Не ходите, дети... Удалин Сергей

Кузнец на все чудачества гостя смотрел с добродушной, снисходительной усмешкой. Понимал, что Шаха переживает из-за ссоры с другом, пытается хоть чем-то себя занять. Проснется завтра, почувствует, как ломит все тело после тяжелой работы, и придумает себе занятие попроще. Но Бабузе еще не знал, с кем связался.

Мышцы у Андрея наутро действительно болели, но болели привычно, как всегда в начале тренировочного сбора. Этим профессионального спортсмена не испугаешь. И когда Шахов, едва рассвело, снова заявился в кузню, Бабузе усмехаться перестал. Признал в нем помощника. Зато и требовать стал, как с настоящего подмастерья. Кричал, ругался, а Шахов только радовался, услышав незнакомое слово, просил объяснить, что это значит.

Их разговоры час от часу становились все содержательнее. Андрей действительно учился. Быстро учился, сам удивляясь своим неожиданно открывшимся способностям. На третий день он уже решился завести беседу о том, что его по-настоящему интересовало:

– Хлаканьяна сказал: я скоро нужен Сикулуми. Зачем?

– Воевать, – просто ответил кузнец.

– У Сикулуми мало воинов?

– Каждый кумало – воин, – чуточку обиженно возразил Бабузе. – Если нужно, все мужчины племени пойдут на войну.

– Все мужчины – воины? – переспросил Андрей. – Почему?

На такой сложный вопрос в двух словах ответить было затруднительно. Но тут, очень кстати, одна из дочерей кузнеца принесла обед – две миски кукурузной каши, плошку с кислым молоком и обязательный жбанчик с пивом. Кузнец отложил в сторону молоток, достал из подсобки циновки для себя и для Шахова, расстелил свою, уселся и принялся за еду, между делом продолжая объяснения.

Регулярного войска или какой-либо отборной дружины у кумало нет, да и у соседних племен тоже. Зато юношей одного возраста собирают вместе и поселяют в особом, военном краале. Там они обучаются воинскому искусству, а заодно приглядывают за многочисленными стадами вождя. Точнее, наоборот – пасут скот, а свободное время посвящают упражнениям под руководством опытных командиров.

– Смотри-ка, прямо как у нас! – не удержался от иронии Шахов.

Кузнец подтекста не уловил, зато понял, что этот обычай известен и другим народам. Что только подтверждает его мудрость и правильность.

– Мой средний сын как раз и обучает молодежь военному ремеслу, – гордо продолжил он. – Бонгопа был лучшим бойцом в своем отряде, и, когда пришло время набирать новый, ему предложили остаться и помогать старшим учителям. Теперь, спустя пять лет, он уже и сам стал командиром.

Это известие Андрея обрадовало. Выходит, что он уже знаком с офицером кумальского воинства. Когда-нибудь это знакомство ему пригодится. Но кое-какие детали в рассказе кузнеца его насторожили, заставили задуматься.

– Значит, Хлаканьяна лгал? – спросил он, покончив с кашей. – У Сикулуми много воинов, и я ему не нужен.

Бабузе чуть не захлебнулся кислым молоком.

– Ты ничего не понял, Шаха! – сказал он, откладывая миску в сторону. – Ты даже не догадываешься, какой опасности избежал. Хлаканьяна обладает огромной властью. Он мог приказать, чтобы я выгнал тебя из крааля. И мне пришлось бы подчиниться. Почему он мог отдать такой приказ – теперь уже не важно. Главное, что не отдал. Наоборот, он разрешил тебе поселиться в моем краале.

– Когда он разрешил? – удивился Андрей. – Я не слышал.

– Слышал, но не понял. Он сказал то же самое другими словами. Вспомни, что я тебе объяснял, Шаха. Если начнется война, Сикулуми позовет сражаться всех мужчин племени. А Хлаканьяна сказал, что Сикулуми позовет и тебя. Значит, тебя приняли в племя. Теперь ты – кумало.

Интересное кино! Нет, приятно, конечно, когда тебя признают своим в доску. Но Андрей вроде бы никуда его принимать не просил, заявлений не писал, устных пожеланий не высказывал. С чего вдруг такая спешка, чтобы без него решать?

– А если я не хочу быть кумало?

Может, и не стоило так в лоб спрашивать, но зато так же и отвечать придется, без расшаркиваний и увиливаний.

– Не хочешь – не будь, – спокойно, ничуть не обидевшись, ответил кузнец. – Никто силой не заставит. Гостям у нас тоже рады. Особенно тем, которые чересчур долго не задерживается.

Вот так-то, дорогой Андрей Викторович! Хотел откровенного разговора – получай. И ведь все правильно. Не хочешь быть своим – значит, будешь чужим. А с чужаком долго возиться не станут. Рано или поздно попросят с вещами на выход. И скорее рано, чем поздно. В самый неподходящий момент. И придется тогда все начинать с начала. Только уже без Гарика. А значит, и самого Шахова такой вариант не устраивает.

Студент, конечно, редкостным говнюком оказался, но не бросать же парня одного в чужой стране. Даже хуже того, в чужом мире либо в чужом времени. Он ведь только с виду такой же, как здешние папуасы, а на самом деле ему еще трудней будет вживаться в другие условия. Как раз из-за своей похожести. Нет, вляпались вдвоем – вдвоем и выбираться надо. Только еще один вопрос уточнить нужно:

– Но если я буду кумало, меня хоть к этому вашему колдуну, Куку-кому-то, отведут?

Бабузе закончил с обедом и теперь потягивал пиво из большой чаши, а потому находился в благодушном настроении.

– Я бы тебя и так отвел, когда с делами разберусь. Но лучше, конечно, сначала с Сикулуми поговорить. С колдунами всегда непросто договориться, но раз уж тебя сам вождь прислал, старик станет сговорчивей.

Шахов не стал признаваться, что согласился бы из без этих обещаний – все равно деться некуда. Но приятней думать, что ты не просто подчинился неизбежности, а выторговал для себя эксклюзивные условия.

– Ладно, договорились, пойду я в вашу армию, – не стал он упрямиться. – А что должен делать кумало, пока война не началась?

– Да ничего особенного. Почитать предков, слушаться вождя и старейшин и не нарушать обычаи. А в остальном – делай что хочешь. Строй новый дом, заводи свое стадо, женись, наконец. Жениться – это даже важнее, чем дом. Неженатый кумало – не настоящий кумало. Хочешь, дочку свою за тебя отдам? Вот эту, Новаву. – И он кивнул на сидевшую в сторонке на корточках девушку.

Андрей тоже поглядел на нее. Раньше все как-то некогда было. Ага, та самая, которую он приметил еще тогда, когда в крааль приходил Хлаканьяна. Почему приметил? Да потому, что одета она была иначе, чем другие дочери кузнеца. То есть, в отличие от них, была одета. В некое подобие кофточки, закрывающей грудь и живот. Закрывающей весьма условно, при желании все там можно было рассмотреть, но все-таки различие сразу бросалось в глаза. Одно дело – выставленные напоказ крепкие девичьи груди, и совсем другое – они же, но спрятанные за слабо колышущейся бахромой. Откровенно говоря, второй вариант как-то даже эротичней. Интересно, почему же все-таки она одета иначе, чем сестры?

Девушка под его пристальным взглядом засмущалась, отвела глаза, чуточку отвернулась. Отчего, впрочем, рельеф проступил еще отчетливей.

– Правда, выкуп тебе заплатить нечем, – продолжал строить планы Бабузе. – Стада у тебя своего пока нет. Но, с другой стороны, ты же ее никуда из моего крааля не уведешь. Стало быть, внакладе я не останусь. Но чтобы совсем даром не отдавать – так уж и быть, согласен на тот браслет, что у тебя на руке обычно надет.

Шахов, чьи мысли текли несколько в другом направлении, не сразу понял, что речь идет о его швейцарских часах. Скромных таких «Роже Дюбуа», тянувших от силы на пятнадцать тысяч евро. Да, это, конечно, не корова, но у кузнеца все равно губа не дура.

Да бог с ними, с часами. Не перед кем здесь ими хвастаться. Не поймут, не оценят. А точное время ему теперь и вовсе ни к чему. Достаточно сказать «когда солнце станет вон над тем деревом», и каждому понятно. Кроме, может быть, самого Андрея, но придется как-то привыкать, приспосабливаться. И он бы, не задумываясь, расстался с часами, только было бы зачем.

Нет, дочурка-то, в общем и целом, симпатичная, улыбчивая, фигуристая. Хотя бедра немного полноваты, но местные девушки, как успел заметить Шахов, вообще крепкого сложения. Зато, наверное, на здоровье не жалуется и ко всякой домашней работе с малолетства приучена. Словом, не такая уж и дурацкая идея. Только подозрительно, что кузнец так активно за сватовство взялся. Непохоже на него. Вообще-то Бабузе – мужик обстоятельный и горячку пороть не любит. А может, он и сейчас не сгоряча? Давно все обдумал и только удобного случая ждал. А теперь, выходит, дождался.

– А почему именно Новаву? – на всякий случай поинтересовался Андрей. – У тебя есть и другие дочери.

Кузнец закашлялся, а девушка, до того момента с вполне понятным интересом следившая за беседой, вдруг вскочила, собрала в корзину пустую посуду и умчалась домой. Бабузе подождал, когда она скроется за кустами, и лишь затем ответил:

– Извини, Шаха, но других я без выкупа отдать не могу. Обычай такой.

– А эту почему можно?

Теперь уже и Шахову стало интересно. Не то чтобы ему на самом деле срочно захотелось жениться, но не стоит упускать любую возможность узнать побольше об обычаях кумало. Пусть даже связанных не с самой важной, во всяком случае – лично для него, стороной их жизни.

– Дело в том, – неохотно, со вздохами и долгими паузами, объяснил Бабузе, – что Новава уже была замужем. Все по закону, жених двух коров за нее отдал. А потом привел обратно и потребовал, чтобы я вернул ему выкуп.

– А разве так можно? – искренне удивился Андрей.

Нет, развод в любой стране – процедура не из приятных, но так откровенно приравнять женщину по стоимости к двум коровам!

Оказалось, что можно. Если жена за два года не родит мужу ребенка, тот имеет полное право посчитать сделку недействительной. Может, конечно, и подождать еще, но тут уж все от человека зависит. И кузнец, в свою очередь, мог не отдавать коров, а предложить неудовлетворенному мужу замену, другую дочку. Но Бабузе уперся, пошел на принцип и предпочел вернуть выкуп. Не хватало еще, чтобы этот – тут Шахов узнал еще одно новое слово – и вторую дочку бесплодной объявил. И с одной-то теперь хлопот не оберешься.

В общем, понятно, с чего это он так с женитьбой засуетился. Но высказаться по этому поводу Андрей не успел. Кузнец потянулся, потер руки и, как будто вовсе и не ожидал ответа на важный вопрос, скомандовал:

– Все, отдохнули, пойдем дальше работать. Если этот топор сегодня доделаем, завтра можешь не приходить. Новых заказов пока нет.

Такой поворот Шахова устраивал. Женитьба не входила в его ближайшие планы. Даже в отдаленные. Меньше всего ему сейчас нужно было как-то привязывать себя к этому миру. А Бабузе, видимо, почувствовавший его настроение, создал возможность без потерь с обеих сторон замять разговор. Но чувство неловкости все равно не отпускало Андрея. Да если бы только неловкости! Пусть и не высказав вслух, но он все же отказал кузнецу. Может быть, даже обидел. А вот этого не хотелось бы.

– Послушай, Бабузе!

Кузнец сдвинул и без того сросшиеся брови.

– Ты же знаешь, что я хочу вернуться на родину, – откровенно сказал Шахов. – Глупо жениться, если я не собираюсь здесь оставаться. Вот если ничего у меня не получится, тогда вернемся к этому разговору. Согласен? – И прибавил, чтобы кузнец даже и не думал упрямиться: – А браслет я тебе и так подарю.

Удар пришелся точно в цель. Бабузе привел брови в нейтральное положение, заулыбался. Но гордость не позволила ему уступить без борьбы.

– Нет, Шаха, браслет оставь себе. И никому другому тоже его не дари. А вот когда надумаешь жениться, – кузнец хитро прищурился, – заплатишь мне им за невесту.

Андрей улыбнулся в ответ:

– Договорились.

Худо-бедно, но потенциальный конфликт был задушен в зародыше. Бабузе снова пришел в хорошее расположение духа и болтал за работой без умолку. Между прочим, разговор зашел и о свадебных обычаях кумало и окрестных племен.

– Ты не думай, Шаха, что возврат невесты – такая уж редкость, – словно бы оправдывался несостоявшийся тесть. – Даже с вождями такое случается. Вот послушай.

И он рассказал историю, произошедшую в племени ндвандве[50]. Молодому вождю Нхлату пришла пора обзавестись первой женой. Он выбрал себе невесту, красивую девушку по имени Нтомбази, дочку старейшины из племени сибийя. Заплатил немалый выкуп – восемь коров и быка, справил большую и шумную свадьбу и зажил с молодой женой мирно и счастливо. До самого рождения первенца.

Тут и случилось беда. Нет, ребенок родился живой, хоть и слабенький, недоношенный. К тому же мальчик. Повивальные бабки уже обрезали заостренным стеблем камыша пуповину и присыпали ранку древесной золой, когда сообразили, что роды еще не кончились, что там, в животе у роженицы, еще кто-то остался. Они даже догадывались кто, но вслух произнести не решались.

У кумало, как и у родственных им народов, существует поверье, что рождение близнецов – это дурной знак, близнецы приносят несчастье. Считается, что таким образом злые духи пытаются проникнуть в мир людей. Сангома утверждают, что один ребенок все-таки настоящий, зато второй – порождение нечистой силы. Потому что все охранительные обряды совершались с таким расчетом, чтобы защитить одну женщину – мать – и одного ребенка. А второй, оставшийся беззащитным, не может сопротивляться злому духу. Но определить, кто из них кто, способен только вынюхиватель колдунов. Поэтому повивальные бабки дождались появления второго близнеца и лишь затем послали за вождем и его советниками.

Сангома долго плясал над телами младенцев и наконец объявил, что настоящий сын Нхлату – тот, что появился вторым. Мол, злому духу не терпелось выбраться наружу, и он опередил брата. Нечистую силу нужно как можно скорее выгнать из селения. Поэтому первого из близнецов тут же положили в корзину, унесли в лес, растущий к западу от крааля, и оставили там на съедение диким зверям. А второго младенца признали законным сыном вождя и дали ему имя Звиде.

И наверное, вскоре все позабыли бы об обстоятельствах его рождения, но мальчик рос хилым и болезненным. А болезни, как известно, насылаются колдунами-такати или злыми духами, с их помощью поселившимися в теле человека. И окружающие волей-неволей начали задумываться, не ошибся ли сангома с выбором настоящего сына Нхлаты. А где-то в возрасте семи лет у Звиде начались странные кратковременные выключения сознания. Мальчик вдруг замирал, переставал отвечать на вопросы, лицо утрачивало осмысленное выражение, взгляд становился отсутствующим и неподвижным. Вскоре это состояние проходило, чтобы спустя несколько дней повториться снова. А сам Звиде не мог потом вспомнить, что с ним происходило во время припадка[51].

Нхлату очень любил жену и сына, и до поры до времени болезнь Звиде удавалось скрывать от посторонних. Но семья вождя всегда вызывает повышенный интерес у простого народа, и о странном поведении мальчика все-таки узнали. И тут уже припомнили, что после появления на свет первенца Нтомбази дважды рожала мертвых младенцев, а у второй жены Нхлату на свет появлялись одни девочки. Не иначе как на вожде лежало какое-то проклятие, и виновника отыскать не трудно – вот он, злой дух, которого по ошибке оставили в живых вместо обычного ребенка.

Народ заволновался, ведь проклятие вождя неминуемо скажется и на его подданных. Многим начало казаться, что уже сказывается. Скот размножается плохо, неурожаи, засухи и лихорадки случаются чаще, чем в прежние времена. Конечно же, не обошлось без зловещих предсказаний сангома. В конце концов совет старейшин потребовал от Нхлату избавиться от проклятого ребенка.

Даже вождь не способен противостоять желанию всего народа. И Нхлату сдался. Он, правда, не позволил казнить мальчика тем страшным способом, который бытует у сангома, но вынужден был изгнать Звиде. Сначала им с матерью пришлось поселиться вдали от людей, в крохотной хижине на опушке того самого леса, в котором когда-то оставили умирать второго близнеца. И по ночам они часто слышали, как воет и рычит в чаще злой дух, оставшийся без человеческого тела.

Так прошел год, но несчастья продолжали сыпаться на ндвандве, и предполагаемому виновнику всех бед вовсе запретили появляться на землях племени. Нтомбази не пожелала расстаться с сыном и тоже отправилась в изгнание. В родном краале ей отказали в приюте. Отец давно уже умер, а старший брат то ли побоялся проклятия, то ли не захотел возвращать богатый выкуп за невесту. Так или иначе, но он не принял сестру с племянником. Лишь после долгих мытарств им разрешил поселиться у себя нынешний вождь кумало.

Правда, и Сикулуми не рискнул принять необычного ребенка в собственном доме, а отправил в крааль Хлаканьяны. Кому же еще, если не главному вынюхивателю, следить за происками злых духов. Так и живут с тех пор мать с сыном под присмотром сангома. Звиде вырос, стал почти взрослым мужчиной, но по-прежнему мучается припадками и выглядит слабее своих ровесников. Он слишком много времени проводил в хижине, прячась от солнечного света, и кожа его побледнела, стала желтоватой, как шерсть на боках у импалы[52]. Сам Бабузе его ни разу не видел, но те, кому приходилось заглядывать в крааль Хлаканьяны, рассказывают именно так.

И вот что интересно – с изгнанием Звиде и Нтомбази бед у ндвандве ничуть не убавилось, а приютивший их Сикулуми ни разу не пожалел о своем добром поступке. Даже Хлаканьяна вроде бы всем доволен. Но вот его коллеги из племени ндвандве уверяют, что злой дух просто затаился и, когда все о нем забудут, обязательно покажет себя. Молодцы эти вынюхиватели, ничего не скажешь. Если уж объявили тебя нечистой силой, то, как ни старайся быть белым и пушистым, все равно не отмажешься, то есть не отчистишься. Да и правильно – зачем же собственный авторитет подрывать? Стоит один раз признаться, что совершил ошибку, и в следующий раз люди уже задумаются – а вдруг сангома и теперь не прав? Спрашивается, оно ему надо?

Но тут вдруг умирает Нхлату и для ндвандве наступают совсем уже беспокойные времена. Племени нужен вождь, а ни сыновей, ни родных братьев у Нхлату в живых не осталось. Племянников и двоюродных братьев – сколько угодно, но обычай требует, чтобы наследника выбрали из Большого дома, то есть среди сыновей старшей жены предыдущего вождя. Или предпредыдущего.

Может, старейшины и решились бы обойти закон ради благополучия племени, но тут претенденты на престол так перецапались, что едва все дело кровавой разборкой не закончилось. А пока они ссорились и мирились, соседи-сибийя повадились нападать на пастухов-ндвандве и не одно стадо таким путем у них отняли. Народ заволновался, им было уже все равно, кто вождем станет, лишь бы порядок в племени навел.

Тут-то Сикулуми и напомнил им про сына Нхлату, преспокойно живущего в его племени. Заодно пообещал, в случае положительного решения вопроса, помочь разобраться с вороватыми сибийя. А может, чем и пригрозил, если старейшины упрямиться станут.

Они, правда, пока ответа не дали. Спорят, сомневаются. Одни еще про злого духа не забыли, других беспокоит здоровье Звиде – как бы через год-другой снова не пришлось вождя выбирать, третьим кажется подозрительной настойчивость Сикулуми. Но сколько же можно племени без вождя оставаться? Рано или поздно согласятся, и Звиде вернется в родительский дом в качестве законного наследника. И сразу же ндвандве вместе с кумало нападут на сибийя, заставят вернуть награбленное и сверх того возьмут самую малость, чтобы впредь неповадно было.

Андрея предстоящая война не очень взволновала. Если численность всех племен примерно одинакова, – а иначе как до сих пор одни других не съели, – то честной драки не получится. Это, скорее, похоже на карательную операцию, продразверстку или какой-либо другой способ избиения младенцев. Не обязательно знать местные условия, чтобы понять, чем дело кончится. А вот пареньку этому – Звиде – Шахов не завидовал. Мало приятного оказаться среди чужаков, где никто тебя не любит, а многие и вовсе мечтают занять твое место. И если бы не поддержка из-за бугра, давно бы отравили, придушили, или как здесь принято поступать в подобных случаях? Нет, сам бы он отказался от такого заманчивого предложения. Да, слава богу, никто и не предлагает.

Кузнеца тоже занимали отнюдь не военные действия. Он собирался вывести из рассказа совсем другую мораль.

– Вот такие дела, Шаха, – заключил Бабузе, придирчиво осматривая свежеоткованный топор. – Никогда не знаешь, что тебя ждет за поворотом дороги. Да и ни к чему это. Просто иди и верь, что предки не оставят тебя в беде. И они не оставят. Вот увидишь, скоро у тебя все наладится. Может быть, тебе понравится жить у нас. Заведешь семью, детей, построишь дом…

Андрей усмехнулся. Что-то совсем размечтался кузнец. Не иначе, от жары это у него. Конечно, существует вероятность того, что Шахов застрянет в этой доисторической Африке навсегда. Пускай она даже более вероятна, чем все другие вероятности, вместе взятые. Но чтобы ему здесь еще и понравилось – это уж вряд ли.

А кузнец продолжал философствовать:

– Или может случиться по-другому: ты вернешься на родину и будешь с улыбкой вспоминать о своих приключениях. О встрече с колдуном, поединке со львом и о том, как работал в моей кузне. Хорошо работал, между прочим. Без тебя я бы еще долго возился. А теперь иди отдыхай. Утомил ты меня своими разговорами.

Шахов мысленно возмутился. Это еще разобраться надо, кто кого утомил. Бабузе и сам не дурак языком почесать, плешь проесть и зубы заговорить. Можно подумать, что до того, как Андрей к нему в помощники напросился, кузнец здесь в гордом одиночестве трудился. Наверняка ведь кто-то из сыновей помогал. А теперь папаша его в отпуск за свой счет отправил. Так ведь чего только ни придумаешь, чтобы дочку-разведенку к мужику пристроить.

Нет, дорогой друг! Такие номера со мной даже в дни далекой безбашенной молодости не проходили. А уж потом, когда начались подвиги ратные да бранные… Кстати, о подвигах.

– Погоди, Бабузе! – остановил Андрей кузнеца, принявшегося складывать инструменты в подсобку. – Ты сказал: скоро будет война. Как скоро?

Кузнец задумчиво почесал бороду:

– Один только Сикулуми точно знает когда. Остальные могут только догадываться. Но если подумать хорошенько, то должна начаться до праздника урожая[53].

– А когда будет праздник?

– В следующее полнолуние.

– И меня тоже позовут на войну?

– Позовут.

– Точно?

– Клянусь своими дочерьми.

Должно быть, это очень сильная клятва. Если не брать во внимание сегодняшнее откровенное предложение, Бабузе, по-видимому, своих детей любит. В конце концов, не отдал же он среднюю дочку тому скандалисту с подозрением на импотенцию. Да и бог с ним, с кузнецом, и всеми его невестами на выданье. Не до сук, понимаешь ли, война.

Андрей хмыкнул, но тут же снова посерьезнел. Значит, не позднее новолуния. А когда оно у нас намечается? Он отыскал в уже темнеющем небе рогалик луны и облегченно вздохнул: поздняя[54]. Так что недели две на подготовку у него есть. Надо же выяснить, как они здесь воюют. А то ведь совсем глупо будет загнуться в каком-то мелком африканском междусобойчике.

Мзингва возвращался домой в прекрасном настроении. Нет, не домой, конечно. Но он уже обвыкся в краале кузнеца, почувствовал вкус к здешней спокойной, размеренной жизни. Ему здесь нравилось. Никто не пристает со всякими глупостями, вроде того, что нужно купить сыну новые ботинки, а новый диск можно и одолжить у кого-нибудь из друзей. Или что нужно отвезти клиента в клуб, а потом всю ночь дожидаться в машине, когда тому надоест уныло потягивать коктейли и неуклюже топтаться на танцполе. Белые не умеют отдыхать, Мзингва всегда это знал и теперь еще раз убедился.

Чем, к примеру, занят Шаха? Зубрит зулусский язык и потеет в кузнице у Бабузе. А для чего, спрашивается? Он же сам говорил, что не собирается здесь задерживаться надолго. Но раз уж занесла судьба в эту дыру, – Шаха считает, что вовсе не судьба, а Магадхлела, но какая разница? – расслабься и получай удовольствие от того, что само свалилось к тебе в руки и чего в другом месте не допросишься и не дождешься. Работать никто тебя не заставляет. Кормят, правда, однообразно, но, видать, кузнецу просто жены такие скаредные попались. Зато соседи обязательно что-нибудь вкусненькое предложат. А в гости чуть ли не каждый день зовут, слушают, как ведущего телешоу, и все время кальян подсовывают. Дагги здесь столько, что Мзингва иногда даже отказывается, но хозяева не обижаются – делай что хочешь, только рассказывай. Он уже все окрестные селения обошел и на второй круг отправился.

А какие девушки, это ж обо всем на свете забыть можно! Глазастые, грудастые, да и не такие уж дикие, как сначала показалось. Охотно смеются над его шутками и совсем не против пообжиматься где-нибудь в стороне от любопытных глаз. Дальше дело пока не заходило, но Мзингва и не старался торопить события. Он вовсе не горит желанием схлопотать по шее от какого-нибудь излишне бдительного папаши. Это еще в лучшем случае. Да и сами девушки нет-нет да и заведут разговор о том, где расположен крааль Мзингвы, сколько у него коров и сколько жен. С такими он сразу заигрывать прекращает, благо замену долго искать не приходится.

Нет, домой, в свой однокомнатный крааль на четвертом этаже, к своей единственной жене-корове, он всегда успеет. А пока он и здесь неплохо устроился.

Сегодня Мзингва посетил дальний крааль, где ему бывать еще не приходилось. Дорога туда заняла почти два часа, но удовольствие того стоило. Хозяин не поскупился ради встречи со знаменитым рассказчиком зарезать бычка, и обед выдался на славу. Вот только выступление чуть было не сорвалось самым неожиданным образом.

Мзингва собирался поведать о том, как копы устроили облаву в его любимом ночном баре, а он с приятелем ловко улизнул через подсобку. Приятель как раз работал в этом заведении и частенько проводил друзей в зал бесплатно. Собственно, поэтому бар Мзингве так и полюбился. А если совсем честно, то и приятелями они стали по той же причине.

– Ну так вот, – перешел Мзингва к самому волнующему эпизоду истории, – только мы с другом раскурили косячок, как вдруг в зале послышался шум: всем стоять, лицом к стене, руки за голову и все такое. Ну, думаю, попался. Если копы унюхают, чем я тут занимался, – все, ночь в участке мне гарантирована…

– Постой-постой, – перебил его хозяин. – Ты хочешь сказать, что в вашем племени не разрешается курить даггу?

– А у вас разве разрешается? – удивился Мзингва.

Хозяин замялся. Он и так чувствовал свою вину за прерванный рассказ, а теперь гость задал такой странный вопрос, что ответить на него, не поставив собеседника в неловкое положение, вряд ли удастся.

– Вождь Сикулуми сам иногда курит кальян, – осторожно начал хозяин. – И не запрещает другим кумало. Конечно, лишь после того, как сделаны все важные дела, и чтобы не очень увлекались этим занятием. Старейшины говорят, что от долгого курения дагги сбивается глаз, дрожит рука и слабеет печень[55].

– А от пива, значит, печень не слабеет? – хохотнул Мзингва.

Никто, однако, не рассмеялся. Пауза получилась какой-то неуютной, а молчание – осуждающим.

– И вы что, всегда делаете так, как приказал вождь и решили старейшины? – не поверил Мзингва.

Собравшиеся замерли, напряглись, перестали жевать. Кальян сиротливо лежал на полу рядом с очагом.

– А как же иначе? – очень серьезно, чуть ли не торжественно заявил хозяин. – Сын слушается отца, взрослые кумало – старейшину, все вместе – вождя. Как прикажет вождь, так и будет.

– А если вождь отдаст плохой, неправильный приказ?

Не стоило Мзингве этого говорить. Тем более что ответ его ничуть не удивил. Зато обстановка накалилась, как камни в очаге.

– Вождь не может поступить неправильно, – отчеканил хозяин.

И все. Больше спорить не о чем. И любой здравомыслящий человек так бы и поступил. Но, наверное, Мзингва слишком долго общался с Шахой и заразился от него русским упрямством.

– Значит, если Сикулуми прикажет вывести меня из крааля к ближайшему оврагу, тюкнуть там дубинкой по затылку и оставить на корм гиенам, вы этот приказ выполните?

Хозяин оказался впечатлительной натурой. Лицо его посерело, взгляд остановился, толстые губы вытянулись в линию, крылья носа вжались. Видимо, он представил себе картину расправы и ужаснулся. Но голос при этом не дрогнул ни разу.

– Я буду самым несчастным человеком на свете. Ко мне никто больше не захочет прийти в гости. Но если вождь приказал, я не могу его ослушаться.

В итоге пришлось его же и утешать. И рассказывать, почему Мзингва и его друзья так неуважительно относятся к своему вождю. Тоже, в общем-то, нелегкая задача. И если бы не беседы с Шахой, он бы вряд ли смог толком что-то объяснить. Но от него и не требовалось ничего выдумывать – только повторить слова русского. Правда, еще проще, чем рассказывали ему самому.

А как же иначе, если эти счастливчики даже не знают, что такое апартеид? Повезло же этим кумало жить в таком месте, куда еще не добрались белые люди! Ну так вот, до племени Мзингвы они все-таки добрались. Очень злые белые, не такие, как Шаха. И очень сильные, как Шаха. Они победили черных и стали ими командовать. И конечно же, приказы они отдавали такие, от которых черным было плохо. Так продолжалось очень долго, и племя Мзингвы в конце концов научилось не исполнять приказы белых. Потом они прогнали врагов и теперь сами собой командуют. Но с привычкой не исполнять приказы ничего поделать не могут. Особенно те, которые остались еще от прежних, белых вождей. Например, запрещающие курить даггу.

Пожалуй, это был лучшее выступление Мзингвы. Так его еще никогда не слушали. Хотя он и раньше не мог пожаловаться на недостаток внимания. Но случалось порой, что слушатели мало что понимали в его рассказах. Теперь же успех был полный. Больше всех переживал, разумеется, хозяин. Он менялся в лице после каждой фразы. А когда убедился, что все закончилось хорошо, так и вовсе засиял от счастья. И понятное дело, никто уже и не помнил, как неприятно начинался этот вечер.

На обратном пути Мзингва размышлял о том, что теперь ему придется часто рассказывать эту историю. Хозяин наверняка не утерпит и похвастается соседям, какая замечательная вечеринка прошла в его краале. И все захотят услышать тот же самый рассказ своими ушами. Так что гастроли только начинаются. Главное – каждый раз напоминать, что Шаха к тем белым никакого отношения не имеет, что он совсем из другого племени. А то получится очень некрасиво – Мзингву все будут любить, приглашать в гости, угощать разными вкусностями, а того, кто, можно сказать, подготовил его программу, будут, наоборот, ненавидеть. У Шахи и так неприятностей хватает – вот с Нгайи он что-то не поделил. Делает вид, будто ничего страшного не произошло, но Мзингва-то сразу понял, как он переживает.

Зулус не успел понять причину, по которой могли поссориться эти достойные люди. Его отвлекли два силуэта, видневшиеся далеко впереди. Один из них был человеческий, а вот второй… Мзингва за последнее время часто слышал истории про злых духов. И вот теперь, кажется, получил возможность увидеть их собственными глазами. Правда, смотреть против заходящего солнца было не очень удобно, но шоферу и не в таких условиях доводится крутить баранку. Кое-как он приноровился.

Дух явно пытался принять человечье обличие – две руки, две ноги, ни одного рога или хвоста. Но с головой у него что-то не получилось. Она была слишком широкая и словно бы раздваивающаяся. И туловище тоже выдавало нечистую силу – толстое, бесформенное, постоянно меняющее очертания. Скорее всего, и его спутник тоже дух. Возможно, он всего один и есть. Просто ему зачем-то понадобилось изображать двоих людей, но сил и умения для этого не хватило.

Время от времени та часть, которая выглядела человеком, подбегала к другой части и ненадолго сливалась с ней. В этот момент силуэт вообще не походил на что-либо хотя бы смутно знакомое Мзингве. Разве что… Как-то он случайно переключил телевизор на канал «Дискавери» и нарвался на программу, рассказывающую о делении клетки. Что-то общее с той картинкой он видел и сейчас. Уродливое создание дергалось, выпускало в разные стороны отростки-щупальца, потом его вдруг разорвало, и опять появились два силуэта – человеческий и не совсем.

Нет, Мзингва не боялся злых духов. В мире существует множество других существ, которых следует опасаться. Полицейские, бандиты, дикие звери, в конце концов. А духи – не очень-то он в них и верил. Просто немного сам себя запугивал. Но подходить близко к непонятным и изменчивым фигурам все же не хотелось. И он уже подумывал, не сделать ли небольшой, миль на пять, крюк, чтобы обойти неприятности стороной, когда случилось новое превращение. Существо опять соединилось, потом сплющилось, словно бы расползлось по земле, и через мгновение обернулось уже двумя абсолютно нормальными людьми с установленным природой количеством рук, ног и голов. А на земле осталось лежать еще что-то, напоминающее… ну конечно же, напоминающее лежащего человека.

Мзингва облегченно вздохнул. Встреча с нечистой силой откладывалась на неопределенный срок. А людей, за исключением гангстеров и копов, он никогда не боялся. Но ни тех ни других на земле кумало, к счастью, не встречалось. И зулус прибавил шагу, чтобы лучше рассмотреть путников, чуть было его не напугавших. Те как раз заканчивали отдыхать, и один из них пристраивал тяжелую ношу на закорки другому. Теперь, с расстояния в триста шагов, Мзингва смог определить, что идут они в несколько ином направлении, чем он сам, и минут через пять совсем скроются из виду. А любопытство не позволяло просто так их отпустить.

– Эй, подождите! – крикнул он и замахал руками, скрещивая их перед собой.

Его услышали и заметили, но останавливаться, похоже, не собирались. Но и пойти быстрее с тяжелым грузом тоже не могли. А Мзингва мог даже побежать и в конце концов так и поступил. Тот из путников, который шел налегке, оглянулся и понял, что от преследователя им не избавиться. Он что-то сказал товарищу и направился навстречу Мзингве. И тут зулус его опознал.

– Бонгопа! – закричал он еще громче, чем в тот раз, когда крааль Бабузе посещал советник. – Вот так встреча! Кого это вы несете? И зачем? И куда?

Сын кузнеца скривился, словно ему носорог наступил на ногу, но тут же исправил выражение лица на радушную улыбку. Для кумало привет без ответа – кровная обида и верх неприличия.

– Рад тебя видеть, Мзингва, – сказал он, демонстративно оглядываясь на спутника. – Извини, что не могу с тобой долго разговаривать. Мы очень спешим.

– А что случилось-то?

– Человек умирает, – коротко объяснил Бонгопа. – Несем к колдуну. Может, Кукумадеву успеет дать ему какое-нибудь снадобье.

Если молодой воин думал, что после этих слов Мзингва от них отстанет, то он, видимо, вообще напрасно пытается думать. Любопытному шоферу только и нужна была какая-нибудь зацепка, а тут их набиралось с полдюжины.

– К колдуну? – переспросил он. – Вот здорово! Шаха говорил, нам тоже нужен колдун. Давай я пойду с вами, помогу нести умирающего, а заодно и разведаю дорогу.

– Мы очень спешим, Мзингва, – терпеливо повторил сын кузнеца. – Ты не сможешь идти так быстро, как привыкли ходить кумало. До скорой встречи.

И он повернулся, чтобы продолжить путь. Но не таков был Мзингва, чтобы без борьбы отпустить интересного собеседника.

– Это почему же? – притворно обиделся он. – Думаешь, ноги у шофера только для того, чтобы на педали нажимать? Да я пешком от Дурбана до Питермарицбурга[56] могу пройти. Да я, если хочешь знать, в школе лучше всех бегал… бы, – добавил он после паузы. – Если бы во втором классе курить не начал.

Когда Мзингва пускался в воспоминания о прежней жизни, кумало обычно понимали через два слова на третье. Бонгопа исключением не оказался. Он лихорадочно придумывал, что бы ответить на загадочные слова гостя, да так, чтобы тот отвязался. Но Мзинва был парнем сговорчивым, только не очень догадливым.

– Ладно, не хочешь меня с собой брать – так и скажи. Но хотя бы узнать, кого вы несете к колдуну, я могу?

Вот это другое дело, обрадовался сын кузнеца. От прямых вопросов кумало никогда не уходят. Отвечают так же прямо.

– Нет.

– Почему?

– Потому что этого никто не должен знать. Приказ вождя.

Любому другому зулусу этого объяснения хватило бы. Но Мзингва был городским зулусом, родившимся на пару веков позже Бонгопы. И какой-то там вождь для него авторитетом не являлся.

– Ах вот как, – оживился он. – Интересно, кто же там такой важный?

Второму кумало надоело топтаться на одном месте. Он осторожно опустил больного на землю, прикрыл ему лицо полой плаща и вопросительно посмотрел на Бонгопу: долго ли тот еще собирается болтать? Сын кузнеца молча покосился в сторону навязчивого собеседника, показывая, что никак не может его спровадить. А Мзингва, приняв их немой диалог за разрешение, подскочил к неподвижно лежащему больному и потянул за уголок ткани. Совсем сдернуть плащ не удалось, Бонгопа перехватил руку и бесцеремонно оттолкнул зулуса. Но тот успел кое-что рассмотреть. Конечно, парень исхудал, лицо стало совсем желтым, глаза ввалились, но не узнать его еще труднее, чем узнать.

– Так ведь это же…

– Нет, это не он, – перебил Бонгопа.

– Да как же не он, когда он?

Своим глазам Мзингва привык доверять, да и глупо спорить с очевидным, но сын кузнеца почему-то спорил.

– С твоим другом ничего не случилось, а тот, кого ты видел, – это другой человек.

– И кто же это тогда?

Воин кумало вздохнул и спокойно, даже немного печально предупредил:

– Еще один вопрос, и мне придется тебя убить.

Его спокойствие убедило Мзингву лучше самых зверских гримас. Да и слова звучали очень знакомо. Примерно так выражались герои боевиков, и обычно сдерживали свои обещания. Может быть, жизнь и не во всем похожа на кино, но проверять Мзингве не хотелось.

– Что ты так рассердился-то? – искренне удивился он. – Сказал бы сразу, что дело секретное. Я бы тогда и близко подходить не стал.

– Так я и сказал, только ты словно и не услышал, – уже мягче ответил Бонгопа. – Но если у тебя и теперь уши заложило, пеняй на себя.

– Понял, понял, – пятясь пробормотал шофер. – Куда ты пошел, я не знаю, кто с тобой был – не разглядел, и вообще я тебя не встречал.

– Нет, отцу можешь сказать, что видел меня, – поправил сын кузнеца. – Но только меня одного. И только отцу.

– Конечно, конечно, – продолжал отступать Мзингва и, очутившись в двух шагах от зарослей колючей акации, робко предложил: – Так я пойду, а?

И, не дожидаясь ответа, рванул в густой кустарник.

И пусть Бонгопа не думает, что напугал его. Просто теперь у Мзингвы появилось очень важное, неотложное дело. Рассказывать всем подряд об этой неожиданной встрече он, разумеется, не станет. Но один человек должен о ней знать. Чем бы там ни грозил сын кузнеца, но Шахе сообщить нужно. Он умный, он разберется.

– Все, мальчик, спускайся вниз, перерыв!

Шахов со всего размаха засадил ассегай в травяную кочку перед собой. И, видимо, случайно угодил в камень, зарывшийся в землю. Наконечник копья погнулся, а древко пошло трещинами.

– Ёкарный бабай, я ж говорил – хлипковато!

Сегодня Андрею никак не хватало зулусских слов, чтобы выразить свое раздражение. Кто же мог подумать, что обыкновенное упражнение в метании копья сможет так его вымотать. И не столько даже физически, сколько… Ну, в общем, хрена лысого у него получается, а не метание.

Копья для тренировки ему одолжил Бабузе. Уж чего-чего, а этого добра у любого кузнеца в избытке. Не свои, понятное дело, но не сегодня и заказ забирать придут. Обычно охотники и воины сами подбирали древко и скрепляли его с наконечником. Но Бабузе, чтобы Шахов не угробил на этот процесс полдня, приготовил ему ассегай по своему усмотрению. Вот именно, что по своему. Кузнеца снаряд слушался беспрекословно и раз за разом вонзался в самую середину мишени – большой корзины, привязанной к дереву. Зато Андрей часа полтора промучился, пока приловчился хотя бы через раз попадать в цель. Не чувствовал он это оружие, не просекал его динамики, не улавливал центра тяжести. И самой тяжести тоже явно недоставало.

Ножи он вроде бы метал неплохо, к топору одно время приноровился – с двадцати шагов намертво в ствол засаживал. Даже с сюрикенами[57] худо-бедно управлялся. А вот копье отказывалось подчиняться его воле. И сочувствующий взгляд кузнеца с каждой новой неудачной попыткой терял серьезность. До какого-то момента Андрей сдерживал себя. Пусть лыбится, у них тут развлечений мало, а про цирк с клоунами небось вообще не слыхали. Но всему наступает предел, и терпению русского человека – тоже.

– Ты, старый, лучше не смейся, а подскажи какое-нибудь упражнение для отработки точности броска, – проворчал Шахов, утирая пот со лба.

Лучше б и не заикался. Кузнец такое упражнение знал. Да и любой мальчишка в племени знал и мог его выполнить. И ведь, казалось бы, чего проще – с вершины холма спускают плотно утрамбованный пучок травы и веток, а потом пытаются попасть копьем в эту подпрыгивающую на кочках и крутящуюся с переменной скоростью мишень. Пытаются, только почему-то не попадают. Не все попадают. Нет, врешь, все. Даже кузнецовы внуки своими заостренными прутиками. Кроме него, Шахова.

И никак Андрей не может взять в толк, в чем же его ошибка. Пробовал контролировать движение, но получалось еще хуже. В последний момент, когда копье уже летит, но рука все еще его провожает, древко задевало по пальцам и начинало вихлять из стороны в сторону. Потом решил, что лучше выполнять резкий, короткий бросок. Ассегай полетел ровней, но, мягко говоря, не точней. Начал бросать с подкруткой – тут уже вообще ни о какой стабильности речи не было. Один раз даже попал, другой – чуть пацана не зашиб. Плюнул на все ухищрения и вернулся к простейшему способу. Получилось вообще хуже некуда. И вот, как завершающий аккорд, сломал хорошую и к тому же чужую вещь. Разве ж по-зулусски это все можно высказать?!

А может, и не нужно по-зулусски? В таком серьезном деле, как протыкание врага копьем, не стоит, наверное, подражать кому-то. Это ж Шахову в случае чего выпустят кишки, а не Бабузе. И кому какое дело, что здесь так не принято.

Если снаряд неудобен, слишком легок и неустойчив, нужно его просто утяжелить. И не только древко, но и сам наконечник. Тогда хотя бы ветром его сдувать не будет.

– Знаешь что, старый, – решился Шахов, – пойдем-ка в кузню! Кажется, ты все-таки получишь мой браслет. И не в подарок, а за работу.

– Что ты еще задумал? – оживился кузнец.

Он уже вдоволь позабавился, наблюдая, как белый человек пытается освоить оружие кумало. Сначала было интересно и даже приятно, когда появилась возможность самому тряхнуть стариной. Но вскоре почувствовал, что глаз уже не тот и рука хоть самую малость, но запаздывает. Разумеется, на фоне успехов Шахова эти мелкие неточности не так бросались в глаза. Но еще немного, и внуки заметят и поймут, что дед стал сдавать. Нет уж, пусть лучше они догадаются об этом лет через десять. И Бабузе предпочел присесть в сторонке, лишь наблюдая за тем, как развлекаются другие. Так что предложение Андрея пришлось как нельзя кстати.

– Нужно сделать другой ассегай, – объяснил Шахов. – Большой, тяжелый, удобный. Для меня удобный.

Кузнец задумчиво почесал бороду, как поступал всегда, когда в чем-то сомневался. Тяжелое копье далеко не метнешь – это любому понятно. К тому же любой воин берет в бой два-три запасных ассегая, и чем они будут тяжелей, тем скорее устанешь их нести. Хотя для Шахи это не такой уж большой груз, справится. Зато тяжелый ассегай с близкого расстояния может и щит пробить. И вообще, пусть Шаха сам решает. Он ведь опытный воин, неглупый, а самое главное – упрямый человек, в чем Бабузе уже успел убедиться. И раз уж он решил, что такое копье ему лучше подойдет, то так или иначе своего добьется. В крайнем случае сам сделает. Только получится у него гораздо хуже, чем у кузнеца. Уж проще помочь, чем смотреть потом на уродливое оружие, изготовленное неумелой рукой. Да и сделать что-то новое, необычное тоже удается нечасто.

– Хорошо, – согласился Бабузе, с кряхтением поднимаясь с облюбованного им пригорка. – Пойдем работать.

И опять началось – вверх-вниз. Жар от солнца и жар от печи. Камень под металлом и камень, ударяющий по нему сверху.

К вечеру три широких, тяжелых наконечника были готовы. Потом кузнец снова разогрел их и в горячем виде насадил на заранее подготовленные, тоже более толстые, длинные и тяжелые, чем обычно, древки. Андрей едва дождался, когда металл остынет, схватил копье, повертел в руке, пару раз замахнулся и с явной неохотой положил на место. Эх, прямо сейчас бы проверить, каково новое оружие в деле, да поздно уже. Придется потерпеть до утра.

– Спасибо, Бабузе! – Он от души хлопнул кузнеца по спине. – Завтра узнаем, получилось ли у тебя то, чего я хотел. Но браслет все равно твой. Вернемся в крааль – сразу тебе и принесу. Носи на здоровье.

Кузнец улыбнулся, но как-то не очень весело. Может, кому-то другому, кто в кузнечном деле ничего не смыслит, браслет покажется просто красивой безделушкой, но Бабузе-то с первого взгляда понял, что это работа настоящего мастера. Понять бы, как его отковали, самому научиться делать что-то подобное – и не будет равных Бабузе не только на земле кумало, но и среди всех окрестных племен. Только слишком уж хорош браслет, чтобы его можно было изготовить без помощи колдовства. Великого колдовства, какое и самому Кукумадеву вряд ли по силам. Как бы не пришлось старому мастеру разгадывать секрет до самой смерти, да так и не разгадать. Вертеть в руках бесценный подарок, восхищенно цокать языком и с горечью сознавать собственное бессилие. Уж лучше бы он никогда и не видел этого браслета! Но ведь видел же и не сможет теперь забыть об этом чуде.

– Нет, Шаха, – с трудом выдавил из себя Бабузе. – Сейчас я его не возьму. Вот вернешься с войны, проверишь в деле мою работу, тогда и решишь, заслужил ли я такую награду.

– Э-э, да когда она еще будет, эта война! – рассмеялся Андрей, убеждая скорее себя, чем собеседника. – И будет ли вообще? И зачем тебе ждать так долго? Бери, говорю – заработал.

– Будет, Шаха, будет, – успокоил его кузнец. – А спешить мне некуда. Меня-то в бой все одно не пошлют. Староват я стал для этого дела. А когда-то…

И Бабузе пустился в воспоминания о своей боевой юности. И выходило по его рассказам, что не было испокон веков в мире бойцов сильней, отважней и искусней, чем кумало. Но оставались они при этом людьми миролюбивыми и брались за оружие лишь тогда, когда их вынуждали завистники из соседних племен. И сражались кумало всегда по законам рыцарской чести, не набрасывались вдвоем на одного, позволяли раненым врагам покинуть поле боя и вообще стремились не убить, а обезоружить противника, взять в плен и заставить признать поражение. Нет, случалось, конечно, когда враг пользовался подлыми, неблагородными приемами, то и кумало начинали свирепеть, терять голову. Но отомстить за погибшего друга – дело святое, и никто не вправе осуждать воина, не остановившего вовремя руку с дубинкой, когда противник уже опускался без сил на колени. Всякое бывает, на то ведь она и война.

Едва поспевая за бодро шагающим к дому и не умолкающим ни на секунду кузнецом, Андрей думал о том, с каким восторгом слушают такие истории беспортошные внуки Бабузе. Как мечтают они поскорее вырасти и тоже стать непобедимыми героями. А заодно и о том, как отличаются рассказы о войне от того, что там происходит на самом деле. Да и не только на войне, но и в обыкновенной разборке, где нет времени вспоминать о бандитском кодексе чести и жизни по понятиям. А для тех, кто все-таки вспоминал, первая заваруха обычно становилась и последней. Интересно, а здесь сколько восторженных слушателей выживет после первой схватки? Хотя кто их, таджиков, считать станет?

А еще интересно, что написал бы какой-нибудь в меру добросовестный историк, услышав лет этак сто спустя пересказ историй почтенного Бабузе в исполнении его же правнуков? Особенно в том случае, если других свидетельств и документов об этой эпохе не сохранится. Да и откуда им взяться у кумало, не умеющих ни читать, ни писать? А какому-нибудь просвещенному потомку вождя Сикулуми вдруг приспичит иметь официальную летопись своего племени. Ох, и забавная же получится книжица! А какой удивительный мир отважных и благородных героев создало бы воображение писателя, опиравшегося на такой научный труд! Как бы он спорил с оппонентами, потрясая в воздухе монографией: здесь же прямо так и сказано, а вы не верите!

А впрочем, пусть пишут. Лучше прочесть сто фальшивых книг о войне, чем самому побывать на одной настоящей. Вот только что-что, а книжки читать в ближайшее время Шахову точно не светит.

– Гляди-ка, уже пришли! – оборвал размышления Шахова удивленный возглас Бабузе. – А я так и не рассказал тебе, чем закончилась битва у холма Бомби. Ну, ладно, дорасскажу завтра.

Андрей оглянулся на Бабузе, потом перевел взгляд на бегущего им навстречу Мзингву и понял, что вряд ли услышит продолжение истории.

Вид у шофера был такой, будто он только что опять со львом повстречался. И вдобавок узнал от него какую-то удивительную новость. И Шахову предстоит как минимум эту новость выслушать, а по возможности еще и рассказчика утешить. Если только у Мзингвы хватит дыхания и терпения все изложить по порядку. Но пока что-то не похоже.

– Ой, Шаха… Только не говори никому… Я обещал никому не говорить… Но не могу же я тебе не сказать… Потому что ты сказал… Но он говорит: только Бабузе можно сказать… А если я кому другому скажу, то он меня… Ой!

Это второе «ой» означало, что он лишь теперь заметил кузнеца. Которому, если Андрей правильно понял, и нужно было сообщить о каком-то важном происшествии. Причем только ему одному. А Мзингва не сдержал обещание, и Бабузе теперь об этом известно. Короче говоря, попал наш зулус, но это уже его проблемы. Важнее узнать, что же все-таки произошло. Вряд ли что-то хорошее. О хорошем всем рассказывать можно.

– Ладно, давай уже выкладывай, – приказал он, пряча за усмешкой тревогу. – А то я сам тебя…

Так быстро и долго Шахов не бегал, наверное, лет пятнадцать. И если бы не тренировочный сбор в кузнице Бабузе, он бы обязательно сошел с дистанции. А так – сопел, пыхтел, но выдержал. Не выдержали ботинки. «Тодc», конечно, солидная фирма, но ее продукция не рассчитана на марафонский пробег по пересеченной местности. Сильно пересеченной. С ямами, камнями и колючим кустарником, которые, между прочим, ночью еще и разглядеть нужно. В общем, на исходе третьего часа этого кэмел-трофи подошва на правом ботинке попросила замены. А еще через час-полтора замена бы ей действительно понадобилась. Но, к счастью, Андрей уже добрался до места.

И еще раз спасибо кузнецу, что надоумил сначала сбегать в крааль Хлаканьяны. Бабузе по понятным причинам сыну верил больше, чем Мзингве. Он поклялся всеми предками, что Бонгопа ни при каких обстоятельствах врать не станет. В крайнем случае, может не сказать правду, промолчать, но откровенной лжи, как истинный кумало, никогда себе не позволит. У Шахова такой безграничной веры в людей не было, но он очень хотел поверить Бонгопе. Да и дорога до стойбища советника, как выяснилось, чуть ли не втрое короче, чем до логова колдуна. Стало быть, он в три раза быстрее узнает, кто же был прав. А о том, что делать, если Мзингве все-таки не привиделся умирающий Гарик, Андрей старался пока не думать. Он и так с трудом ориентировался в этой проклятой саванне и все внимание сосредоточил на выборе верного направления, а если еще и дать волю дурным предчувствиям – тогда умирающих может оказаться двое.

О возможной встрече с хищными зверями он тоже не задумывался. Впрочем, Андрей не заметил ничего похожего. А сами леопарды, львы и гиены, если и оказывались поблизости, предпочитали уступить дорогу странному шумному существу, шипящему и хрипящему на бегу, и поискать добычу в другом месте.

Наконец, когда уже начало светать, Шахов увидел большой, с двумя горбами камень, от которого, по словам кузнеца, уже рукой подать до крааля Хлаканьяны. Причем увидел почти прямо по курсу. Мелочь, а приятно. Во-первых, повезло, что не пробежал в потемках мимо, а во-вторых, что вообще прибежал куда надо. Есть еще и в-третьих – будить людей не придется. Хотя, с другой стороны, тут не до церемоний. Извиниться и потом можно, когда убедишься, что с парнишкой все в порядке.

Побудка и в самом деле не понадобилось. Когда Андрей, из последних сил изображая бегуна, добрался до крааля, из-за изгороди вышли два гренадера в полном вооружении и молча преградили ему дорогу.