Объект «Кузьминки» Жуков Максим

11

– А еще, Серега, гравитация оказывает существенное воздействие на процесс старения нашего организма, а также на образование в наших задницах геморроидальных узлов.

– Это как?

– От постоянного давления жировая прослойка и кожные покровы на твоем, с позволения сказать, лице с возрастом медленно, но верно оттягиваются: образуются складки, кожа съебуривается и обвисает, и вместо молодой и привлекательной физии мы имеем сморщенный и непотребный обезьяний зад. Но тебе до этого еще далеко, да и мне, будем надеяться, тоже, – заключаю я, искоса окидывая взглядом ободранный угол расположенной неподалеку хрущевской пятиэтажки, как я уже говорил, скорее всего, моей ровесницы и одногодки (хотя, по-моему, “ровесница” и “одногодка” – это одно и то же…).

– А геморрой-то тут причем?

– Видишь ли, Сережа, с того момента, как наш вид стал прямоходящим, у нас изменилась, под воздействием гравитации, структура расположения костей по всему телу вообще и в области таза в частности.

– Ну и что?

– За счет этого ткани в прямой кишке заняли неестественное для себя положение. Гравитация стала оказывать на них изначально непредусмотренную природой избыточную и вредоносную нагрузку…

– Ясно. Я все понял. Не грузи меня больше. Мне и так с похмелья жить не хочется, а тут ты со своим геморроем. И так у меня все через жо…

– Вот-вот, и с жопой у тебя, небось, не все в порядке… Больно живо ты на эту тему реагируешь.

– Ну, насчет прямохождения и изменившейся в связи с ним костной структуры – это ты загнул, – влезает внимательно слушающий наш разговор задумчивый и печальный таксист, услугами которого, если мне не изменяет память, отказалась позавчера воспользоваться Оксана.

Таксист одет в легкую кожаную куртку, он слегка сутулится и носит очки, за которыми прячет тоскливый взгляд хорошо образованного, но, по велению судьбы вынужденного заниматься не своим делом человека.

– Структура костей осталась та же самая. С прямохождением изменилось только их расположение по отношению к притягивающей нас поверхности земли. Отсюда все деформации и изменения в мягких тканях. Вот, к примеру, братья наши меньшие, собаки или кошки – они ведь как ходили на четырех лапах изначально, так и продолжают ходить, и по морде ихней не определишь – старая она или нет, а все почему? Да все потому что положения не меняли – относительно источника планетарного притяжения…

– Ребята, вы случайно в Гарварде не обучались? – саркастически вопрошает Роскошный и, не дождавшись ответа, достает из кармана мятую сторублевку, зачем-то расправляет ее на ладони и, положив обратно в карман, отходит к ближайшему продовольственному ларьку – явно для того, чтобы приобрести там очередную бутылку пива, вина или банку джин-тоника.

Сережин запой продолжается. Стало быть, жизнь не стоит на месте.

Мимо меня, галдя, толкаясь и громко переругиваясь, продвигается в сторону Московского областного Дома искусств колонна выстроенных парами и взявшихся за руки ребятишек.

Я вчера видел афишу: какой-то уездный ТЮЗ, гастролируя по территории бывших Советских Социалистических, решился сыграть у нас в Кузьминках пару своих никому не интересных спектаклей, рассчитанных, судя по афише, на детей среднего и младшего школьного возраста.

Проходящие мимо меня галдящие и озирающиеся по сторонам детишки, в большинстве своем, выглядят растрепанными и неухоженными.

Это несложно объяснить.

Летом, в самый разгар каникул, собрать детей в группу и организованно повести на спектакль можно только в каком-нибудь специализированном учебном учреждении типа детского дома, интерната или городского пионерского лагеря. Летом школы либо пустуют, либо закрыты на ремонт, а все ученики распиханы по санаториям, профилакториям и оздоровительным пансионатам, если не сидят на дачах со своими родителями, бабушками и дедушками.

В Кузьминках есть такой детский дом для брошенных на произвол судьбы, сиречь оставленных на казенное попечение, неприкаянных детишек.

Обучающиеся в нем ребята часто наведываются по ночам к нам на объект, где пытаются вскрыть какую-нибудь продовольственную палатку или обворовать расположенный на самом отшибе ларек с мороженым, или, выбив стекло в бакалейной лавке, быстро и слаженно, пока не появился охранник, натырить себе столь недостающих им в этой жизни пряников, соленых орешков и дорогостоящих шоколадных конфет.

В общем, проблем и хлопот с доверенными нашему государству детьми нам – сотрудникам частных охранных предприятий – всегда хватает с избытком.

Детскую колонну возглавляет сухопарая, седовласая воспитательница. Дети воспитательницу явно боятся, на окрики ее реагируют четко и незамедлительно, смотрят на нее внимательно и с опаской.

Меня вначале слегка удивляет, а потом все больше и больше настораживает количество смуглокожих, черноглазых и темноволосых детей. В составе этого неохотно идущего на дневной спектакль детдомовского класса их почти половина. Наши, русые и светлокожие, курносые и покрытые веселыми конопушками русские дети при сохранении такого положения дел скоро останутся в явном пораженческом меньшинстве или, проще говоря, в глубокой демографической жопе.

Стоящий рядом таксист тоже замечает этот настораживающий дисбаланс:

– Да… даже в советские времена, когда у нас многонациональное государство было, столько “черных” в наших московских школах знания не приобретало…

– Ну, государство у нас и сейчас многонациональное, а вот с “черными” действительно перебор. Это точно. Но – ничего не попишешь, никуда от них теперь не денешься. Правда, говорят, мусульмане детей своих, вроде как, не бросают… Хотя, при современном раскладе…

– И не говори: детишки-то по виду детдомовские – сто пудов.

У вступившего со мной в обсуждение демографических проблем таксиста очень смешное погонялово. Все зовут его Газенваген. Почему? А кто ж его знает. Слово, насколько я знаю, немецкое. Однако, на немца он, чисто внешне, не похож.

Машина у него хоть и старая, но содержит он ее образцово: выхлопная труба не коптит, двигатель не кашляет, масло на асфальт не протекает. Может поэтому. Немцы, я думаю, тоже во время войны свои газенвагены в полном порядке содержали (они в этом смысле молодцы – нация педантов). Насчет антисемитских высказываний – тоже он не очень… разве что на бытовом уровне. Может, конечно, воробья, что ему на капот нагадит, жидом пархатым обозвать… или частушку: “если в кране нет воды, значит, выпили жиды” по-пьяни проорать на всю улицу… так это с кем не бывает… а в остальном – милейший человек. Вполне порядочный. Я бы даже сказал, чрезвычайно сдержанный и политкорректный…

Сухопарая воспитательница, перед тем как перевести детей через дорогу, тщательно пересчитывает их по головам; отдает тихим, но внушительным голосом пару распоряжений и, важно шествуя впереди колонны, уводит свой разномастный многонациональный выводок знакомиться с русским драматическим искусством.

Погода стоит солнечная, но прохладная. Легкий свежий ветерок гоняет по асфальту брошенные окурки, колышет на газонах редкую траву, пересыпает с места на место мелкий придорожный песок.

На душе у меня царят мир и покой. Настроение самое что ни на есть светлое и радостное.

Когда бросаешь пить, начинает казаться, что и без того не очень богатый прейскурант предлагаемых тебе жизнью удовольствий уменьшается на глазах и неумолимо сокращается до удручающе малых размеров и отвратительно небольших величин. Из числа занятий, относящихся к проявлениям высшей нервной деятельности человека, тебе остаются только искусство и секс. (Правда, я не уверен, что секс можно отнести к проявлениям высшей нервной деятельности.) Это – ужасно, ничтожно, душераздирающе мало.

В сущности, количество человеческих страстей и пристрастий, непосредственно связанных с получением истинного телесного или… – чуть не написал “духовного”! – скажем так, ЧУВСТВЕННОГО наслаждения относительно невелико. И до крайности однообразно. Еда, сон, редкие и непродолжительные по времени (помните, сколько в среднем длится половой акт?) сексуальные шалости – вот, если вдуматься, и все. Если не учитывать, конечно, таких сомнительных, на мой взгляд, и приносящих глубокое удовлетворение только определенному кругу специфически организованных людей, занятий как спорт и созидательный физический труд. Но об этих видах человеческой деятельности я здесь распространяться не намерен – слишком далеки они от нормальных чаяний и представлений о здоровом образе жизни простого сотрудника частного охранного предприятия. К тому же, я еще с детства был твердо убежден, что у человека могут быть только два пути самосовершенствования: либо духовный (все-таки пришлось применить это слово), либо физический. Иными словами – или развитый мозг, или накачанные мышцы. Третьего не дано. Совместить и то и другое, как подсказывает мне жизненный опыт, в условиях современной социокультурной ситуации не представляется возможным. Разве что на любительском, откровенно дилетантском уровне: пробежки в парке по утрам и разгадывание кроссвордов в общественном транспорте. Но это точно не для меня.

Впрочем, я несколько отвлекся.

На границе нашего поста – в самом дальнем углу автостоянки – особо не задумываясь о проблемах духовного совершенствования и чувственной самореализации, открыв боковую дверцу своей “Волги” и откинувшись боком на водительское кресло, вальяжно расселся Газенваген. Сегодня он как-то особенно замкнут, сдержан, неразговорчив и сердит.

К нему на стоянку полчаса назад приходила его гражданская жена (или, попросту говоря, сожительница) – рано “раскоровевшая” и обабившаяся двадцатидвухлетняя особа (насколько я знаю – из местных, имеющая малогабаритную двушку на Зеленодольской улице, в которой, не будучи москвичом, Газенваген и проживал).

Они долго ругались. Она, как говорят в молодежной среде, “предъявляла”. Он энергично отнекивался и возражал.

Я не слушал – благоразумно отошел подальше.

В течение двадцати с лишним минут со стоянки до меня доносились разрозненные истерические выкрики, однотипная матерная брань, громкие всхлипы и долгие бабские причитания.

Потом, после сложных и мучительных объяснений, они, по всей видимости, пришли к какому-то единому, но с трудом удовлетворившему их обоих соглашению.

Газенваген проводил ее через улицу, вернулся и тут же принялся, нервно прикуривая сигарету от сигареты, почти безостановочно, угрюмо и сосредоточенно дымить. К нему молча подошел Роскошный, прикурил от его бычка и, сочувственно похлопав его по плечу, так же молча пошел к метро окучивать одну смазливую молдаванку, появившуюся на нашем объекте совсем недавно и потому вызывающую к себе повышенный сексуальный интерес у всех сотрудников нашего охранного предприятия – во всех сменах и на всех постах.

Расспрашивать Газенвагена о его семейных проблемах я не тороплюсь. Надо будет – сам все расскажет: обычно после краткой и непродолжительной паузы так всегда и бывает у простых русских людей, не посещающих психоаналитиков и не занимающихся по новомодным американским методикам групповой психотерапией.

Я поправляю болтающуюся на поясе резиновую дубинку, постоянно съезжающую мне на задницу, и облокачиваюсь на пыльный, со следами недавней грунтовки темно-коричневый автомобильный капот.

Газенваген, полуотвернувшись, с досадой бросает в мою сторону:

– Третий год с ней живу – никогда такого еще не было. Как с цепи сорвалась…

Я киваю и делаю безразличное лицо, стараясь по какой-то необъяснимой причине – может быть, желая просто покрасоваться, может, действительно испытывая полное равнодушие к чужим проблемам и делам, – продемонстрировать ему, что, мол, все, что он здесь намерен рассказать, меня совершенно не касается – как то самое, широкоизвестное “чужое горе”, с которым в нашем понимании крепко-накрепко связно простое народное выражение “не скребет” (или, как сказал бы Геннадий Иванович Вернигора, избегающий ругаться матом при подчиненных: “не колышет” или “не роляет”).

Газен (так для краткости называют его все знакомые и близкие друзья), однако, не обратив на мое показное безразличие ни малейшего внимания, продолжает излагать:

– Хотя, конечно, причина у нее есть. Веская причина. Не отопрешься.

Я фальшиво, без всякого сочувствия, вздыхаю:

– А что такое?

– Да понимаешь, попал я тут недавно. По полной программе попал.

– В иномарку, что ли, въехал?

– Да нет. Конец свой не туда сунул.

Я сразу вспомнил, что Газен был большим любителем покрутиться на четвертом посту, где по ночам у автобусной остановки на обочине Волгоградского проспекта собирались уличные проститутки…

– Ну, что же ты так?! Взрослый мужик. Презервативами надо пользоваться. На нашей “точке” – будьспок! (Ленкино выраженьице) – все что угодно можно подцепить, девки-то – бедовые все, как на подбор.

– Да не местная она, не с “точки”. Не проститутка. В смысле, за бабки не трахается. Вроде бы…

– Да все они одним миром мазаны. Ты как с ней познакомился? Где? Анализы сдавал уже? Что там, по результатам?

– С утра сегодня к венерологу ездил… Слава богу, только трипак, да и трихомоноз до кучи: сейчас они в комплекте идут. В большинстве случаев… А вот с ней, с носительницей, я здесь познакомился, в Кузьминках, дней пять назад.

– Я ее знаю? Продавщица?

– Нет. Тоже, правда, торгует где-то… но не здесь. К Ленке-хохлушке иногда заглядывает – землячка ее.

Я насторожился.

– К Ленке много землячек наведывается. Как зовут? Как выглядит?

– Как зовут – убей, не помню, а чисто внешне – она на принцессу английскую похожа. На ту, что с любовником в машине перевернулась… в Париже, кажется…

Все остальное было уже неважно.

Голос Газенавагена доносился до меня как бы издалека, словно сквозь толщу случайно попавшей мне в уши во время летнего купания теплой речной воды, попахивающей скользкой подмосковной тиной и тухлецой.

– … попросила меня в больницу к подруге отвезти. За полцены. Ну, я и согласился… знаешь, как бывает – слово за слово: заехали мы в лесок, за кольцом сразу… я ее, не долго думая, на капот… и понеслась! Не до презервативов тут, хотя она и предлагала…

Прохладный ветерок, налетев со стороны Волгоградского проспекта, поднял мелкую пыль над стоянкой и, продув насквозь мой форменный китель, прошелся ледяной волной по моей слегка вспотевшей от волнения спине.

– …пришлось свою в известность поставить! Никуда не денешься: лечиться-то все равно вдвоем надо будет. Как ни крути. Я, как только первые рези почувствовал…

…Когда какое-то не очень опасное для вашего здоровья, но, без всякого сомнения, требующее тщательного и серьезного лечения мерзкое венерическое заболевание неожиданно выталкивает вас из равномерного, расслабляющего и убаюкивающего течения обыденной жизни, вы сразу начинаете понимать: вот он – тот самый пресловутый и много раз описанный в литературе различного толка – момент истины.

Еще секунду назад вы пребывали в блаженном, защищающем вас от всех треволнений и забот неведении. Неведение это распространялось так далеко, что вы даже испытывали некую радость и глубокое удовлетворение от красот окружающего вас городского ландшафта или от не слишком удачного, но все-таки состоявшегося накануне, после длительного перерыва и воздержания, полового акта.

Вы были светлы и беззаботны, разнежены и легки, как летящий по ветру мягкий тополиный пух (что так досаждает жителям нашего города в начале каждого лета). Вы, сами того не замечая, были почти счастливы, не ведая о том, что внутри вас уже начал свое черное дело простейший одноклеточный паразит. Что он изменил состав вашей слизистой и уже вступил в фазу пока неощутимого для вашего организма, но совершенно необходимого ему для полноценного существования активного и ежесекундного размножения.

Мимо нас с Газенвагеном, скорей всего получив прямой и однозначный отказ от сверхпопулярной и избалованной мужским вниманием молдаванки, шаркая заплетающимися ногами и сутулясь, прошел в другой конец поста раздосадованный и совершенно пьяный Роскошный.

Чуть поодаль у овощной палатки, крепко обнявшись, застыла влюбленная парочка. Высокий парень и рослая, почти ему вровень, молодая девушка только что перестали целоваться и, дружно заглянув через плечо друг другу, уставились в мерцающие экраны своих сотовых телефонов.

Ни ей, ни ему, насколько я слышал, никто не звонил, и не присылал sms-сообщений. Они, видимо, просто решили на скорую руку перекачать из памяти одного телефона в память другого какую-то ценную, на их взгляд, мобильную информацию: фото, новую интерактивную игру или свежий рингтон.

Зрелище воистину трогательное. Или, если выразиться точнее, – трогательно-комичное…

Не переставая обниматься, то есть, не отказываясь от обычного способа сексуального общения, они, прямо на улице, вступили в нежнейший, совершенно не ощутимый физически, но вполне осуществимый в виртуальном пространстве, взаимовыгодный контакт.

Вот оно – почти невероятное соединение последних высоконаучных технологий и древнего искусства высокой платонической любви: красивое, открытое и… самое главное, БЕЗОПАСНОЕ. (Хотя, я слышал, что уже изобрели какой-то компьютерный вирус, передающийся от сотового к сотовому именно при таких вот электронных тет-а-тет обменах.)

Прошло несколько минут. Парень с девушкой закончили перекачивать “инфу”, убрали мобильные телефоны, еще раз смачно поцеловались и, разомкнув свои крепкие любовные объятья, пошли в сторону работающего на нашем посту до самого позднего вечера аптечного павильона, куда в ближайшее время, по всей видимости, предстоит заглянуть и мне.