Черный передел Бегунова Алла
Казы-Гирей отвечал ему надменно. Пусть музыканты войдут и играют здесь, в Летней беседке. Сладости из кухни тоже надо принести сюда, поскольку он хочет угостить артистов. Женщин оставить напоследок. «Танец живота», безусловно, одно из выдающихся произведений хореографии на Востоке, но любоваться им полезно на ночь, зная, что в спальне тебя ждет юная рабыня-девственница.
Последнюю сентенцию дворецкий воспринял как упрек.
С печалью в голосе он сообщил повелителю об отсутствии в настоящий момент во дворце запрашиваемого «предмета». Но он пошлет евнуха на невольничий рынок в Гёзлёве. Обычно девочек от восьми до четырнадцати лет продают там. Конечно, это недешево, порядка полутора тысяч акче и больше.
– Тогда купите двоих, – приказал Казы-Гирей.
– Слушаю и повинуюсь, мой господин, – дворецкий низко поклонился двоюродному брату хана. – Если Вы изволите дать денег, то посыльный отправится тотчас.
– Какие деньги? – молодой татарин возвысил голос. – А дворцовая казна, о которой ты говорил мне вчера?
– Такой суммы там уже не наберется.
– Это почему?
– Четыре тысячи я отдал Вашему человеку для подкупа стражи в Чуфут-кале. Осталась одна тысяча двести девяносто пять акче. Но мы еще не заказали продукты на следующую неделю…
Крайне неприятный разговор Казы-Гирей прервал и отослал дворецкого прочь.
Хотя на самом деле деньги у него уже появились. В заветном сундучке из сандалового дерева и с двумя потайными замками двоюродный брат хана недавно спрятал кое-что из своей бахчисарайской добычи: около пятисот турецких флори, драгоценности из золота и серебра. Но тратить их на наложниц он не собирался.
В конце концов, часть трофеев Рамзана Аблоева принадлежит ему по праву сюзерена. Там ведь будут не только женщины, но и деньги, разное имущество, домашний скот, съестные припасы, оружие из пещерного арсенала. Взятие цитадели в корне изменит его положение в Крыму…
На горном плато в это время Аржанова мирила представителей двух крымско-татарских подразделений доблестного гарнизона. Спор приходил на совещании у Али-Мехмет-мурзы и при его непосредственном участии. Спорили два героя битвы с черкесами: байрактар Мубарек-мурза и младший сын мурахаса Бекир. Поводом для ссоры послужило формирование отряда, который через три часа должен был торжественно вступить в Бахчисарай.
Бекир со своими родственниками хотел возглавлять колонну, ехать впереди нее на захваченном им сером жеребце Рамзана Аблоева и везти шелковый штандарт с вышитым знаком рода Яшлав.
Начальник крепостной стражи настаивал на том, что сейчас приличнее быть впереди официальному представителю власти, наделенному полномочиями светлейшим ханом, то есть ему, Мубарек-мурзе. Знамя у него тоже имеется, причем настоящее, исламское. Древко с полотнищем зеленого цвета, со знаком династии Гиреев – двумя сплетенными в схватке змеями, – уже принесли из арсенала и прислонили к забору во дворе.
Анастасия обращалась со словами убеждения то к молодому офицеру, то к выпускнику медресе Зынджирлы. Она склонялась к варианту с исламским знаменем правителя Крымского ханства. Они, солдаты Екатерины II, присланы сюда поддерживать не власть феодалов, а власть самодержавного монарха, каковым народ признал Шахин-Гирея, избрав его на царство единодушно в марте 1777 года. Али-Мехмет-мурза колебался. Он хотел, с одной стороны, прославить младшего сына. С другой стороны вельможа осознавал, что такой ход может очень не понравиться хану.
Гораздо больше крымско-татарского спора курскую дворянку сейчас занимало совершенно другое обстоятельство.
Очан и Минаш Казасы недавно вернулись из очередного разведывательного рейда в столицу. Они доложили, что в городе спокойно, работают многие лавки, крестьяне из ближайших деревень привезли товары на базар. Правда, в первой половине дня на базарной площади произошло не совсем обычное событие. Там установили виселицу и при стечении народа повесили двух человек, объявив, что это – русские шпионы, вредившие светлейшему хану Бахадыр-Гирею.
Присутствовал при казни двоюродный брат хана, молодой человек в лиловом шелковом кафтане, и его охрана – тринадцать черкесов. Затем они уехали во дворец. Нынче ворота правительственной резиденции закрыты. Жители Бахчисарая, прогуливаясь по центральной улице и сидя в кофейнях, живо обсуждают, что теперь предпримет великая царица в ответ на столь враждебный акт.
Мрачные предчувствия терзали Анастасию.
Конечно, юные караимы не расслышали ни имен казненных, ни текста приговора, оглашенного на площади перед казнью. Невиданное зрелище ошеломило их. Они смогли рассказать лишь о деталях, запавших в детскую память: как били большие барабаны, как действовал палач и его подручные, как, встав на колени, молились несчастные, одетые одинаково – в холщевые рубахи и штаны, но без обуви и головных уборов.
Никто не спорит, виселица – принятое во всех странах наказание для шпионов, но только – во время войны. Пока же Аржанова ничего не слышала о начале боевых действий между Крымским ханством и Российской империей. Наоборот, войдя в Кефу в мае, Бахадыр-Гирей немедленно послал Веселитскому письмо, в котором заверял русского посла в вечной и искренней дружбе и приглашал на переговоры. Помалкивали и в Стамбуле насчет очередного «джихада» против неверных с Севера.
Значит, либо она не в курсе последних событий, либо все случившееся – подлая самодеятельность Казы-Гирея. Но, возможно, он следовал приказам своих шефов из «МУХАБАРАТА», чья излюбленная тактика – убийства из-за угла и публичные казни, и зверские пытки в застенках. Наверное, такова их месть за уничтоженного русскими Джихангир-агу, опытного диверсанта и умелого разведчика, давно работавшего в Причерноморье…
Однако бурный разговор о вступлении в Бахчисарай им пришлось остановить.
К Али-Мехмет-мурзе явились представители третьей силы, а именно – караимы. Эзра Мичри привел дюжину молодых мужчин в черно-каракулевых круглых шапочках и длинных кафтанах. Они заявили, что хотят стать бойцами отряда, которым командуют русские. Своего оружия у них нет, но они рассчитывают на тайный ханский арсенал. Кроме того, их вполне устроит аванс в виде двух золотых флори на каждого.
В немом удивлении Анастасия воззрилась на старшего приказчика Аджи-ага Бобовича. Он лишь застенчиво улыбнулся в ответ. Он хотел услышать похвалу из ее уст, и курская дворянка, подумав немного, сказала:
– Эзра, я восхищаюсь. Но как быть с традициями вашего народа, давно забывшего о войнах и походах?
– Тысячелетний путь не окончен.
– Куда вы хотите двигаться теперь?
– Мы видим нового колосса, пришедшего на берега Черного моря из далеких северных земель. Мы пойдем за ним.
– Вы верите в его силу?
– Да. Она безгранична.
Анастасия кивнула Мичри с улыбкой:
– Мы тоже так думаем.
– Караимы, – торжественно произнес он, – вспомнив о боевой славе предков, присягнут России с чистым сердцем о открытой душой…
Имам Тахталы-Джами, опираясь на палку и прихрамывая, шагал по горной дороге к Чуфут-кале. Кемал-эфенди давно провел полуденную молитву в храме и сейчас располагал тремя свободными часами. С утра он видел столб серого дыма над цитаделью, потом благословил на битву с неверными отряд Рамзана Аблоева, на рыси проходивший мимо мечети, потом слышал сильную стрельбу на горном плато. По его разумению, дело, угодное Аллаху, там уже свершилось. Мусульманам следовало послать в Бахчисарай курьера с известием о победе.
Но по дороге никто не проезжал. Малые или Южные ворота крепости, видные из ущелья Марьям-дере, по-прежнему были закрыты. Вместо криков проклятых «кяфиров», убиваемых доблестными воинами ислама, вместо воплей их жен, сестер и дочерей, устрашенных своей незавидной участью, на вершине горы царила тишина, весьма и весьма подозрительная для Кемал-эфенди, бывалого бойца.
Чтобы перевести дух, священнослужитель остановился. Он приложил ладонь козырьком ко лбу и снова посмотрел на черные створки ворот, возле которых торчали четыре копья с насаженными на них головами. В этот момент ворота открылись. Зеленое знамя с родовым знаком династии Гиреев заплескалось между поднимающимися отвесно серовато-желтыми скалами. Но вез его не Казы-Гирей и не Рамзан Аблоев, а байрактар Мура-бек-мурза, имаму едва знакомый. В парадном одеянии обер-офицера первой сотни конных гвардейцев Шахин-Гирея он выглядел очень нарядно: начищенный до блеска металлический шлем с павлиньими перьями, темно-синий кафтан с серебряным шарфом, красные сапоги. Лошадь под ним была превосходная и, кажется, из тех, что наемники Бахадыр-Гирея привезли в Крым с Кавказа.
Через минуты две до Кемал-эфенди дошел смысл этого явления.
Он со всех ног устремился обратно к мечети Тахталы-Джами. Помогая себе палкой, имам тормозил на поворотах, спотыкался о камни, выступающие над полотном дороги, но удерживался на ногах и продолжал мчаться вниз. На колокольне Свято-Успенского монастыря, над круто уходящей вверх лестницей, раздался громкий удар колокола.
Кемал-эфенди в бессильной злобе погрозил православному храму и, несколько опомнившись, двинулся по дороге уже не бегом, но скорым, спортивным шагом. До его дома в Салачике оставалось минут пятнадцать ходу. Оттуда он хотел послать слугу в ханский дворец и не сомневался в том, что первым сообщит Казы-Гирею об отряде численностью в пятьдесят пять солдат, верных, вроде бы, свергнутому правителю, и победоносно выходящих из Чуфут-кале, где канули без следа черкесы…
Дворецкий, зная о развлечениях двоюродного брата хана в Летней беседке с тремя наложницами, что нагими танцевали сейчас перед своим новым повелителем, не сразу решился постучать в резные двери ливанского кедра. Но панический взгляд посыльного и его объяснения с беспорядочной жестикуляцией в конце концов убедили дворецкого в важности сообщения. Секс вчетвером – это, конечно, приятно, однако жизнь дороже любых экзотических удовольствий.
Отряд крепостной стражи под командованием Мубарек-мурзы уже ломился в закрытые створки дворцовых ворот. Его подкрепляли родственники и слуги Али-Мехмет-мурзы, руководимые Бекиром. Русские, среди которых находилась и Аржанова в мужском костюме, тоже сошли с лошадей и заняли позицию за мостом, перекинутым у ворот через реку Чурук-су. Они держали наизготовку заряженные карабины и пистолеты. Но на сей раз помощь людей из секретной канцелярии Ее Величества крымским татарам не понадобилась. Черкесы открыли ворота сами.
Тем не менее Казы-Гирей был очень им признателен.
Исполняя его просьбу, подкрепленную полусотней флори, кавказцы на целых двадцать минут задержали атакующих. Двухколесная крытая арба, запряженная парой лошадей, стояла у задней калитки дворцового сада. В нее погрузили хурджины с дорожными вещами и провизией, сандаловый сундучок с золотой казной, тщательно завернутый для маскировки в татарское расшитое полотенце «юзбез». Двоюродный брат хана, переодетый в женское платье, накидку «фериджи» и чадру, отнятые у Анаит, сел в повозку, и сопровождаемый четырьмя вооруженными всадниками, покинул дворцовый комплекс незаметно.
Чувство досады резидент турецкой разведки, конечно, испытал, но ничего постыдного в таком маскараде не находил. Операция еще не закончилась. Сейчас он оставлял Бахчи – сарай сторонникам Шахин-Гирея, однако пребывал в твердой уверенности, что обязательно вернется. Весь юго-восточный Крым восставшие удерживали в руках, ожидая там высадки многотысячного военного десанта из Стамбула. Османская империя, думал он, не бросит своих вассалов. Недаром же «МУХАБАРАТ» давал деньги Бахадыр-Гирею. Хотя, будь эта сумма раза в три больше, они бы тут развернулись по-настоящему.
Закрыв лицо чадрой, Казы-Гирей приказал кучеру ехать по центральной улице до моста. Никто не остановил его. Молодой татарин наблюдал, как последняя часть отряда, держа ружья «на руку», медленно входила под арку дворцовых ворот. Это была та самая группа людей, которых он уже встречал в столице Крымского ханства. Особенно среди них выделялся великан с черными усами и бородой, густо росшей чуть ли не от глаз, а также юноша с тонкой, совсем не мужской фигурой.
Казы-Гирей видел их сначала на собрании у дервишей, потом на дороге перед мельницей при складе караимского купца. Тогда четверо из них сопровождали обоз русского шпиона Микиса Попандопулоса, за ним османская разведка следила с начала года, но все же полных сведений не собрала. Двоюродный брат хана и предположить не мог, что диверсанты из России станут действовать здесь, точно у себя дома: нагло, бесцеремонно, не боясь никого, находя поддержку у жителей полуострова.
– Эр шей Аллах тандыр[41], – пробормотал молодой татарин и дал кучеру знак двигаться дальше.
Пусть Анастасия Аржанова со своими людьми по-хозяйски входит в покои, принадлежащие его царскому роду, пусть обольщается этой победой. Ему-то известно, что главная их встреча впереди…
Вовсе не следовало ей знать его биографию, его родню, его коммерческие дела. При первой их встрече в Херсоне в сентябре 1780 года в торговом зале своего магазина он принял ее за обычную покупательницу. Плененный красотой молодой женщины, он начал добиваться интимных отношений. Когда выяснилось, что они принадлежат к одной команде, непосредственный начальник – Турчанинов, а шеф – Потемкин, он резко сменил тон. С тех пор она не слышала от него фривольных шуток, не встречала похотливых взглядов, но чувствовала товарищескую поддержку и заботу. Опыт, знание обстановки на полуострове, интуиция делали его профессионалом высокого класса, и ей было полезно работать с ним. Какую же ошибку он смог допустить? В чем просчитался?
Мысленно Анастасия задавала себе такие вопросы, но ответа на них пока не находила. В часовне маленькой греческой церкви в Бахчисарае стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь бормотанием псаломщика да потрескиванием свечей, возженных вокруг гроба. Служитель вполголоса, без остановки читал молитвы за упокой души раба Божьего Микиса. Аржанова смотрела на бледное лицо резидента русской разведки, обезображенное синяками и кровоподтеками. Перед казнью Попандопулоса пытали жестоко. О колотых и резаных ранах на руках, об обожженных огнем пальцах ног, о следах побоев на спине и на груди ей рассказали женщины – гречанки, обмывавшие тело и одевавшие его перед положением во гроб.
Курская дворянка уже решила, что обряд похорон будет высокоторжественным. Сначала – панихида в церкви, куда придут они с кирасирами в парадной униформе. Потом – прохождение с гробом под траурную музыку по городу до христианского кладбища. В процессии примут участие и караимы под командованием Эзры Мичри, и воины из отряда крепостной стражи, и родственники Али-Мехмет-мурзы. На кладбище при захоронении тела солдаты произведут салют из ружей в три залпа, после чего состоятся поминки, многолюдные и богатые. Там кому-то придется сказать большую речь о жизненном пути покойного.
Тут в ее плане возникал пробел.
Родственников в Бахчисарае у Попандопулоса не имелось. Прислуга куда-то исчезла. Приказчика, верного друга и помощника в делах, Казы-Гирей повесил вместе с хозяином. У нее самой не было никаких сведений об успешном коммерсанте, веселом крымском жителе, послушном сыне, ласковом муже, добром отце, а ведь именно об истории семьи и семейного торгового дела, развитию которого Микис отдал столько сил, и стоило рассказать на поминках, но не отчет сделать о службе грека в секретной канцелярии Ее Величества и его гибели при исполнении служебных обязанностей, каковой Аржанова собиралась теперь написать для начальства.
Скрипнула дверь, и в часовню вошел князь Мещерский. Он перекрестился на иконы, затем поманил рукой Анастасию, предлагая покинуть помещение. Естественно, адъютант светлейшего князя разделял скорбь «ФЛОРЫ», но занимал его другой, более конкретный вопрос: кто предал резидента?
Как начальник охраны экспедиции, секунд-ротмистр уже предпринял ряд розыскных мероприятий, пытаясь восстановить события последних дней жизни Микиса Попандопулоса. В беседах с местными жителями, как соседями купца, так и его партнерами по коммерческим операциям, князь с помощью переводчика дервиша Энвера выяснил кое-какие весьма интересные детали. Большую роль в сборе информации сыграло вознаграждение, которое он вручал особенно разговорчивым собеседникам: пятнадцать золотых турецких флори.
Так что молочник Сервер напрасно разыгрывал полное недоумение и даже возмущение поступком людей, внезапно окружившим его тележку с осликами на дороге, ведущей в предместье столицы Эски-Юрт. Его заставили повернуть назад и поехать домой. Вместе с молочником группа захвата, которой руководил князь Мещерский, вступила во двор его городской усадьбы и быстро произвела обыск.
Внутри домовладение, кстати говоря, не выглядело бедным. Двор был вымощен отлично отшлифованными камнями, двухэтажный дом принадлежал к типу «бер-кат», то есть состоял из трех каменных стен и только одной саманной. В комнатах вместо войлочных подстилок находились ковры, на полках вдоль стен – много дорогой серебряной посуды с чеканкой.
Кроме жены, толстой и некрасивой, у продавца сметаны оказалось еще три наложницы, причем одна – очень симпатичная и молоденькая, купленная, как выяснилось, буквально на днях. Про то секунд-ротмистр узнал, когда кирасиры очутились в комнате с большим деревянным станком для изготовления «килимов» – шелковых двусторонних ковров, традиционного украшения татарского жилища.
Женщины Сервера как раз и занимались плетением «килима». По июньской жаре они ничего на себе не имели, кроме белых, полупрозрачных планшевых рубах, длинных, просторных, с широкими рукавами до локтя. При виде чужаков татарки, подняв страшный визг, бросились по углам. Адъютант светлейшего изловчился поймать юную прелестницу. Он поднял ее на руки, прижал к груди и шепнул на ухо:
– Пек гюзель![42]
Новая невольница молочника, конечно, сопротивлялась, но как-то неактивно. Этот красавец, рослый, молодой, с белокурыми волосами, никаких насильственных действий больше не предпринимал, а смотрел на нее с таким восторгом, что ей не хотелось отводить глаз от мужественного лица. Руки захватчика обнимали девичий стан бережно и нежно. Он прикоснулся губами к ее щеке:
– Адынъ не балам?
– Айше, – ответила она.
– Не де гюзель адынъ бар экен!..[43]
Обыск ничего не дал. Но Мещерский на скорый результат и не рассчитывал. Он предполагал, что Сервер является не боевиком, а тайным осведомителем Казы-Гирея. Его дело – высматривать, подслушивать, незаметно вести слежку, вовремя доносить хозяину об всем подозрительном в Бахчисарае. Сейчас надо было добиться от него признания любой ценой. Методы в таком случае сотрудники секретной канцелярии Ее Величества применяли самые разные.
Секунд-ротмистр приказал трем солдатам оставаться в женской комнате, но татарок не бить, не раздевать, не насиловать. Вместе с Айше он вышел во двор. Там сержант Чернозуб и капрал Ермилов уже приготовили Сервера к серьезному разговору: сорвали с него рубаху и привязали к старому буковому дереву. Переводчик Энвер, успевший побывать в кладовой дома, набрал целую миску сушеных абрикосов темно-оранжевого цвета и угощал ими обоих унтер-офицеров. Они ели и нахваливали.
Мещерский приблизился к татарину, поставил перед ним Айше и, положив руки ей на плечи, спросил:
– Будешь говорить?
Энвер перевел, добавив что-то от себя. Крымчанин, взглянув на турка с ненавистью, гордо отвернулся. Тогда сержант Чернозуб шагнул к нему и демонстративно погрозил плеткой-треххвосткой, висевшей у него на запястье.
– Я ничего не знаю, – сказал Сервер.
– Глупости! – ответил Мещерский. – Казы-Гирей сдал тебя с потрохами. Мы перехватили его письмо. Ты следил за Попандопулосом. Ты привел черкесов к деревенской усадьбе грека. Но что произошло потом?
– Отпустите Айше, – попросил молочник.
– Вот еще! – усмехнувшись, молодой офицер обнял девушку за талию и погладил по животу. – Она мне нравится.
– Привратник был подкуплен, – пробормотал Сервер.
– Уж не ты ли совратил старика с пути истинного?
– Отпустите Айше, – снова попросил молочник.
– Да зачем она тебе? – продолжал Мещерский. – В твоем гареме и так три бабы. Для удовлетворения нормальных потребностей – более чем достаточно. Или ты, как большинство мужиков на Востоке, неистовый сладострастник? Коран одобряет ваши извращения, и без свеженького ты уже не можешь жить…
– Они нашли только товары! – выкрикнул Сервер, прерывая глумливую речь.
Энвер быстро перевел эту фразу. Секуд-ротмистр выслушал перевод, подумал и с силой толкнул юную наложницу к ее хозяину. Чтобы удержаться на ногах, Айше даже пришлось схватиться за дерево. Мещерский дал знак сержанту Чернозубу, и тот кинжалом перерезал веревки. Освободившись, татарин прижал девушку к себе и заплакал.
– Мусульманин! – строго произнес адъютант светлейшего князя. – Мы не били тебя, мы не взяли никакой вещи из твоего имущества. Мы не надругались над твоими женщинами. Но сейчас ты поедешь с нами в горную деревню и расскажешь, как все было на самом деле…
Объясняя Анастасии, каким образом ему удалось обнаружить тайного осведомителя «МУХАБАРАТА» в столице ханства и успешно допросить его, молодой офицер подвел курскую дворянку к крытой арбе, стоявшей возле греческой церкви. Взглянув на арестованного, Аржанова сказала, что где-то видела этого человека. Мещерский похвалил ее зрительную память, назвал имя и род занятий крымского татарина. «Действительно, для конфиденциальной работы прикрытие – идеальное», – согласилась «ФЛОРА».
Если Сервер совершал вынужденное путешествие в повозке со связанными за спиной руками, то русские в своих восточных нарядах ехали верхом на лошадях впереди нее и сзади. Они приглядывались к городу, в котором не были почти неделю, и не замечали вокруг ничего тревожного, беспокойного, необычного. Город жил прежней, мирной жизнью. Он забыл погромы, «революцию», устроенную Казы-Гиреем и Джахангир-агой, пребывание черкесов, к счастью, совсем недолгое. Кто пожалеет безродных наемников, убийц, грабителей, насильников, за деньги готовых на все?
Дорога привела их к старой мельнице с медленно вращающимися крыльями, к мучному складу караимского купца. У его открытых ворот выстроились в очередь мажары. Работники выносили мешки и грузили на повозки. Старший приказчик Эзра Мичри, считая товар, делал пометки карандашом в амбарной книге. Он приветливо помахал им рукой, они ответили ему тем же. Ясно, что изменилось в Бахчисарае: у людей из секретной канцелярии Ее Величества здесь появились новые надежные друзья.
Однако доброе настроение солнечного погожего дня исчезло, когда Аржанова, Мещерский и сопровождающие их кирасиры увидели усадьбу Микиса Попандопулоса на склоне горы. От дубовых ее ворот уцелело лишь несколько досок. Во дворе валялись трупы сторожевых собак с размозженными головами. Все двери и окна в особняке были выломаны. Деревянная веранда сгорела. В комнатах не осталось абсолютно ничего: ни мебели, ни ковров, ни посуды. Черный пепел покрывал пол, и сильный сквозняк иногда шевелил разбросанные на нем обрывки тканей, куски корзин.
Когда-то греческий коммерсант рассказывал им про устройство усадьбы. Низко под фундаментом дома в земле располагались помещения с хитро спрятанными входами в них и лазами, в стенах – тайники, декорированные под зеркала и картины. Теперь русские бродили по особняку, натыкаясь на провалы в полу, ведущие в пустые, темные подвалы, на ниши в стенах с раскуроченными задвижками. Молочник отвечал на их вопросы, и картина ограбления, и соответственно – уничтожения конспиративной базы вставала перед их глазами удручающая.
Видя, что русские делаются мрачнее и мрачнее, Сервер начал опасаться за собственную жизнь. Они вполне могли свести с ним счеты не только за смерть Попандопулоса, но и за разгром, учиненный в его усадьбе по приказу Казы-Гирея. Они упорно искали здесь что-то такое, о чем он и понятия не имел. Снова и снова пересказывал татарин долгий разговор двоюродного брата хана с несчастным купцом и его приказчиком, а они лишь слушали, хмурились и молчали.
Вдруг после одной фразы Аржанова остановила Сервера, переспросила его и задумалась. Молочник, преданно глядя на странного юношу с женским голосом, еще раз повторил:
– Документов здесь нет, мой господин. Нет документов.
– Кто тебе это сказал?
– Черкесы говорили между собой.
– А ты подслушивал?
– Я стоял рядом.
– Очень хочется тебя расстрелять.
– Не надо! – он упал перед ней на колени.
– Настоящая сволочь, – брезгливо произнесла Аржанова. – Но не трогайте его пока. Нужно пойти в деревню за фонарями. Иначе не найдем…
Наверное, трагедия Микиса Попандопулоса в том и заключалась, что он в должной мере не осознал всей глубины «ЧЕРНОГО ПЕРЕДЕЛА», случившегося в крымско-татарском государстве. Он слишком привык к комфортному существованию под скипетром светлейшего хана Шахин-Гирея, верного союзника России. Оптимист по натуре, Микис бесконечно верил в свою удачу. Но безоглядная вера – плохой помощник для сотрудника разведки. Когда он понял это, было поздно.
Возвращаясь в Бахчисарай, они думали о греческом коммерсанте.
Но не об его ошибках, а о его преданности российской короне, о смелом, стойком, сильном характере крымского жителя. Попандопулос отдал Казы-Гирею много разного добра, но сохранил тайник с казной секретной канцелярии, архив с донесениями конфидентов, список их, адреса явочных и конспиративных квартир в городах и селах полуострова. Русские все-таки нашли в разоренном доме это место. Оно было почти на виду: в кухне над очагом, у дымохода.
Глава шестнадцатая
Письмо императрице
Напрасно Аржанова беспокоилась о похоронах и поминках резидента. И без ее участия они получились многолюдными, богатыми, достойными, трогательно-благородными. Ими занялась греческая община ханской столицы. Настоятель церкви отец Константин даже разрешил устроить поминальный обед на территории храма, под навесом во дворе.
Для беседы с ним Анастасия вновь преобразилась в восточную женщину. «ФЛОРА» изложила священнику ту же версию, что и шейху братства «мавлавийа» Ходжи-Ахмаду: она – русская по происхождению, но приняла ислам и вышла замуж за турецкого купца с Тамани. Ее муж занимается торговлей крымскими винами. Он успешно вел дело вместе с Попандопулосом, в которое грек вложил солидную сумму. Потому она желает оплатить поминки и присутствовать на них со своими слугами.
Отец Константин, человек лет сорока от роду и с типичной средиземноморской внешностью, то есть красивый мужчина с окладистой каштановой бородой, отнесся к рассказу с полным доверием. Он ласково смотрел на стройную посетительницу, закутанную до глаз в белую накидку «фериджи», кивал головой и говорил, что ее поступок свидетельствует о сердце добром и отзывчивом.
Но известно ли госпоже о печальном конце почтенного коммерсанта? Ведь он был объявлен русским шпионом и повешен на городской площади мятежниками, ныне покинувшими город, однако с полуострова еще не изгнанными.
Анастасия произнесла в ответ речь, дипломатически весьма выдержанную. Она отметила живой, веселый, чрезвычайно общительный нрав Микиса, вследствие чего у покойного могли появиться друзья и в России. При светлейшем хане Шахин-Гирее преступлением это не считалось. Старший его брат Бахадыр-Гирей, которого, кстати, отлично знал ее муж, совершенно иначе представляет себе будущее крымско-татарского государства. В связи с тем вопрос о признании или непризнании деятельности какого-либо гражданина шпионской, по-видимому, однозначно быть решен не может.
Несколько удивленный рассуждениями купеческой жены, священник заговорил с ней о покойном более откровенно. Оказалось, Попандопулос давно позаботился о спасении собственной души. Он регулярно делал большие пожертвования храму, помогал вдовам и сиротам, выучил на свои деньги несколько подростков из малообеспеченных семей. Община, воздавая должное щедрому благотворителю, пройдет мимо инцидента с виселицей. Греки будут молиться лишь о скоропостижной кончине соплеменника от несчастного случая.
На поминках так все и произошло.
Сидя за роскошно накрытым столом, Аржанова услышала, что отец Константин прочитал молитву. В конце ее присутствующие поднялись с мест. Они перекрестились и, склонив головы, тихо запели какой-то псалом, медленный и невыразимо грустный. Русские не понимали его смысла, но общее настроение скорби и печали захватило их. Анастасия почувствовала, как слезы катятся по ее щекам, как затруднилось, сделалось прерывистым дыхание, как бешено забилось сердце, не в силах справиться с новой болью.
– А не хватит ли вам геройствовать? – услышала она голос за спиной и обернулась.
Белый маг стоял рядом с ней. Он взял ее за руку и повел прочь с церковного двора. Они словно бы сделались невидимыми и прошли сквозь толпу, точно сквозь облако. Никто не посмотрел им вслед. Но сержант Чернозуб, обежав церковь с другой стороны, уже ждал их на улице. Аржанову он поднял и усадил в крытую арбу, Гончаров устроился рядом, подложив ей под спину сафьяновые подушки. Кирасир взгромоздился на козлы, разобрал вожжи, причмокнул губами: «Н-но, залетные!» Лошади побежали по грунтовой дороге, петляющей между заборов.
На руках же Чернозуб внес курскую дворянку в дом. Глафира, увидев барыню в полуобморочном состоянии, здорово испугалась. Она кинулась искать походную аптечку. Но из-за двух больших переездов в течение восьми дней, сундуки, корзины, саквояжи, переметные сумы были до конца не разобраны, вещи в них перепутаны. Аптечка, имевшая вид деревянного ящика кубической формы с дверцами, почему-то очутилась на кухне, среди кулей с провизией и сковородок.
Сергей Гончаров нашел свое лекарство быстрее. Не прошло и пяти минут, как он появился в комнате с серебряной фляжкой. Колдун объяснил, что в ней – чистейшая родниковая вода, освященная в храме Василия Блаженного в Москве. Прошептан какое-то заклинание, он налил воду в серебряный стаканчик и подал Анастасии. Она выпила содержимое покорно и равнодушно, все еще подавленная болью в левой стороне груди и за грудиной.
Ни раньше, ни теперь Аржанова не придавала слишком большого значения ни словам, ни действиям белого мага, он мог колдовать сколько угодно, внушая разным людям мысль об изгнании злых духов и избавлении от любых болезней, обещания свиданий с давно умершими родственниками; поражать воображение, рассказывая доверчивым об их прошлом, настоящем и будущем. Себя его пациенткой она не считала. Ей не требовалась чужая, посторонняя сила в преодолении собственных жизненных перипетий.
Однако сердце стало успокаиваться.
Гончаров, пристально наблюдавший за молодой женщиной, заметил эту перемену и облегченно вздохнул. Тут Глафира принесла склянку с корнем валерианы, настоенным на спирту. Аржанова не отказались и от стандартного медицинского средства, которому доверяла гораздо больше.
Обычно встречи горничной и божьего странника, принятого в состав крымской экспедиции с глазу на глаз, заканчивались плохо. Верная служанка страшно ревновала Гончарова к хозяйке и всегда старалась чем-либо его уязвить. Ныне, признавая свой промах, Глафира отнеслась к белому магу весьма миролюбиво. Они даже уселись рядом у изголовья Анастасии, обмениваясь мнениями насчет причин ее недомогания. Суждения двух специалистов, народных целителей, в основном совпадали.
Гончаров поведал об особенностях земель, окружающих храмы. Безусловно, в самих церквях торжествует Божья благодать и накапливается положительная энергия. Зато не концентрируется другая, более подходящая для мертвых, чем для живых. Исторгнутые из стен храма силы Сатаны беснуются около него, и не каждому дано выдержать их жестокий приступ. Потому госпоже Аржановой не стоило участвовать в поминальном обеде на церковном дворе. Глафира, согласно кивая, подтвердила, что барыня действительно очень ослабла в ходе яростных схваток с басурманами в иудейской крепости на горном плато.
Анастасия вполуха слушала их бредовую беседу. Вспоминалась ей Пасха в Аржановке, когда Гончаров был пойман в полночь на кладбище церковным сторожем отставным гренадером Ширванского пехотного полка Данилой. Тогда белый маг тоже нес всякую околесицу, объясняя ей свое поведение. Но слова – шелуха. Из хаоса случайных впечатлений перед ней, как утес среди сумасшедшей пляски волн, уже вставал один-единственный вопрос, главный и значительный: что делать дальше?
Постучавшись, в комнату решительно шагнул князь Мещерский. С командой солдат и переводчиком Энвером он полчаса назад вернулся с греческих поминок. Секунд-ротмистр желал немедленно рассказать «ФЛОРЕ» о том, как они прошли, как дервиш, произнес речь на тюркско-татарском языке, ими обоими составленную, как чутко ей внимали греки, как потом благодарили за теплое отношение к их соплеменнику Микису Попандопулосу, внезапно закончившему свои совсем нестарые дни.
Выслушав сей эмоциональный доклад, Аржанова, вежливо выпроводив колдуна и внучку деревенской знахарки, приступила к военному совету с адъютантом светлейшего князя Потемкина. Свежих идей у молодого офицера, однако, не имелось. Он предлагал сохранить отряд, включив в него караимов и, громя бунтовщиков, продвигаться через весь полуостров к Ени-кале, где находятся русский гарнизон, посол Веселитский и Шахин-Гирей.
– Но что будет с Бахчисараем? – спросила она.
– Какая нам разница? – Мещерский пожал плечами.
– Мы отвоевали столицу ханства не зря.
– Оставим город байрактару Мубарек-мурзе и его команде. Пусть он отвечает за порядок в нем перед правителем государства.
– А глава «русской партии» Али-Мехмет-мурза? Ему не выдержать похода на Восток.
– Мурахаса оставим здесь.
– Тогда и люди из рода Яшлав не пойдут с нами, – возразила Аржанова.
– Тем лучше! Объявим вербовку. Холодного оружия полно в подземном арсенале Чуфут-кале. За двести акче в месяц к нам прибежит такая толпа аборигенов…
– И половину из них пришлют сторонники Бахадыр-Гирея. Вы сможете это проверить?
У Мещерского даже голос изменился:
– Мой разговор с предателями короткий – пуля в лоб!
– Да как бы татары не повесили вас раньше на первом попавшемся дереве!
Так они поругались в очередной раз.
Анастасию удивила непримиримая позиция начальника охраны. Он не хотел слышать никаких ее аргументов, говорил резко, почти грубо. Курская дворянка поначалу рассердилась. Но глядя на его побелевшее лицо и нервную жестикуляцию, заставила себя прекратить спор. Если она, слабая женщина, пережила сердечный приступ и тем хоть немного освободилась от напряжения последних дней, то адъютанту светлейшего князя, человеку мужественному и сильному, следовало просто дать отдых. Например, заставить выспаться, побывать в турецкой бане с массажем и обливаниями холодной водой или, наконец, – отпустить на охоту вместе с кирасирами.
Когда двери за секунд-ротмистром захлопнулись, она встала с диванчика – «сета» и в раздумье прошлась по комнате. Ей захотелось немедленно сбросить татарскую одежду, не вспоминать никогда этот причудливый язык и вообще очутиться там, где не попались бы ей на глаза ни их дома, и заборы, их арбы, а более того – фигуры и лица, этих заметно отличавшиеся от европейских людей.
– Чего прикажете, матушка-барыня? – Глафира выросла на пороге.
– Найди-ка мои кирасирские вещи.
– Ох и трудненько будет. Сразу не соображу, куды их запрятала в эдакой круговерти.
– Я тебя не тороплю.
– Зачем они вам?
– К Алмазу пойду. На конюшню. Сто лет любимца своего не чистила, не разговаривала с ним. Все бегом да бегом. Так нельзя. Забудет, кто его хозяйка…
Белый маг находился там, где по должности и следовало ему пребывать. Гончаров подметал пол между денниками, собирал мусор на широкий совок и ссыпал его в деревянное ведерко. Увидев Аржанову в солдатской рубахе, в камзоле, желтоватых лосинах из кирзы и в ботфортах с накладными шпорами, он встал по стойке «смирно» и отрапортовал, что на вверенной ему территории все в порядке.
Курская дворянка в ответ лишь махнула рукой и пошла к арабскому жеребцу, который приветствовал ее коротким ржанием. Из кармана камзола она извлекла кусок лепешки, круто посоленный, и протянула скакуну. Он осторожно взял угощение, коснувшись ее ладони своими «бархатными», мягкими губами.
Анастасия приступила к делу. Как полагается в кавалерии, начала она с левого бока Алмаза. Два-три движения щетки сверху вниз по шерсти лошади, потом – очистка ее о скребок, через некоторое время – удар скребком по глиняному полу, и ровный квадрат, повторяющий очертания этого предмета на нем. Чистка шла успешно, но задушевного разговора с Алмазом у нее не получалось. Мешал лишний человек – Сергей Гончаров.
Опершись на длинную рукоять метлы из тонких прутьев кустарника, белый маг стоял поодаль и смотрел, как госпожа Аржанова старательно делает черную солдатскую работу и что-то говорит Алмазу. Жеребец, поставив уши торчком, слушал, поворачивал голову к хозяйке, косил на нее лиловым глазом. Анастасия в досаде собралась просить было колдуна выйти вон, но вдруг он сказал:
– Письмо я мог бы отвезти.
– Письмо? – вздрогнула она.
– Да. Ведь вы хотите написать письмо и, скорее всего, не одно, а два. Или три.
Щетка замерла в воздухе, не коснувшись блестящей шерсти «араба». Аржанова нахмурилась. О письмах, точнее, о донесениях для действительного статского советника Веселитского, для Петра Ивановича Турчанинова, для Екатерины II она и впрямь думала в эти минуты. Собственно говоря, послание русскому послу из Санкт-Петербурга, содержащее ее рекомендации, отправить требовалось давно, но из-за событий вокруг Чуфут-кале она его не отправила, – не до того было.
Теперь хотелось бы прибавить к нему лишь несколько строк, но каких! Отряд кавказских наемников, прибывший в Бахчисарай по приказу Бахадыр-Гирея, уничтожен. Глава «русской партии» мурахас Али-Мехмет-мурза жив и здоров, он обратится к представителям всех татарских родов с письмом, осуждающим мятеж. И последнее. Может ли господин посол дать ей новые инструкции в связи с изменившейся обстановкой?
Рапорт секретарю Кабинета Ее Величества Турчанинову «ФЛОРА» должна составить более подробно и зашифровать при помощи машинки, изготовленной Отто Дорфштаттером, откуда Петр Иванович узнает, что Микис Попандопулос геройски погиб. Его архив спасен. Но следует ли Анастасии принимать на себя обязанности резидента русской разведки в Крыму? Сего она отнюдь не желает. Ее сокровенная цель – Казы-Гирей. Родственник хана, вероломный и коварный, снова бежал, месть не осуществилась, к сожалению. Дает ли Петр Иванович санкцию на его преследование?
Наконец, всеподданнейшее донесение великой царице заключало бы в себе совет Али-Мехмет-мурзы о немедленном вводе российских войск на полуостров и ее, «ФЛОРЫ», комментарий к данному обращению. Здесь интересно другое. Крымско-татарский дипломат со всевозможными оговорками в частной их беседе признал, что светлейший хан Шахин-Гирей полной поддержкой народа не пользуется, управлять государством не умеет. Лучший выход из тупика – присоединение Крыма к России…
Алмаз, желая вновь привлечь к себе внимание хозяйки, положил ей голову на плечо и трогал губами ее светло-каштановые волосы, рассыпавшиеся по сторонам. Сергей Гончаров подошел к курской дворянке поближе и не сводил с нее пронзительно голубых глаз. Но Аржанова никакого решения пока не приняла и только перебирала пальцами жесткую щетину на овальной деревянной колодке.
– А ты хоть представляешь, – спросила она белого мага, – что такое – перевозка конфиденциальной корреспонденции?
– Нисколько! – честно ответил он.
– Ты будешь рисковать жизнью. Ты сам видел, как действуют мятежники.
– Видеть-то видел. Но не им, басурманам, суждено прервать мой путь на земле.
Аржанова даже растерялась:
– О чем это ты? Хочешь сказать, будто дата собственной смерти тебе известна?
– Нет, конечно. Сие во власти Всевышнего. Власть же Его безгранично велика и для всех священна. Мне даровано лишь предчувствие.
– Предчувствия часто обманывают нас.
– Меньше всего, сударыня, хотел бы я сейчас обманываться и обольщаться. Много уроков преподали мне вы и ваши люди. Прежде никогда не бывал я в местах, где смерть, как птица, реет над головами. Но признаю, что умение забыть о себе ради общей победы над врагом есть наивысшая степень самоусовершенствования. Позвольте мне до конца изведать это волшебное ощущение…
Слишком уж высокопарно выражал свои мысли белый маг. Впрочем, ничего смешного или странного в его суждениях Анастасия не усматривала. Обыкновенный восторг неофита: «Есть наслаждение в бою!» Она тоже переживала подобные чувства, но давно, при жизни мужа и в настоящем полевом сражении у деревни Козлуджи, когда, мечтая о победе, под грохот орудий сталкивались тысячи и тысячи русских и турок.
Возможно, оккультные способности божьего странника еще будут востребованы секретной канцелярией Ее Величества. Не ей о том судить. Но для начала – простая проверка. Обладает ли кандидат смелостью и находчивостью, будет ли предан делу, им добровольно избранному, но осуждаемому снобами и невеждами?
Почему-то она верила, что Сергей Гончаров их не обманет, за тридцать серебреников врагам не продаст, ни в чем и никогда не раскается…
Точно услышав ее мысленный приказ, белый маг поклонился молодой женщине, поставил в угол метлу и совок и вышел из конюшни во двор. Через окно она увидела, как он достал из кармана свою короткую морскую трубочку, не спеша набил ее табаком и отправился на кухню – добыть в очаге огонька. «ФЛОРА» уже примеряла на Божьего странника разные личины, позволившие бы ему не слишком выделяться среди местного населения.
Никуда не денешься от европейской внешности Гончарова: абсолютно белые волосы, голубые глаза, светлая кожа. Однако немало выходцев из других стран обретается на полуострове, особенно – в приморской его части, в портовых городах, вроде Гёзлёве, Инкермана, Балаклавы, Судака, Кефы, Керчи. Это – итальянцы, французы, испанцы, турки, греки. По профессиям они – купцы и подрядчики, моряки, ремесленники, связанные с обслуживанием парусных судов на берегу и в море.
Значит, можно ему стать кузнецом, столяром, бондарем, канатчиком, а еще лучше – матросом или штурманом, благо опыт такой работы у него имеется. Можно превратить его в небогатого купца, прибывшего за товаром. Вывозят отсюда в Турцию и средиземноморские страны соль, воск, масло, шкуры домашнего скота, выделанную кожу, пшеницу, вина. Ближайший порт к Бахчисараю, хотя и некрупный, – Инкерман, то есть переименованная турками при оккупации Крыма Каламита. Она возведена у залива, на берегу Черной речки в 1427 году князем Алексеем, правителем православного государства Феодоро.
Там, в Каламите, она бывала.
В октябре 1780 года, завершая свою первую поездку в Крымское ханство, Аржанова из Бахчисарая перебралась в этот город, чтобы посетить развалины Херсонеса, необитаемого поселения древних греков. По словам светлейшего князя Потемкина, на дне бухты здесь лежал затонувший в бурю корабль, привезший из Афин много разных товаров, и в том числе – ценные художественные изделия из камня – камеи. Их-то Аржановой и хотелось заполучить. Желание ее исполнилось, и тем самым судьба определилась.
Попутно русская путешественница познакомилась с хорошими людьми, проживавшими в этом краю. Отец Гермоген, настоятель церкви в пещерном монастыре святого Климента, разрешил ей помолиться в старинном храме, вырубленном в инкерманских скалах, рассказывал о генерале Суворове, защищавшем с солдатами берега от турецкой эскадры. Греческий моряк Петрас Вардинас на двухмачтовой лодке-фелюге, ему принадлежавшей, отвозил Аржанову, Мещерского и сержанта Чернозуба в Херсонес. Рыбак Касым, при ближайшем знакомстве оказавшийся бывшим прапорщиком Черниговского драгунского полка Кириллом Никоновым, взятым татарами в плен и перешедшим в мусульманство, принимал их у себя в доме. Его сын Искандер-Александр и был тем юным ныряльщиком, кто обнаружил древний корабль из Греции на дне бухты.
Анастасия словно бы услышала шум волн у берегов Инкермана, свист ветра, крики чаек. Ей безумно захотелось отправиться туда немедленно. Она даже знала, зачем. Кирилл Никонов, за чаркой водки повествовавший им о нелегкой жизни, в конце концов признался, что помнит офицерскую присягу, данную императрице Елисавете Петровне. Теперь он не откажет Аржановой. Он доставит Сергея Гончарова, вместе с письмами, ему доверенными, в Керчь.
Однако вопрос следовало согласовать с начальником охраны. Секунд – ротмистр, воспользовавшись ее разрешением, уехал на охоту в компании кирасир. Увиделись они лишь за ужином.
После нее настроение у князя Мещерского заметно улучшилось. Охота удалась, а рассказ о ней за столом получился увлекательным, как любовный роман. Подробности впечатлили. Охотники чудно провели время в долине реки Качи. Почти сразу, в сосновой роще за рекой, они настигли трех лесных кабанчиков, весьма упитанных. Животные такой встречи не ожидали, и три выстрела не пропали зря. Потому сейчас здесь подают не осточертевшую баранину, а свежайшие свиные отбивные. Еще один замечательно точный выстрел произвел капрал Ермилов по оленю. Олень был большой и, по-видимому, старый. Его роскошные ветвистые рога – лучший трофей этой поездки. Оленину, уже замоченную в маринаде лично Михаилом Мещерским, на обед приготовят завтра…
Аржанова дождалась окончания рассказа и пригласила адъютанта светлейшего князя в свою комнату на чашку чая. Там она сообщила ему о предложении белого мага по доставке конфиденциальной корреспонденции. Молодой офицер встретил его в штыки. Он не доверял божьему страннику, считая колдунов, народных целителей и предсказателей будущего отпетыми мошенниками, умело морочащими голову простонародью. Кроме того, Мещерский скептически относился к людям, которые по собственной инициативе обращались в секретную канцелярию, а не по приглашению кадровых ее сотрудников.
Секунд-ротмистр сказал «ФЛОРЕ», что они располагают агентурной сетью Микиса Попандопулоса. Согласно обнаруженным в тайнике документам, список конфидентов состоял из двадцати семи человек, причем четверо из них проживали в ханской столице.
В прошлом месяце они получили значительные суммы от ста до двухсот акче – и дали в том греку расписки. Пора напомнить им о работе, столь щедро оплачиваемой российской казной.
– Вот вы, князь, и напомните, – Аржанова мило улыбнулась молодому офицеру.
– Почему сразу я?
– А кто, по-вашему?
– Ну мало ли…
– Я напоминать не стану, – Анастасия опустила в чашку серебряную ложечку с медом и тщательно размешала. – Как осведомителей, достойных доверия, мне их Попандопулос не представлял. Да, это – его люди. Но после случившегося надо с ними разбираться особо. Между тем время идет…
– Оно работает на нас! – безапелляционно заявил Мещерский.
– Не уверена.
Тут они посмотрели прямо в глаза друг другу.
На великолепном «губернском» балу в Аничковом дворце среди множества гостей Потемкина и Екатерины Великой они вполне могли затеряться, не встретиться. Но все-таки встретились. Курская дворянка сердечно приветствовала его. Секунд-ротмистр тоже обрадовался, увидев Аржанову в добром здравии. Он кое-что знал о ее поездке в Вену. Ей снова повезло, и государыня осталась довольна операцией «ПЕРЕБЕЖЧИК».
Как человек военный Мещерский допускал, что иногда удача играет значительную роль при проведении боевых и не вполне боевых действий. Почему-то к прекрасной вдове подполковника фортуна всегда поворачивалась лицом, даря лучезарную улыбку. Свет ее улыбки распространялся также и на тех, кто помогал Анастасии Петровне, шел рука об руку с ней по трудным и опасным дорогам.
Во всяком случае, свой последний чин адъютант светлейшего получил в награду именно за пребывание вместе с Аржановой в Крыму осенью 1780 года.
Нелегко признавать за женщиной право на самостоятельные решения. Но возможно, новая ее выдумка и есть тот неожиданный поворот, который позволит им выйти из сложного положения с честью. Как Мещерский ни гордился собой и своими солдатами, уложившими на узких улицах Чуфут-кале целый отряд головорезов, ощущения совершенной победы над мятежниками и чувства покоя здесь, у него пока не возникало…
Белый маг продолжал обычную деятельность на конюшне и беззаботно курил морскую трубочку. Другие же члены экспедиции неустанно трудились, готовя его отъезд из Бахчисарая в Инкерман. Сержант Чернозуб, знающий сапожное ремесло, разбирал на составные части запасные сапоги Гончарова. Глафира шила ему новый кушак с потайным карманом, а его летняя жилетка из чесучи и на бязевой подкладке уже давно лежала у нее с подпоротыми боковыми швами. Досифей и Николай занимались дооборудованием арбы. Под ее плетеной из прутьев орешника горбатой крышей они устраивали из дерюги полости для скрытого размещения четырех армейских пистолетов. Но егерский штуцер «Дружок», без которого Николай отказывался выезжать куда-либо, в арбе скрытно не помещался. Он имел длину 110 см и довольно массивный приклад с выдолбленным в нем пеналом для отвертки и пороховой мерки.
Анастасия с утра возилась с шифровальной машинкой Отто Дорфштаттера, вспоминая доктора математических наук не очень ласковыми словами. Механизм, состоящий из двух деревянных дисков, одного – внутреннего и неподвижного, с латинскими буквами, другого – внешнего и подвижного, с шифрознаками, заедало, работал он плохо. Может быть, это происходило от долгого его бездействия, возможно, от дорожной тряски и резкого изменения климата: влажного и холодного петербургского на сухой и жаркий крымский.
Много забот «ФЛОРЕ» доставил и текст донесений. Составить его требовалось максимально коротко, но емко по содержанию. По этой причине она трижды переписывала свое послание Веселитскому, добиваясь, чтобы оно улеглось на узкий, как язык, кусок пергамента, который легко входил в потайной карман на кушаке Гончарова. Для шифровки на имя Турчанинова предназначались разобранные сапоги. Два листка пергамента, испещренных нанесенными карандашом шифрознаками, Чернозуб спрятал между двумя слоями кожи на подошвах.
Верноподданнейшее донесение Аржанова написала на тонкой, но крепкой рисовой бумаге. Оно заняло два листочка. Их свернули в трубочки, перевязали нитками и вставили в боковые швы на жилетке. При тщательном прощупывании найти их не составило бы труда. Но ничего сугубо секретного и чрезвычайно важного письмо императрице не содержало. Имя Али-Мехмет-мурзы она даже не упомянула, ограничившись описанием: «…один из придворных светлейшего хана, некогда, возглавлявший татарское посольство в Санкт-Петербурге и лично известный Вашему Величеству…»
Еще оставалось у нее письмо Турчанинова Веселитскому. Оно имело вид официального почтового отправления: полный титул адресата и отправителя, печать с двуглавым орлом, плотная бумага, сложенная конвертом. Это письмо Анастасия хотела показать Кириллу Никонову, дабы убедить его в том, что Гончаров выполняет функции обычного курьера. Мол, из-за поспешного отъезда русского посла из Кефы в Керчь доставить ему корреспонденцию вовремя не удалось. Место для письма отвели в котомке белого мага. Конечно, не на виду, но и не пряча за подкладку, поместив его – между страниц в молитвеннике, за иконой, свечой и зеркалом.
Для сопровождения белого мага им пришлось разделить отряд. Долго спорили, где быть Мещерскому: с Гончаровым или остаться в Бахчисарае. Секунд-ротмистр не хотел отпускать от себя Аржанову ни на шаг. Но благоразумие восторжествовало. В Инкерман отправлялись курская дворянка, Николай, сержант Чернозуб и еще один рядовой кирасир. Договорились: если через четыре дня они не вернутся обратно, то Мещерский с солдатами немедленно выдвинется им навстречу.
Для поездки все, кроме Гончарова, оделись по-татарски… Анастасия превратилась в юношу-слугу колдуна, который отныне – подрядчик из Херсона, приехавший в Крымское ханство предлагать произведения новой мастерской: гвозди, скобы, лопаты, клещи, молотки, ручки для дверей, щеколды и крючки. Все это они приобрели на базаре в столице и уложили в саквояж из толстой кожи, пожертвованный Аржановой на общее дело.
Князь Мещерский с кирасирами провожал их верст пять по дороге и давал последние советы. Наконец, попрощавшись, они подхлестнули лошадей и рысью пустились на юг, к теплому Черному морю. Впереди на жеребце Громобое ехал Чернозуб, за ним – арба, запряженная парой каурых лошадей. В арбе сидели Гончаров и Аржанова, а управлял ею Николай. Замыкал движение второй вооруженный всадник с саблей на боку и ружьем за плечами.
На закате солнца добрались до горы, откуда открывался вид на залив, на город, на крепость на холме, на монастырь под серо-желтыми уступами скал. Позолоченные маковки его церквей приветливо сияли в лучах заходящего светила. Несколько ударов монастырского колокола встретили путешественников за поворотом к обители святого Климента. Над капитальной стеной возвышался купол христианского храма с крестом на шпиле. За ним в серой скале четко проступали кельи, весьма искусно вырубленные в сплошном камне, с окошками, обращенными к морю.
Читать бесплатно другие книги:
