Последняя загадка парфюмера Грановский Антон
– Ну, рано или поздно это должно было случиться, – ответил профессор. – Я никогда не давал обет безбрачия, ты же знаешь.
– И кто эта коварная соблазнительница?
Северин улыбнулся:
– Историк. Хорошая женщина. На десять лет моложе меня.
– На свадьбу-то пригласите?
– Обязательно. Если не будешь зубоскалить.
Северин откинулся на спинку кресла, подставив падавшим из окна солнечным лучам свое лицо вышедшего на покой флибустьера, прищурил глаза и сказал:
– Я знаю о смерти Фаворского. Это он дал тебе картину, не так ли?
– Да, – ответил Глеб.
Северин вставил в рот трубку и задумчиво ее пососал.
– Полагаю, ты взялся за это дело из профессионального любопытства, – сказал он. – Но что может быть любопытного в человеке, умершем естественной смертью?
– Если он действительно умер естественной смертью, то ничего, – сказал Глеб.
– Ага, – прищурился Северин. – Стало быть, ты видишь в кончине Фаворского чей-то злой умысел? Позволь узнать, на чем основываются твои подозрения?
– Много на чем, – ответил Глеб. – Во-первых, я говорил с Фаворским незадолго до его смерти. Он был напуган.
– Виктор? Напуган? Забавно. Насколько я помню, он был не из пугливых.
– Об этом я и говорю. Чтобы выбить его из колеи, нужно было сильно постараться.
Северин вынул изо рта трубку и с тоской на нее посмотрел.
– Чертова ангина, – пробормотал он. Почесал черенком трубки черную бровь и вздохнул: – Ну хорошо. Это во-первых. А во-вторых?
– Я звонил личному врачу Фаворского, и тот заверил, что с сердцем у того все было в порядке. Не пил, не курил, занимался спортом, и все такое. Даже простудами не болел.
Северин нахмурился:
– Действительно, странно. Это все? Или тебя еще что-то насторожило?
– Еще три странных факта. Во-первых…
– Это уже в-третьих, – поправил Северин.
Корсак кивнул:
– В-третьих, на лице Виктора застыло выражение неописуемого ужаса. Я понимаю, как странно это звучит, но факт остается фактом. Об этом мне рассказывал следователь из МУРа. Перед смертью что-то сильно напугало его…
– Или – кто-то, – задумчиво проговорил Северин.
– В-четвертых, – продолжил Корсак, – все, кто побывал в то утро в квартире Фаворского, почувствовали безотчетный страх. Буквально как физическую реальность.
– Все интересней и интересней, – пробормотал Северин. – Это все, или есть еще и «в-пятых»?
– Есть, – кивнул Корсак. – В квартире были открыты все окна, хотя Фаворский терпеть не мог сквозняков. – Глеб прищурил карие глаза. – Что вы об этом думаете, Игорь Федорович?
Северин задумчиво пощипал пальцами флибустьерскую бородку.
– Все это в высшей степени загадочно. И у тебя действительно есть основания предполагать худшее. – Профессор рассеянно посмотрел на распечатанные фотографии картины, лежащие на столе среди книг и тетрадей. – Значит, мистер Спейд[4], ты думаешь, что ключ к разгадке тайны заключен в картине Тильбоха? Кстати, ничего, что я назвал тебя мистером Спейдом? Мой любимый сыщик – миссис Марпл[5], но на нее ты не слишком-то похож.
– Я и на Сэма Спейда не тяну, – усмехнулся в ответ Корсак. – А насчет картины… – Он пожал плечами. – Эта история началась с нее. У меня больше нет никаких зацепок.
Профессор еще немного походил в задумчивости по комнате, потом остановился перед Корсаком. Взгляд его стал тревожным.
– Глеб, ты меня прости, но если смерть Фаворского как-то связана с картиной, то и твоя жизнь под угрозой. Или будет находиться, когда ты поглубже увязнешь. Ты осознаешь опасность?
– Это часть моей профессии, – сказал Глеб.
– Не думаю, что риск оправдан, – с сомнением произнес Северин. – Ну да это твое дело. Если человек перепутал веревочную петлю с галстуком, ему никто не может помешать затянуть узел потуже… А теперь давай-ка вернемся к твоему фламандцу. Итак, Гильрен ван Тильбох родился в 1623 году в Брюсселе. Отец его был художником-неудачником. О матери ничего толком не известно. В тридцать лет Тильбох получил право на профессиональную деятельность и вступил в корпорацию художников – Гильдию Святого Луки. А десять лет спустя возглавил ее. Еще через несколько лет получил статус хранителя городского собрания живописи.
– Неплохая карьера, – заметил Корсак.
– Все эти годы Тильбох усердно писал, вырабатывая свою манеру. Своими учителями он считал Ван Эйка и Ван Гюйса. У них научился композиции, колориту, прорисовке деталей. В своих работах Тильбох часто «цитировал» полотна других художников. И твоя картина – типичный тому пример.
– Что-то типа принципа матрешки? – уточнил Корсак. – Одна картина внутри другой?
– Именно так. В твоем случае – две картины внутри одной. Возглавив Гильдию, Тильбох стал весьма уважаемым господином, отрастил бороду, оброс учениками. Но есть в его радужной биографии и нечто темное. Про Тильбоха ходили такие же легенды, как про Микеланджело. Видишь ли, Тильбох был страстно увлечен анатомией. Современники поговаривали, будто он платил бродягам, чтобы они выкапывали для него трупы из могил. Порой это не получалось, и тогда Тильбох зазывал к себе бродяг, поил их вином и, дождавшись, когда они захмелеют, убивал.
– Жуть какая, – передернул плечами Корсак.
Северин улыбнулся:
– Подобные легенды в то время ходили про многих художников, не стоит безоговорочно им верить. Современники считали, что Господь наказал Тильбоха за грехи тем, что не послал ему ни жены, ни детей. Первая невеста художника скончалась за три дня до свадьбы от удушья. Вторая умерла прямо во время свадьбы – упала с лестницы и сломала шею. После этого Тильбох счел себя проклятым и жениться больше не пытался. Умер он от чахотки в возрасте пятидесяти трех лет.
– Это все?
– Все. – Северин откинул со лба седую прядь и посмотрел на Корсака. – А теперь о картине. В девятнадцатом веке картина «Автопортрет со смертью» входила в коллекцию знаменитого московского парфюмера Генриха Брокара.
– Того самого, чья фабрика стояла на Мытной? Изготовитель мыла и одеколонов? Официальный поставщик российского императорского дома?
Северин улыбнулся:
– Российского императорского дома и испанского королевского двора. Рад, что твое увлечение историей Москвы не прошло даром. Никто не знает, как картина попала к Брокару. Впрочем, путей множество. Это было странное время. При известном везении картину Рембрандта можно было купить на Сухаревском рынке всего за червонец. Да-да, не удивляйся. Зачастую так и происходило. Однажды Брокар за трешку купил на Сухаревке темную доску с едва различимым изображением. Забираясь в карету, он швырнул доску на сиденье, а затем по рассеянности уселся на нее. Доска треснула. Брокар хотел ее выбросить, но решил не торопиться. И, как выяснилось, не зря. Треснувшая доска оказалась картиной Дюрера!
– Миф, – сказал Корсак.
– Похоже, – согласился Северин. – Но это абсолютная правда. Вернемся, однако, к твоей картине. После революции коллекция Брокара рассеялась по разным собраниям. Часть картин попала в Третьяковку, часть – в Музей изобразительных искусств. В числе последних был и Тильбох. В 1934 году Музей изобразительных искусств передал картину Угличскому музею как не представляющую особого интереса. Ее забросили в хранилище и забыли на много десятков лет. Год назад угличский искусствовед Яриков копался в хранилище и выкопал Тильбоха буквально из-под кучи мусора.
– В каком состоянии была картина?
– В отличном. Живописный слой на удивление хорошо сохранился. Виктор Фаворский прознал о картине по своим каналам и предложил, что он ее купит. Музей нуждался в средствах. Тильбоха каким-то сложным путем выставили на аукцион, и Фаворский стал его законным владельцем. Тут, конечно, не обошлось без махинаций и интриг, но, как говорится, не пойман – не вор. Так «Автопортрет со смертью» снова оказался в Москве, но на этот раз в частной коллекции ресторатора Фаворского. Кстати, я не предложил тебе выпить. Хочешь чего-нибудь?
– Если можно, немного виски.
– Можно.
Пока профессор возился с бутылкой и стаканом, Глеб размышлял о странных перипетиях судьбы и о том, что история, в которую он ввязался, видимо, сложнее, чем он мог предположить.
– Держи! – Северин протянул Корсаку стакан, а сам взял со стола фотографии картины, уселся с ними в кресло и, сунув в рот трубку, продолжил «лекцию»:
– Теперь поговорим конкретнее. Итак, «Автопортрет со смертью». Сюжет довольно распространенный, хотя, по правде сказать, распространение он получил столетием позже благодаря полотнам художников французской школы. Подожди-ка…
Северин достал из кармана халата очки и изящным жестом водрузил их на нос.
– Одно из двух полотен, попавших в пространство нашей картины, – это версия довольно известной работы Питера Брейгеля Старшего «Опасность обоняния».
– С женщинами, зажимающими носы?
Северин кивнул седовласой головой:
– Да.
– А вторая?
– Со второй сложнее. Судя столу, уставленному химическими реактивами, здесь изображена лаборатория алхимика. Вот это – перегонный куб. А это – тигель, в котором плавили металлы.
– А что вы думаете о желтом облаке в углу лаборатории?
– Гм… – Северин сдвинул черные брови и облизнул губы кончиком языка. – Даже не знаю, что тебе сказать. Что-то такое вертится в голове, что-то ужасно знакомое, но никак не могу ухватить.
– Вы заметили силуэт, появляющийся из облака?
– Да, конечно.
– Ученый, облако серы, черный силуэт, появляющийся из облака… Ничего не напоминает?
Северин легонько хлопнул себя ладонью по лбу:
– Вот черт!
– Именно, – усмехнулся Глеб. – Думаю, этот монах – что-то вроде доктора Фауста, который вызвал из преисподней черта, чтобы продать ему душу.
– Да-да-да, – забормотал Северин, еще пристальней вглядываясь в фотографию. – Весьма похоже.
– Но сам монах не очень-то похож на Фауста, – заметил Корсак.
Профессор некоторое время разглядывал снимок, затем снял очки, протер их полой халата и снова водрузил на нос.
– Ты прав, – сказал он наконец. – Скорее всего, это епископ Феофил.
Глеб удивленно вскинул брови:
– Это еще кто?
– Герой одной занимательной средневековой легенды. Считается, что святой Феофил продал душу дьяволу и отрекся от христианской веры.
– Я не ослышался? Вы сказали «святой»?
Северин кивнул:
– Именно так. Осознав, что ступил на скользкую дорожку, Феофил раскаялся. Он обратился с молитвами к Богоматери, и та вымолила ему прощение. Остаток жизни Феофил провел в молитвах, ведя благочестивую жизнь. И, видимо, настолько в этом преуспел, что умер святым.
Глеб посмотрел на фотографию, которую Северин держал в своих длинных и гибких, как у музыканта, пальцах, и спросил:
– Почему Тильбох вставил в картину эти два полотна?
– Дух времени, – сказал Северин. – Тогда было модно писать кабинеты ученых, мастерские художников, апартаменты знатных особ. А какая же это мастерская, если на стенах не висят картины? То же касается и домов, в которых жили вельможи. В ту пору живопись была везде. – Он поправил очки и задумчиво проговорил: – Тут загвоздка в другом…
– В чем? – быстро спросил Корсак.
– Видишь ли, фламандцы никогда и ничего не изображали зря. Каждый предмет, изображенный на картине, – это символ. Вот, например, часы без стрелок и скелет. Скорей всего, они должны были наводить зрителя на мысль о «vanitas» – бренности и скоротечности земного бытия. Художники тех времен любили изображать на картинах подобные штуки. Особенно жаловали черепа.
– Да, я об этом читал, – кивнул Глеб. – Что-то вроде напоминания человеку о том, что его тщеславию и гордыне грош цена. Это как если бы ты выполнил заказ богача и одновременно плюнул ему в лицо.
Северин подергал пальцами бородку и усмехнулся:
– Слишком грубо, но, по сути, верно. Случайности в данном случае абсолютно исключены. Каждая деталь не только тщательно прорисовывалась, но и основательно продумывалась.
Глеб снова покосился на фотографию и усмехнулся:
– Значит, кухарки, зажимающие носы, и алхимик, собравшийся продать душу дьяволу, каким-то образом связаны? И непременно с художником, который сидит за столом и беседует со своей смертью?
– Именно так, – ответил Северин.
Глеб смотрел на него недоверчиво.
– Но какая может быть связь между вонью и проданной душой? – спросил он. – Может, Тильбох намекал, что отягченная грехами душа не только плохо выглядит, но и дурно пахнет? Ради такого простого вывода не стоило корпеть над работой. К тому же…
В кармане у Глеба зазвонил телефон.
– Прошу прощения. – Журналист прижал трубку к уху.
– Алло, господин Корсак? – раздался в трубке взволнованный голос реставратора.
– Он самый.
– Это Долгих вас беспокоит. Вы можете сейчас приехать?
– А что случилось?
– Не по телефону. Приезжайте, – я все покажу. И вот еще что. Я буду чрезвычайно благодарен, если Елизавета Андреевна приедет с вами.
– Это еще зачем?
– Она владелица картины.
– Будущая владелица, – поправил Корсак.
– Это не меняет дела. Когда вас ждать?
– Это будет зависеть от Елизаветы Андреевны, – сказал Глеб.
– Приезжайте, как только сможете!
– Хорошо. – Глеб, отключил связь и сунул телефон в карман брюк.
– Что? – поинтересовался Северин. – Труба зовет?
– Да, мне пора. Спасибо за бесплатную лекцию, Игорь Федорович.
– А кто тебе сказал, что она бесплатная? – насмешливо вскинул брови Северин.
– Вы правы. С меня бутылка… я забыл, что вы пьете?
– «Зеленую фею», – весело сказал профессор. – Как Ван Гог и Артюр Рембо.
– Значит, ждите нас с «феей». Но разопьем мы ее вместе, если не возражаете.
– Напротив, буду рад!
6
Долгоносика было не узнать. Грустное лицо сияло, как начищенная сковорода. Поглядывая на Корсака, он лукаво усмехался и потирал ладони с видом человека, посвященного в большую тайну, которую он больше не в силах хранить.
– Елизавета Андреевна, вы должны это видеть! – воскликнул Долгих, едва Глеб и Лиза вошли в прихожую. – Идемте же!
Не дав гостям раздеться, Долгоносик потащил их в комнату.
– У него такой вид, будто он нашел бриллианты, – шепнула Лиза на ухо Корсаку.
Реставратор усадил гостей в кресла, прямо напротив мольберта, на котором стояла картина ван Тильбоха. С тех пор как Глеб видел ее в последний раз, она нисколько не изменилась.
– Ну? И где ваши брильянты? – поинтересовался Корсак, вставляя в рот сигарету.
– Какие брильянты? – удивился реставратор.
– Это я так, к слову. – Глеб поднес к сигарете зажигалку, но Долгоносик властно взял его за запястье худыми, длинными пальцами.
– Пока вы у меня в доме, вам придется воздержаться от курения, – строго сказал он. – Это вредная привычка. К тому же это может повредить живописному слою картины.
– Как скажете. – Корсак убрал сигарету обратно в пачку.
– Итак, – снова заговорил Долгоносик, глядя на Лизу Фаворскую сияющими глазами. – Вы готовы узнать кое-что удивительное?
– Я вся внимание, – заверила его Лиза, складывая ладони на коленях, как примерная школьница.
Глеб посмотрел на мятую пачку сигарет и со вздохом запихал ее в карман рубашки.
– Надеюсь, оно того стоит, – пробормотал он.
Долгих бросил на Корсака сердитый взгляд, взял со стола рентгеновский снимок картины и протянул Лизе:
– Елизавета Андреевна, взгляните на этот снимок. Только внимательнее. Вы видите что-нибудь необычное?
Лиза внимательно вгляделась в снимок, затем перевела взгляд на стоящего на мольберте Тильбоха – и обратно на фотографию. Ее светлые бровки взлетели вверх. Она коротко присвистнула и проговорила:
– Вот это да!
– Разрешите взглянуть. – Корсак довольно бесцеремонно вынул снимок из пальцев девушки и подошел с ним к картине. Некоторое время он изучал снимок, сравнивая его с картиной, потом крякнул от удивления и произнес:
– Если не ошибаюсь, вы обнаружили следы позднейших дорисовок?
– И вы это говорите таким спокойным голосом?! – Долгоносик вырвал снимок из рук Глеба и снова передал его девушке. – Елизавета Андреевна, вы только посмотрите! – проговорил он дрожащим от возбуждения голосом. – Ну не чудо ли? Это же настоящая сенсация! Видите? Вот тут! Раньше на столе стояла свеча. Кто-то закрасил ее, а поверх нарисовал ключ.
Лиза легонько потерла пальцем призрачно-зеленоватый контур свечи на фотографии. Потом рассеянно посмотрела на палец, словно ожидая, что на нем останутся следы.
– Да. Действительно, похоже на свечу, – проговорила она.
– А теперь посмотрите вот сюда! – Долгоносик ткнул костлявым пальцем в снимок. – Раньше вот этой картины на стене не было!
– Что же было? – изумленно спросила Лиза.
– Голая стена. Просто стена!
– И все?
– И все, – кивнул реставратор.
– Честно говоря, я ничего не понимаю. Кто-то закрасил свечу, а на ее месте нарисовал ключ. Но этого ему показалось мало, и он нарисовал на стене еще одну картину. Кстати, что на ней?
– Монах-алхимик, – ответил вместо реставратора Глеб. – Предположительно, святой епископ Феофил, продавший душу дьяволу.
– Это настоящая сенсация! – прошептал Долгих. Его синие очки сползли на кончик носа. Не замечая этого, он блаженно зажмурил грустные глаза и с улыбкой произнес: – Представляю, что скажут мои друзья-реставраторы, когда я поделюсь с ними своей находкой!
– Ничего не скажут, – снова подал голос Корсак.
Долгих удивленно на него воззрился:
– Это еще почему?
– Потому что вы ничего им не расскажете, – так же спокойно ответил Глеб.
По бледным губам реставратора змейкой скользнула усмешка. Он поправил пальцем очки и сказал:
– Ошибаетесь, Корсак. Я не имею права скрывать эту тайну от общественности.
Корсак уставился на Долгоносика тяжелым взглядом. Тот слегка поежился и повернулся к Лизе.
– Елизавета Андреевна, – заговорил он, – урезоньте своего братца. Объясните ему, что мы не имеем права скрывать нашу находку.
Лиза посмотрела на Корсака, затем перевела взгляд на Долгоносика и твердо произнесла:
– Вы никому об этом не расскажете, Семен Иванович.
– Но позвольте…
– Я владелица картины, мне и решать. И я уже сообщила вам о своем решении.
– Но, Елизавета Андреевна… – растерянно забормотал Долгих. – Вы должны… В конце концов, вы обязаны…
В глазах реставратора читалось отчаяние. Сенсация, а вместе с ней и дивиденды, которые она сулила, ускользали, и он ничего не мог с этим поделать.
– Хорошо, – выговорил Долгих сдавленным голосом. – Видимо, у вас есть резон замалчивать это открытие. И, раз уж вам так угодно, я… я тоже буду о нем молчать.
– Вот и славно, – кивнула Лиза. Она снова сверила рентгеновский снимок с картиной и спросила: – Слушайте, а что означает эта надпись на срезе книги? Ultimam cogita!
– Думай о последнем, – сказал Глеб.
– Думай о последнем? И зачем она здесь?
– По всей вероятности, это девиз Тильбоха, – сказал Корсак. – Фламандцы часто украшали портреты девизами того, кто на них изображен.
– «Думай о последнем»… – задумчиво повторила Лиза. – Это что-то вроде «мементо мори»? Как грустно.
Долгоносик угрюмо посмотрел на Корсака.
– Я смотрю, вы неплохо разбираетесь в искусстве, – проговорил он.
– Разбирался когда-то.
– Что ж, в таком случае вы, вероятно, сможете объяснить, каким образом епископ Феофил и этот ключ попали на картину?
Глеб посмотрел на доску и сказал:
– Пожалуй, могу попробовать. Только для начала нужно определить, к какому времени относятся правки. Может, их сделал сам Тильбох? – Корсак перевел взгляд на реставратора и прищурился. – Семен Иванович, Лиза говорила, что у вас есть лампа Вуда?
В угасших было глазах Долгоносика вновь зажглось подобие интереса.
– Лампа есть, – сказал он.
Корсак развел руками:
– Ну так действуйте.
– Прямо сейчас? – неуверенно проговорил Долгих и посмотрел на Лизу.
– А зачем ждать? – ответила она.
Улыбка девушки воодушевила реставратора.
– Да-да, вы правы! – пробормотал он, встал с кресла и вышел из комнаты. Через минуту Долгих вернулся, неся в руках лампу, укрепленную на треножнике. Он поставил треножник на пол и придвинул к Тильбоху. Глеб, который до сих пор никогда не видел лампу Вуда, следил за действиями реставратора с нескрываемым интересом.
– Выключите свет и задерните штору! – скомандовал Долгих.
Глеб выполнил указание. Комната погрузилась в густой полумрак. Ультрафиолетовые лучи упали на поверхность доски.
– Удивительно! – восхищенно проговорил Долгих. – Видите? Имитация картины на стене и изображение ключа совсем черные!
– И что это значит? – спросил Корсак.
– Свет лампы вызывает флуоресцентное свечение старинных красок и лаков, – ответила Лиза. – Более поздние подправки остаются темными.
– Это значит…
– Это значит, что епископ Феофил, продавший душу дьяволу, и ключ, лежащий на столе, появились на картине гораздо позднее, – объяснил реставратор. – Я бы сказал, что этим дорисовкам чуть больше ста лет. Можете раздвинуть шторы и включить свет.
Троица вновь расселась вокруг журнального столика. Реставратор выглядел оживленным. Он протер салфеткой круглые очки с синими стеклами и водрузил их на длинный нос.
– Елизавета Андреевна, должен вам сказать, что я поражен. И как человек, и как профессионал. Не каждый день сталкиваешься со столь искусной фальсификацией.
– Понимаю ваш восторг, и все-таки… Что за варвар мог это сделать? – недоуменно проговорила Лиза, поглядывая на картину.
Долгоносик улыбнулся:
– Вероятно, он был очень тщеславен и хотел оставить след в истории искусства. Хотя бы и таким способом.
– Да, но посмотрите, как он прорисовал детали. Монах, реторты и это желтое облако… Это же просто шедевр!
Долгоносик пожал сутулыми плечами:
– Значит, фальсификатор был не лишен определенного таланта. Непонятно только, почему он выбрал столь жуткий сюжет, как продажа души дьяволу? И зачем закрасил свечу? И что за ключ нарисовал на ее месте?
– Все это неспроста, – задумчиво сказал Корсак, доставая из кармана сигареты. – Он явно подражал фламандцам, а эти ребята ничего не изображали зря. Ключ и картина – символы.
– Или… подсказки, – тихо сказала Лиза.
– Какие? – не понял реставратор.
Читать бесплатно другие книги:
