Гроза над Польшей Максимушкин Андрей
Ноги сами несут товарища Петрову в подвал. Пора обедать. Институтская столовая представляет собой уютный зал с резными столиками, картинами на стенах и хрустальными светильниками под потолком. Подходишь к окошку, листаешь меню, делаешь заказ и садишься за понравившийся тебе столик. Полчаса, и тебе все принесут. Коммунизм в отдельно взятом НИИ.
В столовую Женечка спустилась одной из первых, большинство сотрудников еще работали, а многие предпочитали обедать во второй половине дня. Особенности организма, так у них выше работоспособность.
– Евгения Викторовна! – повернулась к входящей молодая девушка, коротавшая время за столиком в углу.
Женя приветственно махнула рукой и направилась к окошку заказов. Выбрав себе обед, подсела к столику подруги.
– Как успехи, Алена?
– На работе или? – улыбнулись в ответ.
– Конечно, на личном фронте. Свидание удалось?
– Спрашиваешь! С обеда и до позднего вечера гуляли по Ленинграду. Саша все время норовил свернуть к Неве и рассказывал о своих кораблях. Наивный! – однако мечтательное выражение лица Аленки говорило, что девушка была совсем не против послушать молодого моряка. Саша с азартом повествовал о конструктивных особенностях замершего на вечной стоянке «Кирова», чем от него отличаются новые крейсера и как изменились быт и служба моряков за последние лет тридцать.
– Он служит на Балтийском? – интересуется Женя.
– Нет, Атлантический, – грустно вздыхает Алена.
– Если все получится, его могут перевести на Северный. В Мурманске тоже есть филиал, – речь идет о подразделении института.
Вот еще одна сторона жизни ментатов. Личную жизнь приходится устраивать с оглядкой на институт. Всем причастным хорошо известно, что кадровая служба не только стаж начисляет, но и бдит за претендентами на руку и сердце своих сотрудников. Молодой моряк Саша и не подозревал, что знакомство и встречи с юной красавицей из небольшого городка на берегу Залива привлекли к нему внимание серьезных товарищей в штатском.
Нет, ничего страшного. Просто прошлое и настоящее лейтенанта Александра Терентьева было изучено, проверено, перепроверено и стало предметом обсуждения ответственных товарищей. И раз молодой человек беспрепятственно встретился с девушкой и провел с ней почти целый день, то это значило, что его сочли достойной кандидатурой, человеком, имеющим шанс связать свою судьбу с судьбой Алены Никифоровой. В противном случае, совершенно случайно возникли бы объективные трудности, мешающие встрече. Скорее всего, неожиданный вызов к начальству, валящиеся на голову задания, необходимость целыми днями лазить по заводу, работать в казарме со срочниками, готовить документы, сдавать зачеты и так далее, вплоть до того дня, когда новый эсминец отдаст швартовы и уйдет в поход до Плимута.
Ментаты знали обо всех аспектах работы кадровой службы и относились к этому делу с пониманием. Вмешательства в личную жизнь не было. Просто товарищи убирали с пути сотрудников недостойных претендентов. Алкоголик, асоциальный элемент, лодырь, грубый бесчувственный человек, домашний тиран не имели никаких шансов. Их просто ненавязчиво убирали в сторону, сметали как мусор. Во всем прочем людям не мешали найти свое счастье. Образование, социальный статус, происхождение не были помехой, куда важнее считались межличностный контакт, взаимопонимание, ответственность и порядочность.
Вскоре официант накрыл стол. Ментаты за обедом продолжили трепаться о личном. По глазам Алены любому было ясно, что девушка влюбилась. Что ж, с точки зрения Жени, подруге можно было только пожелать счастья. Впереди у молодых целый месяц для налаживания отношений. Может быть, что-нибудь да срастется. Глядя на светящиеся глаза Алены, Женя вспомнила саму себя в точно такой же ситуации. Уже восемь лет замужем. Сразу после института познакомилась с вихрастым пареньком Валерой Петровым, да так и вышла за него замуж. И ни разу потом не жалела. Пусть муж из простых рабочих, столяр, но человек хороший, с золотыми руками и большим сердцем.
– Женя, как думаешь, а это тяжело быть женой моряка?
– Не знаю, надо у мамы спросить.
– А все-таки? – не унималась Алена.
– Когда папа возвращался домой, у нас всегда был праздник. И мама его любила. Нет, они до сих пор друг друга любят. А вот дочкой военного моряка быть тяжело. Трудно понять, почему папы неделями нет дома, почему мама все время смотрит в сторону моря и тяжело вздыхает. Зато когда папа возвращался из похода, мама плакала от радости, и мы тоже.
Глава 4
Повстанцы Армии Крайовой ненадолго задержались у свалившегося им буквально на голову самолета. Быстро вразумить пленных, короткий обыск, пара доходчивых пинков и ударов под дых, чтобы не мнили о себе. Выгрузить из самолета драгоценную тушенку, сколько можно унести, – и в путь.
Шли напрямик через лес. Впереди, на расстоянии двухсот шагов, двигались двое дозорных, остальные вытянулись гуськом, стараясь шагать след в след. В середине колонны вели пленных. Каждому на плечи навьючили по мешку с трофеями. Партизанская предусмотрительность – и бесплатные носильщики, и таким образом уже показавшие свою строптивость русские быстрее устанут, не будут пытаться бежать. Двое повстанцев тащили импровизированные носилки с телом своего товарища. Труп старшего лейтенанта Иванченко поляки оставили в самолете, на просьбу похоронить человека главарь ответил отказом.
Примерно через полчаса перехода над кронами деревьев прошел вертолет. Партизаны, заслышав шум винтов, сбили пленников с ног и сами попадали на землю. Машина рубила винтами воздух над самыми верхушками деревьев, почти над головой. В этот момент Виктору Котлову больше всего хотелось, чтоб вертолет завис над лесом и сверху посыпались волкодавы из антипартизанского батальона ваффен-СС или натасканные на польских повстанцев егеря. А еще лучше, если бы это оказались советские десантники или парни из десантно-штурмовой бригады. Эти точно всех кого надо передавят, а пленных спасут.
Эсэсовцы же, по слухам, славились катастрофическим неумением освобождать заложников и пленных. Две последние операции в Кракау и Люблине закончились резней. Большая часть заложников погибла, из них половина от пуль эсэсовцев.
Мечты остались мечтами. Вертолет скрылся за деревьями, и шум винтов стих. Повстанцы подняли пленников и продолжили марш. Вскоре под ногами захлюпало. Тропка проходила по краю болота.
– Скоты, – просипел сквозь зубы Дима Комаров. – Куда нас ведут?
– Береги дыхание, – бросил в ответ Виктор Николаевич. – Если упадешь, пристрелят.
В действительности он не хотел привлекать к ним внимание конвоиров. Русский и польский похожи. Не выходила из головы и брошенная командиром отряда фраза на русском языке. Где он научился? Может, не поляк, а засланный диверсант? Прошедший подготовку в лагерях ЦРУ боевик? Хорошо, если так, с американцем можно договориться, они работают за деньги, а не за идею. Если не перевербовать, так договориться о выкупе. Намекнуть, что советский военный атташе приложит все силы и немалые средства, чтоб вытащить затерявшихся в лесах генерал-губернаторства соотечественников.
Через три-четыре километра дорога свернула налево. Начался подъем. Под ногами шуршали сухая листва и хвоя. Виктор Котлов уже ничего вокруг не видел и не слышал. Мешок за спиной налился свинцовой тяжестью. Края банок врезались в кожу, плечо затекло. Отвык от марш-бросков с полной выкладкой, да и годы не те. Держаться на качающейся корабельной палубе, белкой взлетать по трапу, это пожалуйста, а от пеших прогулок с мешком за спиной увольте.
Сколько они шли, Котлов не помнил. Наконец по колонне прозвучала команда: «Привал». Виктор Николаевич выронил мешок и рухнул на лесную подстилку как подкошенный. Его мутило, дыхание давно сбилось, изо рта вылетали только сдавленные хрипы.
– Загнали они тебя, адмирал, – рядом прозвучал смешок Алексея Черкасова.
– Еще километр, и я труп, – признался Ринат Халиуллин, вытирая со лба пот.
На штурмана было жалко смотреть. Глаза поблекли, темно-рыжие волосы намокли от пота. Плечи опустились. Ринат с тяжким вздохом опустился наземь и, заложив руки за голову, уставился в небо. Дмитрий Комаров выглядел куда лучше. Неизбежное преимущество молодости. Казалось, молодой офицер даже не утомился. Виктор Котлов запоздало вспомнил, что последние километры Комаров бережно поддерживал его и все порывался отнять мешок.
Партизаны интереса к пленникам не проявляли. Рассредоточились под деревьями, побросали свою ношу, в походе каждая минутка отдыха дорога. Двое молодых разошлись в стороны, поправляя на ходу оружие.
Немного отдышавшийся Виктор Котлов перевернулся набок, приподнялся на локте и, сорвав травинку, принялся ее жевать. Хорошо-то как! Вечереет. Жара спала. Пора думать о ночевке. Любопытно, партизаны прямо здесь собрались разворачивать бивуак? Нет, не похоже – никто за хворостом не идет, палатки не расставляют. Значит, главарь решил устроить еще одну пробежку по вечернему холодку.
Из-за кустов выскочил парень и подбежал к командиру. Они о чем-то пошушукались. Затем старший махнул рукой и первым взвалил на плечо вещевой мешок. Ох, придется подниматься. Подошедший к пленным лохматый, со спутанной бородой мужик подтвердил догадку, просто-напросто пихнув Диму Комарова стволом карабина.
После короткого отдыха подниматься и взваливать на плечи тяжеленный груз было еще хуже. Скоты! Виктор Николаевич уже не надеялся, что этот день когда-нибудь кончится. Остается только сдохнуть как загнанная лошадь.
Но все плохое когда-нибудь кончается. Завершился и этот переход. Через пару километров партизаны вышли к заброшенному лесному хутору. С первого взгляда видно, что здесь давно никто не живет. Огороды затянуло молодой лесной порослью. Некогда крепкий забор в полтора человеческих роста покосился. Дом и дворовые постройки пока стоят, добротные стены сдерживают удары неукротимого прибоя времени. А вот окна зияют черными дырами, стекла выбиты, ставни сняты. Покатая крыша поросла мхом и травой.
Как символ победы природы над человеком, сквозь дыру в настиле крыльца пробилось молодое деревце. Двор зарос травой и кустарником. Рядом с покосившимся сараем лежит уродливая груда железа. Кажется, раньше это был грузовичок.
Если со стороны хутор поражает своей безжизненностью, то, попав туда, понимаешь, что не так он мертв, как кажется. Явно партизаны не один раз останавливались здесь на ночлег. Пол в доме аккуратно подметен, в одном из сараев сооружен летний очаг, под навесами сухие дрова. Окна изнутри закрываются невидимыми снаружи ставнями.
Партизаны проникли на хутор через прикрытый разлапистой пышной рябиной пролом в заборе. Запертые на засовы ворота давно вросли в землю, дорога перед ними цветет некошеным разнотравьем.
Быт лесных жителей продуман до мелочей. Ничего лишнего у них нет, с собой только самое необходимое, но и этого при должном подходе и если руки не кривые вполне достаточно. Люди быстро превратили старый дом в пригодное для ночлега место. Разожгли очаг в сарае. Двое молодых сбегали в овраг за росчистью к роднику за водой. Вскоре с улицы потянуло непередаваемым, сводящим с ума ароматом каши с тушенкой.
– Вот и пригодилась наша конина, – хмыкнул Комаров.
– Это для Рината варят, – подначил Черкасов, – он у нас татарин, конину любит.
– Лишь бы мясо было, – вздохнул штурман. – И за угол зайти не мешает.
Пленные находились в одной из комнат с намертво заколоченными окнами. Было у Котлова такое ощущение, что они не первые заключенные в этой импровизированной камере.
– Накормят, – пробурчал вице-адмирал. – Вы лучше совет дайте.
– Как бежать? – уточнил Черкасов. – Рано еще. Даже если выберемся из дома, и секреты нас не заметят, далеко не убежим. Ляхи, чую, здесь каждую тропинку знают, все бугорки сосчитаны и деревья помечены.
– Не казаком ли ты будешь? – повернулся к Черкасову Дима Комаров.
– Херсонский я, с Новороссии, – кивнул летчик.
– Так вот почему поляков не любишь.
– А что их любить? Чай, не красны девицы, чтоб на Купал миловаться.
Штурман поднялся на ноги и заколотил кулаком по двери.
– Эй, вертухай, веди до параши!
– Может, тебе еще Глашу привести? – хохотнули за дверью.
– Открывай или я тебе сейчас под дверью наложу.
Угроза возымела действие. За дверью затопали, прозвучала пара неразборчивых фраз. Проскрежетали запоры, и на пороге возник молодой поляк с плохими зубами, Виктор Котлов называл его про себя Зимородком. Зимородок повел стволом штурмгевера, поднял один палец и кивнул подбородком в сторону выхода. Все просто и понятно – в сортир по одному.
– Русский язык они понимают, – Виктор Котлов многозначительно поднял глаза к потолку и пригладил волосы на затылке.
– Откуда? – подал голос из своего угла Комаров. – Послевоенное поколение, знание языков, кроме польского и немецкого, им не положено. Даже если сослаться на схожесть славянского произношения, слишком шустро они соображают. Слышали, как быстро парашу с Глашей срифмовали?
– Так двое-то нас и понимают, – вставил Черкасов, – остальные с пятого на десятое.
– Шустрый ты. Как узнал?
– А что здесь думать, товарищи офицеры, глядеть надобно.
Дальнейшему разговору помешала отворившаяся дверь. В комнату вошел коренастый, широкоплечий, бритый налысо, щеголяющий длинной темно-русой бородой партизан. Колоритная личность зыркнула на пленников недобрым взглядом:
– Проше до дыбы, пан адмирал.
– А в лоб? – поинтересовался Алексей.
Виктор Котлов решил не провоцировать драку, поднялся на ноги и, разведя руки в стороны, шагнул к порогу. Здоровяк посторонился, пропуская вице-адмирала, и аккуратно закрыл дверь на железный засов. Два шага по коридору, и Котлова ввели в горницу. Комната уже успела приобрести обжитый вид. Окна закрыты остекленными рамами, на лавках лежат одеяла и солдатские скатки.
Сидевший за столом командир вежливо приподнялся с лавки при виде Виктора Котлова и сделал приглашающий жест. Пришлось подчиниться, кроме главаря, в горнице находились еще трое человек, включая лысого конвоира.
– Будем знакомы. Капитан Армии Крайовой Юрген Ост, – говорил поляк на чистом русском.
– Вице-адмирал советского флота Виктор Котлов, – смысла запираться не было, если поляки еще не отняли документы, то могут это сделать в любую минуту.
– Как человек культурный, обязан поблагодарить вас за прекрасные консервы. Уверяю, они спасут не одну человеческую жизнь.
– Пожалуйста, в самолете еще много осталось, – пробурчал Котлов.
Запущенный как бы невзначай пробный шар: если у повстанцев так плохо с продовольствием, то, может, они задержатся на хуторе на три-четыре денька? Пока не перетаскают груз по лесным схронам или пока не напорются на немецких ягеров. Второе предпочтительнее.
– Сожалею, но самолет и его груз достались немцам. Видели вертушку?
– Армия Крайова, сколько вы деретесь, сколько сопротивляетесь… – задумчиво протянул адмирал. – Хоть кто-нибудь из первоначального состава остался? Вас уже раз десять уничтожили, а до сих пор деретесь.
– Деремся. Пока жив хоть один поляк, Армия Крайова жива.
– При рейхсканцлере Кохе в генерал-губернаторстве было спокойно.
– Польша. Эта земля называется Польшей, запомните, адмирал, если хотите дожить до отмеренного вам Богом срока, – говорил Ост спокойно, тихим усталым голосом.
За спиной клацнул затвор. Виктор Николаевич медленно повернулся, его взгляд остановился на черном дуле короткого полицейского автомата. Державший оружие поляк злобно пролаял что-то страшно ругательное – Котлов понял только отдельные слова – и поднял оружие, наводя его прямо в лицо пленнику.
Остальные двое никак не реагировали. Лысый бородач лежал на лавке, а второй чистил отнятый сегодня днем у Котлова «парабеллум».
– Збышко, охолонись! – прозвучал резкий окрик капитана Оста. – Я же говорил, не стоит упоминать черта к ночи и немецкое название нашей земли, – добавил Юрген спокойным тоном.
– Сколько лет действует ваш отряд? И сколько он еще проживет? – сдаваться Котлов не собирался, а вот поиграть с противником в психологию, это пожалуйста.
– Пока Польша не освободится.
– Осенью тридцать девятого Польша капитулировала…
Виктор Котлов неожиданно вспомнил, что трубку и табак у него не отобрали. Он полез в карман.
Интересно, как этот самопровозглашенный капитан отреагирует? В том, что звание Ост получил от такого же главаря партизанского отряда, Котлов не сомневался.
– Курите трубку? – с этими словами Юрген извлек из внутреннего кармана серебряный портсигар с одноглавым орлом на крышке.
– Люблю хороший табачок, – кивнул Виктор Николаевич, хитровато прищурившись. – Угощайтесь.
– Нет, благодарю, я лучше свои.
В коридоре опять зашумели, послышались шаги, и в горницу вошел Зимородок. На этот раз повстанец был без оружия, но зато нес котелок. Комната враз наполнилась ароматами конской тушенки. Виктор Николаевич вспомнил, что давно ничего не ел. Самое время приобщиться к партизанской трапезе. Помнится, в далеком детстве батька говорил, что к совместному обеду следует относиться серьезно. Когда люди за столом собрались, меж ними незримо бог присутствует. Поповская пропаганда, конечно, но вдруг у поляков прокатит?
Котелок поставили на досочку. На столе, как по мановению волшебной палочки, появились миски, ложки, краюха хлеба, головка чеснока. Партизаны пересели к столу.
– Угощайтесь, – командир пододвинул к Котлову полную, с горкой, миску дымящейся пшенки с тушенкой.
– Благодарствую. Надеюсь, моих товарищей тоже накормят?
– Не беспокойтесь, мы не немцы, – ухмыльнулся Юрген.
Судя по отдельным словечкам, человек подчеркивал свое интеллигентское происхождение и полученное в молодости образование. Виктор Котлов приглядывался к капитану, не решаясь перейти к главному. Юрген Ост тоже не спешил начинать допрос.
Наконец, когда каша была доедена, горячий травяной чай выпит, Виктор Николаевич набил трубку и повернулся к повстанцу:
– Хорошее знание языка. Я не думал, что встречу в лесу человека, для которого русский как родной.
– В школе заставляли учить, – буркнул Ост.
После сытного ужина его тоже потянуло курить. Котлов заметил на папиросах тисненую метку фабрики «Ява». Еще один вопрос: откуда в польских лесах советские папиросы? Хотя это как раз и не вопрос. Вице-адмирал слышал, что в свое время благодаря стараниям не переносившего на дух табачный дым Гитлера немецкая табачная промышленность почила в бозе. В тридцатых-сороковых немцы набивали в сигареты чуть ли не пропитанную никотином бумагу. С тех пор ситуация изменилась к лучшему, но все равно – немцы предпочитали импортное курево.
– Соотечественник? – Котлов приподнял правую бровь.
– С точки зрения большевиков, да. Мы считаем, что нет. Я вырос в Ковно. Учился в университете, затем уехал на родину предков.
– Многое становится понятным. Только поляк скажет Ковно, а не Каунас.
– Только русский большевик назовет поляка соотечественником, – не остался в долгу капитан Ост.
Фамилия у него, конечно, не настоящая. Партизанская кличка. Ост – восток, восточный, человек с востока. На фанатика капитан не похож. Командир хороший, дисциплину в отряде держит, люди с голоду не пухнут, все обмундированы, оружие приличное, явно с немецкого склада.
– Немецкий учили в школе или уже здесь?
– После школы. Я попал в английский класс.
– Командир у нас грамотный, – добродушно пробасил сидящий рядом с Котловым ярко-рыжий веснушчатый партизан. – Не смотри, что с Виленщины, дело знает туго. Ученый.
– Марко, тебя не спрашивают, – Юрген Ост метнул на рыжего многозначительный взгляд из-под бровей.
– Что думаете дальше делать? – полюбопытствовал Виктор Котлов.
Пришло время нужных вопросов. Простые солдаты вышли из комнаты, прикрыв за собой дверь. Остался только лысый бородатый здоровяк. Он переместился к двери и как бы невзначай принялся чистить ногти егерским тесаком. Охрана. Вполне благоразумно со стороны повстанцев. Виктор Николаевич еще раз восхитился, как все у капитана Оста организовано.
– А я вот тоже думаю, что мне дальше с вами делать? – ласковым, задумчивым таким голосом протянул Ост.
В разговоре возникла пауза. Виктор Котлов глядел на капитана, размышляя, как бы ненавязчиво намекнуть на возможность получить выкуп. Главное – заставить поляка выйти на связь, засветиться, а там уже жизнь покажет. Или соотечественники Котлова действительно пойдут на торг, или повстанцев обложат эсэсовцы. Закономерный, в общем-то, финал для «лесных братьев».
Если вице-адмирал и испытывал сочувствие к повстанцам, так только в глубине души. Все романтичные сопли, трескучие фразы о борцах за независимость, несгибаемых ветеранах подполья, героических героях героической Армии Крайовой вылетели из головы в тот самый миг, когда на полянку перед самолетом внесли тело старшего лейтенанта Иванченко. Остались только холодный трезвый расчет и горячее желание вырваться из этой передряги. Вырваться самому и вытянуть своих ребят.
– Свалились с неба, на вынужденную. Моего хлопца погубили, – размышлял Ост.
– Это твои бандюки убили нашего человека, – Котлов подался вперед, нехорошо прищурившись.
– Нечего было за пукалку хвататься. Поднял бы руки, сидел бы спокойно рядом с нами.
– А немцы уже знают, что мы у партизан…
– Я думаю. Обменять тебя на консервы и патроны по весу?
– Продешевишь. Запрашивай больше, и не у немцев, а у наших. Связь с городом есть? Почту найдешь? Рация? Я скажу, на какой волне связаться со штабом Атлантического флота.
– Добрый ты, адмирал. Или на что-то надеешься?
– Это не моя война. Как в Польшу попал, так и выбраться хочу. Я не поляк и не немец.
– А не боишься, что ваши же тебя потом подозревать будут? Карьера испорчена, к ответственной работе не допустят. Вдруг что мне рассказал, а я еще кому передал? Кто проверит?
– А что я могу рассказать из того, что ты и так не знаешь? О последней аварии на линейном крейсере «Сталинград»? Штурманы кривую прокладку дали. Сел корабль на камни в виду Антверпена. Так об этом весь мир знает. Позывные, коды, спецсигналы? Так они регулярно меняются. Секретчики сегодня не спят, все перепроверяют, что я мог знать и не мог знать. Аврал. Внеочередная, полная смена кодов. Так что такого ты можешь у меня выведать?
Виктор Котлов кривил душой. Сам прекрасно понимал, что после возвращения придется исписать горы бумаг в пяти экземплярах, комитетчики душу вымотают, заставят все по секундам расписывать, да еще перекрестный допрос устроят, чтоб быть уверенными – ничего не забыл. Это жизнь. У мужиков своя работа. Пусть моряки их недолюбливают, но обойтись без комитетчиков не могут.
Может быть, лет двадцать назад Виктор Котлов и задумался бы над словами капитана Оста, но за последнее время в Союзе многое изменилось. На карьере детей казус с попаданием вице-адмирала к польским повстанцам не отразится. Самое худшее – старшему лейтенанту Комарову придержат очередное звание. Ничего. Полгода под контролем проходит, и все. Пятна на карьере не останется.
Вернувшись в комнату к другим пленным и поразмышляв о прошедшем разговоре, Виктор Котлов понял, что капитан Ост не так прост, как хочет казаться. Умен. Прошлое у него темное. Не каждый советский гражданин вдруг вспоминает о своих корнях, эмигрирует или удачно бежит через границу и вступает в партизанский отряд. И уж тем более, поднимается до партизанского капитана, командира отдельного отряда. Не прост Юрген Ост, ой как не прост.
Глава 5
Ближе к ужину 5-ю роту сорвали с рытья траншей вокруг лагеря и построили на плацу перед штабной палаткой.
– Парни, есть дело, – гауптман Хорст Шеренберг поправил кобуру на ремне и, заложив руки за пояс, выпятил нижнюю челюсть.
Люди построились, как были: почти все голые по пояс, с закатанными до колен штанами, перемазанные черноземом и глиной. Многие стояли с лопатами в руках. Капитан на такое нарушение устава и внимания не обратил, сам был без куртки, в одной расстегнутой на груди рубашке.
Убедившись, что все на месте, отставших и потерявшихся нет, Хорст Шеренберг перешел к делу. В зоне ответственности батальона потерялся русский самолет. Небольшой транспортник. Скорее всего, совершил вынужденную посадку или разбился. Самолет надо найти, и как можно быстрее, пока русские не познакомились с местным гостеприимством. Выезд через двадцать минут. С собой личное оружие, сухой паек на двое суток. Отделения истребителей танков и огневой поддержки остаются в лагере. Едут только три мотопехотных взвода.
– Не хватало еще штатских вытаскивать, – довольно громко проворчал Отто Форст.
К несчастью, фраза долетела до ушей капитана.
– Отставить «разойтись»! Повторяю для тупых и свеклоголовых: на борту самолета русские военные моряки. Большой чин с Атлантического флота. Его надо срочно найти живым или мертвым и передать русским. Лучше живым. Нашей стране не нужны осложнения с восточным соседом, самым верным, ненавистным и опасным союзником. Еще раз! Русских надо найти. Из-под земли выкопать, но в Берлин доставить. Люфтваффе уже начали прочесывать район с вертолетов. Если что обнаружат, передадут нам по второму каналу. Рации всем держать постоянно включенными, поддерживать связь между взводами и отдельными группами. Все. Разойтись!
Рудольф Киршбаум был только рад свалившемуся на них развлечению. Прочесывание местности однозначно лучше попыток изобразить из себя землеройную машину. За полдня тяжелой работы солдат порядком устал.
Опыт великое дело – новичков в роте не было, все делалось быстро. Через четверть часа три взвода построились по отделениям перед своими машинами. Моторы грузовиков прогреты. Водители стоят рядом с кабинами.
– По машинам! – командует гауптман Шеренберг.
Через десять километров третий взвод свернул на грунтовку. Тенты с машин были сняты, поэтому Рудольф хорошо видел все происходящее вокруг. Еще пять-шесть километров, и колонна перевалила через подъем. Здесь, на гребне, от шоссе отходила еще одна грунтовка. Настал черед 2-го взвода трястись по ухабам и глотать пыль.
Рудольф крепче вцепился рукой в борт машины. Тяжелый грузовик пролетал выбоины на скорости. Трясло людей нещадно. Да еще палящее солнце и проклятая пыль. Лица и полевая форма бойцов быстро покрылись серым, въедающимся в поры слоем. В носоглотке пересохло и першило. Во рту стоял сухой земляной привкус пыли.
– Взводный дурак, – безапелляционно заявил Отто Форст. – Подвеску растрясет. Завтра полдня будем «блитц» домкратить и болты подтягивать.
– А ребята сейчас миски готовят, – протянул Рудольф. – Дирк кашу помешивает, компот варит, дневальные в столовой столы протирают, а нам опять сухпай жрать.
– А перекусить не мешает, – заметил Клаус Зидер.
Слова прозвучали на удивление к месту и разумно, что для Зидера большая редкость. В животе у Рудольфа заурчало. Взвод сегодня почти весь день махал лопатами и таскал бревна, а тяжелая работа, как известно, способствует пробуждению хорошего аппетита.
– Вертолет! – крикнул кто-то из бойцов.
Рудольф поднял голову. Да, над краем леса кружит винтокрылый «либелле». Небольшой связной и патрульный вертолетик. Уже легче. С летающим глазом поиск пойдет успешнее. Не придется ломиться напрямик через бурелом и болота. Есть надежда, что вертолетчики обнаружат самолет.
На опушке леса колонна остановилась. Бойцы с гомоном и радостными возгласами попрыгали на землю. Самые хитрые сразу же повалились в тенек под деревьями. Рудольфу лежать не хотелось. За то время, когда машина тряслась по грунтовке, задница одеревенела. Лучше пройтись по краю леса. А вдруг ягоды попадутся?
Нет. Отдохнуть солдатам не дали. Лейтенант разделил людей и выдал сектора патрулирования. Одно отделение садится в грузовик и движется вдоль кромки леса. Другое едет в противоположную сторону, через три километра должна быть старая просека. Проехать по ней, сколько можно, а дальше пешком. Все остальные растягиваются цепью и идут через лес. Троих солдат взводный оставил охранять транспорт.
Рудольфу пока повезло, просека досталась отделению унтер-фельдфебеля Тохольте. Машины у них хорошие, есть надежда, что просека не так заросла, как кажется сверху, и по ней можно проехать.
– Отделение, стройся! – в голосе Хорста Тохольте звучат довольные нотки. Похоже, он уже придумал, как выполнить задачу и ребят не гонять больше необходимого.
Унтер-фельдфебель прошелся перед бойцами, проверил снаряжение, лично посмотрел, не забыл ли Клаус Зибер поставить переводчик огня штурмгевера на блокировку. Бывала у солдата такая беда, не все у него чашки в шкафу. Пару раз забывал про предохранитель. Хорошо, ни разу спуск не зацепил.
– Поехали, – проворчал Отто Форст, – не будем тянуть.
– Не спеши, солдат, – рыкнул на него Киршбаум.
Это в увольнении они друзья. На службе Киршбаум ефрейтор, а Форст старший солдат. Разница есть.
Хорст Тохольте бросил на ребят недовольный взгляд и полез в кабину. Порядок должен быть. Приказ надо выполнять. Парням оставалось только вернуться в кузов. Машина вырулила из леса и двинулась вдоль опушки. Вскоре некошеный, заросший сорной травой луг по левую руку кончился, дальше пошло картофельное поле. Между полем и лесом бежала дорога. Извилистая, укатанная телегами и утоптанная ногами. Машины здесь проезжали не каждый год.
– Жильем пахнет, – Отто кивнул в сторону поля.
Намек понятен, рядом должно быть крестьянское хозяйство. Хорст не говорил, что рядом есть деревня, значит, поле принадлежит крестьянину-одиночке. В генерал-губернаторство переселилось много таких хозяев. Землю выделяли всем желающим, даже подъемные давали, и льготный беспроцентный кредит. Кто из переселенцев брал себе дом в деревне, а кто строил отдельный фольварк, крепкое хозяйство, за надежным забором, покупал трактор и грузовичок. Зерновыми культурами бауэры не увлекались, рожь и пшеницу сажали только чтоб было что себе на хлеб смолоть. Предпочитали сажать картошку, свеклу, овощи, растили лен. Лет десять назад пришла мода на кукурузу. Многие бауэры держали стада коров, а также коз, свиней, разводили птицу.
– А вдруг проедем мимо фольварка? – продолжал Отто. – Попросить парного молочка…
– Мороженое здесь не делают, – хмыкнул Рудольф, вспоминая вчерашнюю прогулку по Модлину.
– Парное, только отстоявшееся, с тоненькой такой пленочкой сливок, – простонал Иоганн Миде.
– Ребята, хватит. У меня кишки натуральное факельное шествие проводят, – жалобно протянул Рудольф.
Разговоры о молоке только лишний раз напоминали, что ужин в ближайшее время не намечается. К счастью, машина проскочила мимо картофельного поля, миновала разросшийся на опушке шиповник, прошла вдоль посадок свеклы и остановилась рядом с оградой крестьянской усадьбы.
Бауэр нашел неплохое место, где дом ставить. С трех сторон лес. Чистый сосновый бор. Возвышенность. В паводок не заливает. Хозяйство у него крепкое – сразу видно. Из-за высокого, опоясывающего возвышенность забора доносится мычание коров, блеянье коз. Пахнет навозом и молоком.
В кишках у Рудольфа вновь забурлило. Может, крестьянин угостит доблестных защитников рейха? Или продаст немного молока и свежего горячего ржаного хлеба? Пахнет же. Одуряющий аромат свежего каравая. Стакан молока и ломоть ржаного с маслом. Воспоминания далекого детства.
Машина останавливается у ворот фольварка. Люди уже находятся в предвкушении радушного приема. Однако Хорст Тохольте всего одной фразой заставляет солдат подтянуться и не расслабляться:
– Оружие на изготовку, ослы безголовые.
Унтер-фельдфебель стучит кулаком в калитку. Из-за забора слышится лай собаки. Кто-то говорит дребезжащим ворчливым голосом:
– Увага! Злы пес![5]
– Открывай! Я солдат вермахта, дубина ты лесная! – ругается Хорст Тохольте.
Рудольф понял, что хозяйство принадлежит не немцу, а поляку. Даже странно – он никогда бы не подумал, что поляки тоже умеют с земли жить и работать. По телевизору говорят, что этот народ патологически ленив, склонен к пьянству и подлости. Удивительно! Хозяйство-то крепкое. Сразу видно. И поля ухоженные.
Наконец, калитка отворяется и появляется хозяин. Высокий, под два метра, жилистый широкоплечий мужик с вытянутым лошадиным лицом.
– Куда тебя несет? – рычит крестьянин по-немецки и невольно осекается, увидев направленные на него штурмовые винтовки.
– Сегодня кто-нибудь мимо дома проходил? Видел чужих?
– Не наших – нет. Торговец пан Каштынский заходил, каталог с семенами показывал. Полиция проезжала, в лес пошли триппер собирать.
– Чего?! – гаркнул Тотольхе. – Какой еще триппер? Какая полиция?
– Наша полиция, – пояснил поляк. – С бабами в лес поехали. А больше никого не видел.
– Так бы и сказал, – лицо унтер-фельдфебеля расплылось в улыбке.
Ребята за его спиной еле сдерживались, чтоб не заржать. Хорошо мужик пошутил. Выглядит недалеким деревенским увальнем, а соображалка на месте, не дурак.
– Собаку привяжи. Посторонние в доме есть? – ефрейтор Киршбаум берет инициативу на себя.
Поляк молча кивает, отступает назад и коротким жестом показывает: «Проходите».
– Вальтер, Клаус, остаетесь у машины, – командует унтер-фельдфебель. – Руди, ты первый. Остальные следом. Без команды не стрелять.
Двор фольварка подкреплял первое впечатление. Роскоши не видно, но и нищеты нет. Крепкое крестьянское хозяйство. Дом старый, заметны следы ремонта, желтеют доски крыльца, еще не успели потемнеть от времени. Двор чистый. На цепи у дровяного сарая сидит крупная лохматая овчарка.
Пока хозяин разговаривал с непрошеными гостями, к воротам подтянулись его сыновья. Двое стоят за спиной отца, крепкие молодые ребята с натруженными мозолистыми руками. Третий расположился в тени на веранде. При виде солдат парень быстро опустил и прислонил к стенке карабин.
– Не бойся, мы не бандиты, – Хорст Тохольте дал людям знак опустить оружие.
Рудольф не понял почему, но что-то командира успокоило. Стоило Хорсту шагнуть во двор, и он сразу же расслабился.
– Хорошее у тебя хозяйство. Как ты без трактора управляешься?
– Трактор больших денег стоит, и соляр жрет, как свинья помои, – пробурчал хозяин.
– Не окупается?
– Денег нет. Налоги заплати. Семена покупай, дрова, уголь покупай. Младшим в школу ходить надо. Деньги плати. Одежду, инструмент обновлять требуется. Куда там трактор?
– Уходим, ребята, – махнул рукой унтер-фельдфебель и повернулся к крестьянину: – Молока и свежего хлеба продашь?
– Продам. Одну марку с тебя, – поляк постарался улыбнуться, получилось у него плохо.
Зато один из сыновей негромко что-то спросил по-польски, получил утвердительный ответ и побежал к дому. Вскоре он вернулся с пятилитровой стеклянной банкой молока и парой больших караваев с румяной корочкой.
– Спасибо, – улыбнулся Хорст и отсчитал деньги.
Перекусили солдаты в полукилометре от крестьянского дома, как раз перед просекой.
Хлеб оказался вкусным, только что из печи. Настоящий деревенский хлеб, в булочных такого не бывает. Хотя Вальтер Горбрандт сказал, что в Тильзите есть одна лавочка на окраине, куда после обеда всегда привозят такой же деревенский хлеб.
– Что ж ты раньше не говорил, свин болотный? – возмутился Рудольф.
– Тихо всем! – пресек разговоры Хорст. – Быстрее собираемся и выступаем. Ефрейтор Киршбаум и солдат Горбрандт идут пешком, разведывают дорогу. Машина едет следом. Держать дистанцию пятьдесят метров. Это к тебе относится, – унтер-фельдфебель повернулся к водителю.
Просека заросла. Первый километр с правой стороны вырубки еще шла узкая тележная дорожка. По ней иногда ездили, земля твердая, трава вытоптана. Она кончилась у лесной поляны. Крестьянин здесь заготавливал сено. Дальше по просеке тянулась узкая тропка.
Пешему дозору пришлось сбавить ход, постоянно оглядываться на «блитц» и показывать водителю, как лучше проехать. Еще через полкилометра отделение уперлось в лежащее поперек просеки дерево. Объехать никак не получалось, с одной стороны лес, с другой глубокая, заросшая ряской и тиной лужа. Настоящая болотина. Пришлось бойцам взяться за топоры и пилы. Через сто метров возник еще один завал.
Отделение упрямо пробивалось вперед по старой просеке. Рудольф уже пару раз собирался аккуратно посоветовать Хорсту оставить машину и дальше идти пешком. Все равно скоро придется возвращаться или вставать на ночлег. Солнце опускается к горизонту. А пробиваться по этой чертовой дороге ночью удовольствие на любителя.
Перед очередным завалом Рудольф уже окончательно собрался подойти к командиру отделения, но не успел. В кабине грузовика запиликала рация. Что там говорили Хорсту Тохольте, ребята не слышали, унтер-фельдфебель закрыл дверцу. Судя по его серьезному лицу, речь шла о задании.
– Что там? Нас заворачивают? Русских нашли? – ребята налетели на командира, стоило ему спрыгнуть с подножки.
Читать бесплатно другие книги:
