бей! – выкрикнул фра Розарио, бросаясь из кустов.

По мнению Мастера, наемный убийца вел себя излишне порывисто. Странно, как он сумел дожить до таких лет при таком отношении к профессии? Конечно, сыщик и виду не подавал, что знает, кто едет бок о бок с ним уже второй месяц. Вислоусый убийца, работающий вне гильдии. Его держали на заметке в тайном сыске и, не без основания, подозревали в содействии айшасианским лазутчикам. Мастер удивился, повстречав его так далеко от Аксамалы, но принять помощь не погнушался. А почему бы и нет? Вдвоем все-таки легче. Но приходилось держать ухо востро и не поворачиваться лишний раз спиной. Кто знает, какие замыслы вынашивал Розарио? Сегодня – соратники, завтра – лютые враги. Мастер отдавал себе отчет, что не постеснялся бы нанести упреждающий удар, если бы заподозрил убийцу в предательстве. Когда на карту поставлена судьба Империи, все средства хороши. Но Триединый не допустил склоки, и к цели своего поиска они вышли, помогая друг другу.

Так вот, Розарио выскочил из кустов. Сразу запустил веер орионов. Кажется, бывшему главе тайного сыска досталась по меньшей мере одна метательная звездочка. Убийца не собирался размениваться по пустякам, а стремился выполнить прежде всего задание. Похвальная целеустремленность.

Мастер отстал ненамного. Не забывая об осторожности, он перекатился шагов на пять вправо и появился не там, где его ожидали схватившиеся за луки дроу. Две стрелы со свистом ушли в густой терновник. А остроухий, который стоял поближе, повалился навзничь с ножом в горле. Второй успел отшатнуться, и узкое лезвие застряло у него в плече.

Где же дель Гуэлла?

Ага! Вот где, прячется за танцующим на месте конем.

– Пальо! Держи мальчишку! – выкрикнул мужчина, которого Халль назвал бароном Фальмом. Вот это уже поразительно. Потеряв две трети соратников, он ведет себя так, будто победил.

Ладно! Мастер отмахнулся от непрошеной мысли. Потом будем рассуждать и разбираться. Сейчас главное – убрать господина т’Исельна.

Сыщик бросился вперед, выхватывая из ножен корды. Оба с длинными клинками, словно небольшие мечи. Краем глаза он видел, как Розарио ловко раскручивает вокруг себя стальную цепочку с граненым грузиком на конце. Двое карликов, бросившихся наперерез ему с топориками, отшатнулись и замерли от неожиданности, чем убийца не преминул воспользоваться – одного легко «мазнул» по виску, а второго бросил на колени хлестким ударом между ног. Ты гляди! Вроде бы нелюдь, а болевые места те же, что у людей.

Тут Мастеру прямо на руки свалился тот самый худой человек, сопровождавший Фальма и дель Гуэллу. Очевидно, именно его барон называл «Пальо». Вряд ли нескладный, лысоватый, воняющий прогорклым потом и еще чем-то, смутно напоминающим запах испуганного хорька, набросился на сыщика нарочно. Нет, слишком перепуганным и пустым был его взгляд. Скорее всего, он просто поскользнулся и упал в объятия Мастера, вцепившись в ворот его куртки. Но он спас жизнь одному остроухому, лицо которого, раскрашенное ярко-красной краской, выглядело подобно маске демона. Карлик увернулся от корда и, отскочив, присел, замахиваясь дубинкой, усыпанной осколками кремня.

Сыщик отточенным движением вогнал снизу под ребра Пальо корд. Так, чтобы наверняка пробить печень. Толкнул слугу навстречу наносящему удар дроу. Шипастая дубинка врезалась куда-то в область поясницы. Тощий крякнул, обмякая… А Мастер уже приготовился броситься на дель Гуэллу, но увидел, как барон, разорвавший на груди камзол, стремительно покрывается шерстью.

Что ж… Каждый гражданин Сасандры слышит с детства множество рассказов об удивительных и волшебных созданиях. Дети шепчут друг другу на ушко страшные истории. Подростки зачитываются сборниками легенд и «самых правдивых повествований». Взрослые предпочитают литературу более серьезную, но как ни крути, а главным героям все равно приходится испытывать приключения и противостоять чудовищам и злым чародеям. Иначе кто же это будет читать? Книга за сердце цеплять должна. Поэтому любой более-менее грамотный имперец слышал о брухе и об иноге, о снежном черве и о лохматом мамонте, о морском звере-единороге и о птице Ш’аа – обитательнице гоблинских болот, о клюворылах и о котолаках. Только мало кто видел их. Ну разве что выдающиеся исследователи и путешественники могли похвастаться знакомством с каким-нибудь чудесным зверем или птицей из далеких краев. А кто встречался с опасным чудовищем, возможно, уже никому не мог ничего рассказать.

И вот теперь Мастер получил возможность воочию наблюдать превращение обычного, казалось бы, человека в кота. Благородный нос с горбинкой уплощался, как бы «размазываясь» по лицу, усы стремительно вытягивались и белели, голова становилась круглой, а уши заострялись и вытягивались – левое висело ошметками, будто от хорошего удара кистенем или палицей. Все видимые части тела обрастали светло-рыжей, густой и плотной шерстью – такой масти котов разводят в Окраине для охоты на диких голубей. Пальцы укоротились и обзавелись внушительного вида когтями длиной в пол-ладони. Наконец поджарый, мускулистый зверь выскользнул из остатков одежды и бросился на фра Розарио.

Мастер повидал многое на своем веку. Вернее, думал, что повидал. Задерживал в одиночку опаснейших преступников, натасканных на убийство айшасианских шпионов. Мог ночью запросто прогуляться по припортовым улицам Аксамалы, откуда обывателю была одна дорога – с пирса в море. Как-то раз отбился от подосланных гоблинов – зеленокожих жителей края Тысячи озер – и даже сумел выжить на охваченных огнем и людским безумием улицах столицы, когда взбунтовавшиеся чародеи разрушили весь Верхний город. Но вид оборотня сковал его силу воли, сделав из расчетливо храброго человека трусливую тряпку.

Он только подивился мужеству фра Розарио, который даже попытался сопротивляться. Взмахнул цепочкой, которая обмоталась вокруг передней лапы зверя, запоздало сунул ладонь за голенище – надо полагать, за ножом.

Удар когтистой лапы разорвал наемному убийце горло. Двумя алыми струями ударила кровь. Голова запрокинулась. А котолак дернул за цепочку, подтягивая уже мертвое тело вплотную, и, клацнув длиннющими клыками, перекусил хребет.

Мастер, оцепенев, наблюдал, как падает в грязную лужу голова Розарио.

Оборотень выгнул спину и заорал, высовывая розовый язык. Победная песнь боевого кота прокатилась над речным плесом, отразилась от плотного ряда сосен, вернулась затихающим эхом.

Халльберн вскинул приклад арбалета к плечу. Оказывается, все это время он потратил, чтобы взвести оружие и зарядить его. В отличие от Мастера, мальчишка не потерял присутствия духа. Но двое карликов навалились на него, выбили из рук арбалет, свалили наземь.

Сыщик увидел, как стоящий в двух шагах остроухий поднял лук и рывком натянул тетиву. Способность бороться вдруг вернулась к нему. Правда, вместе с осознанием того, что уже поздно. Жертвы превратились в победителей. Так часто бывает. Исход схватки часто решает крепкая кольчуга под камзолом, намазанное ядом лезвие клинка или полк тяжелой латной конницы, спрятанный в ближайшем лесочке. Но умирать просто так, за здорово живешь, Мастер не хотел. Когда Ансельм всадил в него болт почти в упор, тоже казалось, что надежды нет. Но он сумел победить врагов, пускай и сам едва не отдал душу Триединому.

Он метнул корд снизу, от бедра. Тяжелое лезвие воткнулось карлику в живот. Стрела сорвалась с тетивы и ушла в сторону.

И тут прыгнул вперед котолак.

Когти просвистели у самой щеки Мастера, обдавая ветерком.

Сыщик отмахнулся клинком, вынудив хищника отпрянуть. Продолжая крестить воздух перед грудью кордом, он шагнул назад. Раз, другой, третий.

Котолак шипел, наступал, прыгая на трех лапах. Четвертую, занесенную для удара, оборотень никак не хотел опускать.

Последний метательный нож скользнул в ладонь Мастера.

– Ну, ты и дурень! – раздался насмешливый голос дель Гуэллы. – Хоть и лучший сыщик Аксамалы!

Бывший глава тайного сыска держался за плечо. Его серый кафтан из дорогого сукна потемнел от крови. Щеку перечеркивал глубокий порез – очевидно, след от ориона фра Розарио. Коня он удерживал за повод. Гнедой жеребец вращал багровыми глазами и прижимал уши, стараясь отпрянуть подальше от барона Фальма.

– Брось оружие! Тогда умрешь быстро! – продолжал издеваться дель Гуэлла.

Мастер решился. С резким выдохом он запустил последний нож в своего бывшего начальника. Насколько опасен для Империи барон, он не знал.

Дель Гуэллу по нелепой случайности спас остроухий карлик, всадивший в миг броска стрелу в плечо Мастера. Одновременно прыгнул котолак.

Крючкообразные когти ударили в грудь сыщика, разрывая в клочья добротную куртку. Но какими бы прочными они ни были, с кольчугой, надетой под камзол, не совладали (не зря же Мастеру в голову приходили мысли о маленьких, продуманных заранее случайностях, решающих зачастую судьбу поединка). Зато силой удара отбросили человека на край базальтового уступа, сырого от затяжных дождей. Мгновение-другое сыщик стоял, нелепо взмахивая здоровой рукой, а потом вторая стрела, воткнувшись под правую ключицу, сбила его в холодный, стремительный поток.

Он сразу ушел с головой под воду. Зазвенело в ушах, ледяной обруч сдавил грудь, перехватил дыхание. Быстрое течение подхватило и понесло.

Мастер держался под водой ровно столько, сколько позволили горящие огнем легкие. Вынырнув, он увидел вдалеке маленькие, гротескные фигурки с раскрашенными лицами. Они размахивали луками в бессильной ярости и подпрыгивали на месте. Бежать по скользким камням, вдоль обрывистого берега не пожелали даже кровожадные дикари. А может, и хотели, но дель Гуэлла запретил, решив, что сыщик хоть так, хоть так не жилец? Ну скажите на милость, сколько может раненый человек, в кольчуге и сапогах, продержаться на стремнине? Да еще зимой. Через десяток миль труп прибьет к берегу на радость лесным котам и воронью.

Но Мастер выдержал. Не утонул и не умер от потери крови.

Если говорить по чести, его спасло случайно подвернувшееся бревно.

Стрелы он обломал, но вытащить остерегся, опасаясь излишней кровопотери. Вот выбраться бы на берег, развести костер, отыскать в по-прежнему болтающейся через плечо сумке что-то похожее на чистую тряпку – тогда можно. А в воде – нет.

Сколько миль он сплавлялся вниз по течению?

Да кто же знает?

Течение замедлилось. Берега расступились, блеклая зелень сосновых лап сменилась черными раскоряками грабов, торчащими, как руки взывающих о возмездии мертвецов.

Раненый попытался подгрести к пологому берегу. Зашевелил ногами, с трудом преодолевая тяжесть напитавшихся водой сапог. Бревно поддавалось, но слабо. Стронуть его со стремнины оказалось не под силу человеку. Да он, пожалуй, и здоровым не справился бы с толстым, мокрым и скользким стволом.

Отцепиться бы и попробовать прибиться к берегу вплавь…

Нет, Мастер не переоценивал собственные силы.

Без спасительного бревна он пойдет на дно, как топор. Или даже быстрее.

Уж лучше продолжать бороться, не отвязываясь. Просто стараться придерживаться ближе к берегу, а там, глядишь, на повороте и выкинет на отмель.

Он бы не заметил одинокого карлика, стоящего под ивой, склонившей ветви-плети к водной глади, если бы тот не пошевелился. Дроу раскручивал над головой веревку. Праща? Не похоже. Тогда что же? Скорее всего, аркан.

Живьем взять хочет?

Мастер потянулся к ножнам… и понял, что корд обронил в воду, когда карабкался на бревно. Метательных ножей тоже не осталось. Оставалось уповать лишь на кулаки. Если бы не две засевшие в теле стрелы, он без опаски вышел бы врукопашную против пяти остроухих, и это был бы даже не бой, а избиение младенцев. Но сейчас…

Петля свистнула, зацепилась за торчащий наподобие плавника обломанный сук.

«Чтоб тебя в воду затянуло, уродец проклятый», – подумал человек.

Но дроу, будучи уродцем, дураком все же не был. Он несколько раз обмотал аркан вокруг ствола ивы. Тонкий ремень задрожал от натуги, загудел, как хорошо натянутая струна, но выдержал.

А потом карлик начал очень медленно выбирать ремень. Силенок, заложенных Триединым в тщедушное тельце, явно не хватало, и, чтобы облегчить себе задачу, остроухий обрубил тесаком низкую ветку и раз за разом набрасывал петлю на получившийся черенок.

Оставалось каких-то десяток локтей до берега. Мастер уже прикидывал, как половчее вцепиться спасителю в глотку. В том, что его вытаскивают для того, чтобы зарезать, а потом хвастаться перед другими воинами клана, человек не сомневался. Вот уже под коленями илистое дно, вязкое, будто трясина, и липкое…

Дроу остановился. Закрепил петлю понадежнее и подошел к кромке воды. Он сильно прихрамывал, а на правой ноге выше колена Мастер заметил туго намотанные тряпки. Тоже раненый, что ли? Наверное, потому с другими в поход не пошел. Охотится себе потихоньку и выздоравливает. Ничего, сейчас выздоровеет навсегда.

Остроухий смерил человека оценивающим взглядом. Руки он держал скрещенными на груди, за рукоятку висящего на поясе тесака не хватался.

«Ну, давай же поближе…» – едва не взмолился Мастер.

– Я – Белый, – неожиданно проговорил карлик. – Я не причиню тебе вреда.

«Ага. Так я тебе и поверил».

– Я не враждую с людьми. – Дроу продемонстрировал пустые ладони в знак мирных намерений. Человеческой речью он, и вправду, владел хорошо. А вот в остальное верилось с трудом. – Мы встречались этой осенью. Я был в банде кондотьера Кулака. Меня зовут Белым, – повторил остроухий.

– Почему я должен тебе верить? – с трудом шевеля замерзшими губами, спросил Мастер.

– Потому что у нас общий враг.

– С чего бы это?

– Человек, которого вы, люди, называете бароном Фальмом и которому мои соплеменники дали кличку Змеиный Язык. Он оборотень-котолак. Он убил моего друга. Двоих друзей. Он должен умереть.

Убежденность и ненависть, прозвучавшие в последних словах, развеяли сомнения сыщика. Обычный воин из горного клана не стал бы так изощренно притворяться. Зачем? Он, Мастер, слишком легкая мишень и для стрелы, и для топорика.

– Хорошо. Убедил, – кивнул человек. Попытался встать на ноги, но не смог. Смущенно улыбнулся, перебарывая стук зубов. На мелководье его почему-то начала бить дрожь.

– Погоди. Я сейчас помогу, – просто сказал Белый и вошел в воду.

Кирсьен, привыкший к теплым зимам в Тьяле, защищенной от восточных ветров Зеленогорьем, да и в Аксамале тоже, где морозные дни выпадали раз в несколько лет, не уставал удивляться сыплющемуся с неба снегу. Календаря у него под рукой не было, но молодой человек предположил, что начался месяц Филина. Южные склоны гор Тумана занесло снегом. Низкорослые лошадки, уныло влекущие телегу с пленниками, утопали по грудь. Дроу, благодаря широким ступням, бегали по белому, искрящемуся покрову, почти не проваливаясь.

Вдоль дороги… Да что там дороги! Иначе чем тропой ее и не назовешь. Вдоль тропы выстроились заснеженные ели, выглядевшие не так мрачно, как раньше. Морозец кусал щеки. Усы и борода обмерзали от дыхания уже не только ночью.

Остроухие выделили раненым еще по несколько шкур. Но несмотря на это, Кир чувствовал постоянный холод. Приходилось все время шевелить пальцами, напрягать мускулы рук и ног, иначе, как сказал лейтенант Жоррес, уроженец Аруна, знакомый с суровыми зимами не понаслышке, обморожения не избежать.

Из-за этих самых злополучных шкур Кирсьен подрался ночью со студентом Вензольо. Картавый каматиец попытался украсть покрывало у находящегося без сознания следопыта. Решил, видимо, что тот все равно умрет. А может, просто посчитал, что беспомощного обобрать легче легкого. Так чего же стесняться? Кир проснулся от шороха и возни. Вначале испугался: подумал, что из лесу пришел дикий зверь и начал жрать его товарищей по несчастью одного за другим. Потом сообразил – раз уж остроухие их кормят, лечат и везут куда-то изо дня в день, то не отдадут на съедение голодным котам или медведю, не успевшему залечь в спячку. Тьялец приподнялся на локте. В слабых отсветах подернутых пеплом углей он увидел, как Вензольо, сопя, тащит на себя уже третью шкуру, которой укутали на ночь Следопыта (его имени они так и не узнали, а потому и звали между собой просто – Следопыт).

Хриплым шепотом Кир попытался устыдить студента. Гвардеец еще мог понять солдата, стягивающего сапоги с убитого врага, но со своего, да еще с живого, тяжелораненого! Худший вид мародерства. Достойный хоть в мирное, хоть в военное время крепкой перекладины и скользкой петли. Вензольо ответил ругательствами. Тут уж Кир не стерпел. Ноги по-прежнему плохо его слушались, и молодой человек пополз, подтягиваясь на руках, влекомый одной целью – вцепиться картавому южанину в глотку.

Лейтенант Жоррес, передвигавшийся еще хуже тьяльца, мог только подбадривать его и позорить каматийца. Опять же, шепотом. Чтоб не услыхали остроухие.

Вензольо сопротивлялся отчаянно, но как-то не по-мужски. Лягался, пытался царапаться. Кир уже перехватил его правую руку, заломил запястье и пару раз ударил кулаком, попав, кажется, в щеку и глаз, когда на шум прибежали дроу.

Остроухим очень не понравилась возня и шум, поднятый пленниками. Досталось всем. И виновнику каматийцу, и Кирсьену, и Жорресу. Один лишь безучастный ко всему следопыт избежал побоев. Ну, его-то лишний раз и переворачивать боялись, а не то чтобы бить. Дроу вволю отвели душу, отлупив людей тупыми концами копий, плетеными ремнями и просто босыми пятками. Били, пока Вензольо не взвыл, умоляя о пощаде, а Кир не потерял сознание.

После наказания карлики восстановили справедливость, вернув следопыту причитающиеся ему шкуры, а лекарь разразился длинной речью, обещая на будущее связать их и на ночь вовсе не выгружать из телеги, если круглоухие ублюдки-дылды не понимают по-хорошему. Благо, капище уже совсем рядом, а Золотому Вепрю все равно – с отмороженными пальцами и носами будут его жертвы или нет. И кормить их можно перестать. Подумаешь! Дней пять выдержат. Пошумев, он успокоился и ушел к костру, где щебетали остальные воины клана Горной Сосны – тьялец опознал их по характерной раскраске.

Но ни связывать, ни морить голодом людей никто не стал. Наверное, Золотому Вепрю было не все равно: бодрого врага приносят в жертву или доведенного до состояния полутрупа.

А скорее всего, небезразлично было жрецам, которые заправляли не только порядками в капище, но и, похоже, во всех кланах дроу. Это Кир понял в тот морозный полдень, когда их привезли на широкую поляну, окруженную елями-великанами. Над верхушками деревьев, что напоминали копейные наконечники, виднелись заснеженные вершины гор. Угловатые, обрывистые, исчерканные серо-синими тенями.

Два морщинистых жреца в балахонах из облезлых шкур придирчиво осмотрели пленных. Поцокали языками над Следопытом. А потом принялись сварливо выговаривать воину в головном уборе из рыжих перьев и кошачьих хвостов. Как мог военный вождь допустить, чтобы к Золотому Вепрю привезли такого негодного человечишку? Стал бы он сам, вождь Злой Горностай, есть гнилое мясо или пить протухшую воду? Так почему же он считает, что верховное божество его народа столь неразборчиво, что ему можно подсовывать всякую дрянь?

Злой Горностай слушал, склонив голову. Он не пытался оправдаться или свалить вину на лекаря, на которого исподлобья бросал неодобрительные взгляды. Когда жрецы закончили нагоняй, он поблагодарил за мудрые речи, которые, несомненно, позволят подняться ему на небывалую высоту среди таких же, как и он сам, военных вождей, достал тесак из-за пояса и перерезал Следопыту горло.

Кир приподнялся на локте, тщетно стараясь дотянуться до карлика хотя бы кончиками пальцев, и получил за это чувствительный пинок в живот, а потом одобрение от одного из жрецов. Хорошая, мол, жертва, строптивая. Золотой Вепрь будет доволен, он вообще любит непокорных. Не зря же вековая традиция обязывает сынов Вечного Леса приносить в жертву именно захваченных после сражения бойцов противника, а не пойманных по схронам женщин или детей. Вбирая вражеские силу, злость и отвагу, Золотой Вепрь усиливает их и отдает своим подопечным, неукротимым воинам горных кланов.

Впервые со времени боя у моста раненые спали с крышей над головой – их затащили в жалкое подобие палатки, сооруженное из сшитых между собой шкур. У входа развели костер. А вечером к людям заглянул лекарь и оставил по куску вяленой оленины для каждого. Набраться сил.

Кирсьен и Жоррес безразлично жевали, запивая твердое волокнистое мясо водой, растопленной в куске коры, вогнутом наподобие плошки. Вензольо безучастно сидел, понурив голову и обхватив колени руками.

– Надо бы ему предложить… – нерешительно проговорил дель Прано, поглядывая в сторону каматийца.

– Да пошел он! – зло откликнулся тьялец. Его ребра, по которым остроухие прошлись древками копий, еще побаливали. Да и без того он не смог бы забыть ночного происшествия. – Обделался со страху…

– А кто бы не обделался? – в голосе Жорреса звучала рассудительность, смешанная с легкой насмешкой. – Жить, знаешь ли, каждому хочется.

– Ну, ты-то не похож на трясущегося от ужаса.

– Спасибо. На самом деле я жутко боюсь. Только скрываю это из глупой гордости.

Кир хмыкнул.

– Вообще-то я тоже боюсь, – сказал он, поежившись. – Боюсь неизвестности.

– Ты не веришь в Триединого? В загробную жизнь и спасение?

– Я не знаю, куда попаду. В чертог Триединого или в Преисподнюю… А ты знаешь?

– Ну, я надеюсь… По крайней мере, пытаюсь не терять надежды. Грешил я немало, но тот ли это грех, за который карают огнем или льдом?

Бывший гвардеец вздохнул:

– Тебе легче. Я почти уверен, что окажусь в Преисподней.

– Ну, тогда утешься тем, что народ в ней соберется гораздо веселее, чем в чертогах. – Жоррес улыбнулся. – Что делать офицеру в кругу святош?

– Конечно, – согласился Кир. – Думаю, большинство моих друзей встретят меня там…

Вензольо поднял глаза и посмотрел на них с нескрываемым ужасом. Стоя в шаге от смерти, изрыгать такие богохульства!

– И еще мне хотелось бы знать заранее, как именно нас принесут в жертву, – продолжал тьялец.

– Зачем?

– Не знаю. Хочется, и все тут…

– Ну уж… Дело твое, конечно, а мне лучше не знать. Утопят или сожгут. Перережут горло или стукнут дубинкой по темени…

Вензольо, то и дело поглядывающий на неторопливо болтающих офицеров, вскрикнул и вскочил на ноги, цепляя головой непрочный полог. В его голосе не оставалось уже ничего человеческого. Звериный ужас, когда в ноздри врывается запах хищника, пелена застилает глаза, а ноги несут неизвестно куда, не разбирая дороги, лишь бы подальше от опасности.

Каматиец разметал ногами угли костра и выбежал в ночь.

– Завидую, – Жоррес почесал изрядно отросшую светлую бородку. – Мне бы так бегать.

– Далеко не убежит, – кровожадно оскалился Кир. – Хоть бы они его…

Снаружи донесся громкий вскрик, перешедший в рычание.

– Нет. Не станут, – покачал головой дель Прано. – Золотой Вепрь не одобрит.

– Тогда я своими руками…

– Не получится. Он здоровый, как телок.

– Хоть бы обломок ножа какой-нибудь. Хоть самый завалящий!

Топот многих ног возвестил, что беглец не только пойман, но и немедленно будет возвращен. Через несколько мгновений связанного по рукам и ногам, дергающегося, как разрубленный лопатой червяк, Вензольо забросили под навес. Чтобы справиться с обезумевшим студентом, потребовались совместные усилия восьми карликов. Они облепили его, словно муравьи, вцепившись в веревки и драную одежду. Злой Горностай, заглянувший следом, что-то быстро прощебетал, взмахнув кулаком. Смысл сказанного ускользнул от Кира – наверно, дроу слишком торопился и проглатывал отдельные слоги, а то и слова, но искаженное от ярости лупоглазое лицо позволило угадать приблизительный смысл. Мол, допроситесь у меня – всех свяжу.

Жоррес ответил презрительной гримасой и сплюнул в сторону каматийца. А Кир сказал, поморщившись:

– Рот бы ему заткнули лучше…

В самом деле, закативший глаза Вензольо орал, как кот по весне.

Дроу оскалился, замахнулся на тьяльца зажатым в ладони топориком, но не ударил, а, развернувшись на пятках, ушел.

Кир посидел немного, уныло глядя на студента, вопившего не переставая. Потом подполз к нему, примериваясь, как бы половчее ударить в лоб. Может, хоть так удастся заставить его замолчать?

– Погоди! – окликнул его дель Прано. – На! – Он швырнул кусок вонючей тряпки, неизвестно каким образом забытой или завалявшейся у него. – Не оглушишь. – Лейтенант с сомнением покачал головой. – Лучше заткнуть.

Кир, злорадствуя в душе, с наслаждением затолкал лоскут, бывший когда-то, скорее всего, частью рукава, но теперь не только происхождение, но даже цвет тряпки определялся с большим трудом и высокой вероятностью ошибки.

Вензольо мычал, вращал глазами, изгибался. Но теперь можно было если не уснуть, то хотя бы более-менее обдумать прожитые дни. Хотя, если разобраться, там тех дней было – кот наплакал. Кирсьен блефовал, когда делал вид, будто не боится смерти или что ему все равно, в Преисподней он окажется или нет. С детства воспитанный в уважении к Триединому и вере, он прекрасно понимал, каким количеством грехов отягчил свою душу в последние полгода. И не только в последние – жизнь в гвардейских казармах не располагает к жреческому смирению или умерщвлению плоти. Теперь он боялся посмертия, боялся смерти… В особенности ее неотвратимости. И еще…

Ему пришло в голову, что самым страшным и самым главным наказанием для осужденного является не смерть как таковая, не смерть как кратковременный процесс отнятия жизни – подумаешь, хрястнули топором по шее или затянули петлю и выбили табурет, а именно ожидание смерти. Каждодневное, мучительное, тягостное. За это время осужденный успевает сотни и тысячи раз представить собственную казнь, а следовательно, умирает сотни и тысячи раз. Отсюда и получается: люди либо становятся равнодушными, затвердевая сердцем, и уже не воспринимают казнь как нечто опасное, а ждут ее, как избавления от душевных страданий, либо теряют остатки разума от ежедневной жалости к самому себе. Вот тогда-то и видит сторонний зритель слезы, крики, валяющегося в ногах у палача униженного до потери человеческого облика червя. Наверное, нечто подобное случилось и с каматийцем. Сам же Кир так часто подтрунивал вместе с лейтенантом дель Прано над будущим жертвоприношением, что перестал принимать его всерьез. И только сейчас, накануне смерти, задумался о том, каково это. Останутся горы и реки, поля и леса, облака и дерьмо на чьих-нибудь сапогах. Но он, тьяльский дворянин Кирсьен делла Тарн, больше ничего не увидит, не услышит, не выпьет вина, не поцелует женщину… Эх! А как там, интересно, без него Флана? Должно быть, уже позабыла…

С этими мыслями Кир заснул. Усталость оказалась сильнее.

Морозное и солнечное утро ворвалось под полог вместе со Злым Горностаем.

Несколькими пинками дроу разбудил пленников. Покачал головой и оскалил лошадиные зубы, глядя на кляп во рту Вензольо.

– Вставайте! – коротко бросил он. Военный вождь остроухих очень плохо говорил по-человечески. Очень неразборчиво. Но о смысле приказа нетрудно было догадаться.

Они вышли на снег. Точнее, вышли – это громко сказано. Поддерживая друг друга, Жоррес и Кир сделали всего пару-тройку шагов и упали в колючий снег. В ноздри ворвался острый запах ледяной свежести.

Тьялец захватил ртом едва ли не горсть снега. Дождался, пока растает. С наслаждением проглотил.

– Вставайте! – повторил Злой Горностай. У него что, это слово получается лучше других? Или вообще удосужился выучить лишь одно?

– Дай поваляться, остроухий! – буркнул Жоррес, переваливаясь на спину.

Вряд ли вождь его понял, но ответил, по обыкновению, грубым тычком оскепища под ребра. Дель Прано крякнул, но подниматься не спешил.

Кир хотел перевернуться на карачки, но вдруг подумал, что, попытавшись встать на ноги, непременно окажется на коленях. А стоять на коленях перед дроу ему не хотелось.

«Хотите отправить меня на жертвенный алтарь? Тогда можете нести…» – подумал он, зачерпывая снег ладонями.

Злой Горностай, оправдывая кличку, раскричался, запрыгал вокруг них, приминая снежинки широченными ступнями. Ударил несколько раз Жорреса, потом Кирсьена.

Появившийся седой, высушенный, словно вяленая плотва, дроу остановил его резким окриком. Военный вождь почтительно склонился перед стариком. Выволокшие каматийца остроухие бросили связанного человека и разве что в ноги седому не упали. Жрецы, присутствующие тут же, опустили головы. Несомненно, этот голый – всего-то и одежды короткая кожаная юбочка и ожерелье из звериных клыков – старикашка был птицей высокого полета. Даже люди, ничего не смыслящие в сложной иерархии жрецов дроу, это поняли.

– Хватит прыгать, Злой Горностай, – медленно и разборчиво сказал он. – Ты теряешь лицо.

– Да, Ведающий Грозу, – согнулся в поклоне вождь.

– Золотой Вепрь ждет. Не гневи его. Отнеси ему жертву, если она не хочет идти сама.

– Котолака вам лысого, а не «сама»! – поражаясь собственной наглости воскликнул Кир.

Над поляной повисла тишина. Ведающий Грозу склонился над бывшим гвардейцем.

– Хорошо сказал, – после недолгого раздумья проговорил жрец. – Жаль, тебя не слышит Тот Кто Меняет Шкуру. Он бы порадовался шутке.

Жоррес попытался сесть и даже открыл рот, чтобы сказать пару «ласковых», но воины дроу опрокинули его навзничь, прижали под кадык острие копья:

– Л’юфид’х![21]

Верховный жрец неторопливо выпрямился, прошелся, с интересом оглядывая людей. Кусачий мороз, казалось, обтекал его загорелое, гладкое, будто полированная ножка стола, тело.

– Золотой Вепрь будет доволен, – изрек он наконец. – Сильная духом жертва – это хорошо, это угодно богам. Отнесите их.

Толпившиеся вокруг остроухие, услышав приказ, немедленно подхватили будущие жертвы и, немилосердно тряся на бегу, перенесли их на другую поляну, шагах в ста от первой.

Здесь посреди нетронутого снежного покрова сияла на зимнем солнце статуя Золотого Вепря, отца всего живого, защитника народа дроу и покровителя отважных воинов. Огромная – не менее пяти локтей в холке зверя, выполненная с необычной смесью дикарского примитивизма и реалистичной художественности, когда видна каждая волосинка на встопорщившейся от гнева спине. Пустые глаза скульптуры смотрели в даль, ведомую одному только божеству. Острые клыки выглядывали из-под приподнятой верхней губы, рыло едва не упиралось в снег – воображение так и дорисовывало протаявшую от теплого дыхания лунку. Правого уха у Золотого Вепря не хватало. Значит, Мудрец и Кулак не выдумали свое приключение.

Людей сноровисто прикрутили к трем вкопанным в мерзлую землю столбам. Принялись обкладывать сосновым и еловым лапником, ветками можжевельника.

Кир понял, как именно их собираются принести в жертву.

Глава 8

Сверкающие на солнце остроконечные пики гор Тумана устремились в сапфирно-синее небо. Искристый снег слепил глаза. Яркие блики пробегали по хребту Золотого Вепря. Темный ельник окружил капище, плотно обступив поляну. Под деревьями скрывались сиреневые тени, удлинялись, ползли, словно стрелки на картах сражений, обозначающие направление главного удара.

Кир расправил плечи, насколько это позволяла опутывающая тело веревка. Вдохнул. Морозный воздух обжигал гортань.

Воины-дроу, как один, покинули капище. Остались лишь жрецы, одетые в балахоны, наподобие мешков с дырками для рук и головы. Под суровым взглядом Ведающего Грозу они таскали к трем столбам – обугленным и вонючим – хворост и зеленые ветви деревьев. Кляпа изо рта Вензольо не вынимали, и Кир был им за это благодарен.

– Хвои столько зачем? – деланно удивился Жоррес. – Хотят, чтобы мы задохнулись?

– Хотят, чтобы мы прокоптились, – хмыкнул Кир. Он вовсе не чувствовал того веселья, которое пытался изображать. Но раз уж закинул удочку, как говорят рыбаки на Великом озере, жди поклевки.

– Вепрь предпочитает копченое мясо? – хохотнул дель Прано.

– Надо думать… – Кир одним глазом поглядывал на Ведающего Грозу, который с интересом прислушивался к их разговору.

– А я думал, свиньи предпочитают желуди. Что скажешь, гвардеец?

– Сколько можно повторять: я – не гвардеец! Понимаешь? Из гвардии я удрал. А если бы не это, загремел бы в самый распоследний дерьмовый форт на границу с остроухими чистить солдатские нужники.

– А потом твой форт взяли бы штурмом…

– А меня решили бы принести в жертву Золотому Вепрю.

Жоррес рассмеялся. Запрокинул голову, стукнулся затылком о столб:

– Три тысячи огненных демонов! Слушай, старик! Да, ты, голый, к тебе обращаюсь!

Ведающий Грозу склонил голову к плечу, забавно пошевелил седыми бровями.

– Скажи, голый, твоему Вепрю и правда нужно копченое мясо?

Дроу оскалился.

– Вы очень хорошо ведете себя, – сказал он, приближаясь на несколько шагов. – Я не верил, что жалкие людишки, мягкотелые и нескладные, могут презирать смерть так же, как дети Вечного Леса…

– Ну, спасибо за теплые слова! – воскликнул Жоррес. – По всей видимости, отменять казнь ты не станешь? Даже испытывая к нам уважение.

– Само собой… – Жрец пожал сухонькими плечами. – Зачем отбирать у вас возможность оставаться сильными до конца?

– Ну, спасибо… – вмешался Кир. – Извини, что не могу склониться в почтительном поклоне.

– Извиняю. – Невозмутимости Ведающего Грозу оставалось только завидовать. – Золотой Вепрь будет доволен вами.

– Нет, эта сушеная лягушка еще издевается! – проговорил Жоррес, выворачивая голову так, чтобы видеть Кира. – Нам твое извинение, голый…

– Заткните ему рот, – вздохнув, распорядился верховный жрец. – Я не хочу слушать мяуканье низших существ…

«Не получилось, – подумал тьялец, наблюдая, как двое остроухих вприпрыжку бросились к дель Прано и принялись заталкивать ему в рот что-то похожее на кусок гнилой шкуры. – Конечно, он хотел оскорбить его. А для чего? Понятное дело, чтобы нас убили быстро. Жаль, что старикашку не прошибешь. Жертва любимой свинке для него дороже всего».

Наконец приготовления закончились. Каждого из пленников окружала внушительная куча дров и хвороста, но не прямо под ногами, а чуть-чуть в отдалении. Правильно. Чтоб помучались немножко во славу золотого истукана. Наверное, злобному горбатому кабану в радость не столько дым от сгорающей жертвы, сколько ее страдания, взлетающие к небу. Сверху на хворосте лежали еловые и сосновые лапы, кое-где виднелись ветки можжевельника.

Трое жрецов помоложе – у них лица еще не сморщились, как сушеная слива – уселись у подножия сваленного в кучу топлива, каждый около своей жертвы. Они вытащили из-под одеяний маленькие луки, куски коры, палочки. Кир впервые видел, как добывают огонь дикие племена. Интересно: насколько он помнил, Белый совершенно запросто управлялся с кремнем и огнивом. Да и остроухие, которые везли их в капище, кажется, тоже высекали искры, чиркая камушками. Во всяком случае, он не помнил, чтобы кто-либо из них горбился со старинными приспособлениями. Может быть, огонь для жертвенника нужно обязательно добывать с помощью дерева? Ну, заморочка у жрецов такая… Во всякой религии бывает. Ведь далеко не любой обряд, привычный жрецам Триединого, можно объяснить логикой обычного человека.

Пока молодой человек рассуждал, каждый карлик обмотал палочку послабленной тетивой лука, после вставил ее в лунку, заранее проделанную в толстой коре. В то же отверстие каждый кинул по щепотке сухого мха и, легко придерживая палочку пальцами, другой рукой начал двигать лук туда-сюда. Следует отдать должное остроухим жрецам – тоненькие струйки дыма появились почти одновременно. Тогда они осторожно раздули тлеющий мох, а от него разожгли смолистые лучины. Еще несколько мгновений, и костры разгорелись.

Клубы густого дыма хлынули в горло и нос. Тьялец закашлялся. Он еще не ощущал жара, но вполне мог представить, как пламя охватывает вначале ноги до колен, потом поднимается выше. Неторопливое и безжалостное. Ему все равно что пожирать: дерево так дерево; плоть так плоть…

Глухо завыл Вензольо. Он кричал на тяжелой, надрывной ноте, но звуки его голоса заглушались тряпкой. Выходило что-то похожее на рев матерого оленя в осеннюю пору.