Бриллиантовый дождь Серова Марина
– Да, я за ней и пришел.
– Кто же так приходит? Ночью, через забор… А ты у нее, кстати, спросил? Её никто сюда силой не тащил, сама попросилась.
– Что тут у вас вообще происходит? Игра, что ли, какая-то, военизированная?
– Ага! – обрадовался Гэндальф и замотал башкой. – Ролевая компьютерная игра. Не слышал про такое?
– Что-то слышал… Но точно не помню…
– Да ты сам сейчас все узнаешь, – ухмыльнулся Гэндальф, – я ведь, не знаю, что с тобой делать. Пришел бы днем, как человек, позвонил бы в дверь, так, мол, и так… А сейчас пока свяжусь с центром, пока там что решат, пока распорядятся.
– А где центр? – спросил я.
– Какой любопытный! – обрадованно хлопнул он себя по коленке. – А я, представь себе, и сам не знаю, где он – центр. Но где-то далеко, это точно… Знаешь, сколько сейчас по всему миру таких лагерей? Тысячи!.. Так что ты у нас пока побудешь… – он повернулся к нейрокомпьютеру и повторил, – побудешь… Хочешь быть, например, хоббитом? Гномом? Или нет, будешь ты у нас князем… Как тебя звать-то?
– Сергей, – откликнулся я.
– Ага. Ну, допустим, князем Сергором, городским эльфом, прославленным охотником на драконов… – Он что-то быстро набирал на пульте компьютера, продолжая: – Ты гнался за зверем по Чужим Равнинам, но изловили его орки и доставили ко мне во дворец. Тут-то ты и подоспел, орков разогнал, путы разрубил, дракона освободил… А потом победил его в честной битве…
– Бред, – сказал я.
– Привыкай, Сергор! – отозвался Гэндальф. – Скоро этот бред станет твоей жизнью.
– У вас все, кто приходит извне – драконы? – спросил я.
– Смышлен, смышлен! – засмеялся Гэндальф. – Конечно, все. Не дракон, так какая-то другая гадость. Василиск, чёрный всадник, горный тролль… Но тебе несказанно повезло: в основном непрошенные гости становятся орками, а ты станешь целым эльфийским князем. Все-таки известный музыкант, уважаемый человек… – Он обернулся к своим помощникам: побрейте-ка его и нацепите ему липучки.
Один из детин проворно сунулся в тумбочку под компом и достал оттуда красиво оформленную коробочку. Другой тем временем занялся моими волосами. Я не дергался, понимая, что это бесполезно. Гэндальф достал еще одну коробочку сам, говоря:
– Липучки эти, между прочим, очень не дешевая штука: комплект – пятьсот баксов. А они одноразовые. Я из-за тебя комплект уже грохнул. Потому что, когда из Игры выходишь, они подыхают. Я тут один могу по своей воле выходить из Игры, а остальные не могут. Дорого. В результате через месяц-полтора у них крышу напрочь срывает, они жить уже могут только в Игре.
– Они знают об этом, когда приходят? – спросил я. Пол подо мной был уже усыпан волосами.
– Конечно знают! – воскликнул Гэндальф. – Их это не останавливает.
Извлеченную из коробочки «липучку» – темно-серый эластичный кругляшок – приложили мне ко лбу, он присосался к моей коже, и я почувствовал в этом месте одновременно и холодок, и жжение. Вторую прилепили мне на затылок, третью и четвертую – на виски, пятую – на голову сверху, а шестую под подбородок. Гэндальф делал все то же самое с самим собой, говоря при этом:
– Сестру ты свою встретишь. Я заложил, что ты – брат эльфийки Леойлы, давным-давно покинувшей свою страну.
– Сегодня утром, – буркнул я. – Точнее – вчера уже…
– Это в реале вчера, а у нас – давным-давно. У нас тут все по-другому. Да ты сам увидишь… Я, например, когда выхожу из Игры, становлюсь для них невидимым. А потом – бац! – появляюсь. Гэндальф великий и ужасный! – он хихикнул и спросил у обрабатывающего меня помощника: – Готов?
– Готов, – кивнул тот.
– Сабельку ему дайте…
Мне сунули в руку деревяшку.
– Ну, – усмехнулся Гэндальф, – добро пожаловать в сказку! – и ткнул пальцем куда-то в клавиатуру.
… Дворец его был светел и роскошен. Три люстры из горного хрусталя были выполнены в форме природных сталактитов и светились изнутри волшебным светом, одна голубым, другая желтым, третья – розовым… Поверженного дракона уже убрали, но я не спешил уходить, зная, что хозяин обязательно появится. Прискорбно, что пришлось убить зверя прямо в чертогах великого мага, но у меня не было другого выхода. И теперь я должен был объясниться.
Ждать не пришлось. Внезапное марево возникло в дальнем углу зала, а миг спустя передо мной предстал Гэндальф в своей вечной черной шляпе и с волшебным посохом в руках. Поглаживая шикарную седую бороду и усмехаясь в усы, он обратился ко мне с такими словами:
– Приветствую тебя, князь Сергор, охотник на драконов. Что привело тебя ко мне, и не меня ли ты поджидаешь, обнажив свой славный Далантир?
Действительно, я стоял с обнаженным мечом. Залившись краской стыда, я хотел было оправдаться, но Гэндальф остановил меня:
– Брось, брат Сергор, я знаю, что случилось. Это шутка. О том, что тут произошло сраженье, и сколь оно жестоким было, понять нетрудно по твоим лохмотьям.
Я огляделся. Действительно, камзол мой выглядел плачевно.
– Прими же в благодарность от меня за то, что замок мой освободил от орков и уничтожил злейшего дракона, сей дар. – Гэндальф нагнулся и словно бы с пола, а на самом деле из ниоткуда, достал расшитый дивными узорами камзол. – И спрячь же, наконец, свой Далантир.
– Надолго ль к нам? – спросил он, когда я, поблагодарив его за щедрый подарок, переоделся. – В чем цель визита?
Я всмотрелся в свое отражение в большом, удивительно ясном серебряном зеркале. Камзол был сшит как будто на меня, сидел отлично, и мне даже подумалось, что в нем я выгляжу уж слишком блестяще для странствующего эльфийского рыцаря. Но я не мог обидеть хозяина отказом от подарка.
– Без всякой цели я брожу по свету, – признался я. – Но все же есть она, хотя, похоже, и недостижима. Давным-давно мою красавицу сестру похитил злой дракон, и я поклялся весь род их извести. С тех пор я странствую, охочусь на драконов, надеясь, правда, с каждым днем все меньше, наткнуться на следы своей сестры.
– Знакомы мы давно, доселе почему ж ты не рассказывал историю свою?
– Известно магам все, особенно тебе, и если б что-то знал ты о сестре моей Леойле, я думаю, ты мне сказал бы сам.
– Леойла?! Ты сказал Леойла?! – Гэндальф вскинул густые брови, затем хитро прищурился. – Похоже, я становлюсь заложником своей безмерной славы. Нет, милый эльф, не ведаю всего я и не умею проникать в чужие мысли…
– Друг Гэндальф, не томи! – вскричал я, чувствуя, что он что-то знает.
– Как мать твою зовут?
– Её зовут Эния.
– Да, так и есть! Леойла здесь! В моём селенье! Она в живых осталась чудом. Примерно так же, как сегодня, дракона выследили орки, убив, разграбили пещеру и, кроме множества сокровищ, там обнаружили девчушку. Эльфийку…
– Где она?! Хочу я убедится!
– Идем!
6
Сбежав по беломраморной лестнице, мы двинулись по эльфийскому поселенью. Я не мог не признать, что поселение в лесу значительно красивее города. Среди высоких вековых дубов, трепещущих осин и нарядных секвой изящные коттеджики выглядели рождественскими украшениями.
Похоже, Гэндальф решил превратить наше воссоединение с сестрой во всеобщий праздник, так как, двигаясь вдоль ряда жилищ, он громовым голосом вскричал:
– Эльфы и люди! – он обернулся ко мне и тихо добавил: – Людей у нас чуть меньше половины. Эльфы и люди! – продолжил он. – Спешите на главную площадь! Князь Сергор, что почтил нас своим визитом и уничтожил грозного дракона, нашел свою сестру! Сообщите же Леойле! Пусть мчится к брату! Все на площадь!
В поселении тут же началась суматоха, а Гэндальф, обернувшись ко мне, заметил:
– И так у нас – в любую ночь. Не одно, так другое. Повод повеселиться находится всякий раз…
Я спосил то, что меня действительно волновало в этот миг:
– А почему моя сестра не сообщила никому, что у нее есть брат? Ей стоило лишь имя произнесть достойнейшего нашего отца, и всякий указал бы ей на город, где правит он, где рождена она.
– Она не помнит ничего. Дракон ей заморозил память. Лишь имя матери – Эния и своё, вот всё, что ей известно было… Ты ж имя матери доселе при мне не произнес ни разу.
Мы вышли на ярко освещенную поляну, называемую тут Главной Площадью. Народу здесь было несметное число. Я загляделся на прелестных эльфиек. Черты их нежных лиц подчеркивались изящными украшениями из серебра и жемчуга.
Чистым блеском предрассветных звезд лучились их глаза, а волосы ниспадали искрящимися потоками. Легкими видениями словно бы струились они по поляне, с любопытством поглядывая на меня. И я подумал, что, возможно, закончились, наконец, мои скитания и мое одиночество…
Гэндальф выступил в центр поляны. Ростом он был ниже эльфов, но белая борода, серебристые волосы, широкие плечи и благородная осанка придавали ему истинно благородный вид; а его зоркие глаза под снежными бровями напоминали приугасшие до времени угольки… но они могли вспыхнуть в любое время ослепительным – если не испепеляющим – пламенем.
– Леойла, дочь Энии! Ты здесь? – вскричал он.
– О да, мой господин, – раздался голос нежный, словно пенье флейты. И из толпы выступила хрупкая златовласая эльфийка. Одного взгляда на нее мне было достаточно, чтобы все сомнения растаяли, как дым: конечно же это она, моя возлюбленная сестра! Я даже вспомнил, каким смешным именем я звал ее в кругу семьи.
– Лёлька! – шагнул я к ней, раскрывая объятия. Она шагнула мне навстречу:
– Серг… – она запнулась. – Сергор!
– Да здравствует великий Гэндальф! – выкрикнул кто-то из толпы, а остальные стройно прокричали троекратное «ура». Старый маг, хитро посмеиваясь в усы, успокоил своих почитателей взмахом руки.
– Я здесь ни при чем, – сказал он. – Герой Сергор взял правильный обет: драконов изводить, пока не встретит свою давно пропавшую сестру. Сидел бы он, судьбу кляня, в своём роскошном замке родовом иль наслаждался б жизнью без обетов, он никогда б не появился здесь. Отвага, верность слову и печаль, вот три коня, что гнали колесницу его к победе. Трогательный миг: сестра и брат. Взгляните: не прекрасны ль? Да здавствуют Леойла и Сергор!
– Ура! Ура! Ура! – вновь прокричали жители поселения.
– А коли вы со мной согласны, – заявил Гэндальф. – Я предлагаю пир до петухов. И пусть эльфийки все усилия приложат к тому, чтобы Сергор сестру назад в свой город не увез, а сам остался б тут средь нас любимым новым братом!
И веселье стало набирать обороты! Мелодично запели эльфы-менестрели, аккомпанируя себе на лютнях. Вспыхнул костер, и огненные блики зазолотились на лицах. В мгновение ока на площади были сооружены огромные дощатые столы, а миг спустя они уже ломились от яств и сосудов.
Я рассказывал Леойле историю нашего рода и, шаг за шагом, она вспоминала нашу семью, нашу жизнь до ее похищения драконом, радуясь каждому новому воспоминанию, как ребенок.
Вино тут было поистине восхитительное. И каждый из присутствующих стремился во что бы то ни стало чокнуться со мной. Так что, когда менестрели заиграли менуэт, и какая-то очень милая эльфийка пригласила меня на танец, на ногах я стоял не очень уверенно.
Потом был фейерверк. Потом ко мне подсела черноволосая девушка-человек, и мы разговорились. Звали её Ниина, и она безумно понравилась мне. Люди – грубоватые создания, но именно сочетание природной грубости с благоприобретенной изысканностью делает, порою, человеческих девушек такими притягательными для эльфов.
В то же время, Ниина призналась мне, что никогда не обратила бы внимание на эльфа-менестреля или, например, на эльфа-ювелира. Но то, что я, по ее словам, – «существо полупрозрачное», – дерусь с драконами и побеждаю их, будоражит ее воображение.
Браки между людьми и эльфами невозможны, мы не можем иметь общих детей. Любовная связь эльфийки с человеком грозит ей потерей дара бессмертия. Но даже это случается: страсть оказывается сильнее страха. Что уж говорить о связях эльфов с человеческими девушками, здесь никто не рискует ничем, кроме репутации… Обществом это не приветствуется, оттого и безумно притягательно.
Обсуждая с Нииной эти проблемы, мы как-то, сами того не заметив, перешли от теории к практике, сперва расцеловавшись после того, как выпили на брудершафт, потом и просто так.
… Я проснулся от дикой боли в затылке и хотел закричать, но обнаружил, что рот у меня чем-то заклеен. Я хотел освободить его, но руки оказались связанными… Светало. Было холодно и мокро. И тут я увидел склоненного надо мной дракона! Я дернулся, надеясь порвать путы и схватить свой меч, но бесполезно, связан я был добротно. Дракон прошептал:
– Тихо, тихо. Сейчас все будет в порядке…
С этими словами он поскреб когтями по моем лбу, подцепил что-то и больно, словно коросту, с чмокающим звуком отодрав, отбросил в сторону. Я догадался, что это «липучка». Это уже вторая липучка, которую он содрал с меня, и я уже начал чувствовать себя не совсем эльфийским князем, а уже немного и музыкантом Сергеем Чучалиным. А дракон был уже почти совсем Какукавкой. Содрав все шесть липучек, он спросил:
– Ты эльф?
Я отрицательно помотал головой.
– Чуч?
Я помотал головой утвердительно. Он сдернул с моих губ скотч, говоря:
– Только тихо, не ори.
Легко сказать тихо! Когда у тебя с губ сдирают скотч, происходит депиляция усов, а это очень, очень болезненно…
– Руки развяжи, затекли! – попросил я.
Он попытался развязать, но сразу не смог, наклонился, подцепил веревку зубами… Наконец, я освободился и со стоном сел. Блин. Второй раз уже за сутки он меня спасает. Я огляделся. Во-первых, я находился на свежем воздухе в кустах. Смутно я помнил, что сюда, подальше от костра, мы ушли с красавицей Нииной, чтобы предаться запретной любви.
Рядом со мной спала здоровенная, несвежего вида, прыщавая девица с липучками на бритой голове, одетая в стандартную голубую пижаму. Впрочем, одетая не слишком. Такая же пижамка была на мне, и вся она пропиталась росой. Так и простудиться недолго.
– Надо быстрее дергать отсюда, пока Гэндальф спит, – прошептал Какукавка. – Пошли за Лёлькой. Ключи от ворот у меня.
– А где она? – спросил я.
– Пошли, я знаю, – шепнул он, распихал веревки по карманам, и мы, выбравшись из кустов, побежали по лагерю.
– Я столько выжрал вчера, – сказал я набегу, – а похмелья нет. Хорошое у них, все-таки, вино.
– Вы воду пили, – бросил Какукавка, – я проверял.
Он остановился возле малюсенького фанерного домика, вековой, наверное, давности:
– Она здесь.
– Одна? – спросил я.
– Нет, – покачал головой Какукавка. – Тут четыре двухъярусные койки, их тут восемь девчонок.
Охренеть, какая экономия жилплощади в этой сказочной стране. Я тронул дверь, та оказалась незапертой и, скрипнув, приотворилась.
– Давай так, – сказал я. – Кляп в рот, быстро вяжем руки, ноги и тащим. Она лёгкая. А уж «липучки» потом снимать будем.
Какукавка кивнул и мы тихо-тихо, на цыпочках вошли в домик. То ли он какой-то элитный, то ли, просто, он для тех, кто здесь совсем недавно, но, заглядывая на подушки в поисках Лёльки, я видел только очень милые и трогательные девичьи лица, которые не могли испортить даже бритые пятнистые головы.
Вот и она. Нам повезло: на нижнем ярусе. Я стянул с нее одеяло, заметив, как у Какукавки при этом забегали глазки. Оно и понятно, Лелька и в детстве спала только голышом.
Она лежала на боку. Я осторожно сложил ее руки вместе и кивнул Какукавке. Он стал связывать их, а я принялся за ноги. Лёлька чуть-чуть заворочалась, и мы замерли. Но она затихла, и мы продолжили свое дело.
Я взмок от ужаса, представив, что будет, если она проснется. Липучек на мне нет, значит я вне системы и, скорее всего, она увидет, что руки и ноги ей вяжут два дракона, василиска или тролля. Ох и визгу будет!.. А потом нам несдобровать.
Но все обошлось. Я набросил на нее простыню и шепнув: «Если что, держи крепче ноги», – быстрым движением залепил ей рот скотчем. Где его только Какукавка раздобыл? Наверное там же, где и ключи…
Она проснулась. Ее глаза в ужасе округлились. Она застонала и стала биться в кровати. Ничего, Лёля, похищение драконом соответствует нашей легенде.
Мы вынесли ее, дергающуюся и извивающуюся, из домика, сумев никого не разбудить. Завернутую в простыню, я закинул ее на плечо, и мы побежали к воротам. Вскоре я почувствовал, что не такая она легкая, как я рекламировал. Но до ворот я ее донес. Какукавка же, опередив нас, уже открыл их и теперь набирал номер на своем браслете.
Все время, пока мы ждали экомобиль, Лелька смирно сидела на обочине прислоненная спиной к березе, глядя на нас большими злыми глазами. Липучки я с неё содрал, но вот развязывать и снимать со рта скотч не спешил. В конце концов, это мы считаем, что спасаем ее, она же может считать, что мы ее похители.
Мы предупредили диспетчера, что такси должно быть автоматическое, без водителя, а то еще неизвестно, как бы тот себя повел, увидев, что мы запихиваем в его машину голую, завернутую в простынку девушку. Скотч я ей осторожно-осторожно отлепил уже на полпути к городу.
– Козлы! – сказала она. – Говнюки! А ну-ка верните меня обратно!
– Лёля перестань, – сказал я, – там же все ненастоящее.
– А мне, может, нравится?!!
– Там ты живешь в красивой сказке, но это – не реальность, понимаешь?
– Да пошел ты со своей реальностью, ненавижу я твою вонючую реальность! – рявкнула она.
Одно слово, эльфийка, утонченная натура…
– Лёля, милая, – сказал я. – Я понимаю, ты сейчас в шоке, но это пройдет. Вы ведь там все медленно сходите с ума. Уже через месяц ты не сможешь жить в нормальном мире…
– А я не хочу жить в твоём гребанном мире! Кому я там нужна?! Кто меня там любит?!
– Я люблю, – неожиданно прорезался Какукавка.
– Да пошел ты со своей любовью, урод проклятый! – заорала она. – Все из-за тебя! Ты ему настучал?! – кивнула она на меня. – Конечно ты, кто же еще?! Гад! Сволочь! Тролль очкастый.
И тут она разрыдалась. Ну, слава Богу. Это уже по-человечески. Посмотрим, что будет дальше. Может быть, она все-таки не вернется к Гэндальфу? И не проследить – у меня каникулы заканчиваются… Да и есть ли смысл следить?
А если вернется? Буду я её снова вытаскивать? Вопрос, блин. Не зря мне пелось: «Что за хрень?.. Шизафрень».
Ля
Прости меня, милый моллюск
Снова Чуч.
… Дай мне шанс
Убедиться, что я был не прав,
Что судьба за нас…
Из песни «Дай мне шанс»[24]
Катастрофически длинные ноги. Катастрофически. И кто придумал, что это красиво? Явное отклонение. Когда я танцевал с ней, мой нос покоился у нее под мышкой, и после танца я сделал ей шутливый комплимент: «У тебя там совсем не пахнет…» Что-то я должен был ей сказать. Что? Что худенькое тельце на ходулях – это красиво? Однако, говорят, именно такие пропорции должна иметь фирменная модель. Почему? Может быть, это интересно в постели? Я попытался представить, но мне привиделся какой-то секс кузнечиков и богомолов.
Несмотря на все вышесказанное, я ухитрился в нее влюбиться. Именно «несмотря». Головой своей, только-только обрастающей, понимаю, что «не моё», а поделать с собой ничего не могу. И я знаю, почему это случилось. Потому что ни на миг, ни на полмига не промелькнуло во взгляде ее серых глаз, в голосе, в улыбке того покровительственного, характерного для «красавиц», выражения, которое я терпеть не могу.
Если бы меня не вынудили с ней общаться, я бы никогда и не подошел к ней сам. Но на европейских гастролях нашей группы, в Гамбурге, я встретился с моим старым знакомым – Герой. Когда-то мы вместе учились в школе, но не виделись уже много лет, со дня его отъезда в Германию. И он познакомил меня со своей длинноногой (хоть и не настолько) женой Моникой, в которой души не чает. А у Моники нашлась младшая сестренка Нелли. Вот о ней-то я и рассказываю.
Гера с Моникой – люди вольные, и они с удовольствием стали кататься по Европе вместе со мной – с концерта на концерт. Гастроли десятидневные: Париж, Амстердам, Осло… Они вполне могли себе это позволить. Честно говоря, я не знал, чем они зарабатывают на жизнь, но меня это и не интересовало.
А в свободное от концертов время они таскали меня на экскурсии. В основном, по ресторанам. И чтобы мне не было скучно, возили с собой, как бы специально для меня, молчаливую рослую Нелли. Ну, не для меня, конечно, в полном смысле этих слов, а для компании. Ведь двое, пусть даже и ничем не связанных между собой, разнополых молодых человека гармонируют с супружеской парой все же лучше, чем один одинокий мужчина.
И мы общались с ней. Куда было деваться? Но довольно скоро, двумя-тремя удачными фразами она уничтожила мое предубеждение. Никакого самолюбования. Абсолютно адекватное восприятия себя в этом мире. Например, тогда, когда я брякнул ей про подмышки, ну, что, мол, у нее там не пахнет, она отозвалась без паузы: «У тебя насморк».
… Уже дня через два после знакомства я не замечал этой ее долговязой псевдокрасоты и преспокойно общался с ней, «как с человеком», благо, русским и немецким она владеет одинаково.
– А в школе тебя не дразнили? – спросил я, танцуя с ней в очередной раз.
– Конечно, доставалось, – призналась она. – Класса до шестого я была «гадким утенком». Зато уже в восьмом все мальчишки бегали за мной. Но я слишком хорошо помнила, какие они идиоты, и моя девственность им не досталась.
– А кому она досталась? – живо поинтересовался я. Так, для поддержания разговора.
– Никому, – с невозмутимой улыбочкой откликнулась она. Я хотел было объявить ее лгуньей, но она продолжила:
– В тринадцать лет я подверглась процедуре искусственной дефлорации. Пошла в больницу, написала заявление. Я хотела быть хозяйкой своей судьбы.
– Нелька у нас умница, – вмешался в разговор Гера. Танец закончился, мы возвращались к столику, и он, видно, уловил лишь конец фразы. – Она все сама делает. Абсолютно всё. – И он глянул на нее каким-то странным долгим взглядом. Но тогда я не придал этому значения. А он закончил: – Она – главное наше богатство.
Ещё мне понравилось, что она не восхищалась нашей музыкой. Но и не ругала. И равнодушной, в то же время, не была. Ей нравилась наша музыка, но она не ходила на все наши концерты подряд, чаще отсиживаясь в отелях. И она не считала нужным непрерывно говорить мне о том, какие мы великие, как это обычно делают другие девицы, познакомившись с кем-то из группы. Мы находили с ней другие темы. В конце концов, у меня есть младшая сестра.
Я рассказал ей о страшной Игре, которая чуть не отняла, а, возможно, все-таки, и отняла у меня Лёльку, и Неля призналась, что тоже прошла через это, но смогла отказаться от иллюзорного мира. Мы говорили о наших прошлогодних гастролях на Марс и о ее недавней поездке в Новую Гвинею, о модных квази-опиатах и о пластической живописи, о литературе прошлого века и о литературе века настоящего. Оказалось, что наши взгляды очень близки. И не нарочито, все совпадения были явно случайными… Но нам обоим было это подозрительно. Тогда мы договорились написать на бумажках то, что нам нравится больше всего на свете (десять пунктов в столбик), а потом сравнить. Это было в очередном пустом кабачке, и Гера с Моникой удивленно поглядывали на нас, когда мы, вооружившись ручками и бумажками, разошлись по разным столикам.
Потом мы вернулись к ним, обменялись листочками… И я не поверил своим глазам. Под цифрой «1» у нее значилось: «тигрята». То же самое было написано под цифрой «1» и у меня… Что может быть красивее и милее тигренка, когда в нем еще не проснулся хищник?.. И вот тут-то я окончательно понял, что люблю ее.
И как-то автоматически у меня появилась идея, что с ней необходимо переспать. А почему, собственно, нет? Я одинок (в смысле прочных связей с представительницами противоположного пола), она, насколько я понял, тоже. Вот и славно. А вдруг в постели нам будет так же хорошо, как за разговорами?
Но было одно «но». Делать это нужно было буквально немедленно. Ибо к тому моменту, когда я окончательно утвердился в этой идее, мы находились в Венеции, наши европейские гастроли подошли к концу, и нам оставался лишь один, заключительный концерт.
Признаться, в последнее время я сильно отдалился от остальной команды. Мне было интересно проводить время с Нелей, в крайнем случае, в обществе Геры и Моники. И мне вовсе не хотелось смешивать эту компанию с поднадоевшими за годы совместной работы коллегами. Не было к тому рвения и у обеих сторон. Меня это вполне устраивало, хотя я и ловил на себе насмешливые взгляды «братьев по цеху».
Так вот. Последний концерт. Все прошло, как всегда, гладко. В принципе, мы уже дошли до такого уровня, когда можно особенно и не напрягаться. Многотысячная толпа приходит на концерт не для того, чтобы слушать музыку: это можно делать и дома, причем продукт будет даже более качественным. Они приходят для того, чтобы, во-первых, лицезреть нас воочию, а во-вторых, получить в кровь порцию адреналина. И они получат ее, чтобы мы ни делали. Мы можем просто молча стоять на сцене, толпа все-равно будет бесноваться, заряжая возбуждением самою себя…
Одни критики после этого заявят, что мы превзошли себя, вписавшись в вечность своим лаконизмом, другие обругают нас грязными словами… Их будет примерно поровну – тех, которые будут хвалить, и тех, что будут хаять. Но точно та же пропорция будет и если мы будем лезть из кожи вон, играть как боги и выкладываться на всю катушку… Так есть ли смысл? Но и скандала тоже не хочется, потому мы честно, пусть и без особого энтузиазма, отработали этот концерт на свежем воздухе. Что и говорить, это красиво, когда ночные фейерверки отражаются в воде каналов, и кажется, что ты находишься посредине ствола разноцветного огненного дерева…
Но любовался я вполглаза. Работая на автомате, весь концерт я напряженно думал лишь о том, как же мне оказаться сегодня между тех тонких ног. И чтобы не обидеть их обладательницу. И чтобы иметь равные шансы как на продолжение, так и на отступление. И чтобы не было пошло. И чтобы то, и чтобы это… А главное, я почему-то был уверен на все сто процентов, что идея эта мучает меня и только меня, а предмет моего вожделения давно уже спит и видит тихие-тихие прозрачные сны.
В конце концов, когда концерт закончился, я отловил нашего местного партнера, импрессарио сеньора Тито Галоцци, с которым слегка подружился, и рассказал ему все, как на духу. Просто, чтобы выговориться.
– Серджио, – сказал он, выслушав меня. – Ты и вправду великий. Только великий русский при твоей-то славе станет мучиться такой безделицей. Я все устрою. Считай, что девушка твоя.
И он изложил мне план. И сделал все именно так, как задумал. И все должно было свершиться по его сценарию, если бы не один нюанс…
Наша гондола подплыла прямо под Нелины окна, благо я и Герино семейство остановились на втором этаже старинной шестиэтажной гостиницы. Взял аккорд нанятый гитарист, быстрым тремоло вторила ему мандолина, грубо и окончательно вспугнули тишину надтреснутые литавры и флейтовая трель… Из окон, в которых горел свет, выглянули любопытные, на балкон вышла парочка, загорелись темные окна… Престарелый тенор, встав рядом со мной, запел знойную серенаду, в которой особенно часто повторялось слово «Нэ-э-эйлллья-а-а-а» с чудовищной глубины вибрацией в конце.
Вот, наконец, вспыхнули огни и в её номере. Она вышла на балкон. Лица ее не было видно совсем: была различима лишь тонкая фигура в зеленоватой дымке пеньюара, который, в льющемся из ее комнаты свете, стал практически прозрачным, да трепещущие на ветру волосы. И только тут я окончательно решил для себя, что ее телосложение отнюдь не уродливо. Вот и седой романтический тенор, закончив выводить рулады, пощелкал языком и, показав на нее толстым пальцем, сообщил мне:
– Сеньорита беллиссимо!
– Сам знаю, – ревниво откликнулся я.
Тут по сценарию Тито Неля должна была скинуть мне с балкона веревочную лестницу. Оказывается, о наличии таковой здесь предупреждают всякую въезжающую одинокую женщину. Но этого не произошло. Пауза затягивалась.
– Неля, – негромко позвал я.
Тишина. Но этот вариант сценария был продуман тоже. Лестницу сбрасывают не обязательно после первой серенады, порою девушку берут измором. И тенор заголосил было вновь… Но его прервал голос Нелли.
– Заткни его, Сергей.
Я выполнил ее пожелание с абсолютной точностью – зажав певцу рот.
– Чего ты хочешь? – спросила она в возникшей тишине очень мрачным голосом.
Я не знал, что ответить. Точнее, знал, конечно, да прямо отвечать не хотелось. Но она и не стала ждать.
– Ладно, лезь, – сказала она, и веревочная лестница, разматываясь, наконец-то полетела вниз. Инструменты взревели мажором.
– Браво-брависсимо, браво-брависсимо!.. – привычно заорал тенор партию из «Севильского цирюльника», но я, почувствовав заданную Нелей тональность ситуации, зажал ему рот опять. Тут же смолкли и инструменты. Неля ушла в комнату.
Чувствуя себя полнейшим идиотом, я полез вверх.
– А через входные двери мы не умеем? – спросила она, сидя на кровати, когда я шагнул с балкона в комнату.
– Ну-у, – замялся я, – это не так…
– Романтично? – подсказала она.
– Да, – кивнул я, снимая с плеча сумку с шампанским и фруктами.
– Черт бы тебя побрал с твоей романтикой, – покачала она головой, и я вспомнил поговорку Пилы – «Такую романтику я не люблю…». – Всё испортил. Как жаль…
– Но почему?! – вскричал я. – Что я испортил?! В конце концов, я еще ничего и не сделал! Я могу просто уйти, и все останется так, как было, хотя мне этого, признаюсь, и не хочется. – Я почувствовал, что разговор начинает входить в естественную колею.
– Я, я, я – сплошные «я», – отозвалась она. – А я? Ты спросил, чего хочу я? Да, я могла бы сейчас скорчить из себя недотрогу, и все исправилось бы. Но понимаешь, я не могу врать. Вообще не могу, не умею, это клинический случай. Если приходится, я болею от этого. А тебе не могу врать тем более. Потому что я влюбилась в тебя. И я хочу тебя.
Я шагнул к ней, но она остановила меня властным жестом.
– Стой! Да, я хочу тебя. Да, я влюбилась. Но есть нюанс. И я знаю, что теперь ничего между нами не будет, потому что ты такой же, как все. Потому что ты возненавидишь меня, когда я объясню тебе, в чем дело. А мне придется.
Я слушал ее, еще ничего не понимая…
– До окончания цикла осталось каких-то два месяца, – продолжала она говорить загадками, – а потом я сама прилетела бы к тебе в Россию…
Наверное, она надеялась, что я уйду, не дослушав, не поняв… Но по дурости своей я остался. И тогда она сказала:
– Я ношу вещь. В себе.
– Что? – не въехал я сперва.
– Вещь в себе. Ношу, – повторила она и униженно склонила голову. – Я думала, ты в курсе.
И тут, наконец, я все понял. Господи ты Боже мой, неужели же все так просто и гнусно?! Словно пазлы совместились в верном порядке, и из разноцветных разрозненных фактов и фактиков появилось единое полотно. «Женщина-моллюск». Это самый грязный криминальный бизнес, какой только можно себе представить. Так вот что имел в виду паршивец Гера, говоря, что она – их единственное богатство… Меня замутило.
– Зачем?.. – простонал я и тут же был вынужден выскочить обратно на балкон. Я стоял, перегнувшись через перила, но меня так и не стошнило, видно мне помог свежий воздух.
– Зачем? – услышал я ее приглушенный голос из комнаты. – А ты когда-нибудь был нищим?
Я сделал еще пару глубоких вздохов, потом обернулся и ответил:
– Но не такой же ценой…
– Что ты об этом знаешь? Почему какому-то морскому моллюску можно вынашивать в себе жемчужины, а нам нельзя?
– Да потому что мы – не моллюски! Ты должна вынашивать детей. А это… Это же хуже проституции!
– Что значит, «хуже проституции»? Что ты понимаешь, проклятый ханжа? Это моё тело, и я вольна распоряжаться им так, как мне заблагорассудится.
– Вот и распоряжайся, – согласился я остервенело. – А меня уволь.
– А тебя кто-то звал? – спросила она агрессивно. И мне нечего было ответить ей. Но она вновь заговорила сама, сменив тон:
– Ты думаешь мне это нравится? Думаешь, мне не больно?! Я бы с удовольствием вынашивала в своей матке детей, но почему-то деньги платят не за детей, а за драгоценные камни.
– А если бы платили за дерьмо… – начал я, и она закончила так, как я и ожидал:
– Дерьмо бы и вынашивала. А сейчас, кстати, этим занимаешься ты. Проверь свои почки и желчный пузырь. Уверяю тебя, ты обязательно найдешь там камни или хотя бы песок. Только они гроша ломаного не стоят. Это шлак, грязь. А во мне зреет прекрасный изумруд. И я горжусь своим волшебным даром. Я могу создать в себе все, что угодно – от самоцветов до человека.
– Не надо врать, – поморщился я, вернувшись в комнату, и, брезгливо сторонясь сидящего на кровати существа, двинулся к двери. – После той перестройки организма, которую ты совершила, ты уже никогда не сможешь иметь детей.
– А вот это, любезный мой русский друг, чистейшая ложь, – отозвалась она с неприятным смешком. – Хотя ты, конечно, и не поверишь мне. Если я решу вернуть себе функцию нормального деторождения, мне понадобиться лишь чуть больше года специальных процедур.
– Ты не человек, ты изменена на генетическм уровне!
– Не на генетическом, а всего лишь на эндокринном. Это все вранье официальной прессы. Нас ненавидят и внушают ненависть к нам лишь потому, что мы – угроза добывающим самоцветы монополиям. Да, некоторый риск для детородной функции есть, но он ничуть не больший, чем, например, при абортах…
Но я уже не слушал ее. Сломя голову, несся я по коридору в свой номер, чтобы схватить вещи и, не медля ни секунды, покинуть эту жуткую раковину. Я надеялся только на то, что она не предупредит Геру, а Гера, испугавшись разоблачения, не попытается меня устранить… Но, слава Богу, все обошлось.
Довольно долго я исправно гнал от себя мысли о происшедшем. Но я много читал о камнях. И вычитал, например, что изумруд – камень честных людей с абсолютной ясностью мыслей и чувств. Он не терпит лжи и по древнему поверью способен превратить ложь в болезнь. А вот если вы честны и прямодушны, он подарит вам ощущение мягкого спокойствия, гармонии с миром, вдохновение и любовь…
Но это всё сказки.
Время от времени я ловил себя на мысленных дискуссиях с Нелей. Но побеждала в них всегда брезгливая тошнота. Тем более, что и о женщинах-моллюсках теперь я знал значительно больше. Неожиданно выяснилось, что на эту тему пишут очень много, раньше я просто не обращал внимания. Оказывается, нет на свете существ более алчных, безжалостных и бесстыдных, чем эти извращенные женщины. Во всяком случае, так о них пишут…
Хотя, написать, конечно, можно все, что угодно. И я все чаще пропускал мимо морально-этические оценки и всяческие ужасы, заостряя внимание лишь на физиологических нюансах. И поражался тому разнообразию версий, которые излагались в прессе под видом истины в последней инстанции. Похоже, ни один из пишущих толком не знал того, о чем вещает. Общей во всех статьях была лишь ненависть, граничащая с ксенофобией.
Сходились, правда, их авторы еще и в сугубо технических мелочах. Так, изумруд, оказывается, растет в теле год и четыре месяца. При этом вырастает до самых разных размеров, в зависимости от, так сказать, «таланта» женщины-моллюска. И еще в одном сходились все: никакой спектральный анализ не покажет разницы между камнем естественно-природным и выращенным в человеческом теле.
… А однажды я получил бандероль из Германии. И все понял сразу. Я вскрыл бандероль и обнаружил внутри простую картонную коробочку, в каких у нас, например, продают гвозди. Открыл ее. Там лежал огромный травянисто-зеленый кристалл. Карат этак в тридцать, не меньше.
Читать бесплатно другие книги:
