Свинпет Пушной Валерий

Глава первая Дорога, которую не выбирали

Середина лета. Каникулы. Ванька Малкин предложил проветриться завтра на рыбалке. Все согласились. Почему бы не прокатиться до реки и не провести денек с удовольствием! Без уличной сутолоки, забыв о часах и мобильниках. Сидение в городе наскучило, жара измотала. Очертенело бить баклуши на раскаленном асфальте, стрелять глазами по девчатам, вяло наблюдать, как в городской маете, прячась от лучей солнца, забивается в душную тень публика. Жара как в пекле, только бы и сидеть по уши в воде. Расслабиться на берегу, размякнуть от удовольствия, а потом поймать на крючок рыбешку и сварить на костре ушицу, похлебать с аппетитом, чтоб за ушами трещало. Слюнки у всех потекли, и в мозгах закипело от предвкушения хорошего отдыха на природе.

Всех было трое подростков: Ванька Малкин, Андрюха Раппопет и Володька Лугатик.

Ванька Малкин — длинный рыжий парень с аляповатой прической. Пару дней назад обкорнала его в парикмахерской начинающая парикмахерша, потренировалась, как на манекене. А он парень смирный, не скандальный, проглотил язык и только краснел, смотря на себя в зеркало, и думал, что лучше было бы остричь наголо. Но вслух не предложил, постеснялся обидеть парикмахершу, уж так долго и старательно она кружила вокруг его головы, что-то бурчала себе под нос и обезоруживающе улыбалась, натыкаясь на его взгляд, Ваньке даже становилось стыдно за свою привередливость. Дома сам попытался как-то где-то подправить ножницами, но понял, что получается еще хуже, и бросил экспериментировать. На следующий день знакомые изрядно нахохотались над его прической, и все пошло прежним чередом. Всегда он какой-то нескладный. Казалось, ну что с него возьмешь? Ванька — он и есть Ванька. Ни то ни се, ни украсть, ни подарить. Неслучайно и фамилия подкачала. Малкин — это же не Большов, не Крупнов и не Великанов. Скромник и молчун, носа не высовывает. Хотя, если глубже копнуть, упрется иногда и не отступит, не спорит, никому не навязывает свое мнение, но давит молчком бескомпромиссно. И зачастую оказывается прав.

У Андрюхи Раппопета характер другого склада, он разнес бы парикмахерскую вдребезги, если б с ним сотворили подобное, а парикмахерша забилась бы в темный угол, и до конца смены никакие силы не смогли б ее выцарапать оттуда. Впрочем, парень он был неплохой, никому свинью не подкладывал, был на хорошем счету и в школе, и у друзей, но в компании любил лидерство. Мускулистый толстячок невысокого роста, но подвижный и прыгучий. Андрюха предложил поехать на машине его отца, знал неплохое местечко у реки, красота. Так и решили.

Володька Лугатик, средний по росту между двумя приятелями, пообещал раздобыть удочки. Пронырливым был, пройдоха, даже черта мог достать, через игольное ушко пролезть, любому незнакомцу быстро в приятели навязаться, клинья подбить в одно мгновение. Ловкач. Изворотлив, как уж. Обходительные манеры и на лице всегда приятная улыбочка. Девчата клевали и западали на это сразу, а он просто сортировал их по параметрам в своей мозговой картотеке. Ходок был еще тот. И внешне-то не скажешь, что красавец, но обаятелен чертовски. Все при нем. Вряд ли парикмахерша смогла бы с ним сотворить такое действо, как с Ванькой Малкиным. Скорее, не решилась бы дотрагиваться до волос, а убеждала б, что у него и без стрижки замечательная прическа.

Поздно вечером разошлись по домам, напоминая друг другу, чтобы никто завтра не проспал.

Наступило завтра.

Малкин утром в условленное время появился из прохладного, слабо освещенного подъезда, на ходу окончательно просыпаясь. Одет был легко, без премудростей: мятые серые штаны, синяя футболка, видавшие виды кроссовки. В руках — сумка с кастрюлей для ухи, ложками, ножиком, спичками и другой необходимой на отдыхе мелочевкой. Нескладно затоптался на истертом подошвами крыльце, не ко времени зачесалось под правой лопаткой, вывернул левую руку назад, поцарапал.

Ночью снился отвратный сон, Ванька несколько раз просыпался, отгонял его, но стоило заснуть, как сон снова продолжался. И все одно и то же: душераздирающий хохот над головой и окровавленные пасти вокруг, они тянулись к его горлу, клацали зубами и говорили человеческим языком, выбрасывая в лицо кровавые слюни, но что именно говорили — разобрать не мог из-за страшного злобного рыка. Тяжелые серые лапы ударили в грудь, он едва не упал, но выстоял, отчаянно подмял под себя страх и начал дико махать руками. И пасти вдруг отступили, а он увидел сгустки крови на их шерсти, на асфальте и на своем теле. Проснулся окончательно весь в холодном поту, и первое, что сделал, — сонно глянул на руки. Они почему-то гудели от изнеможения, будто всю ночь трудились без передышки. Плечи устало ныли, а мышцы мелко дрожали. И ладони, будто набитые мозолями, сжаты в кулаки так крепко, что потребовалось усилие, чтобы разжать. Машинально сбросил с себя одеяло, вскинулся и осмотрел тело. Чисто, никакой крови. Уф-ф. Облегченно вздохнул. Снова упал на подушку. Уф-ф. Причудится же черт знает что. Уф-ф. Не выспался из-за этого. Состояние скверное, не отказался бы еще вздремнуть, да вставать пора. И пока собирался и спускался с этажа по немытым ступеням подъезда, все мерещилось, что чьи-то странные въедливые глаза непрерывно следят за ним. Эта мысль оставила лишь тогда, когда Малкин оказался на улице. Здесь легко дышалось, и сон быстро забылся.

Пятиэтажный дом отбрасывал длинную жирную тень на сторону подъезда, накрывая ветвистые рябины, высаженные под окнами. Каждый год рябины плодоносили красным буйством ягод, которые красовались не только в зеленой массе листвы, но и глубокой осенью на тощих ветках после опадания листьев и особенно ярко играли в нежном белом обрамлении начальной зимы, когда и ветви, и ягоды, и земля покрывались первым пушистым снегом. Чуть позже птицы начинали теребить подмороженные ягоды, объедками осыпая белый бархат снежного ковра под кронами деревьев.

Как условились, к подъезду подкатила машина, с небольшим опозданием, тихо, почти бесшумно, только это не был автомобиль Раппопета, у которого бесшумно машина никогда не ездила. Малкин узнал машину отца Катюхи и совсем не ожидал, что из распахнувшейся дверцы высунется круглое Андрюхино лицо и прогорланит на весь двор:

— Ванька, ныряй сюда! Такое дело, понимаешь, колеса моего папаши не завелись, я провозился без толку, ни бэ, ни мэ, ни кукареку, аккумулятор сдох подчистую, отходную можно заказывать. Хорошо, что Катюха подвернулась, уговорил компанию разбавить, а что? Катюха — своя в доску, покатим сегодня на ее тачке. Места всем хватит. И потом, есть, кому уху заварганить.

Малкин поежился, вот еще невидаль — уху замудрить, как будто без Катюхи некому ухой заняться. А девушка сидела за рулем красных «жигулей» и улыбалась. Глаза в прищур, небольшой нос, губы приоткрыты, брюнетка. На голове короткая стрижка, открывающая небольшие уши и высокий лоб. Раппопет приврал, конечно, нигде она ему не подворачивалась, он сам, запыхавшийся, разбудил ее утром и ну с порога в карьер. Не сразу согласилась, потому что поняла: не она нужна компании, а машина. Раппопет, получив отказ, потускнел, как окислившаяся бронза. Она фыркнула смехом и быстро собралась: натянула джинсы, светлый топ, кроссовки, отхлебнула чай, схватила из-под носа отца ключи от его машины, прихватила тощий сверток с одеждой для отдыха у реки и бросила в багажник. Была не обижена природой, скроена с тщательной аккуратностью. Черты лица миловидные, глаза веселые, многие пацаны засматривались на нее и пытались найти контакт. Но осторожная, иногда пугливая, пацанов отваживала только так. Лугатик, например, даже не пытался применять свои залихватские способности, знал: может крепко получить по носу. А зачем ему сдались такие нагрузки? Он любил жить легко, без напряга.

Они вчетвером дружили с первого класса, и, хотя были довольно разными и не всегда между ними все происходило гладко, ничто не развело их по разным углам, так и проживали, словно стянутые в один узел.

Малкин, глядя на Катюху, подумал, что на нее в его сумке не приготовлена ложка. Ведь договаривались втроем порыбачить, сугубо пацаньей компанией. Вздохнул: как-то все не так начиналось. Плюхнулся на заднее сидение «жигулей», теснота, подогнул длинные ноги, колени почти в подбородок, в сумке забрякало. Он прижал ноги к животу, поймал насмешливый взгляд Катюхи, буркнул, что все нормально.

Машина затряслась по неровной дороге. Асфальт оставлял желать лучшего. Во всем городе дороги словно танковыми гусеницами изъезжены. Катюха свернула к девятиэтажному дому, где жил Лугатик. Дом кирпичный, с одним подъездом, с железными дверями, подернутыми ржавчиной, выступившей сквозь облупившуюся серую краску, и выбитыми ступенями невысокого бетонного крыльца. Раппопет зашнырял глазами сквозь стекла — приятеля не было. Подождали.

— Вот черт, — выплеснул Андрюха, крутясь на сидении, как на горячих углях, — всегда опаздывает! Ну, куда бы ни намылились, его все время надо за хвост подтягивать. Единственно, с девчатами вперед забегает. Ведь предупреждал, чтобы не водил Му-Му, просыпался раньше. Бесполезно. Осталось только врезать промеж глаз. Придется, наверно, сгонять наверх, клизму вставить! Разозлил он меня.

Володька вывернул из-за угла дома, откуда его никто не ждал. Шел быстро, но при этом не очень торопился, фасонил. Одет франтовато. Тонкие просторные брюки со стрелками, светлая безрукавная рубашка-сеточка, пошитая на заказ, легкие светловатые туфли. Рядом семенила загорелая длинноногая девушка-шатенка на шпильках, в короткой юбчонке, играла бедрами и голым пупком, который выглядывал из-под куцего топа с цветными бретельками.

— С кем это он? — вытянул шею Андрюха, но его вопрос одиноко повис в салоне автомобиля, никто не знал ответа. Раппопет приоткрыл дверцу и яростно замахал рукой, привлекая внимание Лугатика. — Где ты болтаешься, чертов племяш? Мы тут время транжирим, ждем, а ты уже по росе ягоды собираешь! — Заметив пустые руки Володьки, закричал, кривя лицо от ярости: — А где удочки? Ты чего обещал вчера? Память отшибло? Куда, собственно, намылился без удочек? Голыми руками ловить рыбу собрался? Без удочек я тебя в машину не пущу!

— Вместо удочек сегодня фейерверк. — Володька поравнялся с машиной и восторженно показал на девушку. — Куда приятнее смотреть на нее, чем целый день не сводить глаз с поплавка, — приятная улыбочка бабочкой запорхала по лицу Лугатика. С девушками Володька старался быть куртуазным, впрочем, если его гладили по шерсти. — Принимайте в компанию, она рыбку одним пальцем ловит, ухой объедимся, — распахнул дверцу «жигулей» и подтолкнул девушку внутрь. — Знакомьтесь: Карюха!

Малкин поморщился: дело пахло табаком, без удочек не видать ухи как собственных ушей, и зачем только притащил с собой сумку с кастрюлей. Карюха юркнула на заднее сидение, устроилась возле Ваньки. Володька фасонисто нырнул в салон следом за нею:

— Все в сборе, как договорились. По расписанию. Никто не опоздал, отлично. Сверим часы, — стукнул по голому запястью. — Ах, черт, ведь договорились: едем без часов и телефонов. Тогда чего ждем, двигаем «вдоль по Питерской»!

— Куда двигать? — усмехнулся Раппопет, окидывая паленым взглядом спутницу Володьки. — Карюха не в той униформе. Парадно-выходной костюмчик на рыбалке не сочетается с рыбой. Такими каблуками только песок ковырять. Попроще костюмчик нужен.

— Куда уж проще, друзья? — прозвучал в ответ веселый голос Карюхи. — Девушка должна показывать, а не прятать. А униформа прикрывает все, что надо показывать. Без нее я лучше смотрюсь. Не правда ли? Или не заметили? А Володька обещал познакомить с классными ребятами. Хвастал, вешал лапшу на уши, как паутину на деревья. Говорил, что глаз у ребят горит. Но, видно, обманул. Оказывается, привел к сонным мухам. Не вижу горящего глаза, не слышу восторгов. Скучный вы народец, если хотите упаковать мое тело в униформу. Я для упаковки не предназначена, для меня еще не придумали достойной упаковки. Так что любуйтесь тем, что видите, пока я не сбежала от вас. Трогать руками запрещается, опасно для жизни, но глазеть можете, сколько влезет, разрешаю. Сегодня я добрая. Давайте знакомиться. Карюха, что в переводе на международный означает Карина, — сбоку глянула на Ваньку, словно желала взглядом подпалить ему щеки, прижалась голыми красивыми коленями.

Малкин назвал свое имя и подумал, какого черта с собой на отдых тащить девичье племя, когда у реки этих русалок будет хоть пруд пруди, выбирай и цепляй на крючок любую. Но вслух не произнес. Андрюха Раппопет хмыкнул, называя свое имя, похлопал ладонью по животу, расстегнул на груди пуговички тонкой желтой рубашки и опустил боковое стекло. Катюха протянула Карюхе руку:

— Вдвоем будет веселее. Остальные не в счет. Ты правильно по ним проехалась. Что в них классного? Посмотри, так себе, мешком ударенные. Лугатик соврет — не почешется. Мастер конопатить мозги хорошим девочкам. Фантазии у этих классных — никакой. Полная пустота в полушариях. Отсутствие извилин. Какую-то рыбалку придумали. Как тебе это нравится? С девочками на рыбалку собрались. Девочки им уху должны кашеварить, а они будут у речки прохлаждаться. Не на тех нарвались, чудики. Рыбалку отменяем, — завела мотор. — Едем куда глаза глядят!

Карюха засмеялась, смех был приятный и уверенный:

— Мне все равно, Катюха! Крути баранку, дави на газ! Люблю с ветерком покуражиться. В любую сторону готова, лишь бы не в обратном направлении. Знаешь, Катюха, когда задумаешь повернуть назад, высади меня. Я одна пойду на горизонт. Обожаю горизонт. За ним непременно может открыться чудо. Так что двигаем за чудом, Катюха.

— Какого черта! — вспыхнул Раппопет и прикусил язык от рывка машины. — Ладно, черт с вами, — отмахнулся. — Чуда захотели? Ну-ну, поглядим на ваше чудо. Но с вас и спрос. Наше дело — сторона. Если испортите день, пеняйте на себя, будет вам тогда и горизонт, и чудо. Почует кошка, чье мясо съела.

Ванька вздохнул: дело, кажется, швах. Удочек нет, девчат заклинило, в крайность ударились, покатили, а куда — неизвестно. Машина, пропетляв по городским улицам, приблизилась к окраине города. Ванька посмотрел на сумку с кастрюлей: и какого рожна в нее вцепился, в багажник бы бросить, не догадался сразу, а теперь вот слушай бряканье причиндалов. Думал, что на всех ложек не хватает, а ложки, оказывается, совершенно не нужны. Определенно все пошло наперекосяк.

Автомобиль вырвался за город, и асфальт автомагистрали стремительно понесся назад под колеса. Катюха гнала машину по наитию, лишь бы ехать, без определенной конечной цели. Резала долго по главной дороге со свежими разделительными белыми полосами, по которой в дикой пляске дорожного движения, лавируя на обгонах или вовремя ретируясь, бешено сновали другие автомобили. Потом Катюха, ни с кем не советуясь, свернула на примыкающую, эта дорога то превращалась в подобие стиральной доски, на которой трепало колеса машины, то щерилась разрушенным асфальтовым покрытием, раздражая до отвращения. Приходилось гасить скорость и смещаться на обочину. Миновали несколько крутых поворотов и выкатили на узкую змеистую грунтовку, присыпанную мелким щебнем. Он вылетал из-под колес, барабанил по днищу, а сзади тянулся длинный шлейф густой пыли. По сторонам грунтовки захлебывались одичавшей травой поля, торчали редкие постройки, в низкой лощинке с маленьким ручейком на дне маячил небольшой лесок. Катюха выбрала пологий склон и свернула к лесу, газуя через поле. Сминая шинами траву, миновала его, остановила машину в тени деревьев. Друзья высыпали из салона.

— И куда ты нас привезла? — Андрюха осмотрелся, придавливая каблуком бежевой туфли жука, разминаясь и закатывая брючины желтоватых, под цвет рубахи, тонких бесформенных штанов. — Значит, это и есть чудо?

Катюха пожала плечами. Жирная трава разрослась под солнцем, густо подступала к лесу. Куст разлапистого лопуха разметался перед капотом, разложил толстые листья поверх травы и поигрывал на ветру ершистыми липучими колючками. Россыпь крапивы стала хватать приятелей за ноги. В лесной тени трава была скуднее, припадала к земле. Среди деревьев кое-где торчали тощие блеклые фиолетовые цветочки, названия которым никто не знал. Ближе к ручью их было больше. Фиолетовые пятна оживляли укрытую тенью траву. Тянулась вверх редкая тонкая поросль. Вцепившись корнями в землю, кряхтели и шумели кронами старые деревья. Ручей был узким и неглубоким, с холодной и быстрой родниковой водой.

Сбросили верхнюю одежду, стали осваиваться. Через час трава вокруг машины была изрядно вытоптана, пробиты тропки в разных направлениях.

Андрюха не любил обходных путей, всегда пер прямиком, поэтому сразу угодил в крапиву, весь изворчался, изругался, плевался и тер руками ноги. Малкин достал из машины злосчастную кастрюлю, пристроил в траве вверх дном и уселся на нее под раскидистым деревом. Досаждали мухи, стрекотали кузнечики, в ветвях копошились птицы. Катюха выдернула из багажника старенькое походное с выцветшими красками покрывало, которое друзьям примелькалось по прежним походам, вытряхнула и расстелила на траве. Карюха подхватила за уголок, поправила. Вдвоем расположились одна против другой.

— Давно с Володькой познакомилась? — Катюха вытянула перед собой ноги.

— За полчаса до тебя, — улыбнулась Карюха. Она никак не могла найти удобное положение, под нею торчала кочка, и Карюха ерзала туда-сюда. Усевшись, пояснила: — Я коммуникабельная. Легко адаптируюсь в любой компании, — приняла свободную позу. — Ты знаешь, приходилось бывать в разных компаниях, одни лучше, другие хуже, но, в основном, когда найдешь общий язык, неплохо проводишь время. Правда, иногда коммуникабельность не помогала, с некоторыми, у которых всего одна извилина, не удавалось найти стиля общения, тогда приходилось действовать по обстоятельствам. Что поделаешь, в семье не без урода. Представляешь, сколько уродов слоняется вокруг? Всегда есть шанс столкнуться на перекрестке. А вы вроде неплохие ребята. По крайней мере на первый взгляд. У меня интуиция хорошо развита. — Карюха сделала паузу. — Хотя, признаюсь, сегодня с утра мурыжит какое-то странное предчувствие. Объяснить не могу. Как будто куда-то несет. Я даже Володьку сразу не восприняла. Вынырнул сбоку и клеиться начал. Глянула, как будто ничего особенного, улыбочка во весь портрет, отшить хотела, послать куда подальше, но он языком, как на балалайке, заиграл. Слово за слово, анекдот к месту, рассмешил. И заболтал. Вижу, донжуанит парень, но рук не распускает и не хамит. Присмотрелась и сдалась на предложение отдохнуть на природе. Подумала, может, предчувствие подсказывает отдых. И успокоилась после этого. Однако, чтобы между мной и тобой не возникло конфликта, ты сразу скажи, который из них твой парень? — повернула лицо к Малкину. — Я его на пушечный выстрел не подпущу, — игриво погрозила ему пальцем, заставив смущенно опустить глаза.

— Подпускай всех, не бойся, конфликта не будет, — засмеялась Катюха.

Раппопет веткой отмахивался от мух и кружил бесцельно неподалеку. Он не любил бестолкового времяпровождения, надувал губы и недовольно кидал взгляды на девчат. Такого отдыха не признавал. Ругал себя за то, что уступил, не хотел выглядеть в глазах Карюхи упертым бараном. Искоса охватывал взглядом ее фигуру, отмечая про себя, что она притягивала его внимание. Если Лугатик без труда входил в контакт с девушками, то для Раппопета это был труд. Эмоции Лугатика были у него на языке, эмоции Раппопета — внутри. Авторитет Андрюхи держался на его твердости и умении внушить друзьям, что он знает, что и как делать. И он тщательно скрывал, что в отношениях с девчатами ему приходилось всегда перешагивать через робость, что беззлобно немного завидовал Лугатику. Поискал глазами Володьку, тот брел от ручья, тоже отмахивался от мух и хлестко щелкал ладонями по телу, пытаясь всмятку раздавить надоедливых насекомых. Чаще мазал, но иногда удавалось, и тогда Лугатик громко восторженно злорадствовал, смахивая их останки на землю. Поравнялся с Андрюхой, и вдвоем направились к девчатам. Пристроились на покрывало сбоку. Лугатик поджал под себя ноги, оперся на локоть. Андрюха прислонился плечом к стволу дерева.

Расслабились, говорили обо всем и ни о чем, так, о разной чепухе. Парни сожалели, что рыбалку пустили побоку, и с любопытством рассматривали Карюху. Та была почти голой, гибкие стройные формы в чисто символическом, дорогом, с гипюром цвета морской волны, бюстгальтере и трусиках-стрингах. Лугатик, как умел, заливался соловьем, расточал комплименты. Держал марку, пускал пыль в глаза, привирал и останавливался, когда улавливал усмешку в глазах Катюхи, впрочем, и Карюхи тоже. Переводил на шутку, ведь треп на природе — как ветер в поле: пролетит — и забылся. Карюха производила на него сильное впечатление. Тонкие черные брови, сияющие глаза, красивая грудь, шелковистые с модной стрижкой волосы, порывистые движения. Не подпускала, правда, но и не отталкивала.

Часа через два небо на северо-западе резко очертилось темнотой. Сначала над горизонтом возникло черное пятно, которое медленно стало разрастаться и поползло в обе стороны по горизонту. И когда черная полоса закрыла весь горизонт, кромешная темнота начала быстро подниматься вверх и приближаться. Целая стена непроглядной тьмы метр за метром поглощала световое пространство, двигаясь на юго-восток.

Первым заметил эту стену Малкин, вскочил с кастрюли, всех отрывая от болтовни.

— Ливень, что ли, — неуверенно обронила Карюха. — Ливня нам сейчас не хватало. Странно как-то. Солнце, ни облачка и вдруг — ливень.

— Мигом в машину! — скомандовал Раппопет. — Надо выехать на дорогу, иначе застрянем тут надолго.

Сорвались с места, на ходу собирая в охапку одежду. Андрюха, загребая руками, как веслами, первым втиснулся в салон. Катюха торопливо выхватила из-под себя покрывало, скомкала вместе с одеждой и распахнула водительскую дверцу. Лихорадочно сунула покрывало между сидениями, рука, срываясь, два-три раза ткнула в бок Раппопету, затем вцепилась в руль, а тело само скользнуло на сидение. Карюха легко, как бабочка, впорхнула в салон на свое место в центре заднего сидения, а Лугатик следом приклеился к ее бедру и плечу, с удовольствием вдыхая запах девушки. Малкин схватил кастрюлю, сунул подмышку, кастрюля выпала под ноги, опять подхватил и последним втиснулся в салон «жигулей». Подумал, стоило бы оставить кастрюлю под деревом и забыть о ней, но, коль уж прихватил, черт с нею, может, пригодится. Карюха напряженно сквозь стекло смотрела на надвигающуюся стену тьмы, нервически покусывала губы. Катюха резко развернула машину, мотор зарычал от натуги. «жигули», подпрыгивая на неровностях, подминая бурьян, помчались к грунтовке.

Черная, плотная, как застывший битум, стена проглатывала все на своем пути и уже была близко.

— Это не ливень, — прошептала Карюха, ей сделалось жутко, липкий трепет прошелся по телу, руки вцепились в колени парней.

Пронзительно подул ветер, будто стена черным монолитом толкала его перед собой. Вихрь ворвался в салон, жестко лизнул лица, раскидал волосы, обдал мертвенным трепетом вспотевшие тела. Андрюха быстро закрыл боковое стекло, Катюха тоже. Машина подпрыгнула на последнем пригорке, зацепилась днищем и вылетела на грунтовку. И тьма накрыла их. Дорога исчезла. Катюха ударила по тормозам, включила фары, но света никто не увидел. Тот увяз в тяжелом, непробиваемом мраке. Тьма ослепила, сковала дыхание, делая тела ватными и непослушными. Карюха почувствовала, как напружинились мускулы Малкина и Лугатика, тревога крупной дрожью вцепилась ей в скулы.

— Ничего не вижу, — раздался в темноте сдавленный шепоток Катюхи, пролился по салону, как густая липкая масса.

И будто разрытая ноздреватая муравьиная куча выпустила на приятелей сонмище обеспокоенных переполошившихся ледяных мурашек. Карюха икнула, парни крепились, Катюха нащупала плечо Раппопета:

— Ты что молчишь? Как это так? Стена мглы белым днем. Полный стопор, ехать невозможно, — встревоженные слова трепетали, как мухи в паутине, и умирали, будто захлебывались болотной гнилью. — Где свет от фар? Я их включила. Я же их включила. Что за темнота? Я никого не вижу. А ты видишь? Скажи что-нибудь.

— Включи в салоне, — странной хрипотцой раскололся в ответ голос Раппопета.

Она пошарила рукой, щелкнула выключателем, свет ёкнул и умер там же, где возник. Все притихли. Темень изнуряла, укрыв, как сажей, жгучей чернотой. Собственный голос слышался едва, слова пропадали, будто их никогда не было. Сознание жалобно попискивало. Секунды, казалось, растягивались в минуты, минуты — в часы. Мертвило от жути, точно провалились в глубокую пропасть, из которой не существовало выхода. Все сильнее стучало в висках, стук громыхал в голове, доводил до неистовой боли, можно было сойти с ума. Тьма с вдохами людей входила в каждого и заполняла изнутри. Вечность стала мгновением, а мгновение — вечностью. Карюха не улавливала собственных мыслей, только сердце яростно било в ребра. Ощущение полной незащищенности бросало в дрожь. Парни, точно каменные истуканы, вытянуты в один мускул. Время остановилось.

В этот момент ледяные пальцы Раппопета прикоснулись к руке Катюхи. Неожиданно. Она вздрогнула, как от удара током, и в полный голос завопила, вытаращив ошалелые глаза. Крик ошеломил остальных, словно запустил цепную реакцию. Широко раскрывая рот, во все горло завизжала Карюха. В темноте никто не видел, как ее лицо стало некрасивым. Разом загалдели парни, задергались, разбрасывая по салону «жигулей» бессвязные выкрики. Это разрушило накопившееся напряжение. Темнота словно раздвинулась, легче вздохнулось, страх перестал доставать до пяток.

И тут, разрывая темь, как лист бумаги, хлестнул, как жгучий удар бича, свет по салону. Стеганул по глазам, ослепил, темнота сгинула, вернулось солнце. Глаза быстро впитали его, как губка влагу. А уже через десять минут казалось, что тьма просто померещилась, ибо за стеклом та же дорога, тот же пейзаж, те же лица в салоне. Молчали, смотрели на Катюху, ждали, когда тронет машину. Андрюха бычился исподлобья, Володька вытягивал шею, Ванька, как обычно, смущенно краснел, Карюха дышала в затылок.

Катюха повернула ключ зажигания, мотор ожил, автомобиль поехал.

Наконец грунтовка с летящим из-под колес мелким щебнем, шлейфом густой пыли, осталась позади. Выехали на асфальт, отмахали по автомагистрали километров двадцать, и тут Ванька, обнимая кастрюлю, обратил внимание, что навстречу не попалось ни одной машины. Дорога пустынна. А ведь совсем недавно на ней кишмя кишел транспорт, не пробьешься. Снова вспомнили о темноте, нет ли тут какой-то связи, ответа не было. Дальше ехали в сосредоточенном ожидании.

Километров через тридцать пять открылся вид на какой-то город. Но никаких дорожных указателей. Непонятно, куда приехали. На окраине увидали одноэтажные домики, огороженные невысокими заборами из штакетника, с садами и огородиками. Только все это показалось странным. Вблизи вид строений обескуражил. Сбитые с толку, пучили глаза. Вместо привычной городской архитектуры глазам открылась полнейшая нелепица. Дома стояли перевернутыми: вниз коньковыми крышами.

— Что за черт с рогами? Новое зодчество, что ли? А может, тут и ходят вверх ногами? — выпихнул из себя Андрюха, глубже вдавливаясь в мягкое сидение. — Куда-то опять заехали, Катюха. Или это галлюцинация, затмение в мозгах? Интересный фасон, скажу я вам. Называется сдвиг по фазе. Как в кривых зеркалах. Кто-нибудь из вас видел подобное раньше? — Все промолчали, Раппопет крякнул: — Так куда же ты нас пришвартовала, подруга? Может, ошивалась тут когда-то? Чего ж никогда не перемалывала? Давай, развязывай язык. — Катюха не ответила, Раппопет нахмурился. — Чего молчишь, как рыба на берегу. Колись.

Катюха свернула на обочину, остановила машину. Она, как и все остальные, впервые оказалась на этой окраине, потому не могла ничего объяснить. Необычный вид домов еще ни о чем не говорил, но странное пугающее беспокойство настораживало. Дверцы распахнулись, и приятели выскользнули из душного салона, как маринованная сельдь из опрокинутой тесной дубовой бочки.

— Может, это декорации? — уже ни к кому не обращаясь, предположил Раппопет. Точных ответов у него не было, но он не хотел выпускать из своих рук инициативу. Упустить легко, восстановить трудно. — Точно кино снимают. Сейчас, куда ни ткни, везде кино снимают. Киношников я уже видел два года назад у родственников в деревне. Двигаем, глянем, что здесь творится. Жителей поспрашиваем. — Широко работая локтями, одним духом натянул рубаху с брюками, вернулся в салон. — Забирайтесь! Катюха, ты где? Заводи мотор!

Приятели влезли в одежду, нырнули в машину, Катюха медленно въехала на окраину города. Миновали первый решетчатый заборчик. За вторым Малкин заметил хозяина. Его спина маячила за штакетником. Катюха пискнула тормозами.

Раппопет мгновенно очутился возле дощатой калитки, в глаза бросилось, что доски плотно подогнаны, обструганы, часто прошиты гвоздями, на которых не видно следов ржавчины, какая обычно выступает от дождей и влажного воздуха, глянул поверх калитки во двор, окликнул хозяина. Тот спиной к Раппопету присел на корточки возле большой конуры, держал в руках миску с едой. На оклик Андрюхи даже не обернулся, как будто не слышал, голос Раппопета словно провалился в пустоту. Солнце жарило. Андрюха поднес козырек ладони ко лбу, переступил с ноги на ногу. Под подошвами поскрипывал свежий песок на дорожке к тротуару.

Катюха вместе с остальными в машине щурилась от солнца, скользя взглядом по забору сквозь боковое стекло.

Лучи солнца, ныряя в тень листвы деревьев и снова выползая наружу, извивались, как змеи, на асфальте тротуара. В траве кювета тускло сверкало бликами стекло пустой бутылки, рядом топорщилась помятая консервная банка, а муравьиная куча жила неуспокоенной жизнью маленьких трудяг. В щель забора из ограды лениво выглянула холеная морда черной с шелковистой шерстью кошки, глаза отправили взгляд через тротуар на ветви дерева с копошившимися мелкими птахами. Облизнулась, выбирая жертву, затем ввинтила взор в серую пичужку, напружинилась, пригнулась, аккуратно, без суеты и шума, задом пролезла под забором и, прячась в траве, мягко и осторожно двинулась к стволу.

Раппопет позвал хозяина дома громче. Широкоплечий мускулистый хозяин на этот раз отреагировал странно, поставил на землю миску, стал на ноги и задом сделал к калитке несколько шагов. А из конуры выполз на коленях человек в зеленых пятнистых штанах и красной рубахе, волоча за собою цепь, пристегнутую к ошейнику. Худой, дерганый, босой. Раппопет оторопел, язык прилип к нёбу, новый вопрос, который прокатился по мозгу, застрял во рту. Человек из конуры повернулся задом к калитке и враждебно заурчал, застучал кулаками по земле. Потом жадно схватил миску и начал из нее хлебать. У Андрюхи глаза превратились в пушечные ядра, полезли из орбит. С трудом выпихнул слова, обращенные к хозяину:

— Ты чего это, дядя, белены объелся? Ты зачем человека на цепь посадил? У тебя с головой все в порядке? Или ополоумел? Дом крышей вниз поставил, чокнулся, небось, или чесноку объелся, ногами по потолку ходишь, наверно. Да мне наплевать, хоть набок ставь свое логово, но человека из конуры выпусти. Я тебе, дядя, по-хорошему предлагаю, два раза повторять не собираюсь. И повернись ко мне своим носом, чего раком пятишься, или зад перевешивает?

Хозяин дома спиной вперед подошел ближе, полуобернулся:

— Деньги, деньги, всем нужны деньги. Деньги не любит только тот, кто их не любит. Но разве есть тот, кто откажется от денег? Никогда не считайте деньги, потому что деньги любят счет. Чужие деньги никогда не бывают чужими, если их положить в свои карманы.

Раппопет замешкался, его в данный момент совсем не интересовали деньги, эти слова сбили с толку. Потоптался, продолжая глядеть поверх калитки на профиль местного жителя:

— Деньги? Ты на что намекаешь, дядя? Говори открытым текстом, нечего туда-сюда юлить. Поживиться захотелось? Губа не дура. Только номер не пройдет. Я тебе не Лох Дурилыч, чтобы на твои уловки клюнуть. От меня денег не дождешься, ты не продавец, а я не покупатель. Не собираюсь перекладывать свои деньги в твой карман. Не надейся, дядя. Охолонись тютельку. Нос-то повороти. Так и будешь перетаптываться ко мне задом? Или все-таки отпустишь человека с привязи?

— Ах, как верно, как верно все подмечено, все загадочно и непредсказуемо, никогда не знаешь, в какой миг появится первая дождинка, — через плечо с запалом выдохнул горожанин. — Дождь может начаться в любую минуту. Но дождь не нужен, от него одни беды, справедливо сказано: дождь вреден, как собаки.

— Кем сказано, дядя? Плюнь ему в глаза, потому что без дождя все засохнет. — Мысль Раппопета вдруг ушла в ретроспективу, в стародавние времена, когда ведуны и колдуньи с мольбой просили о дожде и урожае, принося человеческие жертвы каменным истуканам. Жертвы извивались в страхе, понимая, что не смогут остановить течение судьбы, как не сумеют изменить русло реки, что их конец неминуем и безудержен. Между тем, после жертвоприношения дождь проливался на землю живительными потоками, заставляя людей бесноваться от радости. Однако здесь сейчас, кажется, все наоборот, хотя дождем даже не пахло. — Впрочем, дядя, мне глубоко наплевать на твое отношение к дождю. Ты лучше перестань корчить из себя безмозглого. Я не собираюсь с тобой словоблудие разводить, — пыхнул Андрюха, его задело, что горожанин, разговаривая с ним, не слушал его, молол какую-то чушь. Тем не менее не взорвался, осадил себя изнутри, не орать же, не разобравшись, что к чему, проглотил раздражение и заговорил миролюбиво, намеренно поддерживая тему, предложенную горожанином. — С тобой не соскучишься, дядя, сплошной цирк у тебя. Только точно скажу: не бойся дождя, его в ближайшей перспективе не ожидается. Небо, глянь, чистое, как зеркало, ни одного облачка. Хотя мне по барабану твои проблемы. И к собакам я дышу ровно. Тебе, видно, нравится париться на этой жаре, а по мне — дождичек сейчас не помешал бы. А еще лучше было бы теперь оказаться у реки. Мы этим утром решили сгонять на речку, да сам понимаешь, от отдыха с девчатами одни издержки, свяжешься — каши не сваришь. Поддались на их глупые уловки, погнали куда глаза глядят и очутились в ваших краях. Скажи хотя бы название города. На въезде ни одного указателя, как в беспросветном захолустье. — Раппопет за ручку подергал калитку, запертую изнутри. — И вообще, что тут у тебя творится, почему твоя берлога стоит крышей вниз, последний крик моды, что ли? Зачем человека на цепь посадил, да еще в конуру затолкнул? Игра такая или римское рабство развел на виду у честного народа? Ответь вразумительно, дядя, без болтовни и всякого пустозвонства. Некогда трёпом с тобой заниматься.

— Ветеринарная служба усыпляет собак, — вразумительно сообщил хозяин дома. — Это злобные существа, собачьи пасти зубасты и опасны, — профиль горожанина приобрел настороженный вид. — От них следует избавляться. От собак одно спасение — их смерть. — Горожанин повернулся к Андрюхе, и Раппопет увидал молодое, лет тридцати пяти, загорелое, пышущее здоровьем, краснощекое, курносое лицо, оно улыбалось как ни в чем не бывало, растягивая губы до ушей, и смотрело сквозь Андрюху, не задерживая на нем взгляда, — так смотрят махровые адепты на своих противников, ставя собственное верование превыше всего.

Раппопету не понравилось, что его словно не видели, явно игнорировали:

— У тебя, дядя, похоже, голова криво затесана, помешался на собаках, только ты ври да не завирайся. Собака, как известно, друг человека, — Раппопет перевел взгляд на конуру и повторно, теряя терпение, резко потребовал: — Отпусти человека, изверг, а то мы тебе сейчас накостыляем за такие дела. Ты посмотри, до чего довел его, он уже лакает из миски, как пес домашний. Тебя бы самого посадить на цепь и заставить вылизывать эту плошку. Какого черта лыбишься, дуб осиновый? — вспыхнул, неистово топчась у калитки и смотря поверх нее. — Справился, здоровый бугай, с тощим и хилым. Накачал мускулы и думаешь, все с рук сойдет? Обещаю, что самого сейчас харей в поганую чашку запихнем, посмотрим, как понравится! Отопри калитку, не прячься за нею, иначе мы ее разнесем вдребезги. — Слегка зацепил калитку носком обуви и засомневался, что в состоянии осуществить угрозу, нажал плечом — не тут-то было, запор держал.

— Последнее время петухов совсем не слышно, такая жалость, они так прекрасно умеют петь, заслушаешься, — хозяин дома улыбался мирно и приятно. — Нет более благородной птицы и более благородного пения. Некоторые думают, что соловьи поют хорошо, но они заблуждаются, петухи делают это значительно лучше. Соловьи так себе, жалкие никудышные певуны, чик-чирик и попрыгали дальше, а петухи всю душу вкладывают, далеко разносится. Великолепно.

— Скажи еще, что вороны красиво каркают, — презрительно резко съязвил Раппопет и сплюнул, вспомнив, что не получил ответа на свои вопросы. Снова сменил тон на примирительный. — Слышь, дядя, брось мозги конопатить, давай поговорим нормально, я ведь ничего не имею против тебя, живи как знаешь, это твои заморочки, мне что в лоб, что по лбу, только давай ближе к делу, без прибамбасов, скажи название города — и разойдемся по сторонам. Хватит гонять из пустого в порожнее. Третий раз по одному кругу, — Андрюха поморщился. — Повторяю для глухих. Мы тут немного заблудились. Я говорил тебе, выехали на природу, чтобы отдохнуть, искупаться и позагорать, и случайно завернули к вам. Мы на твоих петухов чхать хотели. Нравится тебе — вот и слушай их, хоть до посинения, хоть сам кукарекай вместе с ними, но прежде ответь все-таки на мой вопрос!

— Зачем ломиться в дверь, надо зайти с другой стороны и открыть ее. Это ведь так легко и просто, — закивал головой горожанин, глядя прямо в глаза Раппопету. — Ничего нет лучше самого худшего. И ничего нет хуже самого лучшего. Мне всегда хорошо, когда соседу плохо. Но мне всегда плохо, когда соседу хорошо.

Андрюха мученически скривился и опять стал отчаянно дергать калитку, ручка болталась, того и гляди оторвется, но калитка не подавалась, задвижка с другой стороны дребезжала и клацала, но держала крепко:

— У тебя точно не все дома, дядя! Ты меня окончательно вывел из терпения! — ударил кулаком по доске, вскипая от ярости, понимая, что ему вряд ли удастся добиться ответа. — Козел ты с петушиным гребешком, было бы у нас время, мы б тебе показали, как надо с людьми разговаривать, ноги мало выдернуть за твой бред, вправить бы тебе мозги, чтобы поумнел немного, да желания нет. — Нервно развернулся и пошел к машине, так же нервно плюхнулся на сидение и на вопросительный взгляд Катюхи нехотя процедил: — Дурень какой-то, человека на цепь пригвоздил, про петухов чушь городит. Нравится ему, как они поют, не то что соловьи чирикают.

Пауза. Удивление в глазах Катюхи. Потом тягучий, как бы заинтересованный, вопрос:

— А соловьи чирикают разве?

— Поехали дальше, — рассердился на глупый вопрос Раппопет, — спроси у кого-нибудь другого. — Настроение у Андрюхи и без того было испорчено, а тут еще Катюха подначивает.

Миновав дворы трех перевернутых домов, увидели, как распахнулись широкие дощатые ворота и из них задом выкатил синий автомобиль. Засверкал ядреной краской на ярком солнце. Высокое дерево у ворот, некогда молодое и роскошное, с сочной зеленью крупной листвы, теперь чахло, покрытое ржавчиной усыхания, гнулось к земле под тяжестью предсмертной агонии. Умирало медленно, затухало, скорбно вспоминая о короткой жизни, умирало ветвями и стволом, теряя некогда полную здоровья кору. Умирал дух дерева, и хотя корни все еще взахлеб отправляли соки к чахоточным ржавым листьям, но уже не могли оживить то, чему не суждено было больше существовать, чей век неумолимо заканчивался. Соки не пробивались сквозь дух умирания. Дерево стонало изо всех сил, кряхтело, готовясь к последнему выдоху. И все-таки, усыхающее и согбенное, оно попыталось набросить на автомобиль свою дырявую тень, но лишь ущербно зацепилось местами за кузов и тут же оставило попытку, подбирая остатки рванья под себя. Синяя автомашина, не разворачиваясь, задом покатила к дороге и тем же ходом двинулась вдоль улицы. На изумленный возглас Катюхи Раппопет озадаченно почесал за ухом, оттопыривая его:

— Я же говорю — ненормальные, один про петухов молол, другой на машине задом наяривает. У всех и мозги, и дома вверх ногами. Посмотреть на это — цирк какой-то. И куда ты нас привезла, Катюха? Вместо того чтобы прохлаждаться у реки, как положено, мы колесим неизвестно где.

Ворота закрывать вышли двое парней в разноцветных клетчатых рубахах и потертых джинсах, примерно в том же возрасте, в каком были Раппопет, Лугатик и Малкин. Пятились неторопливо. Закрыв, задом потопали вдоль улицы по неширокому асфальтовому тротуару мимо опрокинутых домиков и одинаковых по высоте и устройству заборов из штакетника. Вдоль тротуара торчали редкие неухоженные деревья с сизой запыленной зеленью и порослью от корней. Ощущение было такое, что все вокруг как-то застоялось и отдавало нафталиновым запахом.

— Ну и дела, — ошеломленно протянул Лугатик. Было заметно, как его разъедало любопытство, и он отбарабанил: — Настоящий цирк, бесплатное кино. Чего это они задом едут? Неудобно таким манером выруливать по улицам, все равно что штаны через голову надевать. Помните, как на физре физрук заставлял всех задом бегать, я один раз так приложился этим местом к полу спортзала, что целую неделю после такого прикладывания копчик болел. И у этих недоумков, я думаю, синяков немало.

Однако, к его большому удивлению, двое шли живо, привычно, легко ступая на асфальт, крутя головами по сторонам и спокойно разговаривая на ходу. Деревья по бокам время от времени опутывали их паутиной теней и снова отдавали солнцу на растерзание. Раппопет на этот раз посоветовал Лугатику самому задать свои вопросы горожанам. Катюха подрулила к тротуару, жара вытолкнула Володьку из салона наружу, и тот с бодрящимся видом мелким шагом засеменил наперерез парням.

А впереди из переулка один за другим задом выехали еще два автомобиля и стали приближаться по встречной полосе. Ехали довольно быстро, виртуозно объезжая выбоины. Отвлекли внимание от Лугатика. Когда первый автомобиль задом проезжал мимо Катюхи, водитель, глядя на девушку сквозь боковое стекло, покрутил пальцем у виска. Так смачно это сделал, что палец словно ввинтился в висок.

— Чем я ему не понравилась? — не поняла Катюха. — Сам не дружит с головой, едет задним ходом по дороге, а мне, как чокнутой, мозги прочищает. Вы посмотрите, они тут все такие.

— Я же говорил — двинутые, — в который раз лениво уточнил Раппопет. Потрепал пальцами на груди рубашку, разгоняя застоявшийся под тканью жар. — Похоже, у всех включена задняя скорость.

Лугатик в этот момент догнал парней. Они прекратили разговаривать, уставились на Володьку, по-прежнему продолжая быстро идти задом. Один из них был с густыми черными бровями и стрижкой под ноль, он часто проводил ладонью по круглой голове, будто проверял, насколько отросли волосы и не пришло ли время снова постричься. Другой, с короткими светлыми волосами, шел, ступая на асфальт мягко, как бы перекатывая ступни с пальцев на пятки. Одна рука была согнута в локте и двигалась, как у солдата в строю, вторая менее подвижна и опущена вниз.

— Парни, тут такое дело, — пристраиваясь к ним, начал издалека Лугатик, — у нас девчата в машине, вы им приглянулись, спрашивают, нельзя ли познакомиться? Девчата что надо, — вскинул кверху большой палец, — это я вам как знаток обещаю. Меня зовут Володька, а вас? Может, тезка среди вас есть? — изобразил приятную улыбочку. — Чего это вы задом чешете? Не боитесь к асфальту копчиком приложиться? Или это разминка у вас такая, вроде зарядки? Хорошее дело. Одобряю. Я в школе всегда любил уроки физры. Одно время физруком у нас был ломовой дядя, сажень в плечах и голова, как боксерская груша, а ладони во — медвежьи, гонял всех на уроках, как сидоровых коз. Визжали от его упражнений, особенно девчата, но старались, и парни тянулись, я лично всегда без труда справлялся с заданиями. Так вот, этот дядя заставлял нас тоже задом бегать. С грехом пополам получалось. А у вас, ребята, шикарно это выходит, заюливаете, как балеруны на сцене Большого театра, чувствуется тренировка, класс, скажу я вам. — И он протянул одному из них руку для пожатия.

На его жест никто не отреагировал, не удостоил рукопожатием, и на тираду парни не произнесли ни единой ответной фразы, по-прежнему активно пятились, Лугатику приходилось ускорять шаг.

— Что в молчанку играете, воды в рот набрали или девчатами не заморачиваетесь? Девочки отличные, без вранья говорю, уверен, понравятся, — весело подмигнул, пытаясь расположить парней к себе. — Две красотки, Катюха и Карюха, все при них, особенно Карюха, поверьте на слово. Сам шалею. Вы знаете, парни, я умею в любой толпе заметить изюминку. Глаз — алмаз. Знакомлюсь легко, просто беру штурмом. Не подумайте, не хвастаю. Бывали, конечно, и осечки, и проколы, а у кого не бывает, но это редко. Ну, например, ножки не понравятся, или рот откроет, а оттуда такая глупость польется, что в ту же минуту заткнул бы этот рот хорошим кляпом. Вот и приходится пяткам ход давать. Однако это не про наших девочек, Катюха и Карюха вне конкуренции. Тут все честь по чести. Мне нет резона врать, сами можете убедиться. Они в машине. Ну так как, познакомить?

Парни переглянулись, покивали головами, словно перебросились между собой несколькими фразами, и тот, у которого были черные густые брови, озабоченно произнес три слова:

— Куры в огороде.

— Чучела надо ставить, — подхватил второй, со светлыми волосами, и кивнул.

Лугатик замешкался, сбитый с толку:

— Да какие куры, — запротестовал, принимая услышанные слова в адрес девушек. — Нормальные девчата. Говорю же, красавицы. И никаких чучел. Вы сначала посмотрите на них. Советую познакомиться. Не пожалеете. Кстати, как им вас представить? В смысле, как ваши имена? — заглянул парням в глаза.

— Больные опасны, как собаки, жалеть нельзя. Ветеринарная служба в сумасшедшем доме должна избавляться от них, — хмуро бросил чернобровый светловолосому и засунул руки в карманы, затем вытащил и посмотрел на ладони.

— Больные есть больные, их надо отстреливать и усыплять, — причмокнул светловолосый в унисон чернобровому и часто заморгал. — Ветеринарная служба недорабатывает.

У Лугатика удивленно поползли вверх брови, он даже замедлил шаг, несколько отстал от горожан, внимательно вгляделся в их мрачноватые лица. Глаза ему показались пустыми, застывшими, помертвевшими. И трава сбоку от тротуара будто съежилась и пожухла. Репейник возле дерева свернул потемневшие листья. Лугатик сглотнул слюну, прогнав кадык снизу вверх и обратно, подумал, что час от часу не легче, от скуки не умрешь в этом городе, догнал парней и с хрипотцой просипел:

— Парни, вы о каких больных? — вопрос повис в воздухе, горожане по-прежнему не входили в контакт и смотрели на Лугатика без особого желания, с неприязнью, причину которой Володька не мог понять. — Кого отстреливать? — в ответ молчание, Лугатик поперхнулся. — В общем, приятели, ваши проблемы нас не интересуют, мы тут проездом. — Он глянул на дома вдоль улицы. — Вот только интересно, почему у вас все перевернуто?

— Плечи без головы, — чернобровый хмуро почесал ребра под клетчатой рубашкой, убыстрил шаг. — Как всегда ветеринаров не видно, — покрутил головой. — Перевернутый ищет их.

— Плохо день начинается, совсем плохо, нехорошая примета, — светловолосый сморщился, тоже прибавил шаг и покривил губы. — Откуда ветер? Дует, дует. Смрад, смрад.

Володька втянул в себя воздух, теряя терпение:

— Слышь, парни, кончай треп, хватит дурака валять. Мозги пудрить я сам умею. Могу так замутить, что девчата от восторга пищат. Давайте потолкуем по-человечески.

— Ветер с севера, — поежился, как от холода, чернобровый. — Противный ветер. Скверные запахи. Так всегда бывает, когда у больных лопаются язвы. Плохая примета.

— С севера, — охотно подхватил светловолосый и часто заморгал. — Перевернутому путь заказан.

Лугатик хотел возразить, ведь ветер был южный, но, подчиняясь какому-то десятому чувству, обратил глаза к небу. Жгучая бездонная яркость небосвода обожгла знойной до скрипа сухостью. Красно-голубая даль поразила непривычной глубиной цвета. И солнце. Оно было с другой стороны. Лугатик стушевался, он же ясно помнил, что с самого утра они двигались с севера на юг. Так и в этот город въехали. С севера. Впереди юг, за спиной север. До обеда, до наступления жуткой тьмы, которая пришла и ушла внезапно, солнце было слева, на востоке. Теперь, когда день перешагнул середину, солнце должно находиться справа, на западе. Между тем Лугатик обнаружил, что солнце продолжало светить слева. Что за черт, не мог же он перепутать стороны света. С географией у него всегда был полный порядок. Он не любил математику, иностранный, не любил запоминать исторические даты и учить стихи, но географию в школе щелкал слету, как орешки. Наизусть. И сейчас ничего не путал. Ведь после кромешной темноты он четко отслеживал, куда рулила Катюха. Правда, не обратил внимания на солнце. Недоумение расползлось по мозгу, как метастаз. Что это? Сдвиг по фазе или красный диск действительно катится не в том направлении? Разве Земля закрутилась в обратную сторону? Лугатик напряг мозг. Что за ерунда, как будто в голове что-то перевернулось. Впрочем, эти двое, за которыми он едва поспевал, не лучше. Молотят языками сплошную глупость. Поди разбери, что скрывается за всей их тарабарщиной. Странный город. Какая-то релятивная цивилизация. Ничего, кроме возмущения, не вызывает. Лугатик опять было раскрыл рот, но его опередил чернобровый.

— На краях краев водятся разные звери, — хмуро буркнул он. — Всегда, где появляются звери из разных, возникает разнозверье. — Плечи чернобрового нервно качнулись и налились упругостью. — Шумная река прячет собак, от воды несет псиной. Волки не пьют собачью воду.

— Настоящая охота! — подхватил светловолосый, свирепо раздувая ноздри, как будто ему не хватало воздуха. — Философ знает, что делать волку! «Молодой волк страшен», — светловолосый осклабился, недобро глянул на Лугатика. — «Особенно когда он страшен», — добавил многозначительно и наклонил голову, скрывая выражение лица.

Лугатик ровным счетом ничего не понял, не успел переварить, чернобровый неожиданно оглоушил его, и Володька мешком свалился на асфальт. А двое как ни в чем не бывало прибавили шаг, оставив Лугатика лежать поперек тротуара. Опростоволосился бедолага, дал маху, не помогла изворотливость, не выручила удачливость, не вывезло ловкачество.

Раппопет в салоне автомобиля подскочил на сидении, будто осой ужаленный, когда увидал, как стремительно все произошло с Лугатиком, оглянулся мимолетно на Ваньку:

— Ты посмотри, эти задоходые Лугатика вырубили. Ну уж нет, даром им не пройдет! — дернул головой и распахнул дверцу. — Пошли, мозги им вправим! — выскочил из салона.

Ванька замешкался, передавая кастрюлю Карюхе, а когда вывалился наружу, то успел ухватить глазами, как Андрюха подбежал к парням, махнул пару раз кулаками и завалился на бок, уткнувшись носом в траву рядом с асфальтом. Малкин растерялся и приостановился. Парни удалялись. Приведя в чувство Лугатика и Раппопета, под язвительные смешки девчат вернулся с ними в машину.

— Вояки, узнали бы лучше, где тут кафе, кишка кишке заворот устраивает, а вы кулаками машете, — насмешливо съехидничала Катюха.

— С этими красавцами только на природе уху варить, да и то рыбу самим добывать надо, — подлила масла в огонь Карюха. — В городе с ними с голоду опухнешь, — резко сунула кастрюлю в руки Малкину.

Тот смутился, проглатывая издевательства девчат.

— Проще самим найти кафе, чем узнать у этих недоумков, — тихонько и виновато хрюкнул Раппопет. Чувствовал он себя отвратительно, такого унижения в глазах девушек, да и парней, ему никогда не приходилось переживать, все случилось настолько стремительно, что, придя в себя, никак не мог взять в толк, как такое могло приключиться с ним.

— Тогда ищем, — не откладывая в долгий ящик, прозвенела Карюха. — Вы что, нюх потеряли? Надеюсь, не разучились читать вывески и указатели. Двигаем в центр, Катюха, там что-нибудь обязательно наклюнется.

Окраина города осталась позади, дальше выросли многоэтажные, опрокинутые на коньковые крыши дома. Из «жигулей» стали рассматривать улицы, по которым ехали. Вдоль улиц, как и на въезде в город, тянулись асфальтовые тротуары, местами асфальтовое покрытие перемежалось серой тротуарной плиткой. Редкие деревья между дорогой и тротуаром. Дома — как нарисованные, некоторые здания выделялись раскраской и хорошей отделкой. Белым пластиком или свежей краской сияли окна и балконы, и пялились в глаза жирные стебли растущей почти на всех балконах и лоджиях кукурузы. Стриженые газоны, дороги с четкими разделительными полосами. В общем, все как в любом городе.

Городские дороги были заполнены транспортом. Весь транспорт двигался задним ходом. Машина Катюхи ехала не так, как все, выбивалась из ряда, резала глаза, водители возмущенно сигналили, долбили пальцами по вискам, стучали кулаками по лбу, давая понять, что у нее не все в порядке с головой. Но Катюха возмущалась не меньше, отвечая им идентичными жестами. Тротуары были переполнены пешеходами, двигавшимися задом. С удивленным видом горожане провожали «жигули» Катюхи, будто ее «жигули» были возмутителями привычного спокойствия, разворотившими осиное гнездо.

Ни одной вывески по сторонам улиц прочитать не удавалось. Надписи не схватывались налету, казались странными и непонятными. Лишь по картинкам на рекламных щитах можно было догадаться, где рекламировали бытовую технику, где мебель, где автомашины, где нечто иное. Обратили внимание на небольшую площадь с высоким гранитным постаментом и гранитной скульптурой огромной свиньи и такого же огромного петуха. От постамента начиналась длинная зеленая аллея с красивыми скамейками вдоль. Переглянулись, недоумевая. С чего бы свинья и петух удостоились чести? А на другой улице привлекла внимание площадь с еще более высоким мраморным пьедесталом и мраморным изваянием голого зада. Недоумение возросло, от души похохотали. Притормозили, выглянули из машины, Раппопет, веселясь, подмигнул прохожему, показывая на изваяние:

— Дядя, чей это зад, чем он знаменит, что его выставили на всеобщее обозрение?

— Вы, безусловно, благоразумны, — подпрыгнул, как ужаленный, неулыбчивый прохожий с петушиной прической на голове и в коротких шортах, из которых торчали кривые тощие волосатые ноги. — Философ сказал: «Благообразный зад — это лицо цивилизации».

В машине зашевелились, и Андрюха, не ожидавший подобного ответа, сначала что-то беззвучно пробормотал, потом громко хмыкнул, кашлянул, сделал гримасу, пыхнул и вопросительно вытянул лицо:

— В таком случае, что является задом цивилизации?

— Совершенно справедливо, совершенно справедливо, — охотно вновь подхватил прохожий, выпрямился, выпятил вперед тощую грудь, как будто намеревался изречь нечто высокое и неопровержимое, и из-под петушиной прически брызнуло: — Философ прав: «Хрюканье свиньи — это голос разума».

В салоне автомобиля опять зашевелились. Смешок был коротким и вялым. Происходящее начинало утомлять.

— С тобой все понятно, — махнул рукой мгновенно скисший Раппопет и подтолкнул в плечо Катюху. — Поехали, спрашивать у больных о здоровье — все равно что доить быка.

Катюха свернула в какой-то двор средь перевернутых домов и остановила машину, чтоб немного прийти в себя и собраться с мыслями.

— Ну, и где же будем искать кафе, подружки? Вы нам обещали, — съязвил Андрюха. — Что-то не вижу, чтобы мы стояли возле него, а может, вместо кафе этот город показал нам свой голый зад? Возможно, это у них историческая ценность, но знаете, девочки, желудку сейчас нужны другие ценности. Похоже, мы оказались в каком-то тупике. С одной стороны, вокруг много местных жителей, но, с другой стороны, каждый новый житель — как новый тупик. С такой публикой долго придется нам искать кафе. Что вы скажете на это?

Вопрос оставили без ответа, лишь Карюха после небольшой паузы пискнула на заднем сидении:

— Итак, что мы знаем? — стала она загибать пальцы. — Первое: мы не сумасшедшие. Второе: мы точно не сумасшедшие. И третье…

— А третье, — хмуро вклинился Лугатик, — крыша у нас, кажется, все-таки поехала. — На этом его хваленое красноречие иссякло, не та была ситуация, в которой он хотел бы и мог проявить себя.

Карюха острым локотком недовольно ткнула его в бок, она не желала быть причисленной к тем, у кого поехала крыша:

— Таким образом, выяснилось, — продолжила она, а Лугатик потирал ребра, — мы не сумасшедшие. Но тогда все вокруг определенно сошли с ума.

— Я давно об этом толмачил, — кисло ввернул Раппопет.

Катюха повела рассеянным взглядом по подъезду дома, задержала взор, медленно вчиталась в непонятную табличку над дверью и вскинулась возбужденно:

— Понятно, все понятно, и как я не додумалась сразу!

На нее удивленно уставились, ожидая объяснений. Она оторвала от руля руки, торжествующе сжала кулачки, поднимая вверх:

— Посмотрите над подъездом надпись «1№ дзеъдоп». Прочитайте наоборот. Получается «подъезд № 1», — минуту длилось ликование. — У них надписи наоборот. Все наоборот. Весь город наоборот.

— Я никогда раньше не слышал об этом городе, — растерянно пожал плечами Лугатик. Ему вообще не нравились всяческие ребусы, он не любил напрягать мозги, чтобы разгадывать их. Стремился жить проще, лавировать и обходить преграды, вместо того чтобы уперто пробивать их. — Но, судя по тому, сколько мы ехали, он не так далеко от нашего города. — Подождал, что скажут приятели, не дождался. — Странный город, — заключил озадаченно. — Странные жители.

— Какие-нибудь староверы со своими сдвинутыми устоями и перевернутым образом жизни, любители сажать на балконах кукурузу, — смущенно, нетвердо выпихнул из себя Малкин. А сам подумал: «Ну какие, к черту, староверы, это же не таежная глухомань. Здесь все давно исхожено и изведано».

Повисла, как рваная паутина, нудная противная тишина.

Раппопет помял рукой шею, болела после стычки с двумя ненормальными. Девушки сквозь стекла оглядели двор. Жителей немного, все легко и ловко пятились, кто в подъезды, кто из подъездов, кто шествовал мимо. Присмотрелись к немолодому лысоватому горожанину с тросточкой в руке, в длинном пиджаке орехового цвета и черных брюках. Тот медленно пятился мимо их автомобиля, девчата выпорхнули наружу и подступили к нему:

— Мужчина, разрешите обратиться? — заверещала Катюха, заглядывая в глаза. — Скажите, в каком мы городе? — повела вокруг себя руками, обратила внимание, как горожанин заинтересованно проследил за движением рук, убрала их за спину, подалась грудью вперед.

— Ловись рыбка большая и малая, — разнеслось кряхтение горожанина, и он остановился, явно любуясь красивыми формами девушек. — Вы поразительно справедливы, философ знает: «Для хорошего зада — хорошие руки», — выпалил, облизнулся и широко заулыбался, показывая сразу все зубы, крупные и крепкие, как у хорошего самца.

— Да этот сумасшедший элементарно издевается над нами, — фыркнула Карюха. — Надо спросить у кого-нибудь другого, — дернула Катюху за локоть, потянула за собой.

Но Катюха не двинулась с места, взыграло самолюбие, неужто она соломой набитая, не способна добиться положительного результата:

— Вы ведь здешний? Как называется ваш город? Тут поблизости есть кафе?

— Помните, что сказал наш Великий Философ, — горожанин истово вытянул вверх палец и вытаращил маленькие глазки: — «Не бейтесь лбом в стену, потому что можете прошибить ее».

Катюха некоторое время оторопело моргала большими глазами, медленно входя в смысл услышанных слов, — поглядеть со стороны — разговор глухого с немым, — а затем усмешливо заметила:

— Мозги крутит ваш философ, скорее лоб расшибете! — потерла лоб, будто ударилась им о стену. — Но вообще-то биться головой о стену — это занятие для дебилов. Не стоит уподобляться им.

Карюха прыснула громким коротким смехом.

— Философ сказал, — назидательно лилось изо рта горожанина: — «Кто бьется головой о стену — за стеной натыкается на кошмары».

— Кажется, мы уже находимся за этой стеной, — вздохнула Карюха, сердито посмотрела на горожанина, потом — на Катюху и снова потянула за локоть. — У меня, похоже, начинаются кошмары, — нетерпеливо переступила она ногами. — От этого типа мы вряд ли чего добьемся. Он явно с придурью. Метет языком, как метлой. Они тут все одним миром мазаные. Не могу сообразить, как между собой разбираются, — взгляд в сторону горожанина неприязненный. — Топайте, дядечка, дальше пятками вперед, морочьте головы другим.

Горожанин безразлично качнул затылком и, опираясь на трость, задом зашагал прочь. Раппопет лениво опустил стекло:

— Ну что, съели? И где же все-таки обещанное кафе? То-то же. Не говори «ам», пока не заглотнул крючок.

И все-таки перевернутое кафе они нашли. Было крупно выписано поверх двери: «сажу ефак». Припарковались возле, некоторое время раздумывали, стоит ли испытывать судьбу в кафе с таким названием. Но выбора не было, кроме того, от голода сводило животы. Деревянная дверь, выкрашенная в индиговый цвет, находилась посреди перевернутой коньковой крыши, покрытой шиферным металлом. Друзья подошли, дверь вдруг превратилась в огромный рот, губы раскрылись, вытянулись вперед, и рот вдохнул в себя воздух. Мощная струя подхватила людей и мгновенно втянула внутрь. Друзья кубарем влетели в узкую глотку, и губы закрылись. Глотка оказалась коридорчиком, из которого к проему в потолке вел лестничный марш с хромированными металлическими перилами и ступенями в красной плитке. Над лестничным маршем крепился яркий небольшой светильник, который неплохо освещал все пространство.

Люди вскочили на ноги, осмотрелись, приводя себя в порядок, и с опаской стали всходить по лестнице. Помещение кафе наверху было солнечным, с белой, мраморного оттенка, плиткой на полу. Яркая раскраска стен поднимала настроение, что совсем не вязалось с названием кафе. Справа винный бар, за стойкой которого, лениво покачиваясь, разливал вино долговязый бармен с золотой цепочкой на тонкой шее, в кремовой рубахе и какой-то нелепой кремовой шапочке. Открытые по острые локти худые руки не создавали лишних движений. Возле стойки переминались два невысоких стройных официанта, цепко наблюдая за столиками, чтобы вовремя крутнуться и подать новое блюдо либо убрать освободившуюся посуду. Столики, расставленные в шахматном порядке, располагались в центре. Стоял шум от голосов посетителей, динамик издавал квакающие звуки, которые назывались музыкой. Все было обыкновенно, как в любом нормальном кафе. Однако появление Катюхи и ее друзей вызвало некоторое оживление, после которого наступила полная тишина, даже музыкальное кваканье перешло на монотонное завывание. Головы, как по команде, повернулись в их сторону. Взгляды пытливые и, вместе с тем, настороженные.

Друзья разместились за двумя столиками: девушки сели отдельно от ребят. Тут же возле столиков выросли официанты, как оловянные солдатики. Оба одинакового роста, в черных отутюженных брюках, белых рубахах с коротким рукавом. Как братья-близнецы. Предупредительно поправили столовые приборы, улыбаясь и подобострастно заглядывая в глаза новым посетителям. Особенно лез из кожи официант около девушек, шнырял задом от одной к другой, буквально сдувал с них пылинки. При этом не казался навязчивым, скорее, такая молчаливая обходительность удивляла и нравилась. Улыбка на лице официанта излучала радость, словно для него не было большего счастья, чем увидеть этих красавиц. Непривычно было лишь то, что, находясь рядом с Катюхой, он улыбался Карюхе, а возле Карюхи он поедал глазами Катюху.

Раздосадованные предыдущими неудачами и ожидавшие здесь встретить такое же непонимание, девушки быстро сбросили напряжение и заглянули в меню. Но вычитывать текст наоборот было утомительно, и Катюха, отложив меню, попросила наугад, не очень мудрствуя:

— Салат из любых овощей, бифштекс или котлетку с картофельным гарниром, кофе и хлеб.

Официант выдернул из кармана рубашки узкий блокнотик с авторучкой, стремительно записал, развернулся и задом шагнул к Карюхе. Та заказала то же самое, глядя ему в спину. Официант опять крутнулся и, пока пятился к стойке бара, неотрывно смотрел на девушек, улыбаясь во все лицо обеим сразу.

Около второго столика было примерно то же самое, с той лишь разницей, что улыбка официанта была более официальная.

Остальные посетители с любопытством хранили молчание, то на короткое время отводили взгляды, обращая глаза к блюдам, то опять пристально рассматривали ребят.

Ванька усмехался про себя, ну что за дикость такая, что в нем может быть интересного, таращатся во все глаза, как на новые ворота, настроить бы им козу, чтобы уткнули в блюда свои носы. Это ему следовало таращиться на них, удивляться их перевернутости.

Официанты обслужили быстро. Поставили тарелки с блюдами и вернулись к стойке бара.

У парней глаза полезли на лоб, когда глянули на кушанья. Катюха подавилась собственной слюной, Карюха поперхнулась и закашлялась. Мгновенно рядом очутился официант и заботливо стукнул по спине. Девушка закипела, оттолкнула:

— Ты чего притащил, чокнулся совсем, что ли? Издеваешься надо мной? Разве я такое заказывала?

На одном блюде — кость без мяса, на другом — ботва картофеля с листьями одуванчика, затем — стакан воды и горстка овса.

— Жуй сам все это, черт улыбчивый! — вскинулась Карюха, и внешний лоск слетел одним махом. — Подавиться бы тебе собачатиной, ненормальный! Это не мой заказ. Посмотри, что ты записывал в своем блокноте? — Кинула взгляд на приятелей. — За кого они нас принимают, за собак или жвачных животных? За это я могу глаза выцарапать! — И официанту: — Ты чего шары на меня выкатил? Кто тебя тут официантом держит? Ты сам-то пробовал жевать такую дрянь?

Андрюха и Володька вскочили с места, угрожающе надвинулись на официанта. Катюха схватила Карюху за руку, стараясь охладить пыл. Катюхе самой было чертовски не по себе, но не доводить же дело до драки, легко остаться голодными, так и не постигнув происходящее до конца. Впрочем, ситуация, кажется, складывалась однозначно: они не понимали, что происходит вокруг них, а окружающие, аналогично, не понимали их, хоть и разговаривали все одними словами. Но окружающие были жителями этого города, а они свалились им на головы и пытались соваться со своим уставом в чужой монастырь. Вряд ли из этого могло получиться что-то хорошее. У Раппопета и Лугатика уже был незавидный опыт, повторять его не было смысла. Надо всем успокоиться и взять себя в руки. Малкин тоже сообразил, что следует быть умнее, горячностью делу не поможешь. Резким рывком посадил Раппопета на стул, чего тот никак не ждал, и от этого опешил больше, чем от голой кости на тарелке. Глянул на Малкина и по глазам того уловил, что выглядит сейчас таким же придурком, каким представлял официанта. Поерзал на стуле и выпил до дна воду из стакана. Лугатик, оказавшись в одиночестве, потоптался на месте, покрутил головой, одному было глупо петушиться, даже для Карюхи хорохориться не стоило, потому что предусмотреть и предсказать явно ничего невозможно. Вокруг образовался какой-то вакуум, вырваться из которого не удавалось. Но голодным оставаться тоже не хотелось. И Лугатик следом за Раппопетом ткнулся задом в сидение стула. Малкин прикинул, что так будет лучше, чем оказаться выброшенными из кафе. Хорошо, если только выброшенными, а то ведь посетители разом привстали, отложив столовые приборы и вперив в Раппопета и Лугатика взгляды, и в этих глазах Малкин не уловил радушия.

Отдышались. Угомонились. После этого Катюха поскребла ножом по кости и заговорила с официантом мирным голосом:

— Такое только собаки любят глодать. Я не умею этого делать.

Официант опять стал улыбаться, сейчас эта улыбка показалась Катюхе противной, но в ответ тоже сгримасничала. Кивком указала на другие столики с вкусно пахнувшей едой перед горожанами:

— Принеси нормальной еды, как у них. Как она у вас называется? Ответь, когда к тебе девушка обращается.

Официант выгнул спину, наклонился к ее уху, и поплыл голос, похожий на негромкое мурлыканье:

— Некоторые думают, что солнце светит всем, — было нечто заговорщическое в его позе, и Катюха оторопела, затем у нее с языка чуть не сорвалось, что и она так думает, но вовремя спохватилась и промолчала, а он продолжил: — Это неправда, это неправда. Ночью оно никому не светит, — посмотрел торжествующе, как будто выиграл в рулетку.

Его утверждение было нелепым, как и все, происходящее с ними, но Катюха не собиралась спорить, за рубаху притянула официанта к себе и задышала в лицо:

— По поводу ночи я с тобой не спорю, но ведь сейчас не ночь. Поэтому как насчет еды? Мы изрядно проголодались. Ты ведь не можешь девушек оставить голодными. С твоей стороны это было бы неуважительно и не по-джентльменски.

Официант засуетился, подхватил под локоть Катюху. Она, не понимая, чего он хочет, подалась за ним. Он, пятясь, потащил ее к другому столику, за которым сидели двое мужчин в просторных тонких рубашках с коротким рукавом. Один, с вислыми усами, — в бежевой рубахе. Другой, безусый, — в розовой. Смачно уплетали пищу, причмокивая и прихлебывая. Ладони крупные, пальцы толстые, на пальцах — кольца. Тот, что был с вислыми усами, отправляя пищу в рот, то и дело салфеткой вытирал усы и губы. Безусый тоже часто хватался за салфетку, но, в основном, промокал ею испарину на лбу и подбородке. У обоих были тщательно прилизаны волосы, у безусого — широкий пробор слева, усатый — без пробора, но с эллипсовидной проплешиной на затылке. Официант усадил девушку на свободное место и, ничего не говоря, отдалился. Мужчины тут же прекратили жевать, не церемонясь, внимательно окинули взглядами Катюху, живо поднялись, задом приблизились к ней, осматривая со спины:

— Перевернуто? — спросил у безусого усатый. — Работа ветеринарам.

— Перевернуто, — подтвердил безусый. — Из рук вон.

— А солнце не светит тем, кто смотрит на него, — заключил усач.

Катюха молчала, ждала, что будет дальше. Вступать в разговор не спешила, хотела понять, почему попала за этот столик и что означал весь этот диалог. И вдруг в сознании смутно прорезалось: солнце слепит тех, кто смотрит на него. Тем не менее не понимала, как это могло относиться к ней. А диалог продолжался:

— Любопытно, — сказал усатый горожанин. — Но попробовать можно.

— Безнадежно, — ответил безусый. — Риск. Сильный запах. Опасно.

Катюха напрягалась, пытаясь уловить смысл в диалоге, терпеливо молчала, не двигаясь. Наконец, мужчины вернулись на прежние места, заскрипели деревянными стульями и дружно придвинули ей свои объедки. Стали смотреть, как мартовские коты, девушке в глаза. Катюху покоробило. Значит, официант именно для этого пересадил за другой столик: накормить объедками. Но ведь не за «спасибо» же, наверно, собираются накормить, не просто так осматривали и спереди и сзади, обсуждали что-то. Однако предлагать объедки — это уже слишком, жевать их — значило бы потерять уважение к себе, нет, уж лучше убраться отсюда голодной, чем есть все это. Наверно, пришла пора уматывать хоть к черту на кулички из непонятного города от таких кретинов. А мужчины придвинули тарелки еще ближе и смотрели с прежним жадным любопытством. Она отрицательно покрутила головой. Но в ответ тут же тарелки придвинули к самому краю столика. Тогда Катюха решительно отодвинулась от столика и брезгливо сморщилась. Усатый глянул на безусого, отметил утвердительно:

— Перевернуто. Скоро рак на горе перестанет свистеть.

— Перестанет, перестанет, — поддержал безусый. — Но не боятся те, кому страшно.

Катюха усмехнулась:

— Вы сначала найдите ту гору и того рака и заставьте его свистнуть, умники. А я со стороны посмотрю.

— Философ прав: «Не думай, что ты выбрал место, это место выбрало тебя. Лишь собачье место там, где никому нет места!» — отрезал усатый и скривил лицо. — Ветеринарная служба лечит собак от жизни, лечит от жизни, лечит от жизни.

Можно было попытаться опровергнуть услышанное, как некий бред сивой кобылы, вместе с тем мозг сверлила мысль, что все далеко не так, ведь эти двое хорошо понимали друг друга, стало быть, их логика просто не доходила до ее сознания. Черт бы их всех побрал! И зачем она тут находится? Принесла же неладная поутру Раппопета. Взбаламутил. Какого рожна после непроглядной тьмы она повернула машину в другую сторону от дома, словно какая-то сила потащила не в том направлении. Объяснить невозможно.