Шанс? Параллельный переход Кононюк Василий
— Беги. А чего ты по селу со взведенным самострелом ходишь? Кур соседских бьешь? — Атаман углядел мой заряженный тупой стрелой самострел.
— Так хотел с Керимом бой учинить, как с татарином биться буду, а он на охоту уехал.
— То-то я смотрю, на тебе тулуп зимний и шелом Ахметкин с маской железной. Один такой шелом на всю округу был. Ну, идем в огород, проверю я вместо Керима, как ты к бою готов.
Мы вышли в огород, быстро отмерив шестьдесят шагов и положив посредине палку, стали на исходные позиции. Все эти дни, в свободную от забот минуту вспоминая и проигрывая последний поединок с Керимом, я был уверен, что поймал перед своим выстрелом правильный настрой. Та пустота, царившая во мне, то чувство общности с землей, травой, Керимом, его луком, стрелой не могло быть ошибкой. Но где-то в момент прицеливания, поиска его силуэта в просвете своего прицела, оно слегка деформировалось, и, сколько ни старался, не мог его удержать даже в иллюзорном поединке, что уж говорить о реальном. Сегодня мне в голову пришла простая и очевидная мысль. Ведь мне не обязательно стрелять — это татарин ищет моей смерти, мне обязательно — не поймать стрелу. Поэтому решил разбить стоящую предо мной задачу на две. Сначала увернуться от стрелы, а дальше как будет.
Пока мы ходили, отмеряли, медленно погружался в состояние оторванности, в состояние, в котором ткань мира теряет объемность, становится плоской, и ты начинаешь ощущать себя связанным с этой реальностью только одной гранью, остаток от тебя уносится в другие сферы, из которых все происходящее теряет скорость, время, размер. Все окружающее делается частью тебя — натягивающий лук Иллар, летящая стрела, твое тело становятся пальцами большой руки, и ты знаешь наперед, как будет двигаться каждый из пальцев.
Первую стрелу Иллар пустил сразу, едва мои губы дали команду. Затем подошел к разграничивающей палке и начал стрелять с тридцати шагов. Вначале он делал перерывы между выстрелами, затем они начали сокращаться, и восьмую стрелу он пустил сразу за седьмой, поймав меня в движении. Удовлетворенно хмыкнув, он уважительно сказал:
— Молодец! Быстрый ты, чертяка, что мои стрелы. Не возьмет тебя татарин. А чего ж сам не стреляешь?
— Будет время после него — выстрелю. А не будет, и так добре. Это он ищет моей крови, мне от него ничего не надо. Спаси Бог тебя, батьку, что проверил меня, пойду я халаты делать. А от стрел тикать меня Керим научил — сам бы вовек не научился.
— Ишь ты, старый пень, что умеет. А никому не скажет. Тронул ты его сердце, Богдан, раз он тебе такое показал. Сколько лет живет — слова доброго от него никто не слышал. Увидишь его, передай, чтобы на середу готов был к походу. С собой возьмем. Таких лучников, как он, один на тьму.
— Понял, батьку, передам. Батьку, работы много, одному мне тяжко будет, а можно мне будет хлопцев и девок из села на помощь позвать?
— Кого надо — всех зови, скажешь, то мой наказ, но чтоб через два дня все готово было.
Атаман остался в огороде собирать свои стрелы, а я побежал к дядьке Николаю за сеткой. Во дворе у атамана, делая вид, что чем-то сильно заняты, крутились малый Георгий с Марией. Точно подглядывали, что мы с атаманом в огороде делаем.
— Здравствуй, Мария, хорошо, что тебя увидел. Мне нужно десять халатов казакам изготовить, чтобы могли скрытно к супостату скрадываться. Помощь мне нужна. Поэтому просьба к тебе. Выбери пять подружек своих, которые нитку с иголками в руках держать умеют, и приходите ко мне во двор завтра после обеда. Нитки с иголками берите. А я Андрея с хлопцами позову, которые мне на хуторе помогали. С Божьей помощью до вечера справимся.
— Не знаю, пустят ли нас, — сразу начала кокетничать Мария, но я пресек эти попытки на корню:
— Родителям скажите, это наказ атамана. Кто пускать не хочет, пусть сразу идет к атаману и ему говорит, что не будет его наказа исполнять.
— А мне отцу что говорить? — пыталась давить своим эксклюзивным положением Мария.
— Вот это ему и скажи. Он сказал: кого мне надо, всех могу на помощь звать. Так что приходи, без тебя нам не справиться. Ты нам светить будешь всем, как зорька ясная.
Фыркнув, смущенная Мария убежала в дом.
Придя к дядьке Николаю, я ему мстительно заявил, что его дело худо, атаман никак не может решить — уже его из села выгнать или до весны обождать. А пока пусть несет всю сетку, которая у него есть. Хватит сетки — может, смилостивится атаман и еще даст ему год времени, до следующего урожая. Причитая на злую судьбу и плохой урожай, он вынес метров пять сетки шириной чуть меньше полутора метров. Холодно посоветовав ему уже паковать возы, развернулся, чтоб выйти, но Николай вдруг вспомнил, что у него еще есть сетка. Скрутив все в рулон и забросив на плечо, переполненный радости, что в ближайшее время не нужно будет общаться с этим типом, побежал домой, по дороге завернув к Андрею и передав ему новый наказ атамана быть завтра после обеда с хлопцами у меня. Сгрузил дома сетку и самострел, побежал к Кериму, задавая себе по дороге вопрос: почему я ношусь по селу как электровеник, таская на себе различные тяжести, а моя кобыла жует в хлеву сено и в ус не дует? Видно, это хитрое животное умеет меня гипнотизировать. Никакими другими объективными причинами объяснить свое поведение мне не удалось. Мне как человеку, с уважением относящемуся к лени и получающему удовольствие от созерцания, как работают другие, было совершенно не свойственно так безжалостно эксплуатировать свой организм без всяких на то веских причин.
Керим был уже дома. Среди других своих умений он был признанным зубодером в нашем селе, и первым делом я попросил его вырвать остатки зуба, пока не заросла разорванная десна и не началось воспаление в обломке с открытыми нервами. Керим был профессионал, у него даже аналог зубоврачебного стула был, с учетом специфики эпохи. Возле заборного столба стоял высокий пенек, к столбу были привязаны пять веревок. Усадив меня на пенек, Керим споро примотал веревками мои руки, ноги и голову, так что я не мог пошевелиться. Осмотрев мой зуб и поцокав языком, Керим радостно сообщил, что будет больно, и пошел выносить различные инструменты. Осмотрев его инструментарий, я понял, что Кериму без разницы, луки делать или зубы: инструменты одни и те же. Всунув с противоположной стороны мне в зубы распорку, Керим небольшим ножиком разрезал мне десну с внутренней, целой стороны, деревянными лопатками, которыми он наносил клей наплечи лука, отогнул разрезанную десну в сторону. Ухватившись небольшими клещами за обломок зуба, ловко выдернул его наружу. Поскольку плеваться слюной и кровью в рожу врача, пока он тебя не отвязал, чревато, приходилось судорожно глотать и мычать, пытаясь объяснить Кериму, что любоваться моим зубом можно после того, как освободишь пациента.
Но все в этой жизни рано или поздно кончается — и хорошее, и плохое, а по прошествии определенного времени ты уже и не различишь, плохим оно было или хорошим. Плоские события приобретают объем, наполняются разнообразными смыслами, и то, что ты считал плохим, вдруг становится не таким уж и плохим, а иногда просто хорошим: все дело в узости угла зрения при первом взгляде. Попытавшись взглянуть на вещи шире, заставил себя радоваться тому, что сижу привязанным на пеньке, мне в горло не переставая льется кровь из разрезанной десны, а голова и верхняя челюсть разламываются от боли. Ведь в этом мире есть масса мест, где сидеть не захочется никогда, кровь может литься и из более важных частей тела, а голова может и не болеть, особенно если она уже не на плечах, но это никого не обрадует.
Занятый такими мыслями, уже даже не реагировал на то, что, развязав меня и дав мне серебряный кубок с вином пополоскать рану, Керим сразу предложил посмотреть, чему я научился за это время, и пошел выносить лук и стрелы. Мы стояли на огневом рубеже, все замерло в ожидании, Керим не стрелял, я не двигался. Наконец, поняв, что так он будет ждать долго, Керим непонятным мне образом вытолкнул меня из состояния видения и, саданув стрелой по ребрам, удовлетворенно заявил, что в поединке выживу, если о самостреле не вспомню и целить не начну. О самостреле я не вспомнил, но вспомнил другое.
— Дядьку Керим, а что, много дичи набил?
— Двух косуль и зайца снял — тай домой поехал: соли мало, морозов нет пока, пропадет мясо — чего лишнее бить.
— А продашь мне одну косулю, если я тебе хорошую новость расскажу?
— Да я тебе и без новости продам, ты тут один такой на все село, что монетами трусишь. Хлопцы уже устали всем рассказывать, что Богдан им по три медяка дал, да еще и поил и кормил за свой кошт, за работу пустяшную. Бабы хвастают, что тебе полотно продали дороже, чем в Киеве на базаре, полдня уже по селу бегают. Так что, сколько дашь за косулю? — Керим, хитро прищурясь, смотрел на меня.
— А ты сколько просишь?
— Ну, как тебе, Богдан, так и быть, за три серебряка продам.
— Не, больно много ты загнул, дядьку, больше серебряка не дам.
Громко расхохотавшись, Керим притащил уже разделанную косулю, завернутую в снятую шкуру. Забрав мою серебряную монету, он сказал:
— Будем живы, в Киев на ярмарку поедем — сам не ходи: рано тебе еще монеты в руки давать. Сеешь серебряками направо и налево. Так какую хорошую новость ты еще знаешь, кроме той брехни, что ты мне рассказывал про татарский разъезд?
Вот же странный человек. Кому ни рассказывал про татарский разъезд, с которым мы схлестнулись, все верили, один Керим презрительно хмыкнул — мол, брехня это все — и ничего дальше расспрашивать не стал.
— В середу с утра в поход едем на татар, одвуконь, припасу на пять дней с собой иметь.
Выражение хищной радости на миг озарило его лицо:
— Ишь, разъездился наш атаман в походы, на зиму глядя. Ну слава Богу, что так.
Нагруженный двадцатью килограммами мяса, которые приходилось тащить на вытянутых руках, чтобы не измазаться, побрел домой. Матери сказал, что к нам завтра целая орава придет после обеда помогать халаты делать, надо будет сготовить что-то. Вначале была у меня идея сготовить шашлыки, даже придумал, как из ивы сплету прямоугольный короб, поставлю на высокие ножки и обмажу глиной. И как весело завтра в таком самопальном мангале будут гореть дрова.
Но память брызнула в глаза разноцветными картинками, где мы с семьей и друзьями жарим шашлыки, радостные лица близких и родных людей, веселый смех моих детей, и мне стало ясно, что еще очень долго в этой жизни я не попробую шашлыков. Пока под песком, неумолимо льющимся из призмы и отсчитывающим минуты, дни и года, не побледнеют лица и чувства и воспоминания не будут так остро резать, заслоняя собой весь этот мир, который до сих пор не стал для меня реальным.
Пожевав что-то на ужин, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, улегся спать, пытаясь уйти от тоски, внезапно сдавившей грудь. Перед сном, чтобы отвлечься, проанализировал наш с атаманом разговор, и это немного успокоило. Все-таки это была первая маленькая победа, первый шаг на долгом пути. Такой союзник, как Иллар, дорогого стоит, а если он стремится к тому же, к чему и ты, то это просто выигрыш в лотерею. И не столь важно, что для него это несбыточная мечта, а для меня — первый шаг по долгому пути к окончательной цели. Просто я знаю намного больше, и знаю, как это делалось в нашей истории. Просто и без крови, по крайней мере, ее было так мало, что никто о ней специально не вспоминал. Значит, и здесь этот алгоритм в основном должен сработать. Время поджимает. Через девять с половиной лет нужно обладать возможностью первый раз вмешаться в ход событий. Значит, на консолидацию ближайшего казачьего и не казачьего населения в одну управляемую воинскую силу есть пять-шесть лет. Теоретически должно хватить с запасом, а практически узнаем через два года. Так и атаман мягко намекнул: даю, мол, тебе, Богдан, два года относительно спокойной жизни. А через два года будем твою дальнейшую судьбу очень даже решать, поэтому промежуточные результаты должны быть убедительными.
Утром запряг возы и уехал за село косить траву, а сестричек поставил в третий раз размалевывать полотно. С травой было много мороки. На некошеном лугу она вымахивала в пояс ростом. Понятно, что никто такое помело к халату привязывать не будет. Поэтому требовалось аккуратно вязать в пучки скошенную траву, связывая в верхней трети, а нижние две трети затем отсекать. Заготовив достаточно травы, вернулся домой, где меня поставили с малявкой докрашивать полотно, потому что Оксану мать забрала на подмогу — печь пироги. Оборудовав сперва рабочие места, нарезав кусками сетку, приготовил тонкую бечевку для вязки травы и пошел вместе с батей что-то перекусить. Угощали нас сегодня пирогами с мясом, капустой, репой и различными комбинациями этих ингредиентов. Лично у меня репа вызвала вопросы, но всем остальным и она понравилась.
После обеда привалила толпа народу. Озадачил их каждого своим делом: трое девок шили капюшоны, трое сшивали узкие полотна в халат, хлопцы вязали траву к сетке, я с сестричкой докрашивали по третьему кругу полотна, чтобы успели просохнуть. Потом присоединился к хлопцам вязать траву. Хлопцы с девками точили балы, постоянно меня о чем-то спрашивая, но все попытки вынудить меня рассказать о своих подвигах я мягко переводил на другие темы. О стычке с «татарским дозором» пришлось коротко рассказать, в основном выпячивая роль Сулима и Дмитра. Девки на меня обижались, пацаны были довольны. Еще не начинало вечереть, как все было сделано. Мать с Оксаной вынесли стол, пироги и большой жбан с компотом из сухофруктов. Тут и атаман прибыл посмотреть на нашу работу, ну и дочку проведать. Мария, как пришла, рассказывала, что не хотел сначала пускать, но как она ему про его наказ сказала, рассмеялся и отпустил. Но под благовидным предлогом решил проверить, что и как.
Осмотрев халаты и одобрив работу, атаман, попробовав пироги, загорелся сразу проверить уже лично, как я в нем скрадываюсь. В прошлый раз он подошел, когда уже никто не знал, где меня искать в широком поле. Возле дома, на лугу у реки кошено было два раза и условия были совершенно неподходящие, а вот дальше, напротив кузни, косилось только раз, в мае. Поскольку лето было достаточно дождливым, вторая трава вымахала высокой, выше колена, и уже пожелтела, так что условия были хоть и не такие, как в степи, но вполне нормальные. Указав всем на лужок напротив кузни, я заявил:
— Видите тот луг напротив кузни, где не кошено? Я спрячусь на нем, сто шагов вдоль реки, дальше ходить не буду. Найдете меня там — с меня бочонок вина, не найдете — тогда уж вам придется подумать, где монет на вино насобирать.
— Я за них залог держать буду, — заявил атаман. — Чай, не колдун ты на таком пятачке пропасть.
— Хорошо, считайте две сотни ударов сердца и идите меня искать. Только, чур, не подглядывать.
Все начали с честными лицами меня убеждать, что в жизни не пойдут на такое. Оставалось надеяться, что они шутят: весь расчет был на то, что они будут подглядывать.
Схватив один из халатов, быстро побежал по дороге к кузне, затем по склону вниз к лугу, забравшись от скошенного участка вглубь на семьдесят шагов. Там резко присел и, раскинув полы халата, замер, сливаясь с лугом. Как я и ожидал, они почти сразу вышли из задней калитки на огород и двинулись по прямой к лугу, видимо пытаясь не выпустить из поля зрения то место, где я присел. Однако поле — это не дорога, нужно смотреть под ноги, и поэтому я спокойно, уловив мелодию ветерка, веющего над лугом, плавно двигался в глубокой присядке, склонив голову практически к траве, им навстречу и в сторону. Моя задача была сойти с траектории их движения, пока они идут неорганизованным отрядом, и продвинуться хотя бы шагов на тридцать им навстречу, чтоб они гарантированно зашли мне за спину. Так и случилось: пока они разочарованно топтались на том месте, где меня уже не было, и, рассыпавшись в цепь, прочесывали территорию дальше, мне удалось подобраться к самому краю, туда, где некошеная трава смыкалась с кошеной.
Там я и замер, став на колени и прижавшись лицом к траве, наблюдая краем глаза, чем занимается народ. Побродили несколько минут в хаотическом движении, но после команд атамана, взявшего дело в свои руки, в их действиях появилась цель и идея.
Андрея отправили отсчитать сто шагов от скошенного края луга вдоль реки и занять это место для общего наблюдения. Всех остальных, построив в цепь, атаман повел вдоль реки к скошенному краю, приказав Андрею наблюдать, что происходит за их спинами. Если бы атаман поставил второго наблюдателя со скошеной стороны, наверное, он бы добился успеха. Но, развернув свою цепь и промаршировав в обратном направлении, они частично закрыли меня от Андрея. С другой стороны, он больше внимания отдавал ближнему к себе участку, поэтому мне без особых усилий удалось перебраться на уже проверенную часть. Выигрыш был уже в кармане, но мне вдруг, после того как схлынул азарт борьбы, стало ясно, что их проигрыш слишком опасен для моих зарождающихся доверительных отношений с атаманом. Стоял бы он в стороне и наблюдал за играми детей — другое дело. Но он лично возглавил поисковую команду, поэтому тут уже и проигрыш весь его будет. А если лидеру проиграть пацану на глазах подростков, потом разговоров по всему селу на месяц будет. Поэтому пришлось быстренько возвращаться обратно и зайти на несколько шагов вглубь, чтобы они о меня гарантированно споткнулись. Все вроде было хорошо, я оказался на пути движения Хрысти, очень симпатичной и фигуристой девушки, но, к моему несчастью, она замечала только Андрея, идущего чуть в стороне от меня, и вовсю о чем-то с ним щебетала. Видя, что она инстинктивно огибает бугорок, оказавшийся на ее пути, со злости ущипнул ее за лодыжку, чтобы как-то обратить на себя внимание. С диким криком «Змея!» она подпрыгнула вверх метра на полтора, выбежала на скошенный участок и, задрав юбки, начала с паническим страхом рассматривать свои ноги. Девушки с айканьем и причитаниями собрались вокруг нее и внимательно изучали ее ноги, пытаясь обнаружить укус. Ребята в попытке обнаружить и изничтожить гадину, подло напавшую на безвинную девушку, наконец-то наткнулись на меня. Сразу им заявил, что это они проиграли, что, мол, уже два раза перехожу им под ноги, чтобы наконец нашли, так как мне надоело тут одному сидеть, а они все мимо идут. И пока я Хрыстю за ногу не ущипнул, никто меня не нашел. Что я им выставлю бочонок вина, но не раньше чем на Новый год и чисто по-дружески, а поражение признавать напрочь отказываюсь. С таким вариантом все радостно согласились: ведь материальные интересы были учтены, а победа действительно была сомнительной. Атаман, посадив Марию на коня перед собой, уехал домой, а перед этим весело и иронично слушал нашу перепалку, но не вмешивался, лишь бросал на меня многозначительные взгляды. За ним потянулись все остальные.
Весь следующий день посвятил откапыванию и оборудованию первой в своей жизни селитровой ямы. Поместил ее на юго-восточном склоне — других поблизости не было. Взяв за базовые размеры метр шириной, три метра длиной и сорок сантиметров глубины, на глазок выкопал яму, землю в виде полукруглого бруствера равномерно распределил по кругу. Затем вокруг бруствера прокопал обводную канавку, чтобы талые воды и дождь не попадали в яму, и начал выдумывать, как ее накрыть. Остановился на иве, как наиболее ровном, доступном и подходящем к обустройству крыши материале. Сплетя из нее двускатные секции крыш чуть меньше метра длиной, тремя накрыл свою яму. Выклянчив у родичей пару снопов соломы, до вечера укрыл каркас соломой. Подумав, что необходима небольшая тележка для доставки свежего навоза из хлева в яму, пошел к Степану и заказал им тачку, начертив подробные размеры и объяснив, как, что и где крепить. Тачка была им пока незнакома. Ничего, люди оценят простоту и надежность этого нужного в хозяйстве инструмента.
На следующий день выехали из села, когда солнце уже высоко поднялось над небосводом. Ждали Непыйводу с казаками. У них с собой была закрепленная между двух лошадей небольшая легкая лодка на три-четыре пассажира максимум. Дождавшись их, все вместе легкой рысью двинулись сквозь Холодный Яр к чумацкой дороге и после полудня въехали на знакомую мне поляну, где нас поджидали Остап, Сулим и Давид. Все это время они разъездом дорогу и окрестности контролировали и последнего полуживого «языка» стерегли. Он слегка изменился. Кто-то удалил ему разбитый глаз и прижег огнем пустую деформированную глазницу — видимо, чтобы упредить воспаление.
Народ подготовился к нашему приезду. В двух небольших казанках дымилась свежеприготовленная каша, между двумя заводными лошадьми были устроены из кожи и дерева носилки для «языка». Перекусив кашей и пирогами, погрузив связанного казака, мы тронулись в путь по узким тропинкам Холодного Яра, не выезжая на основную дорогу и выслав передний дозор, явно избегая встреч с носителями разума. Мое видение с возами и товаром легко накрылось медным тазиком, что будет мне впредь наукой. Не фига обременять видение ненужными деталями, не влияющими на конечный результат. Атаман не пропустил возможности вставить мне шпильку — легкую, чисто для порядка, чтоб не забывал, кто в доме батька:
— А что, Богдан, ошибся, выходит, святой Илья? Без возов едем, не по дороге. — Ехидно перечислял все несоответствия.
— Моя вина, батьку, недоглядел, спешил вам рассказать, а оно вон как вышло. Не зря люди говорят: кто спешит, тот людей смешит. Оно, по уму, обождать нужно было. Первое видение плохо видно, все как в тумане, время проходит — снова тебе показывает, уже лучше все тебе видно становится, а когда третий раз, тут уже как будто перед глазами все стоит. Поспешил я, батьку, опростоволосился. Нет теперь веры моим словам.
Я тяжело вздохнул, невыносимо переживая от такого позора. По крайней мере, мне хотелось верить, что так это выглядит со стороны.
— Вон оно как получается, с видениями. Сколько лет живу, а такого не слыхал. Да ты себя не казни так, Богдан, дело для тебя новое, видения-то только сейчас видеть начал, поспешил, так оно понятно, дело молодое, главное, что ты корень верно узрел. Верно, узрел ты корень, Богдан?
Атаман испытующе глядел на меня. Если перед этим у нас с ним была интеллектуальная разминка на тему «Сделайте из черного белое и наоборот», то это уже был вопрос. Он означал простую вещь: не уверен — не обгоняй. А решился — вся ответственность на тебе.
— Не сомневайся, батьку, три раза глядел, десять сабель останется с мурзой, остальные дозором пойдут. Тут мы его и повяжем.
— А с казаками как? Все целы останутся или погибнет кто? Что тебе святой сказал?
Это уже был даже не вопрос. Это была лотерея. Можно было начинать растекаться мыслию по древу и наводить тень на плетень, но это автоматом ставило под сомнение предыдущее утверждение.
— Все живыми вернутся, батьку, никто не поляжет. Это было рисковое предположение, но не очень.
В таких операциях либо без потерь, либо никто не возвращается. От случайностей, конечно, никто не застрахован, но народ ехал опытный, глупостей уже наделавший и на чужие глупости насмотревшийся. Так что случайных проколов со стороны исполнителей быть не должно. Все остальное было мной продумано в деталях — еще той ночью, когда выяснял с напильником в руках все мелочи и заставлял вспоминать допрашиваемого казака вещи, на которые он никогда не обращал внимания.
— Смотри, Богдан, думай добре. Ты казак смелый и смерти не боишься, то я добре знаю, но смерть — она разная бывает, — без угрозы, но очень серьезно сказал атаман и продолжил: — Долго у меня душа не лежала десятком, без коней на тот берег плыть. Но остальным-то в душу запало, что ты сказал, вот и склонили они меня втроем на твою сторону, Богдан. В одном вы правы: без того мурзы беда может случиться. А по-другому его добыть нельзя. Но подумай еще раз, время терпит. И добре думай головой своей. Не додумаешь чего, уже думать не сможешь, — простенько, но со вкусом подытожил атаман и ускакал вперед.
Заночевали мы на небольшой поляне и с утра продолжили путь. Ехали еще осторожней, чем вчера. До запланированной встречи оставалось полтора дня. По полученным сведениям, Фарид будет их ждать завтра, с полудня до вечера.
После полудня Сулим из переднего дозора прискакал к атаману и сказал, что, по его разумению, пора выезжать на дорогу. Нужная круча с оговоренным местом должна быть рядом. «Язык» подтвердил, что нужное место рядом, и, расположившись на ближайшей поляне, мы стали ждать, когда атаман, который взял с собой «языка», Сулима, Непыйводу и Ивана, вернется из разведки. Сами тем временем взялись обустраивать лагерь и собирать сушняк. Пока они вернулись, мы успели поставить казаны на костер. Приехал атаман довольный: противоположный берег был пустой, можно было начинать операцию. Отправив молодых, то есть меня, Давида и Демьяна, тоже оказавшегося в числе восьми казаков из нашей деревни, которых выбрал атаман, копать могилу, атаман с остальными казаками, усевшись возле костра, принялись обсуждать, когда и как лучше форсировать Днепр. Когда мы вырыли могилу, атаман велел развязать и привести пленного. Зная, что он не особо может ходить с разбитыми коленями, привел лошадей с носилками к могиле, и мы вдвоем с Давидом вытащили его, размотали веревки и поставили вертикально.
— Становись на колени, казак, и читай молитву: отмучился ты, скоро предстанешь пред светлые очи Отца нашего Небесного, — обратился атаман к пленному.
— Он не может стать на колени, батьку, у него колени разбиты, — объяснил я заминку со стороны пленного.
— Читай стоя, — не стал возражать атаман. Пленный беззвучно, одними губами прочитал «Отче наш» и трижды перекрестился.
— Пусть простит тебе Господь твои грехи, — промолвил атаман и выразительно кивнул мне.
Вот почему-то я был в этом заранее уверен, что из всех стоящих рядом он выберет именно меня. Одним слитным движением я выхватил кинжал и воткнул пленному в пустую глазницу, одновременно протягивая дальним концом клинка вдоль всей затылочной области. С негромким хрипом, уже мертвый, он упал нам под ноги. Не знаю, что за испытания мне атаман устраивает и что он увидеть хочет, но, как говорил один умный человек, не знаешь, как быть, — будь самим собой. Почистив кинжал о жупан покойника и вложив его в ножны, стал ждать дальнейших распоряжений.
— Закопайте его и приходите: каша поспела, — распорядился атаман, в очередной раз с веселым интересом разглядывая меня, и отошел к костру.
Стащив с покойника сапоги и уложив его в яму, я достал из рукава его жупана красную китайку, которую заблаговременно запрятал туда. Руки его были примотаны, так что потерять ее было трудно. Накрыв ему лицо, вылез из ямы и, глядя на неподвижных Демьяна и Давида, посоветовал им идти к костру, тут, мол, сам справлюсь. Давид, очнувшись, начал засыпать, а Демьян сверлил меня ненавидящим взглядом. Несмотря на все мои попытки наладить с ним отношения, он продолжал меня ненавидеть с жаркой, безответной страстью. И чем больше появлялось доказательств, что Оттар получил за дело, тем жарче становились его чувства. Это очень характерно для людей — винить в своих проблемах кого угодно, только не себя. Наконец он не выдержал и злым шипящим голосом негромко сказал:
— Что, понравилось тебе, Богдан, безоружных казаков резать?
— Нет, не понравилось, — коротко, стараясь не вступать в дискуссию, ответил ему.
— А по тебе не скажешь, рожа довольная, что с казака сапоги стащил!
— Он эти сапоги, как и твой друг Оттар, заработал, продавая наших девок татарам в неволю. Что-то больно ты таких казаков жалеешь, Демьян. И что ты мне на ухо шипишь, точно змея? Идем к казакам — скажешь, что у тебя на сердце, пусть товарищество нас рассудит.
— То никого не касается, только нас двоих!
— Забыл ты, видно, что не на гулянке мы с тобой, а в походе, и какая кара за разбрат в походе положена, видно, тоже забыл. Последний раз тебя прошу, Демьян, по-доброму прошу: попридержи свой язык. Следующий раз откроешь свой рот — доложу атаману.
Что-то невнятно шипя себе под нос, Демьян перебрался на другой край ямы, а мне, пока кидал шеломом землю, все не давала покоя мысль. Иисус рекомендовал прощать обиды брату своему, имелось в виду близкому человеку, не семь раз, а семьдесят семь раз. Поэтому никак не мог решить — проходит ли Демьян по этому критерию и как мне со счета не сбиться, чтобы на семьдесят восьмой раз начистить ему рыло, дабы за все семьдесят семь раз хватило.
После раннего ужина, или позднего обеда, атаман велел отдыхать, потому что среди ночи, ближе к утру, начнем переправу. Не успел задремать, как надо было вставать и выдвигаться пешком к берегу Днепра. С собой велено было иметь лук со стрелами, щит и любимое оружие ближнего боя против доспешного воина. Кто брал чекан, кто боевую палицу, я взял короткое копье. Грузились в лодку либо трое больших, либо четверо меньших казаков, затем один переправлял лодку обратно. Если бы не канаты, привязанные к лодке спереди и сзади, то без огней ночью попасть в то же место невозможно. А так у нас был аналог паромной переправы. Когда нужно было тянуть в противоположную сторону, кричали на лодке пугачом и совместными усилиями перетаскивали лодку через реку. За четыре ходки одиннадцать бойцов были переправлены. Демьян остался с лошадьми ждать нас на правом берегу.
Начало светать. Замаскировав свою лодку значительно выше по течению от татарской, которая стояла полностью вытянутой на берег, выдвинулись на место будущей засады. Холмик, на котором любил разбивать свой шатер Фарид, мы нашли без особого труда и начали искать подходящее место для засады. Практически на любом природном холме вы найдете пусть небольшой крутой участок. Как нетрудно догадаться, ни всадник, ни конь в здравом уме на такой участок не попрется, поскольку опасно. «Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет» — этот принцип пришел к нам из глубокой древности. Поэтому совместно было принято решение разместиться на крутом участке компактной группой. После приезда татар половина движется вверх по склону, вторая огибает склон и выходит в тыл, так чтобы между нашими траекториями выстрелов угол был около девяноста градусов.
Пользуясь свободным временем, каждая группа отработала скрытное передвижение по своему маршруту. Сначала у казаков получалось не очень. Но после разъяснения основных моментов все стало получаться. Каждый из бойцов был охотник, имеющий представление о скрытности. После того как они научились придавать своей согнутой фигуре естественные очертания, гармонирующие с окружающей средой, дело пошло веселей.
После полудня, оставив меня наблюдателем на вершине холма, все остальные собрались в компактную группу на крутом склоне и стали ждать. Фарид оказался человеком пунктуальным и не заставил нас долго томиться в неведении. Не успел я соскучиться в одиночестве, как Богдан уловил не слышные мне далекие инфразвуки и подал сигнал тревоги. Не став ничего проверять, я скатился к казакам и, шепнув «едут», занял место в своей группе, которой командовал Непыйвода. Вскоре сверху по течению Днепра показалась группа всадников, едущих широким фронтом в нашу сторону. Как я и предполагал, осторожный Фарид учтет проколы, допущенные купцом, и обязательно будет прочесывать местность на предмет чужих следов. Два десятка всадников выехали на холм, несколько из них в опасной близости от нашего отряда. Вскоре десяток отправился дальше, вниз по течению, двое поскакали к прибрежному лесу дежурить на берегу, двое — в противоположную сторону, на соседний холм: обозревать степные просторы. Один остался на коне и приглядывал за табуном, а пятеро начали споро разбивать небольшой шатер для пожилого татарина, усевшегося на коврик, который для него постелили, и хлебающего что-то из бурдюка. Указав Непыйводе на табунщика, я объяснил жестами, что пойду его снимать. Получив разрешение, двинулся в его сторону. В основном это совпадало с направлением движения нашей группы, но если им нужно было приблизиться к шатру, то я уходил от них назад в сторону табуна. Приблизившись к нему на расстояние в двадцать пять шагов, прекратил движение и взял его на прицел. Все воины были в сплошном доспехе поэтому заранее было оговорено, что бить либо в лицо, либо по ногам. У меня выбора не было. Взяв на прицел его лицо в кольчужной сетке, ждал сигнала, когда атаман крикнет пугачом. Услышав громкое «пу-гу», тот невольно повернул голову в мою сторону, и стрела, впившись ему под правый глаз, вышибла его из седла. Развернувшись в сторону шатра, увидел, что все кончено. Казаки добивали раненых и вязали двоих, Фарида и его старшего охранника, который, по словам уже покойного «языка», был в теме и знал детали.
Непыйвода порывался отправить казаков к двум дозорным, которые скрылись за соседним холмом, но Иллар здраво заметил, что они нам не мешают, велел снимать и грузить трофеи, шатер не трогать — мы его на лодках не увезем, — и послал нас троих — Ивана, Сулима и меня — к реке разобраться с дозорными и готовить лодки. Вытащив бронебойный болт из головы убитого, понял, что без ремонта его повторно использовать нельзя, и, перезарядив самострел новеньким болтом, отправился в прибрежный лес. Сулима Иван отправил заходить слева, а меня — справа. Куда идти, было понятно: запах костра и огонь были заметны издали, и, приблизившись на расстояние гарантированного поражения, то есть ближе тридцати шагов, я начал выцеливать противника, сидящего ко мне лицом. Что-то почуяли кони, пасущиеся невдалеке, и начали всхрапывать, татары встревожились и, вскочив на ноги, стали вглядываться в сумрак леса, пытаясь разобраться, что вспугнуло лошадей. Наконец-то услышав долгожданного пугача, я стрельнул в своего татарина и попал ему в левую скулу, прикрытую кольчужной сеткой. Бронебойный болт легко пронзил ее, скулу и череп за правым ухом, ударился в шлем и бросил уже мертвого противника на землю. Второй оказался более проворным и успел вскинуть щит, который болтался у него на левой руке. Вот что значит профи. Сидел у костра, все проверено, а щита с руки не снял. Приняв две стрелы, летящие ему в лицо, на шит, он бросился петлять между деревьями, в сторону коней, но чей-то срезень ударил его под колено, практически перерубив ему ногу, и он, рухнув на землю, откинул щит в сторону, сел, подставляя лицо под смертельный выстрел. Было бы время, я бы лично его похоронил, это был настоящий воин, у которого можно поучиться и мужеству, и спокойствию в последнем бою. Оставив нас раздевать покойников, Иван отправился за нашей лодкой, дав нам задание спустить татарскую лодку на воду. Поймав лошадей и зацепив ими лодку, мы с трудом с их помощью затащили лодку на воду. Вода была холодной — ни мы, ни лошади лезть в нее не хотели. Но лошадям пришлось. Не успели мы раздеть убитых, как прибыл атаман с пленными и трофеями. Пленных с атаманом и Керимом отправили на тот берег, чтобы они начинали допрос и ждали нашу лодку с канатами. Как только появился Иван, подсадили к нему еще троих и отправили на тот берег, а нам остался один из канатов, который мы потихоньку травили вслед за ними. Вскоре, услышав пугача, дружно перетянули две лодки, связанные короткой веревкой, на свою сторону. Накидав в них все трофеи, крикнули пугачом и отправили казаков обратно. Нас было пятеро, так что в следующую ходку, плюс два — те, что пригонят, всемером мы свободно помещались.
Нет ничего труднее, чем ждать и догонять. А ждать, когда в любой момент сзади может показаться десяток злых ребят, очень хорошо вооруженных, против которых у нашей пятерки шансов ноль, тут адреналин так и хлещет. Дождавшись долгожданного сигнала, мы тянули, не жалея рук: ведь тянули мы к себе нашу надежду на завтрашний день. Заскочив в лодки и подав сигнал, двое налегли на весла, а я схватил щиты — тревога шугала в голову не по-детски: Богдан чувствовал, что едут к нам взрослые дяди, и они аж рычат от злости.
Нам повезло два раза — во-первых, атаман наказал Демьяну ждать нас на берегу после полудня с четверкой лошадей, остальных перевести на кручу и там привязать. Во-вторых, они сообразили, как оптимально использовать лошадей на узком берегу. Пока одна пара тянула веревку, вторую подводили к берегу. Когда первая пара упиралась в кручу, веревку цепляли на вторую пару лошадей, а первая возвращалась на исходную позицию. А ведь с нашей стороны и берег был пологим, и лошадей бесхозных навалом, а нет ума — считай, калека. Вот что адреналин и нервы творят с человеком, как в том анекдоте: «О чем тут думать, трясти надо!»
Когда десяток татар высыпал на берег, между нами было уже сто шагов, и мы с невероятной скоростью два метра в секунду удалялись от левого берега. Наловив двумя щитами к прочим трофеям еще три десятка стрел, пока воющие в бессильной злобе противники не поняли, что мы уже вне досягаемости, и, развернув коней, не поскакали докладывать начальству неприятные известия. Осмотрев казаков, обнаружил у одного небольшую рану, из которой достаточно обильно лилась кровь, тут же перевязал. Обидно было, что не додумался до такой простой вещи, как гужевой транспорт: мы бы точно выиграли пару минут, и супостат вообще никого бы не обнаружил.
Но это была уже история, все мысли мои занимал вопрос, любопытство разыгралось не на шутку: а что нам расскажет нового и интересного дедушка Фарид?
Глава 11
ВЫКУП
Возбуждение потихоньку схлынуло, и стылый ветер, гуляющий над свинцовой водой осеннего Днепра, пробирал до костей. Крупная дрожь начала бить тело, и, несмотря на то что руки мои были заняты выковыриванием застрявших стрел из безнадежно испорченных щитов, отчаянно захотелось выпить чего-то радикально согревающего, но самогона еще не гнали, да и, насколько я помню историю, за пьянку в походе положена была смертная казнь. Законы у казаков разнообразием не отличались. За любой проступок в походе атаман мог снять голову провинившемуся. В мирной жизни законодательство отличалось большим разнообразием, но с одной существенной оговоркой. Сие разнообразие не сильно влияло на окончательный результат — скорее, оно определяло пути его достижения.
Самым страшным было наказание за убийство. Убийцу клали в могилу, накрывали гробом покойника и живого засыпали землей. Все сексуальные деликты, содомия, изнасилование, совращение малолетних карались идейно близким, в фаллическом смысле, наказанием: усаживанием виновного на острый кол, смазанный маслом. Видимо, отсюда берет свое начало крылатое выражение «пошло, как по маслу», хотя тут возможны и другие теории. Иногда сажали на сухой кол, но это нужно было заслужить какими-то отягощающими обстоятельствами рассматриваемого проступка. Например, не просто изнасиловать бабу, а нанести ей при этом тяжелые физические и моральные травмы либо сделать это в особо извращенной форме.
За воровство не рубили гуманно руку, как завещал правоверным пророк Магомет, а грубо подвешивали за шею, что вызывало травмы, не совместимые с жизнью. За более мелкие проступки, если повезет чуть-чуть, тоже можно было проститься с жизнью. За прелюбодейство, случайно или нарочно нанесенную тяжелую травму и еще целый ряд преступных действий ставили на день к столбу, а рядом клали крепкий кий. Каждый желающий мог лично наказать провинившегося. Ну а тут, как утверждал известный киноперсонаж, «достаточно одной таблетки». Особенно если по голове. По-своему наказание было очень демократичным. Если провинившимся оказался заслуженный, уважаемый казак, имеющий друзей, побратимов, то, как правило, мог отделаться легким испугом. Группа поддержки с утра до вечера стояла рядом и пристрастно наблюдала, кто и как берет кий в руки. И каждому было понятно, что ожидает потенциальных любителей игры в бейсбол. Но одна группа поддержки не гарантировала результата. Казаки — народ рисковый. Если провинившийся кому-то серьезно досадил, то жаждущего крови вполне мог устроить вариант «жизнь на жизнь», и, невзирая на присутствующих и их тяжелые взгляды, удар дубьем по затылку своей физической сути не менял и обрывал тонкую нить судьбы наказуемого. Поэтому выжить мог только человек действительно достойный, допустивший ошибку случайно.
За мелочь пузатую, недостойную описания, атаман назначал энное количество ударов нагайкой. На этом судебная система казаков получала свое логическое завершение, и хотя она не отличалась европейскими изысками, имела перед ними одно решающее преимущество. Независимо от умственных способностей казака, никто не жаловался на сложность в усвоении ее принципов, и фраза «незнание закона не освобождает от ответственности» любого казака удивила бы своей абсурдностью.
Размышления над особенностями судопроизводства у казаков не уняли сотрясающей меня дрожи, а скорее усилили ее, и из лодки я вылезал, шатаясь, как тяжелораненый. Никого это не тронуло, и атаман послал меня, как самого молодого, на кручу — привести еще шестерку лошадей и причиндалы, которыми крепились носилки с «языком». Это оказалось действенным средством. Бег под горку не только развивает дыхательную систему, но и согревает не хуже печки — жаль, что сил не добавляет. Притащив в поводу вышеозначенное количество заводных коней, мы погрузили на них трофеи, две лодки, раненого начальника охраны и дружным караваном, подталкивая грузного Фарида, полезли в горку. Фарид, демонстрируя хорошее владение местным суржиком, требовал усадить его на лошадь и немедленно связаться с его шефом, чтобы обсудить условия выкупа и никуда его драгоценную персону не увозить. Параллельно он вел вторую тему, в которой поведал нам, какую непоправимую ошибку мы совершили, посмев поднять руку на его людей и на него лично, и представляем ли мы вообще, кто шагает с нами рядом.
Поскольку я шел сзади него, чтобы быть поближе к такому замечательному человеку, а в руках нес свое оружие, короткое копье периодически упиралось своим острием в Фаридову задницу, придавая ему дополнительное ускорение. Видимо, в качестве благодарности за помощь при восхождении я узнал много нового и интересного о своей родословной и какими извращенными способами буду покидать этот бренный мир. В конце восхождения от души поблагодарил его за столь ценную лекцию и пообещал, что буду слезно просить атамана дать возможность испробовать хоть часть столь интересных возможностей на нем и его охраннике. Он начал заискивающе просить меня ничего не говорить атаману — дескать, он пошутил, а так я ему очень симпатичен, как и все казаки. Чем больше я все это слушал, тем меньше мне оно нравилось. Для меня было очевидным, что дедушка очень умело валяет Ваньку, делая из себя надутого индюка, искусно пряча свой истинный облик, который имеет мало общего с индюком, зато много с королевской коброй. Видя перед собой пятнадцатилетнего паренька, он даже не старался скрыть иронии в глазах, которыми он периодически упирался мне в переносицу.
Взобравшись на кручу, где стояла большая часть наших лошадей, атаман, не дав нам перевести дух, не говоря о том, чтобы перекусить, велел оседлать для Фарида и охранника двух заводных, тем более что седел мы поснимали и притащили с собой в достатке. Коней оставили на том берегу. Знатных коней оставили. На мой вопрос, почему бы нам коней не привязать к лодке — пусть с нами на тот берег плывут, — старшие товарищи доходчиво объяснили, что кони такого путешествия не выдержат. Либо умрут по дороге от переохлаждения и утонут, либо заболеют и все равно пропадут, даже если выдержат заплыв. И чтобы так мучить безвинную скотину, это нужно быть просто нелюдью, и настоящий казак лучше врагу коней оставит, чем такое с ними сотворит.
Пока пленных крепили к седлам, стягивая ноги веревкой под животом лошади, а связанные сзади руки приматывая к седлу, успел заткнуть им уши, натянуть веревки промеж зубов и завязать сзади за головой. Пусть все надо мной смеются, но береженого Бог бережет. А то прикусит от тряски язык по дороге и лишит всех нас долгожданной радости общения с достойным человеком, ради которой мы не щадили ни времени, ни сил. Да и между собой им общаться крайне вредно, поскольку дедушка Фарид уже придумал и выучил назубок все, что он нам собирается повесить на уши. И если он расскажет свою сказку второму достойному человеку, то радости от общения может и не быть. Что за радость слушать, когда тебе врут одно и то же, и не иметь возможности аргументированно возразить оппоненту?
Атаман заставил тщательно уничтожить все следы, и, выслав дозоры, мы пересекли дорогу и вновь оказались на узких тропинках Холодного Яра. Мы торопились подальше убраться от Черкасс: кто его знает, как скоро поступит на имя местного атамана официальный запрос от обиженной стороны и что он начнет предпринимать, чтоб преодолеть международный кризис. Единственное, что знал наш атаман, — что связи у черкасского атамана с левой стороной Днепра очень плотные и он чуть ли не побратим Айдара. И в случае чего, легко может привести с собой, кроме своей сотни клинков, еще три сотни Айдара. Это был еще один пункт в эксклюзивном положении черкасской группы казаков, и пункт немаловажный. Естественно, все мы старались побыстрее оказаться вне поля досягаемости их разъездов.
Атаман и все казаки были крайне довольны проведенной операцией. Никаких потерь, один легкораненый, кровавые мозоли от веревок не в счет: казацкие руки к мозолям привыкли. Зато почти десяток элитной гвардии, закованной в железо, посекли и каких пленных добыли. Как только въехали под своды вековых деревьев, казаки начали шумно обсуждать детали проведенной операции, и, как я понял по обсуждению, у всех, кроме Ивана, был перед операцией легкий мандраж. Оно и понятно: сними воина, который провел большую часть сознательной жизни в седле, с коня и поставь пешим в засаду — с непривычки нервы шалят. Тем большим было их облегчение, когда все закончилось. Особенно каждый старался живописать свои ощущения, когда на наш отряд, замерший на склоне, накатывалась широко растянувшаяся татарская лава и как они разглядывали конские копыта, приближающиеся к нам. Первые ощущения — они самые яркие. Это для меня, привычного к страйкболу, где все наши игры заключались в том, чтобы друг друга выследить, подкрасться бесшумно и нашинковать противника пластмассой, ничего нового и удивительного в произошедшем не было. Только противники не вставали с земли после всего с веселым смехом и не хлопали меня по плечам, а оставались лежать и сосредоточенно рассматривали хмурое осеннее небо неподвижными глазами. Только темная кровь, нехотя вытекающая из ран и несмываемыми пятнами оставляющая следы на моей стреле, моей одежде, моей душе.
Усталость, охватившая меня еще в лодке, никуда не девалась и, захватив в свой плен мое тело, проникала в душу. Будущее, казавшееся таким понятным и безоблачным, после того как мы захватили Фарида, вновь покрылось темными тучами. Размышляя над возможными действиями противника, я сформулировал несколько положений, которые мне казались возможными с очень высокой степенью вероятности.
Первое. Фарид, в силу присущей ему основательности, просто обязан был выслать на наши поиски еще одну группу. А поскольку наши многочисленные разъезды, отправленные атаманом, никого подозрительного не обнаружили, то, к сожалению, ничего радостного для нас это не означает. Скорее всего, все, что надо, они разузнали. Все хутора по округе не прикроешь. К соблюдению режима секретности ответственно относились только редкие казаки, да и трудно удержаться, если к тебе в гости заехал кум, которого ты не видел полгода. Вы крепко отметили вашу встречу, — и как тут без рассказов о своих и чужих боевых подвигах?
Второе. Встреча с этой группой назначена на завтра, максимум на послезавтра. Реально ее возможно перехватить, только точно зная место встречи. Есть небольшая вероятность, что на связь с группой татары не выйдут. Очень может быть, что о планируемой встрече знали только Фарид с охранником, но всерьез на это рассчитывать не стоит. Кто-то что-то всегда слышит, да и догадаться можно. Айдар, судя по всему, парень очень неглупый, да и привычки дядины обязан знать. Не знает он точного места — так тех мест не так и много, оставшиеся в живых охранники наверняка на всех бывали. Выслать людей, подать знаки и ждать ответа, — на одном из этих мест группу и подберут. И уже не отпустят в связи с нашим рейдом и захватом Фарида. Будут держать у себя до вылазки на наш берег.
Третье. До завтрашнего утра разговорить наших пленных мне представляется нереальным. Уж что-что, а за свои годы понимать, чего можно ожидать от человека, я научился определять практически по первому взгляду. Безусловно, бывают ошибки, но это не тот случай. Охранник не скажет ни слова. Чтобы такого сломать, трое-четверо суток нужно работать, не покладая рук. Фарид, наоборот, начнет петь через пять минут, но слова правды не скажет. И будет врать так убедительно и правдоподобно, что не подкопаешься. Конечно, целенаправленной и вдумчивой работы и он не выдержит, но есть одно маленькое «но». По дороге он тебе расскажет столько версий и все они будут так правдоподобны, что, как из них выбрать единственно верную, превращается в отдельную, не менее сложную задачу.
Как ни искал я выхода из этого тупика, найти не мог. Не поймаем вторую группу — дела наши становятся очень-очень печальными.
Атаман, пропетляв пару часов по тропинкам Холодного Яра, задолго до заката объявил привал. Мы с Сулимом, осмотрев и вновь перевязав пленному раны, приматывали обоих к дереву. Сперва сняли с них доспехи, верхнюю одежду, тщательно обыскали, затем, надев верхнюю одежду, чтобы не мерзли пока, и примотав руки к туловищу, привязали к дереву.
Вдруг мне в голову пришла одна бредовая идея и, поскольку умнее ничего придумать не удалось, решил попробовать ее. Вытащил затычки из ушей и немного ослабил веревку, которая растягивала ему рот и не давала сжать зубы, так чтобы он не смог повредить себе язык, но мог выговаривать определенные звуки. Остальное догадаемся — чай, ему не на конкурсе чтецов выступать. Попытался пробудить в нем интерес к жизни и к активным действиям.
— Слушай меня, воин. Я знаю, ты понимаешь мои слова. Скажи мне, хочешь ли ты отомстить тому, кто виновен в смерти твоих воинов?
— Нет, не хочу. Это сделают другие. И что тебе надо от меня, я тоже знать не хочу.
Бредовая идея предложить ему честный поединок в обмен на сведения умерла, не родившись. Он был прав, этот воин: не соревнуйся с противником в том, в чем ты заведомо слабее. Знаешь, что слаб в словоблудии, — отказывайся от всего. Заведомо ясно, что ничего хорошего противник не предложит. Поэтому если ты откажешься от даров данайцев, ты никогда не прогадаешь. На любого мудреца довольно простоты.
Вдруг мне в голову пришла еще одна бредовая идея. Видно, вечер был такой. Вечер бредовых идей. Схватив его за голову и воткнувшись глазами в его глаза, говорил и смотрел. Перед этим объяснив Богдану, что нужно увидеть в его глазах. Недаром ведь говорится: глаза — зеркало души. В этом зеркале, если присмотреться, очень хорошо видна реакция на твои слова. Ты говоришь, а глаза всегда отвечают — либо «да», либо «нет». Вот это и нужно было прочитать. Все остальное — дело техники и правильно заданных вопросов. Винер, он не зря работал. Внушил отдельным представителям рода людского мысль, что всю, буквально всю информацию можно представить в виде ответов «да» — «нет». Вот эти отдельные представители и стараются доказать на практике эту непростую для понимания мысль.
— Да мы и так все знаем без тебя, воин. Вы завтра должны были отправиться на встречу с другими казаками. Вниз по течению Днепра вам было ехать полдня, нет, даже меньше, чем полдня. С нашей стороны там круча такая приметная, выше, чем остальные, дерево одинокое на ней растет, скала каменная на ней, там тропинка к Днепру заметная. С той кручи остров видно — выше по течению. Ты бывал на той круче, переправлялся на наш берег не один раз, место хорошо помнишь, как приедешь — сразу узнаешь. Верно говорю?
Правильно делаешь, что молчишь. С врагом разговаривать нельзя. Ну, отдыхай пока. Я буду просить атамана тебя сегодня на муку не отправлять. Тронула меня твоя храбрость. Завтра нам трудный день будет. Будем мы искать тех казаков, с которыми у вас встреча сговорена. Нужно вам свидеться и поговорить. А мы послушаем.
Поплюем через левое плечо, но и среди бредовых идей попадаются настолько бредовые, что становятся уже не бредовыми, а очень даже умными. Богдан в качестве детектора лжи работал очень успешно. Естественно, иногда он не умел понять реакции собеседника и однозначно интерпретировать ее, но это было просто потому, что сам испытуемый не мог свою мысленную реакцию на мои слова выразить в однозначной форме. Безусловно, кое-какие начальные данные можно было получить путем логических размышлений, и это очень помогло проведенному опросу.
Совершенно ясно, что посылать на поиски еще одну группу черкасских казаков, даже если она есть, смысла нет. Выше черкасских уже начинаются боярские земли, там казаков нет. Все остальные живут ниже — там, куда мы едем. Разумно встречаться с ними поближе к их дому: чего их в зону действия черкасских разъездов тащить? От того места, где мы схватили Фарида, до места боя с крымским торговцем — день езды в хорошем темпе. По моим прикидкам, не меньше шестидесяти — семидесяти километров. То место, к которому мы стремимся и к которому должен был завтра ехать Фарид, лежит между этими двумя точками. Ну а дальше — известным в артиллерии методом вилки, а в математике методом половинного деления. Сказал «полдня» — реакция положительно-неопределенная, то есть человек не понимает, как скакать будем, но при определенном походном, а не курьерском темпе доберемся. Сказал «меньше полдня» — тоже позитивная реакция. Значит, вразвалочку едем — полдня дороги, на рысях скачем — меньше чем полдня. С кручей не все так весело. Ничего приметного на ней, кроме тропинки к реке, нет. Ниже видно остров. Выше острова нет. Кое-какая наводка есть, но в очень широких границах. Придется завтра с ним по кручам таскаться, будем надеяться, что он ее и с нашего берега узнает, как на нее взберемся. Главное — чтобы времени хватило и на разъезд соседский не напороться. Наша миссия пока в рекламе не нуждается. Но ничего, даст Бог, и до этого дело дойдет.
— Идем, Сулим, к атаману, расскажем, что мы с тобой узнали.
— Что узнали?
— Узнали мы, Сулим, что не хочет этот татарин с нами говорить, но глаз прятать не умеет. И по глазам мы с тобой много увидели и должны теперь о том поведать атаману.
— Не, я такие дурницы атаману сказывать не буду. Сам о том сказывай.
— Ты, Сулим, казак глазастый, ты одно увидел, я другое. Я начну толковать — ты меня поправишь, но поведать о том мы должны. Атаман пусть сам думает, плюнуть на то или в расчет брать.
— Так я и не понял ничего, Богдан, о чем я толковать атаману буду?
— Я толковать буду, а ты вспоминай — так дело было или напутал я. Если напутал, поправишь, если не напутал, слово мое подтвердишь.
Ненавязчиво направляя его в сторону сидящего атамана, задумчиво смотрящего в пламя костра, я подошел на расстояние аудиоконтакта:
— Батьку, мы тут с пленным потолковали, пока завязывали. Он разговаривать не очень хотел, но врать совсем не умеет. Поведал он нам, что еще других казаков отправил старый мурза пути к селам нашим разведывать. И встретиться они должны завтра, после полудня. А место то, если неспешно ехать, за полдня пути от места, где мы их в полон взяли. На круче той тропинка к Днепру ведет, а ниже по течению остров виден. Если завтра с тем татарином по кручам поездим, он узнает, сам не раз на этом берегу бывал. Вроде все. Ничего я не запамятовал, Сулим, все поведал?
— Да вроде все… — Окончательно сбитый с толку Сулим уже сам не понимал, что он слышал и что он видел. Но атамана с толку сбить было трудно.
— А чем вы ему так сподобились, казаки, что он вам начал всю правду говорить?
— Так мы ж тебе, батьку, толкуем: не хотел он говорить, но правды скрыть не мог. Спрашиваешь его, к примеру, посылал ли мурза еще казаков пути к нам выведать, и видишь по нему: да, посылал мурза. Вот так мы ему спрос учиняли.
— Вот мы ему сейчас каленым железом спрос учиним, тогда он нам все скажет, а то, что вы баете, — это курам на смех.
— Батьку, может, мурзу спросим? Он муки терпеть не будет, сразу говорить начнет. Да и знает больше, чем охранник его. А если неправду сказывать будет, так ты уже знаешь, что мы у другого выведали, — сравнить сможешь. А охранник нам завтра кручу покажет, на которой казаки их ждать будут. И все, что мы тебе толковали, батьку, то чистая правда, слово свое за то дать могу.
— Иди, Богдан, дрова собирай, коль без дела маешься: ночи холодные, дров много надо будет. А кого что спрашивать, мы сами знаем, а когда заплутаем, вот тогда твоего совета спросим. И гукни ко мне Непыйводу и Ивана Товстого.
Церемонный у нас атаман, а раньше незаметно было. Чего их гукать, если все на одной полянке. Но порядок есть порядок — подошел к Непыйводе, затем к Ивану и, взяв с собой свою кобылу, веревку и топорик, ушел в лес, оставив атамана и подручных обсуждать последние известия и решать, кого и как спрашивать. Обнаружив в лесу подходящий сухостой, срубил его топориком и с помощью кобылы поволок на поляну.
Атаманы, отвязав дедушку Фарида и усадив его возле костра, о чем-то мирно беседовали. Правда, рядом устроился Керим и, разложив на углях пару страшноватого вида железок, наблюдал, как они становятся багрово-красными. Иван с Сулимом спрашивали охранника, но даже издали было видно, что общение он отвергает напрочь. Разложив рядом с привязанным охранником костер и соорудив себе спальное место, я пошел на запах готовой каши, которую уже успели сварить. Поскольку целый день никто макового зернышка не видел, кашу умяли всю, на завтрак ничего не оставив. Спать хотелось зверски, и, уже не обращая внимания, кто чем занят, я улегся возле костра. Едва принял горизонтальное положение, как сон, больше похожий на отключение от реальности, охватил мое тело и сознание, и когда среди ночи меня разбудили на дежурство, сообщив, что до утра на мне безопасность лагеря, мне с трудом удалось подняться на ноги.
Все тело болело, и меня трясло, несмотря на жар костра, но хуже всего было ощущение апатии и отупения, полностью овладевшее мной. Хронический перегруз и недосып наконец отыгрались за все издевательства, которым подвергал свой юный неокрепший организм. Особенно последняя акция, где поневоле пришлось брать на себя ответственность за ее благополучное завершение. Физическая нагрузка минимальна — сиди себе жди, когда противник появится, и молись, чтобы случайно никто на тебя не напоролся, — но нервов сожрала — что моя кобыла сена.
С трудом согревшись после продолжительного размахивания руками и ногами, первым делом проверил пленных. Хватит с нас одного прецедента. И ведь никто, кроме меня, не понимает, что, если бы не мой китайский прикол, у пожилого хватило бы терпения дождаться ночи, и, несмотря на побитые колени, вполне мог всех вырезать вместе с атаманом. Ползком, тихонько сперва часового, если он вообще будет: в дозоре обычно часовых на ночь не выставляли, а пленные — пленные связаны, вполне можно понадеяться на прочность веревок. Но, видно, довела его уже китайская капель до ручки и при первом удобном случае за нож схватился, как только отошли все в сторонку, его без внимания оставили. И жизни себя лишил: не захотел назад под капельницу.
Так размышляя над перипетиями последней недели, подергал веревки, которыми был привязан охранник к дереву, нашел дедушку Фарида, спящего возле костра чуть ли не в обнимку с атаманом. Хорошо, хоть руки и ноги ему примотали, а то бы подумал, что он уже в наше товарищество записался. На его вопрос, зачем я его дергаю, ответил фразой из старой, как мир, истории: «Спи, спи, ты ведь уже дал три медяка», — мне ее еще бабушка покойная рассказывала, а ей — ее дед. Так что в девятнадцатом веке эта бывальщина уже была известна. Но Фариду, похоже, эта фраза никаких ассоциаций не навеяла. На его вопрос, что это все значит, пообещал утром рассказать. Чтобы подогреть его любопытство и не заснуть на посту, устроил себе невинное развлечение, хорошо прогоняющее утреннюю дрему. Как только Фарид засыпал, я будил его и говорил ему сакраментальную фразу: «Спи, спи, ты ведь уже дал три медяка». Под самое утро, когда начал сереть небосвод, рассказал ему всю историю.
Ехал мужик с ярмарки домой, и сломался по дороге воз. Пока ремонтировал, пока запрягал, до села доехать не получилось, пришлось в корчму заворачивать. Корчмарь требует за постой пять медяков, а мужик в ответ: или пускай за три, или буду на улице ночевать. Корчмарю и прибыль упустить жалко, и жаба душит за три медяка пускать. Просит мужика: добавь медяк, а тот уперся, три медяка у меня только есть, говорит, больше нет. И видит корчмарь, что брешет мужик, а поделать ничего не может. Пустил его за три медяка, а сам спать не может, что так дешево пустил, что облапошил его мужик. Вот и ходил к мужику всю ночь корчмарь: придет, в дверь постучит — что, спишь? — ну спи, спи, ты ведь уже дал три медяка. А под утро от таких переживаний преставился корчмарь. Видно, давление поднялось, гипертонический криз, инфаркт. И начал с тех пор каждую ночь мужику сниться корчмарь, приходит, смотрит на него и говорит: «Спи, спи, ты ведь уже дал три медяка». Только недолго это продолжалось: не проснулся одним утром мужик, ушел за грань вслед за корчмарем. Вот такую веселую историю мне на ночь бабушка рассказывала — видно, чтобы запомнил крепко, что в любом деле, не только на базаре, оба должны довольными расстаться — и продавец, и покупатель.
Утром довольный атаман сообщил нам, что Фарид согласился показать то место, где будут ждать сигнала казаки, и мы дальше поскакали по узким тропинкам Холодного Яра. Часа через три та уверенность, с какой мы едем непонятно куда, начала меня беспокоить, и я поскакал к переднему дозору узнать, куда мы движемся. Оказывается, Фарид детально описал им место встречи, и они теперь точно знали, где выезжать из Холодного Яра. Место он назвал почти на границе ответственности соседей, рядом с верхней границей, которую контролировали наши дозоры, и двигаться туда надо еще три-четыре часа доброго хода. Это прямо противоречило тому, что узнал я, когда расспрашивал охранника, поэтому немедля поскакал к атаману, который о чем-то радостно рассказывал Непыйводе и Фариду.
— Батьку, выслушай меня, это очень важно, — нарушая все нормы приличий, сразу встрял в их разговор.
— Богдан, что, проснулся уже? Снова вожжа под хвостом покоя не дает? Как вчера тихо было, когда ты уснул: никто не лезет, видения никому перед очима не встают. Ну что тебе опять привиделось, рассказывай. — Не церемонясь и радуясь, что рук Фариду пока не развязали, вытащил из мешочка затычки для ушей, которые торчали в свое время в ушах охранника. Заткнув Фариду уши, обратился к атаманам:
— Атаманы, не то место мне вчера охранник поведал, куда Фарид нас ведет. Беда может случиться. Отпусти меня, атаман, с охранником татарским то место проверить, на которое он указывает, а если хочешь, чтоб живыми тебе тех казаков привести, что приедут, дай еще хоть двух казаков мне на подмогу — сам я не справлюсь.
— Ну чего тебе все неймется, Богдан? Посмотри, все казаки едут спокойно, никто бучи, окромя тебя, не учиняет.
— Батьку, ну чего нам всем туда ехать, куда Фарид ведет? Ведь не больше трех их будет, дозорцев татарских. Пошли казаков то место проверить, на которое охранник укажет, не будет с того беды, а польза большая быть может.
— Богдан верно сказывает, Иллар, — внезапно поддержал меня Непыйвода. Может, он был не так остер умом, как Иллар, но мужик правильный и руководил по совести. — Надо послать казаков.
— И ты туда же, Георгий. Все супротив меня. Ладно, будь по-вашему, не знаю, будет ли с того толк, зато Богдан разговору нашему мешать не будет. Только за то можно его отправить — пусть потешится, место другое поищет. Скачи, Богдан, к Ивану Товстому, он старший будет. Возьмете Керима с собой — он один пятерых стоит — и Демьяна, а то едет надутый, как сыч, что его на тот берег не взяли. Где нас искать, Иван знает. До завтрашнего утра время вам даю. Езжай с Богом.
Обрадованный, что не пришлось долго уговаривать, про себя отметил, как ловко Фарид всего за один вечер убедил нашего не особо доверчивого атамана в своей полной лояльности. Надо будет пообщаться с этим человеком, у него можно многому научиться. Что касается общей интриги, то Фарид действовал дерзко, на грани фола, но совершенно верно просчитав свои шансы и возможные варианты. Выдай он сейчас место и свой дозор, он фактически отрезал Айдару возможность и до нас добраться, и до созданных Фаридом групп. Поэтому самым правильным для нас решением после этого является его ликвидация. Совсем другое дело, если дозорные попадают к Айдару. Над нами нависает серьезная угроза, и если Фариду удается убедить атамана, что Айдар поменяет дозорных казаков, которые для него никто, на его драгоценную персону, атаман, безусловно, начнет переговоры с Айдаром на эту тему, чтобы отвести непосредственную угрозу от деревни. И у Фарида появляется реальный шанс выжить. Поэтому вел он нас на заведомо неправильное место. Но объяснять атаману все эти хитросплетения не имеет смысла. Они умозрительны и не подтверждены пока что фактами. Вот когда привезем атаману факты в виде пленных казаков — тогда другое дело. Все эти завороты мысли приобретут реальный вес.
Вытащив затычки из ушей Фарида, шепнул ему на ухо: «Спи, спи, ты ведь уже дал три медяка», расхохотавшись, поскакал к Ивану. Собравшись и взяв для Демьяна у одного из казаков маскхалат, свернули на тропинку, ведущую в сторону битой дороги и днепровских круч. По ходу движения я подробно объяснял Ивану, какую кручу нам нужно искать. Иван, в отличие от всех остальных, был хорошим знатоком этих мест. Вышли мы из Холодного Яра достаточно удачно. Иван, выслав вперед Демьяна в качестве переднего дозора, проскакал по дороге ходкой рысью еще с полчаса, начал взбираться на кручи и внимательно осматривать днепровские просторы. Я, в свою очередь, внимательно рассматривал татарина и задавал ему вопросы. Где-то через час после начала поисков мы нашли то, что искали. Круча, на которой был спуск к Днепру, ниже ее виднелся остров, а татарин ее, родимую, признал сразу. По крайней мере, в это нам с Богданом хотелось верить. Ее пологий склон в сторону дороги был густо заросшим лиственным лесом, в котором мы спрятали лошадей и татарина. Я остался в лесу приглядывать за татарином и дожидаться приезда дозорных. Если один из них, не спешиваясь, поедет в лес по дрова, то моя задача — его нейтрализовать, желательно без смертоубийства, а там как получится. Иван с остальными должны захватить тех, кто слезет с лошадей на круче. Спешатся все — значит, всех, поедет один из них в лес — значит, тех, кто останется. Осталось ждать и надеяться, что все, что мы с Богданом высматривали в честных глазах татарина, не плод нашего нездорового воображения. Пожевав сушеного мяса с последним черствым пирогом с капустой и запив водой из бурдюка, еще раз проверил веревки и выдвинулся поближе к опушке — наблюдать за вершиной кручи и попытаться отыскать Ивана с казаками. Пока это было нетрудно. Расположившись широким полукругом в тридцати шагах от вершины, они, сидя на корточках, ждали. Шум копыт от земли слышен издали, а если шагом ехать будут, обзор с горба хороший — заметят сразу, как появятся, если не заснут под осенним солнышком.
Постелил себе на пенек сложенную вдвое овечью шкуру, которую приноровился всюду таскать с собой в качестве коврика и подстилки. Осень глубокая, месяц листопад давно начался, заморозки каждое утро, отморозить что-то жизненно важное — проще пареной репы. Кстати, месяц уже тут торчу, а этого, как утверждает народная мудрость, самого простого кулинарного изделия еще попробовать не пришлось. Только в пирогах встречалась, в качестве начинки. Вкус очень специфический — недаром потом все картошку трескать взялись.
Удобно расположившись, начал обдумывать ближайшие планы. Если не будет форс-мажорных обстоятельств, то сегодня нам, может, удастся все проблемы с Айдаром если не решить, то, по крайней мере, отсрочить. Связи на нижнем уровне с этим берегом обрублены, черкасский атаман официально помогать не станет, неофициально, если не дурак, будет много обещать и мало делать. Уж больно просьба тухлая против соседей идти. Шила в мешке не спрячешь, узнают — свои же казаки голову снесут, долго думать не станут. И так их недолюбливают, а будет формальный повод — соберутся остальные атаманы и устроят маленький геноцид маленькому, но гордому черкасскому народу. И все это прекрасно понимают. И крепость, если можно так назвать их частокол на земляном валу, им не поможет.
А без проводников Айдару до нас не добраться, и с крымчаками у него возникнут проблемы. Трудно будет объяснить крымским гостям, почему он, имея месяц времени на разведку, так и не узнал, кто за этим стоит и как нас найти. Тут и черные сомнения могут в душе родиться: а не причастен ли к случившемуся сам товарищ Айдар? Не хочет ли он купцов спровадить и сам товар на крымские рынки возить? Много чего можно навыдумывать при хорошем воображении. А мысль в нужном направлении можно и подтолкнуть, дав нашим пленным крымчакам, которых за выкуп отпустим, «случайно» возможность подслушать разговор соответствующего содержания.
Нам нужно до конца отработать сценарий «Акела промахнулся». Попытаться поменять Айдара. Наверняка есть претенденты на его место: через Фарида вступить в контакт и предложить за дружбу и согласие с соседями устранить Айдара. Нам с ним нормальных взаимоотношений уже не выстроить. Зачистить все оставшиеся группы? Вряд ли, их слишком много. Поездить и продемонстрировать Фарида окрестным атаманам и рассказать про его и нашу успешную деятельность. Собраться всем вместе и навестить черкасских казаков, дать им послушать Фарида и рассказать, что мы думаем про Айдара и про атамана, являющегося его побратимом. Добиться избрания нового человека, более склонного к кооперации, а не к изоляционизму. Во избежание повторения такой ситуации в будущем, проталкивать идею смешанных дозоров, в которых, участвуют казаки из разных селений. Взять на себя миссию обеспечения порядка дозорной и постовой службы, составлять график, формировать дозоры, и т. п. Пробить идею нового постоянного органа — Совета атаманов. Собираться раз в три месяца и обсуждать вопросы, касающиеся всех, их на самом деле уже очень много: совместные походы, сопровождение купцов, централизованные закупки, согласование цен на услуги наемников — ведь каждую весну приезжают вербовщики и предлагают службу от имени различных князей. А в перспективе таких вопросов будет еще больше. Сразу отстаивать идею решения вопроса большинством голосов, причем у каждого атамана столько голосов, сколько казаков у него в круге. А дальше жизнь покажет, с кем работать, чтоб преимущества централизации, при сохранении автономии в решении локальных вопросов, превысили центробежные силы. Ну а на ближайшее будущее уговорить атамана на экспедицию за железной рудой. Батя жаловался, железа нет вообще: перековывает то, что клиенты приносят.
Как обычно, Богдан почувствовал что-то раньше всех. Зарядив самострел тупой стрелой и устроившись возле кустарника на опушке, я увидел, как Иван подал знак и наши казаки попытались слиться с местностью. Вскоре на вершину кручи выехали трое казаков в одно-конь, без заводных. Значит, обитают неподалеку, если заводных коней с собой не брали. Может, рассчитывали до ночи домой добраться. Все трое были в кольчугах, надетых поверх стеганых кожухов. Двое слезли с коней и начали снимать седла и переметные сумки, третий, не покидая седла, снял сумки и, подав их товарищу, развернул коня и направился в мою сторону. Заехав в лес, он слез с коня и, взяв топорик, принялся рубить ближайший сухостой. Это был молодой казак чуть старше меня, лет восемнадцати, ниже ростом, но массивней. Пока раздумывал, куда его грохнуть тупой стрелой, с вершины кручи донеслись какие-то звуки, похожие на крики, встревожившие его. Выпрямившись, он начал прислушиваться, и, уже не думая, я выстрелил чуть ниже кольчуги и кожуха, сзади, под колено опорной ноги. Нога подломилась, и с громким криком, полным боли, казак упал на землю. Подбежав к нему и угрожая копьем, я его заставил лечь на живот и завести руки за спину. При этом мне пришлось пару раз чувствительно пнуть его сапогом по защищенной шлемом голове и кольнуть для профилактики в незащищенные ноги. Накинув заготовленную веревку с петлей на его заведенные за спину руки и прижав одним коленом шею, а вторым спину, замотал веревкой руки и, примотав остаток веревки к его шее, натянул, заставив его слегка прогнуться. Вырубив прямую палку и примотав ее к травмированной ноге в виде шины, помог ему забраться на лошадь, подобрав свой самострел и маскхалат, повел ее в поводу на вершину кручи. Выйдя из леса, сообразил, что кони-то наши в лесу и не мне нужно идти на вершину, а им ко мне, в лес. В этой нетривиальной работе ума мне сильно помог Иван, который, спеленав пленных, повел всю свою команду мне навстречу. Связанные казаки громко возмущались некультурным нашим поведением и грозились, что это дело так не оставят и приложат все силы своего товарищества, чтобы воспитать в нас уважение к правам и свободам чужих казаков.
Им не повезло: на дворе стояла осень конца четырнадцатого, а не двадцатого века, и уважение к правам и свободам предателей еще не успело окрепнуть в наших невоспитанных душах. Старший из них, крепкий казак лет под сорок, видно, отец моего пленного, бросил взгляд на мой самострел, на меня, и тень узнавания и растерянности мелькнула в его глазах. И тут меня понесло:
— Что, казак, узнал? Рассказывал тебе обо мне родич твой, которого ты про поход наш выпытывал. Рассказывал тебе, что помогает мне святой Илья, да не поверил ты, казак. Жадность очи твои застила, и не послушался ты голоса, который шептал тебе в сердце: плюнь ты на это гнилое дело, это тебе не девок воровать, татар на родичей своих приводить, кровь христианскую проливать. Забыл ты, что по закону казацкому изменнику полагается? Ничего, скоро вспомнишь.
Он побледнел, но у него еще хватило духу на вымученную улыбку:
— Что он несет такое, братья? Он что, блаженный у вас?
— Поздно вспомнил ты про казацкое братство, раньше о нем бы вспомнил, может, другую Бог тебе судьбу подарил. А так пропадешь ты ни за грош и род свой позором покроешь.
Так весело беседуя, вышли на полянку, где стояли наши кони и привязанный к дереву татарин.
— Что, казак, узнал своего друга татарского? Это он нас сюда привел: очень хотел с вами повидаться, не могли мы ему в просьбе его отказать.
— Будь ты проклят, и дети твои чтоб не выросли, — змеей прошипел мне пленный: видно, надоела ему наша беседа. Тут я с ним был согласен: тема себя исчерпала — нам попались те, кого мы искали.
Все угрюмо молчали, только меня распирало веселье. Боже, неужели мы выпутались с этой карусели и будет наконец-то роздых от этих забот, которые начались с неудачного во всех смыслах Ахметкиного выстрела по сельскому дурачку, который собирал дрова вместе со своей красавицей сестрой в осеннем лесу?
Погрузившись на лошадей и освободив пленных от уже не нужного им оружия, весело поскакали по дороге. Иван с Демьяном выдвинулись вперед, наблюдая дорогу, а мы с Керимом вели в поводу пленных и заводных лошадей. Иван спешил до темноты добраться до основного отряда, и мы на рысях резво продвигались по дороге. Два раза нам пришлось прятаться в лесу, пропуская казачий разъезд и поздний чумацкий обоз, возвращающийся домой. Обычно чумаки сразу после жнив везут менять хлеб на соль в далекий Крым.
Еще не начинало смеркаться, как Иван съехал с дороги и повел нас на кручу. Как он ее распознал среди других, осталось для меня загадкой. Иваново объяснение, что лет через десять и я стану все кручи на берегу Днепра друг от друга отличать, было в духе этой эпохи, полной эмпирики, не склонной к философским обобщениям и продвинутым информационным технологиям.
Поднимаясь на кручу, начал издали кричать, что, мол, свои, не надо нас бить. Иван порекомендовал мне закрыть рот: из его слов следовало, что и так всем видно, что мы не чужие. На склоне начали подниматься фигуры в маскхалатах, с изготовленными луками. Я на всякий случай прокричал еще раз. Кто его знает, казаки полдня в засаде лежали, нервы не железные — пульнет кто-то сгоряча, потом извиняться придет, а дырка в организме от этого сама не зашьется.
Мрачный атаман вышел откуда-то сбоку — в маскхалате, с луком наготове — и сразу начал кричать:
— Ты, Богдан, что, белены объелся? Ты чего орешь на всю округу? Тебя, скомороха, за версту никто с другим не перепутает.
Видя, что он не в духе, попытался поднять ему настроение:
— Верно, батьку, ты нас послал место то проверить, на которое охранник татарский указывал, а я тебе не верил. Взяли мы живыми иуд, что продать нас хотели. Можешь им спрос учинять.
Не слушая моего тонкого подхалимажа, Иллар уставился на старшего из пленных казаков, как будто увидел привидение:
— Здравствуй, Степан, друже мой верный, сколько ж годов мы не виделись с тобой? — Не дождавшись ответа, продолжил: — Поди, не меньше двенадцати лет прошло, как ходили вместе с тобой в поход на ляхов. У меня как раз перед походом Марийке два года исполнилось. Помнишь, друже, мы еще сговаривались, когда после похода в Киеве гуляли, детей наших повенчать, как вырастут? — Атаман помолчал; вспоминая былые годы. — А не твой ли это сын сидит связанным, Степан? Дюже на тебя схож. Знакомь нас, Степан. Как-никак, зятем мне мог стать цей казак. Да, видать, не судьба.
— Не трави душу, Иллар, ни себе, ни мне, делай что должно, — угрюмо сказал Степан, не глядя в глаза.
— Нет, друже, долгий будет у нас разговор. Долго не виделись, и только Господь знает, когда и где свидимся в следующий раз, — хочу наговориться с тобой, Степан, напоследок… Спасибо вам, братья, за подарок ваш дорогой. Что привезли ко мне друга моего давнего, друга сердешного, которому верил, как себе. — Его голос едва заметно дрогнул.
Атаман поклонился нам в пояс, смахивая рукавом слезу, выступившую на глазах. Видать, холодный днепровский ветер мазнул атаману по глазам и по душе, заволакивая мир набежавшей слезой.
Мы все угрюмо молчали, примеривая на себя его горе, и в который раз мне вспомнилось: «Боже, защити меня от друзей, с врагами я справлюсь сам», — и в который раз я увидел в этой простой фразе новую грань.
— Богдан, скачи так, прямо в лес, там найдешь Сулима с нашими лошадьми и с мурзой татарским, ведите их сюда. Мурзе сейчас от радости голову срублю, чтобы в следующий раз лжи не баял, тай дальше поедем.
Не совсем понимая, то ли это шутка такая, то ли правда, решил я попытаться спасти мурзу: нельзя так грубо поступать с информационными носителями, удары острым железом им очень вредят.
— Батьку, пощади мурзу, его если с каленым железом поспрошать, он много нам нужного скажет.
— Шуткую я, Богдан, — мрачно ответил атаман. — Веди, не бойся, а мы пока со Степаном молодость нашу вспомним.
После этой фразы мне не стало яснее, какая судьба ждет бедного мурзу, и оставалось только молиться, надеясь на Небеса. Когда мы выехали из леса и Фарид обратил внимание на новых спутников, которые к нам присоединились, тень растерянности и досады на миг мелькнула в его глазах. Подъехав к нему, тихонько шепнул ему на ухо: «Спи, спи, ты ведь уже дал три медяка», — и с удовольствием отметил, как наливается злобой его взгляд, обращенный ко мне. Кажется, он наконец понял, что я имел в виду все это время.
— Заблукали твои дозорцы, Фарид, видно, плохо ты им рассказывал, где вы свидеться должны. Но ничего, Бог добрый, встретили их наши казаки, не дали мимо проехать. — Атаман встретил нас ироническим взглядом.
— Не захотел ты по-доброму, Фарид, ничего, мы и по-другому умеем. Скоро увидишь — дай до места доедем.
Голос атамана, да и он сам, был спокойным и усталым.
— Хотел я, казаки, уже к дому вас вести, да придется нам завтра к соседям путь держать: их казаки — пусть они их судят, — неожиданно обратился к нам Иллар, как будто совета спрашивал.
— Против нас они пошли, с татарами в сговор вступили, по закону мы их карать должны, Иллар. Приедем завтра к Пылыпу — он то же самое скажет. Не трави душу, Иллар, ни им, ни себе. Не хочешь сам — давай я их порешу, — мягко возразил Непыйвода, и казаки одобрительно зашумели. Никому будущий визит к соседям не сподобился.
— А к Пылыпу Довгоносому я казака пошлю с весточкой: будет у него интерес — сам к тебе приедет на мурзу посмотреть и с нами потолковать.
— Кто еще сказать хочет? — обратился к нам атаман.
— Добре Непыйвода сказал, так делай, батьку, — дружно зашумели казаки.
— Будь по-вашему. Развяжите их.
Развязанные казаки слезли с лошадей, под руководством Степана сняли с себя верхнюю одежду и сапоги. Первым к атаману подошел Степан.
— Нет мне прощенья, братцы, одно вас прошу: семью мою за грех мой не карайте, нет на них вины — никто про то не знал.
— Если нет на них греха, никто их не тронет, Степан, в том я тебе слово даю, — сухо заверил его атаман.
Степан, повернувшись боком, стал перед ним на колени и склонил свою чубатую голову.
— Прощай, друже, — тихо промолвил атаман, свистнула сабля, и Степанова голова, недоуменно моргая глазами и шевеля губами, откатилась и замерла, упершись застылым взглядом в высокое морозное небо.
Вторым подошел невысокий чернявый казак лет тридцати, он истово молился и целовал большой медный крест, висящий на его шее.
— Простите, если можете, братцы, нечистый меня попутал, — сказал казак, становясь на колени.
— Бог простит, — ответил за всех атаман, и вторая буйная голова покатилась по пожухлой осенней траве.
Молодой казак, плененный мной, с ужасом смотрел на обезглавленные тела, обильно залившие кровью землю, его губы на побледневшем лице шептали:
— Простите меня, братцы… — В левой руке он судорожно зажал свой висевший на шее крестик, а правой рукой безостановочно крестился, не двигаясь с места.
Подъехавший сзади Непыйвода ловко снес ему голову, и атаман промолвил уже упавшему телу:
— Бог простит.
Отправив троих с припасами найти поляну для ночлега в Холодном Яру и готовить вечерю, остальных атаман припахал хоронить казненных казаков. Грунт был каменистый, и, сняв верхний слой до камня, уложили покойников, пристроили им головы обратно на плечи и накрыли лица красной китайкой. Затем начали насыпать над ними небольшой холм. Все сошлись во мнении, что покойникам невероятно повезло: на таком месте только великим атаманам лежать, а не презренным предателям. Сулим рассказал, что ему его дед сказывал, что на этих кручах похоронен великий воин, и с ним в могилу несметные сокровища положены, но так страшно тот клад заговорен, что никто его взять не сможет, пока не пройдет тыща лет. На что Остап ему возразил, что его дед сказывал: расколдовал тот клад казак-характернык и перепрятал его на острове за днепровскими порогами. Там теперь нужно этот клад искать. Затем долго, со знанием дела казаки обсуждали те приемы и методы, которые применял мифический характерные снимая заклятия с клада.
Люди не меняются. И в двадцать первом, и в четырнадцатом веке их головы наполнены бесконечным количеством совершенно ненужной информации, которую они гарантированно никогда в жизни не используют. Но они прилагают титанические усилия, собирая ее, обсуждая с друзьями и отдавая выдуманному не меньше, а то и больше времени и усилий, чем реальной жизни. По моему скромному мнению (ИМХО), именно это больше всего отличает человека от обезьяны.
Читать бесплатно другие книги:
