Случай Растиньяка Миронова Наталья

Алик не стал обращаться в Интерпол. Через скромную фирму по отделке помещений они с Мэлором проворачивали кое-какие операции, считавшиеся, как любят выражаться в американских детективах, «не вполне кошерными». Ему пришла повестка из милиции. Он привычно излил свой гнев на Катю:

– Радуешься, да? Погоди радоваться, там и на тебя кое-что записано.

Кате стало страшно, но она не подала виду.

– Радоваться нечему, но я тебе с самого начала говорила, что он жулик. А что там на меня записано, я не знаю, и мне, честно говоря, дела до этого нет. Ни одной моей подписи милиция там не найдет.

– Дела, говоришь, нет? – злобно и обиженно переспросил Алик. – Ничего, менты и на тебя дело сошьют.

Он знал, что говорил. Катю тоже вызвали в прокуратуру и стали спрашивать, что ей известно о фирме мужа, о Мэлоре Подоляке, он же Криворучко, и об их совместных делах. Катя отвечала честно: для мужа сделала только рекламный буклет, о его делах с Мэлором Криворучко ничего не знала, человек этот был ей неприятен, она старалась видеться с ним как можно реже, в конце концов просто отказала ему от дома.

В прокуратуре ей объявили, что она является владелицей миноритарного пая в фирме. Катя ответила, что оформление прошло без ее ведома. Тем не менее на нее начислили довольно значительный налог за два года и посоветовали поскорее заплатить, пока не потекли пени. Кате пришлось залезть в свои скромные сбережения и выплатить начет.

– Если уж я плачу налоги, – сказала она Алику, – хотелось бы знать, где доходы?

Он наорал на нее. Бегство и предательство компаньона вконец расшатали ему нервы.

– Ты что, совсем тормознутая? Нам нужны были свободные средства. Оборотный капитал.

– Ну и где он, этот капитал?

– Мэлор, сука такая, спер. Все прибрал. Но ты губу-то не раскатывай, тебе все равно ничего бы не обломилось. Это были не твои деньги.

– Но налог с них уплатила я. Мог бы вернуть мне эту сумму.

– Нет, ты полная кретинка! Полная! Ты понимаешь, что я на нуле?

– Не кричи, – поморщилась Катя. – Хоть бы сына постыдился. Я не обязана платить за тебя налоги. Не можешь сейчас – вернешь позже.

– Но кто ж знал? – опять взорвался Алик. – Мы думали, перекрутимся…

– Мне неинтересно, что вы с Мэлором думали, – перебила его Катя. – Будь это просто мои деньги, ладно, я бы махнула рукой, черт с вами. Но я коплю для Саньки. Чтобы он учился, чтобы не угодил в армию… Звезд с неба он не хватает, придется поступать на коммерческое отделение…

– Да это еще когда будет, – пренебрежительно отмахнулся Алик. – Парню десять лет!

– Чужие дети всегда быстро растут, – ответила на это Катя.

Али понял ее буквально и пришел в бешенство. Он никогда раньше не поднимал на нее руку, а тут кинулся к ней, больно схватил за подбородок.

– Ты на что намекаешь? Ты что, не от меня родила? С кем крутила, говори!

Катя с силой оттолкнула его. На подбородке остались синяки.

– Только попробуй сделать так еще раз, и я точно уйду из дома. И Саньку заберу. Вернее, ты уйдешь: не забывай, это моя квартира. Ты тут даже не прописан.

Алик остался прописан в квартире своих родителей с тем расчетом, чтобы она ему досталась после их смерти. Его отец умер за год до того, как Катя отказала от дома Мэлору Криворучко. Мать Алика тоже как-то рано постарела, одряхлела, у нее уже был один инсульт, правда, легкий, ишемический, но Катя с ужасом ждала дальнейшего развития событий.

– А если тебе не ясно, от кого я родила, – продолжала Катя, – посмотрись в зеркало. Жаль, но Санька похож на тебя.

Санька уже догонял ростом отца, правда, пока еще был тонок, как тростинка. Но и лицом, и телосложением он действительно был похож на Алика.

– А чего ж ты тогда трындела про чужих детей? – проворчал Алик.

– Не смей так говорить в моем доме, – одернула его Катя. – Санька все за тобой повторяет. Ты им совершенно не занимаешься, вот я и сказала. Ты его только балуешь… когда время есть. А я думаю, что с ним дальше будет. Где он будет учиться. Куда пойдет работать.

– Да ну, делов-то куча, – презрительно скривился Алик. – Пристроим в финансовую академию, у меня там кореш есть. А потом пойдет работать ко мне в фирму.

– Которую ты чуть не потерял, – напомнила Катя. – Разберись пока с делами. А мне карьера в твоей фирме вовсе не кажется такой уж завидной.

– Мой сын хоть не малюет лютики-цветочки, – бросил Алик ей вслед.

Ему очень хотелось, чтобы последнее слово осталось за ним.

На какое-то время Алик словно затаился. Его не было видно и слышно, он действительно приводил в порядок дела фирмы. Катя вздохнула с облегчением. Все это время семья жила исключительно на ее заработки, но Катю такое положение устраивало: лишь бы поменьше сталкиваться с опостылевшим мужем. Как потом оказалось, она совершила большую ошибку, но человек своего будущего знать не может.

Она опять начала усиленно заниматься живописью, только картины теперь хранила не дома, а у мамы и у задушевной подруги Этери, открывшей уже две галереи. Этери была в восторге от ее работ, а вот сама Катя сильно в них сомневалась. Она тяжело переживала, что не пошла в свое время на факультет живописи. Конечно, это было бы непрактично. Пойди она на живопись, была бы сейчас безработной. Этери вот пошла и стала всего-навсего галеристкой, чужие картины выставляет. Но у Кати не было таких возможностей. Кстати, Этери, окончив институт, совершенно забросила кисти. А Кате оставалось утешаться только словами своего любимого учителя, народного художника СССР Сандро Элиавы, деда Этери.

– Катенька, – говорил он ей, – у вас есть способности. Пишите себе на здоровье, пишите, как видится, пишите, как пишется. Но я вас заклинаю: никогда не учитесь живописи. Будете учиться – начнете писать, как десять тысяч других художников. В вас есть искра божья, берегите ее.

– Вам легко говорить, Александр Георгиевич, а как же вы сами? Вы же учились! Вы учились в Париже!

– В Париже я больше учился в уличных кафе, на бульварах, в картинных галереях, в Опере, чем в Ecole des Beaux-Arts [1]. Во всяком случае, большего достиг. Зачем вам приемы, которые до вас разучивали веками? Перспективой вы владеете, рисунком тоже, что еще нужно?

– Колорит, – отвечала Катя.

– Чепуха, – отмахивался Сандро Элиава, хотя сам был великолепным колористом. – Знаете, что говорил Тинторетто? «Краски можно купить на Риальто, а вот искусство рисования достигается лишь упорной работой».

Александр Георгиевич всегда говорил так, словно со всеми великими мастерами был знаком лично. И глядя на него, в это можно было поверить.

– У Тинторетто был девиз: «Рисунок Микеланджело, колорит Тициана», – возражала Катя.

– А вы тоже жаждете и того и другого? – с ласковой насмешкой спрашивал Александр Георгиевич. – Даже самому Тинторетто не удалось это совместить…

– А Рубенсу удалось, – упрямо стояла на своем Катя.

– В вашем возрасте, Катенька, немодно восхищаться Рубенсом, – походя заметил Сандро Элиава. – На кой ляд они вам сдались, эти толстые тетки с базедовой болезнью? Ах да, колорит… Ладно, я с вами позанимаюсь немного.

Сандро Элиава занимался с ней колоритом, хотя она была с другого факультета, занимался частным образом и денег не брал, а она бы и заикнуться не посмела. Но в конце неизменно повторял свою любимую присказку: «Никогда ничему не учитесь. Будьте собой». Иногда он к этому прибавлял: «Не обращайте внимания на разных шавок».

Катя знала, что он имеет в виду. Сандро Элиаве в свое время крепко досталось от «разных шавок». Так крепко, что после Парижа, откуда он вернулся в СССР с приходом немцев, Сандро пошел на войну, в 1942-м получил тяжелое боевое ранение, потом служил переводчиком в авиаполку «Нормандия-Неман», работал в том же качестве на Нюрнбергском процессе, а в 1948 году угодил на Колыму.

– В отношении меня, – говаривал он, – советская власть совершила две роковые ошибки. Сначала, когда я был идейным и убежденным ее приверженцем, она меня посадила. А потом, сделав меня своим заклятым врагом, выпустила.

На Колыме Сандро Элиава просидел до 1954 года и оставил там чуть ли не семьдесят процентов зрения. Тундра сожгла ему глаза.

– Лучше б оглох, косил бы под Гойю, – мрачно шутил Александр Георгиевич. – В крайнем случае под Бетховена.

«Шавки» травили его и после освобождения, а умер он девяностовосьмилетним стариком в тот самый год, когда Катя окончила институт. Умер увенчанный славой, осыпанный всеми мыслимыми и немыслимыми наградами, к которым относился совершенно спокойно. До конца своих дней Сандро Элиава ценил и искал в людях только одно: талант, или, как он сам любил говорить, «искру божью».

У Сандро Элиавы был сын Авессалом, тоже ставший известным художником, но он, по словам отца, писал «официоз и заказуху». Отец и сын поссорились окончательно в 1962 году на разгромленной Хрущевым выставке «Новая реальность» в Манеже, которую остряки окрестили «кровоизлиянием в МОСХ» [2]. Именитый Сандро Элиава тогда пытался заступиться за опальных художников, за что получил свою порцию высочайших матюгов, а его сын поддержал позицию начальства. Даже обиделся и кричал на отца, что тот его «подставляет».

С тех пор отец и сын не встречались и не разговаривали, хотя Авессалом не раз потом делал попытки к примирению. Зато Сандро полюбил свою внучку Этери. Умирая, он все свое состояние, в том числе и картины, стоившие миллионы, завещал ей.

Два года Алик вел себя тихо. Катя в его дела не вникала. Он подолгу пропадал на работе, и ему вроде бы удалось наладить пошатнувшиеся дела фирмы. Он снова стал давать ей деньги на хозяйство. Но что-то непоправимо переменилось, и Катя долго не понимала, в чем эти перемены состоят. Ей было не до того, она занималась сыном.

Ее огорчало, что Санька так мало читает. Она пыталась заинтересовать сына книжками, которыми сама увлекалась в детстве. Санька воротил нос, его не интересовали ни Том Сойер с Гекльберри Финном, ни великий сыщик Калле Блюмквист, ни Маугли, ни книжки из «Библиотеки научной фантастики». Ему больше нравились компьютерные игры. Но грянул «Гарри Поттер», и Катя пошла, как она сама говорила, по «гарриевой дорожке», благословляя и самого маленького волшебника, и его «маму» Джоан Роулинг. Нет, она была не в восторге от этих толстых томов в синем супере, особенно от перевода, оставлявшего во рту вкус пересушенного сена, и в разговорах с подругами даже называла себя «гарримычной». Но Санька эти книжки читал, и на том спасибо.

Под шумок Катя подсунула ему «Трех мушкетеров». Санька поначалу отказывался, ныл, что «кино смотрел». Катя убедила его, что ни одно кино не передает прелести оригинал, а во всех экранизациях есть искажения. Он начал читать и втянулся. Тогда Катя дала ему «Графа Монте-Кристо», свой любимый роман Дюма. Санька поначалу тоже отнекивался, ссылаясь на экранизации, но все-таки прочел, даже признал, что «ничего», хотя и длинновато.

– А знаешь, – сказала Катя, – был у меня забавный случай. Ты тогда был еще маленький. Я куда-то торопилась, взяла такси…

– Куда? – тут же спросил Санька.

– Ну какая разница? Я тогда в «Сурке» училась, значит, тебя из детсада забирать.

– Меня из детсада бабушка забирала, – насупился Санька.

– Ну, значит, за тобой к бабушке, – уступила Катя. Неужели сын так до сих пор и не простил ей, что она отдала его в детский сад? А может, это Алик его накручивает? – Не перебивай, история не о том. Поймала я такси и разговорилась с шофером. И вдруг он со мной поделился: «Я тут такую книжку хорошую прочел… такую жизненную… Ну прямо все как в жизни, все по чистой правде». Я его спрашиваю, что же это за книжка такая. А он отвечает: «Граф Монте-Кристо». Я слегка обалдела. Спрашиваю его: «Что ж вы там нашли такого правдивого и жизненного?» А он мне: «Ну как же? Там ясно сказано: есть у тебя деньги – ты кум королю и все можешь, нет у тебя денег, и ты никто, ноль без палочки».

Катя ожидала, что Санька посмеется вместе с ней, но он не засмеялся.

– Ну и что? Он все правильно понял, – сказал сын.

Катя растерялась и даже испугалась.

– Дело вовсе не в деньгах, – робко возразила она. – Если бы Эдмон Дантес бежал из замка Иф без гроша в кармане, он все равно нашел бы способ изобличить своих врагов. Аббат Фариа вооружил его знаниями. Он сам признавал, что знания дороже всяких денег. А сокровища Монте-Кристо не принесли ему счастья.

– Ну и что? – упрямился Санька. «Счастье» было для него понятием абстрактным. – Зато с деньгами он делал что хотел.

– Ты не понимаешь, – покачала головой Катя. – Он и без денег делал бы что хотел. Он был свободен!

– «Без денег и свободы нет», – продекламировал Санька. – Это Пушкин так говорил, мы в школе учили. Что ж, по-твоему, Пушкин врал?

– Пушкин не врал, – улыбнулась Катя. – Но это говорил не Пушкин. Это у Пушкина говорил демон.

– Какай демон? Книгопродавец.

– Вот именно. В образе Книгопродавца у Пушкина скрывается демон Мефистофель. Мы с тобой как-нибудь почитаем «Фауста», когда постарше станешь.

– Но поэт же с ним соглашается! – упорствовал Санька.

– Поэту кажется, что он нашел формулу, как вступить в сделку с дьяволом, не отдавая ему свою душу, – старательно объяснила Катя. – Сам Книгопродавец подсказывает ему эту формулу: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать».

– Но это же правда! Ты тоже работаешь за деньги.

– Да, – признала Катя, – я тоже работаю за деньги, как и все. Но в стихах у Пушкина все не так просто. Вот ты не задумывался, почему в последней строчке он вдруг переходит на прозу? «Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись. Условимся». Без рифмы, без размера…

– Ну и почему? – нетерпеливо спросил сын.

– Не знаю, – призналась Катя. – На этом стихотворение заканчивается. Вернее, обрывается. Мы можем только гадать. Моя версия такая: в эту самую минуту, сам того не замечая, он перестал быть поэтом. Он все-таки продал душу, а не рукопись.

– Но он же потом еще много чего написал! – воскликнул Санька.

– Не надо думать, что герой стихотворения – это и есть сам Пушкин. В чем-то ты прав: отношения с деньгами у него были сложные. Он был игрок… но играл не ради денег: он испытывал судьбу. Давай вернемся к графу Монте-Кристо, что-то мы о нем подзабыли. Вот как ты думаешь: если бы у него была возможность вернуть свою молодость, своего отца, свою невесту Мерседес, думаешь, он не отдал бы за это все сокровища Монте-Кристо?

– Не знаю, – пожал плечами Санька.

Он уже вовсю ерзал на стуле и колупал ногтем щербинку в крышке стола. Ему было скучно.

– А я точно знаю: он отдал бы все деньги на свете, лишь бы вернуть себе счастье. Увы, деньги такой силой не обладают…

– Ладно, мам, – согласился Санька лишь бы поскорее закончить надоевший разговор. – Наверно, отдал бы. Лично я бы не отдал. По-моему, деньги лучше.

– Чем же они лучше? – разочарованно протянула Катя.

– На деньги все можно купить, – убежденно заявил ее сын.

Если бы она знала, что сам дьявол в эту минуту подслушивает их разговор!

Ситуация стала меняться так постепенно и незаметно, что сама Катя потом не могла ответить на вопрос, который бесконечно себе задавала: когда же это началось? Ей казалось, что обстановка в доме нормализовалась, хотя она по-прежнему спала на кухне, только произвела небольшой ремонт, вырезала часть подоконника и купила диванчик поудобнее. История с Мэлором забылась, как страшный сон. Алик занимался бизнесом, правда, с переменным успехом, отец с сыном были по-прежнему неразлучными друзьями.

Когда же он в первый раз попросил у нее денег? Когда-то же это случилось в первый раз? Катя не помнила. Она насторожилась, только когда исключение стало правилом. Иногда Алик давал ей деньги на хозяйство, иногда нет. Если она спрашивала, отвечал, что с делами туго, нет заказов, нет спроса, придется потерпеть. Она терпела. Понимала, что бизнес – дело рисковое, как он говорил.

Неожиданно продалась ее картина, которую Этери выставила в одной из галерей. При других обстоятельствах Катя отложила бы эти деньги для Саньки, но в тот момент они пришлись как нельзя кстати, чтобы заткнуть очередную дыру в семейном бюджете.

Алик стал пропадать где-то до поздней ночи, говорил, что на работе. Катя верила. Вернее, ей было все равно. Она только одного не понимала: если он пропадает на работе, значит, работа есть? Тогда почему денег нет? Алик туманно объяснял, что приходится раскручиваться по новой. Но пусть она не волнуется: деньги будут. И действительно через какое-то время приносил деньги. Так продолжалось месяц, два… Потом деньги опять исчезали. И Алик вместе с ними.

Кате не так важны были деньги, как то, что сын что-то знал: она видела по глазам. Но спрашивать у почти уже взрослого сына: «Ты не знаешь, где папа?» – ей не хотелось. Потом – она так и не вспомнила, когда именно, – началось это. Алик приносил деньги с работы, давал ей на хозяйство, все чин-чином. А дня через два появлялся виноватый, смущенный и просил деньги обратно. Какое-то ЧП. Он ей вернет. Катя отдавала деньги, не споря. Иногда он возвращал, иногда нет. Приносить деньги в дом стал все реже и реже. Катя не роптала: она сама прилично зарабатывала, на еду и квартплату ей хватало.

Но потом Алик стал одалживать деньги у нее. Не свои, ее деньги.

– Алик, нам на жизнь не хватит, – говорила Катя. – Санька растет, словно его из лейки поливают. Ему нужны новые ботинки, новая куртка…

– Да мне только перекрутиться, – уверял ее Алик, брал деньги, пропадал на всю ночь, иногда возвращался с деньгами. Чаще без.

Катя спрашивала его напрямую, что происходит. Он уверял, что все в порядке. Ей не хотелось приставать с клещами. Главное, не хотелось, чтобы он подумал, будто она ревнует. Вот уж чего не было, того не было.

Так прошел еще год.

Все выяснилось, когда однажды Алик явился домой возбужденный, довольный, с крупной суммой в кармане. Это было как раз под день ее рожденья.

– Вот это на хозяйство, – объявил он, шлепнув на сервант толстую пачку купюр, – и у меня есть предложение. Давай не будем звать гостей. Давай сходим куда-нибудь. Ну, в театр, что ли, или на концерт. Куда захочешь.

Кате не хотелось идти с ним в театр или на концерт. Она по опыту знала, что в темном зале Алик заснет посреди действия и будет всхрапывать. А ей придется толкать его локтем в бок, трясти за плечо и умирать от стыда перед остальными зрителями.

– Ну, может, в ресторан? – предложил Алик, видя, что она не отвечает.

Катю обуревали сомнения. Идти в ресторан – непозволительная для них роскошь по нынешним временам. На ту сумму, что они просадят в ресторане, можно было бы купить что-нибудь нужное в дом или полезное сыну. Но раз уж Алк проявил добрую волю, любезность, заботу о ней, она не стала спорить.

– Хорошо, – согласилась Катя. – Давай в ресторан.

Тринадцатого февраля она, как выражался Алик, «начепурилась», сам он тоже надел парадный костюм, и они пошли в ресторан. Никакого удовольствия Катя не получила. Алик привез ее в ресторан, обставленный в псевдорусском стиле, под вывеской, сулившей «настоящую русскую кухню». Открыв в меню раздел «Закуски», Катя увидела выведенное славянской вязью название: «Салат с авокадо». «Где это в русской кухне есть рецепт с авокадо?» – терялась в догадках Катя. Остальные блюда были выдержаны в том же духе. «Русскими», да и то относительно, оказались только костюмы официантов – красные косоворотки, обшитые золотым галуном, – и слишком громкая музыка.

Катя отказалась от закусок, Алик последовал ее примеру. Им подали горячее блюдо. Перед каждым поставили действительно целое блюдо, на котором были аккуратно разложены разнообразные гарниры: горка белой квашеной капусты, горка гурийской капусты, горка – особенно крупная – нарезанного соломкой мороженого картофеля, обжаренного в масле, горка зеленого горошка только что из банки, на нем еще пузырьки лопались. Далее по списку следовали тертая морковка и вареная свекла кубиками вперемешку с такими же кубиками соленых огурцов, видимо символизирующая винегрет. Это гарнирное великолепие съедало практически все пространство блюда, а в самой середке оставался лишь крошечный островок для кусочка мяса размером со спичечный коробок.

Алик заказал виски, Катя попросила рюмку водки, прекрасно понимая, что без водки ей не проглотить весь этот пироксилин. Безостановочно гремящую музыку приходилось перекрикивать, и не было ни малейшей надежды, что она когда-нибудь смолкнет, что музыканты, например, сделают перерыв и уйдут покурить. Музыка была не живая – «фанера».

Общаться в таких условиях было совершенно невозможно, и Катя сидела молча – насильственно улыбаясь и делая вид, что ест. Пожалуй, это было даже к лучшему, что музыка мешала говорить: говорить было не о чем. Оставалось только ждать, когда кончится пытка.

Все на свете кончается, и это кончилось. От десерта Катя отказалась наотрез, выпила только символическую чашку кофе. Но Алик был настроен веселиться, и, когда они вышли из пыточного заведения, предложил:

– Давай зайдем сюда.

Ответа он не ждал, подхватил ее под руку и повлек за собой в какие-то сверкающие и переливающиеся огнями двери. Катя все гадала: почему он повел ее именно в этот ресторан? Что, в Москве ресторанов мало? Теперь она получила ответ, хотя поняла его не сразу, ошеломленная блеском мигающих лампочек и громом музыки, правда, уже не русской. Сначала ей показалось, что это дискотека, но потом она сообразила, что это казино. Ее окружали «однорукие бандиты» и еще какие-то более сложные автоматы, облепленные в основном юнцами чуть постарше ее сына. На экранах в бешеном темпе вращались лимоны, вишни, арбузы, луковицы, свеклы, брюквы и прочие плодоовощные культуры.

– Мне тут не нравится, – сказала она Алику. – Давай уйдем.

– Погоди, ты еще ничего не видела! Это так, для мелкой сошки.

Он опять подхватил ее под руку и потянул во внутренние помещения. Здесь было полутемно и сравнительно тихо. Здесь был гардероб, куда они сдали свои пальто, а дальше тянулись подсвеченные сверху сложными приборами, напоминающими окуляры телескопов, столы для рулетки и каких-то незнакомых Кате карточных игр.

Катя впервые за весь вечер внимательно посмотрела на мужа. В кошмарном ресторане она старательно избегала его взгляда. То, что она увидела, привело ее в ужас. Глаза Алика светились возбуждением, и она сразу поняла, что выпитый виски тут ни при чем. Сама Катя не знала даже, с какого конца подойти к рулеточному столу, зато Алик мгновенно нашел свободное место, галантно усадил ее и предложил сделать ставку. Персонал – кажется, их зовут крупье, лихорадочно сообразила Катя, – здоровался с ним по имени, некоторые из игроков тоже кивнули…

Его здесь все знали! Он был завсегдатаем! Кате сразу вспомнились его таинственные вечерние отлучки из дома и странности с деньгами. Она решительно поднялась из-за стола.

– Я не хочу играть.

– Сыграй! – Алик начал тянуть ее за руку, усаживать насильно. – Сыграй, новичкам везет!

Катя высвободила руку и, отойдя от стола, повернулась к мужу.

– Ты здесь проводишь вечера?

Алик продолжал ее уговаривать. На лице у него появилось детски обиженное выражение.

– Ну, не порти мне вечер! Сыграй! Тебе повезет, вот увидишь.

– Ты не ответил, – сухо проговорила Катя. – Ты здесь проводишь вечера?

– Да ну, не нагнетай. Заглянул пару раз, а ты уже вообразила невесть что! Ну давай, не порти мне праздник.

– Это мой праздник, – напомнила Катя. – Это мой день рождения. Я ухожу. А ты оставайся, если хочешь. Я сама доберусь до дому.

Катя направилась в гардероб, и разозленный Алик двинулся за ней.

– Можешь остаться, – повторила Катя. – Я все равно с тобой на машине не поеду. Ты пьян.

Она ушла, а Алик остался. Явился под утро злой как черт.

– Накаркала, – бросил он Кате. – Я машину долбанул.

– Скажи спасибо, что в милицию не забрали и права не отняли.

– Ты что, не понимаешь? – Он с пол-оборота перешел на крик. – Я не мог инспектора вызвать, меня бы сразу засекли. Теперь страховку не заплатят!

– Не кричи. При чем тут я? Ты сел за руль пьяный. Я тебя предупреждала. Теперь ремонтируй свою машину сам.

– Мне нужны три штуки баксов, – понизив голос, угрюмо сообщил Алик. – У тебя есть, я точно знаю.

– У меня нет. Я коплю Саньке на институт. У тебя же есть фирма! Она же работает! Она что, совсем дохода не приносит?

– Не твоего ума дело, – буркнул Алик. – Не хочешь сама дать, одолжи у своей Этери. Она богатая.

Катя ненавидела такие разговоры. Алик не любил Этери – Этери отвечала ему пламенной взаимностью, – но охотно брал у нее в долг. А потом не хотел отдавать, потому что «она богатая, перебьется».

– Правильно их прижали, этих грузин, – продолжал Алик. – Давно пора всех отсюда выслать.

У Кати потемнело в глазах от ярости.

– Всех? – переспросила она. – Ну что ж, давай. Высылай всех. Давай вышлем доктора Лео Бокерию. Пусть он в Грузии людей с того света вытаскивает. Давай вышлем Олега Басилашвили. Николая Цискаридзе. – Тут Катя сообразила, что Алик вряд ли знает, кто это такой, и перешла на более близкий ему репертуар: – Валерия Меладзе? Сосо Павлиашвили? Диану Гурцкую? Только Этери, пожалуйста, оставь в покое. У кого ты будешь денег просить, если ее вышлют? Кстати, она российская гражданка, коренная москвичка.

Алик ничего не ответил, ушел из кухни, где спала Катя, в большую комнату, где спал сам.

Катя думала, что на этом разговор закончился, но не тут-то было. Алик не постеснялся задействовать тяжелую артиллерию: надавить на нее через сына.

Час был ранний, но Катя понимала, что больше не уснет. Она умылась, оделась, торопливо выпила чашку кофе, переделала все мелкие, не оконченные с вечера дела по дому, приготовила завтрак для всех. Алик и Санька дружно ввалились в кухню, сели за стол, после чего Санька завел заранее отрепетированную речь:

– Мам, ты не сердись на папу. Ну, так получилось. Ну, папе правда машина нужна. Дай денег.

– Я берегу эти деньги для тебя. – В душе у Кати все кипело: как Алик посмел использовать сына? Но она старалась говорить спокойно и ровно. – Я ж хочу, чтобы ты в институте учился. На бесплатное отделение тебе не поступить: учишься ты плохо, читаешь из-под палки. Придется на коммерческое. Ты же не хочешь в армию.

Санька тоже вскипел и, что было для него характерно, пошел по самому простому пути:

– Не нужны мне твои деньги! Я лучше в армию пойду! Плевал я на твой институт!

– Саня, Саня, – одернул его Алик, – нельзя так разговаривать с мамой, это нехорошо. Извинись сейчас же.

Но сын спутал все его карты.

– Если это мои деньги, – надрывался он, не слушая отца, – отдай мне их сейчас! Раз мои, что хочу, то и делаю! Я их папе отдам!

– Сынк, – снова вступился Алик, – ты будешь учиться. Ты поступишь на бесплатное отделение. Ты же будешь хорошо учиться, да? А сейчас извинись перед мамой.

Катя не стала слушать извинений. Она вышла в прихожую, надела свое старенькое зимнее пальто на ватине, уже ни на что не похожие замшевые сапожки, вязаную шапочку, пошла в сберкассу и сняла с книжки сто тысяч рублей, что примерно равнялось трем тысячам долларов. Вернувшись домой, она молча выложила деньги на стол перед Аликом.

– Ну, ты молоток, старуха! – возликовал он. – Я верну, ты не думай.

Катя ничего не ответила. Санька ушел в школу, сама она – на работу. Уходя, она слышала, как Алик созванивается с кем-то из приятелей, чтобы тот довез его до автосервиса.

Машину он «долбанул» на редкость удачно: во-первых, никого не задел, во-вторых, это случилось практически рядом с домом. Он сумел руками дотолкать ее до стоянки во дворе. Кате слишком поздно пришло в голову поинтересоваться, велика ли поломка, стоит ли она трех тысяч долларов. Ответ на свой вопрос она получила в тот же вечер. Алик опять вернулся домой поздно, с возбужденно блестящими глазами, благоухая непередаваемым букетом виски в смеси с одеколоном «Фаренгейт».

Она ни о чем не спросила, просто поняла, что он опять был в казино. И что денег своих она никогда больше не увидит.

Долго еще тянулась война на истощение. Катя попыталась вразумить Алика, но у нее ничего не вышло.

– В казино выиграть невозможно, неужели ты не понимаешь?

– Нет, это ты не понимаешь. – Лицо Алика стало мечтательным, глаза подернулись мутноватой пьяной дымкой, Катя с ужасом встретила взгляд маньяка. – Я пришел, поставил вшивую сотку, а взял пять тысяч. Баксов, – уточнил он.

– Тебя «подсадили». Такое бывает только в первый раз…

Катя уже видела, что все бесполезно, его не переубедишь. И точно: Алик отмахнулся от нее.

– Да что ты понимаешь, корова? Я и потом сто раз выигрывал.

После случая с машиной Катя категорически отказывалась давать Алику деньги, но Алик, как он сам это называл, «нашел на нее управу»: начал занимать деньги у друзей и знакомых с таким расчетом, чтобы отдавать пришлось ей. Катя надрывалась, бралась за самую тяжелую, срочную, невыгодную работу, но долги за него возвращала.

Увы, ненадолго. Катя давно уже перестала вникать в дела Алика, но сделала последнюю отчаянную попытку повлиять на него через Саньку.

– Может быть, ты поговоришь с папой? – попросила она сына. – Он же губит себя этой игрой.

– Папа работает как вол, – ответил Санька. – Должен же он как-то расслабиться?

Катя отшатнулась, словно он ее ударил.

– Ладно, – кивнула она. – Я это запомню.

У матери Алика случился второй инсульт, ее парализовало, пришлось за ней ухаживать. Разорваться Катя не могла, ей надо было работать. Она наняла сиделку. Нет, она не стала перекладывать на сиделку заботы о больной свекрови, сама навещала ее и делала все, что требовалась: мыла, кормила, выносила судно, меняла подгузники. Но Алик света невзвидел. Ведь сиделке уходили живые деньги, которые могли бы достаться ему.

– Ты что, сама не можешь?! – кричал он на Катю.

– Не могу, – отвечала она. – Я работаю, в сутках двадцать четыре часа. Не хочешь тратиться на сиделку? Есть другой вариант. Отдай мать в дом престарелых.

– То есть ты хочешь, чтобы я потерял квартиру, да? Если в дом престарелых, надо квартиру государству сдавать, ты что, не знала?

– Моральная сторона дела тебя не волнует, – с горечью констатировала Катя. – Тебе лишь бы квартиру не потерять. Это твоя мать, почему ты сам за ней не ухаживаешь?

Алик надулся, как индюк.

– Я работаю.

– За рулеточным столом, – безжалостно парировала Катя. – Ты хоть раз мне помог? Хоть бы продуктов купил! Хоть бы на машине подвез! Сиделке плачу я из своих денег. И больше об этом не заикайся. Я не железная, если я рухну, ты с голоду помрешь.

Алик замолчал. Три месяца Катя ухаживала за парализованной женщиной, которую никогда не любила и не считала родным человеком. Наконец третий инсульт освободил ее свекровь от земных тягот. Кате еще пришлось уплатить шестьсот долларов за похороны: у Алика денег не нашлось. Но она категорически отказалась устраивать поминки.

– Это не по-русски! – зудел Алик.

– Твоя мать, ты и устраивай. А у меня больше нет ни сил, ни денег, – отрезала Катя.

Она уж промолчала, не сказала вслух, что ей противен сам обряд поминок, когда после второй рюмки все забывают о дорогом покойнике и начинают травить анекдоты.

Свекровь похоронили, даже поминки справили: откуда ни возьмись, понаехала родня, и Алику пришлось раскошелиться. Но Катя на поминки не пошла, осталась дома. Ей было совершенно все равно, что подумают и скажут о ней эти чужие люди. Она чувствовала себя выпотрошенной. Легла у себя на кухне и пролежала неподвижно весь вечер. Есть не хотелось. Голова болела, внутри поселилась такая тяжесть, что ей казалось, вот сейчас ее голова продавит диванную подушку до полу, а затем и сам пол до нижнего этажа.

Пролежав так несколько часов, Катя еле-еле, через силу, заставила себя подняться, принять душ, разобрать постель и снова лечь. Странно, но сон не шел к ней. В памяти бессмысленно проворачивалась сцена похорон. Заснула она только под утро, слышала, как вернулись домой Алик и Санька, но сделала вид, что спит. И заснула с мыслью: «Вот и меня так же похоронят…»

Буквально через неделю после похорон свекрови разразилась катастрофа. На фирму Алика наложили арест за долги. Пришли судебные приставы и опечатали помещение. Внутри осталось оборудование и материалы на сотни тысяч долларов. Алик объявил, что придется продать и дачу, и квартиру матери. Катя лишь пожала плечами.

– Продавай.

Счастье еще, что не пришлось полгода ждать вступления в права наследства, поскольку ответственным квартиросъемщиком числился сам Алик. Правда, Катя не учла одну маленькую деталь: если продавать квартиру, Алику придется из нее выписаться, а куда, спрашивается? Только к ней, Кате. Скрепя сердце она прописала его к себе. Не на улице же его оставлять.

Он, кажется, чего-то подобного опасался, потому что, когда Катя согласилась его прописать или, как это теперь называлось, зарегистрировать, на его лице отразилось явное облегчение. Но Катя сказала:

– Если уж ты тут официально прописан, плати свою долю квартплаты и давай мне деньги на питание. Я не обязана тебя содержать.

Опять разразился скандал, опять Алик орал: «Ты что, не понимаешь? У меня заказы зависли!» Катя сказала, что ей все это неинтересно. Она ненавидела семейные сцены, ненавидела себя за то, что они происходят с ее участием и вроде бы даже с ее подачи. Опять Алик привлек на помощь сына, и опять Катя осталась в проигрыше.