Невиновных нет Астахова Людмила

Удаз Апэйн

Милостью Предвечного и Силой его тив Херевард был излечен от тяжелейшего приступа грудной жабы в кратчайшие сроки, но к тому моменту, как он прибыл в Синхелм, тив Удаз успел сделать многое: проворонить леди Янамари и девку-ролфийку, настроить против себя всех тивов Локэрни и потерять остатки доверия Эсмонд-Круга. Это если не считать пепелище на месте Синхелмского храма. Треть городских домовладений тоже пострадали изрядно, но не так сильно, как репутация эсмондов. Где это видано, чтобы два тива, один из которых наделен немалыми полномочиями Эсмонд-Круга, а следовательно, и Силой, не могли управиться с двумя слабыми женщинами?

Что было ответить Удазу на этот вопрос? Ничего. Вот тиву Рэйлему, тому повезло – заколотый штыком, зарезанный и обгоревший, он пред тивом Херевардом уже не ответчик. А Удазу… Уже, к слову, не тиву, пришлось объясняться. Вернее, он-то рассказывал, но его, по диллайнской привычке, никто не слушал. Проигравший всегда виновен. Золотой лед в глазах тива Хереварда не растаял, и Удаз начал готовиться к тихой, бесшумной казни. Дверь откроется, войдет незнакомец в длинном черном кафтане, и все кончится быстро и без борьбы. С одной стороны, от исполнителя Эсмонд-Круга еще никто не уходил, а с другой… Зачем, скажите, зачем жить дальше, когда тебя лишили сана, Силы и смысла жизни? Лучше смерть.

И когда ожидание стало уже нестерпимо, дверь узилища все-таки распахнулась. На пороге стоял эсмонд. Сизокудрый красавец в элегантнейшем фраке, в начищенных до блеска сапогах. Унизанные перстнями пальцы крепко сжимали набалдашник трости. Хоть сейчас на картинку модного столичного журнала. А как двигается! Плавно, гибко, точно горный барс, а не человек.

– Ну надо же, сам Форхерд Сид пожаловать изволил, – безрадостно хмыкнул Удаз, проследив взглядом, как отец грациозно прошелся по комнате. – А ты что здесь забыл?

– Не вижу сыновней почтительности, – холодно молвил родитель, устраивая зад на жестком стуле, и протянул руку для поцелуя. – Ну!

Неведомая сила буквально сорвала полукровку с места. Удаз пал на колени и приложился к перстню с камеей. Сила привычки, материнскими побоями вколоченной, помноженная на страх и вечную жажду похвалы, – вот что это такое.

– Так-то лучше, – буркнул Форхерд.

– Пришел попрощаться?

– Почти, – жестокосердный диллайн взял долгую мучительную паузу, в течение которой Удаз успел заподозрить Эсмонд-Круг в том, что его отца послали исполнить приговор собственноручно. У них есть и такой вид наказания. – Ты настолько слаб, что даже мысли твои читаются по лицу, словно в открытой книге. Нет, я не стану твоим палачом. Все наоборот.

– То есть?

– Ты – свободен… Свободен бежать из Синтафа.

– Но… куда?

– Не на Ролэнси, там тебе точно не будут рады, – ухмыльнулся тив Форхерд. – Но выбор есть – в Базиле у меня хорошие связи, в Идбере тоже, но место это неимоверно скучное, Фиртсвит… Женщины там прекрасны в своей наивности, про остальные достоинства я ничего сказать не могу.

Видимо, в Эсмонд-Круге решили, что столь сильному тиву, как папаша Удаза, можно простить чрезмерное для диллайн сластолюбие. Он ни одной юбки не мог пропустить за все свои двести пятьдесят лет жизни. Стоило показаться на горизонте хорошенькой девичьей мордашке, и тив Форхерд забывал, казалось, обо всем на свете.

– Хродвин не советую, – продолжал он перечислять возможные варианты. – Ни женщин, ни выпивки, ни денег потратить. Тошно. Я бы предложил Эббо, в качестве компромисса, но решать тебе.

Удаз смотрел на отца с некоторым удивлением. Зачем все эти разговоры про увеселения? К чему они?

Тив Форхерд ответил заговорщической улыбочкой. И даже подмигнул.

– Это было единственным условием, мой мальчик. Иначе тебя не пощадили бы. Поверь, мне пришлось пойти на самые крайние меры, и только ленивый из Эсмонд-Круга не вытер об меня ноги. Но ты ведь мой сын, и я обязан помочь, коли ты попал в беду. И… я пообещал твоей матери.

Значит, они продолжали встречаться, догадался Удаз. Мать понять можно – она слаба, как говорится, на передок, а папаша красив, словно принц. Но зачем Форхерду раздобревшая от безделья, недалекая и склочная тетка?

– Ничего ты не понимаешь в женщинах, – хохотнул эсмонд. – Не беда, скоро поймешь.

Удаза насторожили эти слова. Можно сказать, испугали.

– Я не понимаю…

– Ты всегда был тугодумом, сынок. И ты же не думаешь, что тив Херевард так запросто помилует волшебника?

– Так я больше не…

Полукровка подумал, что сейчас его сердце остановится от внезапной острой боли.

– Да, – кивнул отец. – Ты больше не маг. Но ты жив и почти свободен. Разве этого мало?

Мало? Мало? Мало! Кабы Удаз Апэйн не задыхался и не ловил ртом воздух, он бы орал во всю глотку, точно подвешенный за ребро на крюк разбойник в разгар публичной казни. Довелось ему в детстве видеть экзекуцию – до сих пор снились синие и блестящие кишки казнимого, выпущенные рукой палача. Полвека назад были еще умельцы вскрыть чрево так, чтобы преступник до последнего мига видел собственный ливер.

Эсмонды – люди гуманные, они не любят лишней жестокости, не любят потоков крови и дерьма. Но, видит Предвечный, лучше бы они заживо расчленили Удаза Апэйна, чем… Отобранный волшебный дар хуже отрубленных рук. Ей-ей, хуже!

Сквозь вьюжный гул в голове доносился спокойный голос отца:

– Вот деньги и доверенность для банка… десять тысяч золотых оул и столько же в ассигнациях… только не промотай за месяц… коляска ждет… и до пограничного поста даже носа наружу не высовывай…

Тив Форхерд при всем желании не мог выказать сыну сочувствие. В конце концов, мальчишке и так досталось сверх меры от причитающегося. Он, полукровка, наравне с эсмондами вкушал божественной благодати, нарушая тем самым законы мироздания. Теперь же все стало на свои места. И это хо-ро-шо! А чисто по-человечески и по-родительски, конечно, жалко парня.

Глядя, как Удаз, шатаясь и почти ничего не видя перед собой, бредет к экипажу, тив Форхерд чувствовал облегчение. Проблема разрешена раз и навсегда, долгие годы его опалы кончились, сын жив, имущество цело. Чего еще желать?

Ну и как мог бывший тив спокойно проехать мимо храма? В первом же попавшемся на пути эскизарском городишке глаз первым делом отыскал знакомые очертания стен и куполов. Серый камень, увитый плющом, гостеприимно раскрытые двери в пахнущий благовониями полумрак – все такое знакомое, такое близкое… И потерянное навек.

Удаз попросил кучера остановиться. Точнее, приказал.

– Жди меня здесь, я скоро.

Кто знает, что подумал местный тив, увидев на пороге измученного, бледного и шатающегося мужчину, закутанного в плащ, но на всякий случай принюхался, не пьян ли? Вроде нет. Вот и славно.

Удаз побрел на мягкое сияние алтаря, но вовремя вспомнил, что обычному прихожанину нельзя заступать в Круг.

Слова канонического обращения текли с искусанных губ, причем так легко и естественно, как никогда прежде. От чистого сердца и самых потаенных глубин души, как если бы грудь бывшего тива разверзлась, чтобы Предвечный мог видеть, как пульсирует его кровь в ритме сакральных слов молитвы.

«Он услышит! Он обязательно услышит! И… отзовется…» – билась под черепом отчаянная мысль.

Слезы экстаза текли по щекам полукровки, золотые огоньки множества светильничков дрожали и привычно сливались в сияющий столб света.

– Да! Вот оно! Слава тебе!

Глаза не нужны, совсем-совсем не нужны, душа видит это чудо без посредства тела. Но вместо того, чтобы впустить внутрь сияния дух верного, пусть и отставного ныне тива, из сверкающего кокона навстречу вышла… женщина. В мокрой рубашке-безрукавке, обтянувшей красивые упругие груди… тонкий стан и широкие, исполненные плотского жара бедра… Она откинула назад недлинные волосы и посмотрела на Удаза… зелеными волчьими глазами, ролфийкиными злыми глазами, полными ненависти и презрения.

От острейшего прилива возбуждения мужчина застонал и обеими руками ухватился за пах. Явись ролфийка наяву, он бы, наверное, овладел ею прямо на алтаре, настолько нестерпимым было его желание.

– Что-то случилось? Вам помочь? – дернулся было к нему местный преподобный.

Но Удаз Апэйн взревел, точно раненый вепрь, и бегом бросился прочь из храма. Больше у него иллюзий не осталось. Предвечный полностью отверг недостойного, наконец узрев ролфийскую половину крови эсмондского бастарда. Если ты диллайн, значит – одержимый. Без одержимости (а ее больше не осталось!) Удаз стал тем, кого больше всего ненавидел. Он стал ролфи!

Джона и Грэйн

Грэйн рассчитывала, что их обеих разместят в той самой каморке, в которой она уже успела освоиться за время предыдущего плавания, однако у Нимрэйда на сей раз, видно, были другие резоны. Озабоченный босоногий матрос помог женщинам спуститься по крутому трапу с квартердека на орудийную палубу, а затем повел еще ниже, в самые глубины трюма. В лабиринте полутемных переходов отвыкшая от корабельной вони ролфи мгновенно потеряла чувство направления, но оно и не требовалось. Внутри все боевые корабли устроены в принципе одинаково, и нет нужды в специальных знаниях, чтоб понимать – руль находится на корме, и если над головой у тебя скрипят тросы рулевого механизма, а лбом ты чуть было не врезалась в нижнюю часть бизань-мачты, значит, ведут тебя на корму. А если спускаешься ты притом все вниз да вниз, можно догадаться, что расположиться тебе придется гораздо ниже ватерлинии. Как бы не в «будку» – специальное укрытие для пассажирок, буде такие случатся на корабле во время морского боя.

Грэйн правильно догадалась. Проводник завел их в оружейную, а потом с натугой поднял крышку небольшого люка. Дамам предстояло спуститься именно туда, в темную и тесную каморку размером с канатный ящик. В общем-то, жаловаться было не на что: «собачья будка» – это, по сути, самое безопасное место на корабле… если только корвет вдруг не вздумает утонуть. Тогда укрытие станет ловушкой, ведь выбраться оттуда без посторонней помощи весьма сложно даже при открытом люке, а если его еще и запрут снаружи…

– Полезайте, да поживее, – буркнул матрос. – Там настелена парусина, так что не обдеретесь.

– Оставь нам фонарь, – приказала Грэйн, решив, что надо сразу дать понять обитателям каперского корабля, что обе женщины – все-таки пассажирки, а не приз. – И флягу с водой. И не вздумай закрывать люк, иначе мы там задохнемся.

– Сюда будут сносить раненых, если дело дойдет до драки, – моряк показал на оружейную.

– Ничего, мы переживем, – заявила ролфи. – Ну?

– Хорошо, – проводник сунул ей в руки фонарь. – А вода там есть.

Первой в «будку» спустилась Грэйн и, вытянув руки, приняла сперва фонарь, а потом и Джойн, чтоб та не оступилась на узенькой лесенке. Не трап это был, а так, одно название, а уж само укрытие… Треугольное крохотное пространство с покатым полом, застеленным парусиной, совсем рядом тяжко ходил руль корвета, а над головами у женщин нависали какие-то полки. Здесь можно было сидеть или лежать прямо на палубе, а вот подвесить койки было бы уже невозможно, не говоря о других элементах комфорта.

«Ускользающий» ощутимо вздрогнул всем корпусом, резко накренившись вправо и, видимо, рыскнув в сторону.

– Бортовой залп, – сказала Грэйн и дернула Джойн к себе. – Садись. А лучше вообще лечь.

Блоки и тросы застонали где-то сверху, и корвет немедля выровнялся. На верхних палубах бегали, кричали и грохотали, из паза обшивки прямо под взглядом ролфи начала сочиться забортная вода.

– Он течет? – напряженно спросила графиня. От всех треволнений, а теперь еще и качки она совсем позеленела.

– Они все текут, – эрна Кэдвен пожала плечами, стараясь выглядеть опытной и уверенной. – Не бойся, Джойн. Здесь, внизу, нас, по крайней мере, не посечет щепками и не зацепит шальной пулей… и вообще…

– Ты же сама боишься, – хмыкнула леди Янэмарэйн. – Это у тебя какой морской бой по счету?

– Первый, – хмуро призналась Грэйн. – Но… А, неважно. Иди сюда, – она похлопала ладонью по парусине. – Будем бояться вместе.

Графиня села и невозмутимо поправила юбку. Но наверху грохнуло снова, и корвет опять дал крен… а потому очень скоро обе пассажирки уже лежали, вцепившись друг в друга, и одинаково стучали зубами. И продолжалось все это… ролфи не могла точно сказать сколько, но под конец они даже устали бояться и перестали вздрагивать от залпов и треска. Грэйн изрядно укачало, и она, наверное, даже попробовала бы заснуть, если б прямо ей на нос не протекла сверху тонкая вонючая струйка… чего-то. Впрочем, трюмная вода и не должна благоухать розами, а потому ролфи смирилась. В конце концов, запахи и звуки – это совсем не то, чего и впрямь стоит опасаться на борту «Ускользающего».

Опасность… Грэйн выругалась бы, но не хотелось лишний раз беспокоить спутницу. Может быть, все еще обойдется. Может, им действительно осталось поболтаться каких-то пару-тройку дней в нутре корвета, а там уже и пристань Эйнсли, и знамя Бегущего Волка, поднятое над шпилем замка Эйлвэнд… Боги, боги мои… думать об этом, а не об опасности, той, что разгуливает по шканцам корабля, там, наверху. У этой опасности ледяные змеиные глаза и холодные руки, и… Ролфи не удержалась и тихонько застонала сквозь плотно сжатые зубы. «Ускользающий» мог стать для обеих женщин общей могилой, но эрна Кэдвен не боялась соленых объятий Морайг. Это была бы смерть честная и почетная, хотя шуриа наверняка найдет дюжину возражений. Но, когти Локки! Грэйн есть теперь с чем сравнивать! Пусть Джойн поверит на слово – захлебнуться здесь, в этой мышеловке, все-таки лучше, чем… испытать другие варианты. И, в конце-то концов, эрна Кэдвен – не богиня и даже не ее посвященная, так куда ей противиться воле Морайг? Серебряная луна сама решит, жить им или умереть в морских волнах. От ее немилости Грэйн попросту не сможет защитить свою подопечную.

Но ведь и от других угроз ролфи не может уберечь Джойн, вот в чем беда! Что противопоставишь трем сотням вооруженных мужчин во главе со скользким и беспринципным гадом Нимрэйдом? Да ничего. Разве что…

«Придется его отвлечь», – обреченно подумала Грэйн, украдкой покосившись на спутницу. Та ничего не заметила, поглощенная мерзостными ощущениями, рожденными морской болезнью. Приятного мало, но то, что предстояло эрне Кэдвен, было еще гаже. Видит Локка, она предпочла бы тихонько блевать в уголке всю дорогу, чем хотя бы словом перемолвиться с шурианским капитаном! Но кому есть дело до ее предпочтений? Графиня – под защитой Грэйн до тех пор, пока сам Вилдайр Эмрис не освободит свою Гончую от этого долга, а потому ситуация не обсуждается. Князю вряд ли так уж важно знать, как именно Грэйн будет исполнять его приказ и чем именно станет защищать Джойн – ружейным огнем, рунной магией, сталью или… телом. И пусть боги будут милостивы, а сама ролфийка все еще окажется… интересна шурианскому каперу настолько, чтоб он не возжаждал вместо нее общества сородички.

В этих невеселых раздумьях Грэйн было уже не до того, чтоб прислушиваться, как удирает, отстреливаясь от береговой охраны, в открытое море «Ускользающий». Впрочем, то, что канонада затихла, а ход корвета стал ровным и плавным, ролфи все-таки заметила. Ну вот, по всему выходит, что теперь счастливо ускользнувший от негостеприимных имперских берегов капер займется «гостьями».

– Джойн, – торопливо зашептала эрна, теребя спутницу за обтрепанный подол. – Джойн! Послушай! Тебе все еще плохо?

– Нет… уже лучше, – отважно выдавила серо-зеленая графиня и тут же снова скривилась, прижимая ладонь к губам.

– Приляг и не дергайся, – Грэйн попыталась устроить ее поудобней. – И слушай. Не вздумай геройствовать. Для нас обеих будет лучше, если ты проболеешь всю дорогу.

– Что? – непонимающе вскинулась измученная шуриа.

– Ради твоих духов, не спрашивай! – ролфи сжала ей руку. – Ты больна, ты устала, тебе плохо. Не надо вдруг выздоравливать… и ничего говорить тоже не надо. Особенно когда он придет нас проведать. Нет, не смотри так, я все равно не стану ничего объяснять. Просто делай так, как я прошу, хорошо?

Шуриа молчала.

– Джойн, – ролфийка постаралась говорить как можно тверже и убедительней. – Не забывай, что ты – не просто мое задание, не только моя добыча – или спутница, или как тебе угодно зваться! Ты – это еще и мой Кэдвен, честь моего отца и, проклятье, мои яблони. Поверь, это не блажь. Молчи, притворись совсем больной – и не спрашивай ни о чем. И не удивляйся, если то, что я буду делать… – Грэйн помедлила немного, подбирая слова, – вдруг покажется тебе странным. Хорошо? А потом, если хочешь, жалуйся на меня Конри и хоть самому Князю.

Графиня непонимающе и как-то неуверенно кивнула, но ролфи решила считать это проявлением покорности и благоразумия. Тем более что и возможности что-либо разъяснять дальше у нее уже не осталось. Над головой затопали по доскам оружейной, из щелей посыпалась какая-то труха, из-под парусины порскнула перепуганная крыса, а в дыру люка заглянула прямо-таки лучащаяся обещаниями физиономия капитана.

– Ну, как вы там? – пришепетывающий шурианский акцент стал еще более заметен в голосе, который вибрировал от недавнего возбуждения от короткого боя. – Живы?

– Благодарю, – с язвительной вежливостью отозвалась Грэйн. – Все просто превосходно. Лучшего укрытия и пожелать нельзя. Что ваш противник?

– О, противник рассеян и потерял нас в тумане, – похвастался Нимрэйд и спрыгнул вниз. – А бой – закончен. И я на всех парусах спешу доставить вас к месту назначения, сударыни.

Ухмыляясь, он стоял, широко расставив ноги и едва не наступая на подол графини, а уж посмотрел на женщин так, что Грэйн немедля развернулась и заслонила собой Джойн.

– И более всего меня теперь заботит ваше благополучие, – продолжал капитан. – Позвольте наконец-то приветствовать вас на борту моего корабля, прелестная графиня Янамари. Я с большим нетерпением ждал этой встречи и уповаю теперь на то, что вы не откажете мне в удовольствии от вашего общества.

– Разве вы не видите, сударь, что леди Янамари дурно? – резко спросила эрна Кэдвен. – Вы уморить ее хотите, раз поместили нас в эту… конуру?

– Моя дорогая эрна, – понимающе улыбнулся Нимрэйд. – Кому, как не вам, должно быть известно, что это помещение именуется вовсе не конурой, а «будкой»? Увы, мне пришлось пожертвовать вашим удобством ради вашей же безопасности. И более всего я сейчас желаю хоть как-то загладить это! К примеру, ежели вы согласились бы отобедать со мной… – и подмигнул напрягшейся ролфийке. – Вы обе.

«А ты потянешь обеих-то?» – мрачно подумала Грэйн, а вслух спросила с невеселой усмешкой:

– Свинина с горошком и хлебцы с личинками?

– Ну что вы, эрна! – капер показал мелкие зубы, аж прижмурившись от удовольствия и откровенно наслаждаясь игрой. – Полагаю, что вашу удачу мы отметим гораздо более изысканным блюдом. Уверяю вас, фантазия моего кока не ограничивается одной только свининой с горошком! В том и предлагаю вам убедиться немедленно. Надо же отпраздновать победу, как думаете?

– Боюсь, что леди Джойана слишком больна, чтоб оценить вашу любезность, сударь, – злобно огрызнулась Грэйн.

– Жаль, жаль… – Нимрэйд снова прошелся по женщинам оценивающим взглядом. – Ну что ж… Тогда не станем больше тревожить леди Янамари. Нам с вами тоже ведь есть что обсудить с глазу на глаз, верно же, эрна? За столом?

– Конечно, – выдавила ролфи и стиснула зубы, чтоб не зарычать.

«И за столом, и на столе, и… – подумала она. – Но нам же нужно добраться до Ролэнси? Боги, дайте мне только оказаться дома… и тогда, когда ты больше не будешь нам нужен…»

– Знаете ли, я до сих пор в полном восторге от ролфийских добродетелей, – доверительно склонился к ней капер. – Как бишь там? Отвага, стойкость… А! И еще терпение! Прошу, – и протянул руку, намереваясь поддержать ролфийку, пока та будет карабкаться наверх.

Грэйн отстранилась, как от настоящей змеи, и, не взглянув на Джойн, полезла в люк. Пожалуй, сейчас она и впрямь предпочла бы оказаться в синхелмском подвале в компании со всем Эсмонд-Кругом. Те по крайней мере не прикидывались союзниками и вели себя честно.

Никогда Джонино нутро так не бунтовало против обстоятельств. Каждое движение огромного корабля отдавалось в желудке болезненной судорогой. Во рту тут же становилось горько от желчи, которая вызывала все новые и новые рвотные позывы. Еще немного, и она вывернется наизнанку, словно перчатка. Не помогали ни уговоры Грэйн, ни медитация. Тело, такое ловкое и нетребовательное, с легкостью выносившее двух детей без малейшего намека на недомогание, категорически отказалось служить своей хозяйке, так и норовя исторгнуть прочь душу во время очередного приступа рвоты. Джона уже прощалась с жизнью, когда к ним в конуру – или как это место называется – заглянул капитан. И одного взгляда, брошенного леди Янамари сквозь прилипшие к лицу пряди волос, хватило, чтобы узнать в нем сильного шамана. Разумеется, кто угодно, хоть ролфи, хоть диллайн или полукровка, сразу поймет, что Яльдан Нимрэйд – шуриа, но только сородич почувствует невидимую броню духовной силы. Странной силы, между прочим.

Элишва говорила так: «Шаман – как дуб среди леса, и его мощь в исполинских корнях, толстой коре, крепкой древесине и раскидистой кроне. Корни питают крону силой земли, согретые солнцем, зреют желуди, и никакой ураган не страшен, пока тверд его ствол. Защитой же всему – кора. Она хранит древесину, она греет зимой. Сила дуба в коре и глубине корней, но никому не дано увидеть, насколько они глубоки, и все видят кору».

Так вот, на Яльдане Нимрэйде «коры» не было, на нем была надета маска. Красивая, яркая, сложная, вроде тех, в которые любят рядиться на Весеннем карнавале синтафцы, но все-таки маска.

Хорошо это или плохо, Джона не знала. Откуда? Она ведь могла по пальцам одной руки пересчитать сородичей-шуриа, которых довелось встретить в недолгой жизни своей. И только Элишва могла похвастаться знаниями о традиционном волшебстве. Ее, дочь кланового вождя, в детстве учил шаман.

И еще графине не понравилось, как этот капитан посмотрел на Грэйн. Бывшей придворной даме сложно не узнать маслянистый похотливый блеск глаз, когда у мужчины по-особенному тяжелеют веки. В обществе аристократов это сигнал насторожиться и тут же мысленно прикинуть, насколько выгодны или чреваты неприятностями уступки чужой похоти. Но если Яльдан Нимрэйд, как и Грэйн, служит лорду Конри, то аппетит ему придется поумерить. Непохоже ведь, чтобы ролфи испытывала к капитану симпатию. «Впрочем, может, наш спаситель вообще падок до женских прелестей? – размышляла Джона, на время забыв о морской болезни. – Он умудрился даже мне «заглянуть в декольте». Морякам редко перепадают плотские радости, тут не стоит удивляться».

Она настойчиво искала объяснений поведению капитана «Ускользающего» и не находила их.

«Зачем ему вообще вызывать Грэйн для разговора? Нет, ну действительно, какой смысл, если отчет девушка будет держать перед лордом Конри и Священным Князем. Яльдан, твое дело – держать корабль по курсу и как можно скорее доставить нас в Эйнсли. Какие важности ты собираешься обсудить с эрной Кэдвен за ужином? А главное, самое главное – как вообще так получилось, что чистокровный шуриа, шаман служит ролфийскому владыке?»

Никто из шуриа не забыл и ничего не простил ролфи. Во времена последнего восстания рилиндары вырезали полукровок чуть ли не с большей охотой, чем захватчиков. Даже женщинам-шуриа не хотели прощать естественного для матерей желания спасти от проклятья хотя бы нескольких из своих детей.

И тут вдруг такая лояльность к старым непрощенным врагам? Ох, неспроста!

Джона свернулась клубочком на подстилке, уткнувшись головой в собственные колени, и приготовилась ждать спутницу-ролфи до самого Порога. Пусть только вернется. И тогда поговорим начистоту.

Эрна Кэдвен все не шла и не шла, отчего леди Янамари не спалось и не бодрствовалось. А может быть, виной тому был корвет «Ускользающий». Сам по себе. Никогда прежде шуриа не встречала такой… вещи. Нет, Джоне доводилось бывать на кораблях, но все эти прогулочные яхты более всего напоминали комнатных собачек – покорные, преданные, избалованные любимцы двуногих хозяев, давно забывшие о своем происхождении от волков. Речная баржа, в трюме которой они с Грэйн путешествовали по Лиридоне, была усталой и безразличной, как старая ломовая лошадь. Но «Ускользающий»… он весь дрожал от застарелой ненависти ко всему – к команде, к морю, к собственным пушкам. Без сомнения, матросы тут ломали себе хребты и ребра чаще, чем это случается обычно, и немало их смыло за борт штормовой волной. А все потому, что руки, строившие его когда-то, принадлежали людям слишком расчетливым, не пожелавшим вложить в свой труд чуть-чуть души. Так бывает, когда бригаду подбирают в срочном порядке из случайных работяг. Наверное, с ними нечестно расплатились, а скорее всего, при строительстве кто-то погиб или был серьезно покалечен. Словом, «Ускользающему» не повезло с самого начала. Он неоднократно переходил из рук в руки, его захватывали в бою и перепродавали множество раз, пока он не стал собственностью Яльдана Нимрэйда.

Джоне оставалось только гадать, почему шаман-шуриа не сумел подружиться со своим кораблем, вернее, не захотел его полюбить. Да, «Ускользающий» не единожды становился ареной жесточайшего кровопролития; да, каждая его палуба полита кровью матросов, да – он видел смерть и муки невинных. Но как… Великие Духи! Как шуриа может спокойно спать в утробе монстра, люто ненавидящего его самого и всех его людей? Какие сны видит капитан Нимрэйд?

Несколько раз, измученная морской болезнью, Джойана проваливалась в сон, но и там ее поджидал «Ускользающий», посылая женщине кошмар за кошмаром. Кажется, он специально раскачивался так, чтобы доставить пассажирке как можно больше страданий. Озлобленный, коварный зверь, жаждущий крови и слез.

Скорей бы все закончилось, думала Джона, скорей бы берега Ролэнси. Смешно сказать, но, наверное, до сих пор никто из детей Шиларджи так отчаянно не стремился на родину своих врагов-ролфи. Какая она, страна хёлаэнайев? На что похож город Эйнсли? Как и всякого шуриа, Джону мучили одновременно страх и любопытство. Страх никогда больше не увидеть детей, Янамари и Аластара и жгучее желание хоть одним глазком подсмотреть за жизнью другого народа. Воображение рисовало женщине фантастические картины – мерещился огромный, высеченный из скалы исполинский замок-лабиринт, населенный среброшкурыми волками-оборотнями. Камень, сталь, звериные шкуры – все как в древних сагах. И в видениях шуриа Священный Князь чем-то неуловимо походил на Эйккена эрн-Янэмарэйна, такой же свирепый и бешеный. Здравый смысл подсказывал, что ролфийская мода за последние триста лет изменилась и владыка Островов не спит в кольчуге на медвежьей шкуре, а княгини носят дамское белье и не брезгуют пользоваться духами. Но кто знает, кто знает…

«Вот скоро и ты доведаешься, – убеждала себя Джона. – Совсем скоро».

И сама себе не верила. Одни только Великие Духи знают почему.

Ролэнси лежит всего лишь на другой стороне Опасного моря – Беригель, каких-то несколько дней. Но путь туда будет извилист и долог. Особенно для шуриа.

Вестовой, провожавший Грэйн из капитанского салона обратно в «будку», бросал на ролфи такие взгляды, что она отчетливо ощущала, как они липнут к коже, будто смола. Не хватало только вываляться в перьях для завершения неприглядной картины окончательного падения. Впрочем, откуда взяться перьям, если на борту нет диллайн? А жаль, право! Эрна Кэдвен скривилась в издевательской усмешке, злобно посмеиваясь сама над собой. Что еще ей оставалось – разве что возрыдать? Да уж, почему бы теперь и не посмеяться! И не подумать, что для того, чтоб уж наверняка почувствовать себя настоящей шлюхой, не хватает только переспать еще и с диллайн! Да что там – вот же, целый корабль, битком набитый мужиками всех кровей и мастей! За чем же дело стало? Для начала – офицеры, а там и до матросни дойдем… И этот, с фонарем, уже откровенно облизывается на объедки с капитанского стола, ничуть не сомневаясь, что придет и его очередь.

И ведь прав, висельник. Потому что, проведя несколько часов в обществе Нимрэйда, Грэйн отчетливо поняла – все. Она больше не нужна. И дело тут вовсе не в поведении капитана – в конце концов, что бы сделал Конри своему дорогостоящему наемнику за маленькие шалости с приглянувшейся женщиной? Ну, может быть, удержал бы процент из оплаты и слегка пожурил – не больше. Потому что таких, как Грэйн, у лорда-секретаря наберется десяток за медянку, а шурианский капитан, с легкостью проникающий в имперские воды сквозь все кордоны, – персона гораздо более ценная. Нечто в этом роде капер и поведал, ненадолго прервавшись и покровительственно похлопав ролфийку по бедру. Дескать, не обольщайтесь, дорогая эрна, подробности никого не заинтересуют. Она не обольщалась. Она, когти Локки, уже давным-давно…

Грэйн со свистом втянула воздух, прислонившись к переборке и проведя мелко дрожащей рукой по волосам, чтоб хоть как-то их пригладить. Нет, с падким на юбки Нимрэйдом все более-менее понятно… было бы понятно, если б не одно маленькое, но важное обстоятельство. Даже два, если разобраться. Первое – на этот раз он был… другим. Более грубым, более откровенным. Тогда, на пути в Синтаф, Грэйн всего лишь чувствовала себя шлюхой, но теперь… Шлюха – она же все-таки наемница, ей, в конце концов, платят, и за шлюху есть кому вступиться. Кроме того, на Ролэнси женщины в белых платьях сами выбирали, с кем и за сколько им спать. А Нимрэйд обошелся с ней как с рабыней или военной добычей, вот в чем соль. С теми, кто рано или поздно сможет отомстить, так себя не ведут. Значит, он абсолютно точно знает, что Грэйн никогда и никому уже не пожалуется, да и не вспорет ему брюхо при случае. Следовательно, она больше не нужна. Графиня Янамари надежно упрятана в чрево «Ускользающего», и миссия эрны Кэдвен исполнена. Теперь похитительница вполне может попросту выпасть за борт…

Вестовой провел ее в оружейную и запер дверь снаружи, оставив, впрочем, фонарь. Грэйн осталась стоять в полумраке, размышляя. Может, все-таки… Конри? Чтоб сэкономить на оплате? Да нет, немыслимо! Тем более что лорд-секретарь уплатил вперед – и в присутствии самого Священного Князя. Но тогда… тогда получается, что Нимрэйд ведет свою игру. И второе насторожившее Грэйн обстоятельство это полностью подтверждает.

Карта. На столе у шурианского капитана бумаг навалена была целая гора, но в процессе… хм… общения ролфийка случайно сдвинула часть из них, и прямо перед ее глазами оказался кусок карты. И эрна Кэдвен тотчас запретила себе думать о позоре и унижении, которым она подверглась… во всяком случае, пока не думать. Потому что карта была важнее всего. Знающему взору она, разумеется, сказала бы гораздо больше, чем такому полному профану в навигации, как Грэйн, но… В детстве ей приходилось рассматривать навигационные карты отца, и, как выглядит проложенный курс, она запомнила. И уж точно могла отличить северо-восток от северо-запада! Конечно, все это нуждалось еще в проверке, но…

Если Нимрэйд и впрямь везет их на Ролэнси, то зачем же ему идти сейчас к проливу Арнлейг, в сторону, прямо противоположную от Архипелага? К чему делать такой крюк? Покатать он их решил, что ли?

А если не на Ролэнси… то куда же, поглоти его Морайг, этот шурианский капер их вообще везет?!

Люк стукнул, и в его проеме показалась Грэйн. Медленно, медленно она спустилась и затем точно так же неторопливо сползла по стенке. Коса разлохмачена, губы искусаны, ворот рубашки надорвал, вся шея синяя от кровоподтеков… И запах, который не перепутаешь ни с каким другим, – запах ненависти, боли и мужского семени. Джона видела уже такое. И не в глухих подворотнях, а прямо в императорском дворце, она видела десятки девушек и женщин, над которыми надругались. Самым паршивым, самым гадким, самым подлым образом. Ведь тело – всего лишь тело, оно может быть слабым и не способным отбить атаку сильного. Ты можешь кричать, рвать насильника когтями и зубами, сопротивляться любым способом и звать на помощь. Это схватка, это битва, пусть несправедливая к жертве. Но есть вещи и похуже. Это когда тебя заставляют сделать все по своей воле, насилуя не только тело, но и душу. Самое страшное преступление.

И не важно, где это происходит – в роскошных апартаментах, на задворках мясной лавки, в кладовке гостиницы или в капитанской каюте, результат один – растоптанный, сломанный дух.

Джона, не доверяя своим глазам, на четвереньках подползла к ролфийке и стала осторожно трогать ее за волосы, одежду, руки. Будто пыталась собрать заново. Из мелких осколочков, из кусочков, из ошметков, из того, что осталось от эрны Кэдвен.

«Нет, эрна! Не сдавайся! Еще не все потеряно», – мысленно выла графиня, а вслух глухо утробно рычала, забыв на время слова человеческого языка.

Этот… этот капитан не мог быть шуриа! Он, видящий незримое, зрящий мир духов, он мог сделать с ними все что пожелает, даже отдать команде, а потом сбросить тела за борт, но он не мог покушаться на живую душу.

– Он зас-с-ставил тебя? Он не ш-ш-шуриа! Он не шуриа! – свистящим шепотом выдавила из себя Джона. – Он – не шуриа!

Она была даже не страшная – жуткая, шипящая, словно и впрямь стала настоящей змеей… или еще кем похуже, бледно-зеленая, растрепанная. Грэйн бы испугаться, отшатнуться в отвращении к этим когтистым тощим рукам, огромным светящимся глазам, словно у диковинного ночного зверька, но… Еще вчера ролфи ужаснулась бы, но не теперь. Нет, не теперь… потому что в душе у эрны Кэдвен правила сейчас истинная жуть, по сравнению с которой страхолюдная шуриа была родной, близкой и совсем не страшной.

Она не чудовище, эта Джойн. Ролфи теперь знала – чудовища выглядят совсем по-другому. К примеру, сама Грэйн: похитила, связала, утащила неведомо куда из родного дома, обещала защиту… много чего обещала и не сдержала ни одного из своих обещаний. Чем не чудовище? И как теперь все исправить? Чем искупить?

Ролфи заставила себя встряхнуться.

Пора признаваться. Пора повиниться. Джойн оказалась права с самого начала – плохая из Грэйн получилась похитительница и диверсантка. Просто никудышная. И все, что случилось с нею, вполне заслужено.

– Неважно. Не сейчас. Джойн… – Грэйн вздохнула и решила, что лукавить уже поздно: – Я дура, Джойн. Я затащила нас обеих в ловушку.

Глаза у леди Янэмарэйн стали еще больше, так что казалось, вот-вот убегут с лица и пойдут гулять по палубам «Ускользающего», поджигая все на своем пути…

– Важжжжно! В ловушшшку?

– Да! Сожги меня Локка! Именно! – Ролфи захлебнулась словами, чувствуя, как захлестывает ее привычное бешенство, обращенное на себя самое. Она с размаху ударила по ноге кулаком и перевела дыхание, пытаясь говорить раздельно и четко: – Я видела карту, Джойн. Там, у него на столе, там карта, и курс проложен… Я не знаю, куда он нас везет, но точно не на Ролэнси. Проклятье… я не знаю, куда он нас везет!

Грэйн раскачивалась из стороны в сторону, обхватив себя руками за плечи. Она вгрызлась зубами в израненные губы и то ли стонала, то ли рычала.

«Стоп, стоп! – мысленно воскликнула леди Янамари, чувствуя, как тают без следа волны ужаса и ярости, бушевавшие в душе. – Если мы плывем не на Ролэнси и не обратно в Синтаф, то, значит, либо к конфедератам, либо еще куда-то… возможно, что и к тайным агентам Эсмонд-Круга. И вообще… Нимрэйд мог разыграть собственную карту».

То, что капитан «Ускользающего» оказался предателем, леди Янамари ничуть не удивило. Это… это вполне естественно, когда шуриа-наемник продает свои услуги тому, кто даст лучшую цену. Нашелся, стало быть, кто-то, заплативший больше, чем Конри, только-то и всего. Яльдан Нимрэйд хотел не только жить, но и жить, не считая денег, а леди Янамари нынче – ценный и дефицитный товарец. Тут его можно даже понять.

«Боги, боги, ну хоть какой-то выход должен же быть!» – думала ролфийка. Пусть не для Грэйн, пусть для спутницы хотя бы… В конце концов, выход для эрны Кэдвен есть всегда, пока под рукой заряженный пистолет или заточенный скейн. Вспомнив про оружие, ролфи ухватилась за эту мысль, словно тонущий в стремнине – за нависшую над бурным потоком ветку, и, сжав руку Джойн, торопливо заговорила:

– Мы должны бежать! Он идет в пролив Арнлейг… кратчайший путь к конфедератам или… Надо бежать. Я поклялась, что доставлю тебя Вилдайру Эмрису или умру, пытаясь это сделать. Я поклялась, что ты будешь невредима. Но, Джойн… лучше уж объятия Морайг, чем…

Она спешила объяснить, убедить… пока у них не отобрали саму возможность что-то обсуждать и вообще говорить. За этим ведь дело не станет. Как знать, вдруг уже сейчас, вот прямо сию минуту, в их конуру вломятся матросы, и тогда будет поздно, поздно совсем!

Но решиться, рискнуть или нет, должна сама графиня. Неспособная ее защитить, эрна Кэдвен потеряла право решать, что им делать.

– Решай теперь ты. Мне все равно не жить, Джойн, я не нужна им больше, я поняла, он почти прямо мне сказал… Либо мы бежим, либо… попытай удачу одна. Ты для них – ценная добыча, может, тебе удастся как-то выскользнуть? А я отдам себя Морайг. Это лучшее, что мне остается здесь.

«Нет, эрна Кэдвен. Она сама придет к тебе!» – успела подумать Джона прежде, чем стала превращаться в само Море, и Его дух проник в нее.

Грэйн осеклась, осознав, что подвела… предала!.. не только доверившуюся ей спутницу. А Князь? А Конри? И… отец там, в Чертогах Оддэйна… боги, что думает теперь он? Хотела вернуть ему имя, а вместо того обесчестила!

– Я подвела Князя, Джойн, я не оправдала доверия. Я подвела Конри, и отца… и тебя подвела тоже. Клялась привезти и защитить и не смогла. Мне нет оправданий. Боги наверняка не примут меня, но… Проклятье, лучше б меня и впрямь повесили! Ты вернулась бы домой, и все стало бы как прежде…

«Ничего не будет как прежде. Никогда, эрна Кэдвен. Теперь – никогда», – подумала Джона.

А Грэйн вдруг словно бы осенило.

Но этот, подлый, этот предатель – он ведь предатель! Он ведь служил Конри и брал деньги Ролэнси! Он был нужен Ролэнси – и предал.

То, что шуриа принудил ролфийскую женщину… это неважно, это меркнет по сравнению с предательством. Переметнулся к тому, кто больше платит, а может быть – всегда служил двум господам? Словно паршивый пес, кусающий руку, что кормила его…

Нимрэйд – предатель. И если Грэйн больше не нужна Нимрэйду, то ведь и Нимрэйд не нужен больше Грэйн. И Ролэнси тоже. А значит…

«Боги! – поняла она наконец-то и задохнулась от внезапного и острого чувства. Пожалуй, это было счастье. – Он больше не нужен. Больше не неприкосновенен. Я же могу забрать его жизнь – и буду в своем праве перед богами и людьми! Пусть Морайг возьмет его – и меня в придачу, если на то будет ее воля!»

Никогда прежде Грэйн не доводилось испытывать подобного, но и не узнать она не могла. Это чувство… это ощущение…

Это же она. Свобода! Не по приказу, не по воле пославших ее, но следуя собственному решению. Нимрэйд предал ролфи. А эрна Кэдвен – она же ролфи и вправе судить предателя и клятвопреступника. Теперь – вправе.

Теперь – можно!

Что чувствует гончая сука, вдруг спущенная со сворки?

И кровь Грэйн запела в предвкушении мести, той, за которую никто на Ролэнси не осудит ее: ни Конри, ни сам Священный Князь. Ни Сэйвард эрн-Кэдвен.

Вот только… как? Как сделать это – и при том не погубить Джойн окончательно?

– Джойн!.. – ролфи наконец-то взглянула на спутницу – и осеклась, и отшатнулась, застыв в немом благоговении.

Потому что не шуриа была сейчас перед Грэйн, не графиня Алэйя и даже не эрна Янэмарэйн. Да полно – смертная ли женщина впилась когтями в плечи эрны Кэдвен? У людей не бывает таких волос, шевелящихся, извивающихся, словно змеи или водоросли, в человеческих глазах не плещется само бессмертное, вечно изменчивое, бесконечно юное и невообразимо древнее море, и горькая морская вода не течет по людским щекам, прокладывая блестящие дорожки, и не вскипают отрывистые слова на губах светящейся пеной. Так смотрит в земные глаза сама Морайг. Грэйн взглянула уже однажды в огненные очи богини, услышала ее обжигающие речи, почувствовала, как тело рвут раскаленные когти. И пусть божество сейчас было другим, но все же… Посвященная Локки не могла ошибиться. Морайг-Неверная, Могучая Морайг-Море овладела телом и духом Джойн и говорила ее устами.

– Он заставил… он заставил ее покориться против воли, принудил пойти против естества, – через силу прошептала Джойана. – Мог взять тело, но поганил ее душу. И за это… За это я… отберу у него все…

Не к Грэйн обращалась полукровка-шуриа, а к самому Морю, к его свободному духу. Пусть знает, что среди народа Шиларджи нашелся выродок. Пусть покарает святотатца.

Джона царапнула когтями по переборке и злобно прошипела в собственных мыслях:

«Ты слышиш-ш-шь меня, «Ус-с-скользающ-щ-щий»? Приш-ш-шел твой час мес-с-сти! И мой тож-ж-же!»

И корабль тоже услышал, застонав каждой своей доской, каждой заклепкой.

Но Джоне было все равно. Жилы ее наполнились горькой морской водой, соль проступила на коже, а кости стали кораллами, и в чреве поселились гады морские. Запела шуриа на языке китов и косаток, закричала птичьим базаром. Покрылась женщина плотным тюленьим мехом, и вместо ног у нее вырос дельфиний мощный хвост, а вместо рук – крылья альбатроса. Морем стала Джойана Алэйя, могучим и беспощадным, бушующим и спокойным, ласковым и коварным.

«О чем ты просишь, дочь Шиларджи?»

Голос Морайг – он тише безмолвия над водной гладью в штиль и одновременно грохочет всеми прибоями мира.

А может быть, это на самом деле был раскат грома?

«О мести и ярости. Он пытался сломать душу, он пошел против Жизни, он – не шуриа, он – враг!»

Наплевать на предательство по отношению к Конри и Ролэнси – шуриа в своем праве. И по закону войны они с Грэйн всего лишь пленницы. Но глумиться над духом женщины… За это положена кара! Немедленная и беспощадная.

«Ты слышишь меня, Хела-Море?! Он – враг!»

«Слышу».

Корпус «Ускользающего» содрогнулся от ударов волн. Там, наверху, началась буря, которой еще не видывали люди по оба берега Опасного моря, моря Кэринси.

Человеческое тело слишком хрупко, чтобы выдерживать присутствие стихии долго. Поэтому, когда дух покинул Джону, она сразу же распласталась на полу, точно выброшенная на берег медуза, безвольным студнем. И с горечью поняла, что шаманить не умеет и не может. Но, с другой стороны, дух Моря вряд ли нуждался в помощи столь ничтожного существа, как шуриа-полукровка.

Нич-ч-чего! Мы тоже кое-что умеем. Ничего-ничего!

Джона щекой прижалась к дереву, погладила шершавую поверхность. Почти с нежностью.

«Это твой шанс, «Ускользающий», воспользуйся им и отомсти человеку, терзавшему тебя столько времени. Это твой шанс уйти с честью, освободиться и уничтожить своего мучителя», – вкрадчиво напомнила она корвету.

И чуть не потеряла сознание от дикой звериной радости «Ускользающего», пронесшейся сквозь ее сердце, будто ураган. Ничуть не менее слабый, чем тот, который бушевал за бортом. Право же, теперь капитану Нимрэйду и его команде было чем занять себя, кроме удовлетворения плотских радостей с беззащитными пассажирками. Судя по тому, как швыряло Джону и Грэйн по их «будке», на всех палубах корвета творилось нечто невообразимое. Неведомо, как справлялись моряки, но женщины только и успевали, что цепляться за переборки и выть в голос, стараясь перекричать свой страх. Какая там морская болезнь! Джона потеряла счет времени и, казалось, перестала что-либо соображать.

Взбесившийся корвет бросало из стороны в сторону, где-то рядом за стенкой натужно скрежетал штуртрос, но шуриа могла бы поклясться, что корабль практически не слушался руля. «Ускользающий» не желал больше подчиняться смертному, да и вообще кому бы то ни было.

– Наверх! – заорала Грэйн и потащила шуриа к люку. – Все равно, кто там… и дверь заперта, но нужно наверх!

Корабль содрогался и трещал, но ролфи чудился в какофонии бури вовсе не страх корвета, но… какое-то дикое, свирепое предвкушение. Корабли – дети Морайг, так может быть…