Белый город Па Марго

«There’s no time for us, there’s no place for us, who wants to live forever…»,[93] – прозвучал из радиоприемника голос Фредди с того света. Но его быстро заткнули.

Все уже заждались первых шагов по Белой дороге и сгорали от нетерпения.

Постапокалипсис. И Белый пепел начал медленно падать с небес…

– Мантра, заклинание, оберег… Нужно что-то срочно придумать, – лихорадочно повторяла про себя Полина. Ничего лучшего, кроме фразы: «Весь человек, вобравший всех людей, он стоит всех, его стоит любой»,[94] ей не вспомнилось.

Костер Времени. Его пламя уже вилось жгуче оранжевыми и красными языками дымно черных змей на другом конце площади. Ей нужно пройти всего ничего: двадцать метров, сорок шагов. Легко, когда ты защищен, но они оставили ей лишь маску и плащ… А толпа уже выстроилась рядами по обе стороны площади. Одни, по приговору Суда должны были стать ее союзниками и устилать ее путь цветами. Другие держали в руках палки и камни. Ей же всего лишь нужно дойти до конца площади и не упасть, не сломаться, не сдаться… Тогда, возможно, она еще успеет, обжигаясь и крича от боли, достать из костра то, что некогда было так дорого.

Любой, кто напишет хоть строчку, дату, цифру, ноту, сделает мазок кистью…, но неповторимые – СВОИ, пройдет этот путь. Костер Времени – вечный образ, преследующий миллионы голов: почивших, живущих и даже еще не родившихся – во все века и по всей Земле. Другого испытания не будет.

Гонг! Схватка за оправдание бытия началась…

– Я поскальзывалась на комьях грязи, мои ноги изранены шипами роз, в меня кидали камни, я видела, как огонь пожирает мои записные книжки. Зачем ты заставил меня пройти через это? Если прошлое пишется в будущем, а я всего лишь персонаж? Зачем ты заставил меня так страдать?

– Чтобы ты знала: время сильнее вечности.

Они стояли посреди огромного хранилища книг. Полки уходили за горизонт и в небо. На каждой из них – миллионы томов, миллионы прожитых жизней. Они по-прежнему видели лишь неясные тени друг друга на стенах, полу, полках с рядами бесчисленных книг. Потолком было звездное небо. Неровность книжных корешков изламывала силуэты, и уже никто бы не догадался, кто из них кто.

– Возьми любую из книг, – предложил Влад.

Шекспир …

– Но здесь пустые страницы! – в ужасе отшатнулась Полина.

Потом начала хватать с полок все книги подряд без разбора.

– У всех будут пустые страницы, – грустно отозвался Влад на ее хаотичные действия. – А у вас, двадцать первых, тем более. Все: и гении, и дураки, и короли, и шуты, и бродяги проходят через Костер Времени. Тысячи ученых, изобретателей, пророков… так же, как и ты, шли по площади под градом камней по шипам роз под ногами, чтобы увидеть творение и труд всей их жизни в огне, и никто из них не нашел своих книг на полках вечности. Все они выдержали испытание, не дрогнув. А ты ножку поранила и расплакалась! Тоже мне, цаца! Они хоть что-то могли, им было о чем жалеть. А у вас? Счастье – это жить без сожалений? Это все, на что ты способна? Опустошенное поколение двадцать первого века не может создать что-либо стоящее. Искусство – отражение действительности: ее цинизма и пороков. Вы в этом преуспели. Но ничего не помнящему поколению двадцать второго и всем, кто придет после и встанет рядом с нами, ничего от вас уже и не нужно. Мы научились не помнить. Чтобы не умереть со скуки, нужно сохранить способность удивляться. Мы вернулись в детство человечества или, наоборот, достигли старости. Дети и старики похожи: они ничего не помнят и ни о чем не жалеют, только одни «еще», а другие «уже». Разница во времени, которого нет…

– Неужели даже Шекспир забыт?

– Человечество изменилось, обретя бессмертие. Вопрос «быть или не быть» утратил свой истинный смысл. Шекспир больше не нужен. Их ВСЕХ позабыли. Нулевой километр. Поэтому и Белый город пустой. Они остаются здесь лишь до тех пор, пока их помнят на Земле. Нас это не касается. Ты ведь живешь в отеле?

Полина судорожно кивнула, в сознании вдруг мелькнули недавние слова Руслана о жертве передозировки.

– Тебя пустили сюда лишь временно. Ты для них как фальшивая нота со своим вечно открытым финалом и поисками доказательств. Им нужна от тебя всего лишь слепая вера в хеппи-енд. Напиши ты его, и тебя бы уже здесь не было, – продолжил Влад. – Люди твоего будущего и моего настоящего живут вечно и потому все и всех забывают. Нет памяти, нет души. Нет теней. На Земле вечный полдень. Даты, цифры, имена – все превратилось в пыль. Живут лишь идеи, да и то только те, что оправдывают текущий смысл настоящего (сиюминутного) бытия. Поэтому нет и не будет ответа на основной вопрос. Даже если ты проживешь тысячу лет, ты ничего не найдешь и не откроешь. Ответ меняется. Все проходит, все забывается. Люди меняются и изменяют своим идеалам. Значит, и истина не сможет жить вечно. Это и есть Костер Времени. Нулевой километр – как гибель Вселенной: все распадется на атомы, надвигается стена пустоты.

– И это говоришь мне ТЫ, Крузенштерн?

– Не я. Я всего лишь рассказываю тебе то, что узнал в зале Суда и на площади, когда тебе выносили приговор. Да, я был там, но после тебя, а на площади стоял рядом.

– Интересно, с какой стороны?

– Есть разница?

– Пожалуй, нет. Шипы роз под ногами ранят так же сильно, как и камни, летящие в голову… И все-таки зачем ты живешь? Ты же бессмертен, ты должен был найти хоть какой-то ответ, пусть неправильный, искаженный, приблизительный, хоть даже самое ничтожно-малое оправдание бытия?

– Посмотри на звезды над головой. Ты думаешь, это тысячи солнц? Нет, это всего лишь их свет. Свет звезд идет до Земли миллиарды лет, а звезды перемещаются по небосклону Вселенной. Мы никогда не увидим настоящих звезд, потому что смотрим туда, где их уже нет. Пока свет идет до Земли, звезда продолжает свой полет по небосклону. Пока человеческий разум смог хоть что-то понять, сущность бытия с течением времени уже изменилась. Человеческий мозг не способен усвоить и принять истину вовремя, коэффициент восприятия не дотягивает. Человек всегда опаздывает. Возможности даже самого совершенного разума ограничены, потому что одновременно рождается и еще более совершенная истина. Эта гонка бессмысленна, мы не в силах дотянуться до звезд. Да, и зачем, если их там уже нет? Даже внутри эмоционального калейдоскопа есть ответы на все вопросы, кроме основного. Эмоциональный калейдоскоп – совершенен и опирается на весь опыт Земли, но ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ. До этого вопроса у него, как и у всех нас, коэффициент восприятия не дорос. Да, и зачем? Ведь каждый человек должен ответить на него сам.

– У нас каждый и ответил, но мелочно, пустяково, лишь для себя: работа, семья, дети, друзья… Разрозненные куски, пыль, труха. Джинсы, из которых ты уже вырос. Должно быть что-то иное. Что-то великое. У вас бессмертных. Как ответил ты? Ты просыпаешься каждое утро, чистишь зубы, одеваешься, завтракаешь, куда-то идешь… Зачем? Ты ведь должен что-то искать. Что ты ищешь?

– Боюсь, мой ответ тебя не порадует и не обнадежит. Я вынужден любить и искать свою смерть. Но мне никогда не будет дано ее найти. Они сделали меня бессмертным. К сожалению, это еще один закон бытия: человек всегда ищет и любит то, что ему не дано.

– Не нужно искать. Они правы, я подпишу с ними контракт. В жизни всегда есть вещи, которые можно любить бесконечно долго, потому что они никогда не надоедят. Ради них стоит жить.

– Да, но не вечно. Смерть – необходимость. Никто не сможет изменить законы Вселенной. «Силы, направленные против необходимости, тотально ей служат».[95] Бессмертие – это еще одна безнадежная и бессмысленная утопия человечества. Но если ты когда-то в прошлом подписала контракт на крио-заморозку… Знаешь, я лучше найду тебя там, у нас, в будущем. Я заставлю тебя все вспомнить, и мы вместе решим, что нам делать дальше…

– Только найди. Знаешь, я иногда чувствую себя внутри кадра. Патологически не могу врать, а, значит, не могу солгать и себе. Не могу поверить в то, к чему нельзя прикоснуться. Я поняла, почему верующие боятся всевидящего ока богов. Это моя постоянно включенная камера. Кто-то скажет: «Стоп! Снято! И я исчезну». Иррациональный кафкианский страх хрупкого, вечно меняющегося мира. Топни ногой посильнее, и начнется землетрясение. Все исчезнет, растворится. Как будто все вокруг – иллюзия. Но меня не поймают, я сильнее! Я найду себе оправдание, пусть даже ничтожное.

– Хранители в белых плащах и масках сделали меня твоим проводником в Белом городе. Это я должен объяснить тебе, что никакого оправдания бытия не существует. Тебя заставили смотреть против света… Мой зал Суда – куб с зеркальными стенами, полом и потолком. Зеркал может быть много, как понять которое из них не кривое? Отражения бесконечны. Никаких доказательств нет. На Костре Времени все превращается в пепел. Время – всего лишь калейдоскоп бессмысленно хаотичных мгновений. Но мы будем искать дальше. И я не скажу: «Стоп!».

Невыносимая жажда, легкие словно пропитаны дымом… К черту Костер Времени, все оставшиеся ей дни – за глоток чистой воды! Полина с трудом села на кровати, потом опустила ноги на пол. Боль пронзила подошвы насквозь. Все изрезано, в левую пятку глубоко вошел осколок стекла.

– Руслан, – осипшим голосом в трубку Полина. – Ты не мог бы мне принести из кафе стакан воды и пластырь, если найдется.

– Очнулась? – усмехнулся он в ответ. – Сейчас зайду, есть разговор.

– Вы вчера у нас все разгромили, ходили босиком по стеклам, кошмар какой-то, – рассказывал он, бинтуя ей ступни. – Поскольку этих типов ни я, ни бармен не знаем, то расходы покрывать тебе. Получается тысяч пять зеленых вместе с квартплатой. Так что встаем, одеваемся и идем на работу за деньгами.

Полина устало закрыла глаза и откинулась на подушку.

– Я заплачу, не волнуйся. А с работы меня уволили за опоздания. Время несется вперед, как бешеная лошадь. Мне иногда просто хочется подойти к часам и руками открутить стрелки назад. Я ничего не успеваю.

– Это все твой Белый город, наркотические приходы и провалы во времени. Три часа после полудня! Завяжешь, и все наладится, – покачал он головой и вдруг спросил. – А Костер Времени – это что? Ты вчера ходила босиком по стеклам и бредила им. Что ты ТАМ такого увидела?

– Смысл жизни…

– Что?

– Все сгорит, все забудется и пепел уже развеян по ветру. Истина непостижима.

– Иными словами: все прах и тлен, и суета сует. Экклезиаст еще писал, а, может, кто и до него уже додумался. И что, собственно, нового ты узнала?

– Ничего. Но я УЗНАЛА. То есть у меня есть ДОКАЗАТЕЛЬСТВА, а не слепая вера. Это не так уж и мало. К тому же бессмертие – это правда. Влад говорит, поэтому у них и нет писателей. У них нет ни любви, ни смерти, никто ни о чем не жалеет, никто ничего не пишет, да, и не о чем больше писать. Отдохну. Перестанет из всех кранов хлестать вода, пятки заживут, камера выключится. И согреюсь, наконец-то! Не могу больше.

– Да, писательство, если честно, неблагодарный и, по сути, никому, кроме самих писателей, не нужный труд. Сомнительное удовольствие делать счастливыми тех, кого никогда не узнаешь. Да, и осчастливить вы никого тоже не можете. Писатель не способен создать никого иного, кроме себя. Даже читая чужие мысли, человек ни на йоту не способен сократить расстояние, разделяющее два разных сердца, ведь интерпретировать он их все равно будет по-своему. В лицах многочисленных героев вы плодите лишь собственные сущности. Это как размножение личности. Я был бы другим и жил по-другому, если бы не ты.

– Значит, теперь у тебя будет шанс начать жить так, как хочешь ты сам, вне моих записных книжек.

– Да, и я счастлив. Но Полина! Неужели тебе все еще хочется попасть в этот «дивный новый мир»?[96] Где никто ничего не хочет, не ждет и ни о чем не жалеет? Это же скука смертная! Не надоест?

– В жизни есть две вещи, которые никогда не надоедят: эйфория и запах осенних листьев.

– Все те же Эрос и Танатос.

– И романы о любви и смерти… Замкнутый круг. Пойдем со мной?

– Нет. Ты можешь самоуверенно нести любой бред, но я знаю: ни запаха осенних листьев, ни эйфории там уже не останется. Деревья все вырубят, потому что вместо парков будут стоять дома, но даже из домов их никто не выпустит – просто некуда выходить. А эйфория? Это же элементарный инстинкт продолжения рода. Бессмертным не нужны дети. Они перестанут любить. Ты фильм «Фонтан» Даррена Аронофски видела? Травой они все станут рано или поздно. А я предпочитаю вернуться домой на Волгу. Найду Сергея и буду с ним ездить на рыбалку. У нас с ним теперь есть, о ком жалеть вместе. Боль утраты любимого человека объединяет.

– А что в конце пути?

– Сможешь устроить кремацию? Буду летать над Волгой и смотреть, как солнце в воде разбивается на тысячи маленьких звездочек.

– Да, смогу. Мне давно пора тебя отпустить.

– Тогда прощаемся? Только расплатись сначала с «Джаз-кафе», ладно?

– Расплачусь. У меня есть деньги. Продам квартиру, доставшуюся мне в наследство от бабушки, в моем маленьком городе. Вам хватит и мне на криозаморозку. И еще даже останется.

– А оставшиеся деньги опять просрешь на наркоту?

– Нет, потрачу на путешествия. Раньше я много ездила по миру, думаю, стоит возобновить традицию. Хочется вернуться в реальность и выйти, наконец, из дома.

– А! Чуть не забыл! – хлопнул себя по лбу Руслан. – Тут тебе такая огромная посылка пришла, сейчас притащу.

Внутри ящика были книги. Пять, десять, пятнадцать, двадцать, двадцать пять, тридцать… Все они имели заглавие «Белый город». Собирательный образ мира, сотканный нашей мечтой…

Трудно описать отчаяние Роберта Скотта, после стольких лишений в пути обнаружившего чужой флаг на Южном полюсе![97] А если таких флагов уже сотня?

– А вот тебе и реальные доказательства! Белый город придумала не ты, он существовал до тебя и будет существовать после. Потому что все наши мысли – уже чужие, их уже кто-то думал до нас. И даже эту мысль я вычитал у Гете.[98] Все, конечная остановка! Нулевой километр! Вы все разлагаетесь и гниете изнутри. Не ты одна, – только и смог сказать ей Руслан в утешение.

– Да, литература истощения[99]… Я уже знаю слова своей эпитафии: бородатый анекдот про лошадь.

– Анекдот?

– На ипподроме старая больная лошадь говорит мужику: «Ставь на меня, я точно знаю, что первая прибегу». Он ей почему-то верит, ставит на нее все свои сбережения. Лошадь к финишу приходит последней. «Ну, что же ты?!» – возмущается мужик. «Не смогла я», – отвечает лошадь…

На дне ящика под книгами Полина обнаружила конверт с письмом:

«Вы приглашены на конкурс писателей всех времен и народов в Белый Город. В конкурсе участвуют только истории со счастливым концом». Далее сообщалось о расписании мастер-классов для начинающих писателей и культурной программе.

Рекламный проспект греческого острова Санторини сиял глянцем ярких красочных фотографий: белые от снега вершины гор; белые облака, спящие на них; улицы, вымощенные белым камнем; стены домов, побелевшие от солнца, дождя и ветра…

И билет на самолет: «Москва – Санторини». В один конец.

– Но как они меня нашли? – вдруг осенило Полину.

– Элементарно, Ватсон. Из сети. Они разослали это всем, кто пишет банальности на вечные темы. И за «восхождение на литературную вершину» собираются содрать с вас, наивных, кучу денег. Билет ведь в один конец?

– Да, – кивнула она, еще раз внимательно взглянув на даты, цифры и названия городов в билете.

– Значит, на месте за каждый семинар на тему «как и что нужно писать о душистом горошке» будешь доплачивать. И за авиабилеты – тоже. Так что денежки твои быстро закончатся.

Руслан перестал ее ненавидеть еще вчера на вечеринке, как только почувствовал первое дыхание свободы от записных книжек. Но и жалеть Полину ему тоже не хотелось: сильных никто и никогда не жалеет. Они сами должны выкарабкиваться из ям, в которые себя сталкивают. Это еще один закон бытия.

– Но я все-таки полечу! – наконец, решилась Полина.

Ничего другого от нее Руслан и не ждал. Осталось лишь помахать рукой вслед на прощание.

«Помнишь, как мы стояли посреди улицы в Белом городе? – прочел Влад на последней странице Полининой распечатки. – И как застывал воздух в проемах домов? Мы ели мороженое, и оно текло по рукам вниз расплавленными сладкими каплями вечности? А наш Half liter Rosa,[100] а потом еще half and half? И тот ветреный день, когда мы не попали на пляж? Мы занимались любовью у бассейна, а потом в номере отеля. Целый день мы пили розовое вино. К вечеру ты уснул. Догорал тревожно бардовый закат, похожий на картину «Крик» Мунка.[101] Я оставила тебе записку на подушке: «Просыпайся, будем ужинать!» и пошла на пляж. Солнце уже село за горизонт. Вода цвета пепла из роз словно дымилась. Заплыв далеко за гору (я всегда с ней соревновалась: кто окажется дальше в море), я увидела шесть треугольников над волнами. Но в Средиземном море нет акул! Они приближались. Я оглянулась на берег и увидела тебя: ты что-то кричал мне и махал руками. Я больше не смотрела на треугольники. Я плыла к берегу. Когда ты подал мне полотенце на пляже, я сказала тебе, что если поверить в то, что акул нет, они исчезнут. Ведь реальность существует только у нас в голове. Помни об этом».

– Я видел тебя на площади Белого города, значит, смогу отыскать, – Влад подключился к эмоциональному калейдоскопу.

«Ее нет среди живущих», – ответил он.

– Полина! Ты так хотела быть избранной, но они тебя даже не разморозили. Не дотянула до нормы допустимого интеллекта!

«Ее нет среди спящих», – возразил калейдоскоп.

– Ты умерла? Значит, мне остается самоубийство? Но если жизнь после смерти все-таки есть, то я не смогу ей воспользоваться. При подключении к калейдоскопу программа вычислит и вычистит нежелательные мысли о самоубийстве мгновенно. Они меня никогда не отпустят…Чем же Я заслужил бессмертие? Говори уже, наконец, ты, беспощадный сверхчеловеческий разум!

Сто лет стерло с экрана, как воду смахивает сухой пар со стекол, когда ледяной дождь не прекращается ни на минуту за окнами.

В 2020 году ему было холодно и одиноко. Жизнь прошла, остались только книги, да и то лишь те, что уцелели после ледяных дождей, остальные сгорели. Он уже почти заглянул в глаза своей смерти: врачи несколько раз спасали его от инфаркта, и выходить из дома, тем более путешествовать ему запретили. Но он так мечтал еще раз увидеть улыбку Джоконды, побродить по Лувру! В то время он был смотрителем Музея Минувшего и жил в маленькой комнате при нем же. Как странно, что его рука так ни разу и не коснулась руки Полины над бронзовой статуэткой Евы! Как странно, что Полина лишь мысленно красила стены своей квартиры в черный цвет, а он жил в пустоте черного квадрата долгие годы, но так ни разу и не вспомнил, не сравнил. А ведь это и было предчувствием, внутренним смирением с неизбежностью конца. Говорят, Винсент Ван Гог перед смертью повсюду видел черный квадрат… Последний художник.

А он? Последний не слепой зритель… Все, что он в то время мог себе позволить, – это путешествовать виртуально по галереям мира, ловя стремительные и неуловимые мазки кисти Сезанна, застывая перед величием и непостижимостью мраморных скульптур Родена, улыбаясь Джоконде, вздрагивая от волнующей непристойности «Завтрака с обнаженной».[102] Последние несколько лет жизни он потратил на создание виртуальной базы ВСЕХ шедевров, созданных человечеством. Он назвал ее Виртуальная Галерея. Любой мог спуститься на несколько метров под землю по лестнице вниз из Музея Минувшего и заказать любую выставку картин, прочтение книги, концерт почившего гения… И тут же стены – видео-инсталляции начинали оживать: картины выглядели, как подлинные полотна мастеров, книга читалась вслух и сопровождалась декорациями в стиле быта главных героев, великий Паганини брал в руки скрипку… Галерея также абсолютно бесплатно транслировалось в Интернет, и любой желающий мог подключиться и получить в дождливый день немного солнца… Неужели они усовершенствовали ЕГО идею?!

– Да, Галерея стала прототипом эмоционального калейдоскопа, – был результат поиска. – Уменьшенная копия. В этой маленькой Галерее впервые была предложена идея, как сделать сеть не просто хранилищем информации, но и заставить откликаться на мысли и чувства человека, сделать ее визуальной, подарить ей запах, вкус, тактильные ощущения. Эффект присутствия. Живая связь поколений.

– Я чувствовал что-то странно близкое, родное в Музее, но не мог вспомнить, что именно… Галерея! Поэтому меня туда так тянуло! Разрушенное полуподвальное помещение с покосившимися от времени колоннами. Там столетье назад я понял, как Моне[103] писал знаменитый розово-пепельный лондонский туман: по выворотке, сначала писал силуэты, а потом покрывал их новым полупрозрачным слоем кармина. И почему Рембрандт так понятно объясняет неверие Фомы: хочется дотронуться до картины, вложить персты… Боже! Я создал иную реальность, чтобы разрушить то, что любил!

Эмоциональный калейдоскоп, чутко прислушиваясь к его мыслям и желаниям, высветил дату 20.02.2002, когда Полина приехала в Москву и начала писать свою книгу. И сегодняшнее число: 21.12.2112. День Х: Возвращение. Цифры, бегущие назад к рейсу в Белый город столетней с лишним давности.

Влад увидел ряды кресел и маленькие окошки иллюминаторов самолета. Странное чувство сидеть в полете: сейчас, в новом веке, все летают лежа внутри капсулы – на сверхскоростях слишком высокие перегрузки. Резкие порывы ветра в салоне самолета… Тоже странно. Замигал свет. Сильно тряхнуло. Чей-то футбольный мяч запрыгал вперед по проходу меж кресел…

Вспышка. Раз, два, три… Темнота.

– Полина! Ты опять все придумала! Не было никакого заката!

Футбольный мяч пролетел через зал кафе и, ударившись о стену, отскочил, закатившись под угловой столик на двоих у барной стойки.

– Мачик! – громко и весело засмеялся рядом с Полиной кареглазый мальчишка.

– Я знаю, что ты мальчик. Мяч твой? – вытаскивая мяч из-под стола, спросила его Полина.

– Мач мой, – он протянул руки за мячом, и в глазах игриво вспыхнули два маленьких солнышка.

Полина провожала его взглядом, пока тот в припрыжку догонял маму с папой. Папа бережно застегнул в новенькую спортивную сумку только что собравший пыль со всего аэропорта мяч. Они взяли мальчишку за руки с двух сторон и направились к стойке паспортного контроля.

«Наверно, мы полетим одним рейсом», – подумала Полина.

«It's getting dark, too dark to see… Feel I'm knocking on heaven's door»,[104] – кто-то включил радио в кафе в зале ожидания.

На табло зеленым загорелась надпись: «MOSCOW – SANTORINI: BOARDING»

– Пойдемте, Полина, уже объявили посадку на наш рейс.

– Подождите, вы не все рассказали. Что стало с тем самолетом?

«Knock… knock… knocking on heaven's door…», – хрипло ответил Аксель.

– Что с самолетом???!!!!!!!

– Самолет, летящий в Белый город, потерпел крушение где-то над Средиземноморьем. Никаких следов. Все пассажиры пропали без вести. Да простится им все за смелость их душ.

Никто не бежит так быстро, как человек, который пытается вернуть свое время. Ставьте всегда на него. Полина догнала семью уже у стойки регистрации.

– Стойте! Я понимаю, что сейчас все это прозвучит как бред сумасшедшей. Но… В общем, самолет не долетит до Санторини. Он потерпит крушение. Сдайте билеты!

– Откуда у вас такая информация, вы – представитель авиакомпании? – удивленно улыбнулась мама мальчика, и Полина заметила, что глаза у нее точь-в-точь, как у мальчишки: два золотисто-карих солнышка….

– Нет. И у меня нет никаких доказательств. Вам придется поверить мне на слово.

– Но мы уже неделю пытаемся улететь. Мы живем на Санторини, приехали проведать родственников жены, а тут такое с обратными билетами творится, не достать! Бабушка уже нас заждалась, – как мягко и растянуто он произносит слова с ударением на «а». Сколько времени ему потребовалось, чтобы выучить русский?

Смешанный брак. Он – грек, она – русская. У мальчишки мамины глаза и папино произношение слов с ударением на «а».

– Папа, эта тетя достала мне мач! Она говорит правду! – громко и уверенно, совсем как взрослый, заявил им снизу мальчишка.

– Но сынок, папа прав, билеты трудно достать. Надо лететь, – смущенно возразила ему мама.

– Я боюсь, – вдруг сказал он.

Отец встревожено обвел взглядом туристов, подтягивающихся на посадку, потом снова посмотрел на Полину. Немой вопрос. Неужели все они тоже не долетят?

– Я не знаю, что будет, правда, не знаю, – тихо одними губами произнесла Полина.

Среди толпы туристов мелькнул белый плащ, потом еще один и еще… Хранители встали в ряд, наблюдая издали за происходящим.

– Давайте останемся здесь, – уже захныкал мальчишка.

– Дорогой, мы можем улететь в пятницу, – после затянувшейся тревожной паузы сказала мама мальчишки. – А пока поживем у моей мамы. Подумай, осталось всего три дня. А билеты сдадим, мы еще успеваем. Мы же договорились слушать друг друга. Мы – семья, одно целое, если один из нас не хочет лететь, то остальные должны уважать его мнение.

– Да, семейный совет. Хорошо мы полетим следующим рейсом, – повернулся отец к Полине. – Мы верим вам. Если кто-то один из нас верит, то мы все верим. Но как быть с ними?

Он снова оглянулся на очередь у стойки регистрации.

Белые плащи позади них растворились в ярком свете. Пустоту заполнили новые лица, торопящиеся на посадку.

«Без нас самолет долетит, наверно», – подумала Полина, но не смогла произнести ни слова, ведь тогда историю придется рассказывать с самого начала.

Она смотрела, как они трое медленно шли по залу ожидания к выходу из аэропорта. Они никогда не отшумят…[105]

Подумать только: слепая вера! Если один из них верит, то верят все, потому что одно целое. Если они разобьются на части, то это и будет ложь. «Антитеза любви не ненависть и не равнодушие. А ложь»,[106] – вспомнился ей Довлатов. Верить нужно ДРУГ ДРУГУ, а не придуманным кем-то богам, ведь единственный Бог во Вселенной – это любовь,[107] ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ любовь.

Да здравствует хеппи-енд! Почему люди плачут над счастливым концом истории только в кино? Потому что это и есть катарсис? Или потому что в жизни он вызывает лишь циничный смех или презрительную усмешку недоверия?

– Я тоже никуда не лечу! – объявила она, вернувшись за столик.

– Перестаньте, Полина! Неужели вам страшно?

– Нет. Но я остаюсь. Полечу следующим рейсом. Я поняла, что зря потратила жизнь. Мне нужно вернуться домой, вернуть свое время. Наконец-то сделаю уборку, посажу дерево, рожу ребенка…

– Но тебе некуда возвращаться. Ты все потеряла. Все позади. Время идет по прямой только вперед и не может замыкаться в круг.

– Тогда буду пить коньяк здесь, в аэропорту, пока деньги не кончатся. И… Да! Мне страшно.

– Перестаньте дрожать! Что будет с вами, когда деньги и коньяк все-таки кончатся? Неужели не хочется увидеть Белый город вживую? Узнать, что ждет за последней строкой?

– За последней строкой ничего не ждет. Пустота. И коньяк, и Белый город – всего лишь иллюзия. Весь мир – иллюзия.

– Если иллюзия, то чья?

– Не моя, и не ваша.

– Но финал всегда открыт…

– Влад? Я думала, ты старше.

– Нас ремонтируют, но я выбрал иной путь. Мне помог твой двойной палиндром – цифры, бегущие назад. 2002–2112. Эмоциональный калейдоскоп – опыт и эмоции всех предыдущих столетий. Значит, это и есть Дверь в лето.[108] Единая территория мыслей, чувств, ощущений… – память всего человечества. Мы оба соединили четыре точки тремя линиями и вышли за пределы листа. Теперь никто и ничто не сможет повлиять на нашу судьбу, потому что нас уже нет среди них. Помнишь, ты писала о преломленной реальности, как о территории мечты? Она создана МНОЙ. Человеческая душа – это память, сплетение душ – сплетение воспоминаний. И, кстати, ты забыла еще одну строчку из своего любимого романа «Бессмертие».

– Какую?

– «Нет ничего более морального, чем быть бесполезным».[109] Мы придумаем свои Законы Вселенной, построим свой Белый город, у нас будет свой розовый сад вокруг дома, камин в гостиной и фонтан с водой из летних грез в спальне. Мы сами выберем то, что нам нужно. Мы будем просто жить. Пойдем?