Война закончена. Но не для меня Дышев Андрей

ГЛАВА 15

Я уже говорил, что бойцы спецназа – что-то вроде подопытных собак академика Павлова, надрюченные на какие-то внешние раздражители. Для нас таким безусловным раздражителем были звуки стрельбы. Из миллионов известных на земле звуков этот звук для нас был самым ярким раздражителем. На него мы реагировали: а) в любое время суток; б) в любом состоянии; в) немедленно; г) единообразно.

Едва стрельба донеслась до нас, мы присели на одно колено и повернули головы в сторону пологой горы, изрезанной оврагами и эрозиями, по которым весной стекают ручьи. Нервный разговор с Фроловым мы сразу забыли напрочь. Никто из нас не отреагировал на настойчивые повторные звонки. Не было ничего важнее и интереснее стрельбы.

Стреляли не по нам – это мы поняли сразу. То, что стреляют по тебе, определяешь по взбитым фонтанчикам пыли вокруг, либо по специфическому свисту, либо по визгу рикошета. Можно определить еще и по боли и пятнам крови на своем теле, но это не лучший способ.

Через мгновение мы уже лежали ничком на земле, завороженно глядя на склон горы, вниз по которому, поднимая за собой пыль, стремительно несся человек в песочном костюме. Он петлял как заяц, меняя направления, спотыкался, катился кубарем, снова вскакивал и продолжал бежать. На сглаженной вершине горы во весь рост стояли двое и били длинными очередями из пулемета по беглецу.

Самое интересное, что беглец мчался в нашу сторону, тем самым постепенно переводя пулеметный огонь на нас. Нас пока еще никто не мог видеть, мы заняли хорошие позиции, откуда весь этот мини-театр боевых действий был как на ладони. Я ждал, чтобы ситуация хотя бы чуть-чуть прояснилась. По большому счету нам не было никакого дела до двух дерущихся между собой сторон. У нас была своя задача, за выполнение которой отвечали и честью, и головой. Но в то же время мы оставались мужчинами, которым не чуждо все земное, в том числе готовность помочь своему ближнему, помочь слабому, защитить того, кто нуждался в помощи. Конечно, проявление этих качеств во время выполнения спецзадания иногда ставило нас на грань полного провала, мы много раз получали по шапке от командования за подобную инициативу. Но разве можно не отреагировать, если рядом с нами творится явное беззаконие или даже банальное хулиганство? Мужики мы или кто? Вот самый свежий пример: весной мы брали террориста Ильхана вместе с его головорезами. ФСБ выслеживало его несколько лет. Всю операцию продумали до мелочей. Нам просто мозги вынесли инструктажами – очень боялись его спугнуть. Руководство решило брать бандита на выходе из супермаркета, куда тот зарулил вместе со своими боевиками за халяльной бараниной. Смоле и Удалому, переодетым в грузчиков, поручили крутиться неподалеку от бандитов в торговом зале, контролировать ситуацию. Все сначала шло как надо. Ильхан шел между стеллажей, выбирая товар, за ним с тележкой следовал телохранитель. И надо же такому случиться – главарь задел плечом девушку, которой не посчастливилось оказаться рядом. Девушка сделала вполне резонное замечание: «Молодой человек, аккуратнее можно?» Как кавказцы реагируют на подобные реплики – всем давно известно. Ильхан молча развернулся и влепил девушке пощечину, от которой несчастная рухнула на пол. Смола, который в двух шагах от них выставлял на полки товар, сдержать себя не смог, хотя, по его заверениям, предпринимал титанические усилия. Бросив коробки с чаем на пол, он подошел к Ильхану и мощным ударом в челюсть кинул его на пол.

Руководители, которые следили за операцией по мониторам, вмиг поседели. Все были уверены, что операция провалена, причем с позорным треском, с лишением званий, регалий и прочих заслуг перед Родиной. Они были почти правы – начнись в торговом зале стрельба, полегло бы множество ни в чем не повинных людей. И пролилось бы море крови, если бы не стремительная и безупречная реакция наших ребят. Телохранитель, разумеется, тотчас достал пистолет, но Смола опередил его и точным выстрелом вышиб мозги. Ильхан к этому мгновению успел подняться на ноги и вытащить свою пушку. Он непременно уложил бы Смолу, а вслед за ним еще кучу народа, если бы Удалой не прыгнул на стоящий рядом стеллаж с крупами и сахаром. Под его тяжестью трехметровый стеллаж повалился на террориста, завалив его, словно оползень, сыпучими продуктами. Еще двух боевиков я обезвредил на выходе из супермаркета. Ильхана откопали и благополучно судили. Смоле одновременно, в один день, дали награду и объявили выговор.

Это я к чему? К тому, что не по нашим правилам не вмешиваться в происходящее рядом насилие. Нам бывает трудно сходу определить, чью сторону занять, но вмешаться в разборки всегда считаем за честь.

Бойцы поглядывали на меня, мол, не пора ли заявить о себе ударной огневой атакой? Я следил за происходящим в прицел. С гребня огонь вели два типичных моджахеда – бородатые дядьки в полосатых чалмах, крест-накрест перетянутые пулеметными лентами. Один из них стрелял с бедра из «калаша», а второй, чуть откинувшись назад, поливал длинными очередями из пулемета. Человек, который от них удирал, закладывал крутые виражи уже из последних сил. Его ноги увязали в сухом плывущем песке, колени сгибались, а пули ложились все ближе. Я не мог отчетливо рассмотреть его лицо, но не было сомнений в том, что на нем американское обмундирование. Точнее, его базовая часть – штаны и куртка. Ни каски, ни броника, ни раскладки, не говоря уже об оружии.

Долго думать над тем, за кого заступиться, я не стал. Выбор был очевиден. Во-первых, априори мы всегда сочувствуем солдатам – своим коллегам по оружию, какую бы страну они ни представляли. А во-вторых, когда двое с оружием расстреливают одного безоружного – это уже не честный поединок, а тупое мочилово. Такие приемы мы с детства не переносим. Потому мои бойцы как само собой разумеющееся восприняли мой негромкий и спокойный приказ:

– По духам, одиночными, огонь…

Мы дали залп. Смола и Остап сразу же кинулись перебежками вперед, заняли новые позиции. Духи рухнули как подкошенные. Но вряд ли мы так удачно положили обоих первыми выстрелами. Расстояние до них – почти километр, на такой дистанции даже снайперский выстрел Удалого имеет немного шансов. Я не ошибся – духи всего лишь залегли, затаились и через мгновение открыли ответный огонь – на этот раз уже по нам. Пулемет мощно взрыхлил землю рядом со мной, обжег лицо осколками камней. Я перекатился в сторону, распластался на дне неглубокой промоины. Удалой бил редкими, выверенными ударами, но оба ствола на горе строчили не замолкая.

Я потерял из виду беглеца. Возможно, его все-таки настигла пуля и он лежал сейчас у основания горы, в низине, в мертвой зоне, недоступной нашему зрению. Смола, прилично рискуя, поднялся на ноги и, согнувшись в три погибели, рванул вперед, петляя между фонтанчиков пыли. Пулеметчик прицельно бил по нему. Мы с Остапом перенесли огонь на пулеметчика, стараясь усмирить его пыл. Конечно, бородатые сейчас находились на более выгодной позиции, чем мы: кто выше, тот сильней.

Удалой сменил позицию, перебравшись ближе к Смоле. Остап перекатывался по земле после каждого выстрела, не давая духам взять себя на мушку. Парни сейчас работали с каким-то особенным азартом и профессионализмом. Я бы сказал – с наслаждением. Так бывает после длительного перерыва в боевой работе. В последний раз мы ползали под огнем пару месяцев назад, в Киргизии, когда там начались погромы и массовые беспорядки. Нас срочно перекинули в Бишкек, чтобы мы обеспечили безопасную эвакуацию семей дипломатов. Там ничего страшного не было, лишь несколько стычек с одурманенными боевиками и мародерами. Мы их погасили довольно быстро.

– Он жив! – крикнул мне Удалой, имея в виду человека в американской форме. – Затаился в канаве. Они не дают ему поднять голову! Там полная жопа!

– Наша жопа круче, – возразил Остап.

Смола рванул еще дальше. Он молнией пронесся через ровное плато, где было особенно опасно, и спрятался за большим камнем. Еще метров двести – и Смола окажется в «мертвой зоне», где огонь бородатых его не достанет. Но эти двести метров приходились на самый простреливаемый участок.

Мы все помнили, что у нас ограниченный запас патронов. Мы не могли открыть шквальный огонь, поддерживая товарища. Этого «шквала» хватило бы от силы на двадцать секунд. А что потом? Смола, у которого боезапас был самым большим за счет трофеев, остался бы один на один с хорошо вооруженными духами. А то, что патронов у них достаточно, можно было судить по их длинным очередям. Так что эти двести метров для Смолы могли оказаться последними.

Понимая, что призывать бойца к осторожности и благоразумию бесполезно, я решил отвести от него огонь простым и доступным способом. Поднявшись на ноги, я побежал вдоль подножия, резко останавливаясь и начиная бежать снова. Способ отработанный и многократно проверенный. Главное – останавливаться и менять направление не реже чем через каждые две-три секунды. Это время стрелку необходимо для точного прицеливания. Правда, такой переменный бег выматывает в считаные минуты и доступен лишь для хорошо тренированных людей.

Духи тотчас заинтересовались мной, как легкой мишенью, и перенесли огонь на меня. Смола, молодчина, отреагировал мгновенно и, выбравшись из своего укрытия, во весь дух помчался к «мертвой зоне». Пули обложили меня со всех сторон. Я перебирал ногами, хрипел, как загнанная лошадь, кружился, как юла. Краем глаза я увидел, как поднялся во весь рост Остап и, что-то крича, стал лупить по горе. Удалой долго выжидал, долго-долго целился… Это было мучительно, но торопить снайпера – себе во вред. Только он знает, когда наступит мгновение, в котором он не промахнется. Только одно мгновение и только один выстрел.

Он выстрелил, и я инстинктивно понял, что его пуля достигла цели. Когда пулеметная очередь вспорола накладной клапан на моем рюкзаке, я понял, что пора прятаться, прыгнул в осыпавшуюся трещину и оттуда осторожно выглянул. Есть! Первый дух продолжал остервенело строчить из своего пулемета, а его напарник неподвижно лежал рядом, и автомат его молчал. Замечательно!

Нельзя было упустить хороший момент и пришедшую удачу, и я снова вскочил на ноги. Смола к этому времени взобрался на середину подъема, устроился за камнем и стал оттуда бить по пулеметчику. Никто из нас не находился столь близко к вражеской огневой точке, как он, но это давало ему не столько преимущество, сколько уязвимость.

Он зря рисковал так сильно. Как, собственно, и на всех наших предыдущих операциях. Но у Смолы не было ошейника, а у меня – поводка. Обуздать Смолу можно было только спасением солдата в американской форме. Тогда можно было бы считать нашу задачу выполненной.

И я круто изменил направление, устремившись на середину плато, где в канаве затаился человек в американской форме. Я, конечно, впал в мальчишество Смолы и довольно серьезно подставил себя под пули. Это было чревато не только дыркой в моей глупой башке, но и провалом операции. Чудо спасло меня от смерти. Понял я это только тогда, когда рухнул в канаву на неподвижное тело в американской форме и схватился за мочку уха – мне показалось, что в нее укусила оса. Пальцы окрасились кровью. Часть мочки срезало пулей. Если бы я чуть повернул голову в сторону, то эта же пуля разворотила бы мне шейную артерию.

– Эй! – позвал я, переворачивая тяжелое тело на спину.

На меня смотрели напряженные, полные болезненного страдания глаза. Признаюсь, я почти был уверен, что это Фролов. Но лицо этого человека было мне незнакомо.

– Who are you? («Кто вы?») – хрипло спросил мужчина, глядя на мой правый рукав, где красовался американский флаг. – What battalion? («Из какого батальона?»)

Хотя на время проведения боевых операций американские военные не носят никаких нашивок, определяющих их звание, какое-то чутье подсказало мне, что передо мной – офицер. Я понял, кто он.

– Hi, David Wilson! – сказал я. – You are wounded? (Привет, Дэвид Вильсон! Ты не ранен?)

ГЛАВА 16

Обстановка вдруг резко изменилась, и я не сразу понял, что вокруг стало тихо, как в могиле. Пулеметчик заткнулся. Может, его загасил Смола?

Я приподнял голову и посмотрел на вершину. Бородатый с пулеметом по-рачьи пятился назад, волоча за собой одной рукой пулемет, а другой – тело убитого собрата. Еще мгновение – и он скрылся с наших глаз. По склону вверх, уже в полный рост, помогая себе руками, отчаянно карабкался Смола, преисполненный страсти догнать и завалить второго бородача.

Это уже была бессмысленная авантюра, и я, срывая горло, закричал:

– Смола!! Назад! Я запрещаю!!

Представляю, какими словами он называл меня в этот момент! Но мы – армия. Он привык подчиняться. Подчинился и в этот раз. Замер на склоне, глянул в последний раз голодно-алчными глазами на вершину, где скрылся дух, сплюнул, что-то пробормотал и, понурив голову, поплелся вниз.

Ко мне уже бежал Остап. Удалой сидел неподалеку и, выщелкав из магазина оставшиеся патроны, пересчитывал их.

Я помог американцу выкарабкаться из ямы. Он сел на ее краю и крепко обхватил предплечье рукой. По рукаву расползалось большое алое пятно. Морщась от боли, он с напряжением рассматривал нас, будто ожидал продолжения казни, только теперь уже с нашей стороны.

– Американец? – спросил Остап, присаживаясь на корточки рядом.

Я кивнул.

– Тот самый, которого ищут?

Я снова кивнул.

Подошел Смола, равнодушно посмотрел на спасенного нами человека, вытащил из кармана перевязочный пакет и кинул ему.

– Русские? – не без удивления спросил американец, зубами надрывая прорезиненную оболочку перевязочного пакета. – Откуда вы меня знаете?

– Да кто ж не знает старину Вильсона! – рассмеялся Остап и бережно похлопал лейтенанта по спине. – Ты уже на весь мир прославился. Где пропадал? Зачем заставляешь волноваться своих командиров, братьев и сестер, а также родителя номер один и родителя номер два…

– Замолчи! – прервал я Остапа. С ним часто после активных бэдэ случался словесный понос. Я присел рядом с Дэвидом. – Вы можете рассказать, что с вами случилось?

Лейтенант закатал повыше рукав и стал перевязывать предплечье. Кровь пропитала бинты. Я рассматривал его бледное скуластое лицо со следами побоев.

– Я бы все-таки хотел узнать, с кем имею честь, – не к месту высокопарно произнес он.

– Лейтенант, а вам не кажется, что в сложившейся ситуации диктовать условия будем мы, а не вы? – напомнил я.

– Полагаю, что вы – русские, – закрепляя кончик бинта, ответил Дэвид. – Но одеты в форму американских солдат. Следовательно, вы скрываете себя и свои намерения. Я вам не доверяю.

Бойцы с равнодушными лицами занимались своими делами. Тем не менее все прекрасно слышали, что ответил мне американец.

– И отвечать на мой вопрос не будете? – уточнил я.

– Нет.

Я небрежно кивнул Смоле:

– Расстрелять!

– Есть, – ответил Смола, схватил американца за рукав и дернул на себя. – Пошли! Go!

Лейтенант, насколько ему хватало мужества, скрывал свое смятение. Поднявшись на ноги, он пытливо взглянул на меня, пытаясь увидеть в моих глазах искру лукавства. Но я отвел глаза – не люблю смотреть на приговоренных, от них исходит плохая негативная энергетика.

– Моя смерть вам что-нибудь даст? – осторожно попытался он втянуть меня в дискуссию.

– Да, – ответил я, не оборачиваясь. – Никто не должен знать, что мы русские.

– Я умею молчать…

– Возможно. Но мертвецы все равно делают это лучше вас.

Лейтенант еще не верил. Он как-то мягко, по-кошачьи ступал по песку, словно хотел приблизиться к смерти незаметно и застать ее врасплох. Смола отвел его к каменистой осыпи, где тело можно было бы закидать камнями.

– Мы, в общем-то, с вами не враги! – с явными нотками тревоги сказал он. – Мало того! У нас с вами общий враг – терроризм…

Смола оставил американца у камней, сам попятился, выбирая удобную дистанцию.

– Я не пойму, зачем вы спасли мне жизнь, если собираетесь убить?! – крикнул лейтенант.

– Я тоже не пойму. – Я разделил недоумение лейтенанта и махнул Смоле: – Кончай!

Смола вскинул винтовку, нацелившись лейтенанту в голову. Я не видел выражения лица американца, но полагаю, на нем в этот момент было много противоречивых эмоций.

– Э! Стоп!! Стоп!! – закричал он. – Это абсурд! Давайте поговорим!!

– Вы неблагодарный собеседник, – констатировал я.

– Хорошо! Я вам все расскажу!

Тут я вскочил на ноги, дав волю своим нервам, подлетел к Дэвиду и крепко схватил его за ворот куртки.

– Тогда быстро!! – заорал я ему в лицо. – Торговаться не будем!! Мы знаем все!! Где твои люди – Майкл Дэвис, Патрик Джонс и Ричард Миллер?! Отвечай немедленно!

Лицо Дэвида покрыла смертельная бледность. Он облизнул пересохшие губы.

– Нас взяли в плен…

– Кто?! Талибы?!

– Не уверен… Они были похожи на наемников-арабов…

– Дальше!!

– Нам завязали глаза и долго везли на джипе… Патрик тяжело ранен в живот. Майклу выкололи глаз… Нас кинули в яму. Двое суток в полной темноте, без воды и еды.

– Как тебе удалось бежать?

– Солдаты встали друг другу на плечи, а я выкопал под крышкой лаз… Я бежал к шоссе – там можно встретить патрульную машину коалиционных сил.

Я вздохнул, расслабился и улыбнулся.

– Ну вот, – сказал я дружелюбно, обнял лейтенанта и повел назад. – Можешь, если захочешь. И зачем, спрашивается, заставил меня кричать?.. Кто эти двое, что стреляли по тебе?

– Похоже, они из той же банды, которая взяла нас в плен.

– Тебя, видимо, сдал мальчишка, у которого ты вчера утром просил воды.

Дэвид кивнул. Силы стремительно покидали его. Побег, огонь в спину и вот теперь наша имитация расстрела доконали его. Он обессиленно рухнул на землю и закрыл глаза. Удалой принялся приводить его в чувство. Я с тревогой поглядывал на вершину горы. Арабские наемники – люди серьезные. Так просто свою добычу не отпустят. Могут вернуться в любой момент.

– Уходим, парни, – поторопил я.

– А что с ним делать? – спросил Удалой.

– Берем с собой. Он покажет нам, где склад. И тогда Фролова мы с чистой совестью пошлем на хер.

– А покажет ли? – засомневался Остап.

– Покажет, – уверенно ответил вместо меня Смола.

ГЛАВА 17

Три задачи мы должны были решить немедленно, оставив все остальные дела на потом. Во-первых, нам следовало как можно быстрее уйти с места перестрелки и укрыться в надежном месте. Во-вторых, нам снова надо было искать воду. И в-третьих, нам нужна была еда.

Дэвид едва передвигал ноги. Он был страшно слаб, и нам приходилось поочередно тащить его на себе, закинув руку Дэвида себе на плечо. Русским к такой парной связке не привыкать: именно таким образом настоящие друзья возвращаются с дружеской попойки. Мы прошли километров пять в сторону темнеющей на горизонте «зеленки» и забрались на вершину горы. К ее подножию прилип глиняный кишлак, похожий на плоский ломоть старого заплесневелого хлеба. Река, протекающая по краю кишлака, обильно поила мелко нарезанные зеленые поля. Блеяли бараны, кудахтали куры.

Мы ничего не могли придумать, кроме как двоим из нас идти в кишлак и добывать там еду и питье.

Идти захотели Остап и Смола. Смола поклялся мне, что будет проявлять максимальную толерантность к нетолерантности афганцев. Расплачиваться нам снова было нечем, кроме как частью нашего скудного боезапаса и моими никому не нужными часами.

С горы я хорошо видел ребят, как они неторопливо и вальяжно спускались к кишлаку, потом шли по одной из улочек, обрастая толпой.

– Как вас зовут? – спросил меня Дэвид, немного придя в себя в тени валуна.

Я представился.

– Эндрю, русские и американцы – не враги, – начал он куда-то клонить.

– Это пока мы не затрагиваем ваших интересов, – возразил я.

– Мы союзники, когда речь заходит о борьбе с терроризмом. Вы согласны?

Я не сводил глаз с кишлака. Остап и Смола не стали заходить слишком далеко, остановились у большого двухэтажного дома под навесом, закрывающим от солнца едва ли не половину улочки. Я видел, как Остап разговаривает с афганцами, активно помогая себе руками. Внизу шли международные переговоры. И здесь, на горе, тоже шли международные переговоры. Мы находили точки соприкосновения интересов.

– Значит, мы и действовать должны как союзники, Эндрю, – продолжал Дэвид.

Я старательно делал вид, что всецело поглощен наблюдением за кишлаком, а Дэвида слушаю вполуха. На самом деле разговор с Дэвидом был сейчас не менее важен, чем безопасность моих парней. Просто я хотел, чтобы Дэвид первым начал меня о чем-то просить. В этом случае мне легко будет перейти на банальный торг и поставить ему условие. Я знал, о чем он станет меня просить. Это будет крайне опасная авантюра. И за нее я потребую не менее дорогую услугу.

– Афганцы несут канистру, – сказал Удалой, наблюдая за кишлаком через оптику. – Лепешки… Апельсины…

– Эндрю, арабские террористы и для вас враги, так ведь?

– Что ты хочешь, Дэвид? – напрямую спросил я.

– Чтобы вы помогли вызволить из плена моих товарищей.

– И как ты себе это представляешь?

Дэвид тянул с ответом, делая вид, что набирается сил. А я знал, почему ему нелегко ответить на мой вопрос.

– Есть два плана, – осторожно начал Дэвид, тщательно подбирая слова.

– Кажется, им дали сыр! – громко и радостно воскликнул Удалой по-русски, отчего Дэвид вздрогнул и с тревогой посмотрел на кишлак.

– План первый, – продолжал Дэвид. – Он совершенно безопасный для вас, но мы потеряем впустую много времени, и шансы, что мои парни доживут, очень невелики.

– Что за план?

– Вы поможете мне дойти до шоссе, а оттуда на перекладных довезете меня до нашей базы. Один я не выживу, меня наверняка убьют где-нибудь по дороге. На базе я сообщу место, где мучаются в плену наши парни, и туда вылетит группа быстрого реагирования.

– А второй план?

Дэвид криво улыбнулся, словно стыдился произнести вслух откровенную чушь:

– А второй – это мы сами, впятером, попытаемся вызволить ребят.

– Сколько человек охраняют пленных? – спросил я.

– Их держат в зиндане на краю кишлака, – торопливо, словно боясь, что мой интерес к пленным угаснет, стал объяснять Дэвид. – Если не принимать в счет жителей кишлака, то непосредственно у ямы дежурят три-четыре человека.

– А если принимать в счет жителей? – уточнил я.

– Это самоубийство, – по-английски сказал Удалой, не отрываясь от прицела. – Они опять расплачиваются патронами.

Удалой, зараза такая, по гороскопу Весы. Никогда не поймешь, где он стоит, что делает и о чем говорит. Его сознание колеблется где-то между чашами. Вот он упомянул про самоубийство. К чему это было сказано?

– Я не пытаюсь принизать степень риска, – продолжал Дэвид. – Арабские наемники – серьезный противник. Но я видел вас в бою и выражаю свое восхищение.

Не люблю похвалу. Всегда воспринимаю ее как корыстную лесть. Даже если генерал после выполнения задания говорит мне: «Молодец, майор», я не знаю, куда спрятать глаза и руки от тягостного чувства. И Дэвид, полагая, что я кинусь целовать его в знак благодарности за столь высокую оценку наших достижений, сделал большую паузу.

– Не понимаю, чему ты восхищаешься, – сквозь зубы процедил я. – Мы вчетвером полчаса ползали под пулями и не могли одолеть двух дикарей.

Я отбил у него инициативу и оптимистичный тон. Пусть знает, что его просьба очень и очень дорого будет стоить.

– Тем не менее вы одержали победу, освободили меня и сами остались невредимы… – Дэвид попытался вернуться на прежние позиции, но я его тотчас перебил:

– Лейтенант, я знаю, что все надо умножать как минимум на десять. Там, где, по вашими словам, три охранника, надо ожидать тридцать злобных, наполненных ненавистью к американцам дехкан. А нас всего четверо, не считая вас, раненого и морально раздавленного…

– Но… – попытался он возразить.

– К тому же у нас ограниченный запас патронов, гранат и средств первой медицинской помощи, отсутствуют бронежилеты и радиостанции. И мы просто умираем от голода и жажды. Вот она такая русская правда, лейтенант.

Дэвид загрустил.

– Мои товарищи… – прошептал он. – Они погибнут…

– Мы можем проводить тебя до шоссе, – предложил я.

– После того как поедим и поспим, – вполголоса добавил Удалой.

Дэвид вообще потемнел лицом.

– А смысл? Их убьют. Здесь время решает все.

И тут он сделал то, чего я никак не ожидал от офицера американской армии. Дэвид вдруг схватил мою руку, прижался к ней лбом и быстро и горячо зашептал:

– Я тебя очень прошу! Командование отблагодарит вас! Мы заплатим вам. Семьи спасенных вами солдат будут всю жизнь молиться за вас. Вся надежда только на вас!

– Не о том ты говоришь, лейтенант! – сказал я, вырывая свою ладонь из цепкой хватки Дэвида. – Ты не столько за своих товарищей беспокоишься, сколько за себя. Боишься, что тебя будут судить за трусость. Боишься полных упрека глаз родственников солдат.

– Они возвращаются, – сказал Удалой. – Втроем.

ГЛАВА 18

Третьим был ишак. Через его тощий хребет были перекинуты мешки и пластиковые фляги с водой. Остап и Смола плелись за животным. Идти в гору, в самый солнцепек – настоящая пытка. Усталость и раздражение бойцы вымещали на ишаке, поочередно пиная его.

– Командир, две сумки еды за три патрона! – доложил Остап, забравшись на гору и опускаясь рядом со мной на камни. – Эти афганцы напомнили мне туземцев с Таити, у которых матросы Кука выменивали мясо и рыбу. За ниточку стеклянных бус – свинья, за гвоздь – корова.

Удалой жадно припал к фляге с водой. Напившись, он вытер рукавом губы и спросил:

– Откуда такая щедрость? Вода не отравлена?

– Мы признались им, что мы – русские, – ответил Смола, развязывая мешки и раскладывая на куске полиэтиленовой пленки лепешки и белый кусковой сыр. – Сначала они решили, что мы американцы, и попытались нас убить. Тогда мы начали ругаться матом, и случилось чудо.

– Там каждый второй по-русски неплохо говорит, – добавил Остап. – Оказывается, весь кишлак когда-то состоял в отряде самообороны, который поддерживал наш советский батальон. Люди до сих пор помнят совместные советско-афганские митинги дружбы. Еду нам задаром отдавали.

– Ишака только просили вернуть, – предупредил Смола.

Удалой, получая несказанное удовольствие, сел рядом с Дэвидом. Лицо его сияло улыбкой. На небритых щеках красовалась пикантная ямочка.

– А ты понимаешь, почему афганцы нас любят, а вас ненавидят?

Дэвид пожал плечами. Его сейчас не это волновало.

– Потому что ни в одну американскую голову не может прийти такая бредовая идея, как совместный митинг дружбы. Потому что американец никогда ничего не купит в дукане, никогда не станет есть то, чем его угостят афганцы. Потому что вы ходите по кишлакам упакованные и закрытые с ног до головы, как в скафандрах по Луне. Вы их за людей не считаете! Как, собственно, все остальные народы мира.

– Угомонись! – приструнил я Удалого.

Мы обедали в тягостном молчании. Полагаю, что американец был голоден не меньше нас, но глотал кусочки черствой лепешки через силу, буквально давясь ими, словно это были кусочки сухих коровьих лепешек. Значит, еще не созрел, еще не так проголодался, чтобы забыть о гигиене и перебороть брезгливость. Мы же трескали за обе щеки, запивая водой лепешки, сырные шарики, виноград и стебли лука-порея. И когда вдруг позвонил ставший ненавистным мне смартфон, я чуть не подавился.

– Наверное, опять наш неадекват звонит? – предположил Смола, с хрустом надкусывая шарик сыра.

Теперь я не торопился нажать на зеленую трубку, как прежде. Спокойно дожевал, вытер руки о мешковину. Потом включил громкую связь, чтобы не пересказывать бойцам наш разговор с Фроловым. Ибо многие его словесные перлы просто не поддаются пересказу.

– Что это значит?! – сходу завопил Фролов, не сказав ни «здрасьте», ни «как дела».

Удалой ковырялся соломинкой в зубах. Остап вертел в руках сухую лепешку и раздумывал, сейчас ее съесть или оставить на вечер. Смола недобрым взглядом косился на американца, отпивая из бутылки с водой.

– Что именно, друг мой? – уточнил я. – О значении какого явления ты хотел бы узнать?

– Вы там, блин, вообще… Вообще собираетесь делом заниматься?!!

Он задыхался от ярости. Я опасался, как бы не порвались хрупкие динамики в смартфоне.

– Мы только делом и занимаемся, – ответил я. – Бродим по азимуту. То в одну сторону, то в другую…

– Нет!! Вы все врете! Я все знаю!!

– Какие некрасивые слова он говорит, – с сожалением произнес Удалой.

– Сынок, у тебя плохое настроение, – сказал я Фролову. – Наверное, ты перегрелся.

– Я тебе не сынок, урка ты мокрушная!!