Объект «Кузьминки» Жуков Максим

Вместо пролога

Встретили меня по одёжке.

Проводили – тоже плохо…

Я стою при входе в зал игровых автоматов, в тени подъездного козырька. Я стою и рассматриваю фасад старой хрущевской пятиэтажки, выстроенной, как абсолютное большинство домов в этом микрорайоне, тридцать с лишним лет назад. Я рассматриваю данный фасад чрезвычайно внимательно и увлеченно. Увлеченностью этой я обязан одному недавно сделанному спонтанному умозаключению: почему, собственно, изучая со стороны этот ободранный, малопригодный для жизни курятник, я называю его старым? Ему, если вдуматься, столько же лет, сколько и мне, он, возможно, даже на пару лет младше меня, что, по сути, ничего не меняет в сложившихся обстоятельствах

Мы, можно сказать, ровесники. И это страшно само по себе…

Несмотря на цветущую весеннюю яблоню, раскинувшую свою кипенно-белую крону на уровне второго этажа, и на покрашенную на днях миниатюрную ограду у подъезда, общий вид облупившихся балконов, обшарпанных стен и покосившихся входных дверей производит на меня тягостно-удручающее впечатление. Хочется схватиться за лицо и, отыскав где-нибудь поблизости зеркало, тщательно и беспристрастно рассмотреть в нем свое отражение. Все ли нормально? Все ли у меня хорошо? Не расходятся ли в углах моих глаз глубокие старческие морщины, словно страшные, потемневшие от влаги трещины за угловыми межпанельными швами; не потрескалась ли моя слегка обветренная кожа, как грязно-желтая штукатурка вдоль всего фасада, и не почернели ли мои зубы, как почернели оконные карнизы по всему зданию, исключая те места, где внезапно разбогатевшие хозяева поставили модные и практичные стеклопакеты?

Одной из веских причин, заставивших меня бросить пить, была явственно наметившаяся деградация моей внешности. Не то чтобы я страдал нарциссизмом, но – видит бог – нельзя верить тем мужикам, которые говорят, что внешний вид – это не главное для мужчины (особенно в юном возрасте). Заметив, что в более-менее серьезных местах меня стали встречать – и по одежде, и по внешности, – прямо скажем, с прохладцей, да и провожать, как в том анекдоте, “тоже плохо”, я медленно, но верно уразумел: надо бросать; надо завязывать тройным морским узлом и становиться на путь исправления, путь заведомо трудный, но истинный.

Внешний вид и истинный путь в жизни каждого человека – вещи очень важные и значимые, но кроме них есть еще упомянутые мной выше сложившиеся обстоятельства. Мои сложившиеся обстоятельства таковы: отсутствие высшего образования, три разрушенных брака за плечами и хреновая, приобретенная совсем недавно, работа в частном охранном предприятии.

Я стою неподалеку от метро “Кузьминки” на посту № 1, как я уже говорил, в тени козырька при входе в зал игровых автоматов – и вдыхаю весенний запах, издаваемый мелкими белыми цветами распустившейся рядом с витриной соседнего магазина удушливой кашки. Аромат ее повсеместен, вездесущ и странно притягателен. Так обычно благоухает, если мне не изменяет память, женская промежность во время месячных – наскоро и плохо промытая и спрыснутая для блезиру дешевым китайским дезодорантом.

Так, должно быть, пахнет вся моя прошлая непутевая жизнь.

Пост № 1 огромен. На его территории расположен ряд торговых палаток и магазинов, накрытый грязным стеклянным плафоном выход из метро, четыре или пять автобусных остановок и прилегающая к ним стоянка такси. Я работаю вместе с напарником. Внешне он напоминает Винни-Пуха: толстый, глупый, неуклюжий. Стопроцентный люмпен. Раньше таких ребят можно было встретить на фабриках и заводах, куда они автоматически попадали, закончив профильные ПТУ и техникумы. Теперь фабрики сильно изменились и работают на них преимущественно приезжие с окраин распавшегося СССР; на заводах почти та же картина, как, впрочем, и на всех оставшихся после распада государственных и коммерческих предприятиях. Возникает закономерный вопрос: куда податься бедному пэтэушнику? Не на стройку же, в самом деле, где и в советские-то времена работала одна лимита да алкоголики. Остались только две более-менее достойные социальные ниши: торговля и охрана. Причем торговля уже больше чем наполовину заполнена теми же приезжими. Трудиться там тяжело и муторно, тем более, хозяева торговых точек и магазинов, как правило, злостно нарушают трудовое законодательство, что совершенно неприемлемо для коренных (или считающих себя таковыми) жителей столицы. В охране же, несмотря на вопиющие нарушения того же законодательства, по мнению многих москвичей, работать все-таки худо-бедно можно. Особенно любящим выпить мужикам среднего возраста, отслужившим в армии и не склонным к освоению “новых и нужных” профессий, таких как программист, менеджер, бухгалтер, юрист и так далее.

Таким любящим выпить молодым мужиком и был мой напарник Сережа Роскошный (по его словам – отец “из подмосковных казаков”). Правда, в армии он не служил и на работу в охрану был взят в порядке исключения, по протекции своего дальнего родственника, помогавшего время от времени проворачивать какие-то темные финансовые махинации высшему руководству нашего подозрительного – во всех отношениях – предприятия.

Хочу сразу заметить – в охрану я пошел тоже не от большой любви к труду. Работу в охране и работой-то не назовешь – это, скорее, служба; а какой русский человек не любит послужить (если честно – наверное, никакой), как говорится: “служить бы рад, прислуживаться тоже и пресмыкаться если че”. Но об этом мы еще поговорим, а сейчас, завидев вдалеке призывно машущую фигуру моего напарника, я нехотя выдвигаюсь к метро. “Вот пенек! У него же рация есть, мог бы меня по ней вызвать”, – говорю я про себя, совершенно забыв, что рация есть и у меня, и по ней я тоже мог бы спросить у него, что там стряслось, никуда при этом, кстати, не выдвигаясь…

Пройдя вдоль длинного палаточного ряда, я увидел Роскошного сидящим на перилах в стеклянном метрополитеновском плафоне перед самым спуском в подземный переход. Я застал его в состоянии получения какой-то непонятной, но крайне радостной, судя по его улыбающейся морде, перманентной благостыни; светлым источником коей, насколько я мог догадаться, была молодая подвыпившая девица, поправляющая задравшийся топ.

– Братки какие-то из “бэхи” на повороте выпихнули; она понять не может, где находится. Не хочешь ее на местности сориентировать?

– Ты меня для этого позвал?

– Да ладно тебе. Она говорит – отсосу у любого, кто мне за пивом сбегает и тачку потом поймает.

Вульгарно накрашенный фейс, на пальцах многочисленные тонкие колечки из, как пишут в протоколах, белого металла; пьяные развратные глаза. Под узким и коротким топом, больше похожим на бюстгальтер, нежная (это видно на расстоянии) бледно-розовая, с каким-то золотистым отливом, высокая девичья грудь.

Роскошный, слегка запинаясь, зачастил:

– Не. Если ты. Сам. Ну, это. Не того. То могу я. Это самое… за пивом сбегать.

– Ты что, Сергун, с дуба рухнул? Утро. Девяти еще нет. Сейчас проверяющий должен подрулить, а я на посту один…

– Где напарник? А напарник в соседнем подъезде “лысого” под лестницей запаривает. Как ты думаешь, на сколько нас потом штрафанут – на смену или на две?

Роскошный шмыгнул носом и, поправив форменный ремень на необъятной талии, тяжело вздохнул.

Эта весна была для меня в сексуальном плане крайне неудачной. В самом конце февраля я расстался с очередной пассией: ей надоел статус гражданской жены и почетное звание моей боевой подруги; мне же, в свою очередь, надоела ее любовь к разгульной жизни и ярко выраженная склонность к алкоголизму (выпивала почти каждый день, причем вне зависимости от наличия какой бы то ни было компании). Заметив за собой аналогичную склонность и даже хуже – помните как в той песне поется: “и на работу стал прогуливать, и похмеляться полюбил” – я решил, как уже было сказано, завязать.

Но одно дело принять решение, совсем другое дело – решение это воплотить, так сказать, в жизнь. Бросить пить, поверьте мне на слово, трудно само по себе, а уж при постоянно бухающей у вас под боком сожительнице – практически невозможно. Так что – пришлось расстаться.

Девицу слегка качнуло и Роскошный, покинув насиженные перила, с готовностью пришел ей на помощь.

Искушение было очень велико.

Ну просто о-о-о-очень.

После того, как я расстался со своей последней пассией и бросил пить, моя половая жизнь, как писали в плохих романах прошлого века, решительно пресеклась.

Причиной тому послужили, как это ни покажется странным, моя врожденная скромность и мучительная болезненная стеснительность, всегда проявлявшаяся при знакомствах с представительницами противоположного пола. И это при моей-то наглой роже и смелом, почти развязном поведении.

К сожалению, вынужден констатировать: смелым и почти развязным поведение мое становилось только тогда, когда я находился в состоянии легкого алкогольного опьянения или же после совместного раскуривания, как правило, на двоих, хорошего ядреного косячка.

Окидывая беспристрастным взором всю свою прошлую сознательную жизнь (под сознательной я имею в виду ту ее часть, когда я стал интересоваться женщинами), я не могу отчетливо вспомнить ни одного случая приставания или удачной попытки сблизиться с самой что ни на есть легкодоступной дамой без предварительного приема на грудь бутылки портвейна или полбутылки водки, а то и целой (да еще и литровой); даже свой первый сексуальный опыт я приобрел по пьяни, хотя было мне на тот момент неполных пятнадцать лет.

Даже такая простая мысль, что я могу познакомиться с какой-нибудь девушкой (вернее, не познакомиться, а вступить с ней в половую связь, что для меня одно и то же, иначе какое это знакомство…), не выпив перед этим хотя бы стакан сухого вина, до сих пор представляется мне совершенно неприемлемой и абсолютно нереальной. Потом, когда мы с ней, так сказать, притремся, попривыкнем друг к другу, – можно и стрезва; но только потом, да и то нечасто.

Роскошный, облапив девицу за голую талию, осторожно вывел ее к обшарпанному крыльцу ближайшего продовольственного магазина через поток спешащего на работу утреннего народа. Девица не сопротивлялась. Я пошел за ними.

– Пойду ей хотя бы банку джин-тоника куплю. Пусть поправится.

– Скорее, догонится. Тебе, Сергун, в спасатели надо было идти работать, а не в охранники.

– Что там, что здесь, везде начальники – бывшие вояки: устав, инструкции, прочая мудянка… хотя со временем привыкаешь, конечно…

– Как удавленник к веревке. Иди, я ее пока за угол отведу – там людей меньше шарится.

Девица еще раз покачнулась и доверчиво, словно маленький ребенок, протянула мне руку. Я взял ее ладонь и почувствовал, как тяжкая наэлектризованная волна гадкого плотского вожделения прошла через все мое тело и, играя грязной пеной низменных рефлексий и шурша скользким гравием животных начал, плавно откатилась назад, осев где-то в области паха.

Ее кожа, нежная на вид, оказалась наощупь шелковой и упругой. Я где-то читал, что кожный покров человека целиком и полностью состоит из отживших, то есть абсолютно мертвых, утративших биологический статус живого, постоянно осыпающихся с поверхности наших тел, клеток. Следовательно, если вы взрослый человек средней комплекции, то таскаете на себе более двух килограммов (!) мертвой кожи и ежедневно сбрасываете несколько миллиардов ее крошечных фрагментов. Значит, между нами, когда я держу ее руку в своей руке и ощущаю упругую шелковистость ее ладони, возникает эффект “двойного презерватива”, где в роли латекса выступает покрывающий нас с головы до пят наш собственный эпидермис.

Несмотря на сказанное выше, я ловлю себя на мысли, что хотел бы поводить своей облаченной в мертвую кожуру ладонью по ее обтянутой тонкими шортами, обаятельной и молодой, слегка оттопыренной задней части, тоже, в свою очередь, покрытой отжившей свой век чешуей.

Моя рация громко щелкает и в рваном измордованном радиоэфире, заглушая многочисленные помехи, тревожно звучит кодовое словосочетание: “Внимание: двадцать третий на шестом”.

– В хвост заходит, козлина. Значит, пока до нашего поста дойдет, минут десять у нас есть, – подытожил выбежавший из магазина с банкой джин-тоника Роскошный.

– Я встречать его пойду. Ты давай тоже подтягивайся.

– Я сейчас. Только во двор ее отведу. Пусть на лавочке посидит. Нас подождет.

Геннадий Иванович Вернигора, как всегда, опоздал на утреннее построение. Он работал в должности заместителя генерального директора чуть ли не с первого дня основания этого охранного предприятия, предварительно оттрубив свои законные двадцать пять лет в вооруженных силах, из которых уволился в запас, кажется, в звании подполковника.

Я никогда не видел его в военной форме, но даже издалека, даже по походке в нем сразу можно было определить кадрового служаку. Знаете, как бывает – вроде и пиджак на человеке ладный гражданский, и водолазка светло-голубая, и джинсы по последней моде, а все равно – впечатление такое, словно человек этот в офицерскую “парадку” упакован. И дело тут не в какой-то особой строевой осанке или безукоризненной армейской выправке – просто дерево оно и есть дерево, во что его ни одень.

Геннадий Иванович Вернигора к тому же внешне являлся как бы наглядной иллюстрацией своей уникальной фамилии: кряжистый низкорослый мужчина плотного телосложения, похожий на подножие той самой горы, которую необходимо вернуть на прежнее, только ей присущее, место…

Вот он стоит передо мной и внимательно изучает мою скорченную специально для него приторно-фальшивую физиономию стопроцентного “терпилы”.

– А где напарник твой? Как его… Заполошный?

– Роскошный, Геннадий Иванович.

– Ну да, ну да. Где он?

– Вон он бежит; у метро за порядком приглядывал.

– Смотрите тут у меня. Чтоб без происшествий! Без водки. И без баб. Службу нести – не жопой трясти!

– Знаем, Геннадий Иванович, будем стараться.

Роскошный поспешно приближается и, сделав на ходу идентичную моей “терпильную” мину, всем свои видом демонстрирует полное подчинение.

Вернигора еще минут пять грузил нас разного рода распоряжениями и ценными указаниями, потом, спросив напоследок у Роскошного, собирается ли тот худеть, сухо попрощался и спустился в метро.

– Так-то, Сергун. Не только родине нужны молодые и подтянутые новобранцы, которых он привык гонять по плацам да полигонам, но и нашей охранной фирме требуются сотрудники атлетического телосложения, видимо, для того, чтобы ублажать притязательный взор избалованного заказчика; повышая тем самым профессиональный авторитет начальства. Конкуренция, видишь ли, капитализм.

– Перетопчутся. Мне дорог этот жир. Пойдем лучше минетчицу нашу проведаем.

Мы дружно завернули за угол и вошли во двор, где на лавочке нас должна была дожидаться оставленная буквально на четверть часа девица.

То, что мы увидели через миг, заставило нас сбавить шаг и умерить свой юношеский пыл. Рядом с лавочкой, на которой, развратно ухмыляясь, развалилась “наша” девица, стояла загнанная прямо на газон патрульно-постовая милицейская машина. Менты, опустив боковое стекло, вальяжно приглашали ее присесть к ним на заднее сиденье; причем, никто из них из машины выходить даже не собирался (сама, мол, подойдет – не маленькая). Девица еще чуть-чуть для вида попрепиралась и, нехотя покинув лавочку, запрыгнула в салон милицейского автомобиля.

– Все, Серега. Ушла наша уха.

– Да. Вернигора, гнида армейская, виноват. Столько времени на него потратили.

Машина тронулась и, съехав с газона, медленно стала выруливать с пешеходной на проезжую часть.

– На субботник, наверное, повезли – на круг ставить…

– Да уж, не в отделение – это точно.

Этой постоянно повторяющейся истории многие десятки, сотни тысяч лет: одна более организованная и сильная группа животных отнимает у другой менее организованной и слабосильной группы – Homo sapiens, относящихся к типу хордовых, подтипу позвоночных, классу млекопитающих, подклассу плацентарных, отряду приматов, семейству гоминид, короче говоря, просто людей – принадлежавшую им по праву (на основании неписанного кодекса “первонахов”), вполне законную и ниспосланную свыше – ДОБЫЧУ.

Патрульная машина завернула за угол и, выехав на Волгоградский проспект, быстро скрылась из вида. Постояв какое-то время у изрезанной и исписанной местными малолетками лавочки, мы с Роскошным, как два закоренелых лузера и мудака, понуро побрели исполнять свои незамысловатые служебные обязанности.

1

Чем меньше женщину мы – больше,

Тем больше – меньше она нам.

Когда бросаешь пить, кроме трудностей, связанных с заведением новых знакомств, возникают проблемы чисто психологического, глубоко интимного характера. Как я уже говорил, свой первый сексуальный опыт я приобрел довольно рано, совершенно случайно и находясь в состоянии “алкогольного опьянения средней тяжести».

Этот факт весьма показателен. Показателен он не только в отношении меня, но и в отношении всего нашего поколения в целом. Почти все мои сверстники, в приватных разговорах вспоминая свой “незабвенный первый раз”, используют приблизительно одни и те же слова и фразеологические обороты: “…нажрался; …в жопу был; …еле ширинку расстегнул; …принял тогда немеряно; …плохо помню; …она тоже, знаешь, не большой трезвенницей оказалась; …застежку на лифчике с перепою поломал; …под юбку руку сунул, а она ее ногами, спьяну, сжала…” и т. д. и т. п. В наше коллективное оправдание могу только заявить, что, по моим скромным наблюдениям, у других поколений в подростковый период все происходило, да и происходит по сей день – точно так же. Если не хуже. Я имею в виду повсеместную тягу нынешней молодежи к разного рода психостимуляторам, наркотическим веществам и афродизиакам.

Алкоголь, прибавляя нам столь недостающих порой решимости и самоуверенности, существенно снижает уровень нашей стеснительности, тем самым усложняя (в хорошем смысле этого слова) период предварительных сексуальных ласк. То есть выпивка иногда заставляет нас творить такое, на что мы при любых обстоятельствах не были бы способны, находясь в трезвом состоянии – как в силу приверженности общепринятым морально-этическим нормам, так и в силу привитой нам с детских лет привычки к требованиям элементарной личной гигиены.

В сексе, если не рассматривать различные патологии и извращения, чем больше ты даешь партнерше, тем больше, в свою очередь, получаешь от нее. Алкоголь значительно упрощает этот процесс. Но об этом чуть позже.

Если для американских полицейских, находящихся при исполнении, – как нам показывают в западных детективах и боевиках – самая “любимая” еда – это жареный в масле пончик, то для простого российского секьюрити – это беляш, чебурек, или, в крайнем случае, пирожок с капустой.

Итак, я стою на посту, прислушиваясь к голодному урчанию в пустом желудке, и с нетерпением жду своего напарника. Посланный за беляшами Роскошный отсутствует уже более получаса.

Дело в том, что в палатке, где продают эти, по меткому народному определению, “пирожки с котятками”, работает помощницей повара немного полноватая, но весьма аппетитная на вид семнадцатилетняя мадемуазель по имени Ирка с непонятным для меня идиоматическим прозвищем – Пилотка.

Еще со времени своей “срочной” я знал, что некоторым индивидуумам, преимущественно выходцам из деревень и поселков городского типа, солдатский головной убор, (в просторечии пидорка), напоминает подзабытую за тяготами и лишениями воинской службы женскую вагину.

Так осерчавший сержант, проводя утренний осмотр личного состава, орал на замерший по стойке “смирно” молодняк:

– Что, суки криворукие, пидорки свои на уши понатягивали?! По невестам своим соскучились?! Ну-ка, быстро п…ду на голове расправить! Чтоб как положено было – два пальца от бровей!

Окрестить так солдатскую пилотку – по отдаленному внешнему сходству – думается мне, еще можно. Но называть женщину пилоткой, давая тем самым понять, что она ассоциируется у вас исключительно с ее же собственным срамным местом… Это на мой, прямо скажем, не очень пуританский взгляд, верх неприличия и явный признак необратимой моральной деградации.

Между тем, поведал мне, посмеиваясь над моим лингвистическим невежеством, Сережа Роскошный, – так говорят… Особенно среди молодежи.

В общем, Ирка на “пилотку” не обижалась. Даже иногда отшучивалась, отпугивая пристающих к ней то и дело голодных (во всех смыслах этого слова) мужиков: “Я ж пилотка безмозглая, че пристал? А ну пошел отсюда! Мне пирожки делать надо, а не…”

– Ты где ходишь? – накинулся я на подошедшего Роскошного. – Все с давалкой этой чебуречной терки трешь?! Обществом ее наслаждаешься, пока я здесь с голоду пухну и службу в одну харю тащу?!

– Да ладно тебе. Ирка, между прочим, познакомиться с тобой пожелала. Все выспрашивала, почему ты с такой интеллигентной мордой в охране работаешь… Другого чего-нибудь не найдешь?…

Я секунду поразмыслил и нехотя отреагировал:

– Ей-то что?! И вообще, я ей по возрасту не подхожу, вроде бы.

– По возрасту… Ну и что?! Ирка девушка свободная – ровесников себе не ищет. Она разных мужиков, по слухам, любит: и молодых, и старых, даже с поваром своим, у которого работает – фачится. А ему уж под полтинник. Так что…

– Можно подумать, ты у них свечку держал?

– Эх, не сподобил меня Господь этакой благодати…

– Ладно. Ближе к вечеру – разберемся. Где беляши-то? Небось, сожрал все, пока под Иркину клинья подбивал?

Роскошный обиженно засопел и достал из-за пазухи промасленный кулек с беляшами:

– Специально для тебя готовила. По особому секретному рецепту.

– Знаю я этот рецепт! Просто другим сегодня котяток чуть меньше достанется… Вот и весь секрет.

Кстати, о котятках. Как раз в прошлое дежурство, ночью, я стал свидетелем одного напрямую связанного с этими миловидными зверьками экстраординарного события.

Небольшая преамбула: я всегда считал, наблюдая за городской и сельской фауной, что кошки, несмотря на общепринятое утверждение, не очень-то боятся собак. Каждому из нас, должно быть, памятна такая сцена: ощетинившаяся и шипящая соседская мурка, зажатая в угол лающим на нее приблудным тузиком, яростно и смело отбивается от него, норовя попасть своей растопыренной лапой прямо ему в нос. Тузик рвет и мечет, прыгает на месте, пытается зайти сбоку, но… в конце концов, устав от бесполезной борьбы, отступает назад, перестает лаять и позорно убирается восвояси. Тогда как мурка, гордо подняв голову и слегка потягиваясь, перебирается на ближайшее дерево (ну, так – на всякий случай, мало ли чего…).

Короче говоря, я никогда не видел собаку, отважившуюся реально укусить преследуемую кошку.

Той достопамятной ночью за торговыми рядами на вытоптанной бесхозной лужайке, где порой тусовались небольшими группами окрестные бомжи, среди разбросанного мусора, еле различимыми в полночной темноте тенями, медленно передвигались, перебегая от палатки к палатке, прикормленные здешними продавцами и охраной (т. е. мной и Роскошным) злые бездомные псы.

Я стоял у самого края торгового ряда и пытался при тусклом свете уличного фонаря вставить новый кремень в мою сломавшуюся зажигалку (не слишком разумное занятие посреди ночи, но на что только не пойдешь, чтобы убить хоть малую толику рабочего времени).

Вдруг одна из бездомных собак, оторвавшись от стаи, стремительно кинулась к мачте дорожного освещения. За ней последовали остальные.

Там, перебежав дорогу и завидев издалека устремившуюся к ней собачью стаю, в растерянности замерла молодая, по всей видимости, еще не очень опытная, черная кошка. Собаки взяли ее в кольцо и стали бесшумно, лишь изредка повизгивая, ходить по обочине кругами.

Кошка, как ей и полагалось в подобном случае, зашипела и выгнула спину, но сбежать, выскользнуть из этого круга, либо забиться в угол она не могла – поблизости не было ни придорожного кустарника, ни возвышающихся вдоль шоссе спасительных уличных деревьев. Она метнулась в сторону и попробовала взобраться на мачту дорожного освещения, но мачта была слишком гладкой, стальной; и тут, воспользовавшись ее беззащитной позой, на нее накинулась вся стая. Одновременно. Молниеносно расправившись с ней, собаки резко отпрянули и отбежали в тень к палаткам.

Я подошел и молча уставился на шкурку изуродованного пушистого зверька. Кровь, еще живое бьющееся сердце, испуганные широко раскрытые глаза…

Они убили ее, не потому что хотели есть. Эта стая прилично питалась. Собак буквально закармливали объедками из местных ресторанов и кафе. Они просто физически не могли рассматривать этого полукилограммового котенка как достойную добычу. Они убили ее по наитию, исходя из злобного, немотивированного представления об их личном зверином превосходстве.

Кошку было жалко.

Но я почему-то вспомнил слышанную мной многажды с высоких писательских трибун и научных кафедр весьма расхожую формулировку, дескать, из всех живущих на земле существ один только человек склонен убивать из чувства мести или, скажем, из спортивного интереса. Другим населяющим эту планету животным такое поведение, якобы, совершенно не свойственно и даже абсолютно чуждо: “что может быть хуже для окружающей среды, чем вооруженный огнестрельным оружием нomo sapiens, вышедший на бессмысленное и кровавое сафари…” и т. д., и т. п.

Немаловажный факт убийства соперников на так называемых брачных турнирах у многих видов животных обычно при произнесении подобных речей не учитывается как слишком мелкий и незначительный.

Так вот, после событий прошлой ночи могу совершенно ответственно заявить: мы не одни! Мы не одни такие на этом жопном катышке, вращающемся много миллионов лет в темных глубинах вселенной среди неимоверного числа галактик и черных дыр, в смертельной пустоте ледяных, непригодных для жизни космических пространств.

Не мы одни убиваем только ради того, чтобы просто убивать.

Ныне и присно, и во веки веков.

Аминь.

2

Я плохо отношусь к женской полноте. Это моя личная дань современному восприятию стереотипа женской красоты. Я убежден: как в советские времена нам навязывался образ внутреннего и внешнего врага, так в нынешнее время нам прививается эстетический канон худой подтянутой фотомодельки, одетой “по журнальному” – либо в красочные тряпки светской львицы, либо в строгий деловой костюм business– woman.

Не все подвержены подобного рода влияниям.

К сожалению, я принадлежу к большинству.

Ирка-Пилотка не была полной. Она была, скорей, полноватой, что несколько облегчало для меня задачу нашего сближения: ситуация, когда женщина хочет познакомиться с вами первой, как правило, уверенно купирует вашу природную застенчивость и значительно снижает потребность в предварительном приеме алкоголя.

Я стою у длинного, присыпанного мукой прилавка рядом с небольшой, но крайне озлобленной очередью и пытаюсь завязать мало-мальски содержательный разговор с отпускающей товар и постоянно пересчитывающей (видимо, от волнения) деньги Ириной Васильевной Волобуевой (так написано на ее бейдже).

Я очень быстро выясняю, что Ирка-Пилотка – существо, не имеющее никакого серьезного представления о базовых семейных ценностях, что она малообразована и аполитична, к тому же имеет склонность к латентной проституции и аморальному образу жизни. Все это меня целиком и полностью удовлетворяет. Я беру у нее номер домашнего телефона, и мы договариваемся встретиться с ней у меня дома – в начале следующей недели, вечером, после работы, разумеется тет-а-тет.

…Я не знаю, можно ли на генетическом уровне унаследовать хороший вкус. Одно я знаю точно: хороший вкус не является качеством благоприобретенным: невозможно научиться прилично одеваться, изучая журналы типа “Бурда Моден” или “Космополитен”, так же, как невозможно научиться качественно заниматься сексом, листая перед сном журнал “Penthouse” или «Playboy».

Вкус бывает уверенным, тонким, безупречным, великосветским и простым, но бывает ли он врожденным? – взволнованно размышляю я, рассматривая Ирку-Пилотку, явившуюся на первое свидание в легком, очень идущем ей платье, удачно подчеркивающем все ее достоинства и скрывающем недостатки.

Я встретил Ирку у метро и, выяснив к своему глубокому изумлению, что она не пьет и не курит, провел ее дворами, т. е. наикратчайшим путем, до обшарпанных дверей моей скромной холостяцкой квартиры.

Первое, что мне бросилось в глаза (кроме платья), а точнее будет сказать – в уши – это Иркина непрерывная, неутихающая болтовня, которая, плавно перетекая от темы к теме, лилась из ее накрашенных пухленьких губок, являя собой бурный и сплошной, но крайне бессодержательный поток.

Когда я знакомился с ней, она тоже безостановочно болтала: с поваром и покупателями, со мной и продавщицей из соседней палатки, но выглядело это довольно органично и ненавязчиво. Ну, любит человек общение: скучно ведь на работе – отчего не поговорить.

Сейчас же, вне ее рабочей обстановки, все это напоминало песню акына: что вижу – о том пою. Ирка создавала вокруг себя плотное лексическое пространство, совершенно не заботясь о логических связках и выборе взаимопроникающих тем.

Преодолев первоначальную оторопь, я вдруг понял, что этот безостановочный “сверхниочемный” треп вполне можно переориентировать, направив его в нужное для меня русло. Достаточно просто время от времени, нащупав небольшую брешь в ее безудержном словоизвержении, задавать наводящие вопросы. Интересовало же меня в первую очередь Иркино сексуальное прошлое со всеми его пикантными подробностями и интимными сторонами.

Сам процесс узнавания: какой (приблизительно) ты у нее по счету, кто был до тебя; какие мужчины ей нравятся больше, какие не нравятся вообще – все это страшно возбуждает каким-то особым болезненно-порочным образом. Такие откровенные разговоры и являются, на мой взгляд, основополагающим фактором, побуждающим здоровых успешных мужиков снимать проституток и ходить по борделям.

– Так как, ты говоришь, его звали?

– Да какая разница?! Я уж сама не помню… помню только, что спина у него волосатая была; газетами торговал на другой стороне у “Будапешта”.

К сожалению, у Ирки-Пилотки все сводилось к двум-трем стандартным ситуациям, суть которых можно выразить одной фразой: познакомились, договорились, перепихнулись, разошлись. Мне это быстро надоело и я, преодолевая внутреннюю инерцию совершенно трезвого человека, запустил свою руку под ее волнистое каре и, обхватив затылок, вплотную сблизил наши лица.

И тут она внезапно замолчала.

Ощущение было такое, будто кто-то случайно нажал кнопку “стоп” на аудиоплейере: глухие толчки крови в висках и гнетущая, отвердевшая в виде тугих пластмассовых наушников оглушительная тишина.

В моей жизни уже было нечто подобное – в армии, на полигоне, во время учебно-показательных стрельб. Наш взводный командир – старший лейтенант Апачев, которого мы, окрестив наше небольшое воинское подразделение племенем апачей, называли просто “Вождь”, – будучи с глубокого похмелья, вывел нас не на ту позицию. В результате этой ошибки дислокации взвод оказался в непозволительной близости от расположенного чуть выше и тщательно замаскированного на сопке батальона дальнобойной артиллерии…

Сам Вождь, распорядившись, чтобы мы самостоятельно собрали и подготовили к бою наши тяжеловесные устаревшие минометы, удалился в соседнюю бурятскую деревеньку в надежде купить там либо бутылку водки, либо стакан местного зловонного самогона, дабы хоть немного поправить пошатнувшееся офицерское здоровье и вернуть себе необходимое всякому серьезному командиру присутствие воинского духа.

Деревенька находилась совсем рядом; идти до нее было минут десять-пятнадцать, не более. Но к началу учений наш Вождь, как это частенько бывает с людьми, отлучившимися со службы без ведома вышестоящего начальства, совершенно не нарочно, но абсолютно непростительно опоздал.

Вначале на правом фланге успели отстреляться “пушкари”.

Это было еще терпимо; калибр у них оказался небольшой. Глубокий размеренный звук их ухающих орудий откатился в соседний лесок, почти никого не потревожив, кроме парочки перепуганных бурятских зайцев, сломя голову выбежавших на огневой рубеж и тут же вернувшихся обратно под защиту чахлых забайкальских сосен.

Потом открыли огонь гаубицы.

Это было уже хуже. Звук, отражаясь от близлежащей сопки, тяжелыми оглушительными волнами накрыл нас с головой и заставил присесть на корточки возле наших совсем безобидных на вид, похожих на допотопные любительские телескопы, минометов.

Но самое ужасное началось, когда заработало замаскированное рядом с нами подразделение реактивных установок залпового огня “Град”. Я не знаю, какие разрушения принесла в годы Великой Отечественной наша доблестная “Катюша”, но эмоциональный и психологический урон, который она причинила немецко-фашистским захватчикам, мне – без всякого преувеличения – довелось испытать на себе. Лично. Ибо “Град”, являясь усовершенствованной копией “Катюши”, при открытии огня воет, ухает и ревет во много раз круче нее, наглядно демонстрируя, как далеко продвинулись российские ученые со времен Великой Отечественной в области изобретения новых технических средств, необходимых для массового поражения боевой силы противника.

Мы, кто на корточках, кто в полный рост, отбежали за ящики с боеприпасами и, накрыв голову руками, прижались к дрожащей от вибрации и гудящей от воя ракет восточносибирской земле.

Вождь, вернувшись из бурятской деревеньки, застал свой народ простертым в снегу и копоти (судя по внешним признакам, поход за огненной водой можно было считать удачным). Канонада, стремительно начавшись, так же стремительно затихла, оставив нам, словно в подарок, огромный кусок безбрежной таежной тишины, многократно усиленной нашим испугом и временной глухотой, вызванной общей контузией наших органов слуха. Вдали на сопке в обрывках маскировочных сетей виднелись темные силуэты оглохших от собственного грохота демаскированных реактивных установок.

Вот так же Ирка-Пилотка, внезапно замолчав, казалось, сама была поражена произведенным эффектом. В комнате стало отчетливо слышно, как тикает на подоконнике спрятанный за шторой старенький механический будильник…

…Я лежу с Иркой под одним одеялом и размышляю о превратностях судьбы и странностях женской физиологии. Почему, думаю я, у большинства полных женщин вульва похожа на невзрачную, плохо различимую за волосами и жировыми складками безгубую щель?

Скорей всего, жир, откладываясь на бедрах и в нижней части таза, растягивает кожу таким образом, что не оставляет ей возможности образовать какой бы то ни было видимый рельеф. Отсутствие сочных, ярко выраженных половых губ значительно снижает сексуальную привлекательность даже самых раскованных и обворожительных толстушек.

Полные ноги, обвисшая грудь, утраченная талия – все это тоже выглядит асексуально и малопривлекательно, но две тонкие фригидные полоски вместо пары нежных, набухших от вожделения лепестков – это уже слишком. Это не для меня – вагинального эстета и придирчивого ценителя дамской красоты.

Меткое сравнение женской вульвы с распустившимся цветком давно уже стало общим местом в мировой эротической литературе. Еще древние греки изображали Афродиту с вьющимся вокруг ее чресл роем пчел, косвенно давая понять, где, по их мнению, происходит буйное цветение и вызревает наисладчайший античный нектар.

Никакого цветения и выделения нектара между Иркиных ног, конечно же, не наблюдалось. Выяснил я это довольно быстро, когда уперся своим языком в затянутую лобковым жиром узкую, напоминающую средневековую бойницу, Иркину половую щель.

Я полез языком в ее промежность, движимый исключительно благими намерениями и последней надеждой хоть как-то вызвать покинувшую меня в самый ответственный момент эрекцию. У алкогольного опьянения есть еще один неоспоримый плюс: если у тебя не встал – можно свалить на слишком большую дозу выпитого спиртного. Оправдания такого рода обычно выглядят крайне убедительно и не вызывают лишних вопросов. Наоборот, у некоторых русских женщин (к сожалению, не у всех!) подобная “отмазка” усиливает прилив терпеливой нежности и повышенной партнерской самоотдачи, что зачастую приводит к повторным совместным попыткам и заканчивается, как правило, невразумительным, но все-таки успехом. В данном же случае – в случае с Иркой-Пилоткой, ссылок на пагубное влияние алкоголя быть просто-напросто не могло: трезв был не только я, но и она. Абсолютно. К тому же, вместо того чтобы попробовать как-то повторить неудавшуюся попытку сближения, она, по молодости лет или же из простой девичьей вредности, снова начала говорить: перескакивая с темы на тему, почти не применяя логических связок, путаясь в ужасающем многообразии глупых и необязательных фраз.

– Господи, сейчас бы хоть пивка глоточек бы хлебнуть!

– А что, ты у метро не купил? Когда меня дожидался? Ах, ну да, ты же бросил… я помню… Ну, так вот: я ей говорю – куда мне мини-юбку-то эту надевать? Я же в ней, как бегемот в противогазе.

– В чем?

– Как это в чем? В противо… ну, не идет она мне, короче… я ей и говорю…

– Или водки!

– Ну, и водки бы купил… ах, ну да: ты ж бросил… я помню… ну так вот: да и тебе она, говорю, ни в дуду, ни в Красную армию…

– Куда-куда?

– Да ты меня не слушаешь совсем! Я ей говорю – жопа-то у тебя толще моей будет…

Итак, согласно моей личной классификации, вульвы делятся на два основных вида: “розочки” и “щели”. Есть еще весьма распространенный переходный тип, когда форма меняется благодаря общим поправкам, вносимым самими женщинами в их телесную конституцию (сильно поправилась, сильно похудела), но этот вечно изменяющийся, неустойчивый феномен я здесь рассматривать не буду, ибо даже самый поверхностный анализ подобных метаморфоз может далеко увести нас в дремучие псевдомедицинские дебри диетологии, где и без меня полным-полно всяческих мошенников и шарлатанов, со знанием дела рассуждающих о секретах женской привлекательности и красоты.

Итак, мне досталась щель. Но это ли послужило истинной причиной моей позорной осечки? Осечки, тем более странной для меня, что почти всю весну я просидел без баб и денег (долги, трудное финансовое положение – закономерное следствие моей прежней разгульной жизни) и должен был, по моему глубокому убеждению, аккумулировать такое количество сексуальной энергии, что ее бы с лихвой хватило на любую самую страшную и малопригодную для совокупления самку.

Однако, учитывая относительный комфорт, отсутствие внешних раздражителей и полную готовность со стоны партнерши, причину моей неудачи следует искать, как это ни печально, не в области моих умозаключений насчет дамской полноты и формальной классификации женских интимных мест.

Я аккуратно укладываю Ирку на спину и, сосредоточенно глядя ей в глаза, мягко, но настойчиво прошу заткнуться. Она недовольно фыркает, но, в конце концов, умолкает.

Господи, думаю я, ну была же у меня года три тому назад баба раза в два толще этой Ирки: ничего – справился, даже удовольствие получил. Ниже среднего, правда.

Впрочем, я ведь тогда – и это главное! – выпивши был – куражился, игрался… Нет, без водки Ирку я не потяну; не та у нее пилотка. Да и в постели она неотзывчивая какая-то, чужая, зажатая, как лом в бетоне. Короче, не сдюжу.

Произошла странная и труднообъяснимая вещь: один мой порок – беспробудное пьянство, граничащее с алкоголизмом, локализованный моим жестким волевым решением – завязать, практически напрямую повлиял на другое мое порочное пристрастие – неразборчивую любовь к противоположному полу. Я предвидел всякие трудности, но чтобы вот так – сразу, резко, можно сказать, наотмашь… Хорошенький финальчик: мне тридцать лет (с небольшим), я бросающий пить неудачник, работающий охранником у метро Кузьминки и пытающийся оправдать свою раннюю импотенцию доморощенной классификацией вульв.

Ирка потянулась за валяющимися прямо на полу трусиками, надела их и со вздохом стала собираться домой.

Вообще, сам факт нашего несостоявшегося совокупления Ирку, по всей видимости, не очень-то удивил или расстроил. Современная молодежь, по моим наблюдениям, трахается не потому, что ей этого постоянно хочется (я имею в виду женскую половину – мужикам-то хочется всегда), а потому что это просто-напросто модно.

У молодых девушек половой акт является неким символом востребованности и успеха. Вот, мол, посмотрите, и у меня есть бой-френд и бурная половая жизнь – соответственно…

Ирка довольно быстро оделась, и я проводил ее до метро. Она еще долго что-то говорила на прощанье, почему-то держась от меня на “пионерском расстоянии”, путалась в словах, советовала не волноваться и продолжать вести “здоровый образ жизни”. Авось, само, мол, все наладится. И рассосется.

Проводив Ирку, я прошел чуть дальше и застыл у витрины продуктового магазина, заставленной разнообразными банками и бутылками со спиртным. Я стоял и думал, разглядывая разноцветные пивные и водочные этикетки: как же в этой жизни все взаимосвязано! И как все разъединено: блядство и водка; женская красота и мужская эрекция; личность и судьба…

Короче, надо что-то делать. Не начинать же снова пить?!

Право слово.

3

Стереотип женской красоты, прививаемый нам последние несколько десятилетий средствами массовой информации – это живая кукла Барби. Сама кукла, насколько я знаю, создана производителями с грубыми нарушениями всех анатомических пропорций. Общеизвестно, что женщина с такой фигурой не смогла бы существовать. Но хитрожопые разработчики данной кукольной модели знали что делали: при проектировании они просто-напросто отобразили в игрушке современный эстетический идеал, целенаправленно сформированный в недрах разнообразных медиаструктур. Сформирован этот идеал был, само собой, с дальним прицелом: единый стандарт – чрезвычайно выгодная вещь. Но, если оставить в стороне все связанные с внедрением этого стандарта меркантильные соображения, то останется светлая, ничем не замутненная, народная любовь к высоким и стройным девичьим телам (без всяких поправок на устаревшие представления о том, что широкий таз и необъятная женская грудь, якобы, являются стопроцентной гарантией успешного продления рода).

Справедливости ради хочу заметить: есть категория мужчин, которые предпочитают женщин “в теле”… но и они, скорее всего, просто всеядны и при возможности оказываются способны “окучивать” как полных дамочек, так и худых (я бы даже сказал, наихудющих). Чему я бывал – в самых разных жизненных обстоятельствах – прямым и беспристрастным свидетелем неоднократно.

Еще, в угоду справедливости, могу добавить: последнее время обеспокоенная мировая общественность, как правило, феминистского толка, добилась-таки появления на экранах и на страницах глянцевых журналов женщин с фигурой, близкой к классическим, ну или, скажем, античным образцам; но современный эстетический стереотип от этого, на мой консервативный взгляд, только выиграл.

– Нужна худая баба. Понимаешь, Серега, – худая!

– Да понял я, понял. Я жирных тоже не люблю: растяжки там, складки всякие, но и тощие, кстати, тоже не по приколу… с ними гимор один – капризные все, цену себе знают; с нашей зарплатой к ним лучше не подходи.

– Мало знать себе цену, Сергун. Надо еще пользоваться спросом…

Роскошный усмехнулся, задумался и, после короткой паузы, тихо забубнил:

– Нет, таких, чтоб, как говорится, два мосла и кружка крови, среди знакомых не припоминаю.

– Самому, значит, искать придется, руководствуясь одним старым пионерским лозунгом: бороться, искать, найти и…

– Перепрятать! – заключил Роскошный, и мы пошли по рядам, собирая утреннюю дань с заспанных азербайджанцев, открывающих свои торговые палатки, которые мы с Серегой бдительно охраняли всю предыдущую ночь.

Накануне перед сменой, прежде чем состоялся этот разговор, я проверил боеготовность своего члена. Передернул, так сказать, вхолостую. Напряг остатки фантазии. Работает. Не буду скрывать – несколько полегчало. Значит, с “розочкой”, скорей всего, прокатит. Просто тотальная трезвость, щелевидная Иркина пилотка и длительное половое воздержание, которое, как выяснилось, способно не только аккумулировать, но и распылять сексуальную энергию человека – сделали в прошлый раз свое черное дело и, лишив меня на время возможности приобщиться к простым плотским радостям, чуть было не навязали мне еще один комплекс. Наиопаснейший комплекс искалеченного ранней импотенцией несчастного человека.

По всей Москве работает великое множество худых и стройных продавщиц; но на посту № 1, где мы с Роскошным скромно исполняем свои служебные обязанности, их насчитывается всего три. Причем две из них были “очень замужем”, а третья очень страшная, как “Новая земля” после термоядерного взрыва.

Я заметил, что в разных районах столицы одни и те же явления воспринимаются совершенно по-разному. Например: у метро “Беляево” тоже есть продуктовые палатки и неопрятные торговые ряды, уходящие в глубь жилого однотипного массива. В этих рядах, среди бесформенных российских женщин, разожравшихся на московских харчах молдаванок и заплывших восточным жиром представительниц Средней Азии и Закавказья нет-нет да и промелькнет, демонстрируя стройный обольстительный силуэт, молоденькая хохлушка, которой не хватило пронырливости или природного ума, чтобы прибиться в океане бурной столичной жизни к заболоченному берегу какой-нибудь заштатной бухгалтерии или, зацепившись оттопыренной попкой за офисное дно, осесть где-нибудь на мутной отмели захудалого учережденческого секретариата.

Я уже не говорю о роскошных супермаркетах и дорогих бутиках в центре города; там худые и стройные девицы встречаются сплошь и рядом: каков спрос – таково и предложение. А спрос в центре имеется. Впрочем, спрос на стройность и худобу имеется везде, даже у метро Кузьминки, где традиционно бывают востребованы женщины крупнокалиберной комплекции. Всеядные местные пролетарии плевать хотели на стереотипы. Когда приходится выбирать между толстым и тонким, хорошим и плохим, престижным и широко распространенным, они, как большинство простых и примитивных жителей нашей планеты, выбирают то, что наиболее доступно, особо не заморачиваясь на эстетических аспектах и вкусовых казусах. Если быть до конца откровенным, я мало чем отличаюсь от этих люмпенов, но… только по пьяни. А с этим покончено раз и навсегда.

По крайней мере, я так думаю.

4

– Может быть подождём мою маму?

– Может быть подождём, твою мать!

Я стою у прилавка страшной как термоядерный взрыв, но довольно стройной и худой продавщицы хозяйственных товаров. Последней из тройки худышек, работающих на нашем с Роскошным первом посту.

Зовут ее Света.

Редкий случай: она москвичка, живет поблизости, учится в Институте Стали и сплавов на заочном.

Самая выдающаяся Светина черта – выпирающая вперед нижняя челюсть, напоминающая чем-то, по меткому выражению Сережи Роскошного, вокзальный дебаркадер. От себя добавлю: дебаркадер этот наспех замазан тональным кремом, чтобы хоть как-то скрыть темные пятна, оставшиеся от неудачно выдавленных подростковых прыщей.

Общих тем для разговора у меня с ней нет.

Мы со Светой явные представители разных социальных страт, поколений и, не побоюсь этого слова, субстанциальных модусов. Свету не интересуют ни художественная литература, ни театр, ни серьезное авторское кино; мне же, в свою очередь, плевать на ее ночные клубы, кислотные дискотеки и новомодные кафе и рестораны, которые она время от времени посещает со своими “прикинутыми” подругами и “продвинутыми” друзьями.

Если верить ее словам, то у Светы есть постоянный парень, который не устраивает ее по причине своей низкой платежеспособности, мелочности характера, а также “по всем остальным мужеским статьям и физическим показателям”.

Я стою возле прилавка и мучительно стараюсь сообразить… Боже! Христе Боже ты мой: “продвинутые” друзья и “прикинутые” подруги, неплатежеспособный парень… “мужеские” статьи и показатели… За что мне все это? За что ты оставил меня, Господи, в этой юдоли слез и неизбывного людского горя?!

…Наверное, со стороны я смотрюсь слишком претенциозно: охранник, интересующийся литературой, театром и авторским кино. Дело в том, что до того, как я надел эту позорную и презираемую мною форму, до того, как наша страна сменила политический курс и стала стремительно терять свои исконные территории, задолго до того, как она разделилась почти поровну на бандитов и барыг, я занимался в одной театральной студии, которая на тот момент имела статус районного драматического кружка, а потом приобрела гордое звание первого в столице хозрасчетного (кооперативного) театра. Там, в обществе культурных и высокообразованных людей, я и приобрел те знания и навыки, которые вряд ли могут понадобиться мне теперь в моей новой, принявшей меня в свои полувоенные ряды непрезентабельной частно-охранной жизни.

…Я стою возле прилавка и наблюдаю, как Светка-Дебаркадер (будем называть ее так), сделав гордое и высокомерное лицо (ничем не обоснованное высокомерие в большом почете у молоденьких москвичек) и чуть было не послав очередную назойливую покупательницу куда подальше, но все-таки отпустив ей какую-то модернизированную терку для овощей, посмотрела в мою сторону и обратилась ко мне с простым, но несколько неожиданным вопросом: