Белый город Па Марго

– Продолжение пишу Я!

– Тогда выкинь в печку свой бездарный роман и воскреси мне Наташу!

– Но она УЖЕ умерла, я – не Бог воскрешать мертвых, хотя… Тема вечной жизни меня всегда притягивала. Над этим стоит подумать.

– Вот-вот, подумай. Иначе в следующий раз продам тебе такую дрянь, что вместо Белого города попадешь на кладбище. Ты ведь так любишь открытые финалы, а это значит, что я тоже могу подкинуть идею.

Прозвучало дерзко и самоуверенно, теперь ход – за Полиной.

– Вообще-то, тебе не понравился бы мой вариант хэппи-енда. Я отдала бы Наташу Игорю, а не тебе. Мне всегда казалось, что женщин притягивают такие мужчины, как он. Первопроходцы и первооткрыватели. Те, кто умеет рисковать по-настоящему, но прыгает с носа корабля, а не с борта или кормы, чтобы не затянуло под винты, и сможет спасти тех, кого любит.

Руслан уронил голову на руки и замолчал надолго. Полина терпеливо ждала, когда он, наконец, сдастся и расскажет ей правду.

– Все так и было, – тускло и отстраненно начал Руслан, так говорят не с человеком, а с его отражением в зеркале. – Я был всего лишь тенью третьего рядом. В общем-то, и наркота тоже отсюда: груз сбывшихся и утраченных надежд, помноженный на груз вины… Игорь смог уехать и забыть, я – не могу ни уехать, ни забыть.

В голосе Руслана уже не было ненависти – лишь боль. Кровоточащее вечное одиночество и сожаление. Рана, которую уже не зашить ничем. А Полине осталась лишь жалость – бескрайняя и глубокая, как море, а они совсем одни посередине в утлой лодочке в ожидании шторма и сколько ни смотри по сторонам – берегов не увидишь.

– Руслан, мне жаль тебя, жаль ее и себя тоже – ЖАЛЬ. Я бы все тебе отдала, поверь, но у меня ничего нет. Знаешь, когда-то я написала одну повесть «Дом на усталость»,[53] в финале от него остается лишь обгоревший остов, и только «ветер бешено колотит калиткой на железных столбах». Мне кажется, эта калитка и есть моя душа: все выжжено, вычерпано, ничего не осталось. Наташа – это мое прошлое я, и мне уже не вернуться обратно. Хотя сейчас я понимаю, что ты был прав: «Ожидание мечты лучше нее самой». Мне так хотелось развенчать эту простую истину и твой беспечный идеализм, но ты оказался сильнее. За последней строкой ничего не ждет. Пустота. Теперь я понимаю, почему люди никогда не произносят слово «последний», даже в очереди всегда спрашивают: «Кто крайний?». Они боятся. Хотя нет края у очереди, люди в ней – не одно целое. Всегда есть первый и последний человек. Мне кажется, я УЖЕ подписала себе приговор. Эта книга переделывает и меняет меня изнутри. Пронзительно прекрасное падение в ледяную пустоту. Я уже не смогу согреться. Последняя строка действительно станет ПОСЛЕДНЕЙ.

Руслан больше не слушал ее. Он незаметно встал и подошел к окну. В середине декабря при морозе минус пять лил дождь. Холодно, промозгло, безостановочно. Вода тут же замерзала при соприкосновении с поверхностями ровных крыш, машин, витрин магазинов, железными поручнями, тротуарами, ступеньками лестниц, образуя прозрачную ледяную пленку на всем. Мир словно заключили в огромную капсулу из непробиваемого стекла. А кто-то наверху то ли сжалился над ним и решил уберечь от бед и несчастий, то ли придумал себе новое развлечение – пристально наблюдать и смеяться над беззащитными пленниками застеколья.

Полина тоже подошла к окну. Теперь они оба молча смотрели на дождь сквозь прозрачную наледь.

– Что ты собираешься делать дальше? – спросила Полина, чтобы хоть что-то спросить.

– Моя музыка радует… не тебя, конечно, и друзей у меня уже нет. Но что мне еще остается? – тоскливо усмехнулся в ответ Руслан.

– Напротив, радует. И ты прав в том, что продолжаешь ее играть. Это философия нашего века. Мы никому не нужны: ни будущим, ни настоящим. Только друг другу. Если кто-то один засмеялся или заплакал от нашей музыки или слов, значит, все было не зря. Самиздат: сами пишем, сами читаем. Ты – герой моей книги, я взамен слушаю твою музыку. Мы придуманы друг для друга.

– Не так уж и мало, – кивнул Руслан и вдруг спросил. – Тебе не кажется, что ледяной дождь пошел не случайно?

– Не знаю, – вздохнула Полина.

– Дождь всегда посредник между небом и землей. Это мертвые что-то хотят сказать живым.

– Тогда это их слезы. Мне постоянно снится сон: Ангел Судьбы с зашитым ртом плачет кровавыми слезами, держа в руках хрустальный шар, внутри которого я иду куда-то в кромешной тьме и совсем одна. В последнее время Ангел плачет все чаще и чаще… Мне жаль, ведь это я сделала его немым.

«Откровение – не метод писать книги, – напишет она чуть позже. – Даешь людям душу, они ее берут в ладони и… не знают, что с ней делать, ведь свою они протянуть в ответ не готовы, даже в мыслях-мечтах. Душа – это то, чем никогда не делятся. Ее берегут и копят. Смешные! Отдавать всегда легче, чем принимать. Терять – чем иметь. Ведь это свобода, отсутствие каких-либо обязательств. Если ничего не берешь взамен, всегда можно просто уйти. И никто не посмеет удержать – ты и так отдал им все, что имел… Разумный рахметовский эгоизм,[54] возразить против не сможет никто. Потому что никогда не догадается, что есть только два пути, как в мифе о птице: сожми ладонь с душой посильнее – и она задохнется, раскрой, освободи – и она запоет. Но нет, все пытаются сжать, удавить друг друга в объятиях и больше всего боятся, что их самих кто-то растратит, использует, вычерпает…

Собираются покорять вершины гор, но набивают рюкзаки доверху полузабытыми воспоминаниями, страхами, снами, сомнениями, чувством вины, несбывшимися надеждами и мечтами. Рюкзак становится неподъемным, но они упорно тащат все в гору, задыхаясь и сгибаясь под тяжестью накоплений собственных душ. Абсурднее не придумаешь. Это же так просто отпустить себя в свободный полет. Всегда любила путешествовать налегке и желательно без попутчиков.

Истинное одиночество (то есть свобода) – это возможность жить рядом с людьми, которые тебя не понимают. Мой возлюбленный город дал именно то, что мне нужно: раствориться, исчезнуть. Почувствовать себя всем и никем одновременно. У меня ничего нет: ни дома, ни друзей, я пишу чужими словами, которые были произнесены задолго до моего рождения, и рисую то, чего нет – свои сны. Бесчисленные отражения в зеркалах метафор…неуловимы, как ветер.

Великие пишут иначе. Таблетки от отчаяния, тонкие марочные вина, убийцы времени в метро, вирусы неизлечимой болезни… Последнее мне нравится больше: кресло для слов и строчка за строчкой, день за днем. И «надежда – это лишь еще один переходный период, который просто нужно пережить».[55] Бессонница, плавно переходящая в творческий запой с последующей суицидальной тягой… Слова, слова… еще глоток, еще один вдох без выдоха.

Комплексы, страхи, запретные мечты и как следствие – развитие зависимости. Человеческая душа состоит из множества струн, на которых можно играть, как на скрипке, или хотя бы гитаре… К примеру, в ночных клубах Москвы продают травку с метадоном внутри. Ты думаешь, что будешь всего лишь улыбаться, а проснешься и испытаешь ломку. Москва – опасный город: тебя подсаживают, постоянно на что-то подсаживают. И не важно, наркота это или рекламные плакаты. А после падений подсовывают самые лакомые кусочки, мол, заслужил. Это чтоб скучно не стало вдруг страннику, а его взгляд не искал бы упорно на карте место, где живет солнечный свет, чтоб не сбежал в самый разгар отношений. На пике. А когда еще, по-вашему, нужно сбегать? Ждать, пока все затухнет и стухнет, тем самым убивая память себе и другому?

Главное – непостоянство, игра, умение удивить. Определение разочарования – перестал удивляться. Не только любовник – любовницу, но писатель – читателя возьмет за горло, если на каждой последующей странице будет в корне иное, чем ждут на предыдущей. Настоящие книги – непредсказуемы, как и люди, ведь жить и писать, в сущности, одно и то же».

«Сейчас ты читаешь меня, и тебе холодно от моих слов и ледяного дождя за окнами. Мне кажется, у вас, будущих, такие дожди идут постоянно. Но я постараюсь тебя обогреть, потом… А пока налей себе чего-нибудь горячительного и завернись в плед, как это делаю я. Не знаю, есть ли у вас электрические камины, пьете ли вы коньяк, из натуральной ли шерсти пледы или из искусственно созданных материалов… Но хочется сказать тебе: «Не мерзни, Крузенштерн![56]»

Влад отложил распечатку и взглянул в окно. Дождь не прекращался. Значит, на улицу сегодня лучше не выходить: дороги обледенели, опасно. Временный, вынужденный отпуск. Редкая возможность побыть наедине с собой.

Впервые ледяной дождь был зарегистрирован в Канаде в 2006 году. При морозе минус пять – минус десять с небо лило, как из ведра. Вода тут же замерзала в воздухе, образуя наледь на всем, к чему прикасалась. Рвались под тяжестью льда провода, и большинство городов остались без электричества. Люди жгли мебель и даже книги, чтобы согреться, и освещали дома при помощи самодельных керосиновых ламп и свечей. На улицу никто не выходил и не выезжал: никакая обувь, никакие шины не могли удержать от падений, переломов и аварий. Сломанные кости, разрушенные судьбы. Сожженные, навсегда утраченные послания предков. В январе 2009 года та же беда постигла Восточную Европу, где эпицентром разрушений стала Москва. А в 2050 м ледяной дождь хлестал уже по всей планете. Ведь расширяя свой ареал обитания, человек способствовал глобальному потеплению. Большая часть Земли уже заселена и урбанизирована: вырублены непроходимые леса, освоены пустыни, выстроены целые плавучие города в океане. А климат – штука хрупкая. Он ответил дождями.

Правда, людям, живущим в двадцать втором веке, ледяной дождь уже не помеха. Дороги им не нужны: в это время официально объявляют каникулы, и никто не выходит из дома. Электрические провода протянуты под землей, а само электричество добывают, используя силу ветра. Наука развита настолько, что поставлена на службу быта для каждого, и человек получает все, что требуется, не покидая своей «объуюченной» по последнему слову техники крепости. А информационные технологии позволяют передавать мысли и делиться чувствами на расстоянии.

«Ледяной дождь стал вечностью, как и мы сами, – вздохнул Влад, плеснув себе виски. Алкоголь, пожалуй, единственное изобретение человечества, которое время бессильно переделать или отменить. Он мирит человека с противоречиями, как в окружающем мире, так и внутри него самого.

«Альбинони, адажио», – мысленно произнес Влад, подключаясь к калейдоскопу, и со стен и потолка комнаты, как капли дождя, заструились звуки совершенной музыки прошлого. Пронзительно прекрасное падение в ледяную пустоту.

«У тебя никогда не будет меня, как у меня – не будет тебя, – писала Полина. – Мы забываем. Ты не помнишь меня, я не помню тебя. Мы не любим друг друга. Мы ищем лишь эйфории, мы любим лишь состояние любви. Я старалась запомнить тех, кто научил меня любить, подарил нежность, был рядом, но потом приходили другие. И с ними все повторялось: также чувственно и прекрасно. И я замещала прошлое настоящим, стирая свою душу-память. Да, не с тобой – с другим, по-другому, но кругу, по кругу. Прикосновение – эмоции – чувства – мысли – сны – эйфория мечты – боль – пустота. И я снова иду дальше. Мимо тебя, но по кругу – по кругу. Ты дал мне, нет, скорее вскрыл, взломал во мне какое-то слишком БОЛЬШОЕ знание, и теперь мне нужно только расшифровать и понять его, постичь тайну. Кажется, „я разгадала знак бесконечность“[57]… Эфемерность мечты. Пустота эйфории».

Почти пророчество. Эмоции в чистом виде. Только те, что нужны здесь и сейчас. Люди живут бесконечно долго или столько, сколько сами того захотят. Но человеческая память не безгранична, поэтому все хранится внутри единого мозга планеты, и каждый может подключиться и получить еще и еще солнца в дождливый день. Ответ на любой вопрос. Музыку прошлого. Живое человеческое тепло, ведь понятия семьи уже нет в том смысле, который вкладывали в него их смертные предки. Попробуйте сказать: «Да!» человеку в ответ на предложение: «…в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас», если жить с ним придется не двадцать и даже не пятьдесят, а триста, пятьсот, тысячу, десять тысяч лет. Не скажете! Напротив, вы станете любить снова и снова. Других, по-другому, но по кругу, по кругу. Не думайте, что все мы обладаем красотой и уникальностью снежинки. Все повторяется, и все замещается.

Влюбиться в тысячный раз? Все лица Земли сольются в одно. Сочинить стомиллионную по счету симфонию? Но в ней, как и в первой – только семь нот, которые уже давно сыграны предками и проиграны нами. Написать миллиардный роман? Но в мире лишь четыре сюжета, а Бог давно уже совершил самоубийство от скуки.

Вечность застыла мгновением. Стирание души, умение забывать – как предохранитель от эмоционального выгорания. Не существует ничего в мире, кроме неуловимо текущего «сейчас». Все остальное – иллюзия, игра нашего воображения. Есть только ветер, который мы изо всех сил пытаемся, но не можем удержать. Все остальное мы забываем. Обнуляется история, обнуляются человеческие души. И только догорающая осень – прекрасна, ледяной дождь – вечен, а предчувствие весны – неизбежно. Всегда, как в первый или в последний раз, потому что лишь они – дыхание жизни. Тогда чем же все-таки возможность жить бесконечно долго отличается от жизни смертных, кроме количества прожитых дней?

«Если у меня в запасе будет жизнь длиной в тысячу лет, – писала Полина, – то я смогу овладеть формой и постичь тайну слова. И тогда со страниц моих записных книжек взлетят птицы, оживут маски танцовщиц, шутов, королей и бродяг. Не соглашусь с Довлатовым, что „литература предрешена, а писатель не творит ее, а как бы исполняет, улавливая сигналы“, и что „чувствительность к такого рода сигналам и есть Божий дар“.[58] Чувствительность можно развить, постоянно срезая бритвой верхний слой огрубевшей плоти. Восприятию можно научиться. Нужно просто обнажить нервы.

Если чуть внимательней взглянуть на женские образы с картин Леонардо да Винчи, то становится ясна тайна Джоконды как magnum opus[59] Художника. Он всю жизнь рисовал полюбившийся ему изгиб губ и загадочную полуулыбку – ту, по которой сходит с ума весь мир. Это тренировка, совершенствование мастерства! Не более того. Помните, как Гран до бесконечности переписывал единственную строчку: «Однажды, прекрасным майским утром стройная амазонка на великолепном гнедом коне скакала по цветущим аллеям Булонского леса»? Этой фразой Камю увековечил себя.[60] Алмаз нужно шлифовать, чтобы он стал бриллиантом.

Я читаю так много книг не потому, что хочу узнать что-то новое, напротив, «лучшие книги говорят тебе то, что ты сам давно уже знаешь».[61] Я ищу того, кто придумал и расшифровал мою идею ДО и ЛУЧШЕ меня, чтобы не повториться. Во всем виноват ветер, это он подслушивает самые сокровенные мысли, нашептывает чужие тайны, разносит идеи по свету. Гонка за ним бесконечна. Попробовать – ощутить – почувствовать – понять – осознать. С точки зрения любого литературного редактора, я всего лишь захламила страницу схожими по смыслу словами, но я объясню. Вы порезали палец (проба) – ощутили резкую боль – почувствовали страх боли (который будет теперь с вами всегда при виде ножей или бритвы) – поняли ее неизбежность – осознали то, что боль вам необходима. Вечный путь повторений: боль у всех разная, но оправдание ее необходимости всего лишь одно. Высшая истина – одинакова для всех.

Я никогда и никуда не прихожу вовремя. Всегда опаздываю, даже на самые важные встречи. Несвоевременность – мое кредо. Но я не смирюсь, не сожгу свои записные книжки. В конце концов, постмодернизм и есть синтез искусств, пестрое полотно из цитат, мазков кисти, музыкальных и кино фрагментов… – чужих мыслей, поступков, идей, ощущений.

Да, я – не гений, и человеческой жизни мне недостаточно для достижения идеала, но если предположить, что мастерство – это всего лишь вопрос времени и приложенных усилий, а жизнь может быть продлена, то я преодолею все…»

«Сизифов[62] труд, на который вы, прошлые, приговорены без права на апелляцию. Безнадежно и окончательно», – мысленно ответил ей Влад.

Меняется век, меняются идеалы. Извечный вопрос Шекспира: «Быть или не быть?» решен однозначно: «Быть!». Самоубийц излечивают, эвтаназия – вне закона. Люди – иные: новые идеи, прекрасное нестареющее тело, счастливая беззаботная жизнь. Каждый может стать художником, но не хочет: проще передавать незакодированные и не требующие усилий на создание и расшифровку эмоции, постигать искусство предков через эмоциональный калейдоскоп. Да, и зрителей уже нет: сначала ты мне позируешь, потом я тебе, ты мне даришь свою картину, я тебе свою. Равноценный обмен.

Музей Минувшего опустел. Никто больше не жаждет прикоснуться к скульптуре Родена, когда можно постичь создание формы прямой трансляцией идей и ощущений в душу. Все. Рай. Конечная остановка. Нулевой километр. Все достигается, постигается и … забывается. Всегда можно подключиться и заново восстановить утраченные знания или ощущения – вернуть себе потерянное солнце.

Обретя бессмертие, человек медленно, но неуклонно превращался в сытое животное. Если живешь сколь угодно долго, зачем оставлять что-то после себя? Человек – собственник, на протяжении жизни он стремился вобрать в себя весь мир, а потом излить душу и передать кувшин с душе-водой потомкам в наследство. В этом он видел оправдание бытия: «создан по образу и подобию, значит, и сам можешь творить».[63] Но когда все великие имена творцов канули в Лету, а их творения были поделены между всеми ныне живущими, культура и искусство как послание потомкам умерла навсегда. Предки УЖЕ сказали о любви и смерти все, что могли и даже больше. Они исписались, выгорели. Им больше нечего стало сказать. А мы? У нас любви и смерти вообще никогда не было. Для бессмертных их давно упразднили.

Влад никогда не задумывался о своем происхождении. Среди бессмертных это не принято. Даты отменены. Он знал лишь, что был «воскрешен», точнее, разморожен, как и сотни тысяч других, почивших ледяным сном на излете столетий и дожидавшихся своей очереди на бессмертие в крио-центрах по всей планете.[64]

Вопрос «вечной жизни» волновал человечество во все времена. Но лишь конец двадцатого века позволил иллюзию приблизить к реальности, перестав рассказывать людям сказки на ночь о Рае на небесах. Ведь смерть – это всего лишь физическое явление. Необратимые процессы в человеческом организме, не совместимые с жизнью. То есть НА ДАННЫЙ МОМЕНТ необратимые и несовместимые. Наука никогда не стояла на месте: если вчера рак был неизлечим, то сегодня эта болезнь напоминает легкое недомогание и проходит за пару недель. Развитие нанотехнологий позволило не только реанимировать спящих, но и вылечила все болезни и проявления старения в организме человека. Со временем, конечно, не сразу. Но спящие – не так уж и требовательны, они могли пролежать в ледяной постели сколь угодно долго, пока ученые изобретали лекарства. Первоначально крионика преследовала благородную цель спасения человечества от болезней: перенос только что умерших или обречённых на смерть пациентов в тот момент в будущем, когда станут доступны технологии «ремонта» клеток и тканей и, соответственно, будет возможно восстановление всех функций организма. Уже в 1956 году французский ученый Луи Рэ заставил биться сердце куриного эмбриона, спустя несколько месяцев после его пребывания в жидком азоте.[65] В 1995 году американский биолог Юрий Пичугин произвел глубокую заморозку срезов головного мозга кролика, после разморозки мозг сохранил биоэлектрическую активность. В 1973 году крионирован первый человек, умиравший от рака легкого. Первая успешная пересадка замороженных органов была произведена в начале 2002 года группой канадских ученых под руководством Роджера Госдена. В этом же году рожден первый ребенок, зачатый при помощи спермы, находившейся в состоянии глубокой заморозки двадцать один год, а через пять лет из банка замороженной спермы звезд Голливуда и Нобелевских лауреатов родилось уже пятьдесят тысяч человек. Чувствуете, куда я клоню? Тогда впервые в обществе мелькнула тень старушки евгеники.[66] Если бы Эйнштейн почил ледяным сном, то вопрос о его воскрешении был бы решен потомками однозначно положительно. Во-первых, Эйнштейн освоил бы любую самую сложную технологию с нуля гораздо быстрее потомка, даже родившегося на несколько веков позже, в силу исключительного строения головного мозга, а во-вторых, это же бесценный генофонд!

Размораживали не всех, только самых способных. И не всем, рожденным после 2050 года, даровалось бессмертие. За многие века существования человечество привыкло к неравенству и давно смирилось с ним. В предыдущие столетия человеческая жизнь измерялась количеством денег. В двадцать втором веке за неимением их и справедливым, с точки зрения полезности обществу, распределением благ и ресурсов, – количеством отпущенных дней или лет. Раньше жили богатые, обеспеченные и бедные; сейчас смертные, привилегированные временем и бессмертные. Человек ко всему привыкает.

Можно до бесконечности воспроизводить ресурсы, научившись этому у природы и превратив планету в искусственную лабораторию. Но есть одно но: территория Земли. Пространство ограничено. Освоение космоса затянулось на многие века, и к 2112 году все еще не найден ответ, смогут ли люди переселиться в новые дома на других планетах Вселенной. А перемещение во времени – всего лишь футуристический бред фантастов минувших столетий: невозможно повернуть Землю вспять, невозможно из расщепленных атомов воспроизвести живой целостный организм без посторонней высокотехнологичной помощи, которая в темные века малонаселенной планеты просто не существовала. Будущее и прошлое не соприкасаются, время неумолимо идет по прямой и не способно искривляться или замыкаться в круг.[67]

Остался лишь один выход: не всем дано постичь, воспринять. Слишком сложное общество, слишком сложные технологии. За тысячу лет обезьяну можно научить играть на органе, но Иоганн Себастьян Бах из нее не получится. Коэффициент восприятия (природная сообразительность, живучесть и быстрая обучаемость абсолютно всему) стал «философским камнем» новой эпохи, превращающим любой металл в золото и дарующим бессмертие. В каждом из нас заложен уникальный генетический код. У каждого из нас – клеточки серого вещества в мозгу образуют уникальные комбинации. Но это не значит, что уникальность не поддается измерениям. Как раз наоборот. Уже в 2050 году была разработана первая «шкала коэффициентов восприятия» – точный прогноз реально достижимого уровня развития личности. И если первых еще размораживали за те или иные заслуги перед обществом, то последующие воскрешения происходили строго по таблице вычислений допустимой нормы интеллекта. Мозг спящих и новорожденных сканировался, и на основе полученных данных общество решало вопрос о его полезности или бесполезности. Ведь единственное условие выживания в любой развитой цивилизации – это ваши способности принести ей хоть какую-то пользу. Вы не можете просто выйти на улицу и убить что-то живое, чтобы поесть. Всякий раз, чтобы утолить голод, вам придется вступать в отношения обмена. В двадцать втором веке необходимым условием обмена и самой твердой валютой стал интеллект. Чем выше интеллект, тем большую пользу вы приносите обществу, тем выше ваш социальный статус, соответственно, тем большее количество благ вы можете себе присвоить. В каждого живущего сейчас вшит микрочип с индивидуальным кодом «коэффициента восприятия», который предъявляют в любом пункте обмена. Поэтому и в именах уже нет необходимости, а деньги давно не имеют смысла.

Вопрос о генной модификации, то есть искусственном создании «человека идеального» даже не поднимался, это привело бы Землю к бессмысленным междоусобным войнам. Модифицировались бы победители, а в обществе, исповедующем гуманизм, недопустимо действовать с позиции силы. Влиять на генетический код было запрещено Международным законом о правах человека, равно как и бессмертным выбирать эвтаназию. Бессмертные уже не принадлежали себе, они принадлежали всему человечеству. Ведь это они могли открыть ему путь в Космос и подарить новые дома на далеких планетах, а, значит, и бессмертие тем, кто ожидал его на нижних ступеньках социальной лестницы. К тому же если летоисчисление до полной гибели Вселенной идет в миллиардах лет, то до того, как погаснет Солнце, а Земля погрузится во тьму – всего лишь миллионы. Согласитесь, для тех, кто собирается прожить не одно тысячелетие, времени на поиск новых звезд не так уж и много.

Конечно, сохранились еще нетронутые гонкой за бессмертием уголки планеты на темном Востоке, где верили, жили и умирали все без исключения. Но цивилизованный Запад – полновластный хозяин Земли, уже обращал на них не больше внимания, чем их предки, живущие в прошлых столетиях, на дикие племена каннибалов, затерянные в лесах Амазонки – слишком малы и ничтожны. Миллионы невинных жертв терактов на рубеже веков окончательно убедили Запад в принятии единственно верного решения. Новые сложные биологические вирусы убивали тех, кому суждено уйти – не желающих следовать традициям добра и мирного сосуществования нового мира, чья религия отказывалась развиваться вместе с обществом. А ученые лишь пожимали плечами в ответ на вопрос, почему вымирают все, кроме избранных. Третья мировая прошла чисто, тихо и … демократично.[68]

Эволюция же на Западе шла естественным путем. И далеко не всегда лучшие порождали лучших. Науке давно известен феномен: гены гениев не передаются от родителей детям, а распыляются непредсказуемо и произвольно между внуками, правнуками и даже сводными потомками.[69] Многие бессмертные отказывались заводить детей. Ведь самое страшное для родителей – это пережить, похоронить собственного ребенка, мало того – всегда знать, что похоронишь. Основным звеном воспроизводства нации стали привилегированные временем, то есть те, кому чуть-чуть не хватило до высшего уровня, но был предоставлен шанс самосовершенствоваться. Преодоление себя и своей природы стало их лозунгом. Ведь обновление их организма продолжалось лишь до тех пор, пока общество нуждалось в них как в полноценных гражданах. Они старались вовсю, шли вперед и вперед, ни на секунду не останавливаясь, пробуя свои силы в самых разных профессиях, приобретая все новые и новые призвания. Гонка по вертикали: в любую минуту можешь сорваться вниз и стать смертным – тем, кто влачит жалкое существование, наподобие далеким предкам ежесекундно дрожа перед холодом, темнотой и неотвратимостью могилы. Смертным, конечно, позволено выбрать заморозку, вот только на Земле им остаться уже не суждено из-за угрозы перенаселения. А при столь шаткой перспективе освоения космоса ледяной сон для них мог вполне превратиться в ту же могилу. Поэтому смертные продолжали проживать каждый день как последний и … верить, отказываясь от заморозки в пользу Царства Небесного. Если на свете и существовало Слово Божие – то только для них.

А привилегированные временем сохранили способность рисковать, идти напролом и добиваться невозможного, именно они и рожали бессмертных. Точнее, не рожали, конечно, давно уже существует эктогенез. Кому захочется рожать в муках, если можно получить готового ребеночка «из пробирки» легко и безболезненно?[70] Они же – единственные из всех живущих, могли сами выбирать конечный пункт остановки. Сдаться на пределе усталости, предпочтя спокойную старость и смерть, или биться до конца, пока более достойные не вышибут из седла на лед или в землю. Только они еще к чему-то стремились и помнили, что значит быть ветром. У остальных элементарно отсутствовала мотивация. Смертным не позволено остаться, бессмертных никто не отпустит.

Влад завидовал им, временщикам: они принадлежали себе, он – обществу. Привилегированным временем было позволено рисковать, ведь, сорвись они вниз, никто не заплачет: на их место всегда найдется другой. А ему придется до бесконечности шлифовать свой алмаз, совершенствуясь вместе со ВСЕМ человечеством, наперегонки с вечностью. Он не вправе что-либо менять, ведь он – заложник их последней надежды. Но Полина уже успела заразить его своим лейтмотивом преодоления. Он МЕЧТАЛ падать и разбиваться о лед.

– Третий уровень. Бессмертие, – объявили ему, когда тело довели до температуры 36.6, из вен выкачали глицерин,[71] а нанороботы закончили ремонт его клеток. Это было… он не смог вспомнить когда. Он не помнил и своей предыдущей жизни: при «воскрешении» память не восстанавливали. Кому в новом прогрессивном столетии нужны средневековые восставшие из мертвых, постоянно ноющие, как старики у предков: «А вот у нас было лучше, справедливее, честнее, добрее?». Восстановив нормальную работу мозга, в него закачивали обновленную информацию, соответствующую потребностям настоящей реальности.

Достаточно знать, что сейчас на дворе 2112 год, утверждали бессмертные. Остальное всегда можно выяснить, подключившись к эмоциональному калейдоскопу. Ответ на вопрос необходимо знать лишь во время решения той или иной задачи, а дальше – к чему копить ненужную информацию в голове? Твой коэффициент восприятия позволяет впитать необходимые знания и справиться с любыми трудностями в считанные секунды.

Влада сразу обеспечили всем необходимым: домом, едой, одеждой, работой. Бессмертные – выгодное вложение инвестиций для общества. А потом он только тем и занимался, что готовил новых ученых, космонавтов, технологов – всех, кто способен сделать этот мир еще и еще лучше. Он помнил все, что касалось эмоционального опыта предков, но не мог вспомнить свой. Жесткий диск памяти переполнен.

Эффект замещения был свойственен еще памяти предков: никто из них не мог вспомнить во всех подробностях свое детство, не помнил всех людей, с которыми сводила его судьба. Статическая и динамическая память. Вы никогда не забудете свой первый рассвет, но вряд ли расскажете, что происходило в первый день зимы такого-то года, если он ничего не изменил в вашей жизни. То же и с лицами людей, именами, датами, числами, словами, образами, звуками, запахами… Чем ярче они, тем вероятнее запомнятся и наоборот. Но если до бесконечности смешивать даже самые яркие краски, мир станет черно-белым. Информационная передозировка, эмоциональное выгорание.

«Полина… Ты дала мне имя, – размышлял Влад. – Значит, мне нужно вспомнить дату рождения. Именно рождения, а не разморозки. Тогда я смогу понять, могли ли мы раньше быть вместе или Белый город – всего лишь иллюзия, ошибочная интерпретация эмоционального калейдоскопа».

День рождения… Наверно, в тысячный раз уже не станешь устраивать вечеринки. Но для далеких предков и ныне живущих смертных это самый настоящий праздник с тортами, зажженными свечами и шампанским. Счастливые!

Он был на одном из них. У Марка. Того самого мальчика из групп обучения эмоциональному опыту, который ПОЧУВСТВОВАЛ дождь и поведал ему, что счастье – это жить без сожалений.

– У него тоже есть имя? – удивился Влад.

– Да, – ответила мама мальчика. – Мы с отцом – смертные и храним верность традициям.

«Ребенок смертных! Как бастард у прошлых, неожиданно для всех выигравший трон и корону в лотерею», – понял, наконец, Влад, почему его пригласили. Никто другой не пришел бы, а он – все-таки учитель, он несет за Марка ответственность.

– Наши предки верили, что имя влияет на судьбу человека, – продолжала она. – Его пра-пра-пра дед был талантливым художником. Правда, его картины не сохранились в пространстве эмоционального калейдоскопа. Он писал лишь до тридцати лет. Потом вел самый обыкновенный образ жизни: растил дочь, затем внука. По крайней мере, Марк искал его картины, но ничего не нашел. Может, вы сможете ему в этом помочь? Мы назвали Марка в его честь. Мы хотели ему лучшего будущего, чем имеем сами.

Она с трудом поднялась из-за стола, прихватив рукой хрустнувшую спину.

«Как, наверно, это ужасно чувствовать постоянную ноющую боль. Их ведь никто не ремонтирует», – подумал Влад.

Мама Марка вернулась с потускневшими картонными квадратиками и прямоугольниками в руке – фотографии древних.

– Вот, сохранились фото его картин. На них очень грустные лица, правда? Это такой художественный стиль – депрессионизм[72] называется. Может, слышали? – между набухшими от слез и времени веками в потемневших зрачках плескалась надежда.

Все четверо: Влад, родители и мальчик склонились над фотографиями, словно именно эти квадратики приговорили семью на вечные поиски истины.

– Нет, – покачал головой Влад, – я никогда не встречал ничего подобного. Ни в калейдоскопе, ни в Музее Минувшего.

– Жаль, – вздохнула она, – ведь это ему Марк обязан бессмертием.

– Но я могу поискать, сами знаете, замещение, всего просто не вспомнишь, – обнадежил ее Влад.

– Мы были бы вам очень признательны! Ведь мы – смертные и не подключены, а Марк только учится, – и глаза вновь увлажнились надеждой. – Мечта о ребенке появляется, когда влюбленные вдруг понимают, что не властны над временем и не умрут в один день. Непреходящий страх полного одиночества, страх того, что один из нас переживет другого. Марк стал нашим спасением, но мы не ждали такого финала. У него тоже третий уровень, как и у вас. И мы ничего не можем с этим поделать: ему свойственно забывать…

– Вам повезло! – непонимающе и безоблачно улыбнулся тогда Влад. – Такое редко случается: бессмертный ребенок у смертных. Невероятный скачок коэффициента восприятия! На подобное способны лишь привилегированные временем. Гены, как ни крути. Может, вам еще раз пройти сканирование? Вдруг в ваш уровень закралась ошибка?

– Нет, этого не может быть. Машины не ошибаются. Вы сами это прекрасно знаете. Мы не способны сделать этот мир даже чуточку лучше, мы никому не нужны, – она опустила глаза и поникла. Отец мальчика нежно обнял ее за плечи.

– Перестань, – сказал он. – Мы с тобой есть друг у друга, у нас есть Марк. У Марка впереди бессмертие и весь мир в руках. А что есть у них, долговременных? Вечная гонка?

– Да, все так. Но мне хочется, чтобы он помнил о нас ВСЕГДА, – и снова слезы.

«Странно, кто-то все еще плачет от боли и горечи, кто-то способен испытывать нежность друг к другу», – праздник неуклонно превращался для Влада в вечер открытий и откровений. Именно тогда он впервые задумался о тайне времени и, вернувшись домой, начал поиск утраченных картин в пространстве эмоционального калейдоскопа. Именно тогда он неожиданно попал в Белый город, где все часы настаивали на трех часах после полудня. У тех часов не было стрелок, лишь тени, которое солнце гнало по циферблату по кругу – по кругу.

– И я БУДУ помнить! – вскричал Марк, со своей стороны крепко обхватив детскими ручонками маму за плечи.

«Неужели и эти слова забудутся с течением времени? Неужели я тоже стер все свои обещания?» – спрашивал себя Влад и не находил ответа. А эмоциональный калейдоскоп выдавал ошибку, требуя сформулировать запрос точнее…

– На самом деле, мне жаль Марка, – сказала она ему на прощание. – И вас мне тоже жаль. Мне хотелось, чтобы он сам выбирал свою жизнь и свою смерть. Но, наверно, я требовала слишком многого. Вы с Марком – как песочные часы. Был такой старинный анекдот: один человек хотел поставить прах предка в вазе на рояль и играть ему прекрасную музыку, чтобы тот мог радоваться его успехам. Но другой сказал: Нет, пусть еще поработает. И засыпал прах в песочные часы, чтобы постоянно переворачивать. Вы – заложники времени. Вы, Влад, учите будущих открывателей Космоса. Марку, возможно, придется стать одним из них. Получив бессмертие, человечество уже никогда от него не откажется. Вам не будет покоя, вас никогда не отпустят. Но хуже всего то, что вы сами об этом не помните. Если бы исполнялись желания всех людей о вечной юности, то мир стал бы еще более жестоким. Молодость не знает милосердия. Чем старше становишься, тем больше приходится пережить, а опыт рождает сострадание и жалость к таким же, как ты. Старение – неизбежно, хотя бы ради сохранения гармонии. Но вы, бессмертные, этого НИКОГДА не поймете. От количества прожитых лет качество жизни не улучшится. Главное в жизни – любить и чтобы тебя любили, но вы даже не знаете, что такое привязанность. Все, что есть у человека ценного – это его время. Если даришь его кому-то, значит, любишь, если он помнит об этом, значит, любит тебя. Память – это и есть душа. Но вы научились забывать, стерли душу…

«Когда читаешь литературу современников с присутствием дат и цифр, неизбежно начинаешь ловить себя на мысли: „А что в это время происходило со мной?“ – снова вернулся он к Полининой распечатке. – И как ни странно некоторые параллели вдруг начинают пересекаться. Проблема лишь в том, что одновременно приходит и сознание того, что прошлого не существует. То есть оно есть лишь в воспоминаниях, которые рисует настоящее. Прошло время, человек изменился, изменилось отношение к прошлому, а, значит, и воспоминания о нем. Начинаю понимать героя Джорджа Оруэлла, который был готов на все ради того, чтобы сберечь свое время, оставить воспоминания неприкосновенными. Для этого он и завел дневник: прошлое можно изменить, но не задним числом… „Двоемыслие. Если убедить себя в том, что 2Х2=5, то так оно и будет, ведь реальность существует лишь в твоей голове“.[73] От некоторых книг душа становится выше ростом. Это я и называю прозрением. Нужна не интерпретация, но отчет о жизни. Писатель не должен выражать общественное мнение, на это есть политики и попы, но он должен говорить СВОЮ правду о том, что видит и чувствует он САМ. Пусть даже кому-то и станет от этого нестерпимо больно. Да, «мы в ответе за тех, кого приручили»,[74] но мы не можем заставить и научить их воспринимать все не буквально и не на свой счет.

У Милана Кундеры в романе «Бессмертие» есть замечательная строчка о том, что жизнь человека можно выразить метафорой. Вот только метафора в каждом прочтении приобретает иное, порой, даже противоположное значение. Похоже, я – человек без прошлого. Метафоры прожитых дней, которыми верчу, как хочется, а потом они вдруг теряются, уходят из памяти. В преломленной реальности позволено все, это территория мечты. А в реальности мы, к сожалению, всего лишь люди и не способны что-либо изменить. Литературное слово – иллюзия. Красивая, но не настоящая. Может, поэтому такой туман в Белом городе?

Чтобы не испытывать чувства вины, я создаю несколько параллельных вселенных. Из той, где оступился, можно сразу сбежать в другую. Главное: покрепче запирать двери и никогда не делать дубликат ключа, чтобы никто ни с кем не встретился и не пострадал. Иногда мне кажется, что большинство ключей я уже потеряла.

Белый город за окнами тонет в тумане…»

– Но мне не нужен туман, – скажет ей Влад. – Мне нужен яркий свет! Мне снился золотой круг. Мы вошли в него, сбросив каждый свое время, тело и душу. Мы были лишь прозрачными невесомыми тенями. Это был мир, который создали мы двое. Наверно, это и есть связь времен. Я всю жизнь искал золотой свет солнца, которое никогда не садится за горизонт.

– Ну и что, – пожмут плечами Хранители в плащах и масках, – у нас всегда три часа после полудня, а к солнцу мы привыкли и уже даже не замечаем. Напротив, туман – лучшее, что только может случиться в Белом городе.

…Туман приглушает даже их голоса, они неясны, размыты, призрачны. Туман и есть преломленная реальность, где каждый по другую сторону зеркала, отражающего лишь его собственные мысли и чувства, его неспособность проникнуть, понять, раствориться.

– Я смотрю на облака и за ними вижу тебя, хотя я даже не знаю, как ты выглядишь. Спасибо за дар видеть небо сразу в акварели, спасибо за дар придумать тебя. Но я хочу тебя насовсем. Мне недостаточно голоса.

– Боюсь, это невозможно. Но пойдем со мной в розовый сад. Видишь розы: красные, белые, розовые, желтые… Какая тебе нравится больше?

– Красная.

– Вот нож, срезай.

– Ты пытаешься предупредить о шипах и ранах?

– Нет, что ты! Розы – беззащитны, максимум маленькая ранка на ладони – зальешь йодом, и сразу заживет.

– Тогда о чем?

– Мы придем к тебе домой и поставим ее в банку на окно. Как думаешь, сколько ей потребуется времени, чтобы завянуть? День, два, неделя? Знаешь, сколько раз у меня на окне прорастали розы? Вот уже десять лет каждую весну они пускают свежие побеги, а я пытаюсь пересадить их в горшок и вырастить. Но через несколько дней они умирают. Розы не растут в горшках на окне.

– Зачем так сложно? Можно выкопать взрослую розу вместе с островком земли и с корнями.

– Выкапывала. Росли, но не цвели. Даже покупала в цветочном магазине готовые горшочки с розами. Но декоративные розы похожи на шиповник, они маленькие и тоже рано или поздно перестают цвести и погибают.

– Тогда что же делать?

– Розы хороши только в саду. Только там они каждую весну оживают и просыпаются. Но тебе придется возвращаться туда снова и снова. Ведь если на них некому будет смотреть, то и сад потеряет цвет без новых бутонов. Ты думаешь, ты – другой? Нет, все люди одинаково беспощадны друг к другу. Это закон эволюции. К сожалению, человек полигамен. Как только я получу тебя в банку на окне, ты завянешь, и я тебя потеряю. И мой поиск продолжится. Бесконечная охота за свежесваренными человеческими сердцами. Тебе больно. Мне тоже! И ты можешь меня сжечь, уничтожить, но от меня все равно останется горстка пепла, из которой я возрождаюсь всякий раз с тобой или без тебя. Тяжело только в первый раз. Потом к новым рождениям привыкаешь, даже перестаешь устраивать вечеринки.

– Но ты дала мне имя… Мне сказали, что имя определяет Судьбу.

– Имя – безлико. Знаешь, сколько девочек и женщин в Москве носят мое? Каждая третья, если не каждая вторая – Полина. Имена нам не принадлежат, они – чужие. Родители называют нас так, как им вздумается, а потом мы всю жизнь несем этот крест. Когда-то давно, еще в Древней Греции появились знаки и символы. Каждый человек имел при себе половинку глиняной таблички, говорившую о его судьбе и дороге. Сложив две половинки вместе, люди узнавали друг друга. Сейчас таким символом стала книга. Кто-то в метро, сидя напротив тебя, читает когда-то прочитанную тобой книгу, ты читаешь то, что уже прочел он. Вы смотрите друг другу в глаза, вы улыбаетесь, как заговорщики. В заголовке книги вы безошибочно угадываете Судьбу и уже почти все знаете друг о друге. А если вы ПИШЕТЕ одно и то же и через плечо в записной книжке или электронном тексте в файле на ноутбуке другого угадываете себя, то… Остается сделать лишь шаг, но кто-то из вас встает и выходит на своей станции. Мы утратили вечные символы, заменив именами, которые нам не принадлежат…

Тест, набранный курсивом, наверно, для распечаток это что-то вроде «надписи чернилами на полях»:

«Копия души? Я была не права, она существует. Вернее, не так. Существует некто в системе координат, разительно отличающейся от общепринятой. Лейтмотив его: „Я ищу, и это очень важно“. А поскольку лейтмотив окружающих: „Бери, что дают“, то этот человек как бы выпадает из реальности. Но вдруг происходит чудо: он встречает себе подобного – из такой же искривленной системы координат.

Киплинг: «Мы с тобой – одной крови».

Ты никогда не задумывался о том, почему мы безумно влюбляемся в одного человека и не замечаем другого, хотя этот другой по всем биологическим параметрам в 1000 раз прекраснее нашего избранника? И почему, когда человек влюблен, все книги, фильмы, картины, песни… рассказывают его собственную историю любви? Мы ищем зеркало, копию души, СЕБЯ в окружающем мире и в другом человеке, чем больше его в нем, тем стремительнее сближение.

Но не все так просто… Дело в том, что Бог (назовем его Высшая Сила Вселенной или Вечный Закон Вселенной, я не верю в богов) не зря разделил людей пополам, а половинки разбросал по свету и даже во времени, чтобы они всю жизнь искали друг друга и никогда не нашли. Именно их поиски и разочарования заставляют вертеться нашу планету. И жизнь на ней существует, потому что не все мечты сбываются. Искусство, да и жизнь, в общем-то, тоже создается невыраженными чувствами, невысказанными словами, несовершенными поступками или, наоборот, теми, которые хочется, но не в силах забыть. Я бы даже сказала, что прогресс – есть сублимация жажды невозможного.

В этом смысле сеть и любые технологии, позволяющие передавать мысли и чувства на расстоянии, грозят апокалипсисом… Если две половинки будут со скоростью света находить и падать друг в друга, а две капли моментально сливаться в одну, ледяной дождь прекратится, а Земля остановится или по крайней мере замедлит свой бег…Ведь когда человек счастлив, он уже ничего не хочет и ни о чем не мечтает, а, значит, и не способен сделать этот мир даже чуточку лучше».

Только в новом веке никто ни в кого не упал и не слился друг с другом. Эмоциональный калейдоскоп объединил все сердца на планете, одновременно проложив меж ними непреодолимую пропасть. Зачем куда-то ехать, если можно за один вечер посетить все страны мира и вернуться к работе ровно в назначенное время на следующее утро? Зачем тратить время на ухаживания за девушкой, страдать из-за ссор с ней, если можно просто удовлетворить свой сексуальный инстинкт в сети с такой красоткой, о которой в жизни и мечтать не мог? Даже дети, как научно было доказано еще в двадцатом веке, начинают испытывать оргазм чуть ли не с пяти лет, но в силу физической природы отношений тогда им было это запрещено, а сейчас – пожалуйста, внутри эмоционального калейдоскопа можно все. Некоторые вообще предпочитали эйфорию в чистом виде: эмоции транслировались прямо в мозг без визуальных картинок и образов живых людей. Какая разница в реальности существуют твои чувства или нет, если все уже позабыли, что такое реальность?

Обретя бессмертие, человек достиг совершенства и … самодостаточности. Простое человеческое счастье смертных было сброшено вниз вместе с их культурой, искусством, философией, идеалами… оставлено на нижних ступеньках социальной лестницы.

«Sometimes we’re loosing, someday we’ve lost…»[75]

или так:

«Well, show me the way to the next whiskey bar. Oh, don't ask why …»[76]

или так:

I have never been alone, but always feel lonely…[77]

«Days, golden days still to come…»[78]

Эмоциональный калейдоскоп – самый крепкий коктейль из несмешиваемых ингредиентов. Но все смешалось…

Шестьдесят два года его жизни в новом веке пролетели, как один день. Без побед и поражений, без счастья, без любви, без смерти и без сожалений. И только осень, которой он даже не замечал, догорала из года в год, и только ледяные дожди продолжали победное шествие по всей планете. Ничего не изменилось и не сбылось. Ничего не вспомнилось и не ждалось.

«2112 – тоже двойной палиндром, цифры, бегущие назад. Возвращение. И это пока все, что мне удалось узнать и понять», – подытожил Влад свои поиски.

BUT:

«I’M GONNA LOVE YOU TILL THE HEAVEN STOPS THE RAIN»[79]

«Ты – гений, я – тоже гений. Если ты ищешь, значит нас – двое», – тихо напевает Земфира по радио в «Джаз-кафе».

Полина незаметно вошла и присела за столик. Руслан сразу принес ей кофе.

– Я сегодня за бармена и за официанта, опять пустуем в обеденное время. Если так будет продолжаться, хозяин скоро продаст кафе под ресторан быстрого питания, – вздохнул он.

– Эй, ты думаешь, эта сука лучше нас что ли? – раздалось позади эхо на разные голоса на высоких нотах. – Посмотрите на нее, губы она красит! Натуралка хренова!

– Я же сказал, кафе закрыто. И ваших здесь нет! – резко повернулся к компании мальчиков с разноцветными волосами Руслан.

– Не буду их обслуживать, пусть катятся, – сказал он уже тише Полине.

Что-то тяжелое пролетело через зал и ударилось в стойку, разбив вдребезги несколько стеклянных бутылок.

– Хочешь я подам им кофе вместо тебя? – спросила Полина. – А то они весь бар разнесут.

– Сиди! Не место им здесь! – уперся Руслан.

Прозвучало уже громче.

– Урод! Дискриминация!

– Все! Я звоню в милицию! – Руслан достал из кармана мобильный, размахивая им как револьвером. – Знаешь, что в обезьяннике с такими, как ты, делают? Хотя тебе понравится, не сомневаюсь!

– Еще вернемся! – провизжала входная дверь вместо них, они решили не нарываться.

– Не страшно, несколько бутылок пива и одна джина. Недольют кому-нибудь вечером, – окончательно успокоился Руслан, оценив беглым взглядом разрушения.

– Ты знаешь, а насчет дискриминации они, пожалуй, правы. Некрасиво получилось.

– Что? Да этих пидоров вообще убивать надо! Куда ни глянь везде они: то парады устраивают, то брачные церемонии, то за права усыновления борются. Противно! Если б еще вели себя прилично…

– Да, золотое правило.[80] Нашу маленькую израненную планетку нужно отдать в руки АБСОЛЮТНО РАЗУМНЫХ и ПОЛНОСТЬЮ СВОБОДНЫХ людей. Иначе все must die. Расскажу тебе, пожалуй, пару историй.

Была и другая встреча с цветными мальчиками. Весна, улыбались солнечные улицы города. Полина шагала по залитому светом бульвару мимо «первых подснежников» – кафе, чьи столики уже вынесли наружу. Там еще стояли обогреватели, но душистый горошек уже вовсю полз вверх по резным оградкам, аркам и крышам над столиками. Они целовали друг друга, так нежно… Темные и светлые прядки волос сливались в один бликующий солнечный поток. Полина остановилась, посмотрела на них и улыбнулась. Иногда такой взгляд чувствуют спиной. Ребята оглянулись, один из них смущенно помахал ей вслед. Любовь делает людей терпимее…

А потом была Иордания. Вообще-то, европейцу совершенно нечего делать в мусульманской стране, как говорится со своим самоваром… Но все они учились на факультете искусств, увлекались историей кино. А большинство мировых шедевров о чудесах, поисках Святого Грааля, покорении иных цивилизаций снимались в Петре.[81] Вечный город, высеченный в скалах трудолюбивыми набатейцами более двух тысячелетий назад. Конечно, новоиспеченные дипломированные специалисты даже не удосужились узнать заранее, какое время года больше подходит для приключений в вечном городе. Середина июля, жара шестьдесят градусов, отвесные скалы не защищают от беспощадного солнца, ветер обжигает губы, как пламя, вырывающееся из преисподней. Нечем дышать! Только расплавленный воздух – до боли в легких. Обратно пропорционально чувствуют себя покорители Северного полюса, когда замерзают, проваливаясь в мертвый сон, посреди заснеженной пустыни. Последнее, что Полина запомнила, когда падала в узкий затененный проем в скале, – это золоченую коляску с парой белых лошадей, неторопливо проследовавшую мимо к Храму Аль-Хазне. И мусульманскую женщину в ней: невероятное количество драгоценностей и спасительная тень балдахина. В прорези чадры блеснуло высокомерие. Но тем же вечером они отправились в Акабу к морю.[82] Пляж принадлежал отелю и никого, кроме иностранных туристов, встретить у кромки воды было невозможно. Но если заплыть подальше, то открывался чудесный вид на городской пляж, вернее, городской – женский. Огороженная территория метров восемь на десять, где, как скот в загоне, десятки женщин, НЕ СНИМАЯ ЧАДРЫ! Во что превратила человека вера и неуклонное следование традициям, если он отказывается даже от самого малого данного природой права – охладить разгоряченное тело водой, отказывается сам в отсутствие посторонних блюстителей нравственности? Естественная природа человека для них – унижение. Они чувствуют не стыд, а именно унижение. Полина испытала подобное на Румынском нудистком пляже. Ей пришло в голову срезать по пляжу, чтобы не тащиться по шоссе в магазин вокруг всего побережья. Предупреждающей надписи на румынском языке она, конечно, не поняла. Джинсы подействовали на обнаженных румын, как красная тряпка на быка. Как озверело они срывали с нее одежду! Да, это не было стыдно, это было унизительно. То же чувствует арабская женщина, если кто-то посмеет заглянуть ей хотя бы в лицо.

Нам нужно вернуться к истокам, полюбить себя, почувствовать и признать свою человеческую ЖИВУЮ искреннюю природу. Это не значит, что мы будем опорожняться на улицах, как животные, это значит, что в нас проснется естественная тяга к красоте и принятию друг друга такими, какие мы есть на самом деле. Ведь еще первобытные люди начали украшать свои тела и вырезать наскальные рисунки. Первобытные люди еще не умели прятаться, и им не нужно было срывать покровы и выносить приговор против естества…

И тогда, возможно, больше никто не заплачет посреди опустевшего на закате пляжа. Больше никого не приговорят к смертной казни за коробок травки в Тайланде. Маленький такой коробок, две улыбки не больше. Но того парня уже нет среди нас. Подумать только: он всего лишь хотел улыбаться, а заслужил смерть.[83]

Пятеро пьяных подонков насилуют женщину в подъезде собственного дома, она в разорванной одежде и крови поднимается несколькими этажами выше (домой!) и рассказывает об этом мужу… Она ищет поддержки! Но он не может больше любить, ведь ее осквернили. Хотя именно сейчас он должен любить ее нежнее и преданнее, чем всех остальных женщин, которых он когда-то любил. Ведь она пострадала, но с его точки зрения, это не страдание, а грязь. Почему? Виноват образ пречистой девы, вбитый гвоздями в сознание даже атеистам!

А самоубийцы? Они никому не причинили зла, лишь себе. Но они сами выбрали свою смерть, а значит свободу. Они перестали быть рабами, заложниками высших сил и потому их хоронят за стеной кладбища, как бродячих собак. Для них они больше не люди, потому что не в толпе и не по правилам.

А трансвеститы? Ведь если следовать философии верующих, то это Бог посылает Ангела с душой младенца на Землю. Что же выходит, Бог ошибся? Или Ангел сбился с пути и вдохнул душу не в то тело? И то, и другое по законам верующих невозможно. Виноваты всегда люди, не Бог. А потому иных изгоняют, изводят, травят. Но изгнанник – всего лишь человек внутренним зрением видящий себя в теле прекрасной женщины, хотя по всем законам эволюции мужчиной быть выгоднее и лучше. Но в зеркале он видит… в общем, он не сможет смотреть на себя в зеркало, пока не изменится и тем самым подпишет себе приговор. Всеобщее осуждение: молчаливое с усмешкой на губах – на Западе и воинствующее – с камнем в руке на Востоке.

Почему нужно всем поступать как один, быть в стаде? Почему не позволить жить рядом непохожим? Хочешь ходить в чадре? Ходи, но не заставляй свою дочь делать то же самое, ведь она, возможно, могла бы стать ученым, если бы ты не выдала ее замуж за шейха. Хочешь верить в Бога? Верь, но не проповедуй на всех углах о Конце света, ведь для кого-то, не запуганного великими грехами, он никогда не наступит. Самые светлые идеи о свободе неизменно превращаются в загоны для скота, в шахматную доску, поделенную на черные и белые клетки. И клетки начинают делить территорию, а фигуры на ней пожирать друг друга, утверждая, что нас слишком много на планете. Пока мусульманка не снимет чадру, на child free, а уж тем более на голубых и лесбиянок будут косо смотреть. Все в мире взаимосвязано. Отсталый Восток тянет ко дну прогрессивный Запад. Рано или поздно эта связь оборвется. Ведь, если задуматься, то геи более достойны уважения, ибо любовь для них – свободный выбор. Тогда как голова мусульманки или даже европейской домохозяйки, сидящих на шее у мужа, занята лишь одним: выживанием. Больше они ни на что не годятся. Это называется паразитировать, а не любить. Но если ее спросят об этом, она скажет: «Так должно быть». Перефразируем: «Я должна, мне должны». Не свободная воля, но долг. Традиции, законы, религии и страх перед ними всегда сильнее человеческой природы, данной ему свыше…

Но мир скоро изменится! Чтобы искоренить ложь, человеку должно быть позволено все. Он САМ выберет, что хорошо, а что плохо. Но тогда и люди изменятся. Им придется научиться ПОНИМАТЬ боль, научиться великодушию. Принимать чужую боль как свою, потому что чужой – нет, ведь мир целостен и не делится на части. А пока нами манипулируют, пока бьют хворостиной по кончикам пальцев, ничего хорошего ожидать не приходится. Мы просто все спрячемся под невидимой чадрой. Двуличие, двойное дно – всегда опасно, ибо с секретом. Никогда не узнаешь, ЧТО там внутри: яд, бомба, меч или чье-то израненное больное сердце…

«…Корабли имеют сердце и возможность выбирать и, погибая, улыбаться»,[84] – в наступившей тишине снова запела Земфира.

– А что с выбором и сердцем? – как-то тускло спросил Руслан. – Ты так и оставишь меня здесь, в этом «Джаз кафе»? Можно мне взглянуть на твои записи? А то я себя уже чувствую заброшенной платформой метро: поезда несутся, но мимо, мимо… Есть такие платформы-призраки между существующими станциями. Они есть, но их вроде как и нет. Значатся только номинально на старых картах, а когда проезжаешь мимо, в свете фар поезда видны обрушившиеся колонны. Их сначала построили, а потом упразднили за ненадобностью. Может, слышала?

– Я не забыла и не оставлю… Ты для меня – проводник в Белый город. Путь между мирами: нашим настоящим – для них уже прошлым, и их настоящим – для нас только будущим. Я ищу ответы. Дай мне еще немного времени. Я все тебе расскажу, обязательно!

– И какие ответы тебе еще нужны?

– У них нет имен, нет писателей. Возможно, там я смогу заняться чем-то еще. Я так устала, поверь! У меня из всех кранов в квартире хлещет вода, а за окнами не кончается ледяной дождь. И это постоянное ощущение включенной камеры: словно за мной ежесекундно кто-то наблюдает. Хочешь солгать, сочинить, придумать, приукрасить и … не можешь!

– То есть ТАМ – это будущее? Ты утверждаешь, что знаешь кого-то оттуда?

– Да, знаю, его зовут Влад. Мы встречаемся в Белом городе. Это как временной мост, понимаешь?

– Послушай, что я тебе скажу: все это типичные симптомы наркомана. Завязывай! И дай сюда ту дрянь, которую пишешь сейчас.

Руслан потянулся к ее сумке, выхватил пару распечаток. Вспыхнуло пламя зажигалки. Почти мгновенно, слегка озолотив отблесками огня воздух, листы бумаги превратились в пепел.

– Руслан, «рукописи не горят»![85]

– Это у Мастеров. У тебя – так, фальшивка. Наркоманские грезы.

И он потянулся за новым листом бумаги, призывно белеющим из раскрытой Полининой сумки.

– Наташа – тоже фальшивка?

Воздух несколько секунд плавился от вспыхнувшей в его глазах ненависти даже без огня газовой зажигалки.

– Не старайся зря, – устало выдохнула Полина. – Я храню чистовики в doc.файлах на компьютере. Все тексты уже давно выложены в Интернет, и даже прочитаны. А это черновики-распечатки для правки. Ерунда, шпаргалка. Ты бы знал, какие мне пишут письма! Макс Брод[86] мне точно не помешает! Каждый третий кричит: «Сжечь ее на костре!», но не могут. В цифровом варианте любая рукопись размножается и распространяется сама по себе: ее скачивают, хранят, пересылают друг другу. Ты не сможешь меня уничтожить. Так что это docописи не горят, горят лишь их распечатки. Да, здравствует сеть!

– Ладно, дай хоть прочесть, чтоб знать, «к какому часу готовить свое сердце»,[87] – сдался он.

«Открываю журнал „Escape“, читаю длиннющий рассказ о … душистом горошке. Мысленно спорю с автором. Да, ты филигранно, мастерски, пронзительно, прекрасно пишешь. Я даже чувствую запах цветения, вижу резные бортики балконов, туго вплетенные в косы ветвей. Но вот только О ЧЕМ ты пишешь? Достоин горошек такого садистки пристального внимания и разглядывания на ПЯТИ страницах? А слабо „Ромео и Джульетту“? Да, конечно, уже было. У Шекспира. Но Шекспир ведь тоже спер идею у Овидия.[88] Кто об этом помнит сейчас? И ты не думаешь, что можешь написать совершенно по-другому – современнее, а главное – лучше? Боишься не выдержать сравнения?

Мне кажется проблемы наших современников в том, что, задавленные авторитетами прошлого, они не верят ни себе, ни в себя. Нужно сбросить их всех вниз с лестницы настоящего, иначе ничего нового создать не получится. Феллини как-то сказал о пустых рядах кресел на показе одного из своих последних фильмов: «Мой зритель умер». Чужая эпоха клипового сознания и масс-медиа маэстро не интересовала. Гений умеет уйти вовремя. Иначе все до сих пор восхищались бы наскальными рисунками: они – самая древняя живопись!

Негодуешь? Что ж, тогда остается… Ты пиши о душистом горошке, а я пойду к мосту».

– Давай! – почти вскричал Руслан. – У тебя, похоже, как у кошки, девять жизней. Прыгай! Все равно ведь вытащат. Только Шекспир не прыгал с мостов и не нюхал белый пепел. Он черпал изнутри – из себя, а не снаружи, и не на бегу – в погоне за острыми ощущениями, а в тишине и недвижимом молчании. Хотя, может, я и ошибаюсь. Ни один человек не рискнет объявить, кто писал под псевдонимом Шекспир – безграмотный бард из Стрэтфорда-на Эйвоне или граф Ратленд, а то и вообще доказывается королевское происхождение Шекспира-Марло… Одно я знаю точно: пишут изнутри.

– Изнутри? А что там такое особенное ВНУТРИ? Только не говори, что слепая вера, УЖЕ сказали!

Руслан задумался на минуту, потом изрек:

– Разум… чувства… любовь.

– Любовь? – засмеялась Полина дерзко и нестерпимо холодно. – А ты знаешь, что это такое? Температура 37,5 и химическая реакция в крови? Тень третьего рядом? Чтение мыслей на расстоянии? Копия души? Когда, наконец, чья-то рука позакрывает все форточки, из которых сквозило одиночеством? ТЫ знаешь ответ? Это все равно, что попытаться ответить на вопрос, как выглядит Бог. Я могу лишь иллюзорно ощутить (даже не испытать вживую): затуманенное сознание, больная душа, преломленная реальность, патологическая зависимость и падение… как от кокаина.

– Тогда один путь: закрыть глаза и в никуда по Белой дороге…

– …А с небес пусть падает Белый пепел …

Такое часто случается с героем и автором: они заканчивают фразы друг друга.

– Приходи вечером, – на прощанье сказал ей Руслан. – Пепла будет навалом.

– Да, приду. Вот, только пару-тройку безоблачно счастливых лиц нарисую на рекламном плакате Coca Cola до конца рабочего дня и вернусь, – улыбнулась Полина.

«Под кайфом жизни нет», – обреченно проводил ее рекламный плакат со стены «Джаз кафе».

Перефразируем: NO DRUGS, NO FEELINGS, NO PAIN.

– Но там есть Белый город, – мысленно ответила ему Полина.

«…И моя душа сгорает в белый пепел… Жги! Она – твоя»,[89] – спела Юта по радио.

Тем вечером за окнами «Джаз-кафе» хлопьями осыпался снег. Это был даже не снегопад, а сон. И даже не белые бабочки бились о стекло, пытаясь проникнуть внутрь, чтобы согреться, а огромные белые птицы.

В «Джаз-кафе» медленно подтягивались ночные гости, но большинство столиков все еще пустовало. Руслан неспеша настраивал музыкальную аппаратуру. Вместо радио работал телевизор.

«Большинство ныне живущих людей имеет шансы на личное физическое бессмертие! – вещал зрителям с экрана врач в белом халате. – Верность этого легко понять, если соединить вместе научные факты, реальные возможности современной крионики и разумное предположение о перспективах нанотехнологий.

Факты: при сверхнизких температурах химические и биологические процессы, в том числе, процессы разложения, останавливаются. Тысячи людей рождаются ежегодно из замороженной спермы и эмбрионов. Некоторые животные, такие как личинки и гусеницы полярных бабочек, черви, тихоходки, насекомые переносят замораживание даже в жидком азоте и после оттаивания оживают.

Возможности: недавно умерших людей можно уже сейчас сохранять при сверхнизких температурах в контейнерах с сухим льдом или криостатах с жидким азотом без малейшего ухудшения их состояния в течение сколь угодно долгого времени.

Перспективы: в обозримом будущем с помощью нанотехнологий можно будет исправлять практически любые повреждения человеческого организма, включая повреждения, послужившие причиной смерти, проявления старения, а также повреждения, нанесенные при замораживании. А это значит бессмертие и вечная молодость!

Криосохранение – услуга, доступная уже сейчас большинству тех, кто хочет сохранить для себя возможность жизни в будущем. Во всем мире растет количество крионированных людей. Не стоит откладывать подписание контракта, теряя драгоценные шансы на бессмертие. Свяжитесь с нами сейчас!»

– Вот он – последний поезд! Успеть бы вскочить на подножку… Чтобы ответить на основной вопрос, нужно жить о-о-очень долго, возможно, вечно, тогда времени хватит на поиск ответов! И птицы взлетят со страниц моих записных книжек! – воскликнула Полина, записывая дрожащей рукой телефон криоцентра на салфетке.

– Жить вечно – это эгоизм. Все равно придется уступить дорогу тем, кто придет после тебя, – усмехнулся подошедший к стойке бара за пивом Руслан.

Он щелкнул пультом от телевизора. Экран погас, телевизор ослеп и онемел, вместо него тихо запело радио.

– Каждое поколение хочет быть последним! Но молчит, потому что боится сказать вслух. А вместо этого разрушает планету, убивает животных со словами: «После нас хоть потоп!». Если люди будут жить бесконечно долго, они будут любить друг друга, потому что станут соседями, согласись, за такой долгий срок ты так или иначе встретишь всех. Они перестанут разрушать, ведь человек бережет что-то по-настоящему лишь для себя. В конце концов, даже верующие должны понимать, что Ад – всего лишь курилка с выключенным светом, а в Раю всегда хорошая погода, все в белом и скучно до жути! Атмосфера, как в приемной у дантиста! Как можно променять эйфорию и запах осенних листьев на ЭТО?

– Влюбленные и умирающие держат путь на Запад, чтобы остановить время, да? Бесконечная погоня с целью опередить закат, чтобы вынюхать чуть больше белого пепла, ощутить еще одну эйфорию, продлить ледяной дождь? Чтобы солнце никогда не село за горизонт? Только день все равно сменяется ночью, лето – зимой, а нам на смену придут наши дети, хочешь ты этого или нет. Если ты оторвешь у настенных часов стрелки, время все равно не остановится. Просто ты перестанешь его замечать.

– В Белом городе время стоит на месте: там всегда три часа после полудня.

– А тебе не кажется, что ты каждый раз просто умираешь? И Белый город – Рай или какая-то иная реальность, та, что за пределами жизни? Но поскольку Рай тебе уже давно не светит, тебя всякий раз возвращают на Землю. Не нужны им там жертвы передозировки.

– Рай? Да, если наука продлит человеческую жизнь хотя бы лет на триста, все религии отомрут за ненадобностью, а Рай исчезнет! Когда жить надоедает, уже не боишься смерти. Они утратят веру и перестанут сожалеть о чем-либо.

– Сожалеть не перестанут. Как только устанешь от жизни, вновь начнешь звать ее и вспоминать о ней. Перед смертью всегда чего-нибудь или кого-нибудь жаль, иначе жизнь прошла даром. Я знаю, потому что Наташа умерла. Я помню тот день, накануне… И ненавижу себя за то, что не смог остановить ее. Тебя то есть. Нужно было сжечь твою записную книжку задолго до того, как она размножилась в распечатках.

– Слишком поздно, Руслан. Теперь мне остается только одно: писать дальше. Высшая степень экстаза, литературная вершина (не с точки зрения качества текста, а с точки зрения процесса его написания): когда книга переписывает автора, а герои влекут за собой, когда автор теряет контроль и больше себе не принадлежит. Полное растворение в иной, преломленной реальности. Теперь, глубоко вздохнув, я смогу спокойно посмотреть фильм «Сталкер».[90] То есть фильм, а не комнату. Теперь я знаю, что меня ждет, если я туда войду. ОТВЕТ. И я войду, даже если это грозит безумием. Зачем человек живет? На все должна быть причина. Человечество продлевает себе жизнь, чтобы ответить на этот вопрос. То есть ДОЛЖНО ОТВЕТИТЬ, иначе нет смысла продолжать идти, если в конце пути все та же пустота. Ведь все относительно, кому-то и пятьсот лет жизни будет мало, а кто-то уже в двадцать семь уходит, не прощаясь, как Джим Моррисон.[91] Я раньше думала, что есть только два способа жить вечно: один оставить после себя книги, второй – загробная жизнь для верующих. Я не верю. Значит, у меня оставалось лишь одно оправдание бытия. Но теперь их, оказывается, два. Ты знаешь, я, пожалуй, заключу с ними контракт. Терять мне все равно нечего. А так будет хоть какой-то шанс что-то выяснить. Даже если он один к миллиону, даже если дробь стремится к нулю, я все равно рискну. Ведь в казино всегда выигрывает zero.

– «Чтобы человек жил вечно, его нужно убить».[92] Прочти лучше Лема. Поймешь всю абсурдность своих желаний, – съязвил Руслан, но тут же задумался. – Хотя… мертвые навсегда остаются в памяти живых, а это и есть вечность.

Тем временем ночные гости, слетевшиеся на кокаин, как чайки с городских помоек на запах свежей рыбы, позанимали все столики. Пора было начинать вечеринку…