Тьма. Испытание Злом Федотова Юлия
– Девы Небесные! ЧТО Я ВИЖУ?!
Дрожащим перстом трактирщик указывал на петуха, и Кальпурций решил, что им довелось столкнуться с удивительной, никому не известной разновидностью фобии – боязнью домашней птицы. Сообразить, что человек, страдающий столь редким недугом, вряд ли смог бы содержать трактир, он не успел. Потому что Йорген истолковал поведение мужика правильно.
– Хороша птица, да?! – гордо спросил он и подул петуху в затылок, пониже алого гребня. Легкие расписные перышки вспушились веером.
– Хаалльский ситцевый! – простонал трактирщик с вожделением, на глаза его навернулись слезы умиления.
– Он самый! – подтвердил ланцтрегер с видом большого знатока. Он развлекался.
– Продайте, добрый господин, – заканючил трактирщик. – Всякая птица есть – как раз такой породы не хватает! Главное, курочка-то имеется, петушка добыть не могу! Облагодетельствуйте! А уж я его как любить буду! Холить и лелеять буду, пылинки сдувать! И Дев Небесных за вас молить! Вы человек дорожный, военный, мало ли какая оказия в пути? А птичке покой нужен. Она, птичка, нежная! Она, птичка, красивая… – Последние воркующие слова были обращены уже непосредственно к «птичке», тревожно озирающей помещение злым желтым глазом.
Кальпурций был совершенно уверен: сейчас обрадованный Йорген совершит еще один акт чистого добра и проблема будет исчерпана. Но он ошибался. Тот расставаться с трофейной птицей не спешил. Торчал у прилавка и изображал муки сомнения: качал головой, воздыхал тяжко.
– Три… пять золотых! – выпалил трактирщик отчаянно. Громко сглотнул и прибавил: – И семь… десять дней бесплатного проживания с полным пансионом.
– Ну… – замялся ланцтрегер фон Раух, – не знаю… Мы тут всего на одну ночь… А золото… Что такое золото в сравнении… Ай! – Это Кальпурций больно наступил ему на ногу. – Ладно! Вижу, ты добрый человек, и любимцу моему будет у тебя хорошо.
– Это не извольте сомневаться, благородный господин! Пуще сына родного обожать буду! – Хозяин принял птицу в трясущиеся ладони, прижал к обширной груди, ласково взъерошил перья. – Ах ты мой хороший… Ах ты мой красавец… А как имя его, добрый господин?!
– Его имя, – очень торжественно объявил Йорген, – его имя – Молодой Видар. Он наречен в честь короля моей страны!
– Я буду звать его «ваше величество»! – восхитился трактирщик и предложил продемонстрировать «добрейшим господам» свое куриное хозяйство.
Но Йорген поспешил отказаться под тем предлогом, что должен пережить разлуку в одиночестве, для чего и был с величайшим почетом препровожден в лучшую из комнат заведения. Туда же незамедлительно был доставлен великолепный ужин, состоящий из доброго ломтя кабаньего окорока, морского окуня, жаренного в сухарях, с гарниром из тетрагонов, большой миски тушеной капусты и кнедлей со сливовым джемом. Из напитков был эль, было кислое ифийское вино и морс из морошки – очень странное сочетание, посетовал Кальпурций и надолго замолк, занятый едой.
Только покончив с изрядным куском окорока, он заговорил снова, и это опять были слова осуждения.
– Сознайся, ради Дев Небесных, – потребовал он, – зачем ты устроил это душещипательное представление с петухом?! Ввел бедного человека в такой расход. Для нас эти несколько золотых – мелочь, для него – целое состояние! Грешно наживаться на чужой страсти. Почему ты просто не отдал ему птицу?
– О тебе же заботился, а ты недоволен! – Йорген не слишком натурально изобразил обиду.
– А я тут при чем? – поперхнулся вином силониец. – Какая связь?!
– Самая непосредственная! Помнишь, как ты мерз, когда мы ночевали на берегу? Вот я и подумал: надо купить на рынке палатку. На случай если вновь окажемся без крыши над головой.
Вместо ожидаемой благодарности за заботу Кальпурций продолжал удивленно хмуриться. Слова ланцтрегера ничего ему не объяснили. Сама по себе идея с палаткой очень разумна, признал он. Но неужели им не хватило бы собственных денег на такую малость? Он снова задал вопрос Йоргену.
– Не в том дело, – был ответ. – Считается, что оружие и военная амуниция лучше всего служат в том случае, если являются трофейными, взятыми в бою. Вот я и решил: петух этот – своего рода трофей. Значит, и палатка будет как бы трофейная. Иначе где такую возьмешь? Ну не грабежом же нам заниматься, в конце концов?
– Глупые солдатские суеверия! – проворчал просвещенный силониец.
– Я тоже всегда так считал, – признался ланцтрегер. – Но вдруг в них все же есть рациональное зерно? Тебе же плащ со склада не помог?
– Не помог. Потому что он плащ, а не потому что он со склада! А палатка поможет любая вне зависимости от ее происхождения!
– Это весьма отрадно! – важно кивнул Йорген, ему стоило большого труда сохранять видимую серьезность. – Раз так, давай проявим истинное благородство и пустим эти деньги на благотворительность. Возвращать их трактирщику я не хочу, есть на свете и более нуждающиеся люди. Сдается, он не так уж и беден, если готов платить золотом за курятину!
Силониец с сомнением покачал головой:
– Не скажи! Просто ты не знаешь, каково это – быть одержимым страстью к собирательству! Такие люди порой последнее готовы отдать! К примеру, если я вижу редкую книгу… – Тут он умолк, сообразив, что вряд ли его личный пример будет показательным, поскольку их фамильного состояния не то что на редкую книгу – на целую библиотеку хватило бы с лихвой.
– Отчего же не знаю? – возразил Йорген. – Я тоже не могу устоять, когда вижу изображение овцы!
От изумления силониец выронил нож.
Его не удивило бы оружие – это было бы как раз в стиле Йоргена. Не удивили бы чужеземные монеты, сердоликовые камеи, перья хищных птиц, статуэтки коней или охотничьих собак на худой конец – подобные безделушки часто являются объектами собирательства придворной знати. Но мирные и робкие копытные животные, по мнению Тиилла, гораздо больше соответствовали вкусам невинных дев, нежели грозных начальников Ночной стражи!
– Что?! Ты собираешь изображения ОВЕЦ?!
– А разве ты не видел, у меня в комнате… А, ну да! Ведь я держу их в сундуке, под замком. Чтобы дневальные не лазили, не болтали потом. А то в казарме на смех поднимут… Вот вернемся – я тебе покажу! У меня там сотни овец, всяких! Из камня, из обожженной глины, стекла, шерсти! Есть картины с овцами, и монеты, и вышивки с овцами… Я даже хотел на своем щите, в верхней части декстера[13], разместить силуэт овцы. Но потом решил, что это будет нескромно. В смысле чересчур далеко от истины[14].
– Да уж! – от души поддержал Кальпурций. – Но откуда такой, уж извини, необычный интерес?
– А! Все дело в моем достойном отце, ландлагенаре Норвальде! Он тоже с ранней молодости увлечен собирательством, его страсть – изображения львов. Так вот, сначала мне просто хотелось ему досадить. Но потом сам не заметил, как втянулся!
– Слушай! – вдруг хлопнул себя по лбу Кальпурций. – Вспомнил! У нас во дворце есть лугрской эмали блюдо, так на нем целое стадо овец и пастух в придачу! Как доберемся – я его тебе подарю!
На следующее утро, после обстоятельного доклада трактирщика о самочувствии «его величества», они вновь отправились на рынок за походной палаткой, но увы – таковых в продаже не нашлось. «Ступайте в Гамр, почтенные господа, – в один голос советовали торговцы. – Тамочки военной амуницией торгуют».
Зато столб стоял на прежнем месте, и на нем сидел новый, возможно, еще более редкой породы петух. Только ланцтрегер фон Раух за ним больше не полез, заявив, что и с прежним вышло слишком много хлопот. Кальпурций так и не понял, что именно имел в виду его непредсказуемый спутник.
Глава 12,
в которой только потому остался жив Кальпурций Тиилл, что не умел обращаться с детьми
А. С. Пушкин
- Мне путешествие привычно
- И днем и ночью – был бы путь…
Отличная каменная дорога шла через лес, вела из Хайделя в Гамр. Что не люди ее мостили – это точно. Гранитные блоки размером три элля на пять были так гладко отшлифованы и идеально друг к другу пригнаны, как люди никогда бы… Нет, они тоже так смогут, если хорошо постараются. Только стараться-то и не захотят – вот в чем незадача! Лучше натаскают булыжников, отешут на скорую руку, уложат с зазорами в палец толщиной – и пойдут громыхать повозки, прыгать на ухабах. Колеса в грязи не вязнут – и ладно! Мы, поди-ка, не короли, обойдемся! Да и король вдруг проедет – не беда, пусть видит, как народу живется…
Человечьи дороги бывали очень неплохи, если их строила казна. Но и она не гналась за ненужным совершенством. Светлые альвы и нифлунги – те не строили вообще, первые видели в мощеных дорогах попрание природы, вторые считали их излишеством, недостойным воинов. Так кому же, какому могучему древнему народу могла принадлежать эта прямая, как путь летящей стрелы, гладкая, как полы в тронном зале королевского дворца, гранитная полоса, связавшая два заштатных человечьих городка, специально выстроенные на ее концах? Об этом оставалось только гадать.
Их много было, таких дорог, коротких, в пару сотен шагов, и длинных, протяженностью в сотни лиг. Порой они выныривали из лесных дебрей, порой утыкались в горные хребты или тонули в море… Люди использовали их там, где это было возможно. Но чаще – обходили стороной, трепеща пред древним и неведомым. И напрасно. Опыт темных лет показывал: ни одна из ночных тварей, какой бы породе она ни принадлежала и как бы ни была голодна, не отваживалась даже одной ногой ступить на их красный и гладкий гранит. Вот уж где можно ночевать без опаски! Или скакать всю ночь напролет, потому что фельзендальские лошадки выносливы и неутомимы и можно не опасаться, что они споткнутся в темноте, упадут и переломают ноги.
Именно так поступили Йорген с Кальпурцием – не стали останавливаться на ночлег. Зачем, если можно выиграть время?
Ночь была ясной, луна выползла на небо, и свет ее отражался в черной глади гранита. Таково уж свойство красного цвета: он первый исчезает в сумерках. Глаз человеческий еще может различить зеленый, синий, фиолетовый, оттенки голубого – а красного уже нет, чернота вместо него. Кальпурцию было неприятно смотреть вниз, твердая дорога стала казаться рекой, он испугался, не разъедутся ли у лошадей ноги, будто на льду? Страх был глупым: они уже много часов подряд скакали по гладкому камню, и ни одна из фельзендалок ни разу не поскользнулась. Он понимал это, но по ночам разуму порой трудно удерживать верх над чувствами.
Сделать несколько коротких привалов все же пришлось. Не потому, что отдых требовался животным – как раз они-то не проявляли признаков усталости. Чего нельзя сказать было о седоках. Есть среди людей степные народы, настолько привычные к седлу, что могут не вылезать из него сутки напролет даже ради особой нужды. Вся жизнь степняков проходит верхом, для них это более естественно, чем ходить пешком. Но оба наших путешественника к их числу не принадлежали. По образу жизни и по роду занятий с длительной верховой ездой тоже связаны не были, и это сказывалось.
Гордый силониец, по праву считавший себя отличным наездником, терпел до последнего. Пожалуй, он предпочел бы выпасть из седла от утомления, чем выказать свою слабость. К счастью, Йорген не собирался доводить дело до крайности и время от времени объявлял без ложного стыда: «Все, больше не могу! Зад уже отваливается!» Охая и ругаясь чуть громче, чем требовало состояние тыльной части его организма, сползал с кобылы, плюхался наземь и больше не шевелился, предоставляя спутнику возможность почувствовать свое превосходство в процессе разведения костерка и подогревания остатков свинины на углях. Так уж сложилась жизнь ланцтрегера фон Рауха, что ему очень рано пришлось научиться подчинять других и отвечать за других, не слишком заботясь о себе и помощи ни от кого не ожидая. Он к этому привык. Но если кто-то рядом с ним желал быть старшим и сильным – он тоже не возражал. У младших есть свои преимущества.
… – Как странно, – рассуждал вслух Кальпурций, сонно покачиваясь в седле. – В городе ночью за дверь носа не высунешь – тут же найдутся желающие откусить. А здесь, в лесу, мы до сих пор ни одной твари не встретили! На камень они ступить не могут – это понятно. Но ведь они и на опушку не выходят! Неужели дорога всякую нежить даже близко к себе не подпускает? Или это места здесь такие бла-а-а… – Он широко, очень не по-благородному зевнул (спасибо, матушка не видела!) и договорил: – Благословенные, не водится никто?
Но Йорген никакой странности в этом не усматривал. Но свои объяснения он начал настолько издалека, что полусонный собеседник не сразу и понял, что они суть ответ на его вопрос.
– Вот представь себе, что тебе захотелось поохотиться на уток. Представил?
– А почему именно на уток? Почему не на зайцев?
– Потому что зайцы не живут стаями, они нам не подходят.
– Ну ладно, представил уток, – недоуменно пожал плечами силониец, к слову ни разу в жизни на уток не охотившийся. Единственной стоящей дичью на его родине считался свирепый горный вепрь.
– Молодец, у тебя богатое воображение. Так вот. Если ты захочешь поохотиться на уток – куда пойдешь?
– Ну-у… На озеро, наверное. – Он все еще ничего не понимал.
– Верно! На озеро! Потому что их там много, они там живут! Ты ведь не засядешь с луком на соседском овсяном поле в надежде, что какая-нибудь из уток вдруг случайно над ним пролетит?
– Не засяду! – Хотя бы в этом недоумевающий Кальпурций был совершенно убежден.
– Вот и ночные твари так же! Зачем им рыскать по лесу, да еще ночью, если шанс встретить добычу слишком мал? Они лезут туда, где ее много. В города!
– А-а! – обрадовался Тиилл. – Вот ты о чем! А я гадаю, чего это ты вдруг об охоте заговорил? Проголодался, что ли, наконец?
Ланцтрегер поморщился с отвращением.
– После вчерашнего завтрака я долго еще не проголодаюсь!
Надо сказать, завтрак, который подал благодарный хозяин своим «благодетелям»-постояльцам, оказался даже изобильнее роскошного ужина. В отличие от Кальпурция, любившего и умевшего хорошо поесть, Йорген, выросший в войну, к подобным излишествам не привык. И за годы службы в столице практики не приобрел, потому что старательно избегал все дворцовые увеселения, включая пышные пиры, столь любимые королевской четой. Так что вышли ему те излишества боком. Подогретую на костре свинину силониец поедал в одиночестве, да еще и насмешничал:
– Вот видишь! Это Девы Небесные покарали тебя за корысть!
– Очень я им нужен, Девам Небесным! Просто немного переоценил собственные возможности, такое с каждым может случиться. Знаешь, я, наверное, часок посплю, ты покарауль, ладно?
Редкая теория оказывается верна на все сто процентов, из каждого правила обязательно найдутся исключения.
…Ребенок сидел на опушке леса, под кустом ракиты, скорчившись от холода, спрятав лицо в ладонях, и тихо, обессиленно плакал, скулил побитой собачкой. По этому жалобному, рвущему душу звуку Кальпурций его и нашел. Вернее, ее. Это была девочка, совсем маленькая – лет четырех-пяти. Босая, в разорванном летнем платьице, исцарапанная и перепачканная землей, в светлые спутанные волосенки набились сосновые иглы и прочий лесной сор. Что она делала тут, в ночном лесу, совершенно одна? В какую беду попала?!
По большому счету Кальпурций к детям был абсолютно равнодушен, в обычных условиях он их попросту не замечал. Но такой несчастной выглядела малышка, что сердце силонийца дрогнуло. Он присел к ней, встав коленом в холодный сырой мох, тронул за плечо, спросил так ласково и тихо, как умел:
– Ты чья, девочка?! Где твоя мама?!
Ребенок вздрогнул, услышав его голос, отнял ладошки от лица, вскинул на него перепуганные, заплаканные глаза… и Кальпурций едва не вскрикнул от изумления! Он ожидал увидеть пред собой обычную крестьянскую девчушку с простоватой веснушчатой мордашкой, каких немало встречал по придорожным селам в последние дни. Но эта крошка отличалась от них так, как отличается чистокровный гартский скакун от мохнатого фельзендальца (уж простим благородному наследнику рода Тииллов подобное «лошадиное» сравнение, он ни в коем случае не желал им кого бы то ни было задеть, просто всяк мыслит своими привычными категориями). Сказать, что она была прелестна, это ничего не сказать. Ни грязь, ни дурная одежда не могли скрыть ее удивительной красоты. «Это же настоящая принцесса!» – подумалось Кальпурцию, но он тотчас же отказался от такой мысли. Доводилось ему видеть принцесс, и не раз – ничего в них особенного не было, девчонки как девчонки, разве что воспитаны чуть получше остальных, научены вести себя в обществе. Нет, эта девочка была слишком хороша для простой смертной. Скорее уж одна из семи Дев Небесных перестала быть девой и в результате произвела это чудо на свет! Другого объяснения Кальпурций просто не находил.
– Где… твоя мама?! – дрогнувшим голосом повторил он.
Девочка моргнула своими огромными, бездонно-синими глазами, всхлипнула еле слышно и голоском нежным, как колокольчик, прозвенела:
– Не знаю! Я потерялась! Мне холодно!
Окажись на его месте человек, имевший хотя бы минимальный опыт общения с детьми, он непременно поспешил бы подхватить бедняжку на руки. Но Кальпурций с непривычки сделать такую простую вещь не догадался и продолжал расспросы, стоя перед ней на коленях.
– Каким образом? Когда? Как твое имя? Как зовут твоих родителей? Откуда вы? – Силониец сыпал вопросами, не отдавая себе отчета в том, что собеседница слишком напугана, а главное – слишком мала, чтобы внятно на них ответить. Она могла лишь всхлипывать и повторять сквозь слезы, от которых на грязных щечках оставались белые дорожки:
– Не знаю! Не помню! Мне холодно! Боюсь! Боюсь!
Наконец он понял, что разговоры бесполезны, надо действовать, и подал ей руку:
– Пойдем со мной, маленькая! Я отведу тебя к людям!
– Не могу! Ножка болит! Дяденька, возьми меня…
Она доверчиво потянулась к нему, и, поддавшись порыву, для большинства людей, особенно женщин, гораздо более естественному, чем для него, Кальпурций подхватил ее невесомое тельце, прижал к груди. Бедная исстрадавшаяся девочка приникла к нему, как к родному, положила светлую головку на плечо, обвила за шею маленькими ручками, холодными, как две ледышки… И волна нежности захлестнула сердце сурового странника, даже слезы навернулись на глаза от прилива чувств. Впервые он держал в своих руках чужую, такую маленькую, хрупкую и трепетную жизнь, впервые…
Рывок, неожиданный и грубый, выдернул только что обретенное сокровище из его нежных объятий. Легкое, истощенное тельце взлетело в воздух, подброшенное чьей-то сильной рукой. В свете луны зло блеснуло лезвие меча… И будто замерло время. Кальпурций отчетливо и ясно видел, как рубанула холодная сталь по тоненькой детской шейке и голова отлетела тряпичным мячиком, откатилась в сторону от упавшего туловища.
А перед ним возник Йорген, бледный и страшный, с окровавленным мечом в руке. Заступил дорогу, мешая броситься к убитому им ребенку, прорычал хрипло:
– Назад!!!
– Ты что?!! Что ты наделал?!! – не своим голосом выкрикнул силониец. – Как ты мог?!
Ему казалось, пошатнулся сам мир. То, что мгновение назад было столь прекрасно, – уничтожено, утрачено безвозвратно! А человек, которого он мнил другом своим, оказался жестоким и хладнокровным убийцей, поднявшим руку на беззащитное дитя!
– Прочь, нелюдь!
Он в неистовстве рванулся вперед, будто в этом был смысл, будто еще оставалась надежда, но Йорген с пути не отходил. Тогда он ударил его что было силы, и тот, не пожелав уклониться, принял удар прямо в лицо, отлетел в сторону и упал. Путь был свободен!
– Назад!!! – кричал ему Йорген. – Идиот!!!
Но силониец не слышал. Он пал, рыдая, на колени возле обезглавленного тела, еще продолжавшего подергиваться в слабых конвульсиях…
Того, что случилось дальше, не только Кальпурций – сам ланцтрегер фон Раух, выросший на полях сражений с Тьмой, увидеть не ожидал. Даже для него это оказалось в новинку!
Ночные твари дохнут по-разному. Отрубите голову вампиру любой породы – тело его на ваших глазах истлеет до степени разложения, присущей трупу, определенное время пролежавшему в земле. Может оказаться еще свежим, может – скелетом с клочками гнилой кожи на костях, это как уж вам повезет. Обезглавленный вервольф оборотится человеком. Гифта растечется зловонной слизью. Одни из тех чудовищ, с которыми Йорген сражался на севере, имели обыкновение сгорать, рассыпаясь искрами. Другие медленно истаивали в ночном воздухе. Но прелестное дитя повело себя иначе.
Тельце, над которым так горестно рыдал силониец, вдруг зашевелилось интенсивнее, и тот, на свое счастье, отпрянул. И уже с расстояния в несколько шагов с ужасом наблюдал, как оно становится на четвереньки, как бежит, резво перебирая конечностями, вывернувшимися по-паучьи, коленями и локтями наружу. Подбежало к голове, ткнулось кровавым обрубком шейки в зияющую поверхность среза. И голова приросла к нему мгновенно, даже шрама не осталось. Правда, сидела теперь косо, лицо оказалось повернутым вбок, но малютку такая безделица, судя по всему, не беспокоила. Не утруждая себя прямохождением, она, как была на четвереньках, посеменила к своей жертве, завела старую песню:
– Мне холодно! Боюсь! Боюсь! Дяденька, возьми меня…
Кальпурций замер в ужасе.
– Бежим! К дороге! – это подскочил Йорген, дернул его за плечо.
И они побежали, благо недалеко было. Иначе трудно сказать, чем бы окончилось это странное дело.
– Если ты намерен и впредь из-за каждой убитой твари разбивать мне мор… хм… лицо, то боюсь, наша миссия будет подвигаться медленнее, чем хотелось бы! – В голосе Йоргена сквозила обида, но окажись на месте Кальпурция, к примеру, Дитмар – тот сразу уловил бы, что она ненастоящая и братец просто притворяется.
Ланцтрегер лежал на спине и тихо хныкал. Не потому, что было ему так больно – подумаешь, в морду получил, первый раз, что ли, – а чтобы друг Тиилл проникся состраданием и осознал, что впредь так поступать не следует.
Друг Тиилл был рядом, бережно вытирал ему кровь с разбитого лица и предавался раскаянию:
– Ах, как же я тебя… Ах ты, господи, крови сколько!
– Сколько? – с живым интересом спросил Йорген, приподнимаясь на локтях.
– Много! Ты лежи, лежи пока… Слушай, а вдруг я тебе нос сломал?!
– Ну буду кривоносым, – равнодушно откликнулся пострадавший, потом все-таки исследовал состояние упомянутого органа и поспешил обрадовать товарища: – Нет, похоже, целый. Не переживай.
Но Кальпурций переживал. Друг спас его от верной гибели, а он, неблагодарный, так обошелся с ним! Обвинил страшно подумать в чем, ударил…
– Да ладно! Это же не ты, это чары! – великодушно махнул рукой ланцтрегер.
Но Кальпурцию легче не стало. Он знал, чувствовал: не чары, нет! Осознанно он себя вел, и если бы оружие на дороге не оставил, при себе имел – так и убил бы! Просто он еще не научился доверять новому другу – вот в чем его беда и его вина…
А тот, будто уловив его мысли, вдруг сказал тихо:
– Если с дороги сходишь… если вообще идешь куда… Ты оружие из рук не выпускай, не имей такой привычки! Не на прогулке мы!
…И до самого утра они привалов больше не устраивали. И до самого утра маленькое чудовище на четвереньках бежало за ними вдоль дороги, скоростью не уступая лошадям, и канючило: «Мне холодно! Боюсь! Боюсь! Дяденька, возьми меня…» Какой уж тут отдых!
Уже перед рассветом Кальпурций вдруг вспомнил, спросил:
– Слушай, а как ты догадался, что это был не настоящий ребенок?
– Так ведь он тени не отбрасывал! – был ответ.
– Что, на зойга[15] нарвались, почтенные? – усмехнулся при виде них привратник на въезде в Гамр.
– Девчонка, маленькая такая, и голова не отрубается. Оно? – уточнил Йорген.
– Так точно, оно! Он! – радостно кивнул словоохотливый страж. – Зойг! А вы отколь же путь держите, из каких благословенных краев, что зойга не знаете?
– Мы-то? – усмехнулся ланцтрегер фон Раух. – Из Эренмаркского королевства. Я, к примеру, из Эрцхольма родом.
– Да ну! – Гизельгерец даже попятился. – Это из того Эрцхольма, который чуть большая Тьма не сожрала?!
– Вот-вот. К вопросу о благословенных краях!
– Тьфу-тьфу! Чур меня, чур! – замахал руками страж, но потом не выдержал и похвастался: – А все ж таки зойгов-то у вас и нет!
– Да, вот только этой дряни нам и недоставало! Ты расскажи, любезный, что это за порода? Как их убивают? – И, чтобы тому было интересней рассказывать, Йорген протянул стражу полкроны серебром.
Дядька сразу просиял не хуже той монеты, затараторил:
– А доложу я вам, добрейшие господа ваши светлости, что порода эта самая что ни есть зловредная. Завелась у нас по осени еще, с первыми холодами пришла. Сколько народу извела за зиму, пока разобрались, что к чему, – страсть! Особливо бабьему населению урон вышел. Они ведь, бабенки, какие – токмо рабенка углядят, сразу норовят на руки схватить, нет бы спервоначалу про тень вспомнить! А ему, зойгу, стало быть, только того и надобно! Покуда не тронешь его, он над тобой и власти не имеет. А как обнимешь – пиши пропало! К шее прильнет и всю кровь высосет, а с нею, говорят, и душу саму выймет! Хорошо, если рядом кто окажется, отобьет. А одному человеку избавиться от зойга никакой возможности, непременно заест.
– Так он вроде вампира, что ли?
– Э нет! Шторбам он вовсе не родня, только в том и есть сходство, что кровь сосет, а повадка другая! По могилам не таится, осины не боится, да и стали доброй тож. Непросто его убить. Да и жалко бывает: с виду дите дитем, лучше настоящего, не у всякого рука подымется. Это его главная подлость. Но и приятность своя в нем есть. Со шторбами как: кусанули тебя хоть раз – сам шторбом станешь. А вовремя отбей зойгом покусанного – жив останется, коли от малокровия не помрет или от заразы, ежели зойг прежде кого хворого поел. То-то!
– Убивают их как? – напомнил ланцтрегер, а сам подумал: «Непременно надобно послать в столицу письмо с гонцом, предупредить, какая новая пакость в мире завелася!» (Слог привратника оказался заразительным.)
– А убить зойга совсем непросто. Способ один: зарубить и бабьим молоком обрызнуть – тогда не срастется. Иначе никак!
– Эх! – присвистнул Кальпурций совершенно по-простонародному, манеры его стремительно портились, уже страшно было домой показываться. – Это где же столько ба… столько молока взять?
Страж пожал плечами, ответил с большим достоинством и гордостью за родной город:
– Ну не знаю, как там у вас на севере, а у нас в Гамере, к примеру, бабье молоко нынче в любой оружейной лавке купить можно!.. – помолчал и добавил, желая честно отработать серебро: – Да только вам, странникам иноземным, оно вовсе ни к чему, это для наших охотников товар. Вам, главное, руками зойга не хватать – и целы будете!
– Скажи, – спросил напоследок, после некоторого колебания, Кальпурций. – А как ты догадался, что мы столкнулись с зойгом?
Страж широко ухмыльнулся:
– Да как же? Смотрю, идут двое, один бледный да скучный, и пятно на шее, будто со злой девкой целовался. А у второго мор… простите, ваша светлость, личность пострадамшая. Тут сразу ясно: на одного зойг насел, второй отбивал да сам под раздачу попал. Обычное дело! Глупый только не догадается!
– Право, какие все вокруг догадливые пошли! – пробурчал силониец себе под нос. Почему-то он чувствовал себя уязвленным.
Глава 13,
повествующая о жизни города Гамра и о дурном нраве его аптекарей
Гамр оказался городом большим и богатым даже по меркам благополучной Силонии и мощного Эренмаркского королевства. Йорген и Кальпурций, привыкшие считать соседнюю Гизельгеру едва ли не задворками мира, были весьма удивлены его масштабами. Если бы они чуть больше интересовались географией и экономикой сопредельных государств, им было бы известно, что по размерам своим и благосостоянию Гамр значительно превосходил саму Зелигерду, гизельгерскую столицу.
Конечно, не непромокаемым плащам, оказавшимся на поверку дрянными, город был обязан своим процветанием, и даже не тисненым пряникам, которые производились здесь в огромных количествах и были действительно очень хороши. Настолько хороши, что у Йоргена наконец проснулось чувство голода и он купил сразу три: с домиком, с корабликом и с овечкой. Первые два съел сразу, третий припрятал. Лоточник клятвенно уверял, будто медовое изделие искусных гамрских пекарей может храниться без потери качества никак не меньше двадцати лет, если держать его в прохладе и сухости. Йорген решил, что на его век хватит, и присовокупил пряник к своей коллекции.
– На твоем месте я бы не сам пряник хранил, а выкупил у мастеров пряничную доску или попросил сделать оттиск на глине, – посоветовал старший товарищ. До этого момента он все-таки подозревал, что Йорген его разыгрывает, но теперь сомнения рассеялись. Он хорошо знал, что такое азарт страстного собирателя, и теперь ясно читал его в глазах спутника.
– Точно! – обрадовался ланцтрегер. – Купим палатку – и сразу в пекарский квартал!
Ремесленный Гамр имел цеховое устройство, на рынке здесь торговали только привозным товаром, а тем, что производился в городе, – исключительно в лавках при мастерских. На этот счет существовали строжайшие правила, делавшие послабление лишь для торговцев снедью вразнос.
…Но вернемся к источнику местного благосостояния, к тому, что создавало городу тайную славу в очень, очень узких кругах фавонийского общества. Именно здесь, в Гамре, в квартале, носившем мирное и респектабельное наименование аптекарского, помимо целебных снадобий изготовлялись совсем другие зелья, гораздо менее полезные для человеческого организма, зато весьма ценные для большой политики. Гамр был центром западного колдовства, но об этом мало кто знал. Слишком опасные специалисты трудились здесь, и слишком серьезными были их заказчики.
– Туда тоже сходим, посмотрим, да? – предложил Йорген. Уж ему-то о тайной специализации квартала было известно не понаслышке, для нужд столичного гарнизона Ночной стражи в Гамре закупали не только кожаные плащи.
Кальпурций в ответ на его рассказ и предложение осуждающе покачал головой: «Так и тянет тебя колдовство, так и влечет!», – но отказываться не стал, ему ведь тоже было интересно. Когда еще случится побывать в таком загадочном и жутком месте!
Прогулка по городу вышла длинной: швальный, пекарский и аптекарский кварталы располагались в разных его концах.
Дорогой Йорген с Кальпурцием вели беседу о тварях ночных, это была своего рода лекция: первый перечислял все известные ему породы чудовищ и способы их уничтожения, второй с большим интересом внимал. Потом разговор как-то незаметно переключился на девушек, и выяснилось, что первый предпочитает красивых и умных, второй – всяких, главное, чтобы их происхождение было благородным и семейство – почтенным. «Вы с моим родителем друг друга поняли бы!» – с некоторой досадой заключил Йорген, вопрос был для него животрепещущим, а позиция спутника показалась недостаточно нравственной. Достойную девушку – красивую, умную – отвергают только потому, что ей не повезло с родителями. Разве она в том виновата? Разве это справедливо? (Интересно, что Кальпурций рассуждал очень похоже: разве можно винить благородную деву в том, что боги не одарили ее умом и красотой, разве справедливо пренебрегать ею из-за этого?)
…Как ни велик был Гамр по площади, но домам было тесно в нем, верхние этажи нависали над нижними, крыши почти смыкались, отчего на узких улочках царил вечный полумрак и затхлость, кисло воняло помоями, бродили на вольном выпасе чьи-то свиньи – им здесь хватало еды. Таков был кожевенный квартал, и ткацкий, и прядильный, и искомый швальный, где была куплена добротная походная палатка (причем именно на «трофейные» кроны, нищим они так и не достались). В пекарском пахло гораздо лучше, оттуда не хотелось уходить. Пряничную доску с овцой Йорген заполучил легко. В первой встречной лавке ему назвали нужный дом, хозяин тут же признал свое изделие и был порядком встревожен: чем недовольны благородные господа?! Неужто непромес случился или, упасите Девы Небесные, таракан в тесто попал?! Узнав, что с замесом все в порядке, никакие тараканы тесто не посетили, а визит знатных особ вызван исключительно желанием выразить восхищение его чудесным продуктом, он расцвел и просьбу исполнил без лишних вопросов. Он знал: у господ всегда свои прихоти, простому человеку их не понять. Нужна молодому иноземцу старая резная доска – пусть владеет в свое удовольствие, поди-ка, пряники печь не начнет, покупателей переманивать не станет.
И от денег пекарь отказался – грешно требовать плату за вещь, которая ничего не стоит. В благодарность Йорген купил у него десять больших пряников – чтобы до самой Силонии хватило.
Аптекарский квартал был последним в очереди, и от остальной части города он отличался, как отличается фрейлина от девки-судомойки. На ровных, мощеных улицах красивые и ухоженные дома стояли просторно. При некоторых даже палисаднички были разбиты, цвели в них желтые и белые крокусы, синие пролески и гиацинты приятных пастельных тонов. О помоях на мостовой, о дурных запахах и прочих безобразиях, сопровождающих бедное человеческое бытие, и речи не шло. На всем лежал отпечаток благополучия и солидного достатка. Именно достатка, а не богатства. Настоящее богатство здесь не выставлялось напоказ, не было и следа бьющей в глаза роскоши, и беднякам, забредавшим из соседних кварталов, не на что было подивиться, разве что вздыхал кто иногда: «Эк живут как чисто!» Только человек, сам понимающий толк в богатстве, мог заметить его скромные признаки: садовые дорожки, посыпанные мраморной крошкой, а не простым песком, кованые бронзовые вывески заведений, двери из мореного дуба и серебряные колокольчики на них, бархатные занавеси на окнах, редкие южные цветы и клетки с диковинными птицами на подоконниках – откуда знать соседу-ткачу или портному, что не каждый король может позволить себе содержать одну такую питомицу?
Кальпурций с Йоргеном, понятно, знали. Первый только головой качал, второй еще и присвистывал:
– Ничего себе аптекари! Если не догадываться, чем они тут занимаются на самом деле, можно вообразить, будто все население Гизельгеры болеет поголовно и непрерывно, иначе откуда такой доход?! Давай заглянем куда-нибудь, – предложил он. – Посмотрим, что там внутри!
– А что скажем? Ведь мы оба здоровы!
– Попросим какую-нибудь примочку для моей мор… личности! – тут же нашелся ланцтрегер.
Кальпурций хмыкнул и молвил важно:
– Послушай, мой юный друг. Я уже много лет прожил на этом свете, и слово «морда» мне хорошо знакомо. Если тебе почему-то угодно употреблять его применительно к собственной персоне – не волнуйся, меня это не шокирует. Так что можешь не утруждать себя подбором синонимов и называй вещи своими именами.
– Красиво сказано! – рассмеялся фон Раух и решил впредь внимательнее следить за своей речью.
Но это решение не было единственным, принятым им в тот момент. Вторым он хотел поделиться со спутником, но не успел – тот уже переступал через порог ближайшей аптеки под мелодичный звон серебряного колокольчика.
Это было довольно просторное сводчатое помещение со стеллажами вдоль стен. Полки были уставлены рядами бутылок темного стекла с притертыми крышками, изящных флаконов, заполненных разноцветными жидкостями, пузатых колб и реторт, похожих на застывшие мыльные пузыри, и фарфоровых баночек с мазями. В других банках, широких и прозрачных, плавали в спирту человеческие органы, пораженные безобразными недугами, и уродливые младенцы целиком. Сосуд с живыми пиявками стоял тут же. Поперек торгового зала тянулся широкий и длинный прилавок, на нем размещались весы разных размеров, очень красивой ковки, к ним прилагались серебряные гирьки. Еще здесь имелись большие и малые ступки – бронзовые и керамические. На отдельном столике под узким стрельчатым окном громоздился перегонный куб, а рядом на полу – специальный пресс с диковинной винтовой резьбой и маленькая ручная мельница.
Большая масляная лампа, висевшая вверху на цепях, хорошо освещала своды потолка, расписанные растениями и гадами, кстати, очень искусно. И Кальпурций, и Йорген (хоть и скрывал это) в живописи разбирались. И оба сразу поняли – дело тут соседом-маляром не обошлось, большого мастера работа! Как живые ползали по потолку жабы и саламандры, вились змеи среди стеблей белладонны и дурмана, и взирала на них благосклонно дева Цельза, покровительница врачевания…
– Чем могу быть полезен, молодые люди? – Недовольный, скрипучий голос отвлек их от созерцания аптечных красот.
Вслед за голосом из-за прилавка возник старичок в черной мантии и шапке с кисточкой, такой маленький и сухонький – неудивительно, что они его сразу не заметили.
– Добрый день, почтенный, – вежливо поклонился Кальпурций, решив, что ученый-аптекарь, да еще и предполагаемый колдун, заслуживает более церемонного обращения, нежели простой торговец. – Можем ли мы рассчитывать на вашу помощь? Друг мой неловко упал накануне, так не найдется ли у вас полезной примочки либо притирания, чтобы он мог привести в порядок лицо?.. Йорген, покажись!
Тот послушно отвернулся от стеллажа с заспиртованными органами и предъявил свое увечье.
Аптекарь бросил на пострадавшего полный презрения взгляд и противно усмехнулся, типа знаем, знаем мы, на что он «упал». Похоже, он принял иноземных посетителей за школяров-вагантов, коих городские обыватели всегда недолюбливают за буйный нрав.
– Полкроны серебром, – бросил он резко, и в голосе его звучала надежда, что нужной суммы у покупателей не окажется.
Ланцтрегер молча выложил монету на столешницу.
Старик, кряхтя, нагнулся под прилавок, извлек из его недр грубую глиняную баночку с горлышком, завязанным вощеной бумагой, небрежно швырнул покупателю:
– Это поможет.
Йорген невольно поморщился – ему хотелось совсем другую, фарфоровую, с золотой надписью и гербом на крышечке, – но поклонился любезно, чтобы не вызвать большей неприязни, как-никак он имел свои виды на этого старика.
– Благодарю вас, почтенный. Но прежде, чем мы оставим ваше достойнейшее заведение, позвольте задать вам вопрос.
– Ну? – мрачно бросил аптекарь. Он еще сам не понимал, что именно так не нравится ему в этих двух парнях, на первый взгляд вполне мирных и вежливых, но ему мучительно хотелось поскорее от них избавиться. Он выражал это всем своим видом, однако пришлые не намерены были отступать.
– Слышали мы с другом, что все мастера вашего цеха славятся своими умениями не только лишь в лекарском деле, но и в искусствах более тонких и тайных… – начал издалека Йорген, и раздражение аптекаря усилилось многократно. Похоже, эти юнцы откуда-то проведали то, что знать им не по уму, не по возрасту и чину! – …Имеется у нас одна особенная вещь, природа и назначение коей нам неведомы. Возможно, вы, почтенный, смогли бы что-то сказать о ней?
С этими словами парень извлек из заплечного мешка и вывалил на прилавок нечто удлиненное, завернутое бережно в рогожку. Развернул и…
У старого мастера Ортвина перехватило дух. Один из трех Жезлов Вашшаравы лежал перед ним! Могущественный артефакт, долгие годы считавшийся бесследно утраченным, пожелал вновь вернуться в мир. Да еще каким способом! Посредством двух безмозглых мальчишек, даже не представляющих, какую ценность они держат в руках. «Украли где-то, не иначе!» – было первое, что пришло в голову.
Он допустил именно ту ошибку, что делали бедняки, попадая в аптекарский квартал. Не разглядел внутреннего содержания за скромным фасадом. Любому простолюдину хватило бы одного натренированного взгляда, чтобы распознать знатного господина, облеченного властью. Даже если тот иноземец, одет в небогатые дорожные одежды, глаз у него подбит и вообще человек он только наполовину – неважно. Сразу видно – по взгляду, по жесту, по осанке, – что благородных кровей, а значит, опасен, и лучше простому человеку держаться от него на расстоянии поклона.
Увы, мастеру Ортвину это очевидно не было. Он продолжал считать, будто имеет дело с вороватыми школярами, вознамерившимися сбыть с рук краденый магический артефакт, но прежде рассчитывающими узнать его стоимость, чтобы не продешевить.
– Откуда… – Он задохнулся от непривычного волнения. – Откуда у вас ЭТО, ничтожные?! Оставьте артефакт и подите прочь! И радуйтесь, что я не зову стражу! – Он протянул дрожащую руку к жезлу…
Но другая рука, уверенная и твердая, тяжело легла на древко жезла.
– Боюсь, это невозможно, – очень спокойно возразил Йорген. – Мы уйдем, если вам так угодно, но только с этим предметом.
– Повторяю! – Голос аптекаря окреп, теперь в нем явственно слышалась угроза. – Оставьте жезл и убирайтесь! Не то пожалеете, что вы на свет появились, это я вам обещаю!
Наверное, со стороны для человека несведущего это выглядело смешно: утлый старикашка угрожает двум крепким молодым парням, способным уложить его на месте, даже не прибегая к оружию: один щелчок ладонью по темечку – и нет деда…
Если бы только дед этот не был колдуном!
Правая его рука продолжала тянуться к жезлу, а пальцы левой уже складывались широкой щепотью, и огненный шар был готов сорваться с их кончиков – мощное оружие, способное если не испепелить врага на месте, то по крайней мере перепугать до седых волос.
Однако этот враг оказался не из пугливых. Не только старик-аптекарь – даже друг Кальпурций был поражен. Куда только подевался милый юноша Йорген, неконфликтный и покладистый? Начальник гвардейской Ночной стражи ланцтрегер Эрцхольм возник на его месте во всей красе! Каменное лицо, тяжелый взгляд, надменно искривленные губы… Он заговорил, и в голосе его было столько льда и яду, что, если бы все жидкое в аптеке вдруг замерзло, а все живое – умерло, Кальпурций не удивился бы.
– Любезнейший, – процедил северянин таким тоном, что вежливое обращение прозвучало грязным ругательством, – вынужден довести до вашего сведения, что данный артефакт является неотъемлемой собственностью Эренмаркской короны и ваше требование его «оставить» в этом контексте звучит несколько… самонадеянно. Если же вы позовете стражу, я, как правомочный представитель Эренмаркского королевского двора, буду только рад. Это избавит нас от необходимости принимать ответные меры для защиты нашего имущества! – Он неприятно, хищно как-то усмехнулся. – Подозреваю, что ни один из нас никогда не достигнет вашего уровня мастерства, но уж отбить простой огненный шар мы сумеем, это я вам обещаю. Как и то, что времени для проведения следующей колдовской манипуляции у вас не будет. А после того как от вашего чудесного заведения останутся жалкие развалины, я лично позабочусь, чтобы все эренмаркские оборонные заказы были аннулированы и переведены в Реонну. После этого слова, сказанные вашими коллегами по цеху на вашей могиле, вряд ли окажутся теплыми… Надеюсь, мы друг друга поняли?
Поняли.
Старый колдун обмяк, бессильно уронил руку и выкрикнул плаксиво, но уже без угрозы:
– Убирайтесь прочь, юные негодяи! И будьте пр…
– Ну?! – резко обернувшись, прорычал ланцтрегер фон Раух.
Аптекарь осекся, притих. Слова проклятия так и не прозвучали. Возможно, он и бормотал их потом для самоуспокоения, но это уже не имело значения: проклясть заочно невозможно, только в лицо.
После полумрака торгового зала улица показалась Кальпурцию веселой и яркой, Йорген же недовольно морщился, его странные янтарные глаза с вертикальным зрачком хуже обычных, человеческих, адаптировались к свету.
Не сговариваясь, оба повернули прочь из квартала, задерживаться здесь дольше не хотелось, стычка с колдуном оставила неприятный осадок в душе. Ведь они никому не хотели зла, вели себя почтительно и скромно – с чего он набросился?
– …Гадкий старый дурень! – бранился силониец, глубоко оскорбленный тем, что его, сына третьего лица в государстве, посмели обозвать «ничтожным». – И пришло же тебе в голову показывать ему жезл! С какой стати?! Ведь договорились же обратиться к нашим, силонийским мудрецам… Чуть под магический удар нас не подвел!
– Извини. – Йорген был само смирение и раскаяние, от грозного ночного стража не осталось и следа. – Просто я подумал: мы носим с собой этот жезл без дела, а вдруг он оказался бы полезен в пути? Вот и захотелось уточнить… Кто же знал, что у здешних аптекарей такой дурной нрав?!
– А где та мазь, что мы у него купили? – вдруг спохватился Кальпурций.
– Вот. – Йорген протянул ему баночку. – Не бойся, не забыл. Я ее сразу в карман прибрал.
– Выбрось сейчас же! – велел силониец. – Ей теперь пользоваться нельзя. Он через нее легко может на тебя порчу навести.
Баночка пролетела по пологой дуге и угодила точно в деревянный ящик (специально для сбора мусора поставленный!), громко стукнулась о стенку, разбилась, похоже. С покупкой ланцтрегер расстался без малейшего сожаления – он в любом случае не собирался ею пользоваться. Он же не старая дева, чтобы увлекаться мазями и притираниями!
…Некоторое время они молчали, думая о своем. Владения колдунов остались позади, вокруг снова была грязь и вонь мастеровых кварталов.
– А ты умеешь быть страшным, когда захочешь! – сказал вдруг Кальпурций.
– Это редко случается, – откликнулся Йорген смущенно.
Глава 14,
в которой Йорген с Кальпурцием целую ночь ведут себя не по-рыцарски, молодой маг Луулл обретает приятную компанию, а ланцтрегер фон Раух, заподозренный в принадлежности к Тьме, остается без пряников
Ночью случился большой прорыв Тьмы. Жители Гамра были в ужасе, с подобным они еще не сталкивались. По округе нечисть бегала в изобилии, но в город не лезла. Благодаря «аптекарям», надежно державшим оборону, у Ночной стражи Гамра работы обычно бывало немного. Но только не в эту ночь!
Читать бесплатно другие книги:
