Свинпет Пушной Валерий

Глава третья Побег

Когда Карюха пришла в себя, то не сразу поняла, что лежит на кровати. Пока не огляделась. Помещение не очень большое, стены, пол, потолок разукрашены в разные яркие цвета, дверь красная, как пожарная. Вдоль боковой стены стоят три кровати с тумбочками по сторонам. На одной кровати на цветном матраце лежит она, голая, две другие — с пустыми матрацами. Опустила глаза. Возле ее кровати — мягкие шлепанцы. Разноцветье стен, пола и потолка заставляло теряться в догадках, сломала голову, пытаясь сообразить, где оказалась. Приподнялась на локоть, матрацы на соседних кроватях и подушки промяты, что явно говорило об обитаемости помещения. Опустила ноги на пол, сунула в шлепки, слегка потянулась и почувствовала, как на правом запястье что-то мешает. Изумилась, увидав на запястье наручник, от которого тянулась легкая, но прочная цепочка, вторым концом прикрепленная к стене. Карюха попыталась сбросить наручник, но это оказалось невозможно. Замок. Вскипела и изрыгнула из себя вопль досады и озлобления. «Да что они себе позволяют, эти тупицы!» Новые вопросы, на которые не было ответов, взорвали мозг.

Длина цепочки давала возможность передвигаться вдоль кровати, и Карюха, вскочив на ноги, стала взбешенно прохаживаться взад-вперед. Неизвестность бесила и тяготила. Представила себе, как смаковали белые халаты, когда раздевали ее, обездвиженную, лапали грубыми ручищами, физически ощутила жар на коже, на душе стало тошно. Яростно стукнула кулаком по спинке кровати, ударилась коленом о тумбочку, вскрикнула во весь голос. Руками пригладила волосы, взглядом поискала на стенах зеркало — не нашла. Разозлилась еще больше: без зеркала она не могла, без зеркала она была не в своей тарелке. Сбоку на бедре ощутила жжение. Обнаружила припухшее красное пятно на коже, то ли наколка, то ли клеймо, не разберешь. Дотронулась пальцами — больно.

— Черт возьми, это еще что такое? — взвизгнула она, совершенно сбитая с толку. От частого возмущенного дыхания высокая грудь заходила ходуном, плоский живот задрожал от напряжения мышц.

И услыхала незнакомый девичий голос от двери:

— Метка, чтобы тебя легко было найти, если сбежишь. У нас у всех такие метины.

Карюха резко обернулась на голос, в дверях стояла длинноволосая блондинка, тоже голая, в цветных шлепках на босу ногу, приятная на вид. В ее фигуре была уверенность и, вместе с тем, какая-то вызывающая отрешенность, девушка совершенно не вписывалась в эту комнату. Померещилось, что возникло видение и вот-вот может исчезнуть. Минуту Карюха приходила в себя, унимая ярость:

— У кого, у всех? — спросила наконец, скорее машинально, потому что не успела даже удивиться правильной нормальной речи, которой не слышала от горожан, и лишь спустя мгновение удивилась этому. — А ты кто?

— Одна из таких, как ты, — отозвалась девушка и направилась к яркому солнечному окну, не обращая внимания на разъяренное состояние Карюхи.

— Как я? — Карюха попыталась двумя руками оторвать от стены цепочку. — Тогда почему ты не на цепи?

— У тебя период адаптации, все проходят через него. Не думай, что ты первая, а я думаю, ты не последняя, — разнеслось в ответ. Девушка остановилась у окна, лучи заиграли по телу, глянула сквозь стекло наружу, сделала короткую паузу, прежде чем продолжить. — На этой стадии всех держат на привязи. У каждого свой нрав. Нельзя предугадать, кто на что способен. Поначалу всех захлестывают эмоции. Бывают очень буйные, долго угомониться не могут. Насмотришься еще. А цепь снимут, если, конечно, дебоширить не будешь.

Карюха заскрипела зубами, взвизгнула:

— Я им глаза выцарапаю! Не на ту нарвались! — вскинула коготки и саркастически выпалила: — А ты, значит, не дебоширишь? Не буйная. Или угомонилась уже? Может, ты вообще кроткая овечка?

Девушка оторвалась от окна, молодое тело пружинисто изогнулось, взгляд дерзко сверкнул и прикрылся веками, а голос, между тем, прозвучал безмятежно:

— Все было, но сейчас смысла в этом никакого. Со временем сама поймешь.

— В чем же смысл? Скажи, раз поняла! — усмехнулась Карюха, в недосказанности собеседницы была интрига, разгадку которой захотелось услышать немедленно.

Но девушка промолчала, она была худая и высокая, с маленькой грудью, волосы чуть взъерошены, прямой нос, карие глаза и красивые губы, на лбу над правой бровью пялилось зеленое пятно. Опережая новый вопрос Карюхи, достала из тумбочки зеркало, протянула. Та глянула, увидала идентичное пятно у себя на лице. Вопрос повис, как дамоклов меч.

— Еще одна метка, — пояснила девушка и, прежде чем услышать взбешенный визг Карюхи, сообщила: — Меня зовут Сашка.

Начавшийся визг Карюхи сорвался на стон, и лишь потом та растерянно назвала свое имя. Затем — длинная пауза и вопрос:

— Где мы?

— В сумасшедшем доме, — апатично произнесла Сашка.

— Что? — Карюха ошеломленно замешкалась, не сразу восприняла услышанное. — Но я не сумасшедшая, — возмущенно вытолкнула она из себя. — Это они все в этом городе сумасшедшие.

Сашка спокойно поправила подушку на своей кровати, неторопливо — а куда, собственно, торопиться? — легла на спину и вытянула длинные красивые ноги, не снимая шлепок:

— Они думают иначе, — закинула руки за голову. — Главное здесь то, что думают они. Твои мысли никого не интересуют. Даже тебе самой они мало чем смогут помочь. Привыкай, если хочешь выжить.

Карюха с внезапной агрессивностью вперилась в Сашку. Что, мол, ты городишь, чума болотная? Ты совсем не знаешь меня! Со мной у них такой номер не пройдет! Подалась красивой грудью вперед:

— Мне наплевать, о чем думают они! Понятно? Я не собираюсь тут ни к чему привыкать! Лучше пускай они шарахаются от меня, раз уж я у них сумасшедшая! — Она заметалась у кровати, неистово дергая цепочку. Затем, осознавая бессмысленность ярости, отдышалась. — Ты тоже сумасшедшая?

Сашку вопрос не застал врасплох, она никак внешне не отреагировала, остановив неподвижный взгляд на одной точке разноцветного потолка:

— Наверно, раз они так думают, — ответила безразлично, помолчала и продолжила с досадой: — Если бы я была нормальная, я бы здесь не находилась, — смысл слов был двояким, но Сашка двоякость разрушать не стала, опять закрылась в коконе, как в броне.

Карюху такое объяснение напрягло, резким движением руки она вернула зеркало:

— Ничего не понимаю!

Сашка неспешно изогнулась, сунула зеркало в тумбочку, хлопнула дверцей и ошарашила:

— Потому что ты — сумасшедшая, — откинулась на спину, разбросала ноги. — Что может понять сумасшедшая? Я тоже поначалу, как дура набитая, пыталась головой разрушить стену. Только шишек набила. Лезла в воду, не зная броду. — И без всякого перехода посоветовала: — Ложись, нечего без толку торчать на ногах и таращиться на меня. Еще насмотримся друг на друга.

— Я не собираюсь на тебя смотреть! — вспыхнула Карюха. — Меня скоро вытащат отсюда! Я не одна приехала в город. — Поинтересовалась: — Ты здесь давно?

— Почти два года, — сказала Сашка. — Я тоже была не одна, но теперь это не имеет значения. Тут многое из прежней жизни перестает иметь значение. Просто в какой-то момент в своем прошлом перестаешь нуждаться, оно здесь не пригождается, оно тут не нужно. Становится лишним, начинает мешать, даже приводит к гибели. Прошлое — причина всех наших несчастий тут. Скоро ты убедишься в этом. Покой наступает, когда отметаешь прошлое. За два года я испытала все.

Лицо Карюхи вытянулось и застыло. Два года, невероятно, невозможно представить. А Сашка добавила:

— Это немного, некоторые здесь дольше, а многих уже нет. Вот Анька тут три месяца, — кивнула она на пустую кровать рядом.

— И сколько здесь таких сумасшедших? — насторожилась Карюха.

— Сама сосчитаешь, — прозвучало неопределенно.

— А убежать никто не пытался? — голос Карюхи задрожал.

— Ну почему же, — раздалось безразлично, — только всех ловили и возвращали. Надевали ошейники и продавали в частные руки. Вместо собак. Желающих купить много.

— Это как? — опешила Карюха.

— В конуру, — уточнила Сашка. — На цепь.

Глаза Карюхи недоверчиво распахнулись, но тут она вспомнила слова Андрюхи Раппопета о человеке в конуре, и новое возмущение захлестнуло, начала рвать цепочку из стены, пока боль в запястье стала невыносимой. Отчаянно перевела дыхание:

— И люди терпят это?

— Люди становятся другими. — Сашка изогнула тело, достала из тумбочки зеркало и посмотрелась в него, будто хотела в своем отражении увидеть подтверждение собственным словам. — Ты тоже станешь другой.

— Ты уже другая? — насмешливо покривилась Карюха.

Сашка продолжала держать перед глазами зеркало, словно в нем искала правильный ответ:

— Конечно, — положила зеркало сверху на тумбочку.

— Но я не стану! — с вызовом возмутилась Карюха.

— А ведь ты уже на цепи, — напомнила Сашка.

Карюха зарычала с остервенением, люто засверкала глазами. Увидал бы ее в этот момент Володька Лугатик, интересно, назвал бы красавицей? Впрочем, может быть, наоборот вцепился б обеими руками в красоту дикой кошки, которая действительно в этот миг была способна не только выцарапать глаза, но вырвать врагу сердце. Постепенно она все-таки пришла в себя и глянула на Сашку с откровенным презрением:

— Ты, как я вижу, не пыталась убежать.

— Пыталась, — охладила ее Сашка, — после этого полгода мыкалась в ошейнике. Но женщин в конуру не сажают. Для женщин придуманы другие меры наказания. Ты узнаешь о них, если попытаешься убежать. Но лучше было бы этого не знать.

— А что происходит с теми, кто не убегает?

— Узнаешь, если не будешь убегать.

— Ответы исчерпывающие, — Карюха язвительно усмехнулась.

— Более чем. Многие и этого не знают. Здесь вообще живется лучше, когда меньше знаешь. Любопытство не всегда бывает полезным, здесь оно зачастую загоняет в смертельные ловушки. Они расставлены повсюду. Глядя на тебя, могу сказать, не миновать тебе многих ловушек. Горячая ты, слишком горячая, пышешь, как огонь, во все стороны, но здесь это плохо, это очень плохо, это может привести к непоправимому, если переступишь грань. А жаль, не стоит обжигаться там, где обжигались другие. Однако всякий думает собственной головой. А теперь лучше расскажи, как ты очутилась тут? — попросила Сашка.

Карюха потопталась возле кровати, еще подергала цепочку, злясь на ее прочность, с досадой улеглась и медленно рассказала все, что с ней приключилось.

— Ясно, ты украла яблоко, — резюмировала Сашка, когда Карюха закончила. — Кроме того, ты не такая, как все, перевернутая, ненормальная.

— Я не крала, мне его дали, даже навязали! — возразила Карюха.

— В этом городе многое происходит не так, как ты привыкла воспринимать в прошлой жизни. Когда здесь ты поедаешь предложенное тебе яблоко, никогда не думай, что за это тебя не отправят в сумасшедший дом, — объяснила собеседница. — Ты перевернутая, да еще воровка, тут это большое преступление. Впрочем, мы все прошли через подобное, прежде чем наступило прозрение.

Карюха подтянулась к спинке кровати, оперлась на нее затылком, повернула лицо к Сашке:

— Прозрение? Какое, к черту, прозрение? Идиотизм, да и только!

— По-твоему, все идиоты, а ты одна нормальная. Так не бывает, — не поддержала Сашка.

— Нормальный человек не станет ходить и ездить по улицам задом, строить дома вниз крышами, нести словесную околесицу! — бескомпромиссно отвергла Карюха.

— Уж это с какой стороны посмотреть, — пошевелила ногами Сашка и поймала взглядом глаза Карюхи. — Ты попробуй вместе со всеми и увидишь, что это вполне нормально, — сделала паузу. — Если встать на точку зрения жителей города, твое поведение не соответствует поведению всех, отступления от нормы как раз у тебя, ведь именно ты все делаешь не так, как все.

— Издеваешься? — Карюха села на кровати. — Какая может быть точка зрения у ненормальных? — стукнула себя по лбу.

— У тебя есть точка зрения, — сказала Сашка. — Почему же ты отказываешь им в праве иметь свою? Повторяю: как посмотреть. Это их город, — и отвернулась.

Карюха опустила ноги на пол:

— Ты совсем заморочила мне голову. Сплошная клоунада, — пробурчала и умолкла.

Разговаривать больше не хотелось. Все пустое. Мозг, словно выпотрошенный, не создавал новых мыслей. Яркая пестрота стен и потолка не давала возможности сосредоточиться. Вокруг все плыло, точка опоры осталась где-то за стенами этого здания. Вместе с ее приятелями. С Катюхой, Володькой, Андрюхой и Ванькой. Впрочем, насколько эта точка опоры была прочной, сказать сложно. Кажется, что-то дало трещину, но твердость и уверенность, между тем, не оставляли. Не могла же она вот так легко согласиться с Сашкой и принять ее объяснение. К тому же, в душе возилось сомнение, что Сашкины суждения были откровенными. С чего бы Сашка вдруг стала доверять ей? Ведь они видятся впервые. Карюху не покидало состояние временного присутствия тут. Все было как сон. И, как всякий сон, это должно неминуемо закончиться. Вновь появятся друзья, шумные компании, веселое времяпровождение. В ней бурлит все это. И никаких воспоминаний об этом сне. Дикость. Дикость. Дикость. Конечно, дикость, вот только существует она в реальности. И эта реальность настойчиво возвратилась в мозг Карюхи. Девушка глубоко и яростно вздохнула.

Беззвучно открылась дверь, и в нее спиной вперед вошла девушка. Голая, пухленькая, с пышными играющими бедрами и прямой осанкой. Голова крутилась, как на шарнирах, как у горожан на улицах города.

— Это Анька, — пояснила Сашка, не поворачивая лица.

Анька, привычно пятясь, покачивая крупной грудью, проплыла к своей кровати, пронизывая взглядом Карюху и заморозив простоватое безобидное выражение на лице.

Карюха еще раз вздохнула и медленно сосредоточила внимание на Аньке:

— Меня зовут Карюха, — представилась она и оперлась ладонями о колени.

— Да-да, — как-то слишком поспешно отозвалась Анька. — Я помню слова философа: «У каждого своя очередь. Надо не потерять затылок стоящего за тобой. Бойся отбиться от очереди, потому что вне очереди ты не увидишь даже своего затылка», — и туманная улыбка мгновенно расползлась по всему лицу.

Карюха озадаченно заморгала: мало того, что за этими стенами наслушалась подобной галиматьи, еще и тут приходится хлебать из того же болота, вопросительно глянула на Сашку:

— Она что, свихнулась?

— Нет. Наоборот, она стала почти нормальной, — ответила Сашка, сожалея в душе о том, что вся наука, которую некоторое время назад она вдалбливала Карюхе, явно не пошла той впрок.

И следующий Карюхин вопрос косвенно подтвердил досадливые мысли Сашки:

— Тогда почему же Анька до сих пор в сумасшедшем доме? — вскинула брови.

— Потому что иногда к ней возвращается помешательство, — монотонно пояснила Сашка. — Она не излечилась окончательно.

— Разве это можно вылечить? — удивилась Карюха.

— Обязательно. — Сашка хотела повернуться набок, уже поджала ноги, но, переместив чуть-чуть в сторону бедра, нашла новую, удобную для себя, позу, осталась лежать на спине. — Тебя тоже вылечат.

— Меня не надо лечить! — вспылила Карюха. — Я не больна. Неужели ты не видишь этого? Я вообще не помню, чтобы я когда-то чем-то болела. В детстве, может быть, и была какая-нибудь детская болезнь, но где оно теперь, это детство? Знаешь, иногда все-таки появляется желание стать маленькой, чтобы тебя на руках поносили. Но это так, ребячество, не более того. В общем, я всегда была здоровой и теперь абсолютно здорова!

— Мы все о себе так полагали, — не нагнетая, оспорила Сашка. — А потом сами просили лечения. Не сразу понимаешь, что это необходимо. Главное, вовремя понять. Если здесь опоздаешь с этим, тебя могут вынести вперед ногами. Многих сумасшествие привело к концу. Но ведь конец рано или поздно сам приходит к человеку, так зачем его торопить и стремиться к нему? Мне было бы очень жаль, если бы с тобою произошло нечто подобное. Надо помнить, что лечение всегда приносит пользу. И раз от него польза, значит, стоит лечиться.

— И тебя лечили? — с издевкой прищурилась Карюха и не в первый раз с ног до головы осмотрела Сашку. Никаких внешних изъянов, да и в поведении, хоть некоторые ее суждения не укладываются в голове, какой-то неадекватности не наблюдается. Вполне тянет на здоровую. И хотя она видела Сашку впервые, не сомневалась, что нисколько не ошибается в своих выводах.

Между тем, Сашкин ответ обескуражил:

— Я и сейчас лечусь.

Карюхе ничего не оставалось, как развести руками:

— Но от чего? — изумленно расширила она глаза. — Ты ж, как и я, совершенно здоровая.

— Ты так думаешь? — апатично и разочарованно потянулась в кровати Сашка, вытянула напряженные ноги так, что по ним прошлась судорога. — Это очень плохо, — покачала головой. — Мне неприятно это слышать. Значит, лечение недостаточно помогает. Не так быстро, как хотелось бы. Но все-таки я чувствую, что лечение идет мне на пользу. В быстроте не всегда залог успеха. Важно, чтобы результат был нужный. И он будет, я верю.

— Ты чего несешь? Тебе не надо лечиться. Ты нормальная! — вскричала Карюха. — Ты мудришь, подруга!

Анька уселась на кровати лицом к Сашке и Карюхе. Было заметно, что она с интересом слушала их диалог.

Карюхе же показалось, что последние свои фразы Сашка говорила скорее для Аньки, чем для нее. В этом для Карюхи была непонятная интрига.

Когда на последнем выкрике Карюхи диалог завершился, Анька погладила руками пышное, взбитое мускулами тело, дотронулась до метки на бедре и выговорила:

— Не надо бояться змеиного яда, яд змеи не убивает змею, — по зеленой метке над правой бровью пробежали морщинки.

— Не плети ты ерунду, яд змеи очень опасен для человека, — нетерпеливо прервала ее не остывшая до конца Карюха. — Неужели ты забыла об этом, совсем одичала тут! — И только потом подумала: ну какого черта она ввязывается в этот нелепый спор с ненормальной.

Между тем, Анька неожиданно получила поддержку со стороны Сашки:

— Ты забыла, что из змеиного яда делают лекарство, — напомнила Сашка и как-то странно дернула губами.

— Ничего я не забыла, — отмахнулась Карюха. — Но при чем здесь змеиный яд? Или у вас тут змеи водятся? — отстраненно окинула она Аньку взглядом и вновь посмотрела на Сашку. — Хотя вряд ли, в городе мы не встречали скульптуры змеи, зато видели странную скульптуру свиньи с петухом. Ты не знаешь, что бы это могло означать? А еще видели изваяние голого зада, от души посмеялись. Смешно. На всех балконах кукуруза растет. Хорошее чувство юмора. Правда, мы так и не смогли добиться ответа на свои вопросы. Я пыталась, но попытка ни к чему не привела.

— Я же говорила, что ты сумасшедшая! — Сашка рывком села, выставила ладонь, будто хотела закрыть Карюхе рот, при этом Карюхе снова показалось, что Сашка делала все с оглядкой на Аньку, впрочем, могло и почудиться. Сашка чеканила слова отрывисто, словно вдалбливала их, однако без особого энтузиазма, походило на то, что она произносила фразы, как заученную роль, скучную, надоевшую, но обязательную. — Не над чем смеяться. В этом нет никакого юмора. Скульптура Голого зада в городе является символом успеха. А что странного ты увидала в скульптуре свиньи с петухом? Не понимаю. Свинья и петух — также символы города. Свинья — символ высшей Мудрости и Благородства, петух — высшей Справедливости и Непорочности. Ты просто представь себе, что здесь твой родной город, и тогда в твоих глазах все изменится. Ты станешь иначе воспринимать все символы и правила этой жизни.

Предложение было более чем странным, и то, что оно исходило от Сашки, приводило в замешательство. Между тем, хотя Сашка говорила, что смеяться не над чем, как бы советовала быть осторожнее, тем не менее Карюха не утерпела и прыснула смехом:

— Не представляю свинью и мудрость с благородством в одной упряжке, равно как петуха в образе справедливости и целомудрия. Это или глупая шутка, или большой идиотизм. Маразм, другого объяснения нет. Тупоголовое хрюкающее рыло Мудрости и Благородства, которое откармливают, чтобы зарезать и съесть в виде кусков сала и мяса. И надрывающаяся спросонья по утрам очумелая непорочная Справедливость, самоуверенная и самодовольная, потому что одна на целый курятник. А как голый зад связать с успехом? Чем больше зад — тем больше успех? Получается, нам с тобой не повезло, поэтому мы оказались в сумасшедшем доме.

— Не гадай на кофейной гуще, — парировала Сашка, — все равно ошибешься. Сейчас ты вовсе не готова постигать городские истины. — А Аньке заметила: — Чего пялишься на нее? Она новенькая, ничего не знает. Успеешь разглядеть. Она здесь надолго. Еще надоедите друг другу.

— Собаки всегда появляются неожиданно, — кивнула Анька. — Они убивают, если не убиваешь их.

— Перестань. Тут все свои. Говори, чтобы Карюха понимала тебя, — посоветовала Сашка и, поднявшись с постели, стала расхаживать вдоль противоположной стены, разукрашенной во все цвета радуги.

Анька локтем ткнула подушку и легла на спину, точно так же, как недавно лежала Сашка, вытянула ноги и проигнорировала Сашкин совет:

— Нельзя потерять ни одного початка кукурузы. Кукуруза только для свиней и петухов. Смотрите, чтобы не появились куры. Куры вредны, они воруют зерна и не предупреждают о собаках.

Карюха зажала уши:

— От этого можно сойти с ума, — вырвалось у нее.

— Или приобрести его, — поправила Сашка.

Карюха не сообразила, была ли это шутка Сашки, либо серьезное утверждение, но спрашивать не стала, весь предыдущий сумбурный разговор приводил ее в уныние. Черт знает, где очутилась, и если сейчас еще не стала сумасшедшей, то подобные разговоры уже точно могут довести до ручки.

Желание разговаривать дальше пропадало. Мысль незаметно перестала работать, словно в голове вместо мозга был его рудимент. Сколько длилось такое состояние, сказать сложно, однако постепенно все стало возвращаться. Карюха тряхнула головой.

Сашка расхаживала медленно, уверенно и независимо.

Карюхе, с одной стороны, нравилась такая независимость, она любила самостоятельность, но, с другой стороны, Сашкина самоуверенность давила, ибо с ее утверждениями Карюха соглашаться не хотела: быть сумасшедшей — это удел дураков, но она-то абсолютно нормальная. Решив, что у Сашки тоже начинают плыть мозги, Карюха стала молчаливо наблюдать за ее поведением.

Та ловила на себе пытливый взгляд, но была безразлична к нему, своим безучастием как бы говоря, что скоро Карюха во всем убедится сама. Сашка подошла к двери, постояла минуту в раздумье, потянула за ручку, вышла.

Карюхе надоело сидеть в одном положении, томило и мучило чувство раздвоенности, надо же было именно ей угодить в эти стены. Перед глазами проплыли лица приятелей. У них тоже сейчас неопределенное положение, но все-таки они на свободе, без наручников и цепочек. Кажется, все сейчас отдала бы, чтоб вернуться к ним. Впрочем, отдавать-то нечего, раздета до нитки. Одно голое тело, хоть и красивое, но голое. Только и осталось, в таком виде мотаться по улицам. Правда, у Катюхи в машине кое-какие шмотки имеются. Да, собственно, сейчас это не важно. Всегда что-нибудь придумать можно. С мира по нитке — голому рубаха. Девушка пружинисто поднялась с постели.

И тут же Анька повернула к ней вдруг раскрасневшееся лицо с горящими глазами, и Карюха услыхала торопливый приглушенный шепот:

— Не верь ей. Она чужая. Она из горожан, выучила наш язык. Будь осторожна, здесь везде уши, здесь везде глаза. Они видят и слышат даже там, где рядом с тобой никого нет. Глаза и уши знают все. Никто не может скрыться от них. От них нельзя спрятаться. Им известны даже тайные мысли всех. Держись меня, если хочешь убежать отсюда. Хотя, как знаешь, как знаешь, я ничего тебе не говорила. Нет, нет, нет, ты ослышалась, тебе это показалось. У меня в голове ничего подобного нет. Зачем тебе знать, что у меня в голове? Это мое дело, это только мое дело. Я сама по себе. Впрочем, я ничего не скрываю от тебя. Ты своя. Это Сашке верить нельзя, — ее взгляд метнулся к двери и обратно, — а ты своя. Тебе я верю. Верь и ты мне!

Карюха вздрогнула, переступила с ноги на ногу, не перебивая, выслушала странную сбивчивую речь Аньки и только после окончания этой речи удивленно воскликнула:

— А ты не разучилась нормально языком молоть, — глянула на дверь и тоже понизила голос до шепота. — Но зачем ты валяешь ваньку? — Отступила от кровати, цепочка натянулась, дернула за руку, наручник впился в саднившее запястье, девушка поморщилась.

— Я учусь быть другой, — шепнула Анька и заерзала на кровати, — чтобы выжить… — Чуть помедлила, как бы раздумывая, произносить или нет окончание начатой фразы: — И убежать отсюда.

— Но Сашка сказала, что убежать отсюда невозможно, — вспомнила Карюха. — У нее не получилось.

— Она врет. Все возможно. Убежать не трудно, поверь мне, трудно потом, когда убежишь! — зачастила Анька, и Карюха обратила внимание, как Анькино тело налилось упругостью, грудь приподнялась и округлилась. — Она никуда не убегала, — хмыкнула. — Зачем убегать из своего города? А я убегала. Неудачно, — выдавила с досадой. — Потому что я — дура! Я — доверчивая дура! Я всем всегда верю! Вот такая есть! — шепот стал пронзительным и колючим. — Я попала в этот город одна, мне некому было помочь, но ты ж не одна. Не то, что я. Ты не одна.

Карюха насторожилась, ведь Аньки не было, когда она рассказывала Сашке свою историю.

— Здесь ничего нельзя утаить, — словно в ответ на мысли Карюхи выдала Анька, резко шевельнула ногами, разбрасывая и сдвигая их. — Ничего. Совершенно ничего. Я очень хорошо знаю.

— Тогда почему ты шепчешь? — громко спросила Карюха. — В этом нет никакого смысла, — пожала плечами. — Говори нормально.

Анька на замечание не обратила внимания, пропустила мимо ушей, все тем же шепотом спросила:

— Убегать будешь? — И, не дожидаясь слов Карюхи, убежденно сказала: — Я знаю, будешь! — Попросила: — Возьми меня с собой. Я тебе пригожусь, вот увидишь. Я знаю, где можно пересидеть, пока будут искать. Ты возьмешь меня?

— Как же я побегу, когда меня на привязь посадили? — досада мелькнула на лице Карюхи, дернула цепочку, ойкнула от боли на запястье, заскрипела зубами, с особой болью ощущая в этот миг свою беспомощность, бросилась на кровать лицом вниз.

Все было плохо. Уже не знала, кому и во что верить. Сашку не понимала, а потому не могла на нее полагаться, но и Анькино поведение было довольно странным. Безусловно, Карюха хотела вырваться отсюда, любой нормальный человек, попав в подобную ситуацию, будет стремиться найти выход. Однако все было запутано и сложно, и, главное, она была ограничена в движениях длиной цепочки. Подумалось, как же она станет ходить в туалет? Впрочем, наверно, все разрешимо, не она первая. Надо же так засыпаться. Проклятый город. Столько вокруг идиотов. Ничего не добьешься. Есть очень хочется, аж сосет под ложечкой, но не попросишь, чего доброго, опять инкриминируют воровство.

Как хорошо жилось в своем городе, не ценила, дуреха, что имела, в кафе ходила, как к себе домой. Люди на улицах порой даже надоедали повсеместной сутолокой, а теперь хоть бы одним глазком снова очутиться в этой суматохе. С радостью бы ринулась в толпу и с удовольствием глотала бы любые недовольства в свой адрес за то, что кому-то оттоптала ноги, кого-то зацепила локтем, кому-то пересекла дорогу. Казалось, это так близко, совсем рядом, стоит только протянуть руку — и вот оно, надо только вырваться из этих стен — и все вернется на круги своя, и снова засосет суета родного города. Однако это только казалось. Действительность же была совсем иной.

Уму непостижимо, все шиворот-навыворот. Посоветоваться не с кем. Хоть бы Катюха не залетела с каким-нибудь яблоком. И не предупредишь. Но ведь должны ж ребята сообразить, что к чему.

Карюха снова заскрипела зубами. Она была уверена, что приятели не оставят ее тут, обязательно попытаются вытащить, однако совсем не представляла, что происходит за дверью и сколько таких дверей здесь и какая ведет к выходу. В этом городе они все чужие, как иностранцы, никто не поможет, ребятам придется самим искать выход из положения, и в этом ничего хорошего не было, лишь усложнялась задача. Дремучий, скверный, отвратный город. Даже верится с трудом, что все это реальность. Как будто на другой планете.

Откуда-то из прошлого слабо донеслась печальная музыка, напоминающая марш «Прощание славянки», и крики улетающих птиц. Кстати, в городе она не слышала музыки птиц, нет, птицы, конечно, были, но не было музыки, сейчас это неприятно поразило, кольнуло в сердце, отдало под ребрами. Мир, бесспорно, разломился надвое: на ее прошлый мир, понятный и близкий ей, и чужой настоящий, который появился, как вытяжка, экстракт из далеких мрачных миров.

Будто взмах волшебной палочки перенес людей из светлой понятной жизни в нелепую и запутанную, где несчастные и обездоленные не становятся королевами, а золушки не становятся невестами принцев, зато злодеи неизменно остаются гадами ползучими. Здесь, в этом городе-экстракте, невозможны иные метаморфозы, потому что здесь происходит нечто необъяснимое. Когда нечто не поддается логическому объяснению, а любое иное объяснение заводит еще дальше в тупик, тогда выскребаешь из закоулков памяти похожие случаи, чтобы их сопоставить, но если сравнивать не с чем — приходит бессилие.

Где, у каких конюшен толкли копытами землю лошади судеб человеческих, когда взваливали на свои крупы судьбы, чтобы развезти людям? Никто не знает. Где встретить этих лошадей, чтобы вернуть судьбу, доставшуюся случайно, и поменять на иную, в которой нет непонятного города с перевертышами? Тоже никто не знает. Но в таком случае приходится либо мириться, либо бунтовать.

Карюха примяла щекой маленькую подушку:

— Как называется город? На въезде нет никаких указателей. Все глаза проглядели. Пытались узнать у местных жителей, но все бесполезно. Головы сломали, куда попали.

— Свинпет, — назвала Анька. — Это известный город. Жители гордятся им. Никакая сила не заставит их покинуть его. Ты можешь стать горожанкой, если захочешь, как захотела Сашка, но тогда, прежде всего, тебе надо оставить мысль о побеге. И согласиться с лечением. Впрочем, по глазам вижу, ты не откажешься от побега. Тогда не забудь обо мне, я — с тобой.

— Живу недалеко, но никогда не слыхала такого названия, — задумчиво прикусила губу Карюха, ей с трудом давался смысл Анькиных слов, и все потому, что эти слова вызывали отторжение, как и многие утверждения, услышанные от Сашки.

— Много в жизни непознанного, — расплывчато прогнусавила Анька и отвела глаза.

Эта фраза покоробила Карюху, слишком много было неопределенности вокруг нее теперь. Но наперед ничего знать нельзя. На некоторые вопросы она получила ответы от Сашки, однако вопросов не убавилось, напротив, появились новые. Неплохо было бы от Аньки больше узнать о Свинпете, только сейчас не это было главным. Впрочем, никто не ведает, что в жизни первостепенное. И это хорошо, иначе бились бы головами о стену, оставляя на ней свои мозги. Хотя, как знать, может, именно тогда раздолбили бы непостижимое нагромождение и увидели, что за ним.

Карюха отвернула лицо от Аньки и больше ни о чем не спрашивала, понимала, что на ключевое ответов все равно не получит, а мелочи ее больше не интересовали, по крайней мере, в данный момент.

Опять неслышно открылась дверь и неслышно вошла Сашка. Карюха вздрогнула от ее голоса, потому что после шепота, который исходил от Аньки, голос Сашки показался особенно резким, безжалостно разорвавшим тишину, хотя на самом деле голос был обычным, спокойным и ровным:

— Время ужина.

Карюха приподнялась на локтях. Опять по глазам ударила пестрота стен и потолка. Лучи солнца били сквозь окно жаром, невесть откуда возникшая на стекле со стороны улицы муха вяло вспять ползла по нему, жирная, разъевшаяся на дармовых уличных харчах, ленивая, самодовольная и беспечная, пятном тени бороздила шершавую поверхность боковой стены. Добралась до открытой форточки, апатично принюхалась, суча передними ногами, ее явно не устроили запахи из палаты, заелась, обрюзглая. Сонно развела тяжелые крылья и грузно отпрянула от стекла, расчертила зигзагами воздух, летая задом, а затем исчезла за уступом стены.

Муха была вольна в выборе, никто ее не удерживал на стекле. Она могла бы и дальше пятиться, могла бы влететь в форточку и слиться на стене со своей тенью, но она выбрала свободный полет.

И Карюха в этот миг позавидовала ей, даже не обратив внимания, что и мухи в этом городе передвигаются нетрадиционно.

Стоило Сашке появиться из-за красной двери, поправляя тонкими красивыми пальцами длинные, чуть-чуть вьющиеся на висках, русые волосы, как Анька всполошилась, мигом перевоплощаясь. Вобрала в себя намечающееся брюшко, поджала ноги с мускулистыми бедрами, кожа на ягодицах натянулась, заблестела в лучах из окна, и затараторила запутанными фразами:

— Я видела, черти пишут послание, — вперилась она в Сашку. — Ты когда-нибудь видела чертей? А клопов? Ты думаешь, тут нет клопов? Все давно забыли о клопах, между тем клопы затаились везде. Отвратительные насекомые. Однако нет более отвратительных тварей, чем собаки. Собачьи морды рыщут в тумане. Но им не спрятаться в тумане, им нигде не спрятаться. Ветеринарная служба не дремлет, ветеринарной службе всегда надо быть начеку.

Сашка легкой походкой, как будто не наступала на пол, а всего лишь перебирала ногами в воздухе, прошла мимо одинаковых с потускневшими спинками кроватей к залитому солнцем окну.

Краска на подоконнике была в мелкой сеточке трещин, выцвела под яркими лучами, требовала обновления. Открытая форточка не прибавляла свежести в палату, прохладе неоткуда было взяться, лишь громче доносился шум с улицы и тянуло непонятным запахом.

Карюха легла набок, наблюдая за Сашкой. Ничего перевернутого, обыкновенная. Может быть, излишне худа, но, с другой стороны, и сама она недалеко ушла от Сашки. В них даже есть нечто схожее, несмотря на некоторую разницу в возрасте. У обеих тонкие руки с бархатной чистой кожей, стройные тела без малейших жировых отложений, точеные, словно выписанные хорошим классическим художником, ноги.

Нынче время такое: чем меньше мяса на костях, тем чаще называют моделью. Все худеют, на диеты садятся, граммы высчитывают, взгромоздившись на весы. А так и хочется сказать этим диетикам: «Ешьте меньше, девочки, желудок ваш на двести граммов рассчитан, а не на ведро, которое вы поедаете за один присест».

Сашка по всем параметрам подошла бы для модели, если сбросить пару лет. Вот интересно, в этом городе бывают конкурсы красоты? Мисс Свинпет. Звучит необычно, чувствуется что-то свино-петушиное, но ко всему привыкнуть можно. Забавно, но многое приходит к человеку через изначальное отторжение. Впрочем, в этом городе, наверняка, все должно быть если не набекрень, то наперекосяк. И совсем неизвестно, смогла бы занять хоть какое-то место Сашка, если б участвовала в конкурсах, ведь понятие о красоте у жителей Свинпета, вероятно, совершенно отличается от того, которое знает Карюха. Впрочем, сейчас это все не имеет никакого значения. Конечно, любой девушке приятно прикинуть на себя костюмчик столичной красотки, но ведь Свинпет — это не столица, здесь следует не о костюмчике заботиться, а о выживании.

Карюха уже определила для себя, что от Сашки держаться должна на расстоянии, доверять, сломя голову, не следует, но, между тем, трудновато было переварить, что Сашка из этих, из горожан. Попыталась представить ее в образе свинпетчанки. Непросто, ведь передвигается, как все нормальные люди, и говорит нормальным языком. Правда, не договаривает многого, и это довольно странно, потому что с чего бы вдруг умалчивать. Несомненно, знает немало. А немало знать может только местный житель Свинпета, потому что чужой, находясь здесь, в этих стенах, вряд ли способен многое постигнуть. Недаром Анька в присутствии Сашки на глазах превращается в сумасшедшую. Боится. Значит, есть за что.

Сашка отвернулась от окна, подставив под солнечный вечерний жар прямую с небольшими выступающими лопатками спину. Тень от ее фигуры по полу протянулась темной тонкой полосой в сторону двери почти до середины палаты.

Пол был чистым. Лучи солнца не обнаруживали на нем залежалой пыли по углам, которая обыкновенно бывает везде и всегда. Определенно, такая чистота могла поддерживаться только постоянной уборкой.

Карюха понятия не имела, где находится этот сумасшедший дом, и не представляла, что можно увидеть за окном, и потому оно начинало манить к себе, сначала своей пятнистой раскраской, затем солнечным светом, потом таинством неизвестности.

Сашка невыразительно повторила:

— Ужин. Пора собираться и топать.

Карюху эта фраза привела в дискомфортное состояние. Известно, по пословице, «голому собраться — только подпоясаться», а здесь и подпоясываться нечем. Встал да пошел. Однако к ней это не относилось, она не могла встать и пойти. Наручник на запястье делал ее красивое тело беспомощным. Что толку от красоты, когда рядом нет ценителей. Без ценителей красота становится бессмысленной. Тупое топтание возле своей кровати оборачивается прозябанием. Можно умереть от тоски. Тогда уж лучше от голода. Стало быть, незачем травить душу мыслями об ужине. Да и винить в происходящем как будто некого.

Какая-то нелепая цепь случайностей. Утром возник Лугатик со своей улыбочкой на физиономии. Могла бы отказаться, но не отфутболила, согласилась, глупая. Сама села в «жигули». И пошло-поехало, пока не очутилась на привязи.

Но замкнутое пространство для ее натуры — плохо. Она любит простор. Есть в ней что-то древне-татарское, запрыгнула бы на дикого степняка, зажала б ногами бока, плеткой по крупу — и ну с гиканьем в степь широкую, объезжать упрямца. Впрочем, она сама как необъезженная лошадь, попробуй тронь, не только взбрыкнет, но лягнет так, что искры из глаз. И вот, нате вам, без труда посадили на привязь.

Нет, ничего невозможно предугадать. Уймища гадателей и прорицателей издревле бродили по дорогам и тропам, читали судьбы, открывали страницы неведомого. Теперь они называют себя экстрасенсами, да только ей от всех них ни тепло, ни холодно. Были б они под боком, может, заглянули бы в ее будущее, успокоили либо дали подсказку, однако нет их рядом, и она как ежик в тумане. Ау, помогите, ау! Только и остается на мух смотреть да выслушивать бредни двух антагонисток с соседних кроватей.

Настоящий стержень в человеке можно увидеть лишь в экстремальных ситуациях. Вот любопытно теперь посмотреть, как сейчас ведут себя ее приятели? Впрочем, отчаиваться не стоит, еще увидит. Непременно увидит. Не будет же она бездеятельно сидеть тут с этими двумя ненормальными. Конечно, сбежит, уверена в этом, все для этого сделает, не на ту нарвались.

Между тем Сашка выразительно глянула на нее:

— К тебе тоже относится. Не лежи, как выжатое мочало. Пошевеливай, поднимай зад. Потяни цепочку.

Карюха послушно схватила цепочку левой рукой и дернула на себя. И оторопела от неожиданности: цепочка вдруг легко отвалилась от стены, и конец упал на пол возле кровати. «Нет, друзья мои, подыхать от голода не стоит, вообще думать об этом преждевременно». Потянула второй конец, надеясь сорвать с правой руки наручник, но ничего не получилось, лишь вокруг сустава очертилась красная, налитая кровью полоска, вопросительный взгляд упал на Сашку, но та выскользнула за дверь, качнув небольшими бедрами.

И тут же с кровати сорвалась Анька, сноровисто подскочила, дыхнула в лицо Карюхе солоноватым запахом, похожим на запах дымящейся крови зверя, являя острые крепкие зубы:

— Не удивляйся. Это магнитный замок, отключается пультом, — шепот больше походил на шипение. — Надо идти, а то останемся без еды. Здесь это запросто. Будешь выпендриваться — с голоду опухнешь. Я уже кое-чему научилась. Здесь надо все успевать и быть прилежной. Держись возле меня.

— А цепь? — заикнулась Карюха, подбирая с пола цепочку и поднимаясь с кровати. — Не тащить же ее в руках. Почему нельзя отцепить совсем? Это унизительно, черт возьми. Как будто на поводке.