Мертвым не понять Андреева Юлия

22

КРАЕУГОЛЬНОСТЬ

Мы собрались уезжать на следующее утро. Уже перед выходом позвонил Владимир Глебович, и очень серьезно попросил незамедлительно заехать к нему. Я ощущала нарастающую слабость, колени дрожали, и мне пришлось опуститься на голубой пуфик, голова немилосердно кружилась, перед глазами плясали огоньки.

– Диана! – Доктор словно уловил мое состояние и пытался теперь вернуть меня к жизни. – Диана, дорогая моя, только не пугайтесь, но в вашей крови обнаружено… – в трубке зашуршало и защелкало, где-то по линии прорывалась междугородка. – Это серьезно! – Внушал мне голос. – Что вы принимали? Диана, не молчите, пожалуйста. Нужно срочно найти противоядие. Приезжайте, и будет лучше, если вы захватите с собой это… лекарство. Или я сам заеду.

– Не надо, я сама. – Теперь меня бил озноб.

– Вы помните, что вы принимали? – не унимался Владимир Глебович.

– Я должна найти бутылочку, – соврала я. – Возможно, я напутала с дозировкой. Это опасно?

– А как вы думали?! Обязательно привозите это лекарство, и тогда мы найдем противоядие.

– А если я не найду?

– Не шутите так!

– Ну, чисто теоретически – не найду и не обращусь за помощью? – В желудке накапливался жар, для того чтобы тотчас расходиться невидимыми кругами по всему телу.

– Теоретически то, что вы приняли, можно отнести к особому, достаточно редкому разряду галлюциногенов растительного происхождения. В больших дозах действующего как медленный яд.

– Медленный?.. Сколько же у меня осталось времени? – Пава показался из кухни с рюкзаком в руках.

– Не надо так, Дианочка… думаю, около недели, но тут нужны более серьезные исследования. Вы в состоянии приехать, или я пошлю за вами машину?

– Не надо. Я сама.

Я повесила трубку. Пава отнес рюкзак в машину и, поднявшись за мной, помог спуститься по лестнице.

«В неизвестность с пустыми руками…» – припомнила я фразу, оброненную как-то Шоршоной. Теперь моя судьба наконец решится. Травил меня Зерцалов, каждая клеточка моего тела знала об этом так же верно, как ждала его прикосновений, и значит, от него зависит, решится ли он вырвать жертву из лап смерти, или предпочтет в тайне от всех владеть мной, пока в этом теле не иссякнет последняя капля жизни. Но впервые мне было все равно.

Я свернулась калачиком на заднем сидении, то погружаясь в тяжелый сон, где были кошмары, но не было кому меня защитить, то резко просыпалась, в который раз давая себе обещание держаться.

За окном мелькали деревья в снегу и белые поля, за городом снег не торопится таять. Пава то и дело бросал на меня тревожные взгляды, так что пришлось-таки перебраться к нему от греха подальше. Я опять заснула, но в этот раз Зерцалов был там вместе со мной.

В полутьме будуара в стиле рококо каким-то фосфоресцирующим светом поблескивало зеркало и шкатулочки с полированными крышками, я лежала на постели, сделанной в виде белого лебедя, все еще не придя в себя после бешеной гонки. Перевернулась на живот и дотронулась до влажной спины юноши.

В комнату вошли служанки, в руках первой – немки Анны – сверкали два канделябра о трех свечах каждый, вторая – полная и неповоротливая Роза – внесла поднос с вином и закусками. Косясь на нас, девушки обменялись понимающими взглядами и начали молча расставлять угощения. Один из канделябров занял свое привычное место около зеркала, осветив сразу полкомнаты, второй был водружен посередине стола, куда мой гость положил свою табакерку с картинкой, изображающей гейш, занимающихся любовью на качелях.

Неловкая Роза задела ее рукавом, и безделушка со звоном шлепнулась об пол. Маркиз пошевелился во сне, в то время как мерзавка опустилась на колени с явным намерением не столько найти дорогую табакерку, сколько прикоснуться к бедру мужчины. Я бросила на нахалку гневный взгляд, а он улыбнулся и, пряча глаза от резкого света, ткнулся лицом мне в грудь. Девчонки захихикали и поспешили покинуть комнату.

Я посмотрела на молодого человека, не понимая почему изящный серо-серебряный парик так и не исчез с его головы.

– Позвольте представиться, прекраснейшая из прекрасных. Маркиз де Сад, и с этого момента – ваш самый пылкий обожатель.

– О-о-о, божественный маркиз! Какое чудо! – завизжали за дверью.

– Я узнала вас, сударь.

– Когда же? Неужели моя маска оказалась недостаточно непроницаемой? – Он откинулся навзничь и, подхватив веточку винограда, начал отщипывать от нее ягодку за ягодкой.

– Я узнала бы вас под любой маской, милый маркиз. Но уверенность появилась только здесь. – Я провела стопой по его ноге.

– Я рад, что мой дружок, – он кивнул на вновь напрягшийся член, – сумел должным образом отрекомендоваться, пока уста мои были заняты более интересным делом, чем произнесение праздных слов. Жаль, но уже сегодня я должен покинуть вас. – Он отыскивал разбросанные вещи.

– Но к чему такая поспешность? Скажите, я не понравилась вам? Неужели мне не удастся удержать вас хотя бы на…

– Ни на минуту… а то вы погибнете.

– Скажите просто, что я не сумела удовлетворить ваш изысканный вкус. Не знаю, быть может, вы ждали чего-то другого, скажем, чего-нибудь из восточной любви, или старые как мир новшества французского двора пришлись бы вам по вкусу? Во всяком случае, я вижу, что вы стремитесь от меня одной только своей глупой головой, в то время как ваш член выдает вас и готов уже к новой атаке. – Я приняла самую соблазнительную позу, на которую только была способна, запрокинув назад голову и полуоткрыв рот.

– Я ухожу не потому, что не хочу вас, лукавое вы создание, а лишь потому, что не желаю причинить вред.

– Вред мне? – Я повела бедрами, извиваясь всем телом.

Между нами дрожал воздух. Он покачнулся, но устоял на ногах.

– Любовь со мной не может быть игрой – это лобзание дьявола, сжигающее все, к чему я только ни прикоснусь.

– Ну, убей же меня! Убей! Только иди ко мне! Люби меня!

– Это не слова! – Он подался вперед и заскользил языком по моим икрам, пробираясь все выше и выше. – Мои поцелуи высасывают жизнь по капле, мои прикосновения – прикосновения пламени к нежным лепесткам лилии. Это правда. – Его руки нащупали мои ягодицы. Я застонала. И тут же маркиз одним рывком перевернул меня на спину, его лицо оказалось против моего лица, а грудь словно сжали в горячих тисках.

– …Я буду любить тебя, но до последнего! Две недели – потом ты умрешь. – Все еще смотря мне в глаза, он резко вошел в меня, причинив мгновенную боль.

– Да… Только люби меня… Мне больше ничего и не надо, – сказала я, – две недели – это целая жизнь. – А про себя подумала: «Дней семь, не больше, как и предсказывал Владимир Глебович, – но лучшего любовника все равно уже не будет. Так что и жалеть не о чем».

– Я открыла глаза, когда мы подъехали к небольшому красно-кирпичному домику в готическом стиле, какие уже года три как вошли в моду среди депутатов и их ближайшего окружения.

«Ага, маркиз все-таки расстался со своим париком», – подумала я, и тут же Павел выскочил из машины и одним прыжком взлетел на крыльцо. Я разглядывала его спину и торс. Наконец дверь поддалась, и он вернулся за мной.

«Последнее пристанище… – Я чувствовала себя разбитой. – Доктор сказал – неделя…».

Небольшой холл блистал чистотой, прямо на полу (списанном явно с какого-то дворца) стояла парочка пузатых ваз, из мебели здесь были лишь длиннущий диван для собаки или сторожа, телевизор на стеклянной тумбочке и шкафчик для обуви.

– Дом еще плохо обставлен. – Зерцалов перехватил мой взгляд. – Но наши комнаты в полном порядке, и еще тут по соседству живут муж и жена – очаровательные старички, они присматривают за порядком, но, думаю, что до магазина я и сам доберусь. Не будем перегружать их лишний раз. Насколько я понял, им и так несладко живется. Мой приятель сказал, что когда он утром заводит двигатель, у них в доме создается такой шум, какой обычно можно услышать только у водопада.

– Ты же сказал, что мы будем одни? – Мы прошли холл и оказались в зеркальном, похожем на полумесяц зале с искусственными цветами в горшках и огромным витражным окном во всю стену.

– Одни не одни… они же в постель к нам лезть не станут.

Я вопросительно посмотрела на него.

– А ты как думала, зачем я тебя сюда привез?! – Он зловеще захохотал и резко привлек меня к себе, от чего у меня подкосились ноги. – У-у-у! Страшно?!

– Аж жуть. – Подыграла я, и мы отправились в мою комнату.

Хотелось спать, точнее, упасть и больше уже никогда не подниматься. Налитые тяжестью веки закрывались сами собой. Я повисла на плече у Зерцалова, ничего не видя и автоматически переставляя ноги.

«Если он хочет меня убить – пусть делает это прямо здесь, – лениво шевельнулось в мозгу. – Все. Баста. Больше я не сделаю ни шагу».

Казалось, что всю дорогу мы поднимались по какой– то бесконечной лестнице. Скрипнула дверь. Я прижалась лицом к волосам Павла, вдыхая их запах, и тут он резко скинул мою руку и, повалив меня на что-то мягкое, начал расшнуровывать сапоги. Я открыла один глаз, лежать мне определенно нравилось куда больше, нежели стоять или, тем паче, передвигаться. Прямо напротив моей постели на туалетном столике светилось овальное зеркало, в котором отражалась спина Зерцалова. Пава уже управился с моей обувью и теперь тревожно смотрел на меня, утирая пот.

Я впала в состояние мрачного безразличия, не отвечая и никак не помогая ему расправиться с одеждой. Начни он сейчас отрезать от меня куски мяса для буженины, я максимум закрыла бы глаза. Наконец, совершенно выбившись из сил, Пава вынул из кармана куртки красноватую с завертывающейся крышкой коробочку и, положив ее на кровать рядом со мной, быстро вышел. Я проводила его взглядом и посмотрела на Шоршонскую упаковку лекарства.

Теперь понятно – таблетки, и скорее всего нестерпимо горькие. Владислав всегда сетовал на то, что на них отсутствует сладкая облицовка, а значит нет никакой возможности принимать их без воды. Я вспомнила свернувшуюся на огромной пустой постели Маргариту Белкину – женщину, которую я хотела убить – за что? Мысли остановились и затвердели, отчего голова сделалась необыкновенно тяжелой. Павел приподнял меня и, разжав пальцами запекшиеся губы, вложил в рот пару гладеньких таблеток, фарфор чашки чуть стукнулся о передние зубы. Я начала пить, длинные волосы принца касались моего лица. Потом все прекратилось, я снова ощутила под головой подушку, поискала глазами Павла. Наваждение спало, я лежала обнаженная, в мягкой, чуть закругленной постели, края которой представляли собой сложенные по бокам лебединые крылья. Я протерла ладонью лицо и оказалась в турецком гареме, среди запахов редкостных яств и любовных напитков.

«Не туда». Потрясла головой, и картинка сменилась.

23

ПРИНЦ ИЗ МЕЧТЫ

Я потянулась, оглаживая шелк ложа; откуда-то издалека лилась тихая восточная мелодия. Полукруглый аквариум с такими знакомыми арочками и ступеньками словно весь переполнялся бликами и неясным мерцанием.

Где-то в клубке переплетающихся ходов замка звенели, отдаваясь мелодичным эхом, шаги. Это мог быть только он. Мое сердце забилось так, словно легкие, уверенные удары отражались в груди, подгоняя медлительную кровь. И чем ближе раздавались шаги, тем невыносимее становилась сама пытка ожиданием. Я вскрикнула, увидя во внезапно открывшемся проходе между колонн темную фигуру и с глухим стоном повалилась обратно на постель, все еще не отрывая горячего взгляда от возникшего видения. Мужчина сделал шаг в полосу света, его костюм напоминал одежду жителей пустынь из «Тысяча и одной ночи», на голове красовалась белая чалма, один край которой прикрывал нижнюю часть лица, словно подчеркивая сверкающие, темные и необыкновенно красивые глаза.

Я снова попыталась встать, но ночной принц опередил меня, – быстрым как разжавшаяся пружина прыжком оказавшись на ложе, одной рукой он обнял меня за талию и привлек к себе, другой откинул с лица плотную ткань и, скинув чалму, тряхнул черной гривой волос и тут же жадно припал к моим губам. Кружилась голова, дьявольское снадобье почти не оставляло мне сил.

Мы лежали усталые, но до невероятности, до какой-то первозданности счастливые.

Я приподнялась первая, чтобы ласкать губами его нежную грудь. Радуясь, когда он вдруг вздрагивал, сдерживая готовый уже вырваться стон, чтобы в следующее мгновение проникнуть языком в мой полуоткрытый рот или впиться долгим поцелуем в шею.

– Я люблю тебя, люблю, как никого и никогда не любил, – прошептал он. – Я так давно не мог решиться сказать тебе это. Так непоправимо долго!..

– Но почему?

– По-че-му… – Он сел и пристально посмотрел мне в глаза. – Да потому, что ты никогда не воспринимала меня как мужчину, вот почему.

– Но я же не знала… – Сейчас я смертельно боялась как-то обидеть, ранить моего принца, спугнуть его, чтобы он не улетел, подобный райской птице. – Прости, я поверила учителю, Шоршоне… я никогда раньше не видела тебя с женщинами…

– И не могла видеть… – Он помолчал, слушая бесконечную мелодию. – Других женщин нет. Ты единственная – богиня любви, принцесса из сказки. Я люблю тебя, и больше мне никто не нужен. – В его голосе слышалась печаль, и я невольно начала поддаваться панике и взяла его руку. На какой-то момент показалось, что прекрасный принц вот-вот покинет меня.

– Я безумно люблю тебя! Прости, что я была так слепа. Но я считала тебя все это время таким недоступным… таким… Я не задавала вопросов, потому что боялась, что ты сочтешь оскорбительным для себя, если я начну лезть в твои дела. Но я люблю тебя и, наверное, всегда любила. – Я вновь ощутила слабость и утомленно опустилась на смятое покрывало.

– Скоро ты заснешь, любимая, – равнодушно прошептал Зерцалов, опускаясь рядом и гладя меня по волосам.

– Засну? Почему? Откуда ты знаешь?..

– Потому что я дал тебе лекарство, и когда в гостиной, – он неопределенно махнул рукой, – пробьют часы, ты уснешь.

– Навсегда?! – Я резко села, горло сдавили слезы.

– Нет, дорогая, конечно нет, только до следующей нашей встречи.

– Но почему? За что? Я что-нибудь не так сделала? – Меня трясло.

– Нет, что ты? Просто иначе у тебя не хватит сил. Сейчас ты уснешь, а когда проснешься, мы снова будем вместе.

– Вместе?! И ты думал, что со мной можно так?! Как с надувной куклой?

Павел отстранился, кусая губу.

– Но ты же сама сказала, что любишь меня?

– Я люблю! Люблю тебя, глупый! – Слезы мешали мне говорить, снадобье брало свое. – И это прекрасно, что ради того, чтобы рассказать мне о своем чувстве, ты создал все это! Но теперь мы должны иметь смелость проснуться вместе и уже не расставаться!

– Нет. Я не могу. – Он отвернулся. Я чувствовала, что проигрываю.

– Почему, Паша? Ты что боишься, что в том мире я изменю тебе?! Но это же невозможно! Других мужчин нет!

– Нет? – Он резко повернулся и, поскольку я уже не могла приподняться, присел на корточки. – А как же Андрей, цыганский барон и остальные?

– Они и раньше не имели для меня значения, а теперь и подавно, ведь люблю-то я тебя. Поверь мне, пожалуйста.

– Я верю, но я не могу. Здесь сон, исполнение мечты, там реальность, там мы тут же потеряем друг друга, там все и вся станет угрожать нашей любви, а здесь…

– Здесь только смерть разлучит нас…

– Да. Но это произойдет еще не скоро.

– Я умру через неделю. – Язык отказывался повиноваться. Внезапно отключилась музыка и где-то начали бить часы.

– Почему через неделю?! С какой стати? – Он встряхнул меня, повернув мою голову так, чтобы я смотрела ему в глаза.

– То, что ты даешь мне… оно убивает меня… – Я сделала над собой титаническое усилие. – Перед тем как ехать сюда, я сдала кровь на анализ, в ней обнаружена значительная доза неизвестного яда… Если не ввести противоядие, я умру через неделю. Теперь уже меньше.

– Но это неправда?! Диана! Скажи, что это неправда! Я прошу… Я приказываю!.. – Он поднял меня. – Зачем же ты тогда поехала со мной?

– Потому что я узнала тебя, мой принц, потому что я люблю тебя.

– Но ты узнала лишь мое тело! Хорошо! Но я же мог быть и не один! Что, если бы я хотел только воспользоваться тобой?! А потом продал бы какому-нибудь… Да не спи ты! Я не давал тебе яд! Диана! Только безобидную травку. Я сам ею пользовался и знаю… Не смей засыпать! В квартиру мог проникнуть посторонний, он и дал тебе яд, а не я – я бы в жизни не смог причинить тебе боль, правда!

– Посторонний – Шоршона? – Я потерла глаза, отгоняя сонливость. – Нет. У него были ключи, но еще до нашей свадьбы. Так что не сходится. Может только, ты попросил его достать нужные тебе колеса, а он дал…

– Это неправда! Ты нарочно путаешь меня?! – Его голос доносился, как из глухой бочки.

– Правда. Я видела упаковку у Славки в доме, потом у этой актрисульки, которая с их помощью пыталась… Позвони Владимиру Глебовичу. Я сказала ему, что принимала их для работы… чтобы лучше… я сама… он знает…

24

ЭКИВОКИ

Я проснулась на другое утро в лебяжьей постели, хотя можно ли было с уверенностью сказать, сколько на самом деле я провела в черном, тупом безмолвии, которое теперь, должно быть, следует именовать сном? Слабость отступила, и голова казалась вполне ясной. Наверное, это теперь будет наваливаться припадками, настигая в самых неподходящих для того местах.

Тут я вспомнила про Пашу, про все, что у нас с ним произошло и что разговор так и не окончен.

«О боже! Я же умираю!» – плеснулось в голове. Я резко села и огляделась по сторонам – вчера, когда Зерцалов только притащил меня сюда, я, кажется, успела разглядеть лишь кровать и туалетный столик, но теперь, к своему удивлению, обнаружила, что знаю о комнате куда больше. Например, эта табакерка у зеркала – я точно помнила рисунок – японская миниатюра, как из книги «Искусство любви». И еще – это кресло и бархатный черный камзол на нем.

Стоп! Это же мое пальто, почему же тогда я вспомнила о каком-то камзоле?

Я встала и прошлась – справа в углу на тумбочке стоял массивный трехрожковый канделябр. И это мне знакомо. И тут я явственно вспомнила картину из сна, где Пава исполнял роль божественного маркиза. Но вот что странно – сон я видела в машине, когда мы подъезжали к этой даче. Что это? Медиумических способностей у меня нет ни капли, предвидением не обладаю, зато увиденное один раз врезается мне в память с такой силой, что вырвать его оттуда практически невозможно. Я подошла к столику, ожидая с минуты на минуту появления Павла, и тут только заметила сложенный вчетверо листок. Сверху он был придавлен флакончиком с розовой водой, рядом лежала ручка с моими инициалами красной розой, как на рыцарском гербе, та самая, которую я получила в качестве особого поощрения за сборник новелл «Сладкое томление» и передала по назначению автору. Сам факт, что Зерцалов выпустил из своих цепких лапок это сокровище, не предвещал ничего хорошего. Я покачала головой и, все еще косясь на ручку, развернула письмо.

«Диана!» – прочла я, уже догадываясь, что будет дальше, и не сдерживая слез.

«Диана! После того, что произошло между нами, я не могу и не хочу оставлять все как есть, в то время как изменить положение дел не в нашей власти. Поэтому я ухожу навсегда и прошу не искать меня впредь. Благодаря тебе я нашел в себе силы подписывать свои произведения, выступая, правда, как твой соавтор, но именно этот шаг позволит мне в дальнейшем, не ломая свою жизнь, продолжить любимое и единственно возможное для меня дело в другом городе, а может и другой стране.

Прощай, моя дорогая, думаю, что ты найдешь еще свое счастье. Прости, если сможешь, за обман, к которому я прибег для того, чтобы разобраться наконец в себе самом. Я освобождаю тебя от данных мне вчера обещаний, равно как и от той доли яда, которую был вьшужден подсыпать тебе, дабы во сне ты видела чудесные дворцы и гаремы султана. Я использовал технику внушения, подкрепляя ее действие наркотиком. Противоядие всегда было при мне, и я все равно бы не дал тебе умереть, так что теперь ты можешь вздохнуть спокойно – еще один странный сон твоей жизни подошел к концу. Прими противоядие и начинай жить заново.

Прощай, дорогая, ты не столь хороша, чтобы я бросил все и остался с тобой в твоей уютненькой квартирке, подле твоих жутких книг. Вспоминай хоть иногда о своем старом друге, сохранившем на все эти годы сладкое томление молодого, трепетного сердца.

Вечно твой П. 3.»

– Дрянь! – Я с негодованием отбросила листок. – Трус проклятый! Это я-то не хороша?! Подлец!

Рядом с дорогущими флаконами у зеркала скромно примостилась Шоршонская красненькая коробочка с противоядием, я не сразу приметила ее на общем пестром фоне. Повертела в руках и с отвращением поставила на место. Вспомнилась Рита Белкина, и то, как вчера Пава кормил меня этой самой гадостью. Было противно от того, что и яд и противоядие лежали в одной коробке – русская рулетка, да и только. Я оделась, ожидая с минуты на минуту нового приступа слабости, и вскоре была уже на улице.

Во дворе соседского домика симпатичная старушка в линялой безрукавке колола дрова. Вокруг нее талый снег устроил что-то вроде моря разливанного, отчего бабкино отражение боролось с непокорными полешками вверх ногами.

Заметив меня, старушка подобострастно улыбнулась и, не выпуская топора, зашлепала сквозь отраженные в воде тучи.

При виде такого радушия я было отступила, но тотчас вспомнила слова Павла о престарелой супружеской паре, которая следит за домом и при случае может помочь по хозяйству. Немного смущало, что я не знакома с хозяином дома, но что же теперь поделать. На мой вопрос, как можно уехать отсюда, бабка посоветовала пройти до главной дороги, где любой водитель с радостью подвезет до электрички или даже до самого Питера. Летом машины еще наезжают сюда, сокращая себе путь, но весной их почти нет.

Я поблагодарила соседку и обещала перед уходом занести ей ключи от дома (если, конечно, их найду).

– А что же, никак ваша-то машина поломалась? Может, помощь какая требуется? А то я кликну деда… он у меня на все руки.

– Машина? – Я тупо повернулась и вправду увидела наш старенький «мерс», тот самый, что я подарила Зерцалову вместе с квартирой и который стоял теперь посреди сверкающих луж.

– Сломана? Простите, мой муж ушел или уехал сегодня утром, когда я спала, вы не видели? – «Звучит по– идиотски».

– Не-ет. Только если бы он машину трогал, мы бы точно знали, тут такая слышимость, что стоит лишь дверью хлопнуть, как у меня в кухне полки обваливаются. Видать, голосовать почапал.

Поблагодарив старушку, я пошла к дому, злость на Зерцалова внезапно сменилась странным беспокойством: почему он бросил машину, которую мы не меняли столько лет именно из-за его к ней трогательной любви? Он еще говорил, что это не машина вообще, а кто-то одушевленный, понимающий, вроде собаки. Оставил мне? Зачем? Чтобы я с его таблетками разбилась у первого поворота? Странно, если не сказать больше.

Я прошлась по дому – все вещи, привезенные Павлом, исчезли, только на кухне он оставил хлеб и йогурт. Черт знает что: поверить, будто Пава вдруг возлюбил таскать на себе неподъемные тяжести – предположение столь же нелепое, насколько по-идиотски будет звучать то же касательно меня самой.

Я позавтракала тем, что бог послал, все еще силясь понять, что же произошло.

Итак: Павел кормит меня дрянью и затем внушает, что я будто бы нахожусь в полутемном зале с арками. Хорошо. Но тогда зачем ему было нужно тащить меня сюда? Когда муж подсыпает жене отраву, он это делает тихо, не вызывая раздражения соседей. Вот, если бы он бегал за мной с окровавленной саблей и, подобно сбесившемуся скульптору, отсекал ненужные с его точки зрения детали, тогда другое дело. И без выездов на пленэр не обойтись. Я представила Паву с топором или саблей и засмеялась. Потом, как быть с этой лебяжьей кроватью наверху? Ее– то я видела во сне до того, как Зерцалов привез меня сюда. А почему, собственно, не наоборот? Быть может, я уже была здесь как раз в то время, что теперь оказалось бездарно вычеркнутым из моей жизни. А значит, зал, похожий на бассейн или аквариум, тоже существует, и не где-нибудь в тридевятом царстве, а именно здесь! Теперь понятно: Павел создал страну сновидения и хотел, чтобы я осталась с ним здесь. Не в городской квартире под вечным кайфом, а здесь, где и де Садовская комната, и зал принца существуют в реальности!

Голова начинала предательски кружиться, и на какие-то мгновения стены подернулись мелкой рябью.

– Нет! – Сказала я обмороку, и он смущенно отступил. – Не сейчас, не время.

Я поднялась в свою комнату и еще раз перечитала письмо. Как тогда после предательства Славы, за каждым словом Зерцалова я готова была видеть притаившегося врага. Врага – монстра, с фатальной обреченностью уносившего из моей жизни все, что я когда-либо любила. Я больше не могла ненавидеть Пашу. Я любила его и хотела понять. В конце концов, мне же от него ничего такого не надо. Знать бы только, что он жив и здоров, что с ним все в порядке, а я… я останусь одна со своей любовью уже навсегда. Да что, в первый раз, что ли?!

Перечитала письмо сквозь слезы, и еще раз спокойно. Все так. Все – да не все. Он пишет, например, «твоей квартиры» – но это его квартира. По закону его и еще потому, что когда мы поженились, он продал свою. Это первое. Потом – «среди твоих жутких книг» – но в его комнате только одна полка, и вся в любовных романах. Мои же «жуткие» живут у меня под кроватью, в длинном, узком ящике, похожем на гроб, подальше от любопытных глаз. Наконец, самое главное, он бросил на столе свою заветную ручку, подарок за сборник «Сладкое томление», с которой уже несколько лет не расставался, а написал, написал мне: «Вспоминай хоть иногда о своем старом друге, сохранившем на все эти годы сладкое томление молодого, трепетного сердца».

Новый приступ слабости свалил меня с ног, но я уже поняла, что произошло что-то ужасное. Красноватая коробочка Шоршоны на столе взывала к жизни, но я предпочла бы ей смерть. Стены неритмично покачивались.

Павел здесь. Нужно только еще раз броситься в неизвестность с пустыми руками, пройти через зеркало, возможно огонь, воду да медные трубы. Только-то?!

25

БИТВА С МОНСТРОМ

Надо спешить, пока не поднялся, не захлестнул меня новой волной гуляющий по кровеносным сосудам яд. Первым делом я нарисовала по памяти зальчик, в котором навещал меня ночной принц, – полукруглое и не самое маленькое, судя по форме дома, помещение, обычно бывает сложно спрятать от глаз, если только оно не находится глубоко под землей или не окружено дополнительными стенами, сравнивающими выпуклость поверхности. Но в этом случае я чувствовала, что все было не так. Та часть зала с арками, откуда последний раз появлялся Па вел, судя по форме должна была прилегать к узкой, зеркальной зале – слишком узкой – и с витражным окном, что делало ее совершенно непригодной для занятий танцами, но, с другой стороны, она могла быть и просто коридором, соединяющим холл с лестницей, ведущей наверх. К тому же, зеркала… сама идея создания постоянного и доступного входа в зазеркалье слишком сильно отдавала умонастроениями Шоршоны. Почти что скатившись с лестницы, я добралась до зеркального недоразумения, но как попасть вовнутрь? Нужно ли броситься на стекло или достаточно правильно надавить? Я подошла вплотную, пытаясь разглядеть хотя бы слабый отпечаток руки. Находясь в зале, я могла слышать шаги, а значит, не пропустила бы, решись Зерцалов биться о стены. Нет, тут должно быть что-то совсем простое. Я поводила ладонью в том месте, где зеркала соединялись, и ощутила слабый сквознячок. Блестящая поверхность запотела. Я оглядела пол в поисках какой-нибудь кнопки, но половицы казались абсолютно одинаковыми. Остаются хрупкие витражные стекла – быть может, следует обратить внимание на совпадение каких-нибудь линий в зеркале… или…. или секрет «входа» в одном из цветочных горшков?

Голова немилосердно кружилась, я представила, как начну терять сознание, обреченно цепляясь за тонкие, словно сделанные руками маленьких эльфов рамки, и вот уже мое тело в длинном, светлом платье летит вниз, в самый низ… в жидкую ранневесеннюю грязь. Нет!

Я отстранилась от окна, и тут же, слабо скрипнув, зеркала поползли в сторону. Возможно, я нечаянно все же коснулась рукой рамы или прошлась по нужной половице. Раздумывать было некогда, и я, превозмогая слабость, пошла в открытую щель. Возможно, следовало подпихнуть что-нибудь под эту дверь, не дав ей захлопнуться, едва только я окажусь внутри, но на это не было уже ни сил, ни времени.

Передо мной был тот самый зал из сна. Я встряхнула головой, отгоняя приступ слабости, и нащупала ногой ступеньку, глаза медленно привыкали к полутьме. В не скольких шагах от себя я различила темный силуэт и чуть не упала от страха. Хотелось одного – бежать, бежать из этого проклятого места что есть духу и никогда не возвращаться. Но повернуться спиной к призраку казалось еще ужаснее, я позвала, но никто не ответил.

Бесконечно текли секунды. Наконец я не выдержала и приблизилась к неизвестному. Подхлестываемое страхом и ядом сердце стучало так, словно хотело разбить грудную клетку и сбежать в одиночку.

Я сделала еще пару шагов, готовая в любой момент отскочить в сторону, как вдруг где-то наверху вспыхнули сразу несколько зеленоватых лампочек, и я остолбенела, не в силах выдавить из себя ни звука. Передо мной на железной решетке, больше похожей на раму для картины или приспособление для садовых растений, по которому они поднимаются к солнцу, цепляясь тонкими стеблями, висел Пава. Его тонкие, безжизненные кисти охватывали черные цепи и голова безвольно свисала на плечо. Я бросилась к нему, не зная, чем тут можно помочь. Его лицо закрывали слипшиеся, спутанные волосы. Я пальцами зачесала их назад, только теперь заметив длинную резаную рану, тянувшуюся от брови до виска. По всей видимости, она не была глубока и кровь уже потемнела и запеклась, но, боже, я не знала, как давно он был ранен, правая сторона белой рубашки потемнела от крови и прилипла к телу, на полу тоже были страшные пятна. Я пощупала пульс – Павел был жив! Сердце мое разрывалась от жалости и сознания полной своей беспомощности. На какое-то время собственные страдания отошли на второй план, я поискала на себе что-нибудь вроде шпильки, чтобы открыть замок (как это обычно делают в кино), и тут до моей шеи дотронулось что-то острое.

– Привет, Диана, – произнес спокойный, хорошо знакомый голос. – А я ждал тебя.

Лезвие исчезло, и я обернулась, загораживая собой любимого.

– Ты, вероятно, хотел, чтобы я клюнула на письмо, что написал по приказу Зерцалов, и уехала отсюда?

– Ну что ты, дорогая? – Шоршона отступил на шаг, разглядывая меня. – Я прекрасно знаю все, на что ты способна, мне известно, как движутся мысли в твоей черепной коробке и что ты правильно прочтешь мое приглашение и явишься сюда. – Он усмехнулся и одной рукой поправил очки. Я заметила, что его волосы были совершенно седыми…

– Сначала отпусти Павла, он тебе не нужен. А потом делай со мной все, что хочешь! – выдохнула я.

– Да уж точно не нужен. Одного не пойму, как ты могла связаться с таким ничтожеством, как Зерцалов?

– Отпусти его! Не видишь – он нуждается в помощи!

– Отпустить? Чтобы вы сбежали вместе?

– Я не сбегу… скорее, Слава!

Паша застонал, и я обняла его, в то время как Шоршона забежал за решетку с другой стороны.

– Ты должна дать слово, что будешь покорна мне во всем.

– Прежде всего ты отпустишь Павла и позволишь мне вызвать врача.

– Вот еще! Ты думаешь, что говоришь?!

– Я позвоню своему врачу и скажу, что произошел несчастный…

– Не глупи! Я раскую его и, когда все будет сделано, обещаю довести до первой попавшейся больницы, если ты так этого хочешь.

– Но помощь ему нужна сейчас! Или ты боишься Павы? – не унималась я, непроизвольно гладя длинные волосы моего принца.

– Вот еще! Но мне надоело спорить. – Он взял ключ и отомкнул замочек на правой кисти, отчего Зерцалов застонал и всем телом повис на левой руке. – До пяти считать умеешь? – Шоршона помахал перед моим лицом тонкой кистью Павла и, потянув за указательный палец, приставил нож, намереваясь сходу перерезать сухожилие.

– Нет! Не надо! Я все сделаю!

– Хорошо. – Он протянул руку, и я не без колебаний подошла ближе. – Но только сначала освободи Пашу, а то я боюсь, как бы ты не приковал нас рядышком.

Слава пожал плечами и расстегнул второй браслет. Пленник повалился на пол, и Шоршона, не глядя перешагнув через него, направился ко мне.

– Но ты… ты обещал вызвать врача. – Я отступила, косясь на нож.

– Когда все будет закончено. Но не думай, что я буду теперь гоняться за тобой. – Он одним движением повернулся к Зерцалову и, потянув за волосы, приподнял его голову на несколько сантиметров над полом, после чего вопросительно посмотрел на меня.

– Хорошо.

Сверкнул нож, и Слава отсек длинную черную прядь волос, за которую только что держал. Я услышала стук и хотела вновь броситься к Павлу, но Шоршона не дал мне сделать этого.

– За тобой остался должок, Дианочка, и я намерен получить его с процентами. Пятясь, я наткнулась на неизвестно откуда взявшийся верстак, оказавшийся на месте нашего с принцем ложа. До этого момента я почти что была уверена, что он хочет получить меня, но сейчас… Я оглянулась и тут же моя рука угодила в немедленно захлопнувшийся капкан. Острые зубья пронзили кожу на запястье, я закричала, пытаясь избавиться от проклятой штуки, но Владислав уже подскочили, схватив меня за другую кисть, быстро зашептал, брызгая слюной.

– В тот последний вечерок пять лет назад ты сломала мне руку. Поэтому сегодня я намерен поломать тебе обе.

– Нет! – я кричала, забыв обо всем и содрогаясь всем телом, предчувствуя новую боль. – Не надо, Слава! Я же и так умираю! Уже скоро! Ну, не надо! Я же не хотела… Я спасала себе жизнь, я сопротивлялась!..

– А не должна была. Я придумал тебя, сделал такой, какая ты сегодня, а ты предала меня! Ты решила, что можешь жить, когда я велел тебе умереть, что можешь пересилить судьбу. Ты – взбесившаяся марионетка – чудовище, которое я вызвал к жизни и теперь должен уничтожить! Ты и только ты расстраивала все мои блестящие планы, ты смогла даже изменить Паву, внушив ему, что он не то, что есть на самом деле. Что он, смешно сказать, мужчина. Нет, нет и нет! Мне нравилось играть с тобой, ты была сильнее и лучше Маргариты, ее любовницы Татьяны, глупого коллекционера, комнатного ничтожества Зерцалова. Но теперь ты перешла уже все дозволенные пределы. Поэтому я сломаю свою марионетку и выброшу, как старый хлам. А твой муженек, он тоже получит свое, когда мы докажем, что это он убил свою собственную жену и…

Он вдруг резко замолчал и навалился на меня, ткнувшись потным лицом мне в щеку. Я закричала и тут же увидела Павла, сжимавшего в руках трехрожковый канделябр, один из тех, что так нравились божественному маркизу.

Шатаясь, он подошел к нам почти что вплотную и, взяв Шоршону за шкирку, стянул его на пол. Я услышала глухой звук упавшего тела, и тут же ко мне вернулась боль.

Как во сне, Зерцалов опустился перед Славой на корточки и, чуть-чуть повозившись, показал мне ключ.

Я подумала, что наивно предполагать, будто все приспособления для пыток в этом доме открывались одним способом, но Паша не знал этого и чудо свершилось.

Я хотела только одного – чтобы боль прошла любой ценой, только бы прошла.

Вместе мы сковали бесчувственного Шоршону, воспользовавшись цепями, на которых всю ночь висел раненый Пава.

Мысль отправить Владислава в милицию или психушку казалась отвратительной, но единственно верной. Перспектива жизни в вечном ожидании нападения или яда, мягко говоря, не была привлекательной. Потому, наверное, я застегивала браслеты на его руках и ногах с каким-то просто физическим наслаждением.

«Надо бы вызвать Линду, – вяло от предчувствия очередного приступа слабости соображала я. – Ведь предсказание сбылось – мы с Зерцаловым задержали убийцу, в какой-то степени Павла спасло именно то, что около письма он оставил заветную ручку… И еще, еще Линде непременно надо теперь посмотреть на дом, который она видела в медитации, загородный дом Белкиной и Шоршоны!

Ведь именно его она описала: лебяжье ложе и зеркальный зальчик. Слава богу, что я вспомнила об этом сейчас, а не когда разбиралась в своих эротических видениях».

В этот раз слабость накатила на меня, едва только я справилась с путами Шоршоны. Мир качнулся, в последнюю минуту я инстинктивно отстранилась от Владислава, по-рачьи пятясь назад и ища в пустоте заботливые руки Зерцалова.

Принц выволок меня из зала. У зеркальной стены мы лишились последних сил. Яд совершал очередную атаку, я прижалась лицом к холодному паркету пола, борясь с наползающим кошмаром, как вдруг Зерцалов резко вскочил на ноги и подошел почти что вплотную к зеркалу. От неожиданности я приподнялась на локтях, ища, что же так взволновало моего принца.

– Черт возьми! Диана! Он же меня изуродовал! Этот псих! Ты только посмотри! – Павел с возмущением ткнул в свой рассеченный лоб, и тут же скривился от боли и заплакал. – Подлец! Кто меня теперь полюбит? Кому я нужен?!

– Мне нужен, я люблю.

Реальность ускользала, множась и тут же теряясь в лабиринтах зеркал. Зерцалов приподнял меня с пола.

– И главное, ты не знаешь, зачем этот извращенец мне прическу попортил?

– Ничего… вырастут.

– Слушай, Диана… а мы ведь все правильно сделали… гм… в этом сне.

– Во сне? Почему во…

Принц остановил мой вопрос поцелуем.