Заклятые пирамиды Орлов Антон

Сам он тоже был хорош: высокий, стройный, с осанкой принца, прямые темные волосы до плеч отливают благородным блеском. Приличествующий молодому доброжителю выходной костюм из серого репса сидел на нем как влитой, хотя Эдмар по поводу этого костюма скорчил сожалеющую мину: он предпочел бы вырядиться поэффектней. Но театр – общественное место, и от приличий никуда не денешься, даже в такой шкатулке с двойным, а то и тройным дном, как Паяна.

Опера с танцами «Посрамленное зло» повествовала о том, как в давние времена аристократ-упырь, заключивший союз с нежитью, похищал девушек и пил у них кровь, но против него объединились в боевой коллектив добрые маги, которые злодея убили, пленниц освободили, а потом отправились в поход на столицу, чтобы совершить в Молоне Добрую Революцию. Больше всего Зинте понравились танцы. Иногда она жалела о том, что не умеет танцевать: ей всю жизнь было не до того, чтобы этому выучиться.

Они с Эдмаром сидели в ложе у почтенного управителя таможни – здоровенного солдафона с кустистыми бровями, под которыми прятались, как в засаде, заплывшие хитроватые глаза, и грубым командирским голосом. Его жена, стареющая грузная дама в бриллиантах и платье из лилового бархата, к служительнице Тавше отнеслась благосклонно и, когда таможенник отлучился, похвалилась, что они с супругом вот уже четверть века живут душа в душу и он на сторону не ходит, ни на каких девчонок не заглядывается! Три ее дочери на выданье, очень похожие на мать, с такими же тяжеловесно-скульптурными лицами, строили глазки галантному молодому магу, скромно сидевшему рядом с лекаркой. Зинта смотрела на бедную женщину с сочувствием: ох, знала бы та, с кем ей изменяет якобы идеальный супруг! Зато самого управителя, сунувшегося к ней с каким-то любезным вопросом насчет оперы, она смерила суровым взглядом и ответила с резковатыми нотками. Вторая его попытка завязать светскую беседу привела к тому же результату. После этого добрый управитель таможни решил, что Зинта стерва и с ней лучше не связываться.

В следующем антракте она вышла прогуляться в фойе, убранное драпировками с золотой бахромой и портретами выдающихся доброжителей, и встретила там Улгера с бойкой белобрысой девушкой в ярко-красном платье. Вопреки ожиданиям, Улгер в столице неплохо устроился, жил хоть и не так роскошно, как Зинта с Эдмаром, но в то же время не голодал. Он в конце концов получил место помощника чтеца-просветителя в Паянской Управе Добромыслия и теперь писал для своего начальника черновики лекций. Вначале Зинту поражало то, что разгильдяй, тихий пьяница и самозабвенный страдалец Улгер сочиняет нравоучительные речи – мол, чья бы собака брехала, – но потом, познакомившись получше со столичной жизнью, решила, что это, пожалуй, вполне в паянском духе.

Улгер ее не узнал. Не проигнорировал, а скользнул по ней взглядом – и как будто не увидел. Посмотрев в зеркало, Зинта сама себя едва узнала: красивая молодая дама в переливающихся, словно океанская вода, зеленовато-синих шелках, с аквамариновым ожерельем на точеной белой шее – да разве это она? Быть того не может.

– Скажи на милость, зачем ты третировала моего любовника? – поинтересовался Эдмар, когда они вернулись домой.

– Потому что совести у вас нет. Обманываете несчастную женщину, а она думает, что этот мужлан ей верен, радуется, что он на девчонок не смотрит…

– Пусть и дальше радуется. Заметь, девчонки его бы разорили, а я способствую благополучию и благосостоянию управительского семейства. Он назначил меня десятником не только за красивые глаза.

Эдмар командовал десятком других таких же предприимчивых зложителей, занимающихся сбытом контрабанды.

– У тебя получается, что ты всегда делаешь как лучше.

– А разве это не так?!

Он изобразил искреннее удивление. Зинта фыркнула и затворила дверь своей комнаты. Шнуровку на спине он ей распустил, дальше она сама из этого платья выберется.

В окно тихонько скреблись. Когда Зинта закончила выпутываться из вороха прохладного невесомого шелка, ухитрившись ничего не порвать, до нее дошло, что вовсе это не ветер. Похоже, кто-то хочет поговорить, специально ради этого залез на старую раскидистую яблоню, на которой вчера проклюнулись первые листочки.

Какой-нибудь незадачливый поклонник из театра за ней увязался? Вспомнив ту прелестную даму в морских шелках, которая отражалась в зеркале, Зинта решила, что это вполне возможно. Бедняга, наверное, решил, что она и в самом деле такая, вот же ему будет разочарование…

Личная жизнь у нее не складывалось. Время от времени Эдмар пытался знакомить ее с кавалерами, которые, по его мнению, в самый раз бы ей подошли. Спасибо, даром не надо. Зинта догадывалась, кого этот паршивец постарается ей подсунуть: кого-нибудь достаточно безвольного, кто не сможет увести у него «близкого человека», – то есть второго Улгера в улучшенном варианте. Не хотела она больше Улгера. А кого хотела, трудно сказать… Наверное, мужчину с такими же глазами, как у того мага, с которым она встретилась на сельской дороге, перед тем как найти Эдмара.

Торопливо натянув тунику и домашние фланелевые штаны, Зинта отдернула штору и распахнула окно в весеннюю темень с похожим на бледную дольку лимона молодым месяцем. И сразу поморщилась: в лицо пахнуло падалью и давно не чищенным курятником.

– Это я! – заговорщически просипела темная глыба, взгромоздившаяся на ветку напротив окна. – Вчера проснулся и уже тут как тут. За мной должок, задавай вопрос.

– Нет у меня пока вопроса. Когда понадобится, я сама тебя позову.

– Как знаешь.

Птицечеловек снялся с ветки, хлопнув крыльями, и растворился в ночи, на миг заслонив лунный серп, а на пороге, без стука распахнув дверь, появился Эдмар.

– Зинта, что случилось? И чем здесь воняет?

– Крухутак. Уже улетел.

– Не открывай кому попало. А если б это были грабители? Чего он хотел?

– По-моему, он был голодный. Предлагал что-нибудь спросить, но я в эти игры не играю. Я подумала, не отдать ли ему тот кусок вырезки, который лежит у нас в леднике…

– Тихо, – шикнул Эдмар, скользнув мимо нее к окну и затворив раму. – Хочешь, чтобы добрые соседи нас убили? Карга с третьего этажа обругала меня за то, что я бросил сардельку бродячей собаке. Можно вообразить, какой раздрай поднимется, если ты начнешь прикармливать крухутаков! И не едят они вырезку.

«Без тебя знаю», – хмыкнула про себя Зинта.

Делиться с ним своей тайной она не собиралась. Это ее крухутак и ее право на вопрос.

Чайная на площади Полосатой Совы была подходящим местом, чтобы прятаться от учителя Орвехта. Далеко и от его дома, и от резиденции Светлейшей Ложи – вовсе другой конец Аленды.

Солнце жарило по-летнему, под ногами у прохожих в золотом сиянии шныряли голуби и маленькие сурийские попрошайки. Невзрачное каменное изваяние совы на тумбе терялось в центре людской толчеи, а облезлые кирпичные здания на той стороне, с неразличимыми отсюда украшениями на фронтонах, казались величественными, как явившиеся в город хтонические чудовища.

На небольшой веранде, устланной свежими соломенно-желтыми циновками, было уютно и солнечно. И чай тут заваривали превосходный, с пряностями и кусочками сушеных фруктов по желанию гостя, а таких вкусных кексов с ягодами лимчи Дирвен нигде еще не пробовал.

Он завороженно наблюдал, как хрупкие фарфоровые пальчики Хеледики с покрытыми бледно-розовым лаком ноготками крошат над блюдцем кекс, добывая продолговатые мармеладно-лиловые ягоды.

Поймав его взгляд, песчаная ведьма смущенно улыбнулась:

– Дурная привычка – есть то и другое по отдельности. У нас с лимчи пекут лепешки. Бабушка говорила, что эта привычка меня когда-нибудь доведет до беды. Она прозорливая, но это на нее находит время от времени, не так, как у видящих. Я вот думаю, раз она предрекала мне беду из-за ягод, значит, она заранее чувствовала, что я не умру в тот год в логове куджарха.

– Конечно, – горячо согласился Дирвен.

Кто он – мальчишка или взрослый семнадцатилетний мужчина? Он должен собраться с духом и объясниться ей в любви. Сколько раз уже хотел это сделать, но все никак не смел решиться.

– Погуляем потом еще… Ты не против? – спросил он сдавленным от желания голосом.

– Хорошо. – Ее длинные загнутые ресницы песочного цвета слегка опустились и снова вспорхнули, по изящно очерченным узким губам скользнула улыбка. – Сегодня я должна вернуться в пансион к ужину, времени еще много.

Влюбленность затапливала душу Дирвена, как безудержное весеннее солнце – площадь Полосатой Совы и уходящие в пеструю даль окрестные улицы. Он почувствовал, что заодно с Хеледикой любит всех, кого видит вокруг.

И рослую цветочницу в надвинутой на глаза широкополой шляпе и пышной голубой юбке с кокетливыми воланами.

И смуглую сурийскую мелюзгу, ноющую «дай монетку».

И взрослого выходца из Суринани, который словно сошел с картинки: бородатый, в тюрбане, шаровары заправлены в грязные сапоги, поверх рубашки традиционная куфла – длинная, как халат, запашная стеганая безрукавка, замызганная, зато из дорогой узорчатой ткани. Суриец терся около цветочницы, не то прицениваясь к желтым и белым нарциссам, не то пытаясь прельстить девушку своей заросшей разбойничьей рожей.

И державшуюся за руки парочку, привлеченную вывеской чайной: он худощавый, угловатый, русоволосый, с мягким дружелюбным лицом завсегдатая библиотек, она живая, как ртутный шарик, кругленькая, смешливая, с забавными искусственными цветами на шляпке.

И двух немолодых мужчин в бутылочно-зеленых мундирах городских чиновников, один из которых как будто распекал другого, указывая неодобрительным жестом на статую совы.

И большую компанию студентов, остановившихся посреди площади и что-то самозабвенно обсуждавших.

И неброско одетую женщину в глухо намотанном темном платке, которая неспешно пробиралась мимо студентов с таким видом, словно кого-то здесь поджидала… Хотя нет, эта тетка Дирвену не понравилась. Не в смысле – показалась подозрительной, тогда он должен был бы послать мыслевесть магам-стерегущим, и какой же он дурак, что сразу этого не сделал, а просто не вызвала симпатии, несмотря на одолевающую его вселенскую влюбленность. Что-то в ней провоцировало короткое и необъяснимое отвращение. Словно посмотрел на раздолье свежей хлебной выпечки, и вдруг взгляд наткнулся на заплесневелую горбушку.

Это было единственное исключение. Все остальные прохожие вызывали у Дирвена самые теплые чувства.

И послушник из храма Кадаха, ошалело улыбавшийся, с тонкой шеей, в мешковатой коричневой рясе, спешивший через площадь с большим плетеным коробом за спиной. Он был в монашеских сандалиях на босу ногу, правая при каждом шаге хлопала – ремешок порвался.

И ухоженная элегантная дама в сопровождении скромно одетой компаньонки с немного лягушачьим, но обаятельным лицом. Последняя что-то непрерывно говорила, развлекая свою патронессу.

И пожилой господин в цивильной одежде, с придирчивым проницательным взглядом отставного полицейского. Кажется, он тоже собирался зайти в чайную. Не успел.

Не понравившаяся Дирвену женщина остановилась, ее просторные темные юбки взметнулись, словно от ветра. Вокруг нее закрутился по булыжной мостовой мелкий мусор. Одновременно с этим Дирвена словно иглой в плечо кольнуло – короткая вибрирующая боль, которую ни с чем не спутаешь, сработал амулет-оберег. Как на тренировке. Такой сигнал означал: противодействовать поздно, живо падай на землю или на пол, если рядом кто-то есть – сбей с ног, чтобы спасти.

Так он и сделал. Отпихнул столик и опрокинул Хеледику на циновки вместе со стулом.

– Ктарма!.. – зловеще прошелестело в воздухе.

Так бывает, когда ужасатели Ктармы умирают, стараясь забрать с собой в серые пределы Акетиса как можно больше народа.

Вслед за этим площадь накрыло волной агонии – крики, хруст, вой, грохот, такие звуки, словно рвут на куски что-то влажное, звон битого стекла.

Хеледика перестала барахтаться: поняла, что Дирвен неспроста повалил ее на пол.

Постепенно все затихло – или почти затихло, кто-то продолжал медленно умирать, и эти одиночные стоны, хрипы и шорохи были еще страшнее, чем общая какофония.

Им не стоило задерживаться в чайной: скоро здесь появятся дознаватели Светлейшей Ложи, и если до учителя Орвехта дойдут слухи о том, что его воспитанники тайком встречаются… Неизвестно, как он на это отреагирует, но вряд ли все останется без перемен. Дирвен отдал деньги смертельно бледному, но живому помощнику хозяина и вывел девушку наружу, предупредив:

– Не смотри на площадь.

Она, понятно, все равно смотрела, но он ведь должен был проявить заботу.

Посреди площади торчала каменная сова на постаменте. Ей одной ничего не сделалось. На мостовой вперемешку были раскиданы куски человеческих тел, растерзанные тушки голубей, вещи, обувь, обрывки одежды. Всех тех, на кого Дирвен глядел с бурной симпатией несколько минут назад, больше не было. Остро и удушливо пахло кровью. Возле фонарного столба напротив чайной рассыпались белые и желтые цветы, забрызганные фиолетово-серыми мозгами, и рядом валялся перемазанный засохшей грязью мужской сапог, из него медленно вытекала струйка крови. Кажется, это был сапог того сурийца, которому приглянулась статная цветочница.

Дирвен потянул Хеледику к ближайшему переулку. Она молча шла рядом, вцепившись в его руку. Им пришлось податься к краю тротуара, чтобы обойти круглый темный предмет, издали похожий на мяч.

Это оказался не мяч, а оторванная женская голова в туго повязанном платке. Голова ктармийской смертницы, которая всех убила, не пожалев на это собственной жизни. Дирвен смотрел на нее несколько невероятно долгих секунд. В детстве он до рева боялся бабочек-мертвяниц, которые появляются в сумерках. Они или серые, или белесые, никогда не бывают цветными. Толстые, разбухшие, покрыты противным пушком. Их крылья как будто припорошены пылью. Ему тогда представлялось, что у них на самом деле есть человеческие лица, которые они никому не показывают, – и тянуло хоть раз увидеть, и было так жутко, что можно заледенеть от страха.

Теперь он знал, как могло бы выглядеть человеческое лицо бабочки-мертвяницы: точь-в-точь как ничем не примечательное лицо этой тетки средних лет. Ее темные глаза остекленели и закатились, вряд ли в них хоть однажды отражалось сомнение в своей твердолобой правоте. Рот приоткрылся, там виднелись слегка испорченные, но крепкие зубы, которые выкусили за раз целый кусок из этого солнечного весеннего дня… Из развороченной шеи что-то сочилось.

Дирвена передернуло от накатившей гадливости. На других погибших он смотрел с потрясением и жалостью, мысленно желая им всем добрых посмертных путей, а мертвую голову убийцы так и хотелось раздавить, словно личинку омерзительного насекомого.

Орвехт говорил, что ужасатели Ктармы напоминают взбесившуюся саранчу. Главное для них – сеять смерть, панику и разруху, все их требования и оправдательные рассуждения второстепенны.

Припомнив слова учителя, Дирвен спохватился: нужно драпать. Тут и без них найдутся очевидцы, а если Суно Орвехт узнает о том, что они уже почти целый месяц встречаются, кто знает, что им за это будет?

Чтобы затереть и перебить след, он воспользовался амулетом «Круговерть», Хеледика тоже применила какие-то свои песчаные чары. Маги-дознаватели будут разыскивать и допрашивать всех, кто находился около места преступления, но их вычислить не смогут.

Они остановились, когда забрели в совершенно незнакомый район Аленды, где утопали в зарослях жасмина мрачные каменные особняки с угрожающего вида скульптурами в нишах. Вряд ли статуи изображали демонов – это давно уже запрещено указом Светлейшей Ложи, но кого тогда имели в виду ваятели? Все здесь выглядело старым и запущенным, погруженным в полуденную дрему.

– Я тебя люблю, – выпалил Дирвен, повернувшись к девушке. – Понял сегодня, что надо это сказать, а то вдруг что-то вот такое же случится, как на площади, но только со мной, а я так и не скажу…

Он сбился и замолчал, с замиранием сердца ожидая, что произойдет дальше.

– Я тебя тоже люблю, – призналась Хеледика. – Вдруг мы тоже завтра умрем…

Они долго и исступленно целовались за кустами жасмина, сцепившись так, что даже демоны Хиалы не смогли бы оторвать их друг от друга.

Дневник Эдмара лежал на видном месте: высовывался уголком из-под подушки, темно-красный на фоне голубого атласного покрывала, словно сгусток крови. Если бы он стоял на полке среди книг или валялся на столе, Зинта не обратила бы внимания, а так – словно сам позвал: «Посмотри на меня!»

Когда Эдмар жил в интернате, она ежедневно проветривала его комнату. Отвертеться от периодического проживания в дружном коллективе подрастающих добрых магов ему так и не удалось, зато он подкупил воспитателей, и те закрывали глаза на его ночные отлучки.

Зинта осторожно вытянула красную тетрадку из-под подушки. В верхнем уголке аккуратная надпись чернилами: «Дневник». Интересно же… Она долго с собой боролась. Не меньше часа – это точно. Клала на место, потом снова сюда возвращалась. В конце-то концов, сам виноват: если не хочешь, чтоб это попало в чужие руки, прячь получше.

«С минувшей осени меня преследуют… можно назвать их наваждениями. Это не сны, не волшебные видения и не бред – всего лишь образы, которые можно принять за обычные плоды воображения. Будь я литератором или художником, решил бы, что это творческие идеи.

Мне навязчиво мерещатся странные эпизоды, которых никогда не было – как будто вспоминается что-то давно забытое.

…Большая полутемная спальня в интернате. Нет, не в нашем интернате при школе магов, а в каком-то совсем другом, и я там еще маленький, и я знаю, что недавно меня чуть не убила родная мать. Вот это нелепость: всегда любил маму, и ни разу не случалось, чтоб она рассердилась на меня до потери самообладания, с чего бы такое в голову лезло? Но в этом наваждении у меня другая мама, об этом я тоже знаю наверняка: огромная, жуткая, слабоумная тварь. Будь я дома, пошел бы, пожалуй, к психоаналитику, мне все это не нравится. А может, и не пошел бы. Так или иначе, меня там душит страх перед чем-то безмерным, голодным, беспощадным, которое находится снаружи, за стенами интерната, оно похоже на океан текучей тьмы, и если оно придет, чтобы меня съесть, никакого спасения от него не будет. Я об этом знаю, все вокруг об этом знают, и никто не в силах ничего сделать. Бр-р, хорошо, что это всего лишь наваждение.

…Я стою возле окна в хорошо обставленной комнате, похожей на номер в дорогой гостинице, и смотрю вслед женщине, которая уходит по аллее. Выложенные белыми плитами дорожки, розовые кусты, залитая солнцем тропическая зелень, вдали за цветниками виднеется море, но я-то знаю, что это тюрьма, из которой меня никогда не выпустят. Меня привезла туда женщина, которую я вижу со спины: у нее короткие светлые волосы и решительная походка. Она не оглядывается. Я ее люблю, а она сказала, что даже навещать меня не будет. Абсурдная какая-то сценка, но при этом невыразимо печальная.

…Брожу по лесу, ищу потерявшегося кота. Кстати, снова абсурд: у нас всем домашним животным вживляют чипы, чтобы они не терялись. Или это не «у нас»? Громадные замшелые деревья, темновато, неба не видно. Трава местами по пояс, под ногами хлюпает. Мне там ничего не угрожает, но я зол и расстроен из-за того, что никак не могу найти подлого сбежавшего зверя, к которому сильно привязан.

…В узкой длинной лодке плыву по каналу к входной арке туннеля, оформленной в виде свирепо перекошенной морды демона с разинутой пастью. В глубине туннеля мерцает синеватое сияние. Где-то неподалеку тяжело и размеренно бьют барабаны. Я затеял какую-то авантюру, собираюсь сделать то, чего от меня не ждут. Испытываю холодный веселый азарт, и руки у меня чешуйчатые.

Но это всего лишь занятные картинки, совершенно безобидные. Странные сны меня тоже преследуют, и в них меня топят. Разные люди, при разных обстоятельствах, но всегда в одном и том же озере.

Началось это после того, как я встретил ту ведьму на празднике Доброго Урожая. Ходил я туда со своими ребятами, мы были навеселе после яблочного пива, хотя и не сказать, чтобы пьяные. Она подошла ко мне в сумерках на улице Величавой Поступи, которая ведет к Свиному мосту. Толпа, галдеж, ряженые, музыканты, столы с дармовым угощением. Доброжители водят хороводы и желают друг другу сытой зимы, зложители, упившись, валяются по канавам. Тихий ужас, я ведь за два года привык и к сточным канавам, и к запахам, которые царят на улицах этого якобы чистого, по утверждению Зинты, города.

Она соткалась из золотисто-лиловых сумерек и звуков облезлой скрипки, когда мы остановились подождать Мовгера, отлучившегося в подворотню. Такое впечатление, что секунду назад ее не было – и вдруг возникла из воздуха. Ведьма. Длинные волосы растрепались, на голове сплетенный из осенних цветов праздничный венок, но почти все лепестки с цветов облетели – надо полагать, так бурно развлекалась. А больше ничего о ней сказать не могу. Казалось, черты ее узкого лица непрерывно и неуловимо менялись. Судя по венку – незамужняя молодая девушка, а на самом деле демоны ее разберут. Мы с ней остались вдвоем посреди толпы, потому что ребята бросились на выручку товарищу: здешние доброжители не обрадовались, застукав Мовгера у себя в подворотне, и решили надавать ему тумаков. Что ж, поделом. Я всегда считал, что нечего разводить в городе антисанитарию, хотя и держу это мнение при себе, ибо не поймут.

На перекрестке играл нетрезвый скрипач и отплясывало несколько пар, мы к ним присоединились. Под ногами хрустела ореховая скорлупа, из толпы в танцоров бросали вялыми цветочными бутонами, оторванными от стеблей, и скомканными бумажками с шуточными пожеланиями.

– А ты хорош… – улыбнулась мне ведьма.

– И могу быть еще лучше, – заверил я, улыбнувшись в ответ.

Ее лицо выглядело неопределенным, словно отражение в покрытой рябью воде, но я захотел ее сразу. Мало кто вызывал у меня с ходу такое сокрушительное и томящее желание.

– Сможешь принять демонический облик, чтобы мы с тобой взлетели над этими скучными крышами поближе к золотисто-белой луне?

– Вот этого не обещаю, но если найдется укромное местечко, нам с тобой будет там не хуже, чем под боком у золотисто-белой луны.

Она отстранилась, в глазах – могу поручиться, они были в тот момент одного цвета с луной – блеснула насмешка.

– Не хочешь перекинуться – или не можешь? Ты же маг, что тебе стоит?

Я решил, что моя красотка пьяна.

– Увы, не могу. Это в сказках маги перекидываются в демонов, а мы с тобой в реальном мире. Пожелай чего-нибудь другого.

Тоскливо мне стало: и этот мир – реальный? Порой думается: всего этого не может быть наяву, и я, наверное, лежу в реанимации после покушения бабкиных наемников, вот сейчас очнусь, и окажется, что с того дурацкого дня прошло не два года, а от силы полтора месяца.

Она усмехнулась.

– Значит, никудышный ты маг, и тогда тебе одно осталось – пойти утопиться!

– Если настаиваешь, утоплюсь. Идем к каналу, ради тебя я на все согласен!

И впрямь готов был сигануть в канал, лишь бы ей это понравилось. Начало осени, вода еще не слишком холодная, а я превосходно ныряю и плаваю, вдобавок знаю заклятие, защищающее от водяного народца. Летом, когда управитель таможни устроил для нашей избранной компании прогулку на Чаячьи острова, я показал такое представление с прыжками в море со скалы, какого здесь никто не видел. И мой покровитель, и остальные зрители были в бешеном восторге, так орали и улюлюкали в мою честь, что всех чаек распугали. Вот я и решил, что смогу развлечь своим «утоплением» эту пресыщенную колдунью, не рискуя даже простуду подхватить, а потом, когда выберусь из воды, попрошу ее меня согреть… Но она только засмеялась и бросила:

– Тебе не здесь надо утопиться.

И исчезла. Вроде бы отступила в толпу гуляющих доброжителей, вроде бы скрылась за чужими спинами, а на самом деле словно в воздухе растаяла. Я так и не нашел ее, хотя искал весь остаток вечера, как одержимый. Кидался к девушкам в венках, издали на нее похожим, но каждый раз оказывалось – не та.

Потом начались эти сны. Сюжет всегда один и тот же: я куда-то иду, блуждая по улицам, по задворкам, по паркам, по пустырям, знакомое мешается с незнакомым, и я понимаю, что заблудился. Появляется кто-то, кого я знаю, зовет меня с собой, но вместо того, чтобы вывести, заманивает на обрывистый берег озера. Вода внизу похожа на черное зеркало. Провожатый толкает меня в спину, я падаю – и просыпаюсь, но за секунду до этого вижу, что на берегу вместо прежнего спутника стоит она, моя ведьма с праздника Доброго Урожая.

Однажды меня завел в эту западню отец Марсии, причем в тот раз я вовремя догадался, что меня собираются спихнуть в озеро.

«Я же говорил, что когда-нибудь убью тебя, – во сне он выглядел моим ровесником. – Разве ты забыл?»

Я понял, что это чистая правда, и сердце сжалось от невыносимой тоски. Когда он меня толкнул, я, как обычно, успел увидеть, что он превратился в смеющуюся ведьму в растрепанном венке, – и испытал несказанное облегчение: все в порядке, это же в действительности не он! Не хочу, чтобы этот человек желал моей смерти. Почему-то мне от этого горько, и дело вовсе не в том, что он могущественный маг, которому нет равных среди молонских магов.

В таком сне мне может встретиться кто угодно из тех, с кем я знаком дома или здесь, но это сплошной обман – всеми этими людьми притворяется ведьма, которая хочет утопить меня в озере с зеркально-черной водой».

– Вляпался… – пробормотала себе под нос Зинта, захлопнув тетрадку. – И как же теперь тебя спасать?

Эдмар объявился дома тем же вечером. Опять улизнул из интерната.

– Твой добрый куратор знает о том, что тебя преследует снаяна? – смерив его хмурым взглядом – молодец, ничего не скажешь! – осведомилась лекарка.

– О, да ты прочитала мой дневник? – он картинно изогнул бровь.

– Я прочитала то, что ты мне подсунул. Когда надо, ты прячешь на совесть. Скажешь, нет? И почему, интересно, ты все это изложил по-молонски? Мог же воспользоваться письменностью другого мира, тогда бы никто ничего не прочитал.

– Один-ноль в твою пользу, – ухмыльнулся Эдмар.

– Я не знаю, что значит один-ноль, но у тебя есть голова на плечах? Если к тебе прицепилась снаяна, нужно обратиться к добрым экзорцистам, а то постепенно зачахнешь. Ты говорил об этом с куратором?

– Это не снаяна. Нас учат определять такие вещи, совсем не то. И от снаяны я смог бы защититься, не беспокойся.

– Эдмар, ты не настолько сильный маг, чтобы позволять себе такую самоуверенность. С этим надо что-то делать!

– Вот я и думаю, что делать. Кучу литературы в библиотеке перерыл, но о таких, как она, ничего не нашел. Куратору об этом не рассказывай, ладно? Его это не касается.

– Может быть, ты ее… это существо, она ведь, возможно, не человек… чем-то обидел? Ты был с ней вежлив?

– Разумеется. Все произошло точь-в-точь, как я описал в дневнике.

– Если это и вправду ведьма, она нарушает устав Доброй Магической Коллегии. Среди магов тоже попадаются зложители. Видимо, она очень сильная… Я слышала, иногда такие цепляются к пригожим молодым парням и стараются отомстить, если те их отвергают.

– Да разве я отвергал? Сама убежала, я-то был не против.

– Тогда, наверное, ты приставал к ней, позволил себе лишнее?

– Всего лишь ответил игрой на ее игру. И у меня не было впечатления, чтобы ее что-то рассердило. Подошла, заморочила голову и испарилась. И с тех пор насылает сны про свое озеро. Я решил на всякий случай сообщить об этом тебе, но больше никому ни слова. У меня предчувствие, что этого делать нельзя, хуже станет. Интуиция мага.

Этот паршивец в конце концов вытянул у Зинты обещание, что она ничего не скажет ни куратору, ни кому бы то ни было еще. Хотя какая там у него интуиция, если в школе магов он, несмотря на острый ум и хорошую память, числится среди посредственных учеников? Однако настаивать на своем он умел, и лекарка сама не заметила, как уступила. С другой стороны, похоже на то, что бессовестная старая ведьма (наверняка она старая, решила Зинта, хотя на празднике прикинулась молодой) всего лишь развлекается, не причиняя ему вреда. Эдмару до сих пор ничего не сделалось: ни слабости, ни малокровия, ни черной меланхолии, ни другой хандры, и мужская сила его не покинула, хотя времени прошло изрядно – озеро ему снится с начала осени, а сейчас на дворе весна.

Он ушел по своим непохвальным делам, а Зинта уже забралась в постель, когда оконное стекло задребезжало от стука. В этот раз она не стала вдругорядь открывать, сперва окликнула:

– Кто там?

– Да я же, я! Должок за мной!

Встав на табурет, она спросила через форточку:

– Чего тебе надо? Мы же договорились, я сама тебя позову.

– Улетаю в другие края, а то у вас тут голодно. Подамся туда, где жизнь сытнее, народ смелее… Ну, ты понимаешь, о чем я. Не надумала спросить, чтобы мы были в расчете?

– Насчет снов у тебя можно спрашивать?

– Сны – это не ко мне. Мы, крухутаки, отвечаем только за явь. Не надумала?

– Пока нет.

– Тогда имей в виду, если позовешь потом, я оттуда сюда не вмиг долечу, на дорогу время потребуется. Мы, крухутаки, всегда платим долги. Лучше бы ты чего спросила, пока я здесь…

Зинте хотелось выспаться, и она захлопнула форточку, без обиняков дав понять, что разговор окончен.

Потрясение такой же сокрушительной силы Дирвен испытал один-единственный раз: семь лет назад, когда суд принял решение забрать его у матери и отдать на воспитание Фронгеде Хентокенц. Он тогда словно ухнул в яму, из которой затхло и стыло тянуло подпольем. И теперь то же самое, хотя в этой комнатушке с кроватью вроде бы тепло, сквозь истончившиеся после множества стирок хлопчатобумажные занавески сочится солнечный свет.

Пришибленный, Дирвен не ощущал больше ни весеннего солнца, ни тепла.

– Так ты не девушка?.. – смог он наконец вымолвить. – Ты говорила, до меня у тебя никого не было… Ты наврала?

– До тебя я никого не любила. – Она смотрела в сторону и наклонила голову так, чтобы гладкие волосы песочного цвета занавешивали лицо. – Это правда. Когда меня хотели принести в жертву куджарху… Ему отдают девственниц, и когда я убежала, я встретила пастухов… В общем, если б не они, я бы не спаслась, от наших просто так не сбежишь.

– Сколько их было? – с трудом выговорил Дирвен помертвевшими губами.

– Какая тебе разница?

– Я спросил, сколько было пастухов?

– Трое. Иначе меня бы отдали куджарху…

Значит, трое! Хотелось разрыдаться, но внутри у него как будто все окаменело. А он-то вначале заговорить с ней не смел, не решался признаться в любви… Он-то думал, что она лучше и чище всех на свете.

– Уходи. Я не из тех, кто подбирает объедки.

Хеледика молча встала с заскрипевшей кровати и начала одеваться. Хотелось ее ударить, но в то же время не хотелось ни смотреть на нее, ни прикасаться к ней… К такой прикоснешься – сразу испачкаешься.

Наконец стукнула дверь. Из коридора донеслись голоса: гостиничная прислуга что-то спросила, и она ответила с безразличной интонацией, словно не произошло ничего особенного. Скользкая, грязная, продажная гадина. Только обманывать умеет.

Дирвен уткнулся лицом в подушку, пропахшую чужим потом и чужими мыслями. Текли минуты, а он лежал пластом в номере маленькой дешевой гостиницы на южной окраине Аленды, и не было сил, чтобы встать, натянуть разбросанную по полу одежду и уйти из этого страшного места.

– Суно, хочешь свежий анекдотец? Тейсу проснулся, поглядел вокруг и завалился спать дальше.

Вымотанный Орвехт изобразил одобрительную улыбку. Он только сегодня утром вернулся из Мезры, прибыл сюда прямо с вокзала, а перед тем всю ночь под мерный перестук колес писал отчет о своих наблюдениях на проклятой территории. Он бы сейчас тоже не отказался завалиться спать, как мифический Тейсу, с которого никто никаких отчетов не требует.

– Устал? – с сочувствием поинтересовался Кьюронг.

Приземистый, лысоватый, с морщинками-лучиками возле глаз, давно приученных к улыбчивому прищуру. Сильный экзорцист – пусть он в одиночку не работал, для подкрепления ему вполне хватало тройки-четверки не столь одаренных коллег. Анекдоты для него были основным способом неофициального общения. Он знал их великое множество, на любые темы, и мог выдавать без перерыва – как будто опасался, что с ним вдруг заговорят о чем-нибудь несмешном.

– Не то слово.

– А насчет пробуждения Тейсу – это не белиберда. Тебя здесь не было, когда наш лазутчик из Китона вернулся. В каком виде, страшно рассказывать, его сейчас лечат, но красавцем ему никогда уже не бывать. Провел там шесть лет приказчиком при торговой фактории, выучил язык китони, потом угодил к ним в рабство. По его данным, китонские жрецы считают, что два года назад Тейсу ненадолго пробудился, чтобы поделиться с ними своей силой, однако с тех пор больше не подает признаков жизни. Они тогда сильно обрадовались, но дозваться его так и не смогли. Это было похоже на однократный всплеск, после которого он то ли помер окончательно, то ли решил, что этот мир – не то место, где стоит просыпаться. По этому поводу собирали всех экзорцистов в зале Медного Грифона, так что тебе тоже положено знать.

– Спасибо, учту.

Суно подумал, что если пресловутый Тейсу сейчас снова заявит о себе и магам Ложи придется эту тварь убаюкивать – ибо кому же еще, если не им? – то он, Орвехт, имеет все шансы осрамиться, уснув раньше, чем объект воздействия, на середине экзорцизма… К счастью, стулья в Яшмовом зале были жесткие, с прямыми спинками, что дремоте не способствовало.

Речь шла о вопросах привычных и болезненных.

Мезра, которую желательно вернуть, очистив от нежити, для чего надо собрать черепа и кости китони и предать их огненному погребению по китонскому обычаю, но этого никак нельзя сделать, пока Мезра находится во власти нежити. Заколдованный круг. Туда уже посылали сильные группы с таким заданием, Орвехт дважды принимал участие в этих вылазках. Ему повезло, оба раза он уцелел. Кое-кому повезло меньше.

Один из пожилых коллег заявил, что хочет предложить «идею, которая покажется крамольной»: привлечь к этому делу кого-нибудь из древних магов, вдруг у них получится? В зале раздались смешки – мол, каким же это образом калеки без рук, без ног будут собирать китонские останки? Суно, не столь циничный, неодобрительно нахмурился. Почтенный Тавелдон начал, сердясь, растолковывать, что он имел в виду: взять кого-нибудь из тех, кого еще не успели отправить в Накопитель. Конечно, древний древнему рознь, и для Мезры годится не всякий, а кто посильнее, из лучших учеников. Стоит обратить внимание и на соседние страны, ибо если там обнаружится кандидатура с незаурядными способностями – долго ли выкрасть? Вокруг этой нетривиальной идеи разгорелся спор, и Суно начал потихоньку задремывать, а когда, вздрогнув, очнулся, речь шла уже о Ктарме.

Очередная смертница запустила «ведьмину мясорубку» на площади Полосатой Совы. Семьдесят пять человек погибло, двадцать шесть ранено. Удалось установить, что ужасательница прибыла с территории Овдабы, но просвещенная овдейская сторона, неукоснительно блюдущая свою Хартию Личных Прав, в ответ на официальные претензии заявила, что отвергает обвинения в поддержке ужасателей, а Ктарма, как и всякое сообщество добровольно самоопределившихся личностей, имеет безусловное право на существование и самовыражение.

Проблема заключалась в том, что ктармийских ужасателей, которые действуют с упорством насекомых, следующих велениям своей природы, крайне сложно перехватывать. Они похожи на одержимых, и, что еще хуже, магия у них особая, для посторонних непонятная. Чужих магов они чуют на расстоянии и способны так затаиться, что среди окружающего народа их не вычислить. Обычно на перехват посылают группу амулетчиков, те могут подобраться к ним вплотную, но ужасатели, имея это в виду, соблюдают осторожность и присматриваются к появившимся поблизости компаниям. Самый эффективный вариант – сильный и хорошо вооруженный амулетчик-одиночка. Дирвена Корица сейчас затачивают для таких заданий.

После сожалений о том, что Ктарма в этот раз обыграла Ложу, магов Большого Внутреннего Круга ознакомили с положением дел в тех краях к юго-востоку от плоскогорья Руманди, где неуемно бесчинствует волшебный народец. С одной стороны, ничего хорошего, поскольку сурийцы, понаехавшие в Ларвезу, не смогут в ближайшее время вернуться в родные места. С другой – ничего особо плохого, ибо волшебный народец постоянно проявляет повышенную активность то там, то здесь, и пусть это лучше будет там у них, чем здесь у нас. По прогнозам, в ближайшие два-три столетия Ларвезе такая опасность не грозит.

Когда собрание закончилось, Орвехт сдал свой командировочный отчет Шеро, и тот, поглядев на измученную физиономию коллеги, без разговоров отпустил его домой отсыпаться.

Суно жил в часе ходьбы от резиденции, на улице Розовых Вьюнов. Если обстоятельства располагали, он предпочитал пешие прогулки, но в этот раз взял наемную коляску.

Полная женщина с седыми буклями, в синем домашнем платье, которая выглядела сильно встревоженной и старалась идти быстрее, чем позволяли ей силы, показалась ему знакомой. Сименда, его домоправительница. Выскочила из дому без шляпки и куда-то спешит едва ли не бегом. С тоскливой досадой Суно понял: прямо сейчас отправиться спать не получится.

– Что случилось?

– Господин Орвехт?! – она сощурилась, глядя на него против солнца. – Как вовремя вы вернулись! Хеледика ушла, а перед этим всю ночь проплакала и утром плакала, а потом обняла меня, сказала «всего вам хорошего, матушка Сименда» – и из дома, а у себя на столике письмо оставила, а я прочитала – и за ней…

– Письмо у вас? – перебил маг.

– Нет, но она там написала, что просит никого не винить…

Суно беззвучно выругался.

– Матушка Сименда, идите домой. Я найду ее и разберусь.

Легко сказать – найду. Если девчонка использовала песчаные чары и затерялась в Аленде, как песчинка в пустыне… Оказалось, что нет. Видимо, даже не подумала об этом, убежав сводить счеты с жизнью.

Вскоре он почувствовал ауру Хеледики. Если речь идет о хорошо знакомом человеке, даже до предела уставший маг справится с подобной задачей.

Она пока еще жива. Бродит по городу, печальная и сосредоточенная, словно уже превратилась в тень. Собирается с духом.

Что у нас в той стороне? Мост Убийцы. Еще несколько мостов, пусть и не овеянных дурной славой, но вполне пригодных для красивого ухода.

Суно велел гнать вовсю, посулив тройную оплату. Грохочущий по мостовым экипаж пугал и собак, и прохожих, но возница попался умелый, улицы выбирал такие, где народу немного, а маг, у которого сна уже не было ни в одном глазу, использовал отталкивающие чары, чтобы никто не попал под колеса.

Хеледика брела по Графской набережной. Тоненькая фигурка в черном платье – словно еле заметный штрих посреди солнечной городской картины, который скоро сотрут ластиком, и следа от него не останется.

Прикинув, что она, заметив погоню, может броситься наутек, хотя бы шмыгнуть в тесный проулок за цветочным магазинчиком, где коляске не проехать, да еще вспомнит о своих песчаных чарах, и тогда найти ее снова будет проблематично, Суно метнул приклеивающее заклятие. Подошвы ботинок Хеледики намертво прилипли к тротуару. Погруженная в горестное оцепенелое состояние, она не сразу вспомнила, что в таком случае следует сделать, чтобы освободиться, а экипаж тем временем подъехал и остановился возле бордюра.

– И куда это ты собралась?

– Господин Орвехт?..

Таким тусклым и потерянным ее лицо не выглядело даже в Мезре.

– Тут за цветочным магазином есть чудесная маленькая кондитерская «У Хлоиноры». Никогда еще там не бывала? Пойдем, посидим, шоколаду выпьем.

В кондитерской были отдельные кабинеты. Не расспрашивать же ее при посторонних. Хеледика сразу принялась теребить слегка дрожащими пальчиками кисти на скатерти в коричневую и кремовую клетку. Суно настойчиво и терпеливо выпытывал у нее, что случилось, отчаянно завидуя Тейсу, который, если верить китонским жрецам, спит и спит себе сотни тысяч лет напролет. Хорошо им, мифическим чудовищам.

– Дирвен дурак, это я уже понял. Извини, но я другого не понимаю: из-за чего ты решила покончить с собой?

– Я не могу жить после этого… – не поднимая мокрых ресниц, пробормотала девушка.

– После чего – после этого? После столкновения с непроходимой чужой глупостью? Если б я каждый раз, пообщавшись с очередным глупцом по тому или иному поводу, задумывался над тем, стоит ли в свете этакого разочарования жить дальше, я давно уже был бы трупом.

– Это не я, это Дирвен во мне разочаровался.

– Потому что дурак, – мягко уточнил маг. – Да, с ними бывает, что они разочаровываются, если окружающая действительность не соответствует их дурацким представлениям, почерпнутым уж не знаю откуда. Мы-то сейчас говорим о тебе и о твоем решении, которое чуть не довело до разрыва сердца матушку Сименду. Я слежу за ее здоровьем, но из-за какого-нибудь нежданного потрясения с ней может случиться удар. Впрочем, если речь идет о драме юных влюбленных, кого интересует старая толстая тетка с ее смешными привязанностями?

Бледная Хеледика начала краснеть. Хоть что-то ее пробрало.

– Нет, господин Орвехт, мне не все равно, как она себя чувствует, но я… Кому я теперь нужна, раз я такая… Ну, в общем…

«В общем, я сам напросился, – мрачно резюмировал Суно. – Понаспасал, понаподбирал на свою голову. Надо было оставить, где лежало – эту в Мезре, того в речке…»

– Кому-нибудь, кто поумнее этого безмозглого идеалиста. Если хочешь, я на досуге посмотрю, кто вокруг тебя увивается, и потом скажу, на кого стоит обратить внимание.

Что ни говори, шок она пережила тот еще. В постели, что особенно скверно. Чтобы исцелиться, ей надо либо обратиться к богам – но у Хеледики для монашества или послушничества в храме не тот склад характера, либо окунуться в светские удовольствия и закрутить легкомысленный роман с кем угодно, не похожим на балбеса Дирвена. Скорее, второе. Здесь понадобится опытный и тактичный кавалер… Или, если кавалеры ей теперь внушают страх, пусть это будет дама с экстравагантными наклонностями, Суно знал нескольких таких особ среди столичных аристократок и актрис.

– С Дирвеном ты больше не встречаешься – это и запрет, и совет. Ты ведь еще ни разу не бывала на великосветских вечеринках? На следующей восьмице я кое-куда собираюсь, возьму тебя с собой.

Ему регулярно слали приглашения, но обычно он их игнорировал – не до того. Стоит посмотреть, что найдется в свежей почте.

– Спасибо, мне пока никуда не хочется. – Она смотрела грустно, хотя и с проблеском оживления, словно выздоравливающая после затяжной болезни. – Лучше потом, в другой раз. Не беспокойтесь, больше я никакой глупости не сделаю. Может быть, поедем домой, чтобы матушка Сименда не волновалась?

– Посмотри вокруг, – предложил Суно, когда они устроились в наемной коляске с откинутым верхом. – На это сияющее небо, на карниз вон того дома, где живые голуби сидят рядом с гипсовыми, на лужу, в которой отражается витраж, на оранжевые фонари у крылечка цветочного магазина – они похожи на бутоны физалиса. Право же, Аленда стоит того, чтобы в ней жить. И какая разница, любит тебя или нет некий смазливый оболтус и что он думает о твоем прошлом, когда вокруг столько чудесного? Все это принадлежит тебе – если, конечно, ты сама не решишь иначе.

«А Дирвену я надаю оплеух, – добавил Орвехт про себя. – Только сначала высплюсь».

В этот раз добрый куратор почти не расспрашивал Зинту о высказываниях, поведении и времяпрепровождении Эдмара, словно все это, в силу какой-то скрытой причины, потеряло значение. С одной стороны, хорошо, не приходилось изворачиваться и плести что попало – бессовестно врать, если называть вещи своими именами. А с другой стороны, в душе у нее после этого разговора остался тревожный осадок.

Эдмар – древний маг, и место ему в Накопителе. Ничего, что способности не ахти какие, там для всех работенка найдется, каждый будет вносить свою посильную лепту. До конца учебного года осталось всего ничего, а потом его сразу отправят в Накопитель, вместе с двумя другими учениками, которые тоже оказались древними магами, им даже экзамены сдавать не придется. Результаты получены недавно и перепроверены, в таком важном деле нельзя допускать промашек. Трое новичков за раз – очень хорошее пополнение для Накопителя! Зинта Граско тоже внакладе не останется: получит благодарность от Доброй Магической Коллегии и денежное вознаграждение из городской казны.

– Смотрите за ним в оба, – велел куратор на прощание. – Как только вернется, пусть немедленно явится в интернат. Трудиться в стенах Накопителя – это большая честь и большая ответственность, и те, кого для этого готовят, должны прослушать специальный курс. Где он сейчас болтается?