Не ходите, дети... Удалин Сергей
– В чем дело, земляки? – опешил Шахов и даже не сразу сообразил, что говорит по-русски. От долгой тряски по рытвинам и кочкам зулусские слова повылетали из головы, и он с трудом набрал необходимое количество для более или менее сносного перевода: – Уфунани, мадода? Мангизе![58]
– Хлаканьяны нет в краале, – объяснил один из мадод.
– Ну так и что? – не понял Андрей. – Я не к нему иду, а к тому парню, которого он недавно привел.
– Его тоже нет.
Сердце, только что с грохотом бившееся о ребра, вдруг замерло, и Шахов почувствовал острую нехватку кислорода. Он прислонился к частоколу и через силу выдавил:
– А где он?
– У ручья, – ответил часовой. – Умывается.
Андрей медленно сполз вдоль забора на землю. Нет, ну нельзя же так пугать человека! Ребята, конечно, про инфаркт никогда не слышали, но сейчас имели реальную возможность за ним понаблюдать. Правда, до этого дело не дошло, но еще две-три таких шуточки, и сердечный приступ Шахову обеспечен.
Он еще немного посидел, счастливо улыбаясь, а потом рывком поднялся на ноги.
– Где? Покажите!
Гренадеры не тронулись с места. И лица у обоих сделались твердокаменными. Прямо две статуи командора.
– Туда нельзя, – объявили они хором.
– Почему?
– С ним нельзя разговаривать без разрешения Хлаканьяны.
Вот это новости! Что это замухрышка себе позволяет? Если так дальше пойдет, скоро придется в туалет у него отпрашиваться. Может, местные и привыкли к подобной диктатуре, но Шахов ей подчиняться не собирается. Его и не такие строить пытались, а потом мосты себе во рту строили. Может, эти парни и не виноваты, что у старика крыша поехала, но могли бы и сами догадаться, что не стоит так с незнакомыми людьми разговаривать.
– Ой, ребята, пропустите по-хорошему, – с ленцой проговорил Андрей. Зулусские слова отказывались тянуться на блатной манер, но у него все же получилось. – Я сюда полночи добирался, устал, как слон на лесоповале, и юмор сейчас понимаю плохо. Зато рассердиться могу сразу и надолго.
Гренадеры, надо отдать им должное, быстро сообразили, к чему клонится разговор. И тот, что до этого в основном отмалчивался, не кидая понтов понапрасну, громко вызвал подмогу. Свободная от вахты смена тоже не спала и буквально через несколько секунд нарисовалась в воротах крааля. Слава богу, за мгновение до этого Шахов решил не лезть на рожон. С теми двумя он еще рассчитывал справиться, а вот против четырех вооруженных противников шансов у него, откровенно говоря, было немного. И наверное, все бы кончилось извинениями с его стороны, если бы из-за кустарника не появился Гарик в сопровождении двух женщин.
Одна из них что-то на ходу объясняла юноше, оживленно при этом жестикулируя. Нет, пожалуй, даже не так – она демонстрировала ему эти жесты, повторяя по несколько раз. То подносила рту сжатые кулаки, словно собираясь их проглотить, то проводила по губам ладонью и потом дула на нее[59]. А затем требовала повторить упражнение, вероятно проверяя, хорошо ли ученик усвоил урок. Видимо, Гарик очень старался, потому как не сразу заметил Шахова. И вообще, заметил не он, а вторая женщина, та, что приходила к Бабузе вместе с Хлаканьяной. Похоже, она не обрадовалась новой встрече, потому что сразу развернула спутников в сторону от крааля. Студент послушно поплелся за ней, не чувствуя направленный ему в спину удивленный взгляд.
– Ну, Гарик, ты совсем заучился! – весело окликнул его Андрей. – Своих не узнаешь. И во что это ты опять вырядился?
Наряд студента и в самом деле производил впечатление. Не комическое, как в тот раз, когда он впервые примерил зулусскую одежду, а скорее маскарадное. Кожаный передник, майка из бахромы, всевозможные пушистые наколенники и налокотники, внушительная шапка из разноцветных перьев и ко всему этому в придачу эффектный воротник из леопардовой шкуры. Именно это жабо и развеселило Шахова. Кузнец успел рассказать ему, что носить такое украшение может только вождь и его ближайшие родственники. И никто в краале Бабузе, да и у соседей тоже, такой незаслуженной роскоши себе не позволял. А Гарик щеголяет на виду у всех, как будто имеет право носить хоть королевскую мантию. Неужели Хлаканьяна поверил его рассказу про офигительно знатного папочку? Ох, и смешные ребята эти кумало!
Но улыбка быстро слетела с лица Шахова.
Гарик услышал его, остановился, оглянулся, на мгновение о чем-то задумался, а потом снова зашагал рядом с наставницей, делая вид, будто увлечен беседой.
– Э-эй, студент, ты куда? – растерялся Андрей и метнулся было вдогонку, но тут же уперся в шеренгу гренадеров.
– Нельзя, – завели они старую пластинку.
– Да ёкарный бабай, что ж вы заладили одно и то же! Пропустите, кому говорят!
– Без разрешения Хлаканьяны – нельзя.
Стена. Великая зулусская непрошибаемая стена. Нет, дисциплина – вещь полезная, но не до такой же степени. Что ж ему теперь, возвращаться, даже не перебросившись парой слов со студентом?
Таким беспомощным Шахов не чувствовал себя даже в приемной губернатора. Там всегда существовали какие-либо варианты для обхода этого «нельзя», всегда находились люди, которым можно. Не попробовать ли и теперь ту же тактику?
Знакомая у него здесь была – та самая миниатюрная женщина афро-кавказской национальности. Она с интересом и вроде как даже не без злорадства наблюдала за мучениями Шахова. Интересно, ей-то он чем не угодил?
– Савубона, уважаемая! – насколько мог вежливо обратился к ней Андрей. – Попросите, пожалуйста, Гарика подойти ко мне.
– К сожалению, я не знаю, о ком вы говорите, – ответила женщина, даже не скрывая, что ни о чем таком не сожалеет.
– Вы его зовете Нгайи, – поправился проситель.
– Нет, мы его зовем иначе.
Издевается она, что ли? На дуру пробитую вроде бы не похожа и по-зулусски понимать должна уж никак не хуже Шахова. Так какого же лешего?
– Мне все равно, как вы его называете. – Он по привычке сжал до хруста правой кистью левую. – Просто приведи мальчишку сюда. Мне с ним поговорить нужно.
– Он не захочет с вами разговаривать, – услышал Шахов ответ, пугающий своей уверенностью.
– Женщина, – в конце концов вспылил он, – делай то, что тебе приказывает мужчина! Передай ему мои слова.
Теперь она глядела на него уже с ненавистью. Убила бы, если бы могла. Но не может ослушаться приказа. Все-таки есть что-то правильное в обычаях зулусов. Иногда с бабами по-другому просто не справиться. И пусть даже на самом деле это неправильно, грубо и нетактично, зато дешево, удобно и практично, как говаривал Лелик, он же – артист Папанов. Ведь пошла же, как миленькая пошла!
Женщина вернулась довольно быстро, но можно было не сомневаться, что приказ она выполнила. И что-то в ней, не только в выражении лица, но и в походке, наклоне головы, судорожно сжатых кулачках, подсказало Андрею, что Гарика она любит ничуть не больше, чем его самого. С той лишь разницей, что со студентом она притворялась любезной, внимательной и заботливой, а перед Шаховым не таилась, выплескивала всю свою ненависть к ним обоим и, может быть, ко всему остальному миру. И большой белый мужчина вдруг ощутил опасность, исходящую от маленькой африканки. Эта волчица кому угодно глотку перегрызет, стоит только отвернуться и упустить ее из виду.
Шахов мотнул головой, и наваждение прошло. Он опять видел перед собой лишь женщину, злобную, своенравную, но беспомощную. Все, что она могла, это ехидно скалиться, передавая ему слова Гарика:
– Он не хочет вас видеть, не хочет говорить с вами и просил передать только одно слово. – Она напряглась и довольно сносно произнесла по-русски: – Кайзол.
Произнесла так, как будто понимала смысл сказанного и разделяла мнение Гарика. Но Шахов почему-то не обиделся, не расстроился, а, наоборот, заулыбался. Единственное словечко, исковерканное глупой африканкой, убедило его лучше долгой беседы в том, что он не обознался, подобно Мзингве. Жив студент. И кумальское воспитание ничуть не изменило его вздорный, несносный характер. Пусть злится, пусть ругается, пусть отказывается встретиться с единственным в этом мире соотечественником. Все равно им никуда друг от друга не деться, рано или поздно захочется поговорить на родном языке. А с кем еще тут поговоришь? Ничего, настанет осень – прилетишь, зернышек попросишь.
Всю обратную дорогу Шахов улыбался и не изменился в лице даже тогда, когда Бонгопа сообщил ему последние новости. Колдун Кукумадеву окончательно изгнал злых духов из наследника Звиде, Сикулуми тут же договорился с ндвандве об избрании мальчишки вождем, и теперь дело остается за малым – напомнить мерзким сибийя о том, что воровать нехорошо. Поэтому завтра к вечеру все мужчины кумало должны собраться в краале вождя и оттуда отправиться на войну. Ополчение выступает в поход завтра на рассвете, а сегодня на закате жители окрестных селений устраивают торжественные проводы с угощением, песнями и танцами.
Ну, а как же без этого? А тепей, товаищи, дискотека!
Мзингва сосредоточился, пытаясь наклонить тяжелую, промазанную глиной корзину с пивом так, чтобы хотя бы часть содержимого попала в чашу, а не на землю. Можно сказать, что у него получилось. А если и пролил что-то, так и неудивительно в его-то состоянии. И вообще не мужское это занятие. Но что поделаешь, если женщины настолько засмотрелись на воинский танец, что забыли о том, что кружки иногда становятся пустыми и время от времени их необходимо наполнять.
В общем-то их понять можно. Зажигали ребята так, что Мзингва и сам отрывался от зрелища лишь по крайней необходимости – промочить горло или ухватить со стола очередной кусок мяса. Ну, не со стола – какая разница. Вечеринку устроили прямо в саванне, на равном расстоянии от пяти соседствующих краалей, чтобы никому обидно не было. Расстелили циновки на траве и здесь же, чуть в стороне, принялись готовить угощение. Но, может, оно и к лучшему. Места всем хватило, и никто на тесноту не жаловался.
Обидно, правда, что никто его не предупредил о намечающемся веселье, не дав возможности отрепетировать парочку коронных номеров. Но, похоже, праздник оказался сюрпризом для всех, включая устроителей. Иначе жарить быка начали бы гораздо раньше и как раз подали бы закуску к перерыву между танцами. И не успел бы Мзингва в ожидании своей порции накачаться пивом так, что даже пропустил большую часть представления. И хотя он не смог вовремя подняться на ноги и присоединиться к танцующим, зато сейчас и в голове, и в животе все утряслось и он им покажет, что такое настоящий отрыв.
– Ребята, у вас отличная команда, – обратился он к танцорам, когда возникла очередная пауза. – Сработали четко, никто ни разу не сбился с ритма. И костюмы обалденные. Но сами танцы… Такими только туристов развлекать. А вот хип-хоп вы танцевать умеете?
Молодые кумало удивленно смотрели на него и молчали.
– Ну хотя бы брейк?
Ребята совсем растерялись.
– Может, что-нибудь из классики? – не унимался Мзингва. – Про лунную походку когда-нибудь слышали?
Не слышали. Собственно, он так и предполагал. Майкл Джексон для них такая же новость, как и Нельсон Мандела.
– Ладно, парни, вы ж не виноваты, что живете в такой глуши. – Он снисходительно похлопал ближайшего танцора по плечу. – Тогда смотрите и запоминайте. Один раз исполняю.
И Мзингва исполнил. Конечно, получилось не так гладко, как в лучшие годы. Возможно, в каком-нибудь городском клубе его за такие шаги подняли бы на смех, но здесь-то ничего подобного не видели. Фурор был полный. И повторять номер пришлось трижды. Восторженные поклонники тут же попытались скопировать его движения. Кое у кого даже вышло нечто отдаленно похожее. А когда Мзингва сдержанно похвалил учеников, те и вовсе с ума посходили. Обступили его со всех сторон, дергали за руки, просили показать еще что-нибудь.
Шахов, сидевший на почетном месте рядом с Бабузе и другими хозяевами краалей, обернулся и настороженно посмотрел на соседей. Вдруг этот остолоп нарушил какой-то важный ритуал и старики подумают, что теперь удача отвернется от их племени? Нет, кузнец вроде бы всем доволен. Сидит себе, улыбается, потягивает пиво. Остальные тоже не проявляют признаков беспокойства. То ли обязательная программа уже закончилась и дальше допускались некоторые вольности, то ли просто в отсутствие колдунов некому следить за соблюдением обряда. Но как бы там ни было, лучше это дело прекратить, пока Мзингва никого не достал своими выходками. Да и самому Шахову не мешало бы уже понять, что вокруг происходит.
Андрей встал, решительно вклинился в окружившую шофера толпу, дружески обнял героя дня и отвел в сторону:
– Дружище, а ты вообще-то в курсе, по какому поводу устроили этот пир?
Мзингва открыл было рот для ответа, но вовремя спохватился, что действительно не в курсе. Но это открытие не огорчило зулуса. Мало ли в его жизни было вечеринок, где он не знал никого из присутствующих и уж тем более не догадывался, какое событие сегодня отмечают?
– Наверное, день рождения у кого-нибудь, – беспечно предположил шофер. – А может, годовщина свадьбы. Только я так и не понял, кого поздравлять.
Шахов покачал головой. Этого парня не исправишь. Жизнь для него – сплошной праздник. Но нужно хотя бы предупредить его к завтрашнему или послезавтрашнему дню, когда праздник может внезапно и непоправимо оборваться.
– Нет, дорогой, – сказал Андрей, удерживая за плечи зулуса, все время норовящего продолжить веселье. – Все гораздо серьезней. Завтра мужчины уходят на войну, а сейчас женщины прощаются с ними.
– Да ну? – не поверил Мзингва. – Ты не шутишь?
– Да уж лучше бы я шутил. – Шахов еще крепче сжал плечо парня. – Потому что мы с тобой тоже идем воевать.
– Ой, Шаха, брось меня разыгрывать! Какая война? По-твоему, я, как эти ребята, телевизор никогда не смотрю? Сейчас даже в Мозамбике никто не воюет, разве что в Конго еще постреливают.
Андрей с досады плюнул в высокую траву. Невероятно, но Мзингва так ни о чем и не догадался. Но раз так, то и сейчас вряд ли получится все ему объяснить. Может, лучше сказать полуправду?
– Так ведь в этом же все и дело, что они телевизоров не смотрят! – ухватился он за подсказку, благо в языке современных зулусов, оказывается, есть такое слово, как телевизор. – Живут по древним обычаям. Сражаются с соседями, вооружившись щитами и копьями. И завтра как раз снова собираются на войну.
Такие доводы Мзингву убедили. Но не заставили образумиться.
– Вот оно что! – восхитился он. – Слушай, так это ж здорово! Когда я вернусь домой и расскажу обо всем ребятам, они умрут от зависти. Подумать только, мы будем сражаться, как великие воины Шаки или Сетевайо[60]. Между прочим, твои белые братья даже с ружьями и пушками не могли сдержать атаку зулусов.
– Ну, допустим, не мои, – поневоле ввязался в спор Шахов. – Мы, русские, с вами пока не воевали, а то быстро бы научили не болтать глупости.
– Ладно, не сердись, я не хотел тебя обидеть. Пойдем лучше пива выпьем, – предложил Мзингва.
– Выпьем, – согласился Андрей. – Если пообещаешь не лезть в драку впереди всех. А то ведь убьют ненароком, и некому будет перед ребятами хвастаться.
– Убьют? Меня?
Похоже, такая мысль раньше не приходила парню в голову. Да и теперь не задержалась.
– Нет, быть такого не может, – рассмеялся он и потянул Андрея в сторону корзины с пивом. – Не тревожься за меня, Шаха! Как-нибудь выкручусь. Я везучий.
Шахов вспомнил про встречу со львом, про людей в камуфляже и с автоматами, окружавших дом Магадхлелы, и перестал тревожиться. Непутевый шофер за то недолгое время, что они знакомы, мог погибнуть уже не раз. Но выкручивался, не прилагая для этого каких-то особых усилий. Наверное, он и в самом деле везучий. Дуракам ведь, как известно, везет. С ними даже смерть не рискует связываться, обходит стороной.
А самого Андрея? Вероятно, тоже обходит. По неизвестной пока причине. Не исключено, что по той же самой. Только дураки разные бывают, оттого и везение у них не одинаковое. И нечего к парню приставать с нравоучениями. Может, пока он идет вот так по жизни, пританцовывая, спиной вперед, не глядя на дорогу и ни о чем надолго не задумываясь, то никакое дерьмо к нему и не пристает, а как только начнет контролировать каждый шаг, тут сразу и увязнет по уши. Пусть уж и дальше танцует.
Глубоко за полночь Шахов возвращался в крааль уже знакомой ложбинкой между двумя холмами, поросшей невысоким, пахнущим мятой кустарником. Праздник еще продолжался, но Андрею впечатлений уже хватило. Все-таки какой жизнерадостный народ эти негры. Завтра их всех ждет война, кровь, возможно, смерть, а они знай себе распевают веселые, зажигательные песни. И ведь как выводят, шельмы! Никакому грузинскому многоголосью не уступят. Вроде бы каждый горланит что-то свое, но не мешает другим, а пристраивается рядом, вплетается в общую мелодию, так что самому хочется подпевать, только боишься разрушить все это великолепие своими неумелыми воплями.
А уж как танцуют – это и вовсе словами не передать. Но здесь, наоборот, никаких сольных партий, все синхронно повторяют одни и те же движения. Причем это не просто танцевальные па, а имитация настоящего боя. Атака, защита, перестроение, опять бросок вперед и медленное плавное отступление в начальную позицию. А чтобы и ежу с Шаховым было все понятно, парни вышли в круг прямо со щитами и длинными палками, изображающими ассегаи. И при должном внимании из танца можно немало узнать о боевых навыках, тактике и стратегии кумало.
Вообще Шахову часто приходилось слышать, что в любом действительно древнем народном мужском танце зашифровано руководство по рукопашному бою. Иногда Андрей готов был с этим согласиться, чаще такое объяснение казалось ему высосанным из пальца. Особенно позабавил случай, когда приятель привел его на занятия по древнерусскому кулачному бою со смешным названием буза. Все бы ничего, каких только школ и направлений не бывает на свете, но тут один деятель начал втирать, что украинский гопак представляет собой комплекс базовой техники этой самой бузы. И ведь кое-какие плясовые движения действительно напоминают удары, блоки, уклоны, но только напоминают. Если и был в них скрытый смысл, то давно забылся, стерся из памяти народной. И крайне сомнительно, что этот лектор сам стал бы на улице этак вот драться – вприсядочку, со скрещенными на груди руками да с отряхиванием пыли с шаровар и сапог.
Но в этих африканских танцах и в самом деле просматривались элементы схватки. Лишь одна деталь смущала Шахова. Только что танцоры изображали, как бросают во врага свои копья, и вдруг перехватывали палки за другой конец и начинали колошматить ими воображаемого противника, словно палицей или каким-нибудь другим дубьем, случайно подвернувшимся под руку. Понятно, что танец – вещь условная, но он по-своему показывает происходящую в ходе боя смену оружия. Ведь после того, как ты метнул ассегай, схватка еще и не закончилась, нужно и дальше чем-то обороняться и наносить ответные удары. Предположим, у кумало действительно есть какие-то боевые дубинки и Шахов утром обязательно выцыганит такую у кузнеца. Но этот момент перевооружения делает воина уязвимым. Почти так же, как смена обоймы у пистолета. Запоминай, брат, пригодится!
А потом начались смешанные танцы, в которых наравне с парнями участвовали девушки. И Андрей начисто позабыл о собственных стратегических исследованиях. Здесь тоже шло состязание, но совсем другого рода. И тайный его смысл оказался вовсе не тайным. Юноши кумало демонстрировали свою силу и неутомимость, а их подруги показывали, какие они грациозные и страстные. Черт возьми, они буквально проживали жизнь в этом танце. Знакомились, присматривались к друг к другу, сближались и снова расходились, дразнили и мучились в разлуке. Любили друг друга, в конце-то концов! Не соприкасаясь телами, только взглядами, учащенным дыханием, единым ритмом движения и биения сердец.
В этом уже чувствовался целый океан эротики, даже если бы девушки были одеты в менее возбуждающие, более закрытые наряды. Но короткие, сплетенные из травы юбки и яркие бусы на шее не желали ничего скрывать. Юные зулуски, еще недавно казавшиеся Шахову чересчур широкобедрыми, тяжеловатыми, неповоротливыми, вдруг стали изящными, пластичными, невыразимо прекрасными. Впрочем, вскоре Андрей перестал различать отдельные лица и фигуры. Плавно поднимались и опускались упругие обнаженные груди, выписывали немыслимые узоры бедра, блестели глаза, призывно приоткрывались губы. И все это неудержимо тянуло Шахова в круговорот танца, по сути уже превратившегося в нечто большее, чем просто танец.
Собственно, поэтому он и ушел с праздника раньше времени. Еще мгновение, и его бы засосало в этот омут, и неизвестно, где и когда Андрей сумел бы оттуда выбраться. И сумел ли вообще. А он по-прежнему старался сохранить дистанцию между собой и окружающим миром. Чужой это мир. Пусть даже и придется прожить в нем долго, очень долго, но он готов заплатить любую цену, драться с кем угодно и чем попало, лишь бы вернуться домой. А ведь придется к тому же тащить за собой упрямца Гарика и раздолбая Мзингву, не хватало только, чтобы еще что-то или кто-то его здесь удерживал.
– Шаха, постой! – окликнул вдруг его из темноты негромкий, но звонкий женский голос.
Андрею не обязательно было оборачиваться и вглядываться в темный силуэт рядом с чахлым деревцем зонтичной акации, чтобы догадаться, кто его зовет. Дочь кузнеца, Новава. И он даже не стал задавать себе вопрос, что она делает в такое время вдали от родительского крааля. А вот зачем она поджидает Андрея – это скоро выяснится.
– Я вижу тебя, дочь Бабузе[61], – вежливо поприветствовал он женщину, но тут же усмехнулся: – Только плохо вижу. Подойди ближе.
Она подошла и легонько коснулась его локтя:
– Ты тоже пойдешь воевать с сибийя, Шаха?
Вряд ли это был вопрос. Кузнец наверняка рассказал ей и про новый ассегай, и про поразительную меткость Андрея. Но, судя по смущенному, чем-то опечаленному лицу, смеяться над ним Новава не собиралась.
– Пойду, – на всякий случай подтвердил Шахов.
– Но ты же вернешься?
Голос ее дрогнул. Должно быть, от холода. Хотя Новава, в отличие от танцовщиц, была одета в уже знакомую кофточку из бахромы, а плечи ее прикрывала короткая накидка. Но если женщина стоит здесь давно, то вполне могла продрогнуть на ветру.
– Вернешься? – повторила она свой вопрос.
– Не знаю, дочь Бабузе, – честно ответил Шахов.
Не то чтобы он всерьез опасался, что его убьют в мелкой стычке между крохотными африканскими племенами. Но он действительно не был уверен в том, что после битвы вернется назад. Кажется, Новава даже поняла скрытый смысл его слов.
– Но ты хочешь вернуться?
Андрей промолчал. Врать без причины не хотелось, а сказать правду он почему-то не решился. Новава тоже притихла, все еще не отнимая ладони от локтя Шахова.
– Там, дома, у тебя осталась жена?
Такого вопроса Андрей не ожидал. Впрочем, вероятно, женщины во всем мире, во всех мирах одинаковы и их всегда интересуют одни и те же темы.
– Нет, – отрезал он.
Давно уже отрезал. Настолько давно, что теперь уже и не больно.
– Какая-то другая женщина, которую ты любишь?
Пальцы Новавы соскользнули с локтя в ладонь Шахова, и он сообразил, что теперь уже поздно одергивать руку. Или еще не поздно? В сущности, он отвечал не этой африканке из племени кумало, он отчитывался самому себе.
– Нет.
Новава, похоже, не нуждалась в его ответах, а прочитывала сами мысли. Иначе с чего бы она задала следующий вопрос:
– Может, тебе просто не нравятся чернокожие женщины?
Она притянула его руку к себе и положила ладонью на бедро. Травяная юбка – не такая уж надежная изоляция, чтобы не почувствовать тепло женского тела. И понять, что дрожит она вовсе не от холода.
– Нравятся, – пробормотал Шахов, облизнув вдруг пересохшие губы.
После сегодняшнего праздника он уже не смог бы, не кривя душой, ответить иначе. А сейчас думал, что Новава мало чем отличается от тех девушек. Такая же высокая грудь, широкие бедра, мускулистые ноги. К тому же, раз уже была замужем, наверняка более опытная, искушенная в любовных утехах. А то, что ее вернули назад, как бракованный товар, – что ж, в каждой избушке свои погремушки.
– А может, все дело в том, что от меня отказался мой первый муж? – Новава продолжала сеанс чтения мыслей. – Ты боишься, что я не смогу родить тебе ребенка?
Ну, здесь-то она уж точно не угадала. Если русский мужик чего-то и боится, то как раз обратной ситуации. А к самому Шахову, завтра уходящему из крааля, возможно навсегда, эти страхи вообще никакого отношения не имели. Как не имела отношения и эта женщина. Пусть привлекательная, пусть даже сама напрашивающаяся на активные действия и ничего взамен не требующая, но чужая, из чужого мира. Зачем ему такой груз?
Кажется, она поняла, что, просто читая его мысли, ничего не добьется, и перешла к более прогрессивному методу – передаче своих мыслей и чувств прямо в мозг Шахова или даже не в мозг, а в другие органы. Новава прижалась к мужчине всем телом и тихо прошептала:
– Но тогда почему?..
И действительно, почему? Какого черта? Все равно не получится жить в этом мире и не заиметь с ним никаких связей. Разве Андрей сможет когда-нибудь забыть схватку со львом на берегу ручья, танцующих прямо в саванне юношей и девушек, работу в кузнице у Бабузе, а теперь и его прекрасную дочку? Да, прекрасную, потому что женщина в порыве страсти всегда прекрасна. С какой стати он должен ее отвергнуть, оставив, может быть, навсегда такую горькую и неправильную память о себе? Просто потому, что не хочет иметь никаких якорей в этом мире? Так не надо себя обманывать: женщина, с которой у тебя что-то было, – гораздо менее крепкая зацепка, чем женщина, с которой у тебя могло что-то быть.
Дальше он уже ни о чем не думал. Просто обнял Новаву огромными ручищами мастера спорта по греко-римской борьбе, способными не только на стальной зажим, но и на самые легкие, воздушные, волнующие прикосновения. Поднял и унес в высокую траву, где их не заметят возвращающиеся с праздника сородичи Новавы.
Волшебная ночь, начавшаяся удивительным карнавалом в саванне, продолжилась совсем другим танцем. И в какой-то момент дух Шахова воспарил над землей и мог бы, наверное, улететь куда угодно, даже в недоступный другим способам передвижения его родной мир. Но плоть не выдержала напряжения и несколькими резкими толчками вернула его обратно к зонтичной акации, высокой траве и лежащей рядом, уже переставшей быть совсем чужой, чернокожей женщине из племени кумало.
Глава четвертая
А кровь все равно красная
Несмотря на затянувшуюся вечеринку, на рассвете все действительно были готовы к походу. Даже Андрей и Мзингва. Не исключено, что тот и вовсе спать не ложился. А Шахова разбудили какие-то посторонние звуки, будто кто-то роется в его вещах, уложенных в специальный короб у дальней стены. Но когда он открыл глаза и осторожно сдвинул голову с так и не ставшего привычным и удобным деревянного подголовника, в хижине никого не было. Зато в коробе лежал новенький боевой костюм кумало, такой же, какой носили Бонгопа и другие гренадеры, – с бахромой, перьями и кисточками из коровьих хвостов. Рядом пристроилось все положенное рядовому бойцу вооружение. Три ассегая, большой черный щит и тяжелая деревянная дубинка с тщательно отполированной ручкой. А возле входа скромно поджидали хозяина кожаные сандалии с длинными ремешками.
Надо же, обо всем позаботились! Ну, с оружием-то понятно, а вот костюм – чьих рук дело? Уж не Новава ли постаралась? Она, больше некому. Но ведь за ночь, да какая там ночь – несколько предрассветных часов, она все это успеть не могла. Значит, заранее все подготовила, знала, как дело обернется. И шебуршала в хижине наверняка тоже она. Эх, вот сейчас догнать бы и спросить, что она там себе возомнила. Но, во-первых, вдруг все-таки это был кто-то другой? А во-вторых…
Во-вторых, этой ночью Шахов окончательно решил, что не вернется в крааль Бабузе. Потому что, если он вернется, то рискует остаться здесь навсегда. А навсегда – это слишком долго, чтобы не двинуться рассудком от однообразия здешней жизни, от тоски по дому, не возненавидеть все вокруг, включая и саму Новаву. И кому, спрашивается, это нужно? Нет, война подвернулась очень кстати, очень вовремя. У местных это называется уйти через красивые ворота. Расстаться по-доброму, оставив о себе лишь приятные воспоминания, – о таком можно только мечтать.
Но мечтать некогда, нужно на фронт собираться. Шахов с сожалением посмотрел на свои ботинки. Их, конечно, еще можно починить, и вообще до2роги ему как память, но второго похода они никак не переживут, а носить повсюду с собой сменную обувь – и вовсе нелепость. Придется оставить здесь. Может, Бабузе сгодятся и даже составят неплохой ансамбль с часами и бумажником, уже подаренными кузнецу. Все равно кредитные карты Шахову в пампасах вряд ли понадобятся, да и потеряются когда-нибудь. А так хоть Бабузины внучата ими поиграют.
Между прочим, кузнец тоже отправлялся на войну, хотя никто его вроде бы и не заставлял. Да и никого не заставляли, даже будить не пришлось. Сами сбежались. Вождь Сикулуми выбрал на редкость удачную форму повестки из военкомата. Так, мол, и так, призываются только мужчины племени кумало, а кто себя таковым не считает, может оставаться дома. Неудивительно, что ни одного дезертира в краале кузнеца не нашлось. Наоборот, пришлось объяснять пацанам, что имелись в виду настоящие, а не будущие мужчины. Но все равно провожать новобранцев вышли всей деревней.
Причем радостно, с песнями, как в фильме про Тимура и его команду. Внучата с гордостью тащили на себе отцовскую и дедовскую амуницию. Девушки нацепили себе на шею и руки, наверное, все имеющиеся у них украшения. Правда, больше они почти ничего на себя и не надели, но к этому Шахов уже успел привыкнуть. И он не особенно удивился, увидев на руке у Новавы свои часы. Что ж, он их все равно подарил кузнецу, и если тот дал поносить диковинный браслет дочке – это уже его дело. Неужели она не достойна иметь хоть какую-то память о несостоявшемся женихе?
Старшая жена Бабузе что-то выговаривала сыновьям, видимо просила следить за стариком, не пускать в драку впереди молодых. А те, в свою очередь, отдавали распоряжения собственным женам. Новава, слава богу, за наставлениями не подходила, держалась рядом с сестрами, вокруг которых увивался так же раскрашенный бахромой и перьями, невыспавшийся, но, как всегда, неунывающий Мзингва. Именно с той стороны время от времени доносилось пение и негромкие хлопки в ладоши. Кажется, там даже танцевали, и Шахов был благодарен девушкам за то, что они не позволили проводам превратиться в нечто заунывно-тоскливое, с плачем и причитаниями, как это непременно произошло бы в России.
И тем не менее, когда провожающие начали отставать и поворачивать к дому, Андрей почувствовал огромное облегчение. Все, прощай, Новава! С тобой было так хорошо, как, возможно, никогда больше не будет. С тобой – точно не будет.
Впрочем, без эскорта команда Бабузе не осталась. Время от времени к ней присоединялись группы воинов из других краалей. Небольшие, поскольку в каждом таком поселении обычно проживает одна семья, пусть даже и с двоюродными братьями, дядьями и племянниками. В любом случае больше десятка взрослых мужчин в краале не набиралось. Зато уж провожать выходили все – от грудных младенцев до дряхлых старух. Последние, конечно, картину несколько портили, но быстро отставали, и злиться на них Шахов не стал. Он воспользовался моментом и перебрался поближе к кузнецу – поболтать и, если получится, узнать что-нибудь интересное. Один вопрос давно уже вертелся у него на языке:
– Послушай, Бабузе, а почему твой Бонгопа до сих пор не женат?
Кузнец недовольно нахмурил косматые брови:
– Спроси у него сам. Не я развел червяков в его голове. – Вероятно, это означало, что у парня не все дома. – Обычай запрещает молодым кумало жениться, пока они не вернулись из военного крааля. А мой сын застрял там надолго. Но если бы он попросил Сикулуми, вождь наверняка разрешил бы нарушить обычай. Так уже случалось, и не раз. Но ведь не просит Бонгопа! Говорит, что слишком занят, обучая молодежь воинскому искусству, и поэтому никак не может выкроить время для поисков невесты. Но мне кажется, тут другая причина.
– Какая же?
– Да не знаю я.
Вид у Бабузе был крайне расстроенный. Да и какому отцу понравится, когда сын от него что-то скрывает! А для кумало, у которых слово старшего – закон, это и вовсе никуда не годится. И Бонгопа тоже хорош, не мог отмазку поумней придумать. Когда и кому военная служба мешала обзавестись семьей, да и любовницей в придачу? Только тем, кто сам не хотел. Или не мог…
– Слушай, старый, – осторожно начал Шахов, – ты извини, что я вмешиваюсь. Но, может, действительно стоит мне с ним поговорить? Вдруг у него какие-то сложности, а тебе он признаться не решается?
– Какие еще сложности? – не сразу понял кузнец, а потом, догадавшись, усмехнулся и вообще повеселел: – Ах, вот ты о чем! Нет, с этим у Бонгопы полный порядок. Ну надо же такое придумать! Он же все-таки воин, несколько раз топор обтирать приходилось, и недовольных, кажется, не было. Да и молодняк его наверняка бы что-то пронюхал и не стал уважать командира, который с девушкой не смог справиться.
Тут уже Андрей недоуменно пожал плечами. При чем здесь топор? И почему его нельзя обтереть без девушек? Пришлось обращаться за консультацией к тому же Бабузе.
Объяснял кузнец долго и путано, и Шахов так и не проникся местной идеологией, но все-таки сообразил, что война для кумало – хотя и почетное занятие, но одновременно еще и грязное дело. Если ты убил в бою врага, значит, как-то запятнал себя его кровью и тебе теперь нельзя общаться с обычными, мирными людьми. Правда, тех, кто ни разу не пролил вражескую кровь, уважают еще меньше, и у бедняг уже нет шансов как-то исправить репутацию. А смертоубивец все-таки может очиститься. И лучше всего для этой цели подходит процедура обтирания топора с первой попавшейся тебе навстречу девушкой. И она, узнав о твоем затруднительном положении, не вправе отказать тебе в помощи.
Тут подошла новая группа добровольцев, Бабузе направился поприветствовать какого-то старого знакомого, и Андрей не успел уточнить, как следует поступить, если ты не хочешь обтирать топор именно с этой девушкой. И не придется ли потом очищаться с ней всю оставшуюся жизнь. Но, в общем и целом, и так все понятно. Надо ж такое придумать! А они, оказывается, романтики, эти кумало! Ничуть не хуже японцев, которые для любого занятия или явления сочиняли длинные и красивые названия. К тому же обычно не имеющие ничего общего с самим предметом, так что непосвященный в жизнь не догадается, о чем идет речь.
А что, если и здесь творится то же самое? Возможно, Шахов, даже изучив худо-бедно язык кумало, все же плохо их понимает. И знакомые по отдельности слова вместе означают нечто иное, как, например, вышло с этим топором. Ведь и в родной русской речи найдется немало слов и выражений, способных при буквальном переводе до смерти перепугать иностранца: «сломя голову», «без ножа зарезал», «язык проглотил». И наоборот, совершенно с виду безобидных, но несущих в себе зловещий смысл: «приказал долго жить», «пошел по миру», «досталось на орехи». Кстати, и обещание научить хорошим манерам тоже из этого же разряда. Так, может, и Гарика учат подобным образом?
Надо было все-таки настоять на своем, поговорить со студентом. Подозрительна вся эта возня вокруг него. Тетки какие-то злобные, охрана, режим повышенной секретности. Почему нельзя было провести обучение в краале кузнеца? И почему никому не разрешают с ним видеться? Или не никому, а только одному Шахову? Должно быть, Хлаканьяна опасается, что Андрей помешает ему вешать лапшу на уши Гарику. И правильно делает, что боится. Давно надо было помешать. Сразу же, а не через неделю.
Как же он мог так долго не вспоминать про мальчишку? Да, тот ему нагрубил, ну так что ж теперь, бросать парня одного в чужом мире? Шахов сам повел себя как мальчишка – обиделся, надул губы. Мол, я с тобой больше не играю. Мужик, называется! Два сапога пара. Жили у Бабузе два веселых…
Шахов даже не улыбнулся собственной шутке. Не смешно. Ни капли.
Небо над головой тоже нахмурилось, помрачнело и через несколько минут разразилось настоящим тропическим ливнем. Все правильно – сезон дождей. Только и дождь случился за эти дни впервые. Зато уж зарядило так, что мало не покажется. Как из ведра, если только сможешь представить себе такое огромное ведро.
Андрей поморщился, отыскал в дорожном мешке плащ из козьей шкуры и набросил его на голову. И так в этих перьях на попугая похож, не хватало еще превратиться в мокрую курицу. Многие из ополченцев последовали его примеру, и теперь можно было только догадываться, под какой шкурой спрятался кузнец, куда подевался Мзингва и куда вообще, за каким лешим они все направляются.
Кожаные сандалии размокли, отяжелели и резко перестали нравиться Шахову. Недоразумение одно, а не обувь. Разве в такой повоюешь? А тут еще неумело подвязанные ремешки ослабли, подошва на каждом шагу с отвратительным чавканьем отставала от ступни и волочилась за ней по мокрой траве, набухая еще сильнее. Уж лучше босиком идти, чем в таких кандалах.
Андрей не выдержал издевательств, остановился и принялся развязывать сандалии. Не тут-то было. Узлы разбухли и никак не хотели поддаваться. Хоть зубами тяни, только ему так не согнуться. Ёкарный бабай, что ж они, дебилы, до пряжек не додумались!
Он провозился минут пять, и когда наконец освободился от пут, воинство успело отмахать почти километр по пересеченной местности, и сейчас его хвост скрывался за ближайшим холмом. Только слева от него, тоже на порядочном расстоянии, брела по мокрой траве еще одна группа вооруженных людей. Впрочем, вооружены были не все. Молодой, невысокий, но зато довольно тучный негр шел налегке, без щита и ассегая, без парадного головного убора, украшений и даже сандалий. Шахов невольно позавидовал ему – вот ведь умный человек, сразу догадался, что по такой погоде обувь только мешает.
Однако, присмотревшись внимательней, Андрей завидовать перестал. Похоже, толстяк путешествовал не по своей воле. Шедшие по бокам от него воины периодически подталкивали парня в спину руками, а следовавшие позади – и вовсе острием копья. Что ему при этом говорили, Шахов не расслышал, но и так понятно, что ничего хорошего.
Да, рановато он решил, что у кумало воевать идут только добровольцы. Скорее уж воинская служба и здесь является почетной обязанностью каждого. А тех, как этот босяк, например, кто не оценил оказанного ему почета, ждут крупные неприятности.
Видимо, Андрей слишком долго и пристально разглядывал конвоиров, потому что они вдруг заинтересовались его персоной.
– Почему отстал? – крикнул ему замыкающий процессию, очевидно командир. – Догоняй!
Одного окрика ему показалось мало, и через мгновение поторопить Шахова отправились два молодых кумало. Да и остальные больше смотрели в его сторону, чем на подконвойного. И тот решил воспользоваться моментом. Оттолкнув ближайшего стражника, толстяк с неожиданной для него резвостью помчался к растущему неподалеку, в каких-то трехстах шагах, колючему кустарнику.
Про Шахова тут же забыли. Командир яростно заорал, и вся его команда ринулась догонять беглеца. Но тот, получив приличную фору, очень ловко петлял между кочками и продолжал уходить от преследователей, неуклюже шлепавших сандалиями. Возможно, босиком они бы его догнали, но времени разуться у них уже не было. Наконец старший, сообразив, что на открытом пространстве толстяка не догнать, а отыскать в зарослях будет еще труднее, отдал короткую, отрывистую команду. Воины резко остановились, синхронно замахнулись ассегаями и почти одновременно метнули их вслед дезертиру. Бедняга успел уклониться от первого копья, почти не пострадал от второго, царапнувшего ему бедро, но с третьим поделать уже ничего не смог. Острие вонзилось толстяку аккурат между лопаток. Он по инерции сделал еще два шага и упал лицом в траву под радостные возгласы преследователей.
Шахов их радости не разделял, наоборот, посочувствовал толстяку, отчаянно боровшемуся за свободу, но предпочел не давать воли эмоциям. Не оборачиваясь, как бы ни хотелось узнать, чем там все кончилось, он поспешил вдогонку за своим отрядом. Только пройдя с десяток шагов, Андрей сообразил, что забыл сандалии, но не возвращаться же за ними. Вдруг ребята сначала пустят в ход ассегаи, а потом уже заинтересуются, почему он повернул назад. А обращаться с этим оружием кумало умеют, если уж метнут, то не промахнутся.
Нет, не стоит нарываться на неприятности. Не в этот раз. Почему-то Шахов был уверен, что таких возможностей у него появится еще предостаточно.
– Да, с размахом устроился ваш вождь, – шепнул Шахов Бабузе, когда они входили в крааль Сикулуми.
Он разительно отличался от того, к чему Андрей успел привыкнуть у кузнеца. В первую очередь – размерами. Помимо вождя и его семьи, здесь жили многочисленные слуги и прочие нахлебники, без которых не обходится ни один уважающий себя монарх, – шуты и герольды, мажордомы и коннетабли. Может, Шахов что и напутал, может, назывались эти ребята иначе, но народу в любом случае набиралось немало, и всех их требовалось как-то разместить в непосредственной близости от вождя. Поэтому разнообразных хижин, хижинок и хижинищ здесь понастроили никак не меньше сотни.
Соответственно, и ограду пришлось возводить солидную. Разъяренного слона она вряд ли удержала бы, но от нападения небольшого отряда, если укрепить как следует ворота, за ней можно и отбиться. Но, конечно, не от такого количества воинов, какое собралось в этот день к ставке вождя. Хорошо, что размеры скотного двора тоже ни в какое сравнение не шли с хозяйством Бабузе. И он без особого труда вместил всех желающих, включая зрителей, слуг и вышеупомянутых разновидностей шутов.
Один из них как раз и распоряжался вновь прибывшими отрядами, расставляя их в каком-то особом, лишь ему известном порядке. По крайней мере, кузнецу с сыновьями и Андрею с Мзингвой пришлось трижды менять дислокацию, прежде чем этот клоун от них отвязался и ушел издеваться над следующей группой.
В итоге Шахов так и не успел осмотреться и прикинуть на глаз общее число собравшихся, когда вдруг раздался оглушительный рев и на площади из отдельного, парадного входа появился высокий, приветливо улыбающийся мужчина довольно-таки рыхлого телосложения, облаченный в мантию из леопардовых шкур и внушительную корону из черных и белых перьев. Не нужно было знать местные обычаи, чтобы догадаться, что это и есть вождь племени кумало.
За ним чинно шествовали шестеро молодых людей, тоже обряженных в меховые костюмы пятнистой расцветки, в чьих фигурах также прослеживалась некоторая склонность к полноте. И опять же не составляло особого труда опознать в них сыновей Сикулуми. Наследники полукругом расположились позади вождя, а затем к ним со всех сторон потянулись тут же почтенные старцы во главе с заморышем Хлаканьяной, нарядно одетые женщины – вероятно, жены Сикулуми, и так же нарядно раздетые девушки – не иначе как его дочери. Их в свою очередь обступило множество трудноопределимых, но, безусловно, знатных и известных личностей. И завершила построение цепочка гренадеров со щитами и ассегаями, окружившая все это сборище.
В одном из них Шахов узнал Бонгопу. Вообще-то он надеялся отыскать Гарика, но студент опять где-то прятался. Или его прятали. И это уже начинало раздражать. Да и вид кузнецова сына Андрея тоже не обрадовал. Неважно выглядел Бонгопа, и это еще мягко сказано. Глаза ввалились, от щек осталось только воспоминание, даже фамильные сросшиеся брови словно бы поредели. Создавалось впечатление, что он едва держится на ногах. Андрей готов был поклясться, что это не обманчивое впечатление. Что могло случиться с человеком, чтобы он так вымотался? Ах, да! Он же тащил к колдуну какого-то умирающего, которого Мзингва ошибочно принял за Гарика. Но Бонгопу-то шофер не просто видел, а разговаривал с ним. И если парню пришлось тащить больного на себе за туеву хучу километров, то неудивительно, что он так вымотался. Вот только какой из него теперь воин? Неужели Хлаканьяна, или кто там ему дал это задание, не понимают, что Бонгопе нужен отдых?
– Они что там, решили совсем твоего сынка загонять? – возмутился Шахов. – Он же сейчас даже щит поднять не сможет!
Что ответил кузнец, он не разобрал. Шум стоял такой, что и собственный голос не услышишь. Но по озабоченному лицу Бабузе и так было ясно, что ничего хорошего о вожде и советнике он сейчас не думает.
Через пару минут крики стихли и вождь обратился к народу. Говорил он здорово, профессионально. Четко произносил каждое слово, не зажевывая конец фразы, а, наоборот, повышая интонацию. Время от времени брал грамотные паузы, которые тут же заполнялись приветственными возгласами. Сначала Сикулуми помянул предков – вождей племени, рассказал, какими великими воинами они были, потом перечислил победы, одержанные кумало под его собственным предводительством. Вероятно, случались в его жизни и поражения, но в этот торжественный момент никто не хотел о них вспоминать. И теперь, мол, непобедимые воины кумало должны снова показать свою силу и отвагу, должны наказать мерзких сибийя, обижающих наших добрых соседей и верных друзей, ндвандве. Наше дело, как водится, правое, и победа, кто бы сомневался, будет за нами.
Последние слова заглушил мощный рев почти тысячи глоток, сопровождавшийся громкими и удивительно синхронными ударами локтями по щитам. Звук при этом получался гулкий, воинственный, впечатляющий. Шахов оглянулся на Мзингву. Тот был просто счастлив, орал за двоих, стучал в щит с таким остервенением, будто там и прятался подлый враг. И в общем-то парня можно было понять – такого шоу нигде и ни за какие деньги не увидишь. Андрей и сам бы, наверное, визжал от восторга, если бы мог забыть, что это не представление, не реконструкция исторических событий, что завтра, ёкарный бабай, действительно придется идти в бой и кое-кто из самых бойких крикунов не вернется обратно. Ох, нелегкая ему предстоит работа – постараться уцелеть самому да еще и за Мзингвой приглядывать. Хорошо еще, что Бабузе рядом, вдвоем они как-нибудь с этим героем управятся.
– А после победы, – продолжал тем временем Сикулуми, – ндвандве изберут себе нового вождя. Им станет всем нам хорошо знакомый мой друг и воспитанник, молодой Звиде ка-Нхлату.
Полог перед парадным входом снова раздвинулся, и претендент на престол показался публике. Не то чтобы Шахова так сильно интересовало, кто станет вождем соседнего племени, но он тоже решил взглянуть на мальчишку, о нелегкой судьбе которого столько слышал от кузнеца. Глянул и… ну да, другого слова, кроме как «обалдел», тут и не подберешь. Возле входа стоял немного смущенный, но довольно улыбающийся Гарик Алексеев, студент второго курса Санкт-Петербургского университета экономики и финансов. Бывший студент, а ныне – вождь африканского племени ндвандве. И судя по всему, никто из собравшихся не имел ничего против этой нелепицы. Все вопили «Байете, нкоси![62]» ничуть не тише, чем тогда, когда приветствовали Сикулуми. Разве что стоявшая чуть позади Гарика женщина, та самая, маленькая и дерзкая, с которой два дня назад так мило побеседовал Шахов, не проявляла особой радости. Впрочем, довольной ее Андрей и раньше не видел.
Но какого черта Гарика называют чужим именем? И почему это никого не удивляет? Они что, никогда не видели настоящего Звиде или его никогда и не было? А может быть, всем настолько по фигу большая политика, что и не важно, кто там чьим вождем станет, лишь бы вдоволь покричать и порадоваться?
– Ты что-нибудь понимаешь? – растерянно спросил кузнеца Шахов. – Ведь это же наш Гарик, а никакой не Звиде. Что за комедию они тут устроили?
– Не понимаю, – честно признался Бабузе. – Нужно спросить у Бонгопы, уж он-то должен знать, что к чему.
– Так пойдем и спросим!
– Сейчас? – Брови кузнеца изумленно подпрыгнули. – Ты с ума сошел, Шаха. Он же стоит рядом с вождем, нас туда не пропустят.
– Тогда что же нам делать?
Кузнец не знал, Андрей тоже. Зато знал Мзингва. Он подскочил к Шахову и принялся трясти его за плечи:
– Почему вы не радуетесь? Наш Нгайи стал вождем. Это же здорово! Я – друг вождя.
Подходящих слов в зулусском языке Андрей не нашел. Пришлось обматерить шофера по-английски. Но Мзингва не обиделся и продолжал подпрыгивать и радостно вопить. И он оказался не одинок в этом занятии. Тысячеголовая толпа встречала восторженными криками каждую фразу вождя и сменявших его других ораторов.
Только Шахова и Бабузе происходящее уже не интересовало. Они пытались разобраться с загадочным превращением Гарика в Звиде.
– А что это за женщина стоит рядом с ним? – вспомнил вдруг Андрей. – Я ее видел в краале Хлаканьяны. Ты ее знаешь?
– Которая? – не понял кузнец.
Женщин рядом с Гариком действительно скопилось множество. Пришлось показать пальцем.
– А-а, – сообразил Бабузе, – та, что ниже всех ростом? Так это ж Нтомбази.
Он произнес это имя таким тоном, как будто Шахов обязан был его помнить. И какое-то воспоминание в самом деле вертелось в памяти, но никак не удавалось за него ухватиться. Нтомбази… Нтомба…
– Постой-постой, так ведь она же – мать этого самого Звиде! Как же она могла? Почему она молчит?
Бабузе задумался, но не надолго. Работая в своей кузнице, он слышал от заказчиков много разных историй и давно перестал удивляться чему-либо.
– В том-то и дело, Шаха, что мы не знаем, почему она молчит, – прошептал он на ухо Андрею, не столько потому, что боялся, как бы его слова не услышал кто-то посторонний, сколько опасаясь, что их не услышит сам Шахов. – Наверное, у нее есть серьезные причины. И послушай моего совета, лучше и сам тоже промолчи. Ты еще плохо знаешь нашу жизнь и, если начнешь выспрашивать, натворишь много опасных глупостей. Клянусь дочерьми, я выясню все, что смогу, и сделаю это намного осторожней, чем ты. Обещай мне…
Он не успел попросить, а Андрей не успел пообещать. Как всегда не вовремя, в разговор встрял Мзингва:
– Что вы там все шепчетесь? Посмотрите сюда, кажется, сейчас начнется что-то интересное.
Шахов огляделся. Вдоль рядов с крайне многозначительным видом двигались несколько человек, облаченных в буйволовые шкуры, и при помощи метелочек из коровьих хвостов опрыскивали щиты, оружие и курчавые головы темной, не слишком ароматной жидкостью. Андрею вспомнилось последнее – семи– или восьмилетней давности – посещение храма, аккурат перед Пасхой. Там батюшка с такой же серьезностью святил куличи. Да и метелочки почти такие же. А шкуры вполне могут заменять кумальским служителям культа мантии, ризы и прочие сутаны. Помнится, и Хлаканьяна, вынюхиватель нечисти и местный Ван-Хельсинг, тоже недавно вырядился в нечто подобное. И что интересного увидел здесь Мзингва? Очередной опиум для народа. Да еще и от незнакомого дилера.
Впрочем, батюшек сзади поджимали, поторапливали молодые воины кумало, которых Шахов уже привык называть гренадерами, и расчищали в центре площади круг диаметром метров в двадцать. А их товарищи выстраивали живой коридор к главным воротам двора. И к ним со всех сторон спешили любопытные, так что Мзингва оказался не так уж и не прав. Что-то затевалось.
– Сейчас быка ловить будут, – подсказал кузнец, повидавший в жизни немало военных праздников. – Посмотри, Шаха, это и впрямь забавное зрелище.
Андрей хотел сказать, что ему не до забав – надо срочно разобраться, в какую неприятность влип Гарик, и попытаться его оттуда вытащить. Но кроме как сказать, больше он сейчас ничего не мог сделать. Сзади напирали зрители, спереди других зрителей осаждали гренадеры, и Шахов оказался настолько плотно зажатым в толпе, что нечего было и пытаться выбраться из нее. То есть, конечно, можно, но с применением грубой физической силы. Для чего полезно иметь хоть немного свободного пространства, которого как раз и нет. В общем, замкнутый круг, прижимающий Андрея к другому кругу – импровизированной арене для африканской корриды.
Шоу, однако, оказалось любительским, плохо подготовленным. Подростки палками загнали в круг молодого черного бычка, скорее испуганного, чем разъяренного. А десятка полтора безоружных воинов принялись его ловить. Несколько кругов бык успешно ускользал из их объятий, потом один из преследователей ухватил животное за хвост, подержался за него еще полтора круга, не менее ловко уклоняясь от высоко вскидываемых копыт, но все-таки потерял равновесие и отцепился. По толпе пронесся вздох разочарования.
– Эх, ну кто же так делает! Сейчас я вам покажу, как работают настоящие тореадоры, – проворчал Мзингва и вдруг провалился куда-то вниз.
Ни Шахов, ни Бабузе не успели понять, что произошло, а шофер уже прополз между ног у зрителей и оказался внутри круга. В руках он держал свою цветастую рубашку, изрядно пострадавшую в прошлых приключениях, но все еще яркую и бросающуюся в глаза. И тут до Андрея дошло, что же задумал неугомонный зулус.
– Мзингва, ёкарный бабай, вернись! – рявкнул он, но в общем шуме не услышал собственного голоса.
А Мзингва бесстрашно стоял на пути быка, размахивал перед собой яркой тряпкой и что-то вопил во все горло. Вероятно, кричал «Торо!». Бык в растерянности остановился, его преследователи тоже. И Мзингва успел бы с достоинством выйти из игры, но он только-только почувствовал себя героем и не собирался останавливаться. Раз противник не нападает, нужно его раздразнить, вынудить пойти в атаку. Шофер несколько раз наотмашь хлестнул бедное животное рубашкой по морде. Может быть, задел пуговицей по глазам, может, просто напугал до потери инстинкта самосохранения, но бык опустил голову и угрожающе замычал.
– Беги, дурак! – снова и с тем же успехом попытался докричаться до зулуса Шахов.
Мзингва лишь гордо и глупо улыбался и чуть было не пропустил момент, когда бык все-таки решился на атаку. И вроде бы тореадор-любитель сделал все правильно, грациозно отступил в сторону, оставив рубашку на пути движения животного. Вот только быка рубашка мало интересовала. Копыта затормозили, голова с круто изогнутыми рогами повернулась вбок, и Мзингва, подлетев метра на два, рухнул на первые ряды зрителей.
Читать бесплатно другие книги:
