Французская карта Бегунова Алла

Глава двенадцатая

Штурм крепости

На следующее утро Потемкин собрал у себя в штаб-квартире большой военный совет. На нем присутствовали не только генералы, но и бригадиры[18] и даже некоторые полковники. Военачальники с трудом разместились вдоль стен на раскладных стульях. Первое, что они увидели на столе, это – французские чертежи с разноцветными пометками. светлейший князь, в отличие от предыдущих мрачных дней, был весел, бодр, уверен в себе и очень воодушевлен. Он сказал генералам, что вчера вечером русская разведка доставила ему из Стамбула секретные бумаги, выкраденные у инженер-майора Лафита Клаве, который по заказу турецкого султана в 1784–1787 годах проводил реконструкцию крепости Очаков, или, по-османски, – Озю. Добытые материалы полностью подтверждают его давнее опасение насчет обширных подземелий, вырытых под Очаковым для минной войны.

Затем главнокомандующий попросил взглянуть на чертежи и высказать свое суждение о них генерал-аншефа Ивана Ивановича Меллера, командующего осадной артиллерией, насчитывавшей двести орудий, и всеми нашими военно-инженерными частями у стен турецкой твердыни. Седовласый, довольно грузный Меллер, которому недавно исполнилось 63 года, не спеша надел очки и склонился над ватманскими листами.

Вообще-то на свет генерал-аншеф появился в городе Берлине, в семье «мещанина лютеранского закона». Его родители переехали в Россию. Здесь в возрасте четырнадцати лет он поступил на службу в артиллерию канониром, то есть рядовым. Первый офицерский чин получил через 13 лет, участвовал в Семилетней войне и особенно отличился при осаде и штурме прусской крепости Кольберг, после чего стал полковником. Екатерина II оценила его способности по достоинству и назначила в канцелярию артиллерии и фортификации. Там Меллер вскоре занял должность генерал-фельдцехмейстера, или командующего всей артиллерией Российской императорской армии.

Потемкин вызвал его из столицы к себе и поручил составить план осады Очакова. Генерал-аншеф приехал вместе с сыном Петром, его адъютантом. Молодой человек недавно блестяще закончил Артиллерийский и инженерный корпус в Санкт-Петербурге и во многом помогал отцу, которого уже одолевали возрастные болезни вроде подагры и ревматизма.

Обозрев разложенные на столе бумаги, Меллер спрятал очки в футляр, откашлялся и произнес:

– Весьма и весьма любопытно, ваше высокопревосходительство. Без сомнения, работа выдающаяся. Однако из оной следует, что должно мне мой план штурма несколько пересмотреть.

– Да, непременно, Иван Иванович, – кивнул ему Потемкин. – Почему-то меньше всего пороховых закладок француз устроил на восточной стороне города.

– Дело в грунте, ваше высокопревосходительство. Тут скала, ее не раскопаешь. Только взрывать. Но если закладывать шурфы, то можно повредить и сами строения…

Видя, что разговор приобретает специфическое инженерной направление, слово взял генерал-аншеф князь Николай Васильевич Репнин. Он командовал центром осадной армии.

– Полагаю, ваша светлость, вопрос о штурме наконец-то решен, – сказал Репнин. – Обрадуйте же нас, назовите его дату.

Потемкин пожал плечами:

– Пока точно сказать не могу, господа. Но, очевидно, в самое ближайшее время. Инженерам нужно еще поработать с этими чертежами. Нужно изготовить их дубликаты для начальников атакующих колонн. Нужно перевести батареи двухпудовых мортир поближе и именно с этой стороны пробивать брешь в стене…

– Брешь необходима, – признал Репнин.

Он, представитель древнейшего аристократического рода, держался вполне демократично. Прадед князя Никита Репнин был верным соратником Петра Великого, службу начинал барабанщиком в «потешном» Преображенском полку, закончил ее генералом, вместе с царем-реформатором пройдя по полям сражений Северной войны.

Николай Васильевич, благодаря связям при дворе, уже в 26 лет имел чин генерал-майора. Таланты его были разнообразны: хитрый царедворец, искусный дипломат, смелый военачальник. Будучи послом в Польше, он сумел поладить с буйной польской шляхтой и добиться избрания на королевский трон Станислава-Августа Понятовского, проводившего пророссийскую политику. Летом 1770 года Николай Васильевич командовал дивизией в победоносных битвах с турками при Рябой Могиле, Ларге и Кагуле. После чего знаменитые герои этих сражений князь Репнин и граф Румянцев разругались в пух и прах. Императрица заняла в их споре нейтральную позицию, и обиженный князь покинул армию и уехал за границу «на воды для лечения».

Конечно, в Россию Николай Васильевич вернулся. Но стал гораздо осторожнее. У Репнина на глазах к вершине власти внезапно поднялся худородный и бедный дворянин из Смоленской губернии, некто Григорий Потемкин. В отличие от некоторых аристократов и царедворцев, Репнин не начал интриговать против него, и здесь, в Очакове, спокойно исполнял приказы Григория Александровича, ставшего светлейшим князем всего десять лет назад.

Хотя примеры непокорства были.

Так, нынче на военном совете отсутствовал генерал-аншеф Александр Васильевич Суворов, коему Потемкин-Таврический вверил командование левым флангом осадной армии. Совсем недавно Суворов прославился на всю Россию, с малыми силами отбив нападение пятитысячного отряда турок на крепость Кинбурн. Потому под Очаков генерал-аншеф приехал с боевым настроением и искренне не понимал, отчего светлейший князь медлит со штурмом.

Полководец дал волю своему злом языку, и уже летом 1788 года в великосветских гостиных Санкт-Петербурга и Москвы, в штабах дивизий и полков повторяли придуманную Суворовым первую присказку про Потемкина: «Я на камушке сижу, на Очаков я гляжу» – и вторую, касающуюся тактики и стратегии целом: «Одним гляденьем крепости не возьмешь»…

За словами последовали и дела.

Первая большая вылазка османов под Очаковым случилась 27 июля, в середине дня. Их отряд численностью около двух тысяч человек выступил из северных ворот крепости и по садам ее форштадта незаметно подобрался к нашему лагерю. Сначала турки сбили с позиций бугских казаков и, преследуя их, побежали дальше, к левому флангу лагеря. Навстречу противнику вышли два батальона Фанагорийского гренадерского полка, и вел их Суворов. Произошла отчаянная рукопашная схватка. На помощь фанагорийцам подоспели другие полки левого фланга. На помощь туркам тоже устремились подкрепления, открыла огонь крепостная артиллерия. Наши батареи стали ей отвечать. В бой вступила тяжелая кавалерия – Екатеринославский кирасирский полк.

Турок удалось оттеснить сначала от садов, потом – ко рву. Незакрытые крепостные ворота были уже рядом, и Суворов надеялся, что Потемкин, увидев этот успех, введет в сражение всю осадную армию: около 19 тысяч штыков и сабель. Со шпагой в руке он находился в первых рядах своих любимых гренадеров, крича: «На приступ, ребята!» – когда янычарская пуля легко ранила его в шею.

Однако главнокомандующий, наблюдавший за сим героическим действом в подзорную трубу, только чертыхался и никакого приказа об общем штурме не отдал. Турецкие ворота закрылись, наши войска отошли на свои позиции. В бою они потеряли убитыми и ранеными 365 человек. Суворов получил выговор вместо благодарности. Через два дня его рана воспалилась, генерал-аншефу пришлось уехать в госпиталь в Кинбурн. В дальнейшей осаде и штурме крепости он участия не принимал.

На большом военном совете генералы приняли много важных решений и утвердили основные принципы диспозиции предстоящего нападения на Очаков.

Постановили, что на штурм одновременно двинутся шесть колонн. Их состав будет примерно одинаковым: гренадерские, мушкетерские или егерские батальоны, команда лучших стрелков, команда рабочих с топорами и лопатами, чтобы рубить деревянные палисады и засыпать рвы, спешенные кавалеристы-волонтеры и казаки. Артиллеристы покатят за колоннами легкие полковые трехфунтовые орудия, чтобы стрелять через головы атакующей пехоты, прикрывая ее огнем.

Также на совете сразу распределили и обязанности между военачальниками.

Общее командование четырьмя колоннами правого фланга взял на себя генерал-аншеф князь Репнин, а командование двумя колоннами левого фланга – генерал-поручик Александр Николаевич Самойлов, племянник светлейшего князя.

В оперативном подчинении у них находились начальники колонн: первой – генерал-майор барон фон дер Пален, второй – генерал-поручик принц Виктор-Амадей Ангальт Бернбург-Шаумбург, дальний родственник царицы, третьей – генерал-майор князь Волконский, четвертой – молодой генерал-поручик князь Долгоруков, сын знаменитого покорителя Крымского ханства Василия Долгорукова, пятой – бригадир Хрущев, шестой – бригадир Горич. Для каждой колонны отводился участок фронта, на котором ей предстояло действовать…

Под жаркой медвежьей шкурой сон Аржановой был сладким, будто мечта, легким, точно майский ветерок. Рано утром светлейший князь ушел на свой военный совет, поцеловав ее в щеку, как послушную, примерную девочку. Анастасия заснула вновь. Сказал же он, что нечего ей теперь бояться. Если бы курская дворянка действительно чего-нибудь боялась – Турчанинов, конечно, не в счет, – то она никогда не стала бы Флорой. Не страх владел ее душой последнюю неделю жизни в Галате, а чувство предельной сосредоточенности и осторожности. Сама себе она казалась рысью, затаившейся в зарослях кустарника в засаде, но уже готовой к решающему прыжку. Только бы не промахнуться. Добыча, столь желанная и столь беспечная, приближалась, и под копытами у нее потрескивали сухие прошлогодние веточки, словно секундомер, отсчитывающий время.

Этот размеренный стук и разбудил Анастасию. Горничная стояла у постели. На подушку рядом с барыней она водрузила настольные часы и ждала результатов их действия. Аржанова приподнялась на руке, протерла глаза:

– Сколько теперь времени?

– Да уж обед через час, как о том распорядились их высокопревосходительство. Беспременно желают они обедать вместе с вами.

– А тут что?

– Завтрак вам ихний повар приготовил, – горничная опустила на постель поднос, где высился кофейник, чашка с блюдцем, сахарница, молочник и ваза с бисквитами.

– Трогательная забота, – пробормотала курская дворянка, наливая себе кофе. – А ты выспалась, Глафира? Ты завтракала? Как там кирасиры, Николай, Гончаров?

– Не извольте беспокоиться, ваше высокоблагородие. Наши все в порядке. Сыты, одеты, здоровы.

– Это хорошо, – Анастасия с удовольствием хлебнула горячего кофе из чашки.

– Стало быть, вы с ним, греховодником старым, Сатаны воплощением на земле, опять переспали? – верная служанка, сложив руки на животе, на белом переднике с кружевами по краям, укоризненно посмотрела на госпожу.

– Откуда такие выражения, Глафира? Сколько раз я просила тебя не лезть в чужие дела! Совершенно невозможные привычки ты приобрела в последнее время…

Но барыня на нее нисколько не сердилась, горничная это чувствовала. Вообще у Анастасии Петровны сейчас было превосходное настроение, цвет лица хороший и улыбка ясная на устах.

– Князю-то Мещерскому хоть письмецо напишите, – сказа горничная.

– Именно так я собираюсь поступить. Дай бумагу, чернильницу, перо. Генерал-фельдмаршал обещал отправить мое письмо в Севастополь с фельдъегерем сегодня же…

Умыться бы, причесаться, наложить легкий макияж и красиво одеться к обеду, однако вот неразрешимая задача – во что? Ни за какие деньги не достать в армейском лагере платья, сшитого по последней парижской моде. Впрочем, и обычное, повседневное женское платье здесь тоже найти невозможно. А носить прежний, мусульманский, наряд просто-напросто опасно. Вполне определенное, мстительное отношение к врагу распространилось среди солдат после дикой выходки турок с генерал-майором Максимовичем и его подчиненными. Кроме того, уже надоело русским жить в холодных землянках, питаться сухарями и кашей, пить воду с гнилым запахом.

Как ни сердилась Аржанова, но к обеду с возлюбленным ей пришлось надеть те же самые вещи: длинную белую рубаху с жемчужной пуговицей-запонкой у горла, красные шаровары, зеленое платье «энтери», сверху – бархатную малиновую курточку с короткими рукавами. Усаживаясь за стол, Потемкин мило пошутил о турецко-татарской одежде, которую из-за ее деревенской простоты, вероятно, легко носить. Анастасия, нахмурившись, ответила, что видит в этом серьезную проблему, и объяснила, почему она возникла.

Сразу он ей не ответил, так как лакей поставил на стол горячее – жареного гуся с яблоками, любимое блюдо светлейшего князя. Но за десертом их разговор о делах продолжился.

– Какие планы у тебя, душа моя? – спросил Потемкин.

– Во-первых, надо составить подробный рапорт об операции «Секрет чертежника» для Турчанинова. Во-вторых, конечно, думаю о возвращении домой. Давно скучаю по детям.

– У меня есть просьба.

– Слушаю, ваше высокопревосходительство.

– Штурм крепости будет в первых числах декабря. Войска разделены на шесть колонн, и для каждой требуется свой переводчик. Переводчиков у меня катастрофически не хватает.

– Значит, вы хотите, чтобы я… чтобы я участвовала в штурме? – с некоторым волнением спросила Анастасия.

– Ничего не хочу, ваше сиятельство. Только с нижайшей просьбой к вам обращаюсь, – он поднес к губам ее руку.

– Знаю я ваши просьбы.

– Бесспорно, вы можете уехать в Севастополь к своей семье хоть завтра. Как никто другой, вы заслужили отдых. Но ведь война с турками продолжается…

Она отвернулась от него и перевела взгляд на окно. В землянке светлейшего князя окна имелись – узкие, похожие на щели и под самым потолком. Быт главнокомандующего все же отличался от быта простых солдат. Но это вовсе не Аничков дворец, подаренный Потемкину его законной супругой Екатериной Алексеевной, не пышные приемы в Зимнем дворце, не роскошные царские обеды с семью переменами блюд. Идет война. Многие участники тех торжественных мероприятий находятся здесь, под огнем османских пушек: князья Репнин, Волконский, Долгоруков, принц Ангальт-Бернбург-Шаумбург, а также прочие обладатели высоких титулов, длинных родословных, обширных поместий, тысяч душ крепостных. Служба Отечеству и государю превыше всего. Слава, заслуженная на полях сражений, в глазах их потомков не сравнится ни с какими императорскими пожалованиями.

Вдруг Аржановой почудилось, будто все это с ней уже было.

Простая походная жизнь, армейский лагерь, разбитый посреди степи, согласно строгим параграфам Устава, видные из-за брустверов наших осадных батарей стены вражеской крепости, и Григорий Александрович, неспешно, по-домашнему пьющий чай в зеленом сюртуке без орденов и знаков своего чина. Так провели они когда-то целый месяц в Херсоне, городе-новостройке.

Нетронутая, непаханая ковыльная степь начиналась чуть ли не за стенами губернаторского дома. Бешеный ветер гулял по улицам, застраиваемым домами. Стены мощной русской крепости еще только поднимались у берегов Днепра. В краю, недавно отвоеванном Российской империей у османов, вдали от столичных шумных забот и многих придворных обязанностей, светлейший князь чувствовал себя легко и свободно. Он полностью принадлежал ей.

– Я согласна остаться, милый, – сказала курская дворянка генерал-фельдмаршалу.

– Другого ответа я не ожидал, – он признательно улыбнулся Флоре.

– Но есть одно условие.

– Какое, душа моя?

– Новая одежда!

С быстротой и деловитостью опытного организатора Григорий Александрович решил сложнейший вопрос. Он вызвал к себе из Екатеринославского кирасирского полка двух солдат-портных, вручил им один из своих повседневных мундиров и сказал, чтоб через день все было готово. Из больших предметов обмундирования сделать меньшие можно. Портные сначала обмерили Анастасию, потом – подаренные ей потемкинские зеленый кафтан с красными воротником, лацканами и обшлагами, красные камзол и кюлоты, или короткие штаны. После чего они распороли вещи, разложили их на большом столе в комнате для совещаний, мелом нанесли разметку, лишнее отрезали и, взявшись за иголки и нитки, дружно принялись шить.

Аржанова находилась поблизости. Она составляла отчет для Турчанинова и периодически являлась к портным на примерку. Мастера надевали на нее изделия, тут же что-то подкраивая и перешивая. Видя их старание, Анастасия пообещала приличное вознаграждение за работу. Кроме того, обед и ужин подали солдатам из фельдмаршальского котла да еще угостили чаркой водки.

Именно через день, к вечеру, курская дворянка, одетая как обер-офицер пехоты Российской императорской армии, предстала перед светлейшим князем. Он с удовольствием оглядел ее стройную ладную фигуру и заметил, что женщину сейчас узнать в ней затруднительно, что любой наряд, мужской или женский, европейский или мусульманский, всегда оказывается Анастасии Петровне к лицу, и данное обстоятельство его бесконечно изумляет.

– Такова уж моя служба, – скромно ответила она…

Походной канцелярией главнокомандующего Екатеринославской армией заведовал бригадир Попов, секретной ее экспедицией – коллежский советник Лашкарев. К нему Аржанова и пришла с готовым отчетом, чтобы отправить бумагу в Санкт-Петербург.

Сергей Лазаревич сразу узнал «Флору», несмотря на ее зеленый пехотный кафтан и армейскую прическу с буклями и косичкой на спине. Они познакомились весной 1783 года в Крыму. Лашкарев, тогда чиновник Иностранной коллегии, прибыл на полуостров как чрезвычайный посланник и полномочный министр при дворе крымского правителя. Миссия его была непростой – добиваться отречения хана Шахин-Гирея от престола в пользу императрицы Екатерины II. Аналогичное поручение имела и Аржанова. Чрезвычайный посланник действовал открыто, на дипломатическом поприще. Курская дворянка – конфиденциально, среди крымско-татарской знати, склоняя бывших кочевников на присоединение к России щедрыми посулами, богатыми подарками, а то и прямыми угрозами.

Свои поручения они оба исполнили блестяще. Затем Лашкарев сопровождал Шахин-Гирея, выехавшего из Бахчи-сарая в Воронеж вместе с несколькими придворными, охраной и гаремом. Без приключений доставив царственного путешественника до места назначения, Сергей Лазаревич удостоился похвалы светлейшего князя и нового чина.

Потемкин вскоре переманил дипломата из Иностранной коллегии к себе. Действительно, при подготовке к новой войне с Османской империей Лашкарев являлся в его штабе человеком полезным, даже незаменимым. Смолоду он довольно долго работал в посольстве России в Константинополе-Стамбуле, отлично изучил турецкие нравы, обычаи и порядки, в совершенстве владел тюрко-татарским и персидским языками…

Немного поговорив о славном крымском прошлом и о недавней поездке Аржановой на Босфор, они начали обсуждать задачи военных переводчиков при штурме крепости.

На столе перед Лашкаревым лежал чертеж с обновленным планом Очакова. Купеческий город, соединенный с фортификационными сооружениями, имел вид не совсем правильного четырехугольника, сильно вытянутого с юга на север, от морского мыса в степь. Был он для конца XVIII столетия достаточно большим – примерно 25 тысяч жителей, – застроенным хаотично, разнообразно, без заранее продуманной структуры. Оттого и получалось, что многое в наземном расположении его домов, кварталов, улиц и площадей по-прежнему оставалось неизвестным. Переводчикам предстояло, допрашивая захваченных при движении колонн пленных, узнавать для войск кратчайший путь к центральному форту «Хасан-Паша», без захвата которого невозможно овладение всей османской твердыней на берегу Черного моря.

Лашкарев сам собирался встать в ряды переводчиков, так как по-настоящему проверенных и прекрасно знающих язык людей в секретной экспедиции походной канцелярии не хватало. Абы кого в бой с коварным и жестоким противником не пошлешь. Потемкин-Таврический строго спрашивал с военачальников за неоправданные потери в личном составе вверенных им частей. «Российский солдат дорог! – не уставал он повторять на совещаниях. – Гораздо дороже золота, серебра, пушек и знамен, которые вы, господа, мечтаете захватить при штурме, дабы претендовать на орден Святого Георгия Победоносца и благоволение нашей монархини».

Попрощавшись с Лашкаревым, Аржанова надела форменную черную шляпу-треуголку, закуталась в плащ, подбитый мехом, и вышла из землянки на свежий воздух. Часовой отсалютовал ей, взяв ружье «на караул». Она решила прогуляться и более внимательно оглядеть с вершины степного взгорья укрепления Очакова. Отсюда они сейчас хорошо просматривались, потому что погода стояла морозная, но совершенно ясная, солнечная.

Нет, не знаменитый инженер Вобан проектировал эту крепость. Ей было сотни три лет, не меньше. От крымских татар она перешла во владение турок, и османы, конечно, попытались усилить ее новыми сооружениями. В частности, сделали три ряда ограждений: ров глубиной около шести метров, за ним – мурованный камнями земляной вал длиной три километра, высотой примерно в тридцать метров и шириной до десяти метров, за валом – крепостная каменная зубчатая стена с башнями.

Перестроить все это по новейшим французским изобретениям в области фортификации мусульмане не смогли из-за элементарного отсутствия денег. Лафит Клаве, приглашенный ими, должен был что-то придумать, и он придумал: подземный город, минные галереи, пороховые погреба. Кроме того, по его проекту из кирпича возвели бастионы и куртины на побережье лимана, самом уязвимом месте в обороне Очакова.

Однако к концу ноября 1788 года в результате интенсивных обстрелов русской артиллерии от бастионов и куртин остались груды битого кирпича, в земляном валу появились большие провалы, крепостные стены во многих местах разрушились, башни лишились деревянных крыш, которые попросту сгорели. Это в начале осады турки вели себя надменно и смеялись в лицо нашим парламентерам, предлагавшим им почетную сдачу крепости и выход из нее гарнизона с оружием и знаменами. Но когда «кяфиры» пустили на дно султанский флот и Очаков очутился в блокаде, настроение у них изменилось. Оставалась одна надежда – на французские хитрости, на мины, тайно спрятанные в земле.

Светлейший князь, желая избежать кровопролития, послал в крепость парламентеров в последний раз. Комендант Очакова трехбунчужный паша Хуссейн снова отклонил его предложение. Потемкин наметил штурм на 6 декабря, день святого Николая Чудотворца. Этот приказ вызвал в армии настоящее ликование. Никто не сомневался в успехе предстоящей атаки.

Узнав о штурме, Аржанова собрала свою маленькую команду. То, что Глафира останется в лагере, было ясно. Но какое решение примут ее сын Николай, белый маг Гончаров, корнет Чернозуб и унтер-офицер Прокофьев?

Теперь все они из восточных кафтанов переоделись в желтые с салатовыми воротниками, лацканами и обшлагами куртки Екатеринославского кирасирского полка, то есть родного Чернозубу и Прокофьеву Новотроицкого, переименованного два года назад при том же шефе – Потемкине. Еще надели они шаровары поверх сапог и каски с козырьками, украшенные вверху поперечным толстым валиком из конского волоса, который назывался плюмажем. Сидели они на раскладных походных табуретках и степенно пили из чашек, розданных Глафирой, горячий чай.

– Что скажете, Сергей Васильевич? – обратилась Анастасия к колдуну.

– День этот очень хороший. Победа придет к нашим войскам. Но немало добрых молодцев сложат головы, свалившись во рвы, поднявшись на крепостные стены, проходя по узким улицам города.

– А вы сами где будете?

– Я – с вами.

– Подумайте, Сергей Васильевич. светлейший князь назначил меня переводчиком в шестую штурмовую колонну. Придется мне идти впереди…

Корнет Чернозуб, который успел пришить к новому мундиру голубую муаровую ленточку со своей медалью за сражение при Кагуле, только улыбнулся:

– От це дуже добре, вашвыскобродь. Зовсим не треба лучшего мисця нам усим шукати. Побачим бусурманов зблизи та порубаем их в капусту…

Собственно говоря, подобный ответ курская дворянка и надеялась услышать. Участие в битве без них она себе не представляла. Фортуна улыбалась им, когда они держались вместе, выступали плечом к плечу. Доброй этой традицией пренебрегать не следовало, особенно – при столь серьезном испытании.

Чтобы поддержать боевой дух доблестных ее сотрудников, Аржанова приготовила им сюрприз. Потемкин, согласно рапорту Флоры, подписал два дня назад приказ о награждениях. Корнет Чернозуб получил следующий по «Табели о рангах» в кирасирском полку чин поручика, унтер-офицер Прокофьев – чин сержанта, Сергей Гончаров – бриллиантовый перстень и благодарственное письмо, Глафира и Николай – по двести рублей ассигнациями. Конверты с деньгами, коробочку с перстнем, письмо и выписки из приказа о производстве в новые чины Аржанова тут же им всем вручила. Горничная, извещенная о том заранее, принесла поднос с чарками водки. Со звоном сдвинув серебряные стаканчики, они посмотрели друг на друга гордо, весело, торжественно…

В день 5 декабря мела метель, засыпавшая осадный лагерь снегом по колено. В ночь на 6 декабря ударил мороз. Столбик термометра опустился до минус двадцати градусов по Цельсию. В пятом часу утра полки, батальоны, роты и отдельные команды стали собираться на исходные позиции своих колонн. Там горели костры. Мороз не страшил, а как будто ободрял русских. Солдаты тихо переговаривались и вглядывались в темноту. Но Очаков спал, никакого движения не наблюдалось ни на земляном валу, ни на крепостных стенах.

Бригадир Иван Петрович Горич, назначенный командовать шестой штурмовой колонной, принимал рапорты от прибывающих на место сбора воинских частей. Первым построился Фанагорийский гренадерский полк, в коем насчитывалось до 1400 рядовых и унтер-офицеров. За ним встали два гренадерских батальона: подполковников Фишера и Сукова. Далее пришли 300 артиллеристов, команда в 100 лучших стрелков, набранных в разных полках, 40 спешенных волонтеров из Херсонского легко-конного полка и 183 бугских казака под началом полковника Скаржинского, 220 волонтеров с полковником Селунским и 250 солдат Полоцкого мушкетерского полка, имевших не ружья, а топоры, лопаты, кирки и штурмовые лестницы.

Горич[19], награжденный за отличия в Первой Русско-турецкой войне орденом Св. Георгия 4-й степени, обменивался со штаб-офицерами короткими репликами. Но все-таки предстоящая схватка будоражила его чувства. Истинный герой, человек безумной храбрости и беззаветной преданности долгу, он предвкушал единоборство с неприятелем, как «пир веселый, буйный, кровавый». Никогда не задумывался он, каким может быть похмелье на таковом «пиру».

Иван Петрович давно выполнял разные поручения Потемкина. Например, в Екатеринославскую армию он прибыл с Кавказа.

Там он успешно провел переговоры с племенами кабардинцев и абазинцев. Горич внушил горцам, склонным к мятежам и разбоям, что «истинная их польза состоит в привязанности к Российскому престолу и сохранении мира и тишины в местах их обитания».

Штурмовая колонна Горича под Очаковым была самой мощной по составу и предназначалась для нанесения главного удара по крайнему, северному бастиону крепости, правда, уже сильно разрушенному. В помощь ей Потемкин направлял пятую колонну бригадира Хрущева, состоящую из двух батальонов – гренадерского и мушкетерского – и рабочей команды в 250 человек солдат Алексопольского полка. Цель их атаки – сбить многочисленный турецкий отряд, занимавший бастион против левого фланга русских, ворваться в крепость, быстро пройти по ее улицам и подступить к форту «Хасан-Паша».

Нападения четырех остальных колонн на нагорный ретрашамент у Очакова носили характер военной демонстрации, призванной отвлекать внимание противника от главного удара…

Шестая колонна формировалась и готовилась к движению. Горич взглянул на карманные часы. Они показывали 6 часов утра. Но еще не прибыл военный переводчик, о котором Потемкин давеча рассказывал Ивану Петровичу как-то невнятно. Бригадир уяснил лишь, что это – смелый, особо ценный и отменно знающий тюрко-татарский язык давний сотрудник светлейшего князя, причем – из секретной канцелярии Ее Величества, и надо дать ему прикрытие, хотя у того тоже есть свои люди.

– Чтоб и волоса не упало с ее головы, – значительно произнес главнокомандующий на прощание.

– С чьей головы? – не понял Горич.

– Я тебе все объяснил. Ступай, Иван Петрович. При штурме разберешься…

Стоя у костра рядом с адъютантом, бригадир ждал появления этого странного человека. Однако в темноте трудно было различать не только лица, но и фигуры. Ничего необычного он не заметил в молодом, среднего мужского роста офицере в надвинутой на лоб форменной треуголке и плаще, подбитом мехом.

– Честь имею явиться, ваше высокоблагородие, – прозвучал его грудной мягкий голос. – Я – переводчик, о коем предупреждал вас светлейший князь вчера. Вот мои люди.

– Опаздываете, господин капитан, – проворчал Горич, отчего-то решив, что меньшего чина смелый и особо ценный сотрудник иметь никак не может. – Я назначил для вашего прикрытия лучших солдат Фанагорийского полка… Подпоручик Самохвалов, ко мне!

На такую встречу Аржанова совершенно не рассчитывала. Потому, взяв бравого подпоручика за руку, она быстро увела его от костра подальше. Но Сергей Самохвалов «турецкую шпионку» все равно узнал. Конечно, секунд-майор фон Раан потом рассказал ему, кто она на самом деле, и подпоручик очень расстроился. Теперь, сняв шляпу, дворянин из Курской губернии галантно поклонился даме и смущенно сказал:

– Примите глубочайшие извинения, ваше сиятельство, за дерзкое мое обращение с вами в тот злополучный вечер. Честное слово, я не знал и готов…

– Ладно уж, господин подпоручик, – она улыбнулась. – Забудем неприятный инцидент.

– Стало быть, вы на меня не сердитесь?

– Не сержусь.

От этого заявления Самохвалов пришел в восторг, снова отвесил поклон и в знак признательности хотел поцеловать красавице руку, но она пригрозила ему пальцем:

– Не вздумайте! Здесь мы – солдаты. Вместе пойдем на штурм.

– И вам совсем не страшно? – он смотрел на нее во все глаза.

– Нет, – спокойно ответила Анастасия…

Пока они беседовали, Горич еще раз прошел вдоль своей колонны. Ординарец нес за ним смоляной факел и по приказу бригадира подходил к разным воинским частям и освещал их ряды. Согласно Уставу 1763 года, для атаки на укрепленные позиции противника применялся определенный боевой порядок, и сейчас он был воспроизведен довольно точно.

Впереди поставили рабочую команду в 250 человек с топорами, лопатами, кирками и штурмовыми лестницами, которые солдаты держали на плечах. За ней – 100 лучших стрелков. За ними – все гренадерские батальоны в шеренгах по шесть нижних чинов каждая. За гренадерами встали спешенные казаки и волонтеры. В хвосте колонны очутились артиллеристы.

Бригадир, обходя строй, разговаривал с солдатами. Он напоминал им о главной задаче – сходу взять бастион – и приказывал щадить женщин и детей на улицах города, отпускал соленые армейские шуточки насчет турок, высмеивая их сладострастие и женолюбие, отказ употреблять в пищу свинину и привычку молиться по пять раз на дню, встав на колени кверху задом. Служивые отвечали любимому командиру дружным хохотом.

Вскоре он вернулся к голове колонны, где находилась Аржанова со своими людьми, Самохвалов с десятью гренадерами, адъютант бригадира и три его ординарца. Пламя факела осветило лицо Горича, узкое, горбоносое, загорелое, и его коренастую фигуру. Белый маг вдруг дотронулся до рукава кафтана курской дворянки и тихо сказал:

– Генерал погибнет в этом бою.

– Почему вы так думаете, Сергей Васильевич? – удивилась она.

– Я вижу темное сияние над его головой…

Аржанова не успела ничего ответить, как грохот первого артиллерийского залпа разорвал тишину. Две шестипушечные батареи, за ночь перемещенные на прямую наводку к османскому бастиону, открыли ураганный огонь по вражескому укреплению. Орудия производили по одному выстрелу в минуту, и эта канонада продолжалась около получаса. Затем раздался громовой голос Горича:

– Господа офицеры! К атаке! Слуш-шай мою команду… Вперед скорым шагом марш!

Было семь часов утра 6 декабря 1788 года, когда русские двинулись от осадного лагеря к Очакову. Им предстояло преодолеть расстояние метров в девятьсот по заснеженной равнине с небольшими возвышениями. Османы увидели идущие на приступ войска и начали отстреливаться. Под сильный картечный и ружейный огонь попала пятая колонна бригадира Хрущева, которая шла справа от колонны Горича метрах в двадцати.

Не обращая внимания на свист неприятельских пуль и картечей, рабочие, стрелки, гренадеры, мушкетеры, казаки, волонтеры хладнокровно спустились в ров и потом, опираясь на ружья, взобрались на гребень земляного вала. Рабочие с топорами прорубили бреши в деревянном палисаде и солдаты оказались на второй линии защитных сооружений. Тут на них бросились янычары, вооруженные саблями и ятаганами. Навек успокоив пылких воинов Аллаха штыками, наши устремились дальше.

В этот момент раздался оглушительный взрыв, точнее, серия взрывов. Турки привели в действие пороховые закладки в минных галереях, что прорыл Лафит Клаве. Тонны песчаного грунта, камней, вырванных с корнем деревьев взметнулись вверх, на секунды заслонив небо, уже светлевшее. Однако большого ущерба наступающими взрывы практически не причинили и штурм остановить не могли. Ведь они прогремели в западной части очаковского мыса, а войска шли по восточной. Правда, песок, камни и обломки деревьев разлетелись далеко. Некоторые солдаты пострадали, получив ушибы, ссадины и даже сотрясение мозга. Например, поручик Чернозуб, чья фигура возвышалась в толпе стрелков, заимел здоровенную шишку на затылке, вовремя не успев отклониться от увесистого обломка грушевого дерева.

Шестая колонна уже штурмовала бастион. Укрепления его были наполовину разрушены ядрами и бомбами нашей артиллерии. Потому понадобилась только одна штурмовая лестница. Остальное рабочие разворотили кирками. Прыгая по камням, обрушившимся вниз, гренадеры проворно поднимались к проломам в брустверах. Бригадир Горич двигался впереди. Подняв шпагу, Иван Петрович громко повторял: «На приступ, ребята! В штыки!»

Откуда прилетела эта пуля, никто из них не понял. Османы отступали, в руках у них сверкали лишь клинки холодного оружия. Но пуля ударила храброму бригадиру прямо в сердце, и он упал на руки солдат, идущих за ним шаг в шаг. Гибель Горича видела и Аржанова, и Самохвалов, и Гончаров, и поручик Чернозуб, и Николай, тотчас вскинувший егерский штуцер с прицелом «диоптр».

В суматохе рукопашного боя сын горничной сумел разглядеть желто-алую вспышку из-за груды камней и в ответ послал свой свинцовый гостинец. Турок огромного роста в янычарской чалме, синем кафтане и атласных зеленых шароварах свалился им под ноги. Над переносицей на лбу у него чернело отверстие с голубиное яйцо. Его ружье дивной работы с инкрустациями на прикладе, с чеканкой на граненом стволе, имевшем восемь нарезов внутри, Николай, вполне довольный результатом выстрела, взял и повесил себе на плечо за красный юфтевый ремень.

Смерть Горича вызвала некоторое замешательство в рядах атакующих. Бездыханное тело Ивана Петровича положили на два ружья, и так, держа его словно на носилках, четыре человека понесли бригадира в лагерь. Начальство над колонной принял полковник Сытин из Фанагорийского гренадерского полка.

– Ребята! – закричал он, обернувшись к солдатам. – Отомстим бусурманским собакам за смерть любимого командира! За мной! Вперед!

Между тем генерал-поручик Самойлов, отрядив часть войск к двум крепостным воротам – Хасан-Пашинским и Стамбульским – с остальными присоединился к пятой и шестой колоннам и вместе с ними первым вступил на городские улицы. Подоспело и другое подкрепление – восемьсот гренадер таврического полка под командой полковника Познякова.

Численное превосходство оказалось на стороне русских. Зеленые куртки и черные каски с белыми и желтыми плюмажами, точно бурлящий поток, затопили узкие и кривые улочки купеческого города. Однако османы не желали сдаваться в плен, они яростно сражались за каждый дом. В ход у них шли не только сабли, ятаганы и кинжалы, но и дубины, и топоры, и даже камни.

Остервенение рукопашной схватки овладело атакующими. Наши солдаты на месте убивали всех, кто держал в руках хоть какое-либо оружие. Выстрелы звучали редко. Все пули были потрачены раньше, при взятии бастиона, а перезарядить кремнево-ударное ружье или пистолет не так-то просто, особенно в драке. Слышался лишь скрежет стали, глухие удары, дикий визг мусульман: «Аллах акбар!» – в ответ на него русское «Ура!», вой, плач и крики женщин, детей, раненых, случайно сбитых с ног в уличной свалке.

Никогда прежде не доводилось Анастасии видеть такой страшной резни, и уж тем более – находиться в самом ее центре. При полевом сражении у Козлуджи, которое она наблюдала сначала со стороны, потом – изнутри, встав в батальонное каре своего первого мужа, служивые вели себя гораздо сдержаннее. Но ведь тогда никто не издевался над телами их убитых товарищей, никто не нападал на них со спины или сбоку, никто не таился за разрушенной стеной дома, сжав в зубах кинжал, как сейчас поступали турки. Сергей Самохвалов и его бравые гренадеры, защищая ее, не раз вставали грудью на пути очумевших мусульман.

В конце концов подпоручик передал курской дворянке свою легкую обер-офицерскую фузею с примкнутым штыком, а себе взял у убитого простую солдатскую. Ружьем отбиваться было лучше и удобнее, чем шпагой. Холодное оружие Анастасия достала из ножен, когда они вошли в город. Правда, под камзолом у нее имелся ремень с кобурами и два любимых пистолета «Тузик» и «Мурзик». Но пули из них она приберегала на крайний случай.

Остапа Чернозуба с его ушибом головы Флора все же отправила в лагерь: боль не давала ему двигаться быстро. Рядом с ней остался сержант Прокофьев и меткий стрелок Николай. Он сумел-таки перезарядить и егерский штуцер, и трофейное турецкое ружье, к какому пули, приготовленные сыном горничной заранее, подошли очень хорошо.

Сергей Гончаров, впервые в жизни попавший в подобную переделку, держался за спиной Аржановой, растерянно озирался и беспрерывно бормотал какие-то заговоры и молитвы. Анастасия относилась к этому снисходительно. Иногда она вспоминала предсказание колдуна о судьбе бригадира Горича. Оно сбылось в точности, и таких ясновидящих следовало беречь, хотя их прорицания уверенности перед боем не прибавляют.

Из тесной улицы толпа солдат вывалилась на квадратную маленькую площадь, где угол занимала мечеть. От площади к окончанию очаковского мыса вели две дороги, петляющие по городским кварталам. Стены форта «Хасан-Паша» вставали за домами, но какой путь к ним являлся самым коротким и простым?

«Переводчик! Переводчик!» – прошелестело по рядам, и Аржанова решительно шагнула вперед. Ее вызывал к себе генерал-поручик Самойлов. Из мечети гренадеры привели муллу. Довольно толстый, пожилой, седобородый человек в высокой меховой шапке, обмотанной белым муслином, что свидетельствовало о совершении им хаджа в Мекку, стоял перед русским военачальником и, стараясь сохранять важность и достоинство, что-то объяснял по-турецки.

Самойлов, племянник светлейшего князя, в прежние годы – его адъютант и ближайший помощник, теперь сделался человеком самостоятельным. Он отличался высокомерным и грубым нравом, полагая себя абсолютно неуязвимым в жизненных коллизиях. Увидев Аржанову с обер-офицерской фузеей, он небрежно бросил:

– Это ты, что ли, и есть военный переводчик?

– Так точно, ваше превосходительство.

При звуках ее голоса генерал-поручик окинул курскую дворянку пристальным взглядом и, точно вспомнив о чем-то, продолжал заметно вежливее:

– Переведите мне речь этого толстяка.

– Слушаюсь, ваше превосходительство.

Мулла тоже посмотрел на Анастасию и заговорил снова, указав рукой на мечеть. Флора, слушая его, начала переводить:

– Просит, чтоб солдаты не оскверняли мусульманский храм, не заходили в него с оружием и в сапогах… Там находятся только женщины и дети. Они молятся Аллаху о ниспослании милости…

– Мне все ясно, – остановил ее Самойлов. – Скажите ему, если оттуда в спину нам сейчас ударят янычары, то пощады не будет никому, мечеть сгорит. Но главное в другом. Коль он и впрямь желает уберечь свой храм от разрушения, пусть покажет нам кратчайшую дорогу через город к форту «Хасан-Паша».

Применяя самые изысканные и вежливые, по-восточному цветистые обороты речи, обращаясь к мулле: «о, достойнейший из достойных», – Анастасия изложила приказ генерал-поручика. Турок слушал ее и кивал головой. Потом он погладил ладонью свою белую бороду, потом процитировал Коран по-арабски: «И кто более несправедливей и неправедней, чем тот, кому напоминали об аятах Господа его, а он отвращался от них. Поистине мы взыщем с виновных», – и… согласился. Теперь курская дворянка и мулла, которой он на ходу объяснял расположение улиц Очакова, повели колонну войск вперед…

К форту «Хасан-Паша» со всех сторон бежали изгнанные из прочих укреплений крепости ее защитники. Форт находился как бы над купеческим городом, на верхней террасе мыса, круто обрывающегося в море. Укрепление имело форму квадрата со сторонами, достигающими длины в 496 и 416 метров. В нем имелись строения: двухэтажный дворец коменданта, кирпичная мечеть с деревянным минаретом, турецкая баня, небольшая казарма и плац для янычар, арсенал, погреба для хранения провианта и боезапаса. Стены форта с четырьмя круглыми башнями на углах окружал ров и земляной вал над ним. Единственные ворота выходили на север, то есть в город.

Трехбунчужный паша Хуссейн вместе с охраной и офицерами – всего до 500 человек – ныне пребывал здесь. Он давно приказал закрыть тяжелые железные ворота и равнодушно наблюдал, как остатки вверенного ему гарнизона гибнут во рву и на земляном валу от ударов тысяч «кяфиров», плотно окруживших форт с трех сторон. С четвертой стороны ревело и играло волнами Черное море. Ранее оно соединяло пашу с его повелителем султаном Абдул-Гамидом I, присылавшим в Очаков корабли. Но в этот злосчастный декабрьский день море оставалось пустынным, неприветливым, холодным. Надежда на помощь из Стамбула испарилась.

Русские проникли в форт не через ворота. Открыть их снаружи действительно было невозможно. Переколов штыками турок на земляном валу, отряд волонтеров приставил к стенам штурмовые лестницы и по ним взобрался наверх. Оттуда спуститься на вымощенный камнями двор укрепления не составляло труда. Солдаты, бросившись к створкам ворот, мигом сбили с них четыре запорные балки и впустили в форт огромную толпу. С радостными криками, потрясая оружием, победители устремились к дворцу коменданта.

Печально вздохнув, Хуссейн-паша отошел от окна. Получалось, что от нападения на бастион до открытия ворот миновал только час и еще пятнадцать минут. Неправдоподобно короткий срок для такой мощной крепости, как Очаков, и это обстоятельство огорчало старого воина больше всего. Видимо, он чем-то сильно прогневил Всевышнего. Комендант расстегнул свою портупею с узкой, изогнутой персидской саблей «шемшир» и приготовился вручить ее первому вошедшему в его дом русскому генералу.

Глава тринадцатая

Русские трофеи

Ступени, выложенные плоскими камнями, круто уходили вниз, в темное подземелье. Стены этой галереи, ее сводчатый потолок, видимо, укрепили известковым раствором. Ни песчинки, ни камушка не осыпалось на их плечи и головы. Солдаты с факелами освещали лестницу. Впереди шли Сергей Самохвалов и Анастасия Аржанова, за ней – сержант Прокофьев, Николай, далее – тридцать гренадеров Фанагорийского полка с ружьями наизготовку. В руках курская дворянка держала лист с планом крепости, который она нашла во внутреннем кармане кафтана безвременно погибшего бригадира Горича. Как жаль, что его смелая жизнь оборвалась так внезапно!

В это подземелье они попали из провиантского погреба форта «Хасан-Паша». Теперь, когда его гарнизон и комендант сдались на милость победителя, Потемкин отправил Флору исследовать подземелья, обозначенные на чертежах Лафита Клаве. Не было сомнения в том, что там еще скрываются турки. Едва ли смогут они изменить судьбу поверженного Очакова. Однако вступить в переговоры с ними, убедить сдаться, не проливать понапрасну кровь, не приносить новых жертв на алтарь войны совершенно необходимо.

Лестница кончилась, и они очутились в узком коридоре. Гренадерам пришлось наклонять головы, чтобы идти вперед. Такой низкой вдруг сделалась подземная галерея. За поворотом ее обнаружилась дверь, где на часах стояли два негра в чалмах, с копьями и пистолетами, засунутыми за широкие шелковые пояса. Они как будто дремали, но шаги русских разбудили их. Не говоря ни слова, африканцы бросились на чужестранцев с копьями наперевес. Это стало их последним деянием во славу Аллаха. Одного застрелил Николай из егерского штуцера, второго – Аржанова, выхватив из кобуры свой любимый «Тузик». Самохвалов лишь растерянно отпрянул в сторону. Его реакция на внезапное нападение оказалась худшей, чем у курской дворянки. Это немудрено, ведь подпоручик никогда не тренировался в специальном тире, никогда не готовился к конфиденциальным операциям. Его удел – строевые учения, разводы караулов, парады и атаки в развернутом строю батальона или полка, кои происходят в чистом поле и обязательно под бой барабанов и при шелесте полковых знамен.

То, что ожидало их за закрытыми дверями, ошеломило не только фанагорийцев, но и бывалых аржановцев. Десятка три восточных женщин в разных, пестрых и ярких, но теплых нарядах кинулись к ним навстречу. До того времени мусульманки весьма комфортно сидели и лежали на полушках, разложенных на коврах, устилающих пол пещеры. Они курили кальян, лакомились засушенными фруктами, пили из пиал сладкий шербет, слушали журчание подземного родника в помещении, освещенном фонарями. Сейчас крича, плача, стеная и заламывая руки, они на коленях ползли к русским, умоляли не убивать их и взамен предлагали свои прекрасные тела. Теперь Аржанова растерялась не меньше Самохвалова.

– Турмах, асма кепек-ларъ[20]! – крикнула она и выстрелила из второго пистолета «Мурзик» в воздух.

Дико орущая толпа тотчас замолчала, замерла на секунду, потом дружно распростерлась на полу, показывая свою покорность. Руками в перстнях и браслетах турчанки прикрывали головы и исподтишка рассматривали вошедших к ним мужчин. Конечно, законы шариата нарушались со всей очевидностью: посторонние представители сильного пола пришли в гарем. Но владельцы гаремов, османские офицеры, находились довольно далеко отсюда и сдавали личное оружие во дворце коменданта крепости, униженно кланяясь недавним своим противникам. А победитель, как известно, получает все.

– Что нам делать, ваше сиятельство? – спросил Сергей Самохвалов, на всякий случай положив руку на эфес сабли.

– Не знаю, – в смятении ответила Анастасия.

– Что они сейчас кричали?

– Хотят отдаться доблестным русским солдатам. Хотят стать вашими наложницами или невольницами.

– В этом что-то есть, – медленно произнес подпоручик Фанагорийского полка.

– Я не спорю. Но ведь нельзя устраивать оргию прямо здесь. Боюсь, что в подземелье прячутся не только женщины, но и вполне дееспособные османские воины. Надо пройти туннель до конца.

– Согласен, – кивнул Самохвалов.

– Тогда давайте оставим с ними трех-четырех надежных солдат из старослужащих. Я же скажу этим шлюхам, что их жизнь – вне опасности, что скоро мы выведем их отсюда на поверхность, дадим еды, устроим где-нибудь на жилье.

– Да, так будет лучше. Но мы вернемся за ними.

– Обязательно, подпоручик, – Аржанова понимающе ему улыбнулась…

«Матушка Всемилостивейшая Государыня. Располагал я принести Вам в дар Очаков в день Святыя Екатерины, но обстоятельства воспрепятствовали. Недовольно еще сбиты были укрепления крепостные, чтоб можно было взойтить, и коммуникация еще не поспела для закрытия идущей колонны левого фланга на штурм, без чего все были бы перестреляны.

Поздравляю Вас с крепостию, которую турки паче всего берегли. Дело столь славно и порядочно произошло, что едва на экзерциции бывает лутче. Гарнизон до двенадцати тысяч отборных людей – не меньше на месте положено семи тысяч, что видно. Но в погребах и землянках побито много. Урон наш умеренный, только много перебито и переранено офицеров, которые шли с жадным усердием и мужеством. Убит генерал-майор князь Волконский на ретраншементе и бригадир Горич на стене. Ой, как мне их жаль. Войско казацкое из однодворцев, по Вашему указу только что сформированное, было пехотою на штурме и чудеса делало. Их предводители донские полковники – молодые люди – оказали необыкновенную храбрость.

Матушка Государыня, какие труды армия моя понесла и сколько наделала неприятелю урону, того не вдруг можно описать: услышите от турков.

Тяготят меня пленные, а паче – женщины. Зима жестока, как в России. Отправлять их хлопот много. В городе строения переломаны нашими пушками. Многое нужно починивать. Также забот немало – полки ввести в квартеры, тем паче поляки не хотят пустить.

Александр Николаевич (генерал-поручик Самойлов. – А. Б.) вошел первый в крепость, а потом с другой стороны принц Ангальт. Армия моя почти наголову из рекрут, но когда есть Божия помощь, все побеждает.

Пашу с чиновниками турецкими скоро отправлю в Петербург. То же и знамена. Обстоятельно не могу еще донести обо всем, как через пять дней.

Страницы: «« « ... 4567891011 » »»