Вера, Надежда, Виктория Гольман Иосиф
Если б и мог, этого бы не сделал. Ни для себя, ни для Наташки.
Потому что остановить ход времени, пусть и самым волшебным эликсиром, это значит отнять будущее у собственных детей.
Нет уж, Ефим, если доживет, предпочтет старость и естественный уход обкрадыванию рожденных им же потомков.
Наташка сейчас сидит в спальне и тихо плачет: за тридцать с лишним лет знакомства они угадывали друг друга, как фокусники. А действенного рецепта, как ее развеселить, все не находилось.
Может, согласиться на пластическую операцию? Она давно просила, еще до кризиса, когда деньги имелись. Береславский отказывал в самой жесткой форме.
Как это можно, здорового человека – и так жестоко кромсать? Друг-хирург нарисовал ему схему круговой операции – у Ефима оставшиеся волосы дыбом встали. Он ни за какие деньги – и ни за какое видимое омоложение – не согласился бы на эти дьявольские штучки. Шесть часов под общим наркозом – куда это годится? Они же не артисты, для которых внешность – часть профессии.
Но сейчас, глянув в страдающие Наташкины глаза, он был готов внести коррективы в свои прежние установки. Вот появятся внуки – ей станет легче. А пока – надо пережить текущий момент с минимальными душевными потерями.
Ефим, не доев такую вкусную еду, встал и направился к жене.
Так и есть, плачет. Уселась на край их кровати в полутемной, плотно зашторенной спальне, и, склонив голову, тихонько пускает слезу.
Бедная Наташка!
Он сел рядом с ней, обнял за плечи.
– Наталья, ну разве нам плохо живется? – тихо спросил жену.
– Хорошо, – согласилась она, положив голову ему на плечо.
Так она делала всегда. Передоверяла все: и радости, и горе.
– Может, тебе со мной скучно?
Наталья отрицательно покачала головой. Ефим мог довести ее до бешенства, но ей никогда не было с ним скучно.
– А сейчас с деньгами наладится, вообще отлично станет. Снова ездить начнем. Мы же собирались с тобой в Гималаи, – продолжил семейную психотерапию профессор.
– Здорово, – вновь согласилась Наталья. Но как-то без особого энтузиазма.
– Ладно, – наконец решился Ефим. – С первых крупных денег я оплачу тебе операцию.
– Круговую? – Переход от печали к восторгу у Натальи всегда происходил молниеносно – главное, нащупать струну.
– Вдоль и поперек, – подтвердил Береславский. – Места живого не останется.
Конечно, он обрекал себя на волнения. Однако у женщин, этих странных существ, видно, своя система ценностей, никоим образом не пересекающаяся с логикой.
Если для нее это так важно – надо рискнуть, пусть режут. Теперь только нужно определиться с хирургом и клиникой – здесь компромиссов точно не будет.
– Спасибо, – проникновенно сказала Наталья.
И вдруг снова всплакнула:
– Откуда я знаю, что ты думаешь! И с кем ты – тебя же весь день нет. Может, ты еще кого обнимаешь. Ко мне уже недели две не приставал.
Ефим тему поддерживать не стал, пушок на рыльце ощутимо зашевелился, тревожа даже его, столь либеральную, совесть.
Однако Наталья уже сама сменила направление дискуссии.
– А еще я боюсь, что тебя убьют, – последний раз всхлипнув, мрачно сказала она.
– С чего ты взяла? – сделал удивленные глаза Береславский.
– Что я, газет не читаю? – не поддержала игру жена. – Вы с этой дамой полезли в банку с пауками. С ядовитыми.
– Да ладно, – сделал еще один заход Ефим. – Сейчас же не лихие девяностые.
– Еще какие лихие, – тихо сказала Наталья. – А ты у меня один.
– Ты у меня тоже одна, – сказал Береславский и погладил ее рукой.
Он не врал. В том смысле, который был вложен в эти слова, все именно так и обстояло. Другие увлечения у неспокойного профессора порой проявлялись, но Наталья была, есть и будет только одна.
Теперь Ефим гладил ее обеими руками.
Потом развернул и уложил на кровать.
Затем его мозг, по крайней мере, отдел, отвечающий за интеллект, на некоторое время вышел из рабочего состояния.
Когда же снова вошел – синтезировал довольно странную мысль: дорогостоящую и опасную косметическую операцию можно сделать вообще ненужной, если просто не включать в темной спальне свет.
Впрочем, когда Наталья вернулась из ванной, Ефим озвучивать новоприобретенную сентенцию не стал. Пластическая операция состоится, как бы Береславский ее ни боялся.
Пацан сказал – пацан сделал.
Уже перед уходом – золотистый с металликом мультивэн стоял внизу заправленный и даже погретый – Наталья вдруг сказала:
– Фим, возьми меня с собой. Я не буду мешать.
Ефим замешкался.
Люди, против которых они пошли, действительно не казались ему безопасными. Жена как мысли читала.
– Ты ж сказал, это вроде туристической прогулки.
А что, вдруг подумал Береславский. Пока так оно и есть. И в Псков компания подалась специально, чтобы быть подальше от нежелательных глаз и опасных рук.
Кроме того, все едут с женами или девушками. А чем он хуже?
– Поехали, – сказал он. – Тебе на сборы – пятнадцать минут.
Наталья так хотела в поездку, что сделала невозможное – уложилась в сорок восемь.
Последнего – точнее, последних, – Надежду Владимировну с Ванечкой, подобрали у того же кафе, где ее недавно угостили борщом, возможно – судьбоносным. Впрочем, Семенова решила не торопить события – позиция «будь что будет» казалась ей в данной ситуации идеальной.
Ефим так же, как и недавно Надежда, на время посадки пассажиров перекрыл движение. Народ гудел, мигал фарами и ругался. Однако Береславский и здесь выявил различия в женском и мужском менталитетах – если Семенова злилась и показывала нетерпеливым мужланам средний палец, то профессор просто не замечал гудящих и мигающих протестантов. Реально не замечал.
Когда Вичка спросила, как ему удается сохранять спокойствие на дорогах и в жизни, он поведал ей одну, теперь уже давнюю историю.
Когда-то у них с Натальей был ярко-желтый «Запорожец», купленный на первые свободные деньги за шестьсот рублей. Даже тогда это было недорого.
И было тому «Запорожцу» много лет – денег хватило лишь на сданный инвалидом после семилетней эксплуатации автомобиль. Фактически – утиль.
Ефим любил его не меньше нынешнего «Ягуара». А может быть, и больше. Потому что первая любовь – она всегда первая. Прощал ему многое. Например, необходимость толкать его перед началом поездки: нормальный аккумулятор был снят предприимчивым инвалидом перед сдачей авто. Или – тоже необходимость, вариантов все равно не было – в жаркую погоду останавливаться не там, где захочешь, а там, где перегретый бензонасос прекращал подачу топлива в карбюратор. До тех пор, пока не остынет.
Новый бензонасос стоил одиннадцать рублей, и его еще надо было достать. Поэтому Ефим мирился со старым. И в стратегическом плане не прогадал.
Потому что авто останавливалось не только на загородном шоссе – рекорд времени доезда до родительской дачи в аномально жарком августе как-то составил двенадцать с половиной часов, при покрытом расстоянии в сто двадцать восемь километров. Желтенькое транспортное средство частенько глохло и в городе. В том числе на перекрестках.
Ефим выходил – весь чистенький, в белой рубахе с галстуком и темных очках. Открывал крышку моторного отсека: он у «Запорожцев» находился сзади. После чего садился обратно в салон, брал в руки книгу или газету и предоставлял ремонт своего автомобиля естественным процессам теплообмена.
Пробок тогда в Москве еще не знали. Но автомобили-то по дорогам ездили. Машины, обнаружив желтое препятствие, осторожно его объезжали. Некоторые – молча, некоторые – с руганью. Однако попадались и упертые. В прямом смысле этого слова: они упирались прямо в корму обездвиженного «Запорожца» и начинали злобно сигналить.
Вот тогда-то и выходил Ефим Аркадьевич из своего автомобиля, весь в белом, в галстуке и очках, подходил к раскрытому окну гудящего и с улыбкой спрашивал:
– Могу ли я вам чем-то помочь?
Так он и стал самым спокойным человеком на дороге.
Пассажиры впечатлились рассказом, а между тем их микроавтобус уже покинул Москву и выехал на Новорижское шоссе.
Когда-то совершенно пустынная автомагистраль, теперь, как нитка в бусах, насадила на себя жемчужинки десятков или сотен садовых товариществ, дачных кооперативов, коттеджных поселков. Поэтому полета под сто двадцать пока не получалось: поток был не московский, конечно, но довольно плотный.
Впрочем, пассажиры мультивэна не расстраивались – любое путешествие улучшает настроение путника, воздействуя через глаза на мозг картинами окружающей природы. Природа же, как известно, некрасивой быть не умеет.
Хорошая дорога кончилась скоро. Слишком скоро для магистрали. Далее пошла довольно узкая, крайне разбитая трасса.
Ефим, сидевший за рулем, сразу подумал, что в темное время суток они ехать не будут – благо времени до назначенной встречи оставалось еще достаточно.
К Ржеву подъехали – уже слегка устали.
Отдав дань туризму, свернули с трассы направо и прокатились по его центральной улице. Ничего особенного не увидели. Да и не ожидали: кто ж не знает о страшных ржевских боях? В послевоенное же время особой красоты в провинции не строили.
Город покинули без сожаления, даже перекусить не остановились: Ванечка запротестовал, сказал, что заготовил сюрприз.
Тормознули в нескольких километрах за Ржевом, на специальной площадке, отжатой дорожниками у прекрасного соснового бора.
Мальчики рванули направо, девочки – налево. Потом объединились у кострища, куда подтащили валявшиеся кругом валежины.
Профессор, конечно, не подтаскивал. Он голосовал против пикников на обочине и потому считал себя не трудообязанным. Сначала просто сидел в теплом вэне (экономный дизелек тихо бухтел, сохраняя тепло, и даже воздух особо не портил), любовался заснеженными деревьями, красиво подсвеченными уже закатным солнцем. Потом открыл ноутбук, кое-что продумать в предстоящих баталиях.
Его никто не трогал: даже впервые узнавший Ефима Ванечка сразу просек чудовищную лень и нелюбовь к физическим упражнениям, таившиеся в этом человеке.
А вот Ванечке работать руками нравилось. Особенно для приятных ему людей. И получалось у него очень складно и опрятно: тренога была разложена, котел залит припасенной заранее водой и поставлен на огонь; в походном мангале вовсю пылали березовые чурбачки – Ванечка сказал, что на фабричных углях получается не так вкусно.
Бориска активно ему помогал. Похоже, он тоже умел все: и топором махал ловко, и костер разжег с одной спички, и даже настолько вошел в доверие, что повар поставил его караулить шашлыки, когда до тех дошла очередь.
Женщины также работали, но на подсобных работах: Борщев сразу недвусмысленно объяснил, кто на кухне главный.
Игумнов вроде бы как был при делах, но по сути – Ефимов вариант. Только если Береславский был честный бездельник, то Игорек, стесняясь сказать об этом прямо, скорее имитировал труд, чем отдавался ему.
А потом раздался сигнал к приему пищи.
Ефим захлопнул сразу ставший ненужным компьютер и поспешил к костру. Ванечка усмехнулся, но обслужил его первым – надо же как-то выделить командора пробега.
Береславский, обжигаясь, хватанул походного супца.
Ну, как передать его вкус?
Это было нечто.
Ни в одном ресторане мира не отведать такое. Даже если готовить станет сам Борщев. Все равно не будет хватать многих необходимых ингредиентов: мягкого заходящего солнца, искрящегося в снегу; золотых сосен, на сколько хватает глаз; примерно того же цвета мультивэна, на котором еще ехать и ехать. Ну и компания, в которой неприятных людей вроде как не было. Были либо приятные, либо малознакомые. А тот же Ванечка в глазах Ефима быстро переходил из второй категории в первую.
Суп прошел прекрасно, и даже малопьющий профессор позавидовал Ванечке, Игумнову и дамам, предварившим первое блюдо маленькой стопочкой ледяной водки.
Бориска проявил солидарность с водителем и от спиртного отказался. Этот рыжий щекастый парнишка с очень умными маленькими глазками тоже нравился Береславскому все больше и больше.
А дальше было только круче.
Мастерски замаринованный и поджаренный шашлык – горячий, с хрустящей корочкой и брызжущий соком – лег на заранее подготовленные первым блюдом позиции.
Ефим чуть не стонал от удовольствия.
Ванечка, Игорь и женщины вновь повторили небольшое, но, видать, сильно активирующее вливание: глаза у девушек заблестели, щеки, соответственно, покраснели.
Когда чудо закончилось, Ванечка с Бориской так же ловко и складно уничтожили следы своего пребывания на краю леса. Продукты, вода и оборудование были аккуратно уложены в мультивэн, мусор – в мешки и потом в специальный контейнер. Так что путешественники получили незабываемые впечатления, не прогневив ни одну экологическую организацию.
А Береславский, переполненный исключительно приятными ощущениями, уже выводил автобусик на трассу.
Народ слегка разморило, кое-кто даже начал подремывать.
В этот момент Наталья тихо сказала:
– А у меня здесь оба деда полегли.
– Где? – уточнил Ефим. Он знал трагическую историю ее дедов: оба погибли 23 февраля, недалеко друг от друга, с разницей в год – красноармейцы штурмовали сильно укрепленный рубеж, чтобы взять его к празднику. Знал он и то, что произошло это где-то неподалеку от Ржева.
Наталья назвала место – Холмец. Странноватое название.
Ефим посмотрел по карте – Холмецов имелось несколько. Но тот, что нужен – определили по району, – оказался совсем близко.
Проснувшиеся пассажиры идею горячо поддержали: великая война для граждан России еще долго будет оставаться не только событием из учебника истории.
С узкой и разбитой трассы, которую давно хотелось покинуть, наконец свернули, снова направо.
– Да тут асфальта нет! – воскликнул водитель, поняв, куда попал.
Дорога была пробита грейдером прямо в снегу.
Позже, по откосам и обочинам, они поняли, что мощная гравийная подсыпка здесь все-таки имелась. Но все равно: считаные часы езды от столицы по разбитой трассе – и вот тебе, водитель, грунтовка. Даже не надо ездить в Сибирь или Владивосток.
Деревень пока не проезжали, но жизнь теплилась: то тут, то там стояли металлические павильончики автобусных остановок.
Затем свернули еще раз. И еще.
И – даже полный привод включать не пришлось – добрались до промежуточной цели визита.
Деревня оказалась большой. Даже не деревня – поселок целый.
Остановили машину у еще работающего маленького магазина. Вышли, слегка размялись.
А тут и бабушка шла, явно местная жительница – чужих, кроме них, похоже, вообще не водилось.
Объяснили ситуацию.
Она поняла с ходу.
– Вон они где все полегли, – показала рукой в сторону длинного, широкого и пологого спуска. – Здесь, наверху, в деревне, немцы были. А наши оттуда бежали, снизу. А немцы очень долго тут стояли, более года, кажись.
– Пристрелян, значит, был каждый метр, – мрачно прокомментировал Ванечка.
– Гору зимой водой поливали, – продолжала бабулька. – Ох, сколько здесь людей побили!
Они подошли к самому краю пологой горы.
Там, внизу, куда меньше доходило солнечного света, уже начинало смеркаться.
Минуту помолчали.
Нетрудно было представить, как живые мишени, прикрытые от пуль лишь своими шинелями да полушубками, карабкались сюда, вверх, по ледяным склонам, а навстречу им несся огненный ливень.
Наталья бумажным платочком промокнула глаза.
– Хорошо, что я сюда доехала, – сказала она. – Спасибо.
Приветливая бабуля предложила им остаться в ее избе, переночевать – а завтра пойти в местный музей, который жители поддерживают на общественных началах.
Путешественники отказались: времени у них все же было не так много. Да и не хотелось оставаться на этих стылых склонах. Мистика, конечно, но вечер перестал казаться чудным: в холодном воздухе ощущалось присутствие десятков, а может, сотен тысяч загубленных войной душ.
«Интересно, наша Родина когда-нибудь станет относиться к своим гражданам бережно?» – печально подумалось Ефиму. Возможно, не одному ему.
Они поблагодарили бабулю, еще раз глянули в темневшее дно роковой долины и сели по своим местам. Мультивэн, взрыкнув дизелем, медленно двинулся к выезду из поселка.
Ефим включил фары: идея о только дневном движении оказалась неосуществимой – ночевку запланировали только в Великих Луках.
На душе было печально и спокойно.
Глава 19
Поездка в Псков, продолжение
Переночевали в Великих Луках, куда приехали уже ночью, прошлепав по убитой неосвещенной трассе более шести часов. И ладно бы только неосвещенной – Ефим прочесал за рулем, вдоль и поперек, всю Европу, там тоже практически отсутствуют освещенные магистрали. Но есть такое сладкое слово – «разметка». Когда цвет полос – ярко-белый. Когда отмечены и проезжая часть, и обочина. Когда краска немного выпуклая, чтобы чувствовалось, если наехал колесом. Вот с такой разметкой – и нормально отрегулированными фарами – жизнь ночного драйвера не столь уж и безрадостна.
Совсем сказка – когда направления прямого и встречного движения разделяют даже не пятьдесят метров газона, а хотя бы метровая загородка с установленными на ней рядами катафотов-отражателей. Тогда свет встречных фар не слепит и не заставляет опытного водителя «замирать», плавно сбрасывая скорость двигателем и держа направление неизменным. А неопытного – резко тормозить и крутить рулем, пытаясь согнать машину в сторону невидимой – ослепили ведь – обочины.
Здесь же разметка появлялась периодически, и далеко не всегда яркая. А о катафотах-разделителях вообще еще речь не шла.
В общем, Ефим получил «счастья» ночного российского вождения по полной программе: встречные фуры, пролетая мимо – вот они точно не притормаживали при разъездах, – абсолютно лишали его зрения. Двигаться же, не видя куда, пусть и со скоростью всего семьдесят километров в час, неприятно. Потому что семьдесят километров в час – это без малого двадцать метров в секунду. И-раз – двадцать метров. И-два – еще двадцать.
Главное, чтобы до возвращения зрения дорога не делала поворот или на ней не было бы какого-нибудь препятствия…
Но, как говорится, все, что нас не убивает, делает нас крепче.
Гостиницу нашли на центральной площади: очень характерное советское здание, напротив бывшего горкома, даже с советским запахом.
Не в смысле плохим – Ефим отнюдь не был прожженным антисоветчиком, и то время было не худшей частью его жизни, а в смысле – с застарелым запахом жилья и еды: в западных отелях большей частью пахнет не жильем и едой, а тем или иным освежителем воздуха.
Раньше в этой гостинице останавливались либо партийные деятели с чиновниками, либо командированный люд, приехавший что-то выбить или достать с великолукских заводов.
Кто сейчас в домике живет, Ефима после изматывающей дороги особо не волновало: он едва доплелся до койки и рухнул в нее, сразу погрузившись в сон. Наталье пришлось, как маленького, раздевать обессилевшего любимого.
Снилась Береславскому опять же дорога, но – Ефим не любил плохих снов и даже мог заставить себя проснуться в нехорошие моменты – это была отлично размеченная дорога, со знаками и катафотами, хотя и вела, как сегодняшняя, все в те же Великие Луки. По такой дороге спящий Ефим был готов вести свой автобусик хоть до утра…
Завтрак в гостинице не впечатлил.
Впечатлили цены – в самой глухой глухомани наши отельеры научились выкатывать прайсы не хуже, чем на Французской Ривьере. Что только подтверждает правоту старины Маркса: где нет конкуренции, там есть высокая норма прибыли.
А еще Наталья и другие путешественники жаловались на неимоверную жару в номерах. Батареи раскалились, как адские сковородки, форточки же были предусмотрительно наглухо заклеены пластиковой лентой.
В этом вопросе профессор критиканов не поддержал: было бы гораздо хуже, если бы вместо жары в номерах их ждал лютый холод – с таким подходом Береславский тоже в своей богатой командировочной практике сталкивался не раз.
А пар, как известно, костей не ломит.
Выехав из Великих Лук, сначала вернулись на рижскую трассу. Затем снова свернули направо, решив прочесать родную глубинку.
Погода благоприятствовала: солнце, голубое небо, искристый снег. А дорога, перестав называться федеральной магистралью и сильно сузившись, стала даже лучше. Кстати, на ней не было и следа от вчерашних и позавчерашних снегопадов и метелей: местные дорожники, похоже, могли дать фору московским.
Обитатели мегаполиса ехали и только диву давались: встречались такие места, где ни вправо, ни влево, ни вперед, ни назад не ощущалось человеческого присутствия. Ну, кроме самого полотна шоссе, занесенного тонкими языками свежего снега. Да еще телеграфных столбов вдоль обочин.
Ефим, по своей журналистской привычке, машинально отметил: телеграф давно списан историей, а столбы так и остались телеграфные.
Несмотря на то что ехали уже довольно долго, никто не роптал – вокруг было так красиво, что каждый тихонько думал о своем, наслаждаясь столь редким в нашей жизни покоем.
Рельеф был то ровный, то начинались взгорки-пригорки, покрытые заснеженным лесом и кустарником и всякий раз очень живописные.
Устроили даже пару фотосессий. Вичка усердствовала больше всех – она, жившая в России всю сознательную жизнь, ничего подобного не видала. Береславский не снимал вообще: это увлечение, когда-то поглощавшее его целиком, полностью покинуло профессорский переменчивый мозг. «Проблемка», – думал профессор, как всегда переходя от частного к общему. Ничто не вечно под луной. Даже такое чистое чувство, как тридцать лет продержавшаяся любовь к фотографии.
За спокойной ездой, сопровождаемой мерным гулом дизеля, народ в салоне начал потихоньку задремывать. А когда проснулись – причем почему-то все разом, – машина въезжала в какой-то крошечный райцентр.
На окраине это была еще деревня: дома из бревен, по окна занесенные снегом; участки, на которых не видно ничего, кроме голых деревьев и заборов. Даже не заборов, как на дачах и усадьбах, а изгородей, сооруженных из длинных, сбитых гвоздями, потемневших слег. Однако еще через минутку пошли домики покруче: низ – каменный, верх – деревянный. И, как вершина городского великолепия, стояли четыре серых блочных трехподъездных пятиэтажки. Они, конечно, портили почти нетронутую архитектурную картину вековой давности – как только сохранилась после боев? – но Ефим все равно обожал маленькие русские городки.
Здесь воздух чистый, люди неторопливы, а масштаб строений гораздо более подходит для хомо сапиенсов, в массе своей не превышающих метра восьмидесяти – профессор никогда не любил ощущать себя муравьем, как в Гонконге или в московском сити.
А самое главное – на центральной мини-площади, где разом столпились почта, универмаг, несколько палаток и районный рынок (закрытый по позднему времени), красовалась чудесная вывеска: «Столовая № 1».
Береславский немедленно обратил внимание путешественников на это обстоятельство. Ванечка слегка обиделся – его припасов хватило бы еще пикников на пять, – но оголодавший от свежего воздуха и долгого сна народ начал голосовать ногами, то есть выходить из машины и двигаться к заведению.
– А не потравят нас тут? – опасливо спросила Вичка.
– Тут – не потравят, – расставил акценты многоопытный профессор. – Это ж не Москва.
– В каком смысле? – не поняла девушка.
– Во всех, – засмеялся Береславский. – В частности, каждый горожанин знает остальных жителей, поэтому они в столовой друг друга травить не станут.
– Только проезжих. – Вичка, как настоящая женщина, оставила за собой последнее слово.
Народ в столовой здесь, возможно, и не травили, а вот сами себя – сколько угодно: у ворот закрытого рынка Ефим насчитал сразу троих безнадежно пьяных мужчин. Аж настроение упало: сколько он знал людей, кто безо всякого здоровья пахал на благо детям, себе и обществу! А эти просто растворили и здоровье, и интересы, и любовь в смеси воды и этанола.
Зато потом были только приятные впечатления.
«Столовая № 1» оказалась чистеньким до стерильности – но без запаха хлорки – учреждением общепита. Роскоши не было – однако имелись очевидные и искренние попытки добавить хоть какого-то уюта в спартанскую атмосферу. На столиках в вазочках стояли красивые веточки, на стенках висели фотографии здешних мест и детские рисунки.
«Тут точно вкусно накормят», – расслабился профессор.
В подобных местах с неформальным отношением к делу еда просто не могла быть невкусной.
Так и вышло.
Ефим заказал замечательнейшую, родом из собственного детсадовского прошлого, творожную запеканку с киселем. И какао, не какое-нибудь растворимое, а по-настоящему сваренное, да наверняка с молоком, которое вчера, возможно, еще было в корове – длинные коровники они миновали прямо перед въездом в городок.
Он собирался этим и ограничиться – Наташка бдительно следила за его весом. Однако не сумел вовремя остановиться и с разбегу дозаказал пшенную кашу, салат из крабовых палочек, пончик с повидлом, два кексика, бутерброды с семгой и с брынзой, салат из яйца с сыром и еще один бокал какао. Тем более что Наталья вышла мыть руки и контроль за состоянием дел временно утратила.
Ванечка, как высокий профессионал, пересилил обиду на неблагодарных едоков и тоже, похоже, тепло отнесся к «Столовой № 1». Его заказ был по номенклатуре меньше Ефимова, но по весу и объему примерно таким же.
Постепенно заказали еду и другие участники автопробега: официантов здесь отроду не водилось, просто каждый подходил к окошку, ведущему куда-то в глубь кухни, и выбирал по распечатанному на листочке меню.
Потом сдвинули столы и стали ждать.
Ефим оглядел участников банкета. Даже в этом, сугубо временном, коллективе вырисовывалась любопытная диспозиция характеров и ролей.
На Вичку смотрели заинтересованными взглядами как минимум двое мужчин: Игорь и Борис. Причем Игорь внешне выигрывал по всем статьям: тоньше, красивее, интеллигентнее. Об него даже молодая уборщица, протиравшая мокрой шваброй пол, и то глазами зацепилась.
Бориска был проще: рыже-белобрысый, неуклюжий и по определению не гламурный. Ефим сразу почувствовал к нему симпатию и пожелал удачи в битве за девушку. Наверное, потому что сам не имел бы никаких шансов в гламурной тусовке – так сказать, классовая солидарность.
На Надежду также смотрели двое: Ванечка – откровенно влюбленными глазами; профессор – искоса, с чувством, до обидного похожим на ревность. И одновременно – с опасением, что Наталья (а женщинам присуща дьявольская проницательность в подобных вопросах) перехватит эти его быстрые взгляды и расшифрует их бессовестную сущность.
Наконец, Наталья, когда не любовалась заоконными видами, смотрела только на Ефима. По большому счету, она очень по нему соскучилась, хотя тот – географически – и раньше был рядом. И вот теперь она сидела на переднем сиденье, стараясь то рукой до него дотронуться, то конфетку, освобожденную от фантика, дать или воды из бутылки глоток.
Ефиму тоже было приятно присутствие рядом своей женщины. Ну а фривольные мысли про Надежду он себе легко прощал, справедливо считая, что старого кобеля не отмоешь добела.
Кстати, Вичка – вполне оформившаяся девушка – хоть визуально очень нравилась профессору, однако ему даже в голову не приходило представить себя с ней в одной постели. Никаких тебе эротических фантазий.
Когда Береславский осознал этот факт, он сначала расстроился – вошел в возраст, в котором связь с двадцатилетней девицей самому себе кажется педофилией. Но потом снова выписал индульгенцию – это у него от взросления собственной дочки, а потому девушки ее возраста все равно по инерции кажутся детьми.
Тем временем подоспела заказанная еда – работали в «Столовой № 1» умело и быстро. Путешественники без промедления уничтожили принесенное. И без остатка.
А в автобусе неожиданно – после такого-то замечательного перекуса – повелись на политику.
Начал Ванечка, профессионально заявивший, что Кавказ практически оккупировал столичный общепит.
– Он не только общепит оккупировал! – засмеялся Игумнов.
Ефим тоже высказался, как выяснилось – неосмотрительно: про тех, кто ходит в чужой монастырь со своим уставом. Его слова показались Вичке недемократичными и даже националистическими.
– Не ожидала от вас, – сказала она, сделав сердитые глаза. – Никак не ожидала.
Бывшая американка Надежда молчаливо была на стороне Вички, а Ванечка – столь же молчаливо – на стороне Береславского.
Профессор здорово разозлился.
– Это я-то националист? – вскричал он, на мгновение даже бросив руль. Но тут же пришел в себя, обретя утраченную было академичность. – Ладно. Беру свои слова обратно, – наконец сказал он. – И сейчас верну их в более отточенной форме. В виде примера. Возьмем, скажем, пять групп людей, которые – в среднем! – максимально отличаются от меня. При условии, что остальная популяция данного населенного пункта отличается от меня непринципиально. Давайте, предлагайте.
Предложения пассажиров оказались довольно стандартными: гастарбайтеры-азиаты, громкоголосые и задиристые кавказцы, истовые мусульмане без географических привязок, гомосексуалисты.
Вичка, желая уязвить профессора, добавила также пятую категорию – приверженцы пищевых диет. Однако народ почему-то возразил, и в итоге пятым пунктом заклеймили велосипедистов – Ефим никогда бы не оседлал транспортное средство, имевшее менее четырех колес.
– О,кей, – подытожил профессор. – Итого, у нас есть пять групп явных чужаков – если за точку отсчета принять такого, как я. Теперь оценим по балльной шкале степень моего «национализма». Азиаты – ноль.
– Разве они вас не раздражают? – не могла остыть Вичка.
– А чем они могут меня раздражать? – удивился Ефим. – Тем, что разрез глаз другой? Вообще не волнует. Зато – чистые тротуары. Проблемы обязательно будут, но через поколение. Когда их натурализованные дети захотят жить с тем же уровнем комфорта и уважения, что и аборигены, – вот о чем надо думать уже сегодня. Однако это не имеет отношения к национализму.
– Хорошо. Что скажете о кавказцах? – не сдавалась девушка.
– Тот же ноль. Мою маму два года назад успешно прооперировал дагестанец, мусульманин, врач московской больницы. Что я должен к нему испытывать, кроме благодарности?
– А кто у вашего друга борсетку спер, вы сами вчера рассказывали?
– Кавказцы, – подтвердил профессор. – Но вопрос больше к милиции, которая допускает существование этнических банд. Или даже крышует их.
Тут Береславский сделал отступление, рассказав практически документальную историю, увиденную собственными глазами. В середине девяностых он купил дом во Владимирской области, в пригородной деревне, рядом с городом Кольчугино. И там все население дружно ненавидело односельчанина-цыгана. Причем было за что: тот толкал местным подросткам героин, при полном попустительстве участкового и прочих ментов. Дом для своей семьи отстроил кирпичный, на крови чужих детей и родителей – самый большой в деревне.
Читать бесплатно другие книги:
