Тьма. Испытание Злом Федотова Юлия
Тогда их участь стала Семиаренсу безразлична, и он озаботился собственной судьбой. А это требовало спокойствия и сосредоточения. Люди были разочарованы – представление окончилось. Налегли дружней на весла, не то мало ли – развернет судно поперек волны, тогда и впрямь конец. Альвы хоть и зовутся светлыми, но все как есть чародеи по природе своей, а у чародеев язык злой, не накликал бы беду. Жизнь-то своя каждому дорога, хоть без цепей, а хоть бы и в цепях. И подкомиты[10] с бичами были не нужны на галере в тот бурный день, не хуже свободных трудились каторжные!..
Буря гуляла по просторам Туманного моря, буря ревела от фельзендальских прибрежных скал до песчаных отмелей Силонии. Хлестала ветром, проливалась дождем, гнала водяные валы, один другого выше и страшнее… Обычная весенняя буря. Светлый альв Семиаренс Элленгааль из Нижних Долин ее больше не замечал. И ничего вокруг не замечал. Мир перестал для него существовать, сжался до размеров железного кольца – того, что приковало его к верной смерти.
…Не успевал он, ох не успевал! Все отчетливее становилось чувство близкой беды, уже не на часы – на минуты шел счет! Не всякий маг способен быстро разрушить железо усилием мысли, а Семиаренс Элленгааль магом не был. Так, практиковался иногда в юности, забавы ради. Это было слишком давно…
Должно быть, страх и отчаяние придали ему сил, позволили сделать невозможное.
Как это случилось, он не знал. Уже трещала обшивка бортов и в пробоины хлестала горькая морская вода, в панике металась команда, выли объятые предсмертным ужасом гребцы. Он один оставался спокойным и сосредоточенным среди этого гибельного хаоса, по-прежнему не видел ничего, кроме разъедаемого ржавчиной железного кольца.
И только хлынувшая в ноздри и рот вода заставила его вернуться в мир. Страшным было возвращение! Люди тонули, сотни людей. Они рвались со своих цепей что было сил, выворачивая лодыжки, раздирая связки, но железо держало крепко. Люди захлебывались один за другим. Движимый не разумом – животным страхом, альв забился вместе с ними. Он уже почти не мог дышать: вода была повсюду, вода бурлила и пенилась, все реже удавалось вынырнуть на поверхность, глотнуть воздуха. Сделав последний, отчаянный рывок, альв уцепился за край борта, почему-то нависший над головой, подтянулся на руках, рванул скованную ногу – один раз, другой, третий… И вдруг почувствовал, что цепи ее больше не держат. Проржавевшее кольцо треснуло напополам. Он был свободен!!!
Немного же стоит такая свобода! Немного прибавляет шансов на жизнь!
Галера шла ко дну. Семиаренс греб руками что было сил, стараясь отплыть от нее как можно дальше, но огромная водяная воронка уже затягивала его, безжалостно влекла ко дну. «Конец», – подумал он очень спокойно, почти отстраненно, но сопротивления не прекратил, потому что умирать тоже надо достойно.
Но он не умер. Это был один из тех чудесных случаев, которые потом приписывают особой милости добрых богов, счастливой судьбе или важной миссии в этом мире, которую потенциальный покойник исполнить не успел. В тот момент, когда силы его были на исходе, когда тело уже отказывалось служить и начинал меркнуть разум, он вдруг почувствовал под руками что-то твердое. Уцепился судорожно, воистину как утопающий за соломину… К счастью, не соломина это была, а куда более полезная в его положении вещь! Некрупная, дешевая гальюнная фигура в виде златокудрой и белотелой девы, вырезанная из легкого неблагородного дерева, всплыла на его спасение из морских пучин.
Нет, она не оторвалась от носа утонувшей галеры, Семиаренс даже не знал, имелось ли там подобное украшение. Эту фигуру купил на висском припортовом рынке один из владельцев судна, с тем чтобы перепродать заказчику из Бруа – обычная практика. В Гизельгере своих резчиков не было. Имелись они совсем рядом, в просвещенной Силонии, и были истинными мастерами своего дела. Скульптуры, вышедшие из их рук, являлись подлинными произведениями искусства, даже самая простая из них была достойна служить украшением королевских судов. Но особо притязательного вкуса гизельгерских мореходов они, увы, не удовлетворяли. У тех были свои представления о прекрасном. Когда статую волокли мимо гребцов по куршее на корму, Семиаренс успел бросить на нее беглый взгляд и был потрясен безобразием увиденного. Пропорции фигуры были совершенно непристойными, и светлый альв получил еще одно доказательство врожденной порочности рода людского.
Откуда ему было знать, что именно благодаря этому человеческому качеству он останется жив?
Непотопляемая дева кружила в мощном водовороте, созданном гибнущей галерой, но ко дну не шла, упрямо стремилась наверх. Он сидел или, скорее, лежал на ее деревянном теле, уцепившись ногами за осиную талию, руками – за шею, упершись подбородком в ложбину могучего бюста, и молил безымянных морских богов, в которых прежде и не думал верить, о спасении.
Он не знал, сколько длилась эта безумная карусель – казалось, невероятно долго. Потом вращение прекратилось. Он остался один на один с бурным ночным морем, его кидало с гребня на гребень, гнало куда-то – к далекому берегу или в открытый океан – он не знал, он даже не думал об этом, лишь крепче, до судорог в мышцах, сжимал жесткое тело своей спасительницы. И даже когда измученный разум окончательно померк, альв не разжал объятий.
Возвращение к жизни было медленным. Сперва вернулся слух. Семиаренс слышал шум близкого прибоя, истерические вопли чаек вдали, похрапывание лошадей где-то справа и два молодых голоса прямо у себя над ухом.
– А я тебе говорю, он живой! – убеждал один, северянин по выговору.
– Нет, утопленник! – возражал другой с выраженным южным, скорее всего силонийским, акцентом. – Синий весь, окоченевший – не спутаешь. Что я, по-твоему, мертвецов прежде не видел?
– А я, по-твоему, не видел живых?! – сердился первый. – Смотри, он уже ногой дергает!
Но южанин сдаваться не желал:
– Это у него конвульсии.
– Да не бывает у утопленников конвульсий!!! Ну хочешь, переверну его, чтобы ты убедился?!
– Ну переверни, если тебе приятно к трупам прикасаться!
– Говорю же, он не труп! А если бы даже и так – подумаешь, нежности! Мало я, что ли, их в своей жизни…
Тут Семиаренс почувствовал, что его тянут, держа под мышки.
– Эх, вот вцепился – не отнимешь! Как в родную! – хихикнул северянин.
– Трупное окоченение! – констатировал второй.
– Знаешь, ты уж определись, выбери что-то одно: либо конвульсии, либо окоченение! А еще лучше помоги мне его отцепить!
– Ну вот еще, стану я трупы трогать! Идем уже, пусть себе лежит.
– Нельзя. Он жив, и наш благородный долг – оказать ему посильную помощь. Иначе не видать нам удачи в пути! – Похоже, представления о благородстве у северянина были прочно увязаны с личной выгодой.
– Согласен. Давай его похороним с честью. Это большее, что мы можем для него сделать.
– Нельзя его хоронить!.. И вообще, о какой чести можно вести речь, пока он с этой… на этой… В любом случае стаскивать надо! Помогай!
Его снова стали тянуть, грубо и бесцеремонно – похоже, защитник его в глубине души тоже считал, что имеет дело с трупом, а спорил из чистого упрямства. Семиаренс рефлекторно сжался на своем неудобном ложе.
– Как клещ! – последовал комментарий силонийца. – Не поддается! Йорген, давай его прямо с этой штукой закопаем, никто и знать не будет. Мертвые сраму не имут!.. И чего он так в нее вцепился?
«И правда, чего это я? – подумал альв, разум мало-помалу начинал к нему возвращаться. – Как бы и впрямь живьем не зарыли!» Он ослабил хватку.
– О-го-го! Подается! – обрадовался тот, кого звали Йоргеном. Семиаренс почувствовал, как тело его заваливают набок. – Ну вот! Только закапывать его все равно не будем. Даже если ты вдруг прав. Потому что он альв. Альвы любят быть похороненными в дуплах вековых дубов или в карстовых пещерах. На природе, короче. Чтобы было удобнее с ней сливаться.
– Правда? А ты откуда знаешь? – Южанин удивился не то его осведомленности, не то странности чужого обычая.
– Знаю. В лесах нашего ландлага полно светлых альвов. Моя родная мачеха – светлая альва!
– «Родная мачеха» – так не говорят, – машинально поправил силониец.
Но северянина его замечание неожиданно задело.
– Вот тут ты неправ, друг Тиилл! Суди сам. От брака моего отца и его третьей жены-альвы появился на свет наш младший брат Фруте. Ты же не станешь отрицать, что он мне родственник?
Возражений не последовало, и Йорген продолжал:
– И матери своей он тоже родственник. Значит, мы с ней родственники через него. Вот если бы Фруте не было, она была бы мне чужой мачехой, а так – родная!
– У тебя очень своеобразные представления о родстве, – заключил Кальпурций.
О предполагаемом утопленнике оба, похоже, забыли. И напрасно. Он, утопленник, фыркнул! Очень уж забавным показался Семиаренсу их диалог.
Последующий характерный шум дал ему понять, что от него шарахнулись.
– Ну что я тебе говорил?! – Теперь в голосе Йоргена звучало торжество. – Живой! А ты его закопать хотел!
Но и южанину было упрямства не занимать.
– Да, был неправ! Не закапывать его надо, а истреблять осиной! Сдается мне, это уже вампир!
– Вампир?! Днем?! И чтобы ты знал, друг мой Кальпурций, альвы вообще никогда не превращаются в вампиров! Это чуждо их светлой природе!.. А хорошо, что не надо его хоронить, правда? Где бы мы взяли вековой дуб?
– Пещерой обошелся бы… Тпр-ру, окаянная! Йорген, будь другом, придержи это безмозглое животное, я одеяло достану! Надо его укрыть… И костер не помешает… Эх, как бы нам его в чувство привести? Ты не умеешь?
– Ну… Водой надо побрызгать, – неуверенно предложил северянин.
– Какая вода, он и так насквозь мокрый!
И тут Семиаренс понял, чего хочет больше всего на свете. Воды!!!
– Воды-ы!! – прохрипел лежащий. Перекатился с бока на спину, вытянулся, запрокинул голову и снова попросил: – Воды-ы!!!
«Лучше бы мы его не находили», – малодушно подумал Кальпурций Тиилл.
Слишком уж походил альв на умирающего, сын государственного судии обращаться с такими не умел и, скажем так, брезговал. У Йоргена жизненного опыта было гораздо больше, он ловко напоил несчастного из фляжки.
И Семиаренс окончательно вернулся к жизни. Он открыл глаза. Увидел серое, низко нависшее небо и белых чаек в нем. Увидел лица двух очень молодых парней, склонившихся над его телом. В глазах – минимум сочувствия, максимум любопытства. Что ж, это понятно в их возрасте. Не бросили на произвол судьбы – уже за то спасибо.
Не стоило большого труда понять, какой из их голосов кому принадлежал. Один был типичным человеком и типичным силонийцем: четко очерченное лицо с чуть выступающими скулами и красивым прямым носом, большие миндалевидные глаза, светлые волосы локонами… Значит, это его звали Тииллом. Второй, по имени Йорген, «родной пасынок альвы», человеком не был, по крайней мере Семиаренсу так показалось в первый момент. Только приглядевшись внимательнее, он понял, что это и не чистокровный нифлунг. Плод смешанной пары, рожденный от человека и нифлунга. Ничего, удачное сочетание. Ни одну из этих рас по отдельности альвы не считали красивой. Их гибрид вышел много лучше…
«Зачем я так думаю о нем – «гибрид»? – мысленно укорил себя Семиаренс. – Он не животное, он хороший, милый мальчик, который любит свою мачеху, интересуется обычаями чужих народов и не оставляет полумертвых незнакомцев в беде. Возможно, движут им при этом не самые бескорыстные мотивы, но главное – результат…»
– Ну что, больше не собираешься сливаться с природой? – участливо спросил Йорген, заглядывая светлому альву в лицо. – Вот хорошо! А то нам совершенно негде тебя хоронить, ты это, пожалуйста, учти!
– Непременно учту, – согласился недавний «утопленник» не без иронии в голосе, и ланцтрегер заметил про себя: «Пожалуй, напрасно я обращаюсь к нему на «ты». Может, он нам в деды или прадеды годится, ведь их, альвов, не разберешь!»
– Как по-твоему, дурное предзнаменование или доброе, что мы его нашли? – глядя в спину удаляющемуся альву, задумчиво спросил Йорген у Кальпурция.
Встреча оставила в его душе легкий, но неприятный осадок. Накормленный и напоенный не одной только водой, согретый у костра, одетый с бору по сосенке, зато в сухое, избавленный от цепи на щиколотке, он ушел не попрощавшись, как только почувствовал в себе силы встать на ноги. Не пожелал ничего о себе рассказать (а они не расспрашивали, думали, слаб еще для разговоров), не назвал имени, слова благодарности не проронил, просто поднялся и пошел. «Эй, погоди, – удивленно окликнул его Йорген. – Хоть денег возьми! Понадобятся ведь!» – «Да, пожалуй», – согласился альв, забрал несколько предложенных золотых крон и зашагал прочь по сырому песку в направлении столицы…
… – Ты считаешь это предзнаменованием? Почему?
Ланцтрегер пожал плечами:
– Не успели выйти в путь, сразу наткнулись на тело, не то живое, не то мертвое… Светлый альв, еще статуя эта чудовищная… Может, простая случайность, может, нет… – В мыслях и чувствах его ясности не было.
– Трудно сказать, – согласился Тиилл. Церемонный силониец был задет отчужденным поведением альва куда сильнее, чем снисходительный Йорген. – Боюсь, не напрасно ли мы ему помогли? Цепь видел? Это был каторжник с галеры! Разбойник или вор!
– Глупости, – не согласился Йорген. – Светлые альвы не бывают разбойниками и ворами. Это противоречит их натуре. Уверен, он попал на галеры случайно!
– Случайно добрых людей… хм… созданий на цепь не сажают, так подсказывает мой жизненный опыт! – удивительно быстро позабыл молодой Тиилл о собственных злоключениях.
Йорген рассмеялся:
– А мой говорит, что сплошь и рядом!
К чести силонийца, намек он понял.
– А ты не сравнивай. Я был закован как раб!
– Так, может, и он раб?
– Нет, не раб. Ошейника нет, клейма владельца нет, голова брита целиком, а у раба остался бы клок волос на темени. Уж я теперь в таких тонкостях разбираюсь, поверь. Это был беглый преступник, неблагодарный притом.
– Вот и хорошо! – неожиданно решил Йорген. – Мы не получили от него благодарности за помощь, значит, свершили акт чистого и бескорыстного добра, и теперь удача должна нам сопутствовать непременно! А если бы он был вором и, прежде чем уйти, нас ограбил – тогда бы мы и вовсе утопали в счастии!
– О! – удивленно поднял брови Кальпурций. – Откуда такая причудливая теория?!
Йорген задрал нос:
– Сразу видно, что ты не вхож во храм Дев Небесных! Об этом же все хейлиги[11] говорят на каждом углу!
Тут Кальпурций удивился еще больше, до сих пор новый друг не казался ему сколь-нибудь набожным.
– Разве ты ходишь в храмы? Никогда бы не подумал!
– Хожу, а как же! – подтвердил ланцтрегер гордо. Но справедливости ради уточнил: – В смысле зашел один раз, посмотреть. Интересно ведь!
На этом тема была исчерпана, и про странного альва они больше не вспоминали.
А он, альв, брел, с непривычки подволакивая ноги, по сырому прибрежному песку и размышлял о том, удалось ли ему разорвать уже возникшие сплетения линий фатума, отделить собственную опасную и зыбкую судьбу от судеб юных своих спасителей, оградить их от возможных бед.
Выводы его были неутешительны. Помощь от них принять пришлось, ради спасения жизни, то есть хлеб вместе преломили. Это уже большой минус. Имени своего не назвал – а что толку, если сам знал имена обоих? И ладно бы только имена! Против собственной воли он вдруг сообразил, кто таков полукровка Йорген! Фруте – именно так звали сына одной из его двоюродных племянниц. Той, что шестнадцать лет назад вышла замуж за ландлагенара Норвальда из расы людей. Старший же сын ее мужа, Дитмар фон Раух, был лагенаром Нидерталя, или, на языке альвов, Нижних Долин! Значит, и лагенару Дитмару, и полуальву Фруте юноша по имени Йорген приходился братом. А Семиаренсу Элленгаалю, следуя его же логике, озвученной на примере мачехи, – пусть дальним, но родственником!..
Нет, такие связи не разрушить, не расплести! И единственное, чего он, Семиаренс, добился своим поведением, – это выставил себя неблагодарным невежей перед теми, кому был обязан жизнью.
Глава 10,
в которой Йорген с Кальпурцием днем творят добро, а по ночам практикуют темное колдовство
Они медленно, ведя лошадей в поводу, шли вдоль полосы прибоя, изучали выброшенные на берег свидетельства ночного кораблекрушения. Море все еще оставалось бурным, и Кальпурция слегка мутило, он старался смотреть только себе под ноги. Там, на песке, среди битых раковин, отвратительных клубков черных водорослей, деревянных щепок и прочей ерунды, как природной, так и рукотворной, попадалось изредка кое-что весьма интересное. Например, несколько медных монет неизвестной чеканки, пустые ножны от дорогого кинжала, костяная пуговица, десяток совершенно одинаковых дамских гребней (видно, на продажу везли) и красивый серебряный медальон с изображением коня. Такие вещицы всегда приятно найти, даже если знаешь об их печальном происхождении и по большому счету они тебе совершенно не нужны. Йорген был разборчивее, подбирал только самое примечательное, а Кальпурций даже гребни собрал все до единого – охота за морскими трофеями отвлекала от телесного недуга…
Право, это утро оказалось богатым на разного рода находки и встречи! Некто маленький, в короткой и драной красной куртке, в желтых штанах, сидел на плоском камне с мрачным видом и большим ножом в руке. Он явно примеривался, как бы этим ножом ловчее вскрыть собственное нутро.
– Эй! Ты чего? Жить надоело?! – испугался Кальпурций. Только мортальных сцен не хватало его страдающему желудку!
– Жить! Да разве это жизнь?! – с отвращением выговорило существо. – Что это за жизнь бездомная? Сперва к каторжникам меня подселили, думал, не вытерплю… – Он горестно всхлипнул. – Опосля буря была! Выбило меня из дома моего волной, прямо в море выкинуло!.. Уж на что дом был… гм-гм… неказистый – и того не осталось! – Он уткнулся лбом в острые колени и заскулил.
Клабаутерманн – вот кто это был! Кальпурций даже ребенком в них не верил, считал забавными матросскими байками рассказы о маленьких существах, обитающих внутри корабельных носовых фигур. Однако описания хорошо помнил, поэтому узнал сразу. И о каком «доме» идет речь, тоже сообразил.
– Отсюда в получасе ходьбы к северу лежит такая… – Какая именно, он изобразил жестами, вышло очень неприлично, и Йорген фыркнул.
– Мое!!! – сразу поняв, что к чему, возликовал человечек. – Моя дура! Побегу, покуда волной не смыло да не упер никто…
И улепетнул, только босые пятки сверкнули, да большой нож остался валяться у подножия валуна.
– О! Ни тебе спасибо, ни тебе до свидания! – удовлетворенно констатировал ланцтрегер. – Мы с тобой сегодня столько чистого добра совершили – впору о нас во храмах петь!
– Ты бы не радовался, – урезонил его силониец. – Встреча с клабаутерманном сулит беду, это я точно знаю.
Однако Йорген в народных преданиях разбирался не хуже.
– Это если в море. Тогда встреча сулит кораблекрушение, и то необязательно. А на суше примета не действует вовсе. Говорят, в лонарских доках эти создания так и кишат, никто на них внимания не обращает. Они не принадлежат Тьме.
– И все-таки сегодня какой-то странный день, – решил Кальпурций.
После встречи с клабаутерманном интересные находки кончились, начались неприятные. Несколько трупов свободных моряков с погибшей галеры море выбросило на берег, и птицы уже успели выклевать им глаза, так что в их смерти не было никаких сомнений. Пришлось оттащить тела подальше от воды и дать крону встречному рыбаку, чтобы позаботился о погребении.
– Думаешь, он нас не обманет? – засомневался Кальпурций. – Возьмет деньги и уйдет…
– А! – беспечно махнул рукой Йорген, которому решительно не хотелось заниматься рытьем могил. – Пусть это будет на его совести, мы сделали все, что могли. И потом, не в его интересах нас обманывать. Наверняка его деревня где-то поблизости, а времена сейчас не те, чтобы оставлять возле жилья непогребенных покойников. Себе дороже обернется… – Подумал и добавил: – Пожалуй, он и без нас бы их убрал. Но раз уж мы сегодня творим добро, надо быть последовательными в этом деле.
Через пару часов море успокоилось совершенно, выглянуло солнце из-за туч, ветер стих, и Кальпурций Тиилл почувствовал себя в состоянии ехать верхом. Обрадованные возможностью размять ноги, лошади пустились веселой рысью – только песок из-под копыт.
Дорогу вдоль побережья Йорген выбрал неслучайно. Может, не самой короткой она была, зато самой безопасной – создания Тьмы очень не любят соленой воды, редко приближаются к морю меньше чем на сотню шагов, разве что вконец оголодают и потеряют страх. Но и тогда в самую воду не сунутся. И если вдруг ночь застигнет путников вдали от жилья, только на берегу у них есть неплохой шанс остаться в живых.
Но Кальпурций был очень недоволен. Море он любил немногим больше, чем вервольф или шторб, перспектива ночевок под открытым небом холодного Севера его тоже как-то не вдохновляла.
– Давай поедем поверху, от села до села, как все нормальные путники, – убеждал он Йоргена.
Тот не соглашался: слишком много времени будет потрачено зря. Вот если бы люди в этих краях селились по-умному, на равном расстоянии «от села до села» – тогда другое дело: днем едешь, ночь пережидаешь в гостином доме. Но они, бестолковые, устраивали свои деревни наобум, совершенно не заботясь об удобстве странствующих. В результате на участке от Белого Камня до Холля всадник, выехав с первыми лучами солнца, должен гнать скакуна во весь опор, чтобы успеть добраться до места засветло. А из Холля в Шайтельдорф даже самая ленивая крестьянская кляча доплетется к обеду, и путники будут сидеть без дела всю вторую половину дня, потому что в оставшееся до темноты время из Шайтельдорфа до Клеттера уже не доскачешь. Незадолго до безвременной кончины у Хагена Мудрейшего возникла мысль заложить специальные укрепленные форты на каждом перегоне, чтобы обеспечить безопасность торговых путей. Но у отпрыска его до сих пор руки не дошли довести дело до конца. Строительство активно ведется на восточном направлении с привлечением средств вальдбундских и гаарских торговцев и караванщиков степи. Постройку пяти северных фортов оплатили ландлагенар Норвальд и махтлагенар Моосмоор вскладчину. Южане пока обходятся рекой, жители Западного побережья – морем.
– Пусть обходятся чем хотят, это их дело, – упрямился Кальпурций, – а я не могу. Мне на берегу неуютно.
– Вот даже интересно, что бы ты делал, если бы я не успел тебя перехватить и тот ифертский хмырь сбыл тебя на галеры?
– Умер незамедлительно! – ответил Кальпурций не задумываясь, и Йорген, проникшись состраданием, предложил компромисс.
До границы, до устья Ягдры, они идут берегом, потому что дорога поверху запущена до безобразия, лошади все ноги переломают. Какая дорога дальше, он все равно не знает, так что маршрут через Гизельгеру будет определять лично Кальпурций, а уж в Силонии ему тем паче все стяги в руки.
Сын судии Вертиция признал такое решение более чем справедливым, но первая же ночевка на берегу его уверенность поколебала.
Это было на третью ночь пути. Две предыдущие они провели под крышей рыбацких хижин – это они так воображали. Альтесты[12] же тех деревень, коим выпало счастье принять на своей земле столь важных столичных господ, считали собственные жилища вполне респектабельными.
Но третья ночь застигла Йоргена с Кальпурцием в пути, потому что ланцтрегер счел Шайтельдорф «самой мерзопакостной деревенькой из всех, что ему приходилось видеть», и ни на час не пожелал в ней задерживаться. Наверное, в чем-то он был прав. Ничего хорошего в том селе не было. Десять лет гуляла война с ночными тварями по землям Эрцхольма – но тамошние деревни выглядели крепче и богаче. Потому что населяли их добрые люди, а не горькие пьяницы, потерявшие человеческий облик.
А пьяниц Йорген не любил с десятилетнего возраста. Вдрызг упившийся деревенский шорник набросился на него перед закатом, приняв за темную тварь. Сцапал за шиворот толстой волосатой рукой, хотел душить – ни отбиться, ни убежать. Оставался единственный выход – убить. И он убил, выхватив из-за голенища кинжал и вонзив его в живот обидчика. Первый раз в жизни убил не гада ночного – живого человека. И что-то тогда сместилось в юном его мозгу, перестал он воспринимать пьяниц как людей. Нет, если, к примеру, подгулял, хватил лишнего после тяжелого ночного караула кто-то из его подчиненных – это он мог и понять, и простить, и с самим такая незадача пару-тройку раз случалась по неопытности, чего скрывать. Но стоило ему встретить человека с той особой печатью на лице, что накладывает выпивка неумеренная и постоянная, в душе его рождалось неудержимое желание убивать. Это был почти рефлекс: увидал ночную тварь – убей, увидал спившуюся тварь – убей… Но поскольку кроме желаний и рефлексов ланцтрегера Эрцхольма в Эренмаркском королевстве существовали еще и законы, каковые по долгу службы он сам же был приставлен охранять, Йорген фон Раух предпочитал держаться подальше от объектов своей ненависти – чтобы не вышло греха. Может, и небезопасен ночлег под открытым небом, может, и нападут ночные чудовища – но их, по крайней мере, не возбраняется убивать.
Пожалуй, Кальпурций поспорил бы с ним, какое из двух зол считать меньшим. Но мог ли он настаивать после того, как Йорген уступил его слабостям уже дважды?
Закат догорал, яркий и кровавый – завтрашний день снова обещал быть ветреным. Море плескалось серое и скучное, на него даже смотреть было холодно. Бесприютный берег тянулся бесконечной цепью песчаных пляжей, зажатых между белой полосой прибоя и грядой отвесных скал. «Мышеловка! – думал Кальпурций. – Длинная и узкая мышеловка. Бежать из нее некуда – догонят. На что Йорген надеется? Если, не допустите Девы Небесные, ночные твари нападут скопом – неужели заставит меня до рассвета сидеть в воде?! Вот тоска какая!» Он очень живо представил себе эту безотрадную картину: плещется под темным небом холодное море, стоит на его мелководье понурая мохнатая скотинка фельзендальской породы, сидит на ней, уныло сгорбившись, просвещенный и благородный силониец, клюет носом в ожидании восхода. А по берегу, буквально в нескольких шагах рыщет стая голодных вервольфов, сверкают жадными глазами, и бледнолицые вампиры тянут к нему свои холодные пальцы… Так себя жалко стало – не передать.
Но у сына нифлунги Олры эн Арра были, оказывается, иные планы на эту ночь.
– Скажи, пожалуйста, друг мой Кальпурций, – начал он деликатно, – как ты относишься к колдовству? Вот доводилось мне слышать, будто именно оно охраняет рубежи ваших славных земель от вторжения ночного Зла…
Не столько даже сам вопрос, сколько несвойственный Йоргену высокопарный слог заставил Кальпурция насторожиться и ответить в том же ключе:
– Ты неправ, друг мой Йорген. Не колдовство оберегает наши дома, но светлая магия солнечных кристаллов.
– А! – махнул рукой ланцтрегер, оставив патетику. – Ведовство, магия, волшебство, чародейство, психофизические трансформации – суть одна. Колдовство оно и есть колдовство, как ни обзови, чем ни приукрась… Вот ты сам вашей магией умеешь пользоваться?
– Немного, – скромно подтвердил Кальпурций. – Всякий благородный человек Силонии постигает эту науку в той мере, в какой ему это дано. Мои возможности невелики, но некоторыми приемами я все же владею. А к чему этот разговор на ночь глядя?
– К тому… Раз ты сам владеешь магией, то не будешь слишком потрясен, если узнаешь, что мне ведомо кое-какое колдовство? Обычно я стараюсь не распространяться… У нас это не принято… – Он совсем смутился, будто в собственном уродстве признавался.
– Продолжай! – Кальпурций подался вперед, в душе его блеснул луч надежды. – Что за колдовство?!
– К примеру, я умею устанавливать призрачную, невидимую стену, сквозь которую ни одна темная тварь проникнуть не может…
– Так действуй!!! – вскричал Кальпурций радостно. – Зачем мы время тратим на пустые речи, когда закат уже догорает?!
Уж так не хотелось ему коротать ночь на мелководье, что самое черное колдовство его не отвратило бы в тот момент. В конце концов, такую прорву чистого добра натворили они за день, что оно перекроет с лихвой этот небольшой грех.
И только когда он собственными глазами увидел, что именно творит Йорген, почувствовал некоторое сомнение. Потому что тот при помощи меча вычерчивал на песке пентаграмму.
– Эй! Ты что?! Мы будем в ПЕНТАГРАММЕ ночевать?! Внутри?
– Ясно, в ней, – мрачно подтвердил ланцтрегер. – А ты как думал? Меня колдовству не во храме Дев Небесных обучали!
– А где?! – спросил силониец страшным шепотом, жутко ему стало до дрожи.
Йорген рассмеялся, заметив, как вытянулось лицо его спутника.
– Да не пугайся ты так! Не по ту сторону гор! В Нифльгарде жил год, в родовом гнезде матери, там и учился. Плохо учился, кстати.
Кальпурций фыркнул, выразительно посмотрел на стремительно темнеющее небо:
– Это ты меня сейчас так успокоил, да?
Ланцтрегер рассмеялся снова:
– Нет! Пентаграмма будет нам надежной защитой, не сомневайся! Это одно из немногого, что я освоил вполне сносно!
Пентаграмму Йорген затеял очень большую – один только внутренний пятиугольник десять шагов в поперечнике. «Это чтобы лошади поместились», – объяснил свой размах доморощенный колдун. Справившись с лучами, он принялся вычерчивать в их вершинах зловещие рунические символы, относящиеся все больше к загробному миру. Ис – лед или смерть, хагалаз – разрушение, наутиз – нужда, каун – виселица или чума, гагль – распятый на столбе, эйваз – защита, турисаз – врата, хагаль – неизбежная беда… Всего пятнадцать рун, по три на каждый луч. Часть из них Кальпурцию была незнакома. Да и Йорген, судя по всему, помнил их нетвердо – несколько раз ошибался, стирал все и начинал заново. «Очень важно соблюсти порядок, – извиняющимся тоном пояснял он. – Одну закорючку не туда вставишь – все дело пропало!»
Силониец нервничал, но не торопил. Чтобы не стоять над душой, занялся сбором топляка для костра, бродил туда-сюда по берегу, опасливо поглядывая на скалы: не сверкнут ли в сумерках глаза ночного чудовища?
Наконец свершилось долгожданное, Йорген его окликнул:
– Иди сюда, что покажу!
А когда тот приблизился, произнес тихо и коротко, что именно, Кальпурций не разобрал. Но в ответ на эти слова весь контур пентаграммы на миг полыхнул ярчайшим синим светом. От неожиданности Кальпурций отпрянул, лошади шарахнулись в испуге и заржали, оповещая о своем присутствии всех желающих перекусить вервольфов.
– Здорово, да?! – спросил ланцтрегер, весьма довольный произведенным эффектом. – Люблю этот момент! Прямо настоящим колдуном себя чувствуешь!
– Ох! – выдохнул силониец, еле переводя дух. – Ты бы хоть предупредил!
– Тогда было бы неинтересно! Прошу! – Он сделал широкий приглашающий жест, коим добрый и щедрый хозяин обычно встречает гостей.
Кальпурций перешагнул черту, уселся на песок и с грустью подумал, что внутри пентаграммы ничуть не уютнее, чем снаружи. Йорген аккуратно завел в пятиугольник лошадей, подправил нарушенную копытами линию, перетащил деревяшки для костра, водворился сам и объявил:
– Только спать все равно придется по очереди. Один отдыхает, другой караулит…
– Что, боишься, не сработает? – подозрительно осведомился Кальпурций.
– Не! Сработает, можешь не опасаться. Раз сверкнуло – значит, все в порядке. Вот если бы вспышки не было, тогда…
– А что, могло и такое случиться?! Ты же меня уверял, будто являешься большим мастером по пентаграммам! – поймал его на слове Кальпурций.
– Ну… – замялся ланцтрегер фон Раух. – Порядок рун забывается без практики… но рано или поздно я бы его точно вспомнил.
– «Поздно» он бы нам уже не понадобился! – ворчливо заметил силониец. – Тогда зачем караул, если твоя защита действует?
– Так ведь она рассчитана против темных тварей и прочих порождений колдовства. А воров или разбойников не остановит.
Сказал так и занялся костром. Очень ловко его раздул, Кальпурций бы так не сумел. Насадил на мокрую палку купленную в последнем селе рыбину, пристроил коптиться, зажав конец между двумя камнями. Протянул над огнем замерзшие руки – согреть… И на миг Кальпурцию вдруг показалось, что пальцы его друга стали полупрозрачными, будто сделанными из мутного стекла. Он тряхнул головой, отгоняя наваждение: примерещится же! Взглянул еще раз, но Йорген уже успел убрать руки. «Почудилось на нервной почве», – сердито сказал себе Кальпурций и зарылся в походное одеяло. Его очередь на отдых была первой по жребию.
Оценить магические свойства пентаграммы им в эту ночь не удалось. Темные твари так и не пожаловали, ни одной. Йорген был разочарован: хоть бы самая паршивая гифта выползла или затесался гайст какой-нибудь бесприютный. Очень уж ему хотелось похвалиться перед новым товарищем своими колдовскими достижениями – и не удалось! Товарищ, однако, подобных сожалений не испытывал. Ему других неприятностей хватило.
Всю ночь, то затихая ненадолго, то припуская сильнее, лил дождь. Даже непонятно, откуда он взялся. Предзакатное небо было совершенно ясным, только на востоке темной полосой теснились тучи. Но разве бывает в природе, чтобы ливень приходил на море с суши?
Йорген, привычный заступать в дозор в любую погоду, относился к небесной влаге философски и считал вполне достаточным то укрытие, что имел при себе каждый из них. Речь шла о двух непромокаемых плащах, позаимствованных Йоргеном со склада обмундирования. Разочаровавшись в изделиях мастеров Гамра, он заставил кладовщика достать из особого хранения два плаща нифлунгских, безумно дорогих, предназначенных не для городского патрулирования, а исключительно для ведения боевых действий на местности. Уж они-то действительно не промокали, хоть из пожарной лейки поливай! Дождь льет, а ты сидишь себе под капюшоном в сухости и уюте – разве не красота?!
Хорошо, что он не стал делиться со спутником своими восторгами! Потому что Кальпурций Тиилл страдал! Как подобает настоящему мужчине и благородному человеку, он сносил испытание молча, без жалоб и стонов, однако провоцировать его в таком состоянии не стоило. Можно было и на резкость нарваться.
Неправ был бы тот, кто счел старшего сына судии Вертиция человеком изнеженным и слабым, кто упрекнул бы его в трусости. Да, он опасался ночной нежити – но не опасается ее только глупец. К примеру, если бы того же Йоргена – отчаянного, видавшего виды – спросили, боится ли он оборотней или вампиров, тот без малейшего смущения ответил бы: «Конечно, боюсь! А как же?» И если бы пришлось свести Йоргена с Кальпурцием в честном, следующем канонам боевого искусства (исключающем ложные выпады и неблагородные приемы типа горсти песка в глаза противнику) поединке на мечах, победа, скорее всего, была бы за Кальпурцием. Потому что был он крепче и здоровее – не знал голода и ран в детстве, имел возможность оттачивать мастерство в зале для тренировок, а не в бою, где все средства хороши, лишь бы не быть убитым. Одно то, что молодой Тиилл выдержал, не сломившись духом и телом, долгие месяцы позорного рабства, уже говорило о многом.
Просто человеку ко всему нужно привыкнуть. И северянин Йорген наверняка точно так же проклинал бы ласковое летнее солнце благодатной Силонии, по которому тосковал его друг, как тот проклинал северные снега, ветра и дожди.
В эту ночь Кальпурций столкнулся с испытанием, дотоле незнакомым. Попади он в рабство лет на десять раньше, до прихода злых времен – давно бы уже приобрел нужный опыт. Но Тьма даже рабов на ночь загоняла под крыши – какой хозяин захочет лишиться своего товара? Рабы в предназначенных для ночлега застенках страдали от духоты, тесноты, грязи и вони. Их Кальпурций уже научился терпеть. Но спать под проливным дождем еще не умел – стоит ли его за это винить? И неважно, что удивительная ткань плащей влаги не пропускала совершенно, вода все равно как-то пробиралась внутрь: затекала с мокрых рук, набиралась в сапоги, а неловко повернешься, задерутся полы, так и прямо в лужу задом сядешь… Мокро, бесприютно, тоскливо. Кажется, будто остался ты один на этом свете и нет в мире больше ничего, кроме моря и мокрого песка, ночи и дождя, которым уже никогда не будет конца…
Разве может нормальный человек заснуть в таких условиях? Поворочался Кальпурций с боку на бок, поворочался и сдался. То сидел, раскачиваясь, уткнувшись мокрым лицом в колени, то принимался рыскать по пентаграмме из угла в угол, как зверь в невидимой клетке.
– Ну раз тебе все равно не лежится, тогда карауль до утра! – обрадовался ланцтрегер и свернулся калачиком. Последние дни ему, выбившемуся из привычного ритма жизни, постоянно хотелось спать.
Однако пентаграмма – не лучшее место для сна. И если вам без веских на то причин, но интереса ради пришло бы в голову заночевать внутри магического пятиугольника – откажитесь от этой идеи, она не принесет вам удовольствия. Такие кошмары снились Йоргену, что Кальпурций дважды будил его и заставлял выпить воды, а потом еще неловко гладил по дрожащему плечу и уговаривал как маленького: «Успокойся, это был сон, просто сон. Ничего страшного!» Но ровным счетом ничего из ночного видения, ни малейшей детали, Йорген не мог вспомнить наутро. Осталось лишь ощущение беспросветного отчаяния и привкус крови во рту.
– Вот видишь! – тоном мудрого старшего товарища внушал ему Кальпурций. – Что я тебе говорил? Ночью добрым людям на улице не место! Добрые люди должны ночевать под крышей.
И Йорген готов был бы с ним согласиться. Да вот беда – не всегда это зависит от желания добрых людей.
Глава 11,
в которой ланцтрегер фон Раух торгует домашней птицей
На седьмой день пути они достигли границы. Там, за устьем широкой реки, именуемой в верхнем течении Ягравой, в среднем – Ягдрой и в нижнем – Ягердом, начиналась земля Гизельгеры.
Очень часто в жизни случается, что одно и то же событие или явление для одних оборачивается бедой, но другим приносит пользу. Именно так вышло с Гизельгерой. Если бы не атака Тьмы, вряд ли путники увидели бы на современных картах государство с таким названием. В лучшем случае это был бы махтлаг, вассальный королевству Эренмаркскому.
Гизельгера была королевством небольшим и слабым (площадь ее лишь немногим превосходила земельные владения отца Йоргена), однако очень выгодно расположенным между двумя крупнейшими, а главное, ведущими друг с другом активную торговлю державами Континента: Силонийская империя с юга, Эренмаркское королевство с севера.
И настал однажды такой день, когда северный сосед задался вопросом: какой смысл платить грабительскую транзитную пошлину, если можно ее не платить вовсе, приложив к тому самый минимум усилий? И приглашенный на тайные переговоры сосед южный дал понять торговому партнеру: он не возражает против расширения его границ, поскольку сам не имеет территориальных интересов по ту сторону Ифийского хребта. В общем, дни независимости Гизельгеры были сочтены, большое эренмаркское войско уже подтягивалось к ее северным границам. Но тут нагрянула Тьма, и не до захвата новых земель стало королю Хагену – старые бы, исконные удержать! Короля Эдуарда Шестого, правителя Гизельгеры, чуть удар не хватил от злорадства, но подданные его восторгов не испытывали, справедливо полагая, что лучше под чужой короной жить, чем под своей умереть в пасти ночной твари.
… – Они, окаянные, так и шастают в округе нашей, так и шмыгают! Мелкие, а злые! Кровищщу любят! И тени не отбрасывают вовсе, будто они прозрачные! – внушал молодым путникам седовласый разговорчивый паромщик. – Совсем житья не стало нам, грешным. Едва не кажный день во храме молимси, а толку? Позабыли нас Девы Небесные, не хотят беду отвратить…
Кальпурций слушал и бросал на Йоргена красноречивые взгляды: «На улице больше не ночуем!» Тот в ответ невинно моргал и делал вид, будто не понимает намеков. Ему нравилось поддразнивать не по летам серьезного и рассудительного товарища, пожалуй, это обещало войти в привычку.
Переправа прошла спокойно, только в самом конце пути кобылка Кальпурция вдруг вознамерилась спрыгнуть с парома и добраться до берега своим ходом, тот едва успел ее остановить.
– Наверное, она купаться хочет, – предположил Йорген. – Фельзендалы любят воду, это у них в крови.
– Глупая скотина! – сердился Кальпурций. – Мало ли что она хочет! Совесть-то надо иметь!
– Надо! – не стал спорить Йорген. – Особенно лошадям!
На самом деле привередливый силониец ругался на фельзендалок зря. Лошадки были совсем не плохи – смирные и покладистые, выносливые как мулы и для своего скромного роста весьма быстроногие. Трех часов не прошло после паромной переправы, а путники наши уже въезжали в ворота первого гизельгерского города. Назывался он Хайдель, был довольно велик и богат, о чем свидетельствовали чистые мощеные улицы, красивые фасады двух– и трехэтажных каменных домов и шумная ярмарка, расположившаяся в квартале от ворот.
Ярмарочная площадь гизельгерского Хайделя ничем не отличалась от себе подобных в Эренмаркском королевстве. Набитые всяким товаром лари, длинные ряды прилавков под полосатыми навесами из парусины, развевающиеся на ветру вывески, крикливые разносчики сладостей, коробейницы с мотками лент и волосяных цепей, лошади, повозки, воры, толчея и суета – много, много раз видел Йорген подобные картины и ничего интересного в них для себя не находил. В отличие от друга Кальпурция, очарованного экзотикой северного быта.
Но и для Йоргена в конце концов на ярмарке нашлось развлечение. Толстый, гладко отесанный, чем-то скользким обмазанный столб стоял посреди площади, и на вершине его сидел привязанный за ноги петух. Вокруг кольцом теснился народ, то один, то другой желающий – все больше молодые парни – отделялся от толпы и, протянув мелкую монету посмеивающемуся зазывале, шел на штурм высоты… и с позором, под хохот и улюлюканье зевак, скатывался вниз, не одолев и половины пути!
Ни Кальпурцию, ни даже Йоргену, куда более сведущему в жизни простонародья, такая забава была незнакома. Должно быть, она пришла с востока, может, даже из-за гор, очень уж по-нездешнему выглядел широколицый зазывала. И петух был необычным – расписным, черно-бело-рыжим, подробности не позволяла различить изрядная высота.
Поток желающих попытать счастье не иссякал. Несколько минут благородные путники наблюдали за чужими неудачами, правда не испытывая при этом никакой радости. В чем причина всеобщего веселья, они оба недоумевали, потому что искренне желали успеха каждому из карабкающихся на столб парней. Но тем их добрые пожелания впрок не шли, вожделенная добыча оставалась недосягаемой. «Вот увальни деревенские, – досадовал про себя Йорген. – Это же проще простого! Только последние гроши зря переводят! Убил бы, честное слово!» Почему-то его ужасно раздражала чужая неловкость.
Наконец он не выдержал, объявил: «Я тоже хочу!» и, прежде чем старший товарищ успел его остановить, направился к столбу. Толпа загоготала. Благородное происхождение у ланцтрегера Эрцхольма было только что не на лбу прописано, и дорожные одежды выглядели простыми, но отнюдь не дешевыми. Люди предвкушали редкостное удовольствие – увидеть, как осрамится высокородный господин.
Но их ждало жестокое разочарование. Йорген так быстро все это проделал, что Кальпурций на миг даже заподозрил его в колдовстве. Легкий и цепкий как кошка, он без видимых усилий вскарабкался на самую верхушку, сцапал петуха и эффектно скатился вниз. По толпе прокатился одобрительный рев. Такой конец представления им тоже пришелся по нраву. «Странные люди, – отметил про себя ланцтрегер, – сами не знают, чего хотят!»
А внизу его уже поджидал Кальпурций, сын славного рода Тииллов.
– Объясни мне, пожалуйста, – потребовал он сурово, – зачем нам эта птица? – Он ткнул пальцем в петушиную голову. Тот в ответ клекотнул сердито и попытался долбануть обидчика клювом. – Ай! Нет, ты посмотри, злой какой! Из такого и супа хорошего, наверное, не сваришь!
В другой ситуации Йорген охотно объяснил бы своему спутнику, что качество пищи от характера птицы, пошедшей на ее приготовление, никоим образом не зависит. Но его слишком задела сама постановка вопроса.
– Эх! Кто это его отдаст на суп?! Он мне живой нравится! – выпалил «добытчик». Однако он не мог отрицать, что живой петух – не лучшая компании в дальнем и опасном походе, поэтому добавил примирительно: – В крайнем случае мы его продадим.
Кальпурций возвел очи горе:
– Люди нашего с тобой происхождения не должны лазить по ярмарочным столбам. Не должны доставать живых петухов. И уж тем более не должны ими торговать! – очень раздельно и громко, как глупому, внушал он. – Это противоречит всем нормам поведения благородного человека. Это удел простонародья, бедняков, коим недоступны иные развлечения в силу ограниченности ума, обусловленной отсутствием должного воспитания и обучения…
Йорген слушал его с очаровательной улыбкой на лице, не перебивал, согласно кивал головой, но, когда возмущенный силониец закончил-таки речь, промурлыкал ностальгически:
– Право, как же ты похож на мою родную мачеху!
И Кальпурций вдруг понял, что в словах этих нет ни малейшей иронии и расценивать их надо как комплимент.
– Ладно, пойдем уже! – Он устало махнул рукой. – Поищем какой-никакой ночлег. Не думаю, что в приличные заведения этого благословенного города допускают петухов.
Пристанище нашлось неподалеку – вполне респектабельный с виду трактир, небольшой и чистый, на вывеске – красивая курица в короне, на двери – объявление о сдаче комнат внаем.
– А с петухами пускаете?! – недолго думая Йорген водрузил на прилавок свой трофей.
Реакция хозяина оказалась непредсказуемой. Его круглое сытое лицо вдруг побледнело и исказилось, губы задрожали, будто он собирался расплакаться.
Читать бесплатно другие книги:
