33 стратегии войны Грин Роберт

Стратегия 20 МАНЕВРИРУЙ, ИЗМАТЫВАЯ ПРОТИВНИКА: СТРАТЕГИЯ СОЗРЕВШЕГО ПЛОДА

Как бы сильны вы ни были, бесконечные сражения изматывают, они дорого обходятся и не дают воли воображению. Мудрые стратеги предпочитают искусство маневра: еще до того, как начнется битва, они находят способы измотать противника, поставить его в позицию настолько слабую, что без труда могут одержать над ним легкую и быструю победу. Завлеките противника в ситуацию, которая может показаться ему привлекательной, но на деле окажется ловушкой или тупиком. Если позиция противника сильна, добейтесь, чтобы он ее покинул, заманите его в сумасбродную погоню за несбыточным. Создавайте затруднительные положения: вынуждайте выбирать из двух и более зол, когда решений может быть несколько, — но все одинаково плохи. Навлеките на неприятеля хаос и беспорядок. Ничего не понимающие, озлобленные, испуганные враги подобны зрелым плодам на гнущихся ветвях: малейшего ветерка достаточно, чтобы они упали.

МАНЕВРЕННАЯ ВОЙНА В человеческой истории можно выделить два основных типа ведения военных действий. Издревле известна война на истощение: враг сдается потому, что вам удалось перебить всех или почти всех его людей. Основное внимание в такой войне уделяется тому, чтобы поразить противника численным превосходством или таким боевым порядком, который может нанести максимальный ущерб, или более совершенной военной техникой и вооружением. В любом случае победы можно добиться, измотав противника до предела. Даже сегодня, при сверхъестественном развитии технологий, такая война остается на удивление немудрящей, ведь она играет на самых сильных и примитивных человеческих инстинктах.

Веками — и в особенности в Древнем Китае — развивался и второй тип ведения войны. В нем акцент делался не на то, чтобы уничтожить противника в сражении, а на то, чтобы ослабить его и вывести из равновесия, прежде чем сражение начнется. Полководец в такой войне прибегал к хитростям и уловкам, чтобы сбить врага с толку, разъярить его, обманом вынудить занять невыгодную позицию: заставить его сражаться на вершине холма, так, чтобы в лицо светило солнце или дул ветер, а может быть, заманить в теснину, где трудно маневрировать. В войне такого типа подвижная, мобильная армия была эффективнее, чем сильная, но тяжелая.

Философия маневренной войны нашла свое отражение в трактате Сунь-цзы «О военном искусстве», написанном в эпоху китайских Сражающихся царств, с V по III век до н. э. — то был двухсотлетний период непрекращающихся войн и междоусобиц, когда само выживание государства всецело зависело от армии и стратегического таланта полководцев. Для Сунь-цзы и его современников было очевидно: цена войны намного выше, чем только потери убитыми. Она влекла за собой потерю денег и политической воли, упаднические настроения в войске и уныние среди жителей государства. Эти потери росли раз от раза и в конечном счете могли истощить и довести до полного изнеможения даже величайшую нацию воинов.

Однако, искусно управляя государством, можно было не только существенно снизить затраты на ведение войны, но и добиться победы. Неприятель, которого с помощью хитроумных маневров удается переместить в невыгодное, слабое положение, легче поддается психологической обработке; еще до того, как начнется битва, он уже внутренне готов к поражению и сдастся легко, может быть, даже без боя.

Многие стратегии и за пределами Азии — среди них особо выделяется Наполеон Бонапарт — также блестяще использовали этот тип ведения войны. Но в общем и целом, для западного менталитета понятнее и ближе война первого типа, война на изнурение — она глубоко укоренилась в сознании представителей западной цивилизации, от Древней Греции до современной Америки. В западной культуре мысли естественным образом настраиваются на силовые методы решения проблем, преодоления препятствий и помех, возникающих на пути. Средства информации особое значение придают масштабным сражениям, будь то в политике или в сфере искусства — рассматриваются статичные ситуации, в которых есть проигравшие и победители. Людей притягивает скорее эмоциональность и драматизм любого столкновения, чем те шаги и поступки, которые привели к этому столкновению. В этой культуре сочиняют истории, сюжет которых вращается вокруг таких вот, напоминающих битву, моментов, а в конце имеются назидание, поучение, мораль (в ущерб более выразительным подробностям). В довершение всего этот способ ведения войны неизменно изображается как наиболее мужественный, достойный, честный.

Маневренная война более чем что-либо другое отражает принципиально иной образ мышления. Здесь важен процесс — шаги, ведущие в битве, и то, как можно с их помощью сделать так, чтобы столкновение обошлось менее дорогой ценой. В мире маневренной войны нет ничего неподвижного, статичного. Битва, по сути дела, это лишь драматичная иллюзия, краткий миг во всеобъемлющем потоке событий, текучем, переменчивом, динамичном и поддающемся изменениям при тщательно продуманном воздействии. Эта культура не видит заслуги или назидательной морали в пустой трате времени, энергии и жизней в сражениях. Напротив, войны западного образца рассматриваются как проявление лени, отражение примитивной человеческой тяги к тупой драке, бездумному насилию.

В обществе, полном бойцов первого типа, вы без труда добьетесь преимущества, если сумеете перестроиться и начнете маневрировать. Ваш мыслительный процесс станет более гибким, приближенным к жизни, и вы восторжествуете над косными, воинственными тенденциями окружающих вас людей. Старайтесь всякий раз вместо того, чтобы бросаться в драку, прежде обдумать ситуацию в целом и попытаться решить, как вам без боя заставить противника занять невыгодную позицию. Это поможет вам — ваши сражения станут менее кровопролитными. Согласитесь, это весьма разумно, если учесть, что жизнь долга, полна бесконечных конфликтов, а мы, несмотря ни на что, мечтаем о плодотворном труде и успешной карьере. Война маневров, заметьте, требует ничуть не меньшей решимости, чем война на износ. Думая о том, как ослабить неприятеля, представляйте себе, что это созревшие колосья, которые так и ждут, чтобы их сжали.

Вашему вниманию предлагаются четыре основных принципа маневренной войны:

Разработай разветвленный план. Маневренная война зависит от того, как все спланировано, и план должен быть верным. Слишком жесткие рамки — и вы не оставляете себе пространства для того, чтобы приспособиться к неизбежному хаосу, неразберихе — трениям войны. Слишком приблизительный план — и непредвиденные события закрутят вас и могут привести к поражению. Идеальный план вырастает из тщательного анализа ситуации. Такой подробный анализ поможет вам определиться с тем, в каком направлении двигаться и какую позицию занять. Вы также сможете наметить несколько эффективных возможностей (ответвлений), чтобы действия соперника не застали вас врасплох. План с ответвлениями позволит переиграть противника благодаря тому, что вы сможете быстрее и более гибко реагировать на изменение обстановки.

Оставь себе пространство для маневра. Если вы сами загоните себя в ограниченное пространство или привяжете к каким-то обстоятельствам, сковывающим ваши действия, то не сможете проявить мобильность и гибкость. Между тем свобода маневра просто необходима. Сохранить возможность двигаться, оставить за собой большую свободу, чем у неприятеля, — вот что важно. Это важнее, чем захват территории или имущества. Вам требуются открытые просторы, а не косное, омертвелое пространство. Следовательно, старайтесь не взваливать на себя обязательств, которые бы ограничивали ваши возможности. Кроме того, старайтесь не занимать таких позиций, откуда некуда было бы двигаться. Потребность в пространстве — фактор не только физический, но не в меньшей степени психологический: необходимо сохранять свободный, ничем не скованный ум, если хотите создать хоть чтото стоящее.

Ставь неприятеля не в трудное, а в безвыходное положение. Не стоит недооценивать врага: большая часть ваших противников, скорее всего, люди неглупые и изобретательные. Если своими маневрами и уловками вы просто зададите им задачку, они обязательно ее решат. Иное дело дилемма: что бы они ни делали, как бы ни реагировали — отступали, атаковали, оставались на месте, — все равно они в беде. Куда ни кинь — все клин. Стремитесь к тому, чтобы любая возможность оборачивалась для них проигрышем: если вы будете действовать быстро и точно, то сможете принудить своих врагов либо вступить в бой не подготовившись, либо отступить. Все время старайтесь завлекать их в положения, которые кажутся им заманчивыми, но на деле оказываются ловушками.

Создавай максимум неразберихи. Вашим недругам очень важно читать в вашей душе, хоть как-то понимать ваши намерения, они так и норовят проникнуть в ход ваших мыслей. Вам, следовательно, нужно приложить усилия для того, чтобы не позволить им этого, чтобы направить противников по ложному пути. Заставьте их тратить силы и время на проверку дезинформации, создавайте неоднозначные, двусмысленные ситуации, чтобы было трудно понять, что именно вы собираетесь предпринять. Чем больше вы будете обескураживать окружающих, сбивая их с толку своей непредсказуемостью, тем больше неразберихи внесете в их мирок. А ведь в созданном вами безумии, безусловно, есть система, хаос поддается контролю — по крайней мере, для вас. Неразбериха, с которой приходится разбираться вашему противнику, ослабляет его, истощает и подрывает могущество.

Поэтому сто раз сразиться и сто раз победить — это не лучшее из лучшего; лучшее из лучшего — покорить чужую армию, не сражаясь.

— Сунь-цзы (IV в. до н. э.)

ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРИМЕРЫ 1. В ноябре 1799 года (18–19 брюмера VIII года, по революционному летосчислению) Наполеон Бонапарт в результате государственного переворота пришел к власти во Франции и стал первым консулом, получив практически полный контроль в государстве. На протяжении десятилетия Францию сотрясали революции и войны, так что теперь самым важным для Наполеона было немедленно установить в стране мир. Необходимо было дать народу возможность оправиться от потрясений, а тем временем собраться с силами и укре пить свою власть. Мира, однако, было не так просто добиться.

У Франции имелся в Европе злейший враг — то была Австрия. Две многочисленные австрийские армии стояли под ружьем, готовые выступить против Наполеона: одна к востоку от Рейна, другая — под командованием фельдмаршала Меласа — в Северной Италии. Австрийцы явно замышляли крупномасштабную кампанию. Промедление могло слишком дорого стоить, Наполеону требовалось перехватить инициативу. Он должен был справиться хотя бы с одной из двух армий — лишь это могло заставить Австрию согласиться на мирные переговоры. Одна козырная карта у Наполеона, правда, была: за несколько месяцев до описываемых событий французская армия захватила Швейцарию. Кроме того, французские войска стояли в Северной Италии, которую Наполеон отбил у австрийцев несколькими годами раньше.

Обдумывая и планируя первую свою кампанию — первую, которой он по-настоящему руководил, — Наполеон на несколько дней заперся в кабинете. Его секретарь Луи де Бурьен вспоминал впоследствии, что, войдя в кабинет, заставал его лежащим на гигантских картах Германии, Швейцарии и Италии, которые были разложены по всему полу, от стены до стены. На столах громоздились стопки донесений разведки, на сотнях карточек, разложенных по коробкам, Наполеон вел записи, просчитывая реакцию австрийцев на предполагаемые удары. Растянувшись на полу и что-то бормоча себе под нос, он прокручивал в уме каждый мыслимый вариант атак и контратак.

К концу марта 1800 года Наполеон вышел из кабинета с готовым планом кампании в Северной Италии, гораздо более смелым и дерзким, чем могли вообразить себе его помощники. В середине апреля французская армия под командованием генерала Жана Моро должна была форсировать Рейн и оттеснить восточных австрийцев назад в Баварию. После этого Наполеон собирался во главе пятидесятитысячной армии, которая уже базировалась в Швейцарии, пройти в Северную Италию по многочисленным проходам и перевалам в Альпах. Затем одна из дивизий Моро должна была двинуться на юг для соединения с Наполеоном в Италии. Первый удар Моро в Баварии и последующее разделение на дивизии должны были, по замыслу Наполеона, сбить австрийцев с толку и встревожить. А если австрийскую армию на Рейне удастся подвинуть на восток, она окажется слишком далеко, чтобы прийти на помощь соотечественникам в Северной Италии.

Перейдя через Альпы, Наполеон планировал собрать свои войска и связаться с дивизиями генерала Андре Массены, которые уже стояли в Северной Италии. После этого он хотел направить свою армию в городок Страделла, нарушив связь между Меласом в Северной Италии и штабом в Австрии. Изолировав Меласа и направив туда подвижные французские отряды, Наполеон получал множество прекрасных возможностей поразить австрийскую армию. В какой-то момент, излагая свой план Бурьену, Наполеон улегся прямо на громадную карту на полу кабинета и воткнул булавку рядом с городом Маренго, в центр итальянского театра военных действий. «Я сражусь с ними здесь», — сказал он решительно.

Прошло несколько недель. Наполеон уже начал размещать свои армии, когда пришли тревожные вести: Мелас напал первым и нанес несколько ударов армии Массены в Северной Италии. Массена был вынужден ретироваться в Геную, где австрийцы, не мешкая, окружили его армию. Французам грозила серьезная опасность: если Массена не сдержит напора противника и сдастся, то австрийцы получат возможность прорваться на юг Франции. К тому же Наполеон очень рассчитывал на Массены в своих планах нападения на Меласа. Тем не менее он воспринял известие на удивление хладнокровно и ограничился тем, что внес кое-какие поправки в свои планы: он решил, что пошлет в Швейцарию более многочисленную армию и отправит приказ генералу Массене любыми средствами продержаться хотя бы восемь недель, не давая Меласу отвлечься, пока Наполеон будет продвигаться в глубь Италии.

На следующей неделе подоспели новости, которые вызывали не меньшее беспокойство: после того как Моро начал свою операцию, стараясь вытеснить австрийцев к Рейну, он отказался перевести дивизию, на которую рассчитывал Наполеон в Италии. Моро заявил, что дивизия нужна ему самому, что без нее ему никак не справиться. Вместо этой дивизии он прислал другую, небольшую и менее опытную. Французская армия в Швейцарии уже начала опасный переход через Альпы. У Наполеона не было выбора, пришлось соглашаться на то, что давал ему Моро.

К 24 мая Наполеон успешно закончил переброску армии в Италию. Мелас, полностью поглощенный осадой Генуи, не придавал значения донесениям о продвижении французских войск на север. Наполеон тем временем прошел до Милана, приблизился к Страделле, где, как и намеревался, отрезал австрийские коммуникации. Теперь, словно кот, подкравшийся 13 33 стратегии войны к добыче, он мог дожидаться, пока Мелас обнаружит ловушку, в которой оказался, и будет пытаться вырваться из нее где-то неподалеку от Милана.

Однако 8 июня Наполеон снова получил дурные и тревожные вести: Массена не сумел держаться дольше и сдался на две недели раньше, чем они рассчитывали. Кампания с самого начала не задалась, все шло не так, с множеством ошибок, на каждом шагу происходили непредвиденные события — австрийцы напали очень рано, Моро не повиновался приказам, а теперь еще Массена потерпел поражение у Генуи. Помощники Наполеона готовились к худшему, но сам он, однако, не только сохранял невозмутимость, но и пребывал, казалось, в каком-то радостном возбуждении. Каким-то непостижимым образом он провидел в этих внезапных поворотах судьбы благоприятные для себя возможности — так и в потере Генуи он неожиданно усмотрел превосходный шанс для всех них. Наполеон на ходу поменял весь план; вместо того чтобы дожидаться появления Меласа в Генуе, он вдруг перебросил свои дивизии на север, широкой сетью.

Наполеон как следует изучил свою жертву и интуитивно чувствовал, что Меласа приводят в сильнейшее замешательство передвижения французских дивизий — роковое обстоятельство для австрийца. Одну из своих дивизий Наполеон направил на Маренго, практически вплотную к расположению австрийских войск у Генуи, провоцируя их на нападение. Неожиданно, ранним утром 14 июня, австрийцы схватили наживку, причем с поразительной силой. На сей раз просчет совершил Наполеон: он ожидал атаки австрийцев не раньше чем через несколько дней, потому не успел подтянуть к месту сражения остальные дивизии, разбросанные на значительные расстояния. Австрийцев при Маренго было вдвое больше, чем французов. Наполеон разослал по всем направлениям срочные сообщения, а затем вступил в бой, надеясь продержаться своими силами до того, как появится подкрепление.

Шли часы, а никакого намека на подкрепление не было. Силы французов были на исходе, и к трем часам пополудни австрийцы прорвали оборону, вынуждая французов отступить. Наступил решающий момент во всей кампании, казалось, все кончено, но — непостижимо! — Наполеон в такой, вроде бы безвыходной, ситуации просто сиял. Он, казалось, преисполнился надежды, глядя на то, как происходит отступление, на бегущих в беспорядке французов и на преследующих их — тоже без всякого порядка и дисциплины — австрийцев. Подъехав к тем из своих людей, кто успел ретироваться дальше других, он собирал их вместе и готовил к контратаке, подбадривал, обещал, что вот-вот прибудет подкрепление — и оказался прав. Французские дивизии одна за другой стали появляться со всех сторон. Между тем в рядах австрийцев, уже мнивших себя победителями, царил полный беспорядок. Пораженные новым наступлением, они не сумели собраться, они заколебались и отступили перед организованной контратакой французов.

К девяти часам вечера все было кончено, французы обратили их в бегство.

Как и предсказал Наполеон, воткнув булавку в свою карту, он сошелся с неприятелем и нанес ему поражение именно у Маренго. Несколькими месяцами позже был подписан договор — Франция получала мир, в котором отчаянно нуждалась, мир, который удалось сохранить в течение почти четырех лет.

ТОЛКОВАНИЕ Можно посчитать, что победа Наполеона под Маренго явилась результатом серии случайностей и зависела в значительной степени от везения и интуиции. Однако это лишь поверхностное объяснение случившегося. Наполеон был убежден, что лучшие стратеги становятся творцами своей удачи — благодаря тщательному планированию, расчету и готовности к переменам в меняющейся ситуации. Вместо того чтобы позволить неудачам запугать себя, Наполеон попросту включал их в свои планы. Узнав, что Массену удерживают в Генуе, он понял: сражение за город сковывает и Меласса, и, соответственно, дает французам дополнительное время, чтобы подтянуть свои войска. Моро дал в подкрепление дивизию более малочисленную, чем рассчитывал Наполеон, — он использует это в своих интересах и отправляет ее через Альпы по узкому и незаметному проходу, запутав тем самым австрийцев, которые пытались определить, какими же силами располагают французы. Когда Массена неожиданно сдался, Наполеон понял, что теперь Меласа нетрудно будет спровоцировать, что он не удержится от искушения напасть на французские дивизии, особенно если подойти к нему поближе. Даже у Маренго он с самого начала знал, что первые подкрепления подойдут приблизительно после трех часов пополудни. Чем более азартно, забыв о дисциплине, австрийцы преследовали бы бегущих французов, тем более разрушительной стала бы контратака.

Удивительное умение, которым обладал Наполеон, умение приспосабливаться и маневрировать на ходу, основывалось на его новаторском способе планирования. Во-первых, он проводил дни напролет за изучением карт и планов, которые он использовал для тщательного, детального анализа. Именно такой анализ позволил ему, например, понять, что, разместив свои войска в Страделле, он поставит австрийцев в затруднительное положение, а сам будет располагать сразу несколькими разными возможностями их побить. Затем он просчитал все, казалось бы, непредвиденные обстоятельства: если неприятель предпочтет вариант х, как он ответит? Если часть его плана у провалится, как поправить положение? План был настолько динамичным и включал такое множество вариантов, что его автор чувствовал себя свободно и мог на лету примениться к любой возникшей ситуации. Он предусмотрел заранее такое громадное количество возможных проблем, что в любом случае мог быстро найти адекватное решение. Его план представлял собой смесь скрупулезности и динамичности, и даже если он действительно совершал ошибку — как случилось вначале при Маренго, — то быстро вносил в свои действия коррективы, не давая австрийцам шанса воспользоваться этим преимуществом: они еще не успели понять, что происходит, а Наполеон уже предпринимал совершенно для них неожиданные шаги. Поразительная свобода, с которой он действовал, неотделима от скрупулезного планирования и тщательного предварительного обдумывания будущей кампании.

Важно понимать: в жизни, как и на войне, ничто не происходит в точности так, как вы ожидаете или задумываете. Реакция окружающих оказывается неожиданной и непредсказуемой, ваши помощники начинают проявлять чудеса нерасторопности и непонятливости — и так далее, до бесконечности. Если вы пытаетесь решать переменчивые жизненные ситуации, вооружившись жестким, негибким планом, надеясь, что при его реализации не встретите никаких трений, если вы думаете только о том, как бы сохранить стабильность, если всецело полагаетесь на технологии, считая, что они помогут вам преодолеть любые трудности, вы обречены: неожиданности и случайности начнут возникать на вашем пути чаще, чем вы будете успевать с ними справляться, и вскоре всю вашу стройную систему поглотит хаос.

В нашем непростом, все усложняющемся мире наполеоновский стиль планирования и действий — это единственное рациональное решение. Вы впитываете максимально возмож- ный объем информации, стараетесь узнать как можно больше деталей и подробностей; вы анализируете ситуацию глубоко и тщательно, стараясь представить себе возможную реакцию противника и те непредвиденные случаи, которые могут возникнуть. Вы стремитесь к тому, чтобы не затеряться в этом лабиринте вероятностей, а разработать разветвленный, многоуровневый план, подразумевающий массу вариантов и обеспечивающий свободу маневра. Вы стараетесь не зажимать себя в жесткие рамки и иметь возможность корректировать ситуацию по ходу дела. Это позволит вам направить любую возникающую на пути неразбериху против неприятеля. Осуществляя этот подход на практике, вы придете к пониманию слов Наполеона, который сказал, что счастье рукотворно.

2. Когда в 1936 году республиканцы в США собирали съезд, на котором предстояло избрать кандидата в президенты, у них были все основания надеяться на успех. Действующий президент, Франклин Делано Рузвельт, был довольно популярен, но Америка так и не выбралась из Великой депрессии, уровень безработицы оставался высоким, дефицит бюджета продолжал расти, а многие программы «Нового курса» (системы экономических реформ Рузвельта, направленной на преодоление Великой депрессии) явно пробуксовывали. Самым многообещающим признаком было то, что многие американцы разочаровались в Рузвельте как в человеке — да что там, многие его уже просто ненавидели. Каких только ярлыков на него не навешивали — называли деспотичным, ненадежным, скрытым социалистом и даже антиамериканцем.

Рузвельт был уязвим, а значит, у республиканцев были реальные шансы на победу в выборах. Они решили, что могут позволить себе несколько смягчить тон своей риторики и обратиться к традиционным американским ценностям. Заявляя, что они поддерживают дух «Нового курса», но не человека, за ним стоящего, они публично обещали, что проведут необходимые реформы более эффективно и честно, чем это делал Рузвельт. Делая упор на единство партии, они выдвинули в качестве своего кандидата на пост президента Альфреда М. Ландона, губернатора штата Канзас. Ландон являл собой образец умеренности и сдержанности. Речи его были, пожалуй, слегка скучноватыми, несколько пресными, зато он выглядел таким надежным: типичный представитель среднего класса — удобный выбор, не стоит на сей раз продвигать радикала. Он в достаточной мере поддерживал «Новый курс», но это было даже к лучшему — «Новый курс» пользовался популярностью у избирателей. Республиканцы выдвинули Ландона, считая, что у него есть все шансы победить Рузвельта, а больше их ничего не волновало.

Во время церемонии выдвижения республиканцы поставили целый спектакль — это был настоящий вестерн, с ковбоями, девушками-наездницами и фургонами под парусиновым верхом (в таких путешествовали первопоселенцы). В своей речи Ландон не касался конкретных планов или будущей политики, а говорил лишь о себе и американских ценностях, важных для него. Если Рузвельт вызывал неприятные, тревожные ассоциации, то Ландон выглядел воплощением стабильности.

Республиканцы ждали, что теперь Рузвельт сделает ответный ход. Как и предполагалось, он поддерживал президентский имидж, изображал человека над схваткой, свел к минимуму появления на публике. Он говорил лишь на общие темы, придерживаясь оптимистической тональности. После съезда Демократической партии он отправился в долгосрочный отпуск, предоставив свободно действовать республиканцам, которые были этому только рады и действовали активно: они отправили Ландона в предвыборное турне, где тот произносил стандартные речи о том, как он собирается проводить реформы, — взвешенно и разумно. Контраст между Ландоном и Рузвельтом впечатлял — темпераменты, характеры были диаметрально противоположными, и, казалось, это приносит свои плоды: согласно опросам общественного мнения, Ландон выходил в лидеры.

Понимая, что выборы уже совсем близко, и надеясь, что настает их звездный час, республиканцы усилили свои нападки на Рузвельта, обвиняя его в классовых предрассудках и черными красками рисуя перспективы его второго президентского срока. Антирузвельтовские газеты опубликовали целую серию статей с персональными нападками. Хор критики усиливался, республиканцы потирали руки, наблюдая, как в лагере Рузвельта начинается паника. Один из опросов выявил Ландона как несомненного лидера.

Что до Рузвельта, то он не начинал свою кампанию до конца сентября — до выборов оставалось каких-нибудь шесть недель, — и тут, ко всеобщему изумлению, он сбросил маску беспристрастности, которая ему так идеально подходила. Недвусмысленно обозначив свою позицию как более левую по отношению к Ландону, он подчеркнул контраст между собой и кандидатом от республиканцев. С едким сарказмом цитировал он речи Ландона, в которых тот одобрительно высказывался о «Новом курсе», но заявлял, что может провести его лучше. Однако зачем голосовать за нового кандидата, если у него практически те же взгляды и идеи, но при этом совсем нет опыта для их реализации? С каждым днем голос Рузвельта становился все громче и увереннее, его действия — все более решительными, а тон его речей заставлял припомнить библейские мотивы: это был Давид, вышедший на бой с Голиафом от большого бизнеса, который стремился повернуть страну вспять, в эру монополий и гангстеров.

Республиканцы в ужасе взирали на толпы, собиравшиеся на выступления Рузвельта. Все те, кому «Новый курс» помог хоть в чем-то, сейчас обнаружили себя — их были тысячи, десятки тысяч. Они поддерживали Рузвельта с почти религиозным пылом. В одной особенно яркой речи Рузвельт обличил финансовые круги, настроенные против него. «Никогда еще в истории нашей страны, — говорил он, — эти силы не выступали так сплоченно против одного кандидата, как они делают это сегодня. Они единодушны в своей ненависти ко мне — и я приветствую их ненависть… Я хотел бы, чтобы о втором моем президентском сроке можно было сказать, что в нем эти силы встретили своего укротителя, того, кто поставит их на место». Ландон, чувствуя, что наступают серьезные перемены в настроении электората, усилил свои нападки и постарался дистанцироваться от «Нового курса», о поддержке которого заявлял раньше, — но, казалось, от всех этих потуг пропасть, в которую он катился, лишь становится еще глубже. Слишком поздно он спохватился и изменил курс, было очевидно: его ставки падают.

В день выборов Рузвельт победил с преимуществом, невиданным доселе в истории выборов в США: он выиграл во всех штатах, за исключением двух, и количество представителей Республиканской партии в сенате сократилось до шестнадцати. Но самым удивительным в этой блестящей победе все-таки было то, как быстро удалось Рузвельту переломить ход событий.

ТОЛКОВАНИЕ

Рузвельт, разумеется, следил за тем, как проходил съезд республиканцев, и с самого начала ясно понимал, какую стратегию они избрали — сугубо центристскую линию, с упором на благоразумие и умеренность. Теперь он мог устроить им великолепную западню — для этого требовалось лишь уйти в тень, предоставив республиканцам полную свободу дейст- вий. Шли месяцы, у Ландона было предостаточно времени на то, чтобы умеренная позиция как следует закрепилась за ним и отпечаталась в умах избирателей. Тем временем республиканцы правого толка нападали на президента, доходя в своей критике до ядовитых личных выпадов. Рузвельт выжидал момента, когда популярность Ландона достигнет пика. В какойто момент люди до предела насытятся его вялой и пресноватой умеренностью, равно как и ядовитыми атаками правых.

В конце сентября он почувствовал, что момент наступил, вышел на сцену и четко обозначил свою позицию как более левую, нежели позиция Ландона. Это был абсолютно стратегический ход, идеологией здесь и не пахло. Такая позиция давала ему возможность провести резкое различие между собой и Ландоном. Во время серьезного кризиса — каким, вне всякого сомнения, была Великая депрессия — необходимо выглядеть решительным и сильным, проявлять твердость, выступать против конкретного неприятеля. Наскоки и выходки правых услужливо предоставили Рузвельту такого неприятеля, а неуверенность и мягкотелость Ландона позволяли по контрасту выглядеть сильным и уверенным в себе. Все вместе принесло Рузвельту победу.

Теперь перед Ландоном стояла дилемма. Продолжай он отстаивать свои центристские взгляды, это будет воспринято как слабость и не принесет популярности. Если же примкнуть к правому крылу — что он и сделал в итоге, — это выглядело бы непоследовательным и наводило бы на мысль, что кандидат доведен до отчаяния. Это была маневренная война в чистом виде: все начинается с того, чтобы занять сильную позицию — в случае с Рузвельтом это была его отстраненная, беспристрастная президентская поза, — которая давала бы свободу выбора и пространство для маневра.

Дайте неприятелям возможность обнаружить себя, пусть покажут, в каком направлении они собираются вести атаку. Когда их позиция станет достаточно определенной, позвольте им хорошенько на ней закрепиться — пусть заявят о своей позиции во всеуслышание. Теперь, когда они привязаны, осуществляйте маневр — прижмите их так, чтобы им некуда было податься, оставляйте для них только плохие варианты. Выжидая, не приступая к активным действиям до последнего (когда до выборов оставалось шесть недель), Рузвельт, вопервых, совершенно не оставил республиканцам времени на то, чтобы сориентироваться и что-то предпринять, а во-вторых, добился того, что его собственные выступления прозвучали свежо, остро и не успели приесться избирателям.

В сегодняшнем мире все строится на расчете и политике, а политика всецело зависит от выбора позиции. В любой политической схватке лучший способ обозначить свою позицию — провести четкое различие с позицией противной стороны. Если для того, чтобы создать ощущение такого контраста, вам приходится прибегать к помощи речей, вы находитесь на зыбкой почве: люди не доверяют словам. Заявления о том, что вы сильны или компетентны, звучат как самовосхваление. Вместо этого предоставьте соперникам говорить, уступите им и возможность делать первые ходы. Когда они обозначат свою позицию и закрепят ее в представлении окружающих, наступает ваше время. Жатва созрела, пора браться за серп. Теперь вы начинаете создавать контраст, цитируя какие-то их высказывания и показывая, насколько сильно ваше отличие от них — в тоне, в отношении, в действии. Постарайтесь, чтобы контраст был резким. Если противники заняли радикальную позицию, не противопоставляйте им умеренность (она обычно ассоциируется со слабостью); нападайте на них, осуждайте за пропаганду нестабильности, представьте их как революционеров, рвущихся к власти. Если они отреагируют, смягчив тон своих выступлений, уличите их в непоследовательности. Если они продолжат следовать тем же курсом, вскоре их идеи приедятся, утратят прелесть новизны. Если же они займут агрессивную оборонительную позицию, вы получите все основания говорить об их неуравновешенности.

Пользуйтесь этой стратегией в битвах повседневной жизни, позволяя людям занять позицию, которую вы затем сможете сделать тупиковой. Никогда не рассказывайте, что вы сильны, лучше покажите это, наглядно продемонстрировав контраст между собой и вашими непоследовательными или посредственными соперниками.

3. Турки вступили в Первую мировую войну на стороне Германии. Их основными противниками на ближневосточном театре военных действий были англичане, которые в тот момент базировались в Египте, но к 1917 году там создалась достаточно спокойная, однако совершенно тупиковая ситуация: турки контролировали стратегический участок железной дороги протяженностью восемьдесят километров, который проходил из Сирии на севере к Хиджазу (юго-восточной части Аравии) на юге. Точно на запад от центральной части этой дороги, в заливе Красного моря, располагался город Акаба, ключевая позиция турок, откуда они могли быстро перемещать войска на север и на юг для обороны железной дороги.

Турки уже отбили британскую атаку у Галлиполи (см. главу 5), что великолепно отразилось на боевом духе солдат. Командиры также чувствовали себя уверенно. Англичане попытались было восстановить против турок арабское население Хиджаза и возбудить мятеж, в надежде, что беспорядки распространятся и севернее; арабам удалось провести несколько вылазок, однако они больше выясняли отношения между собой, чем сражались с турками. Британцы страстно желали заполучить Акабу и строили планы ее захвата с моря— у них был сильный флот, — но со стороны берега за Акабой стеной высились горы с глубокими ущельями. Турки превратили эти горы в настоящую крепость, и англичане знали: даже если их военный флот и сможет захватить Акабу, им не удастся продвинуться в глубь от берега, а в этом случае операция по захвату города теряла всякий смысл. И турки, и британцы оценивали ситуацию одинаково, в течение продолжительного времени дело не сдвигалось с мертвой точки.

В июне 1917 года командование турецких форпостов, охраняющих Акабу, получило сообщения о странных передвижениях неприятеля в Сирийской пустыне — английские войска двигались на северо-восток. Создавалось впечатление, что Томас Лоуренс, двадцатидевятилетний британский офицер, отвечавший за связи с арабами, сделал громадный переход, преодолел сотни миль по безжизненной пустыне, чтобы набрать солдат из числа ховейтат, сирийского племени, прославившегося своим умением сражаться на боевых верблюдах. Турки разослали лазутчиков, чтобы проверить информацию и разузнать побольше. Им уже было кое-что известно о Лоуренсе: он, что было нетипично для английских офицеров того времени, отлично владел арабским языком, хорошо ладил с местным населением и даже одевался в их стиле. К тому же он был дружен с шерифом Фейзалом, лидером арабского мятежа. Сумеет ли он собрать армию для нападения на Акабу? Это выглядело вполне вероятным, стоило присмотреть за этим не в меру ретивым англичанином. Стало известно, что в разговоре с одним из арабских вождей — тайным агентом турок — Лоуренс проговорился, упомянув, что направляется в Дамаск, дабы разжигать беспорядки среди арабов. Этого турки боялись больше всего, поскольку мятеж в густонаселенных районах на севере мог выйти из-под контроля.

Отряд, собранный Лоуренсом, не мог быть многочисленным — не более пятисот человек, однако ховейтат были превосходными воинами, они яростно сражались, к тому же очень быстро передвигались на боевых верблюдах. Турки 394 предупредили своих в Дамаске и направили войска в надежде перехватить Лоуренса — труднейшая задача, учитывая подвижность арабов и необъятные просторы пустыни.

В последующие несколько недель о Лоуренсе не было никаких известий. Между тем турки получили неприятное известие о восстании в Маане, расположенном далеко на юге. Арабы из племени думания (одного из трех ховейтатских кланов) захватили контроль над городом Абу-эль-Лиссаль, прямо на пути от Маана к Акабе. Турецкий батальон, направленный с заданием отбить город, обнаружил, что укрепления разрушены, а арабы ушли. И вдруг, совершенно неожиданно, перед пораженными турками на холме над Абу-эль-Лиссалем выросла армия ховейтат, возглавляемая Лоуренсом.

Внимание турок отвлекли беспорядки в Маане, и они потеряли след Лоуренса. Теперь, соединившись с думания, он устроил засаду у Абу-эль-Лиссаля. Арабы перевалили через холм — они перемещались с поразительной скоростью и стреляли в турок, вынуждая их бежать с тяжелой амуницией. Турецкие снайперы промахивались, вероятно, на них действовала полуденная жара. Увидев, что турки измотаны окончательно, арабы — и с ними Лоуренс — устремились вниз с холма. Турки поспешно сомкнули ряды, но стремительная верблюжья кавалерия отрезала им путь к отступлению. То, что произошло дальше, можно было назвать расправой: три сотни турецких солдат полегли на поле битвы, остальных захватили в плен.

Только теперь турецкое командование разгадало, наконец, игру Лоуренса: он отрезал их от железной дороги, по которой было налажено снабжение. Кроме того, видя, как успешно сражаются ховейтат, другие арабские племена стали присоединяться к Лоуренсу. Они образовали могущественную армию и начали пробиваться к Акабе по узким горным ущельям. Турки и вообразить не могли, что армия может появиться со стороны неприступных гор — их фортификации были обращены в другую сторону, к морю и британцам. Арабы пользовались репутацией воинов жестоких, беспощадных к врагам, которые пытаются оказывать сопротивление, поэтому командиры фортов за Акабой начали сдаваться. Турки спешно подтянули из Акабы триста человек — весь гарнизон, — пытаясь приостановить это уверенное продвижение, но их почти сразу со всех сторон окружили арабы, число которых все росло.

К 6 июля турки были окончательно окружены, а их потрясенные командиры наблюдали, как экзотическая армия

Лоуренса несется к морю и легко занимает то, что они считали совершенно неуязвимой и неприступной позицией. Одним этим ударом Лоуренс полностью уничтожил равновесие сил на Ближнем Востоке.

ТОЛКОВАНИЕ

Схватка между Британией и Турцией в ходе Первой мировой войны как нельзя ярче демонстрирует разницу между войной на истребление и войной маневренной. До тех пор пока в дело виртуозно не вступил Лоуренс, британцы, сражаясь по правилам войны на изнурение, направляли арабов на захват ключевых пунктов вдоль железнодорожных путей. Эта стратегия играла на руку противникам: у турок недоставало людей для того, чтобы патрулировать свою линию, но, увидев, что арабы готовят атаку в каком-то одном месте, они успевали оперативно подтянуть туда силы и обращали против нападающих всю огневую мощь, заставляя отступить. Лоуренс — а он не имел ни военного образования, ни соответствующего опыта, зато был наделен удивительным здравомыслием — сразу же оценил абсурдность ситуации. Вокруг железной дороги на тысячи миль расстилалась пустыня, свободная от турок. Арабы издревле славились умением воевать на верблюдах — эта традиция уходила корнями еще к временам пророка Мухаммеда; просторы пустыни, полностью находящиеся в их распоряжении, сулили безграничные возможности для маневров, грозя туркам и загоняя их в форты. Лишенные возможности передвижения, турки неизбежно начали бы испытывать недостаток в боеприпасах и продовольствии и не смогли бы эффективно оборонять окружающие их территории. Главной задачей, решающей исход войны в целом, было распространение беспорядков на север, к Дамаску, — это позволило бы арабам захватить контроль над всей железнодорожной линией. Но для того чтобы распространить мятеж на севере, нужно было иметь базу в центре. Такой базой стала Акаба.

Британцы были не менее ограниченными и косными, чем турки, и просто не могли представить себе эту картину — горстка арабов, ведущих боевые действия под командованием английского офицера. Лоуренс Аравийский взял инициативу в свои руки и все проделал самостоятельно. Проложив несколько маршрутов по пустыне, он привел турок в полное замешательство, держа их в неведении относительно своих планов. Зная, что больше всего турки боятся нападения на Дамаск, он намеренно распространил слухи о том, что готовит эту атаку, — ну а турки, поверив дезинформации, отпра- 396 вили войска на север, где им пришлось гоняться за синицей в небе. После этого, воспользовавшись тем, что никому в голову не приходила мысль о возможности штурма Акабы арабами со стороны материка (турки разделяли это заблуждение с его английскими соотечественниками), он застал неприятеля врасплох. Взятие Акабы, проведенное Лоуренсом, было образцом экономии: с его стороны потери были минимальными: всего два человека убитыми. (Сравните это с неудачной попыткой британской армии отбить у турок Газу — в бою было убито свыше трех тысяч английских солдат. Это произошло в том же году.) Взятие Акабы явилось поворотным пунктом в ходе войны, и в результате англичане добились победы над турками на Ближнем Востоке.

Величайшая сила, на которую вы можете рассчитывать в любом конфликте, это способность ввести противников в заблуждение относительно ваших планов. Сбитые с толку соперники не знают, откуда им ждать удара, как защищаться; поразите их внезапной атакой, и они, утратив равновесие, падут. Чтобы этого добиться, вам нужно подчинить все свои действия одной задаче: заставить неприятеля теряться в догадках. Заставьте его гоняться за вами по кругу; произносите вслух нечто противоположное тому, что намерены предпринять; угрожайте на одном участке, после чего подвергайте обстрелу совсем другой. Создайте максимум неразберихи. Но для успешного выполнения такого плана вам необходимо пространство для маневрирования. Если вы окружили себя толпой соратников, которые торопят вас, принуждая к поспешным действиям, если заняли неудачную позицию, загнав себя в угол, или взялись оборонять одну неизменную и постоянную позицию, свободы маневра у вас нет. Вы становитесь предсказуемым. Вы уподобляетесь британцам или туркам, двигаясь только по проторенным путям, по прямым линиям, не замечая пустынных просторов вокруг. Те, кто сражается по этим правилам, заслуживают кровопролитных сражений, в которые они неизбежно попадают.

4. В начале 1937 года Гарри Кон, руководитель студии «Коламбиа Пикчерз», стоял перед лицом кризиса. Самый его успешный режиссер, Фрэнк Капра, только что покинул студию, прибыли резко упали. Кону требовался хит, нужно было подыскать и другого режиссера на место ушедшего. Решением всех его проблем, казалось, могли бы стать съемки новой комедии под названием «Ужасная правда» и заключение контракта с тридцатидевятилетним режиссером Лео Маккери. Маккери сделал уже комедийную ленту «Утиный суп» со знаменитыми братьями Маркс и еще одну — «Рагглз из Ред-Гэп» с Чарльзом Лофтоном; они были разными по характеру, но одинаково удачными, именно поэтому Кон предложил Маккери заняться «Ужасной правдой».

Маккери заявил, что ему не нравится сценарий, но он тем не менее готов согласиться на участие в этом проекте за сто тысяч долларов — по меркам 1937 года сумма астрономическая. Кон, который правил студией, как настоящий диктатор, как Муссолини (у него в кабинете, представьте, даже висел портрет дуче), взорвался, услышав о поставленных режиссером условиях. Маккери поднялся, чтобы покинуть кабинет, но в последний момент его взгляд упал на стоящий в углу рояль. Маккери писал песни и обожал это занятие. Подсев к роялю, он стал наигрывать мелодию. Кон, который испытывал слабость к подобного рода музыке, пришел в восторг: «Это великолепно! Любой, кто вот так любит и понимает музыку, определенно талантлив! Я согласен на ваши безумные условия. К работе приступите завтра же».

Однако теперь, по прошествии времени, Кон уже начинал сожалеть о принятом решении.

Для участия в съемках «Ужасной правды» были приглашены три звезды: Кэри Грант, Айрин Данн и Ральф Беллами. Работа шла со скрипом — ни одному из них не нравились роли, выписанные в сценарии, и чем дальше, тем больше росла их неудовлетворенность. Началась работа по переделке сценария: Маккери решил отбросить первоначальную версию и переписать все заново. Однако метод его работы был, мягко говоря, своеобразным: сидя в автомобиле, припаркованном на Голливуд-бульваре, он просто устно импровизировал отдельные сцены со сценаристкой Виньей Дельмар. Позднее, когда начались съемки, он расхаживал по пляжу и что-то торопливо черкал на обрывках оберточной бумаги — это были наброски завтрашних эпизодов. Стиль его работы как режиссера не меньше удивлял и огорчал актеров. В один прекрасный день, например, он поинтересовался у Данн, играет ли она на фортепьяно, а Беллами — спросил, умеет ли тот петь. Ответ обоих гласил: «Мягко говоря, не очень», но Маккери тем не менее тут же заставил Данн играть довольно сложную песенную мелодию, а Беллами пришлось фальшиво петь во весь голос. Актеры отнюдь не были в восторге от такого унижения, зато режиссер сиял и заснял все это на пленку. Ничего подобного в сценарии не было, но в итоге сцена вошла в фильм.

Иногда актерам приходилось подолгу ждать, пока Маккери бесцельно слонялся по студии, наигрывал что-то на пианино, а потом вдруг вскакивал, осененный идеей о том, что они будут снимать сегодня.

Как-то утром Кон зашел на съемочную площадку и стал свидетелем всех этих странностей. «Я вас нанял для того, чтобы снять сногсшибательную комедию, чтобы натянуть нос Фрэнку Капра! Но чувствую: Капра-то и будет единственным, кто от души посмеется над этим фильмом!» — воскликнул он. Кон был в ярости, ни на что хорошее он уже не надеялся. Его раздражение росло день ото дня, росло и также желание прервать работу и выгнать Маккери — останавливало лишь то, что по условиям контракта он обязан был выплатить Данн сорок тысяч долларов за фильм независимо от того, завершатся ли съемки. Получалось, он не мог уволить Маккери без того, чтобы не навлечь на свою голову худших бед, не мог и вынудить его вернуться к первоначальному сценарию: съемки уже начались и никто, кроме режиссера, похоже, не знал, куда все идет.

Однако время шло, актеры понемногу приноравливались к странной методике Маккери и, похоже, начали улавливать в его безумии систему. Он снимал длинные дубли, в которых практически не ограничивал инициативу актеров — эти сцены были полны жизни и свежести. Он казался легкомысленным, но между тем точно знал, чего хочет, и готов был без конца переснимать крошечный эпизод, если, например, лица актеров казались ему недостаточно нежными и любящими. Съемочные дни у него на площадке были короткими, но работать начали продуктивно.

Однажды, после многодневного перерыва, в студии появился Кон и обнаружил, что Маккери раздает съемочной группе бокалы. Готовому взорваться Кону объяснили: для выпивки есть причина — отмечается окончание съемочного периода. Продюсер был приятно поражен; Маккери закончил съемки с опережением графика, да еще и сэкономил две тысячи долларов. Затем начался монтаж — из отснятых кусков, как из отдельных элементов странной головоломки, получался фильм. Кон снова был удивлен результатом — картина была хороша, очень хороша. На пробных показах публика хохотала от души. Премьера «Ужасной правды» в 1937 году прошла с огромным успехом, и Маккери получил «Оскара» за лучшую режиссуру. Кон понял, что у него появился новый Фрэнк Капра.

К несчастью для него, Маккери очень хорошо прочувствовал на себе диктаторские замашки шефа и, хотя Кон делал ему весьма заманчивые предложения, больше никогда не соглашался снимать на «Коламбиа Пикчерз».

ТОЛКОВАНИЕ

Лео Маккери, один из великих режиссеров золотой эры Голливуда, не состоялся как композитор — его песни не пользовались успехом, и он нашел себя в кино, снимая трюковые комедии (именно он составил великолепный комедийный дуэт Лорела и Харди — фильмы с их участием и по сей день популярны в Америке), — а все потому, что музыкальная карьера у него не сложилась. «Ужасную правду» считают одной из лучших эксцентрических комедий всех времен. В самом стиле этого фильма, как и в том, каким образом его снимали, ясно ощущается музыкальная интуиция режиссера. Он создавал фильм, как сочиняют музыкальную пьесу: вызывал в воображении кадры, словно некую мелодию, еще неясную и довольно неопределенную, но вместе с тем подчиненную определенной логике. Для того чтобы создавать фильм именно так, требовались две вещи: пространство для маневра и способность превращать хаос и неразбериху в управляемый творческий процесс.

Маккери старался сохранить полную независимость, он, насколько мог, дистанцировался от Кона, актеров, сценаристов — по сути дела, от всех и всего. Он не мог допустить, чтобы его загнали в угол какими-то требованиями, условиями, чтобы кто-то навязывал ему свои представления о том, как надо снимать кино. Обеспечив себе свободу маневра, он мог импровизировать, экспериментировать, пробовать самые разные варианты — и при этом четко придерживаться основной тональности, не отклоняться от основного направления. Он все держал под контролем — у всех, кто с ним работал, создавалось впечатление, что он совершенно точно знает, чего хочет и чего добивается от них. А если работа над фильмом ведется таким образом, то каждый день на съемочной площадке — это новый брошенный вызов, новая задача, так что актерам приходилось включаться, отвечать собственной энергией, а не просто повторять слова из сценария. Маккери был импровизатором, он оставлял место неожиданности, позволял случайным событиям жизни врываться в его творческие замыслы, не превращая их при этом в хаос. Сцена, на создание которой его вдохновило отсутствие музыкальных талантов у основных актеров, выглядит в фильме совершенно естественной и органичной, потому что она и в самом деле такова. Будь этот эпизод придуман заранее и отснят после долгих репетиций, он не выглядел бы и вполовину таким живым и забавным.

Руководить съемками фильма — а также любым другим проектом, будь то художественным, научным или техническим, — то же самое, что участвовать в военной кампании. В том, как вы атакуете стоящую перед вами проблему, есть определенная стратегическая логика. Она придает форму всей работе, помогает справляться с возникающими трудностями, сводя к минимуму нестыковку между тем, к чему вы стремитесь, и тем, что получаете на выходе. Режиссеры или художники нередко задумывают нечто грандиозное, но при воплощении этих замыслов ставят себя самих в такие жесткие рамки, устанавливают настолько негибкие правила и формы, что следовать им, вписываться в них — почти невозможная задача. В результате работа не доставляет никакой радости; для исследования, собственно для творчества, не остается никакого пространства, а результат кажется безжизненным и вымученным. С другой стороны, художник может начать с идеи неясной, окончательно еще не оформившейся, но многообещающей, но при этом он слишком ленив или недисциплинирован, чтобы «довести ее до ума» — придать форму, очертания. Вокруг слишком много простора — такая беспорядочная вольница обычно заканчивается ничем.

Оптимальное решение таково: нужен план, основанный на четком представлении о том, чего вы, собственно, хотите и добиваетесь. Разработав план, расчистите для себя пространство и обеспечьте возможность двигаться и по альтернативному пути — просчитайте разные варианты, согласно которым можно действовать. Вы направляете ситуацию, но оставляете пространство для непредвиденных возможностей и случайных событий. И полководцев, и художников можно, пожалуй, оценивать по тому, насколько успешно они справляются с хаосом и неразберихой, принимая их, но в то же время направляя и используя для достижения собственных целей.

5. Однажды — дело происходило в Японии 1540 года — на пароме, где теснились крестьяне, торговцы и ремесленники, толпа собралась вокруг молодого самурая, во всеуслышание разглагольствовавшего о своих победах в поединках. Самурай уже вошел в раж и потрясал длинным мечом в подтверждение правоты своих слов. Прочие пассажиры парома с опаской косились на атлетически сложенного юношу и слушали его рассказы с деланным интересом, боясь навлечь на себя беду. Только один немолодой уже человек сидел поодаль, не обращая внимания на похвальбу молодца. Он, очевидно, и сам был самураем — при нем было два меча, — но никто из пассажиров не знал, что рядом с ними находится сам Цукахара Бокуден, самый, может быть, умелый и славный мастер боевых искусств своего времени. К тому времени он достиг уже почтенного возраста — ему было за пятьдесят — и любил путешествовать без спутников, инкогнито.

Бокуден сидел, прикрыв глаза, и, казалось, пребывал в глубоком раздумье. Его отрешенность, по-видимому, раздражала молодого самурая. Наконец юнец окликнул: «А что же ты не участвуешь в беседе? Тебе что, сказать нечего? Ты, старик, не знаешь, с какой стороны за меч взяться, так?» «Напротив, мне это хорошо известно, — отозвался Бокуден. — Мое правило, однако, не хвататься за меч попусту». «Вот так умение обращаться с мечом — совсем за него не браться, — усмехнулся молодой самурай. — Бормочешь что-то невнятное. Как называется твоя школа боевых искусств?» Бокуден ответил: «Она зовется Мутекацу-рю [что в переводе означает "стиль, в котором побеждают, не прибегая к мечу и даже без драки"]». «Что? Мутекацу-рю? Не смеши меня! Как ты можешь победить соперника, не вступив с ним в поединок?»

Молодой самурай был раздосадован спокойными ответами Бокудена. Он потребовал, чтобы тот продемонстрировал свое искусство — он вызвал старого самурая на бой. Бокуден отказался от поединка на судне, переполненном людьми, но пообещал продемонстрировать Мутекацу-рю, как только они сойдут на берег, — и он попросил паромщика причалить к крохотному островку, мимо которого они проплывали.

Юнец начал вытягивать свой меч из ножен. Что до Бокудена, то он не тронулся с места и продолжал сидеть, закрыв глаза. Когда судно подошло к берегу, нетерпеливый юноша крикнул: «Выходи же! Считай, ты уже мертв! Сейчас я покажу тебе, как остро заточен мой меч!» И он ринулся на прибрежный песок.

Бокуден не спешил — это привело в бешенство молодого самурая, который начал сыпать оскорблениями. Наконец, Бокуден протянул свои мечи паромщику и сказал: «Мой стиль — Мутекацу-рю, мечи мне не нужны». С этими словами он взял в руки длинное весло, которым греб паромщик, и с силой оттолкнулся, так что судно быстро отплыло от берега и стало удаляться от острова. Самурай заметался по берегу, требуя, чтобы паром вернулся. Бокуден прокричал ему в ответ: «Вот это я и называю победой без боя. Придется тебе прыгать в воду и плыть сюда!»

Пассажиры на пароме растерянно смотрели, как удаляется фигура самурая, оставшегося на берегу, — молодой человек подпрыгивал, заламывал руки, а его крики становились все слабее. Вдруг раздался дружный смех: уж очень наглядно продемонстрировал Бокуден достоинства своего стиля Мутекацу-рю.

ТОЛКОВАНИЕ

Бокуден понял, что скандал неизбежен, в ту самую минуту, как услышал голос заносчивого юнца. Поединка на переполненном людьми пароме ни в коем случае нельзя было допустить; нужно было удалить молодца с парома без драки, да еще постараться, чтобы поражение было унизительным — выскочка заслуживал, чтобы его проучили. Бокуден решил действовать хитростью. Во-первых, он демонстрировал спокойствие и невозмутимость, желая отвлечь внимание расходившегося вояки от ни в чем не повинных пассажиров. И действительно, молодого самурая как магнитом потянуло в сторону Бокудена. Затем он сбил юнца с толку странным и нелогичным названием вымышленной школы боевых искусств. Попытка осмыслить столь противоречивое понятие озадачила самурая, человека довольно бесхитростного, и привела его в ярость. Теперь он горел желанием броситься в бой и совсем потерял голову. Он так разозлился, что очертя голову бросился на берег, не дожидаясь соперника и даже не дав себе труда подумать, нет ли в его словах какого-то подвоха. А Бокуден всегда старался первым делом подготовить соперника соответствующим образом и добивался победы легко, скорее хитростью и маневрами, чем с помощью грубой силы. В этом-то и заключалась демонстрация его совершенного искусства.

Цель военной хитрости — добиться легкой победы, обманом заставив соперника покинуть выгодные укрепленные позиции и переместиться в незнакомую местность, туда, где он ощутит себя потерянным и утратит душевное равновесие.

Поскольку сила ваших соперников неотделима от умения ясно мыслить, ваша хитрость должна быть направлена на то, чтобы вывести их из себя и одурманить. Если ваши маневры будут слишком явными, это рискованно — вас могут разоблачить. Нужно быть тоньше, хитроумнее: привлекайте соперников своим загадочным поведением, хорошо продуманными речами и поступками, постепенно добивайтесь их доверия, а потом вдруг резко отступайте. Когда почувствуете, что они эмоционально отвечают на вашу игру, что разочарование и гнев нарастают, можете наращивать темп своих маневров. Подготовленные должным образом, ваши соперники выскочат на остров, обеспечив вам легкую победу.

Образ:

Серп. Самое простое из всех орудий. Срезать им пучки сочной травы или невызревшую пшеницу в поле — нелегкий, изнурительный труд. Но до ждитесь, пока стебли побуреют, пожухнут, засохнут, и вы убедитесь — такую пшеницу легко и просто жать даже тупым серпом.

Авторитетное мнение:

Победа в сражении достигается кровопролитием и военной хитростью. Чем талантливее и опытнее полководец, тем большее значение он придает хитрости, тем меньше полагается на кровопролитные сражения… В основе почти всех битв, вошедших в историю как лучшие образцы военного искусства… лежат военная хитрость, искусный маневр, когда врага удается победить с помощью некоего нового опыта или изобретения, некоей необычной, стремительной, неожиданной уловки или стратагемы. В подобных сражениях потери у победителя бывают весьма незначительными.

— Уинстон Черчилль (1874–1965)

ОБОРОТНАЯ СТОРОНА Нет ни доблести, ни смысла в том, чтобы навлекать на свою голову кровопролитную схватку. Однако этот тип войны может играть определенную роль как часть маневра или стратегии. Внезапное окружение или мощная лобовая атака в момент, когда враг меньше всего ее ожидает, способны иметь поразительные результаты.

Единственная опасность в маневрировании — то, что можно самому запутаться, если использовать слишком много вариантов и возможностей. Старайтесь, чтобы все было проще: ограничьте себя теми вариантами, которые вам под силу контролировать.

Стратегия 21 ИСПОЛЬЗУЙ ПЕРЕГОВОРЫ, ЧТОБЫ ДОБИТЬСЯ СВОЕГО: СТРАТЕГИЯ ДИПЛОМАТИЧЕСКОЙ ВОЙНЫ

Во время переговоров от вас обязательно постараются получить то, чего не смогли добиться в открытом столкновении. Возможно, даже станут взывать к вашей честности и морали, прикрывая красивыми словами свою выгоду. Не поддавайтесь на подобные уловки: ведь такие переговоры — не что иное, как маневрирование в борьбе за власть или положение. Понимая это, вы должны обеспечить себе сильную позицию, чтобы противной стороне не удалось с помощью словопрений обвести вас вокруг пальца. До и во время переговоров старайтесь играть на опережение, создавайте неослабевающее давление на соперников, навязывая им свою позицию. Чем больше вы выбьете для себя, тем больше можете отдать — имея в виду незначительные уступки. Создайте себе репутацию человека несговорчивого и бескомпромиссного, чтобы с вами предпочитали не связываться.

ВОЙНА ДРУГИМИ СРЕДСТВАМИ

После того как в 404 году до н. э. Спарта добилась окончательной победы над Афинами в Пелопоннесской войне, в великом городе-государстве начался длительный период упадка. Шли годы и десятилетия, многие граждане Афин мечтали о возрождении былой славы полиса. Среди них был и знаменитый оратор Демосфен.

В 359 году до н. э. в сражении был убит правитель Македонии, за обладание престолом разгорелась борьба. Для афинян Македония была варварской северной страной, о которой и вспоминали-то единственно потому, что она располагалась вплотную к отдаленным афинским поселениям, охранявшим зерно, поступавшее из Азии, и золото из местных копей. Одной из таких застав был Амфиполис — поселение, которое некогда было афинской колонией, но позднее попало в руки македонян. То была весьма чувствительная потеря. Афинские политики решили флотом и армией поддержать одного из претендентов на македонский трон (звали этого человека Аргей). В случае победы он чувствовал бы себя обязанным Афинам, так что можно было бы потребовать в качестве платы за услугу вернуть Амфиполис.

К сожалению, афинские политики поставили не на ту лошадку: царем стал двадцатичетырехлетний Филипп, брат умершего правителя, — он легко обошел Аргея с борьбе за власть и взошел на престол. К удивлению афинян, Филипп, однако, не стал высказывать им претензий, он с легкостью пошел на уступки, отказался от всех притязаний на Амфиполис и объявил город независимым. Мало того, он еще и освободил без выкупа пленных афинских солдат, захваченных в одном из сражений. Он даже повел разговор о возможности заключения союза с Афинами, своим недавним противником, и в ходе тайных переговоров предложил вновь захватить Амфиполис через несколько лет, чтобы затем передать его в распоряжение Афин в обмен на другой город, находившийся под афинским контролем. Отказываться от такого заманчивого предложения было бы неразумно.

Афинские посланники, принимавшие участие в переговорах, с похвалой отзывались о Филиппе, отмечая, что под его суровой внешностью явно кроется поклонник афинской культуры — и в самом деле, он пригласил в свой город известнейших афинских философов и художников. Казалось, теперь у Афин есть надежный союзник на севере; и этот благоприятный поворот был мгновенным, все случилось как-то само собой, не потребовав никаких усилий. Филипп начал усмирять языческие племена у других границ, и между двумя державами воцарился мир.

Спустя несколько лет — политическая ситуация в Афинах в это время была неспокойной, там шла ожесточенная внутренняя борьба за власть — Филипп напал на Амфиполис и захватил его. Афиняне, помня о соглашении, направили своих посланников, чтобы обсудить условия передачи города им, — но, к их удивлению, Филипп больше не предлагал город, ограничившись туманными и неопределенными посулами на будущее. Посланники не чувствовали в себе сил противиться — виной тому послужили внутригосударственные проблемы — и вынуждены были смириться. Скрепя сердце они приняли предложения македонского царя. Теперь, получив Амфиполис в свое распоряжение, Филипп обретал свободный доступ к золотым копям и богатым лесам. Складывалось впечатление, что им все так и было задумано с самого начала.

На коварного Филиппа гневно обрушился Демосфен, предрекая, что варвар не остановится на достигнутом, что опасность угрожает теперь всей Греции. Оратор призывал афинян немедленно собрать армию, чтобы встретить захватчика во всеоружии, и напоминал о их былых славных победах над другими тиранами. Но тогда ничего так и не случилось. Зато спустя еще несколько лет, когда Филипп попытался захватить Фермопилы — узкий проход в горах, по которому осуществлялась связь между Центральной и Южной Грецией, — афиняне действительно направили туда армию, чтобы защищать стратегически важное ущелье. Филипп сдался, Афины радовались победе.

В последующие годы Афины внимательно следили за тем, как Филипп расширяет свои владения на север и на восток, как он продвигается в Центральную Грецию. В 346 году до н. э. он неожиданно обратился к Афинам с предложением заключить договор. Разумеется, к тому времени всем уже было понятно, что доверять Филиппу нельзя. Многие афинские политики зареклись иметь с ним дело — однако альтер- натива была неутешительной: война с Македонией в самый неподходящий для Афин момент. К тому же Филипп был довольно убедителен в своих доводах, он, казалось, вполне искренне желает заручиться дружбой соседей, которым это соглашение, что ни говори, позволяло надеяться хоть на сколько-нибудь продолжительный период мира. И вот афиняне скрепя сердце направили послов в Македонию для подписания договора, получившего название Филократов мир. Согласно этому договору, Афины, в числе других пунктов, окончательно отказывались от притязаний на Амфиполис, а взамен получали гарантии безопасности для остальных своих поселений на севере.

Посланники возвращались, удовлетворенные достигнутыми соглашением, но не успели они добраться до дома, как получили известие, что Филипп снова выступил к Фермопилам и захватил проход. Потребовали объяснений. Филипп ответил, что действовал так, защищая свои интересы в Центральной Греции от временной угрозы мятежа, и незамедлительно освободил проход. Но чаша терпения афинян переполнилась — они больше не хотели терпеть подобные унижения. Филипп вновь и вновь нарушал обещания, пренебрегал условиями соглашений ради сиюминутной выгоды. Этому бесчестному человеку нельзя было доверять. Возможно, он и освободил Фермопилы, но это не меняло сути дела: он продолжал захватывать все более обширные территории, затем, желая казаться сговорчивым, возвращал кое-что из завоеванного — но лишь незначительную часть, да и то для того, чтобы со временем вернуть себе все. Его государство разрасталось на глазах. С помощью коварной дипломатии он медленно, но неуклонно превращал Македонию в доминирующую силу во всей Греции.

Демосфен и его сторонники вновь возвысили голос — и теперь их услышали. Филократов мир был объявлен позором и бесчестьем для Афин, а все, кто принимал участие в его подготовке и подписании, лишились занимаемых ими постов. В стране начались волнения, граждане Афин пытались обеспечить безопасность поселений, расположенных к востоку от Амфиполиса, были и провокации против Македонии. В 338 году до н. э. Афины заключили союз с Фивами и вместе с ними начали готовиться к войне против Филиппа. Союзники встретились с македонцами в битве при Херонее, в Центральной Греции; однако Филипп без труда одержал победу в этом сражении, причем ключевую роль в нем сыграл его сын, Александр.

Афиняне пребывали в настоящей панике: варвары с севера вот-вот займут их город и сровняют его с землей. И снова оказалось, что они ошибаются. Филипп предложил на редкость великодушные условия мира и пообещал не вторгаться на земли Афин. В обмен на это он хотел получить отдаленные поселения на востоке, кроме того, Афины должны были стать союзником Македонии. В подтверждение своих слов Филипп отпустил на свободу афинян — пленных, захваченных им в последней войне, не потребовав за них выкупа и не ставя никаких дополнительных условий. Он заявил также, что делегация, возглавляемая его сыном Александром, доставит в Афины пепел всех афинских солдат, павших у Херонеи. Взволнованные таким великодушием, афиняне объявили Филиппа и его сына гражданами Афин и воздвигли статую Филиппа на агоре — месте, где происходили народные собрания.

Не прошло и года, как Филипп собрал представителей всех греческих городов-государств (за исключением Спарты, которая отказалась участвовать) и выступил с предложением создать союз, который был назван Коринфским, или Общеэллинским, союзом. Впервые в истории греческие города-государства объединились и составили единую конфедерацию. Вскоре после того, как закончилось обсуждение условий объединения, Филипп предложил вместе выступить войной против ненавистных всем персов. Его предложение было принято с готовностью, причем афиняне проявляли особенный энтузиазм. Все как-то забыли, что Филиппу нельзя доверять, — помнили только, какое великодушие проявил недавно этот царь.

В 336 году до н. э., перед тем как началась война с Персией, Филипп был убит. Его преемником стал Александр, которому предстояло сохранить и укрепить Общеэллинский союз, повести греков к победе над Персией и к образованию империи. И практически все это время Афины оставались верным соратником Македонии, надежным якорем стабильности в этом союзе.

ТОЛКОВАНИЕ

С одной стороны, война — дело относительно простое: вы ведете свою армию к победе над неприятелем, убивая его солдат, захватывая его земли и обеспечивая себе надежные тылы, чтобы со временем объявить себя победителем. Могут случаться поражения и отступления, но вы стремитесь вперед, стараясь продвинуться как можно дальше. А вот переговоры почти всегда трудно даются, вызывают волнение и беспокойство. С одной стороны, нужно постараться удержать свои завоевания, не отдать то, что уже удалось захватить, да еще и постараться выбить для себя как можно больше сверх того. С другой же стороны, переговорам полагается проходить в атмосфере взаимного доверия, партнеры должны идти на уступки и стремиться к тому, чтобы сомнений в надежности не возникало. Совмещение этих двух условий — искусство настолько тонкое, что справиться мало кому под силу, ибо никто не может быть уверенным до конца, что противная сторона его не обманывает. В царстве недоверия, расположенном на границе мира, и войны, ничего не стоит ошибиться, неверно истолковать намерения оппонента и получить в результате долгосрочный договор, условия которого вас не устраивают.

Филипп решил эту проблему неожиданным образом: он не рассматривал переговоры в отрыве от войны, а отнесся к ним как к расширению военных действий. В переговорах, как и на войне, требуются хитрость, маневры и стратегия, все это помогает сохранять свои преимущества и двигаться вперед, точно так же, как и на поле боя. Именно такое понимание переговоров заставило Филиппа дать независимость Амфиполису, хотя он и обещал со временем передать этот город Афинам, — обещал, не собираясь выполнять данного слова. Эта военная хитрость помогла ему выиграть время, завоевать дружбу афинян, так что можно было не ждать от них подвоха, пока он решал свои проблемы в других регионах. Филократов мир точно так же позволил Филиппу отвлечь внимание от его операций в Центральной Греции и постоянно держать афинян в напряжении. В какой-то момент, решив, что его конечной целью должно стать объединение Греции и поход против Персии, Филипп определил, что именно Афины — с их славной историей — способны сыграть роль символического центра, вокруг которого сплотятся остальные греческие государства. Великодушные условия мира, предложенного им, были результатом хитроумного расчета — ведь он хотел заручиться поддержкой Афин и добиться от них преданности.

Филипп никогда не останавливался перед тем, чтобы нарушить данное слово. К чему покорно исполнять условия договора, если понятно, что со временем Афины могут найти какое-нибудь оправдание своим действиям и постараются переместить форпосты подальше на север — за счет его владений? Доверие — не этическая категория, это лишь очередной маневр. Для Филиппа и доверие, и дружба были не более чем товаром. Он смог снова приобрести их у Афин позднее, став сильным, когда у него появилось что-то, что он смог предложить им взамен.

Не уподобляясь Филиппу до конца, мы, однако, можем рассматривать ситуацию переговоров, в которой на кон поставлены ваши жизненные интересы, как место приложения военной хитрости, другими словами — как войну. Завоевать доверие переговорщиков, обмануть их бдительность — задача в подобной ситуации скорее стратегическая, нежели нравственная. Люди сплошь и рядом нарушают данное ими слово, если того требуют их интересы, и можете не сомневаться — они найдут любое моральное или правовое объяснение, чтобы оправдать свои поступки, как в глазах окружающих, так и в своих собственных.

Вы уже знаете, что перед боем необходимо занять самую выгодную для себя, самую сильную позицию — точно так же и в ситуации переговоров. Если вы слабы, используйте переговоры, чтобы выиграть время, отложить бой до поры, пока не будете готовы; идите на уступки не из благородства, а из военной хитрости, ради того, чтобы получить свободу маневра. Если вы сильны, старайтесь получить как можно больше, как до начала, так и во время переговоров, — тогда со временем можно будет вернуть назад часть захваченного: уступив то, что вам меньше всего нужно, вы будете выглядеть щедрым и великодушным. Не беспокойтесь о репутации или о том, что вам перестанут доверять. Просто поразительно, как быстро люди забывают о нарушенных обещаниях, когда вы становитесь сильным и можете предложить им что-то, что отвечает их интересам.

Разумный государь не может, следовательно, и не должен держать слово, если верность слову оказывается ему невыгодна и если отпали причины, побуждавшие его дать слово. Если бы люди честно держали обещания, такой совет был бы недостойным, но люди, будучи дурны, обещаний не держат, потому и тебе надлежит поступать сними так же. А в благовидных предлогах нарушить обещание у государя никогда нет недостатка.

—Никколо Макиавелли (1469–1527)

ЧЕРЕПОК В ОБМЕН НА НЕФРИТ В начале 1821 года русский дипломат, второй статс-секретарь Министерства иностранных дел граф Иоанн Каподистрия получил наконец новости, которых давно дожидался: группа греческих патриотов подняла восстание против турецких поработителей (в то время Греция входила в состав Оттоманской империи), намереваясь выбросить их из страны и образовать либеральное правительство. Каподистрия, грек по рождению, страстно желал, чтобы Россия приняла участие в решении греческих проблем. Россия в то время была на подъеме — ее военное и политическое значение в Европе возрастало; помощь повстанцам — при условии, что они победят, — не только предоставила бы ей влияние в независимой Греции, но и открыла бы для ее флота средиземноморские порты. Россия к тому же рассматривала себя как покровительницу Греческой православной церкви, а царь Александр I был человеком глубоко верующим; поход против мусульманской Турции, таким образом, отвечал бы не только политическим интересам России, но и религиозным. Словом, все складывалось как нельзя более благоприятно.

Существовало, однако, одно препятствие, не укладывавшееся в стройную схему, разработанную Каподистрией: этим препятствием был князь Клеменс фон Меттерних, министр иностранных дел Австрии. За несколько лет до описываемых событий Меттерних добился вступления России в союз с Австрией и Пруссией, получивший название Священного союза. Это объединение было призвано защищать страны-участницы от угрозы революции и поддерживать мир в Европе после того, как в ней прогремели наполеоновские войны. Меттерних состоял в дружеских отношениях с Александром I. Почувствовав, что русские готовят вторжение в Грецию, он стал забрасывать царя посланиями, в которых доказывал, что революция в этой стране есть пункт общеевропейского заговора, направленного на то, чтобы свергнуть все монархии в этой части света. Если Александр позволит себя обмануть и придет Греции на помощь, то тем самым он окажется в числе пособников революционерам, а главное — нарушит интересы Священного союза.

Каподистрия был достаточно проницателен, чтобы понимать, каковы истинные цели Меттерниха. Австриец не хотел допускать расширения влияния России в Средиземноморье, так как это могло расшатать политическое равновесие в Европе, чего Меттерних боялся больше всего. Для Каподистрии все было очевидно: Меттерних — его соперник в этом деле, между ними идет настоящая война, и победителем выйдет тот, кому удастся подчинить царя своему влиянию. У Каподистрии было неоспоримое преимущество: он чаще видел Александра I и мог противопоставить обольстительной силе Меттерниха постоянное личное общение с царем.

Турки тем временем подавляли греческое восстание, их обращение с населением становилось все более жестоким, и казалось уже, что Россия, бесспорно, вмешается в происходящее. Но в феврале 1822 года, когда страсти в Греции накалились уже до предела, царь сделал то, что, на взгляд Каподистрии, было роковой ошибкой: он согласился отбыть в Вену, дабы лично обсудить кризис с Меттернихом. Князь любил вести переговоры в Вене — на своей территории он мог очаровать любого и уговорить на что угодно. Каподистрия чувствовал, что инициатива ускользает из рук. Теперь ему оставалось одно: отправить в Вену своего человека, снабдив его подробнейшими инструкциями.

Выбор пал на графа Татищева, который был прежде российским посланником в Испании. Татищеву, опытному дипломату, не раз приходилось вести переговоры, он изрядно поднаторел в этом искусстве. Встретившись с Каподистрией перед самым отъездом в Вену, он внимательно выслушал наставления и предостережения: Меттерних будет стараться произвести наилучшее впечатление на Татищева, очаровать, обольстить его; чтобы отговорить царя от вторжения в Грецию, он предложит уладить все с турками мирным путем; и, конечно же, постарается созвать европейскую конференцию для обсуждения этой проблемы. Подобные конференции были любимой уловкой Меттерниха: он всегда играл на них первую роль и всякий раз добивался своего. Татищев не собирался поддаваться его влиянию. От него требовалось лишь передать Меттерниху ноту от Каподистрии, в которой декларировалось, что Россия имеет полное право прийти на помощь братьям-христианам, страдающим и притесняемым турками. И уж ни в коем случае нельзя было соглашаться на участие России в конференции.

В первый же вечер по прибытии в Вену Татищева неожиданно вызвали к царю. Александр был раздражен, нервничал, колебался. Не подозревая об указаниях Каподистрии, он велел Татищеву встретиться с Меттернихом и передать: он, Александр, хотел бы действовать в согласии с договором Священного союза и в то же время исполнить свой моральный долг по отношению к Греции. Татищев уклончиво пообещал, решив, однако, что постарается оттянуть, насколько возможно, выполнение монаршего распоряжения, — уж очень оно запутывало всю его работу.

На первой встрече Меттерних показался Татищеву довольно легкомысленным и поверхностным — австриец скорее проявлял интерес к балам и юным дамам, чем к Греции.

Меттерних был невозмутим, создавалось впечатление, что он не так уж хорошо информирован; он почти не высказывался о ситуации в Греции, а то немногое, что он говорил, выдавало поверхностное знакомство с предметом. Татищев огласил письмо Каподистрии, и Меттерних с самым беспечным видом походя осведомился, не давал ли и царь каких-либо указаний по этому поводу. Припертый к стенке, Татищев не мог солгать. Оставалось уповать на то, что довольно противоречивые инструкции царя еще сильнее запутают князя.

Несколько дней Татищев провел в праздности, наслаждаясь красотами Вены. А потом была еще одна встреча с Меттернихом, который спросил, могут ли они незамедлительно начать переговоры, основываясь на указаниях, полученных русским дипломатом от царя. Не давая Татищеву времени собраться с мыслями, Меттерних задал следующий вопрос — какими могут быть требования России в данной ситуации. Вопрос казался вполне законным, Татищев начал перечислять: русские хотели бы взять Грецию под свой протекторат, заручиться согласием Священного союза на русскую интервенцию в эту страну и т. д. Меттерних отклонял одно условие за другим, поясняя, что его правительство ни при каких обстоятельствах не согласится на подобные требования. Татищев поинтересовался, каковы же встречные условия. Вместо ответа Меттерних пустился в отвлеченные рассуждения о революции, о том, как важно сохранить Священный союз, и о других делах, не имеющих прямого отношения к делу. Татищев был смущен и раздосадован. Он хотел как-то прояснить ситуацию, уточнить позиции, однако, несмотря на все усилия, русскому дипломату никак не удавалось придать беседе желаемое направление.

Прошло еще несколько дней, и Меттерних вновь пригласил к себе Татищева. Он казался смущенным, если не сказать огорченным: ему только что передали ноту турецкой стороны, вздохнув, сообщил он. В ней турки выразили резкий протест против вмешательства России в дела Греции и просили сообщить царю: они-де исполнены решимости ценою жизни отстаивать то, что считают своим достоянием. В официальной, даже торжественной манере, позволяющей предположить, что лично он удручен недипломатичным поведением турок, Меттерних заявил: он полагал бы позором для своего государства передавать русскому царю столь недостойное заявление турок. Он добавил, что Австрия считает Россию своим вернейшим союзником и будет выступать на стороне России при разрешении возникшего кризиса. В конце концов, если дело дойдет до того, что турки откажутся признать свое поражение и будут упорствовать в притязаниях, Австрия порвет с ними отношения.

Татищев был невольно тронут неожиданным проявлением солидарности. Ему показалось, что они заблуждались относительно князя — Меттерних, кажется, полон неподдельного сочувствия, он на их стороне. Боясь непонимания со стороны Каподистрии, он направил отчет о встрече только Александру I. Царь вскоре ответил, что ему, Татищеву, надлежит и впредь информировать о происходящем только и исключительно его, Каподистрию же следует выключить из процесса переговоров.

Переговоры Татищева с Меттернихом продолжались. Как-то само собой получилось, что обсуждались исключительно дипломатические пути выхода из кризиса; о том, что Россия может ввести в Грецию войска, более не было и речи. Наконец Меттерних пригласил Александра I принять участие в конференции по урегулированию кризиса, созвать которую он предполагал несколькими месяцами позже в итальянском городе Верона. России в этой дискуссии отводилась ведущая роль; она, несомненно, будет в центре внимания, ведь Александра I почитали по всей Европе как освободителя, избавившего континент от угрозы революции. Царь охотно принял предложение.

В Петербурге Каподистрия пытался хоть как-то изменить ситуацию, но в скором времени, по возвращении в столицу Татищева, статс-секретарю было предложено принять отставку. Позднее, на Веронской конференции, все произошло именно так, как предсказывал граф Каподистрия: греческий кризис был разрешен в полном соответствии интересам Австрии. Царь действительно был в центре внимания, но при этом по неведению или небрежению подписал документ, фактически отрезавший России путь на Балканы, проложить который так долго и настойчиво пытались все русские самодержцы, начиная с Петра Первого. Меттерних одержал в войне против Каподистрии победу более полную и блистательную, чем мог вообразить себе бывший статс-секретарь иностранного ведомства.

ТОЛКОВАНИЕ

Задачи, которые ставил перед собой Меттерних, всегда полностью отвечали интересам его родной Австрии. В данном случае эти интересы, по его мнению, не ограничивались тем, чтобы предотвратить вторжение России в Грецию. Необхо- димо было еще и убедить русского царя навсегда отказаться от права вводить войска на Балканы, так как это служило постоянным источником нестабильности в Европе. Поэтому прежде всего Меттерних внимательнейшим образом изучил соотношение сил с обеих сторон. Его интересовало, существуют ли какие-то рычаги для того, чтобы воздействовать на русских? Ответ был неутешительным — почти никаких способов воздействия на русских не имелось; по сути дела, их расклад был выигрышным. Однако у Меттерниха была на руках козырная карта: на протяжении многих лет он близко общался с русским царем и превосходно изучил его противоречивую натуру. Александр был человеком весьма эмоциональным и подчас действовал и принимал решения под влиянием сиюминутного настроения. Зная об этом, Меттерних с самого начала балканского кризиса начал внедрять в его сознание идею о том, что самой благородной целью является не отпор христианского мира туркам, а крестовый поход европейских монархий против революции.

Меттерних отчетливо понимал и то, что самый сильный и опасный его враг — это Каподистрия, поэтому необходимо постараться вбить клин между царем и дипломатом. С этой целью князь выманил русских в Вену. В переговорах, которые велись один на один, Меттерних был истинным гроссмейстером, не знающим себе равных. С Татищевым он справился легко — так же, как и со многими другими противниками. Прежде всего он рассеял подозрения русского относительно себя, мастерски изобразив пустого и недалекого светского фата. Следующим шагом было затягивание переговоров, которые, его стараниями, носили характер оторванных от действительности, правоведческих дискуссий. Такой ход переговоров еще больше запутывал Татищева, сбивал его со следа, но мало того — возмущал и выводил из душевного равновесия. А человек, участвующий в переговорах, если он сбит с толку и раздражен, начинает допускать промахи — он выдает себя, не в силах скрыть от соперника своих намерений. Нередко эта ошибка становится роковой. Кроме того, если переговорщик нервничает, его нетрудно ввести в заблуждение показной демонстрацией чувств. Зная об этом, Меттерних использовал ноту турецкой стороны, разыграв целый спектакль, в котором якобы позволил себе открыть свои истинные симпатии. Это было последней каплей — отныне Татищев, а следовательно, и царь полностью подпали под его влияние.

Теперь направить переговоры в другое, угодное Меттерниху, русло было делом техники. Предложение принять участие в конференции, где Александру I была уготована роль звезды, стало тем соблазном, которому трудно противостоять, к тому же конференция, казалось, открывала для России еще более широкие возможности влиять на политику в Европе (цель, весьма желанная для русского царя). На деле, к сожалению, случилось обратное: в результате соглашения, подписанного Александром, Россия навсегда утратила доступ к Балканам — этого-то и добивался Меттерних с самого начала блистательно проведенной им операции. Зная, как просто люди поддаются на обман, австриец постарался, чтобы царь почувствовал себя сильным (ведь на конференции он был в центре внимания), хотя на самом деле позиция силы принадлежала Меттерниху (он добился подписания документа). Все было проделано с виртуозной ловкостью — китайцы в подобных случаях говорят: выменял раскрашенный черепок на драгоценный нефрит.

Как нередко демонстрировал Меттерних, успех переговоров зависит от предварительной подготовки. Если, приступая к процессу переговоров, вы имеете лишь смутное представление о том, чего хотите добиться, знайте: вас будет бросать из стороны в сторону, в зависимости от того, какие карты выложит на стол противник. Возможно, вас прибьет куда-то, возможно, эта позиция даже покажется вам удовлетворительной, но в конечном счете вы своего не добьетесь. Следует всесторонне проанализировать ситуацию, определить свои возможности. В противном случае высок риск, что все ваши маневры приведут к обратным результатам.

Первым делом нужно определиться, предельно четко сформулировать для себя отдаленные цели и понять, какими возможностями располагаете вы для их достижения. Ясность цели поможет вам сохранять невозмутимость и спокойствие. Кроме того, вы сможете идти на небольшие уступки — они будут казаться окружающим проявлением щедрости, а по сути дела, ничего не будут для вас стоить, не вредя истинным целям. До начала переговоров как следует изучите оппонентов. Информация о слабостях и затаенных несбыточных желаниях соперников даст вам различные рычаги воздействия на них: теперь вам известно, как вывести их из равновесия, взволновать, заставить хвататься за глиняные черепки. По возможности старайтесь казаться проще и даже глупее, чем вы есть: чем меньше люди понимают, что вы собой представляете и чего добиваетесь, тем больше у вас возможностей маневрировать и загнать их в угол.

Всякий стремится к чему-то, не имея ни малейшего представления о том, как этого добиться, а самое занимательное в этой ситуации то, что и никто, в сущности, не знает, как достичь желаемого. Однако благодаря тому, что мне известно, чего хочу я и на что способны другие, я полностью подготовлен.

—Князь Клеменс фон Меттерних (1773–1859)

КЛЮЧИ К ВОЕННЫМ ДЕЙСТВИЯМ Конфликт и конфронтация — дела пренеприятные, и вполне объяснимо, что у большинства людей они вызывают отрицательные эмоции. Желание избежать подобных событий часто диктует нам линию поведения: мы пытаемся быть со всеми хорошими и сговорчивыми, надеясь, что окружающие ответят нам тем же. Но, как свидетельствует опыт, подобная тактика далеко не всегда оправдывает наши ожидания: со временем люди привыкают к деликатности, любезности и воспринимают ее как должное. Доброе отношение кажется им признаком слабости — оно говорит о том, что вас можно использовать! Вы щедры? Это не вызывает благодарности, а порождает либо реакцию избалованного ребенка, либо неприятие и обиду со стороны людей, ошибочно трактующих вашу щедрость как милостыню.

Тот, кто вопреки очевидности верит, что любезность и доброта принесут ему ответную доброту окружающих, обречены на проигрыш в любых переговорах, не говоря уж о такой азартной игре, как жизнь. Люди бывают милыми и услужливыми лишь в ситуациях, когда им это выгодно и когда им нужно так поступать. Ваша цель — вынудить их к этому, сделав борьбу мучительной и тягостной для них. Если вы ослабите давление из желания быть помягче и так завоевать их доверие, то тем самым лишь предоставите соперникам возможность тянуть с решением, обманывать и пользоваться вашей добротой. Удивляться тут нечему — это свойственно человеческой природе. Из века в век те, кому приходилось вести войны, на собственном горьком опыте усваивали этот жестокий урок.

Когда этот принцип нарушали, результаты порой бывали трагическими. В июне 1951 года, например, военная администрация США приостановила чрезвычайно удачную наступательную операцию против Народно-освободительной армии Китая в Корее из-за того, что Китай и Северная Корея дали понять: они готовы вступить в переговоры. Вместо этого они, однако, всеми силами оттягивали начало переговорного процесса, стараясь тем временем восстановить силы и укрепить оборону. Когда идея с переговорами провалилась и возобновились боевые действия, американские военные убедились, что хитрость противников удалась: преимущество, которое они имели до начала временного перемирия, было утрачено. То же самое повторилось и во время вьетнамской войны и в какой-то степени в Персидском заливе в 1991 году. Американцы отчасти руководствовались желанием сократить число убитых и раненых, отчасти пытались выставить себя в лучшем свете, изображая желание поскорее установить мир и демонстрируя готовность идти на уступки. При этом они не понимали, что по ходу дела намерение противника добросовестно вести переговоры бесследно исчезало. А в такой ситуации попытка идти на уступки и спасать жизни приводила лишь к затягиванию войн и большему кровопролитию — то есть к настоящей трагедии. Если бы в 1951 году Соединенные Штаты продолжили наступление, корейцы и китайцы были бы вынуждены вести переговоры на их условиях; продолжи американцы бомбардировки Северного Вьетнама, вьетконговцы волей неволей вступили бы в переговоры, вместо того чтобы продолжать их саботировать; не приостанови США поход на Багдад в 1991-м, Саддаму Хусейну пришлось бы сдаться без боя и уйти со сцены, в будущем не случилось бы войны и множество жизней были бы спасены.

Урок истории прост: продолжая наступление, не ослабляя напор, вы вынуждаете своих противников заколебаться и в конце концов пойти на переговоры. Если вы каждый день продвигаетесь хоть понемногу вперед, попытки оттягивать переговоры только ослабляют их позицию. Вы демонстрируете решимость и уверенность, причем демонстрируете не отвлеченно, не делая символические жесты, а причиняя реальную боль. Вы продолжаете атаку не ради того, чтобы захватить чужую территорию или завладеть имуществом неприятеля: у вас иная цель — занять более сильную позицию и выиграть войну. Заставив их начать обсуждение, вы сможете пойти на уступки и вернуть часть того, что захватили. В процессе переговоров можно будет позволить себе выглядеть любезным и сговорчивым.

Бывает в жизни и так, что противник намного сильнее вас, на его стороне неоспоримое превосходство, а у вас на руках ни одного козыря. В таком случае атаковать и не останавливаться даже еще важнее. Демонстрируя силу и решимость, продолжая давить, можно скрыть слабость и попытаться нащупать почву под ногами; ну а твердая почва — это уже преимущество, и нужно постараться тут же им воспользоваться.

В июне 1940 года, вскоре после того, как блицкриг фашистской Германии сокрушил оборону Франции и французское правительство капитулировало, генерал Шарль де Голль бежал в Англию. Он надеялся возглавлять отсюда антифашистское движение «Свободная Франция» и французское правительство в изгнании, оппозиционное профашистскому режиму Виши. Казалось, все складывалось не в пользу де Голля, шансов стать лидером у него было маловато: до войны он не был видной политической фигурой во Франции. Претендовать на эту роль могли бы многие, куда более известные, французские военные и политические деятели; у де Голля отсутствовали какие бы то ни было рычаги, с помощью которых он мог бы заставить союзников признать себя как руководителя «Свободной Франции», а не добившись их признания невозможно было действовать. Что он мог сделать в такой ситуации?

Де Голль пренебрег мрачными прогнозами и, невзирая на другие возможные кандидатуры, во всеуслышание объявил себя единственным, кто может спасти Францию от постигшего ее позора. Его воодушевляющие речи транслировались на Францию по радио. Он объездил Англию и Соединенные Штаты с выступлениями, поражая зрителей своей целеустремленностью, создавая героический образ сродни Жанне д'Арк нового времени. Он заручился поддержкой ключевых фигур внутри Сопротивления. Уинстон Черчилль невольно восхищался де Голлем, хотя порой находил его высокомерие нестерпимым, а Франклин Д. Рузвельт относился к нему с презрением; время от времени английский и американский лидеры пытались уговорить его совместно руководить «Свободной Францией». На это предложение всегда следовал один и тот же ответ: де Голль не намерен идти на компромиссы. Он не согласен ни на что, кроме единоличного руководства. На переговорах он был резок, а иногда просто уходил, ясно давая понять, что его условия — всё или ничего.

Черчилль и Рузвельт раскаивались, что вообще позволили де Голлю занять хоть какой-то пост. Речь даже шла о том, чтобы разжаловать его и убрать с политической сцены. Но всякий раз их что-то останавливало, и в конце концов он получал то, что хотел. Поступить по-другому означало для них дискредитировать себя в глазах французского Сопротивления, это попахивало публичным скандалом, нежелательным в столь непростое время. И в самом деле, как можно было устранить человека, который добился, что люди перед ним преклонялись.

Важно осознать: если вы слабы и просите немного, то и получите меньше малого. Но если в ваших поступках чувствуются сила, твердость, возможно, даже чрезмерная настойчивость, вы производите совсем иное впечатление: окружающие подумают, что за вашей требовательностью что-то стоит, она должна иметь некую реальную подоплеку. Вы заслужите уважение, которое обернется силой. Если вам удастся занять сильную позицию, удерживайте ее, не идите на компромиссы и уступки, давая ясно понять, что не боитесь выйти из-за стола переговоров, — эффективная мера воздействия. Противная сторона может называть вас твердолобым упрямцем, но пусть знают, что даром такая недоброжелательность им не пройдет — их ждет расплата, например, дурная слава. А если под конец вы и уступите немного, это все же будет потеря неизмеримо меньшая, чем те компромиссы, которых они добились бы от вас, если бы смогли.

Известный английский дипломат и писатель Гарольд Николсон отмечал, что можно разделить переговоры на два типа, в зависимости от того, ведут ли их военные или торговцы. Военные относятся к переговорам как к способу выиграть время и занять более сильную позицию. Торговцы полагают, что важнее добиться доверия, умерить притязания обеих сторон и прийти к взаимовыгодному решению. Будь то в дипломатии или в бизнесе, проблемы возникают, когда торговцы вступают в переговоры с тем, кого считают таким же торговцем, но неожиданно оказывается, что имеют дело с военным.

Очень полезно узнать заранее, с каким типом переговорщика вам предстоит иметь дело. Сложность состоит в том, что опытные воины — великолепные мастера маскировки: поначалу они кажутся вам искренними и приветливыми, но потом показывают свою воинственную натуру — только бывает уже поздно. При разрешении конфликтов с противником, которого вы не слишком хорошо знаете, всегда лучше защититься, самому изображая воина: вести переговоры, но при этом двигаться вперед. Вы всегда успеете отыграть назад и поправить дело, если зайдете слишком далеко. Но если вы окажетесь добычей воина, то ничего не сможете добиться. В мире, где воинов становится все больше и больше, приходится учиться держать в руках меч, даже если в сердце вы мирный торговец.

Образ: Большая дубинка. Вы можете мягко и приветливо разговаривать, но пусть противник видит у вас в руках нечто грозное и устрашающее. Никто не причиняет ему боли и не бьет по голове; он просто помнит о присутствии дубинки, знает, что она постоянно наготове, что вам уже приходилось ею пользоваться и что бьет она пребольно. Лучше уж прекратить пререкания и любой ценой добиться соглашения, чем подставлять голову под удар.

Авторитетное мнение:

Не стоит объявлять себя победителем ранее чем на другой день после битвы, и признавать поражение ранее чем через четыре дня после нее…Будем всегда держать в одной руке меч, а в другой — оливковую ветвь, всегда проявлять готовность идти на переговоры, но переговоры наступательные.

— Князь Клеменс фон Меттерних (1773–1859)

ОБОРОТНАЯ СТОРОНА

На переговорах, как на войне, нужно быть начеку и не позволять себе увлекаться: существует опасность, что вы продвинетесь вперед слишком далеко, захватите слишком много, так что неприятелю уже некуда будет отступать и он начнет мстить. Нечто подобное случилось после Первой мировой войны, когда союзники навязали Германии крайне жесткие условия мирного договора; не исключено, что именно это в какой-то степени заложило фундамент Второй мировой. Столетием раньше, когда Меттерних вел переговоры, он всегда заботился о том, чтобы не дать противной стороне почувствовать себя обиженной. Какое бы соглашение вы ни вырабатывали, у вас одна цель. Эта цель — не удовлетворить свою алчность и не наказать соперника, а защитить свои интересы. Со временем всегда оказывается: карательные меры приносят лишь только одно ощущение, что вы в опасности и надо думать об обороне.

Стратегия 22 НАУЧИСЬ ПРАВИЛЬНО ЗАВЕРШАТЬ НАЧАТОЕ: СТРАТЕГИЯ УХОДА

В этом мире о нас судят по тому, насколько успешно мы доводим до конца то, что начали. Брошенное на полпути дело — отзвуки подобной неудачи долгим эхом могут отдаваться годы и годы и бесповоротно испортить вашу репутацию. Искусство доводить начатое до конца заключается в том, чтобы вовремя осознать необходимость срочного завершения дела, а не тянуть, выматывая себя, теряя силы и попутно наживая серьезных врагов, которые еще дадут о себе знать в будущем. Речь идет не просто отом, чтобы выиграть войну, а о том, каким образом ее выиграть, о том, как эта победа скажется на следующем витке. Вершина стратегической мудрости — избегать любых конфликтов и препятствий, если не видишь из них приемлемого выхода.

ВЫХОДА НЕТ Для самых старых членов Политбюро ЦК КПСС — генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева, руководителя КГБ Юрия Андропова и министра обороны Дмитрия Устинова— конец 1960-х — начало 1970-х годов казались золотым веком. Они пережили и кошмар эпохи сталинизма, и неумело-страстное царствование Никиты Хрущева. И вот, наконец, в Советской империи установилась некая стабильность. Прочие страны социалистического лагеря были вполне покорны, особенно после быстро подавленной попытки мятежа в Чехословакии в 1968 году. Заклятый враг, США, потерпел неудачу во Вьетнаме, репутация Штатов сильно пошатнулась. А самым приятным и многообещающим обстоятельством для русских было то, что они медленно, но верно распространяли свое влияние в странах третьего мира. Советские лидеры с оптимизмом смотрели в будущее, которое казалось безоблачным.

Ключевой страной, с которой русские связывали планы экспансии, был Афганистан, их «южный брат». Афганистан, богатый природным газом и другими полезными ископаемыми, был для России лакомым куском; введя его в социалистический лагерь, коммунисты осуществили бы давнюю свою мечту. Русские соблазняли соседа вступить в состав Советского Союза еще в 1950-е годы, обучали афганских военных в своих военных академиях, построили шоссе через перевал Саланг от Кабула на север к Советскому Союзу, старались модернизировать отсталую страну, сделать ее жизнь более современной. Все шло по плану, пока в начале 1970-х в Афганистане не начали обретать силу исламские фундаменталисты. Русским виделись в этом две опасности: прежде всего, фундаменталисты могли прийти к власти и оборвать все связи с СССР — этим, с их точки зрения, отвратительным, безбожным коммунистическим режимом. Кроме того, беспорядки фундаменталистов в Афганистане могли докатиться до южных республик Советского Союза с их многочисленным мусульманским населением.

В 1978 году, пытаясь предотвратить развитие кошмарного сценария, Брежнев тайно поддержал государственный переворот, в результате которого к власти пришла Коммунистическая партия Афганистана. Но афганские коммунисты были безнадежно раздроблены на мелкие группировки, лишь в результате длительной борьбы за власть вырисовалась, наконец, фигура лидера — это был Хафизулла Амин, который, однако, не вызывал доверия у советского руководства.

В довершение всего коммунисты не пользовались в Афганистане народной поддержкой, и для того, чтобы удержать партию у власти, Амину приходилось прибегать к жестоким карательным мерам. Этим он добился лишь обратного результата: популярность фундаменталистов росла. По всей стране крепло движение сопротивления, моджахеды — такое название получили повстанцы — поднимали беспорядки, тысячи афганских солдат дезертировали из армии и переходили на их сторону.

К декабрю 1979 года коммунистическое правительство Афганистана было на грани краха. В России члены Политбюро обсуждали ситуацию. Потеря Афганистана могла стать страшным ударом, создавая на границе источник нестабильности, — и это после стольких усилий, после того прогресса, которого уже удалось достичь. Во всех своих неудачах они винили Амина — нужно было убрать его. Устинов предложил свой план: повторить то, что Советский Союз уже проделывал в Восточной Европе, подавляя антикоммунистические восстания. Он высказался за немедленное введение в Афганистан небольшого контингента советских войск, который будет защищать Кабул и дорогу Саланг. Амин будет свергнут. На его место прочили советского ставленника, коммуниста по имени Бабрак Кармаль. Советская армия будет вести себя сдержанно, в то время как афганскую армию следует укрепить и усилить. После этого в стране нужно осуществить модернизацию — она займет около десяти лет, а в результате Афганистан постепенно вольется в Советский блок и станет его стабильным членом. Народ Афганистана, как и все народы, желающие мира, благополучия и процветания, с благодарностью примет социализм, увидев, какие блага он несет им.

Спустя несколько дней Устинов представил свой план руководителю Генштаба Николаю Огаркову. Услышав, что численность армии не должна превышать 75 тысяч человек, Огарков был поражен: с такой армией, запротестовал он, невозможно установить контроль над обширной, гористой территорией Афганистана — ведь это совершенно другой мир, ничего общего с Восточной Европой не имеющий, нельзя подходить к нему с такими же мерками. Устинов стоял на своем: если ввести в Афганистан более многочисленный контингент, пострадает репутация Советского Союза, враги обвинят их в экспансии, будет потеряно доверие стран третьего мира. Огарков напомнил: хотя афганцы сейчас заняты междоусобицами, но из истории хорошо известно, что они способны сплотиться против внешнего врага и выбросить его за пределы своей страны. Кроме того, воюют они яростно и известны своей жестокостью. Называя план безрассудным, он настаивал на политическом разрешении конфликта. Никто не прислушался к этим словам.

План был одобрен на заседании Политбюро и приведен в исполнение 24 декабря 1979 года. Несколько подразделений Советской армии вошли в Кабул, другие продвигались по дороге через перевал Саланг. Амина убрали, не привлекая всеобщего внимания, он был убит, а на его место водворен Кармаль. Мир отнесся к происходящему с осуждением, но советские лидеры полагали, что шум со временем уляжется, как это обычно бывает, — а что сделано, то сделано.

В феврале 1980-го Андропов встречался с Кармалем, втолковывал ему, насколько важно заручиться поддержкой народных масс. Он предложил свой план, обещал всестороннюю поддержку и помощь — в том числе и деньгами. Он объяснял Кармалю: после того как будет налажена надежная охрана государственной границы, создана афганская армия, поднят уровень жизни в стране и народ будет доволен правлением, СССР выведет свою армию по вежливой просьбе Кармаля.

Вторжение прошло как по маслу — все удалось даже лучше, чем ожидали советские лидеры. Казалось, можно былое чистым сердцем рапортовать, что «задание выполнено». Однако спустя несколько недель после беседы Андропова с Кармалем это заявление пришлось корректировать: такого эффекта, как в Восточной Европе, не получилось, моджахедов Советская армия не устрашила. Наоборот, с момента вторжения сопротивление стало разрастаться, в ряды моджахедов вливались не только афганцы, но и мусульмане из других стран. Устинов ввел в Афганистан дополнительные войска и распорядился о проведении наступательных операций в тех районах страны, где были расположены базы повстанцев. Той весной Советская армия провела первую серьезную операцию, заняв долину Кунар при помощи тяжелой артиллерии. Они ровняли с землей целые селения, так что население вынуждено было скрываться в лагерях для беженцев в Пакистане. Очистив район, они отступили.

Через несколько недель стало известно, что моджахеды, не привлекая к себе внимания, снова вернулись в Кунар. Русские добились только одного — теперь афганцы относились к ним еще более настороженно и враждебно, чем прежде, а значит, все больше народу уходили в моджахеды. Что можно было поделать в такой ситуации? Вывести войска из Афга- нистана и позволить моджахедам хозяйничать в стране, набирая силу, было бы слишком опасно, в то же время войск для того, чтобы контролировать все районы, явно недоставало. Приходилось вновь и вновь повторять операции по наведению порядка и обеспечению безопасности. С каждым разом эти операции становились все более жестокими и кровавыми. Таким образом пытались устрашить моджахедов — однако это только придавало им решимости.

Тем временем Кармаль приступил к программам по ликвидации безграмотности, предоставлению больших возможностей для женщин, развитию и модернизации своей страны — он делал все возможное, чтобы привлечь на свою сторону тех, кто поддерживал моджахедов. Но подавляющее большинство афганцев отдавали предпочтение традиционному образу жизни, и попытки коммунистической армии распространить свое влияние возымели обратный эффект.

Что было хуже всего, Афганистан как магнит притягивал тех, кто был не прочь использовать сложившуюся там ситуацию против Советского Союза. Соединенные Штаты с радостью ухватились за возможность посчитаться с русскими за то, что те в свое время поддерживали Северный Вьетнам. ЦРУ не жалело денег и боевой техники для моджахедов. В пограничном Пакистане президент Зуя-уль-Хак отнесся к вторжению советских войск в Афганистан, как к дару небес: сам он пришел к власти несколькими годами раньше в результате военного переворота. Со всех сторон на него сыпались обвинения в убийстве премьер-министра — и вот теперь он получил отличную возможность снискать расположение как США, так и арабских стран, разрешив использовать Пакистан в качестве базы для моджахедов. Египетский президент Анвар Садат, незадолго до описываемых событий подписавший сомнительный мирный договор с Израилем, тоже усмотрел блестящую перспективу укрепить свою репутацию в глазах исламских соседей, направляя помощь друзьям-мусульманам.

Устинов отказался от идеи послать в Афганистан новые войска, учитывая, что силы Советской армии и так были представлены во всех странах Восточной Европы, да и в других частях света. Он предпочел пойти по другому пути, направляя в Афганистан новейшее вооружение и ускоряя работу по укреплению и расширению просоветски настроенной афганской армии. Но его усилия не увенчались успехом. Моджахеды устраивали засады и обстреливали советские автомашины, к тому же в их распоряжении были американские ракеты «стингер» последних моделей.

Шли годы, моральное состояние советских солдат было ужасным. Они ощущали ненависть местного населения, но вынуждены были оставаться на местах, гадая, откуда будет нанесен следующий удар. В частях процветали пьянство и наркомания.

Война обходилась Советскому Союзу дорого, в стране нарастали антивоенные настроения. Но об отступлении не могло быть и речи — советские лидеры не могли позволить себе эту роскошь: мало того что в Афганистане образовался бы опасный вакуум, но к тому же признание поражения нанесло бы непоправимый ущерб репутации сверхдержавы. Поэтому затянувшаяся ситуация оставалась прежней, хотя каждый год мог стать последним. Один за другим старейшие члены Политбюро умирали — Брежнев в 1982 году, Андропов и Устинов в 1984, но в отношении Афганистана ничего не менялось.

В 1985 году генеральным секретарем ЦК КПСС стал Михаил Горбачев. Именно он начал постепенный вывод советских войск с территории Афганистана. Последние воинские части покинули страну в начале 1989 года. В целом в ходе конфликта Советский Союз потерял более четырнадцати тысяч убитыми, но скрытые потери, которые понесла советская экономика, не говоря уже о таких вещах, как утрата доверия к власти со стороны граждан страны, оценить невозможно. Не прошло и нескольких лет, как рухнула вся система, казавшаяся незыблемой.

ТОЛКОВАНИЕ

Известный немецкий генерал Эрвин Роммель однажды так определил различие между риском и авантюрой. И в том и в другом случае речь идет о затее, в которой шанс на успех не превышает одного процента, но этот шанс повышается благодаря решительным и смелым действиям. Различие состоит в том, что в первом случае, если вы проиграете, то сможете и оправиться: ваша репутация не пострадает необратимо, вы не истощите полностью все свои ресурсы и сумеете вернуться на исходные позиции, понеся приемлемые потери. Но во втором случае, проиграв, вы рискуете потерять все, так как ситуация выйдет из-под контроля и проблемы посыплются, нарастая, как снежный ком. Слишком много существует обстоятельств, грозящих настолько осложнить картину, что все покатится в тартарары. Более того: столкнувшись с трудностями, возникающими в ходе авантюрного предприятия, вы обнаруживаете, что выйти из игры становится все труднее:

вдруг выясняется, что ставки слишком высоки и вы не можете позволить себе проиграть. С необычайным рвением вы пытаетесь спасти положение, распутать этот гордиев узел проблем, но в итоге запутываетесь еще сильнее и проваливаетесь в яму, выбраться из которой нет сил.

Как правило, люди пускаются на авантюры, поддавшись эмоциям, — они видят только сияющие перспективы, но не хотят подумать о том, какими могут быть для них последствия в случае неудачи. Рисковать нужно, даже необходимо; пускаться в авантюры — непозволительная беспечность, чтобы не сказать безрассудство. Годы могут уйти на то, чтобы оправиться от последствий необдуманного шага, если вообще удастся оправиться.

Вторжение в Афганистан — классический пример авантюры. Советские лидеры были ослеплены великолепной перспективой по-своему наладить ситуацию в регионе. Соблазненные этим миражем, они игнорировали реальность: моджахедов и внешние силы, для которых слишком многое стояло на кону, чтобы когда-либо вообще позволить Советскому Союзу добиться стабильности в Афганистане. К тому же слишком много переменных не поддавались контролю: деятельность Соединенных Штатов и Пакистана, пограничные горные районы, удерживать которые под контролем практически невозможно, и многое другое. Оккупационные войска в Афганистане попали в порочный круг: чем сильнее был военный нажим, тем сильнее их ненавидели, а чем сильнее была ненависть к оккупантам, тем больше приходилось делать усилий, чтобы защитить себя, и так без конца по нарастающей.

И все же советские руководители решились на эту авантюру, результатом которой стала полная неразбериха и, как следствие, провал. Со временем — но очень поздно — к ним пришло осознание того, что они слишком много поставили на эту карту. Теперь выйти из игры — проиграть! — означало для них утратить престиж. Это означало позволить американцам распространить свое влияние, а моджахедам бушевать в опасной близости от государственной границы. Прежде им не приходилось еще быть завоевателями, а потому не была разработана и сколько-нибудь рациональная стратегия выхода из ситуации. Самое лучшее, что они могли сделать, это смириться со всеми потерями и уносить ноги — но, когда речь идет об авантюре, такое почти нереально, поскольку авантюристами правят эмоции, а если в дело вовлечены эмоции, отступать особенно трудно.

Наихудший и самый болезненный способ окончить чтолибо: войну, конфликт, отношения — тянуть с этим делом. Промедление влечет за собой целый хвост проблем, среди которых утрата уверенности в себе, неосознанное стремление избегать конфликтов или схожих ситуаций в следующий раз, горечь и озлобление… Все вместе — абсурдная и неоправданная потеря времени. Прежде чем решиться на какое-то дело, сначала просчитайте возможные последствия и определите для себя, как вы будете выходить из них при необходимости. Каким вы представляете завершение дела, куда оно вас заведет? Если ответы туманны и расплывчаты, если успех кажется невероятно привлекательным, а поражение хоть в какой-то мере несет опасность, возможно, вы собираетесь пуститься в авантюру. Азарт и эмоции грозят увлечь вас в ситуацию, которая может завершиться ночным кошмаром.

Пока этого не произошло, схватите себя за руку, удержитесь от неоправданного риска. А если, как вам кажется, вы уже совершили эту ошибку, есть только два разумных решения: либо закончить все как можно скорее, нанеся мощный победный удар, осознавая, чего это стоит, и отдавая себе отчет, что в любом случае это лучше, чем продлевать агонию, либо смириться с потерями и безотлагательно выйти из игры. Ни под каким видом не допускайте, чтобы гордость или забота о репутации все глубже затягивали вас в эту трясину: ненужная в данном случае настойчивость приведет лишь к тому, что и достоинство ваше, и репутация пострадают еще сильнее. Лучше быстрое отступление, чем длительные бедствия. Мудрость заключается в том, чтобы знать, когда нужно остановиться и выйти из игры.

Зайти слишком далеко—это столь же плохо, как не достичь своей цели.

— Конфуций (ок. 551–479 до н. э.)

ОКОНЧАНИЕ КАК НАЧАЛО В юные годы Линдоном Б. Джонсоном владела лишь одна мечта: вскарабкаться по политической лестнице до самого верха и стать президентом страны. Годам к двадцати пяти мечта стала казаться ему несбыточной. Служба в качестве секретаря у техасского конгрессмена позволила ему познакомиться с президентом Франклином Делано Рузвельтом и произвести на него неплохое впечатление — оно выразилось в назначении на пост уполномоченного национальной админи- страции по делам молодежи по штату Техас. Казалось бы, отличные политические связи, весьма многообещающая ситуация. Но не так-то все просто: техасские избиратели отличались удивительной преданностью, однажды избранный ими конгрессмен мог занимать свое место десятилетиями, порой до самой смерти. Но Джонсону не терпелось попасть в конгресс. Если он не добьется этого в обозримом будущем, то будет уже слишком стар для той головокружительной карьеры, которая ему виделась, а значит, придется расстаться с амбициозными мечтами.

Но вот, совершенно неожиданно, 22 февраля 1937 года перед ним открылась потрясающая возможность, от которой теперь зависела вся его дальнейшая карьера: техасский конгрессмен Джеймс Бьюкенен внезапно умер. Место в конгрессе от Десятого избирательного округа освободилось — редкая возможность, которой захотели воспользоваться многие политические тяжеловесы штата. Среди тех, кто принял вызов, был и популярный окружной судья Сэм Стоун, и амбициозный адвокат из Остина Шелтон Пок, и С. Н. Эйвери, который вместе с Джонсоном трудился на прошлой предвыборной кампании. Последний был явным фаворитом. Эйвери пользовался поддержкой самого Тома Миллера, мэра Остина, единственного крупного города в Десятом округе. Претендент, при условии, что его тылы прикрывал Миллер, мог считать, что у него в кармане достаточно голосов для победы на выборах.

Прогноз для Джонсона выглядел, мягко говоря, неутешительным. Было ясно, что шансов на успех у него почти нет. Просто удивительно, насколько все складывалось против него: он был молод — всего двадцать восемь лет, по местным понятиям совсем мальчишка, — к тому же в округе его совсем не знали, да и связей никаких не было. Проигрыш мог пагубно сказаться на его репутации и перечеркнуть все усилия пробить себе дорогу на политический Олимп. Можно было отказаться от участия в предвыборной гонке, да только другого такого случая могло не представиться еще лет десять. Взвесив все за и против, он отбросил всякую осторожность и решил выставлять свою кандидатуру.

Первым делом Джонсон постарался привлечь на свою сторону десятки молодых людей и женщин, которым ему случалось оказать помощь или кого он нанимал на работу в прошлые годы. Стратегия его кампании была проста: отмежеваться от прочих кандидатов и выделиться в глазах избирателей, представив себя как горячего сторонника идей Рузвельта.

Голос, отданный за Джонсона, означал голос в поддержку президента, создателя популярного в народе «Нового курса». Затем, раз уж не было шансов набрать голоса в Остине, Джонсон решил направить армию своих добровольных помощников в малонаселенную глубинку штата. Это были самые бедные районы округа, захолустье, где редко появлялись политики. Джонсон решил, что он должен лично встретиться с каждым фермером и арендатором, с каждым обменяться рукопожатием, добиваясь того, чтобы люди, которые никогда прежде не голосовали, пришли на эти выборы и отдали за него свои голоса. То была стратегия безрассудная, стратегия человека, не имеющего надежды, но вдруг увидевшего свой единственный шанс.

Рядом с Джонсоном был верный сторонник, Кэрролл Кич, который на период кампании стал его личным шофером. Вдвоем эти парни исколесили весь округ, не пропустив ни одной квадратной мили, проехали по всем петляющим дорожкам и коровьим тропам. Заприметив вдали фермерские дома, к которым не было подъезда, Джонсон вылезал из машины и шел к ферме пешком. Он стучал в дверь, представлялся ошеломленным обитателям, внимательно выслушивал их жалобы и рассказ о трудностях жизни, а на прощание крепко жал руки и просил отдать за него голос на выборах. На предвыборных митингах в пыльных поселках, состоявших из церквушки да бензоколонки, он произносил свою речь, а потом подолгу общался с местными жителями, уделяя каждому хоть несколько минут. Память на имена и лица у него была поразительной: встречаясь с кем-то во второй раз, он досконально припоминал все подробности первого разговора, а на незнакомых людей часто производил неизгладимое впечатление тем, что моментально находил общих знакомых. Он внимательно выслушивал всех и каждого и старался, чтобы у людей крепла уверенность: они еще встретятся с ним вновь, а если он победит, то в Вашингтоне у них будет «свой человек», тот, кто будет отстаивать их интересы. По всей округе, в барах и бакалейных лавках, на автозаправочных станциях, он вел разговоры с местным людом, словно у него не было других дел. Уходя, он обязательно что-то покупал — конфеты, продукты, бензин, — и за это ему были весьма благодарны. Надо отдать Джонсону должное, оказалось, что он наделен особым даром завязывать добрые отношения.

Кампания шла, Джонсон работал до изнеможения — бессонные ночи, сорванный голос, глаза, слипающиеся от усталости. Ведя машину из одного конца округа в другой, Кич с удивлением прислушивался к голосу обессиленного кандидата — тот все время что-то бормотал себе под нос, вспоминая людей, которых встретил, проговаривая вслух свои впечатления, рассуждая о том, что можно было бы сделать лучше. Даже если уверенность в какие-то моменты покидала Джонсона, он старался ни в коем случае этого не показать. Не хотел он и казаться покровителем — держался с людьми наравне. Главным было последнее рукопожатие и открытый взгляд в глаза.

Опросы общественного мнения принесли обманчивые результаты: Джонсон оставался на последних местах. Но он знал, что набирает голоса, которые не учитывает ни один из этих опросов. К тому же положение постепенно выправлялось — к последней перед выборами неделе даже по результатам опросов он уже занимал третью позицию. Тут-то на него и обратили внимание прочие кандидаты. Кампания приобретала грязноватый оттенок: на Джонсона пошли в атаку. Нападкам подверглась его молодость, его слепое подражание Рузвельту, в ход шел любой компрометирующий материал, до которого только удавалось докопаться соперникам. Попытавшись заручиться хоть несколькими голосами в Остине, Джонсон выступил против политической машины Миллера, которому это не понравилось, так что мэр делал теперь все возможное, чтобы вставить палки в колеса молодому выскочке. Джонсона это не испугало, но он несколько раз лично встречался с мэром, чтобы договориться о перемирии хотя бы на последнем этапе кампании. Однако его обаяние на Миллера не подействовало. В отличие от обитателей бедных кварталов, противникам по предвыборной кампании Джонсон виделся совсем другим: они считали его беспощадным, циничным, способным пройти по трупам. По мере того как его позиция в опросах поднималась, он наживал себе все больше врагов.

В день выборов Джонсон одержал одну из самых неожиданных и убедительных побед в политической истории США, опередив ближайшего соперника на три тысячи голосов. Находясь в больнице, так как кампания подорвала его силы, он все же на следующий день после выборов приступил к работе — ему предстояло сделать кое-что очень важное. Лежа на больничной койке, он продиктовал обращение к соперникам. Он поздравил их с проведенной великолепно кампанией; собственную победу он назвал счастливой случайностью, подчеркнув, что люди голосовали не столько за него, сколько за Рузвельта. Узнав, что Миллер собирается с визитом в Вашингтон, Джонсон телеграфировал туда своим людям, отдав распоряжение встретить мэра с почестями и оказать ему пышный прием. Выписавшись из больницы, Джонсон нанес визиты всем своим соперникам, причем держался с невероятным смирением. Он даже подружился с братом Шелтона Пока.

Спустя полтора года после выборов Джонсону предстояло вторичное избрание. Оказалось, что к тому времени былые соперники, неприятели и недоброжелатели перекочевали в стан его сторонников — они жертвовали деньги и даже соглашались поучаствовать в кампании в его поддержку. Что же до мэра Миллера, человека, который едва ли не больше всех ненавидел Джонсона, то он стал ярым его приверженцем и — что о многом говорит — остался верен ему в дальнейшем.

ТОЛКОВАНИЕ

Для большинства из нас завершение дела — проекта, кампании, попытки повлиять или уговорить кого-то — представляется своего рода границей, стеной: мы свою работу выполнили, теперь время подсчитывать убытки и прибыли и переходить к чему-то новому. Линдон Б. Джонсон смотрел на мир иначе: окончание дела виделось ему не стенкой, в которую он упирался, а дверью, через которую можно было двигаться дальше. Для него не слишком важно было одержать эту победу. Главным было то, где он окажется в результате, какие шансы получит для следующего витка. Какой был смысл выигрывать на внеочередных выборах 1937 года, если бы через полтора года его выкинули из администрации? Мечте о президентстве пришел бы конец. Если бы после выборов он— молодой человек — поддался искушению упиваться своей победой, моментом триумфа, так бы и произошло. Он посеял бы семена своего провала на следующих выборах. Слишком много врагов нажил он за время предвыборной кампании — они не упустили бы возможности подпортить ему дело на выборах 1938 года, да и в округе могли подстроить ему неприятности, пока он находился в Вашингтоне. И Джонсон не теряет времени — с первых часов после победы он занят тем, чтобы завоевать симпатии этих людей, превратить их из врагов и недоброжелателей в союзников. В одних случаях ему помогает в этом удивительное обаяние, в других — неординарные поступки или умение искусно играть на людском эгоизме. Он не останавливался в настоящем, постоянно помня о будущем и о том, что успехом нужно умело воспользоваться для того, чтобы обеспечить дальнейшее движение.

Тот же подход использовал Джонсон и в работе с избирателями. Вместо того чтобы пылкими речами уговаривать их голосовать за себя (кстати, он и не был хорошим оратором), молодой кандидат заботился о том, какое впечатление останется у людей после встречи с ним. Он прекрасно понимал: эмоции часто бывают более убедительными, чем речи: слова порой звучат прекрасно, но если политик производит впечатление неискреннего или готового на любые посулы ради голосов, его слова не проникнут в души людей и будут забыты. Поэтому Джонсон старался наладить со своими избирателями эмоциональный контакт. Располагающий голос, прямой и открытый взгляд, сердечное рукопожатие на прощание — все это заставляло людей запомнить его. Им казалось, что они еще непременно увидятся с ним, с этим «своим парнем», он просто не мог быть обманщиком, хитрецом — он производил совершенно иное впечатление. Конец каждого такого разговора становился по существу началом — он оставался в памяти, и люди с радостью отдавали за Джонсона голоса.

Важно отдавать себе отчет: о любом деле чрезвычайно опасно мыслить лишь в категориях победы или поражения, сводить все к успеху или провалу. Вы рискуете застопориться, вместо того чтобы двигаться дальше. Эмоции порой подчиняют нас себе и проявляются во всем, будь то безудержное веселье в случае победы, безразличие в момент усталости или горечь при поражении. Нам нужно постараться стать более гибкими, смотреть на жизнь глазами стратегов. Окончание дела — по сути дела, не конец; то, как вы закончите один этап, влияет и даже определяет то, каким будет следующий. Порой и победы бывают неполезны и даже пагубны — они никуда не ведут, — а некоторые поражения приносят положительный результат, если они пробуждают к действию или служат уроком на будущее. Гибкость мышления поможет вам стратегически подойти к окончанию дела, к его качеству и связанному с ним настроению. Это поможет по-новому взглянуть и на своих противников — не стоит ли в конце концов проявить по отношению к ним великодушие? Гораздо лучше не добивать их, а постараться превратить в своих союзников, умело сыграв на эмоциях момента. Проявляя внимание к тому, что будет происходить после окончания того или иного предприятия, не забывайте и о том, какие чувства оставит оно у людей, — ведь они могут превратиться в желание снова и снова видеть вас, иметь с вами дело. Отдавая себе отчете том, что любая победа и любое поражение временны, а главное — как вы с ними поступите и что из них извлечете, вы обнаружите, что стало куда проще сохранять душевное равновесие в ежедневных битвах и сражениях, которые посылает вам жизнь. Единственное окончательное окончание — это смерть. Пока она не наступила, все остальное — развитие.

Как говорил Ясуда Укиё о жертве последней нашей вина, по-настоящему важен только конец дела. Вся жизнь человека должна подчиняться этому правилу. Когда гости уходят, важно, чтобы им не хотелось прощаться, чтобы они оставляли ваш дом с неохотой.

—Хагакурэ: Книга самурая. Ямамото Цунетомо (1659–1720)

КЛЮЧИ К ВОЕННЫМ ДЕЙСТВИЯМ Все люди в этом мире делятся на три категории. Первые — мечтатели и говоруны — начинают всякое дело взрывом энтузиазма. Однако эта вспышка недолговечна, энергия быстро иссякает, когда они сталкиваются с реальным миром и начинают понимать, как много придется потрудиться, чтобы осуществить задуманное. Эти эмоциональные создания живут моментом, они легко теряют интерес, как только их вниманием завладевает что-то другое. Их жизни переполнены проектами, осуществленными наполовину, — в том числе и совершенно несбыточными, напоминающими скорее видение.

Есть и другая категория людей — они доводят все задуманное до конца либо из чувства долга, либо потому, что им удается выдавить из себя последнее усилие. Но финишную черту они пересекают, уже изрядно подрастеряв энтузиазм и энергию, с которыми приступали к делу. Это смазывает окончание кампании. Из-за того, что им не терпится поскорее добраться до финиша, окончание выглядит скомканным, торопливым. А это оставляет у прочих участников дела ощущение легкой неудовлетворенности — оно не запоминается, не остается в памяти, не имеет отклика.

Оба типа начинают каждый проект, не задумываясь о том, как они будут его заканчивать. А по мере того, как проект развивается, неизбежно отличаясь от того, как они его себе представляли изначально, они уже не знают, как из этого поскорее выбраться — в результате одни бросают дело на полдороге, другие доводят его поспешно, скомкав конец.

Третья группа включает в себя тех, кому ведомы важнейшие законы власти и стратегии: окончание чего бы то ни было — проекта, кампании, разговора — крайне важно. Окончание остается в памяти и дает всходы. Война может начаться громко, под фанфары, она даже может принести множество побед, но, если окончится она плохо, все запомнят именно это. Понимая важность и эмоциональный отклик окончания любого дела, люди этого типа осознают, что важно не просто дотянуть до конца начатое, важно окончить это дело хорошо — энергично, с умом, не упуская из виду то, как о нем будут вспоминать, как это событие будет отзываться в сознании окружающих спустя некоторое время. Такие люди обязательно начинают с разработки четкого плана. Когда появляются сбои — а такое происходит всегда, — они сохраняют хладнокровие и ясность мысли. Они прогнозируют не только окончание дела, но и то, что будет происходить позже, заботятся об отдаленных результатах. Именно они способны творить дела, которые остаются в памяти: обоснованный и выгодный мир, цепляющее произведение искусства, длительная и плодотворная деятельность.

Причина, по которой достойно завершать дела нелегко, проста: окончание вызывает чрезвычайно сильные чувства. Находясь на пороге разрешения тяжелого и отнимающего силы конфликта, мы отчаянно мечтаем о передышке, о мире. Если конфликт оборачивается для нас победой, мы нередко оказываемся в плену ложных представлений о величии или поддаемся алчности и хватаем больше чем нужно. Если конфликт слишком тяжел и мучителен, гнев провоцирует нас на неистовую вспышку в финале. Если в конце мы терпим поражение, страстная жажда мщения бушует в душе. Подобные чувства разрушительны, они способны погубить всю хорошую работу, проделанную ранее. Поистине нет ничего труднее в стратегии, чем сохранить трезвую голову до конца, да еще и не потерять ее после окончания дела, — но нет и ничего более важного.

Наполеон Бонапарт был, возможно, самым выдающимся из всех когда-либо живших полководцев. Его стратегии поражают тем, насколько гармонично сочетаются в них гибкость и точный расчет. Уж он-то всегда планировал каждое свое дело до конца. Но ошибиться может каждый: после того как он вначале разбил Австрию под Аустерлицем, а затем Пруссию под Йеной и Ауэрштедтом — две грандиозные победы, — он навязал проигравшим жесткие условия мира, с тем чтобы ослабить их и превратить в придатки Франции. Результатом его просчета оказалось то, что австрийцы и пруссаки, страстно желая реванша, годами вынашивали план мести. Обе страны втайне занимались подготовкой своих армий, выжидая наступления того дня, когда несокрушимый Наполеон дрогнет. Этот, долгожданный для них, роковой момент настал после злосчастного бегства из России в 1812 году, и тогда они обрушились на него всей своей мощью.

Наполеон позволил мелочным эмоциям — желанию унизить, отомстить за себя, принудить к покорности — вмешаться в стратегические планы. Сумей он, не отвлекаясь на них, всецело отдать свое внимание отдаленным перспективам, он почувствовал бы, насколько важно ослабить Австрию и Пруссию психологически, а не только физически — обольстить их своим великодушием, предложив благоприятные условия мирного договора, превратить в преданных союзников, вместо того чтобы множить ряды врагов и недоброжелателей, лелеющих планы отмщения. Собственно, в Пруссии многие готовы были воспринять Наполеона как освободителя. Сделай он эту страну союзником, возможно, кампания в России не окончилась бы позорным разгромом, да и Ватерлоо могло не быть.

Как следует затвердите этот урок: блестящие планы и многочисленные победы — это еще не все. Вы станете заложником собственного успеха, если позволите победе увлечь себя и в пылу зайдете слишком далеко, наживая оскорбленных и озлобленных врагов, одерживая победы на полях сражений, но проигрывая в политических играх, которые следуют за битвами. Чтобы такого не произошло, необходимо развить у себя особое свойство, своего рода стратегический третий глаз: способность на протяжении всей кампании, занимаясь сиюминутными делами, удерживать внимание на будущем, чтобы суметь отстоять свои интересы и на следующем витке войны. Этот третий глаз поможет вам справиться с перехлестывающими эмоциями — из коих особенно опасны гнев и жажда мести, — не позволяя им вмешаться в дело и испортить продуманные стратегические планы.