Жанна д’Арк. «Кто любит меня, за мной!» Павлищева Наталья
Жанна шептала, стоя на коленях, горячо и исступленно молила о помощи в последний свой миг, просила, чтобы не оставил, не допустил еще одного падения.
– Господи, ну почему ты выбрал для такой миссии меня, слабую, обыкновенную девушку, ведь во Франции столько героев?! Я не ропщу, Господи, я просто хочу понять. Чем я лучше других? Почему мне выпало такое? А… – Жанне стало страшно, – а если я снова не выдержу?! Если я не вынесу, Господи?! Ты отвернешься от меня?!!
Она вскочила на ноги, заметалась на длину цепи – пять шагов влево, пять вправо. Все это молча, стиснув руки и зубы. Только губы беззвучно что-то шептали.
Солдатам стало по-настоящему страшно. А если эта дьяволица вдруг вызовет сюда своего покровителя?! Оба крепких рослых воина бросились ближе к двери, остановились, прижавшись к самой решетке, чтобы в случае чего заколотить в нее, требуя открыть.
Девушка не обратила на их метания никакого внимания, она остановилась, с мольбой вознеся глаза на стену. И вдруг…
– Ты… ничего не видишь? – в ужасе шепотом поинтересовался один солдат у другого.
Тот стоял, уставившись в угол, только что бывший совершенно темным. Там появилось слабое свечение, оно не выявило паутину на стенах, неровную кладку камней, просто светилось, и все. По камере поплыл запах, как в соборе во время службы…
А Жанна уставилась на это светлое пятно, словно видела в нем нечто большее, чем просто свет, ее губы зашевелились, глаза загорелись радостью и восхищением, а голова закивала, соглашаясь.
Второй солдат схватил первого за руку и свистящим шепотом затараторил на ухо:
– Не вижу и тебе не советую! Если не хочешь за ней на костер, то и ты не смотри!
Тот быстро согласился:
– Да, да, ничего не было, совершенно ничего! Я ничего не видел!
Они демонстративно уселись спиной к Деве, правда, осторожно кося в ее сторону глазом. Девушка перестала метаться, успокоилась и теперь сидела на своем ложе, молитвенно сложив руки. Ей было не до надзирателей. Появившаяся в свете святая Екатерина укорила девушку:
– Господь каждому дает столько, сколько человек способен вынести. Каким бы ни было испытание, ты способна его перенести. Будь мужественна и держись. Враги не должны увидеть твоего страха и отчаяния.
– Я слабая девушка… Я боюсь огня, боюсь боли…
– Ты гораздо сильнее, чем о себе думаешь. Ни один человек не знает пределов своей силы. Верь, и Господь тебя не оставит.
После этого уже стали не страшны завтрашние мучения, допросы судей и даже сама казнь.
Но, как оказалось, только до поры…
31 мая 1431 года с утра на Рыночной площади Руана собралась внушительная толпа, и люди продолжали прибывать. Не каждый день сжигают еретичек, да еще таких! Одной только охраны более восьми сотен человек. Она действительно ведьма, если англичане так боятся. Были, конечно, и жалевшие девушку, все же такая молоденькая и маленькая… Совсем не похожа на ведьму. Но, может, так и должно быть, дьявол умеет искусно рядиться в такие наряды, что не сразу разберешь.
А эта упорная, руанцы помнили, что совсем недавно она отреклась от своих заблуждений, да, видно, слишком погрязла в ведовстве, снова принялась за старое… Такой, конечно, место на костре.
Девушку доставили одетой в серную рубаху под охраной еще ста двадцати солдат. На возвышении уже сидели судьи во главе с кардиналом Винчестерским, было ясно, что на сей раз никакого отречения и прощения не будет.
На сей раз и костер был иным. Помост, на котором он располагался, куда выше обычного, хворост сложен так, чтобы палач смог дотянуться только до дров, но не до осужденной. Это означало, что обычного удушения перед сожжением не будет, и она испытает все муки ада сполна.
В остальном, как и в прошлый раз: чтение обвинения, долгие увещевания священника, солдаты даже начали кричать, чтобы скорее заканчивал свою проповедь, нечего уговаривать ту, которая так быстро вернулась к своему ведьминому ремеслу. В чем оно заключалось, никто сказать бы не смог. Но перед чтением приговора Кошон тоже укорил Жанну, что не удержалась и оступилась снова. Больше всего епископ боялся, чтобы девчонка не вступила с ним в пререкания по поводу его собственной вины. Но Жанна и не собиралась этого делать, ей было все равно.
Наконец произнесены самые страшные слова:
– Церковь отрекается от тебя, Жанна…
Ну вот и все, теперь ее сожгут. Жанна попросила только возможности помолиться. В таком не отказывают даже обреченным, пришлось позволить.
Когда девушка, почти ребенок, со связанными руками встала на колени и принялась горячо, истово молиться, в толпе все же раздались рыдания. Но солдаты стояли спиной к сложенному костру, зорко наблюдая за поведением горожан, чтобы пресечь любую попытку прийти на помощь еретичке. Никто и не пытался, понимали, что бесполезно.
Пересохшие губы зашептали:
– Господи, прошу, прими мою душу! Прими мою измученную душу, когда она покинет столь же измученное тело. Я оступилась, отрекшись, но Ты милостив, прости мой грех. Иисусе, не оставь меня в последний час, помоги выдержать все и не молить врагов о пощаде. Мой дух готов выдержать, но мое тело боится боли, помоги вынести эту боль! Господи, прости всех, кто был со мной рядом, когда я выполняла Твою волю, прости им, если делали что не так! Будь милостив к моим родителям, они вытерпели много горя из-за меня. Пощади их, Господи! Прости и врагов моих, тех, что сейчас будут любоваться на мои мучения. Они не поверили, что я выполняла Твою волю, это их беда.
Иисусе, я знаю, Ты так же молил Господа о прощении своих убийц. Тебе было тяжело, очень тяжело среди неверия и предательства, но Ты выдержал. Помоги выдержать мне. Я буду надеяться только на Тебя, Иисусе!
Годонам надоела долгая молитва девушки, солдаты внизу принялись кричать, угрожая расправиться с ней и без суда. Конечно, Жанна не понимала выкриков по-английски, но она хорошо понимала звучавшую в их голосах злость и ненависть. Солдаты ненавидели не ее саму – девочку с бритой головой, одетую в серную рубашку смертницы, они ненавидели свой страх перед ней. Худенькую, измученную, закованную в цепи, они боялись ее больше вооруженного противника. Почему? Разве она угрожала или сделала что-то плохое? Всего-навсего не желала, чтобы чужие солдаты топтали землю ее милой Франции, и просила добром уйти домой. Она не желала мстить, не желала разорить в ответ их дома и города. И все же годоны ненавидели Жанну.
Еще немного, и ее сожгут им на потеху, и никто из друзей и соратников не увидит ее смерти, никто не произнесет доброго поминального слова, глядя, как она исчезает в огне костра!
Но даже об этом думать сейчас не хотелось, Жанна забыла обо всех – родных, друзьях, врагах… Забыла о площади, полной любопытного народа, о предательстве, об одиночестве… Теперь Дева помнила только об одном: она должна выдержать последние муки, не предать сама и не отказаться от веры, от самой себя. И мольба осталась одна: Иисусе, помоги выдержать все, не сломавшись и не прося пощады!
Они даже не зачитали приговор, все было понятно и так, а солдаты действительно теряли терпение. Жанну втащили на помост, поставили к столбу, крепко привязали цепями. И вдруг она сообразила, что на ней даже креста нет! Судьи могли говорить что угодно, но она-то верила! В ответ на просьбу дать крест один из солдат словно в насмешку перевязал две палочки крест-накрест:
– Вот тебе, молись, ведьма!
Но Жанна была и тому рада, подцепила связанными руками, с трудом поднесла ко рту, поцеловала:
– Господи, твой крест принимаю.
Монах брат Изамбар де ла Пьер бросился к соседней церкви Святого Лаврентия, быстро принес другой, большой, позволил поцеловать и обещал держать перед лицом, пока сможет.
По тому, как внизу оживилась толпа, стало понятно, что палач поднес к хворосту факел. Ну вот и все, теперь останутся только мучения.
– Благословляю всех, кого любила в этой жизни!
Дрова нарочно сырые, чтобы горели подольше, чтобы продлить мучения…
Дрожащие губы зашептали последний привет родителям:
– Простите, за то, что причинила вам боль и страдания, я только хотела помочь милой Франции…
Дым уже разъедал глаза и сбивал дыхание.
– Иисусе!
Пламя стало подбираться к ногам… Невольно девушка попыталась приподняться на цыпочки, но не получилось, привязали слишком туго.
– Иисусе!!
Огонь захватил пропитанную серой рубашку, боль захлестнула почти все тело, но тут же переместилась вниз, к ногам. Палачи знали свое дело, осужденная не должна превратиться в факел сразу, она должна сгорать медленно и мучительно. Ее мучений жаждала собравшаяся внизу толпа и солдаты, раздувающимися ноздрями впитывающие запах горящей серы и человеческого тела.
– Иисусе!!!
Сгоревшая рубашка повисла на теле клочьями, продолжая обжигать, так и задумано, больнее всего, когда кожа обгорит, да еще и с добавкой серы… Боль еще не лишила ее сознания, она все чувствовала, обожженные губы продолжали кричать, но это не крик боли, это мольба:
– ИИСУСЕ-Е-Е!!!
Когда Дева занялась пламенем вся, один из солдат поднял глаза на костер и замер, пораженный увиденным, а потом рухнул на черную землю, как подкошенный, крича:
– Голубка! Из пламени вылетела голубка!
Товарищи поспешили утащить его подальше, пока не отправился на костер вслед за еретичкой.
Когда немного прогорело, палач разворошил костер, чтобы свидетели могли увидеть, что осужденная действительно сгорела, а не вылетела из пламени птицей. Потом дрова подложили снова, и костер пылал до четырех часов дня.
Толпа расходилась молча, лица женщин были залиты слезами, но никто не произнес ни слова в защиту сожженной девушки, вся вина которой была в том, что хотела помочь им стать свободными.
Когда костер догорел совсем, палач Джеффруа Тераж, как обычно, стал разгребать угли, чтобы не остались и не случился пожар. И вдруг в ужасе застыл – среди черных головешек лежало… несгоревшее сердце! Поспешно крестясь, он снова забросал его горящими углями и добавил дровишек. Пылало хорошо, но и после этого дополнительного костра сердце осталось целым!
Чувствуя, что волосы на голове встали дыбом, палач спешно собрал останки вместе с сердцем Девы в мешок и почти бегом помчался к реке. Утопить, скорее утопить! Мешок камнем пошел ко дну, а Джеффруа так же опрометью бросился обратно, подальше от содеянного. Вечером, напившись в кабаке до полусмерти, он плакал, размазывая по лицу сажу от костра:
– Я сжег святую!
И никто не увидел, как, едва дождавшись ухода палача, в воду нырнул какой-то человек, следивший за катом от самой площади. Он с трудом, но разыскал мешок и, едва обсохнув, поторопился прочь из города. Солдаты у ворот не были настроены шутить, один из них мрачно поинтересовался:
– Ты чего мокрый? Что несешь?
Бартоломи горько усмехнулся:
– Несу сердце Девы.
Солдаты переглянулись, но задерживать не стали, в воздухе витало что-то такое, отчего хотелось спрятаться или, наоборот, отправиться в церковь и долго-долго стоять на коленях. По Руану уже ползли слухи про вылетевшую из пламени голубку. И теперь почти каждый чувствовал себя так, словно он лично предал святую. В сущности, так и было, Руан предал Деву, как человечество не раз предавало своих спасителей. Может, это судьба спасителей – быть преданными теми, кого они спасают?
Бартоломи добрался до Жиля де Ре через два дня, барону не удалось прорвать оборону Руана, пришлось даже уйти подальше, чтобы не губить бесполезно людей. Жиль ничего не спросил, он взял все такое же нетленное сердце в обе ладони и вдруг, подняв голову к небу, прорычал:
– Господи! Что же ты, Господи?! За что её-то?! Если надо было сжечь, так меня!
ЖИЛЬ ДЕ РЕ
Особая роль в жизни Жанны принадлежит Жилю де Ре барону де Лавалю. Почему же его имя так редко встречается в книгах об Орлеанской Деве? Дело в самой личности барона.
Жиль де Ре барон де Лаваль – прообраз… Синей Бороды! Как это возможно? Жизнь выкидывает и не такие шутки, но на сей раз все несколько прозаичней.
Осенью 1404 года в семье барона де Монморанси-Лаваля родился крепенький малыш, названный Жилем. Отец мальчика, бывший героем битвы при Азенкуре, погиб, когда Жилю только исполнилось одиннадцать, матери оказалось не до детей, она спешно вышла замуж снова, поручив двух сыновей заботам своего отца – барона де Ре. Дед Жан де Краон, в прошлом бывалый вояка, с изумлением обнаружил, что одиннадцатилетний балбес, в общем-то, ничему не научен, и взялся за дело с умом. Уже немного погодя Жиль проштудировал огромнейшую библиотеку де Ре, сносно владел несколькими языками и удивлял всех недюжинными познаниями в самых разных областях.
Но дед понимал и другое – внук не должен стать книжным червем, время не то. Жиля посадили на лошадь, дали в руки оружие и быстро превратили в одного из лучших фехтовальщиков и наездников. Дальше молодой человек развивался уже сам, к его чести будет сказано, весьма успешно. Блестящее сочетание книжных знаний и боевых навыков сделало молодого барона Жиля де Ре де Лаваля графа де Бриення самой приметной личностью при дворе несчастного дофина Карла. Барон отличался прекрасными внешними данными, но слыл весьма заносчивым, правда имея на то основания. Владения семейства де Ре были огромны, семья держала под собой половину всего производства и поставок соли Бретани, а когда к этому добавилось приданое, принесенное юной супругой красавца барона, равных во Франции не осталось. Дед не единожды повторял внуку, что род де Ре выше даже законов Франции, чем в немалой степени способствовал воспитанию его знаменитой заносчивости.
Будущую супругу, чтобы не иметь возражений со стороны ее родни, пришлось попросту… умыкнуть! Однако нет никаких данных, что барон изменял своей жене, которая пережила мужа (вспомните про Синюю Бороду). У них родилась всего одна дочь.
Как и предки, Жиль не смог усидеть дома, пока шла война. Он не признал Генриха Английского и договор в Труа и встал на сторону дофина Карла. Это была для несчастного Карла очень весомая поддержка, которой тот сам по себе не воспользовался, предоставив барону действовать на свой страх и риск. Жиль действовал.
Упоминания о Жиле де Ре бароне де Лавале в литературе до и после 1992 года разнятся, как ночь и день. Почему?
Дело в том, что после гибели Жанны барон, не простивший королю промедления, удалился от двора в свой замок и организовал там собственный двор. Он написал и сам поставил «Орлеанскую мистерию», посвященную Жанне, на которую потратил немыслимые по тем временам деньги. Но Жиль зря надеялся, что, став королем, Карл вернет ему старые долги. Для этого нужно быть де Тремуйлем и требовать деньги ежедневно, в плане благодарности Карл был неимоверно забывчив. Мало того, он, видно, не считал нужным отдавать долги вообще.
Наступило время, когда даже огромных средств де Ре стало не хватать, а многочисленные родственники, возмущенные тем, что барон не только не собирается осчастливить их своими подачками, но уже который год тратит деньги на что попало – то на поддержку, а потом возвеличивание деревенской пастушки, то на безумства в своем замке, пошли на него настоящим походом. За деньги люди во все времена были готовы свидетельствовать что угодно. Против барона, занимавшегося в башнях замка Машкуль в том числе алхимией, быстро сфабриковали дело по обвинению не только в ереси, но и в многочисленных ритуальных убийствах мальчиков (!). И неважно, что свидетели путались в показаниях даже пола своих якобы пропавших детей, а ни одного трупа так и не нашли, сказано убивал, значит, убивал!
Барон сначала не поверил своим ушам, потом под пытками начал наговаривать на себя совершенно немыслимое, его знаменитыми словами было: «Я наговорил на себя столько, что хватило бы на казнь десяти тысяч человек!» Потом возмутился: «Как вы можете судить меня, маршала Франции барона де Ре?!»
Смогли и осудили. Видно, осознав, что живьем не выпустят, барон просил только одного: не вешать, а сжечь (как Жанну?). Сожгли, но перед тем все же повесили. Это произошло в 1440 году.
Земли барона, по странному стечению обстоятельств, достались именно тем, кто инициировал процесс против него. Со временем убитые мальчики в легенде превратились в жен (как мы помним, у Жиля де Ре была всего одна супруга, к тому же его пережившая), а борода из черной стала синей. Так родилась Сказка о Синей Бороде.
Жанну оправдали в 1456 году только потому, что Карлу было важно доказать, что он получил корону из рук не ведьмы, но святой. В 1920 году Орлеанскую Деву даже причислили к лику святых.
Жилю де Ре повезло куда меньше, новый процесс по его поводу был организован только в 1992 году. В материалах следствия не оказалось (!) доказательств убийств, совершенных бароном, как и многого другого. Спустя 552 года после своей гибели Жиль де Ре барон де Лаваль признан невиновным и полностью реабилитирован. Не было никакой Синей Бороды ни в отношении несчастных жен, ни в отношении мальчиков!
И с этого времени началась новая вакханалия! Из одной крайности пишущая братия кинулась в другую. Если раньше даже упоминать имя Жиля де Ре рядом с именем святой Жанны считалось кощунством, то теперь все заслуги приписывались исключительно барону, а между ними с Девой изобреталась столь бурная страсть, что поневоле диву даешься. До реабилитации де Ре его участие в той же операции в Орлеане заминалось, а его успехи приписывались другим, например, даже герцогу Алансонскому. Все логично, как мог герцог не участвовать в таком важном деле, как спасение города своего тестя? Непонятно как, но мог, сам Жан Алансонский на процессе по поводу реабилитации Жанны утверждал, что, «как было дело под Орлеаном, не знает, потому что там не был», но это никого не смутило. Успехи де Ре приписали Алансонскому, а вот едва не сорвавшуюся атаку из-за опоздания со стороны самих орлеанцев барону вменили в вину (а как же, по законам жанра злодей, он от рождения до смерти злодей во всем!). Зато после оправдания все получилось с точностью до наоборот, теперь даже кое-какие заслуги Дюнуа отдали Жилю де Ре – реабилитировать, так реабилитировать!
Истина, как обычно, посередине. Вероятно, разумный барон сначала попросту использовал появление Девы в своих целях – сделал ее знаменем, за которым почти бесплатно отправилась воевать масса людей. Но постепенно понял, что в ней есть что-то, чего нет в других.
Святость не мешает проявлению нормальных человеческих чувств, мало того, она куда ценней, если человек не блаженный страдалец от рождения до смерти, а меняется со временем, оставаясь при этом чистым душой. Именно такой, как мне думается, была Жанна. Барон помог ей понять, что и добро должно быть с кулаками, а она ему, что души бывают не только продажные, но и чистые.
И уж забывать имя Жиля де Ре барона де Лаваля не стоит, причем не как прообраз Синей Бороды, а как героя Столетней войны и самого молодого маршала Франции. А еще как верного соратника Орлеанской Девы, без которого у нее едва ли получилось бы задуманное, во всяком случае, не так хорошо и быстро.
Но с гибелью Жанны жизнь самого Жиля де Ре не закончилась. Мало того, через несколько лет он снова стал верным помощником… Жанны Д’АРК!
Как такое может быть? В жизни все возможно.
ВОСКРЕСШАЯ ЖАННА?
Жанну сожгли на костре на Рыночной площади Руана 31 мая 1431 года. Но народу так не хотелось верить, что Дева погибла, к тому же многие понимали, что предали Деву, не пришли на помощь, когда ту, которая не жалела своей крови и самой жизни ради них, предавали столь страшной смерти, что люди охотно поверили в появлявшихся многочисленных «спасшихся» Жанн. Их легко разоблачали уже через короткое время. И все же была одна, которую разоблачить не смогли, пока сама не заявила, что самозванка. Почему?
Прошло время, почти сразу после гибели Девы попал в плен и был убит Ла Гир, зато выкуплены из плена ее брат Пьер и оруженосец д’Олон. Барон Жиль де Ре покинул двор и перебрался в свой замок Машкуль окончательно. В 1432 году скончался старый Жан де Краон, и Жиль стал наследником огромного состояния. Но барон больше не вмешивался в политическую жизнь Франции.
Освобождение Франции, начатое Орлеанской Девой, все же продолжилось и привело к изгнанию англичан почти со всей ее территории, король Карл стал настоящим французским королем.
В середине 30-х годов вдруг появилась женщина, не просто объявившая себя спасенной Девой, но и не боявшаяся встреч с людьми, хорошо знавшими настоящую Жанну. Клод дез Армуаз, утверждавшую, что она и есть спасшаяся Дева, признали как свою сестру братья Д’Арки, ее узнали в благодарном Орлеане, где еще многие помнили, как выглядела Дева, Клод затеяла переписку с королем и с Жилем де Ре. Больше того, Жиль де Ре дал денег на организацию похода новой Девы.
Можно долго рассуждать на тему, откуда взялась и зачем выдавала себя за Жанну Клод дез Армуаз, а также была ли она настоящей, и если да, то в какой степени. Странная фраза о степени достоверности Жанны, не так ли? Но не странно ли, что Деву узнали множество совершенно разных и притом прекрасно помнивших ее людей – братья, жители Орлеана, боевые соратники?.. Неужели была так похожа? Сама Клод, будучи схваченной по дороге в Париж и обвиненной в самозванстве, таковое признала и покаялась, а потому была прощена и поспешила покинуть Францию.
И все же, почему ей поверили? Можно вспомнить признание ее братьев, Пьер и Жан признали в Клод свою сестру. Свою сестру, а не Жанну, это не совсем одно и то же. Вспомните, что у Жанны была младшая сестра Катрин, которую рано выдали замуж. Существует версия, что Клод и есть эта Катрин, о судьбе которой в отличие от братьев неизвестно ничего. Тогда не лгали Пьер и Жан, утверждавшие, что это их сестра, в таком можно поклясться и перед Господом.
И осуждать Клод дез Армуаз тоже трудно. Дело в том, что она подвергала себя большому риску. Приговор суда о сожжении Жанны Девы тогда еще не был отменен, и Клод запросто могли отправить на костер еще разок. Может, понимание этого и заставило Клод (или Катрин?) признать себя самозванкой? Лучше постоять у позорного столба и отойти от него живой, чем сгореть вместе со столбом на костре.
Стать второй Жанной у Клод (кем бы она ни была в действительности) не получилось, для этого мало быть похожей на Деву внешне, нужно так же, как она, жить для дела, верить в свое предназначение и не жалеть для этого собственной жизни. У Клод такой веры и желания служить не было.
А вот Жилю де Ре поддержки «возрожденной» Жанны не простили, именно после появления новой Девы против барона было заведено дело по обвинению в страшных преступлениях, из которых впоследствии подтвердилось только увлечение алхимией, но тогда… Видимо, Жиль, как и Жанна, в какой-то момент понял, что живым не выйдет, а помня ее пророчество умереть одинаковой смертью, постарался наговорить на себя столько, чтобы уж сожгли сразу.
Жанна осталась в памяти потомков спасительницей Франции, а вот Жиль – Синей Бородой. Память людская не всегда справедлива, что поделать…
РЕКВИЕМ ЖАННЕ
Главное, чем известна Жанна д’Арк – она была спасительницей Франции, которую сожгли на костре инквизиции. Вопросов быть не должно, но они есть. Несмотря на то что каждый день, каждый шаг Жанны с того момента, как она появилась в Вокулёре, известны, протоколы допросов Девы опубликованы, прошел реабилитационный процесс и процесс причисления ее к лику святых, в жизни Жанны немало тайн.
Все началось с имени. Д’Арк… мы привыкли к тому, что приставка «д’» означает принадлежность к дворянству. Но это как у Чапека: если «д-р», значит, доктор, значит, ДРугой – доктор Угой (ДРянь – доктор Янь соответственно) и так далее. Во времена Жанны никаких апострофов «д’» не было в помине, потому Д’Арки писались слитно, а девушек вообще звали по прозвищу матери (пока не получали свое), значит, Жанна для односельчан была Жаннетта Роме, потому что ее мать Изабелла когда-то посетила Рим.
Но приставка (вернее, наше представление о ней) дала повод придумать Жанне… королевское происхождение. Как такое может быть? Та самая жестокая королева Изабо Баварская, обидевшая родного сына Карла, еще и тайно родила другого сына, которого также тайно сплавила в чужую семью. Кому-то пришло в голову, что этот сын и есть… Жанна!
Доказательства приводятся весьма своеобразные. Жанна прекрасно сидела на лошади и владела мечом. Вниманию всех, кто с детства приучен к конной выездке, – умение не болтаться на лошадиной спине кулем, оказывается, означает принадлежность к дворянскому или (бери выше!) королевскому роду. Держите спину, находясь в седле? Бегом получать свидетельство и на прием в Виндзорский замок к родственникам, у вас королевские гены, не иначе! Почему-то сторонникам такого «доказательства» не приходит в голову, что особ королевского рода тоже учат выездке, только с малых лет, когда они еще не слишком известны широкой публике. Отсюда и красивая посадка.
Но подобные мелочи не смущают желающих всюду находить благородную кровь. И они не собираются объяснять, с какого перепуга пусть и не вполне адекватной королеве Изабо понадобилось сначала крестить свою дочь Клод Филиппом, то есть сыном, а потом отдавать в крестьянскую семью аж в деревню Домреми на границу с Лотарингией, причем снова как дочь. Или Жак Д’Арк был деревенским королевским резидентом, только законспирированным до поры? Вот это конспирация, королевскую дочь не научить не только писать, но и читать! А в самой деревне никто даже не подозревал и при жизни Жанны, и много столетий спустя, что Жаннетта – это не Жанна, а Клод, которая к тому же еще и Филипп. Интересно, а куда смотрел крестивший девчонку священник, не может быть, чтобы он не подозревал, что мальчики от девочек кое-чем отличаются уже при рождении. Такого даже в серьезном подпитии не проглядишь.
Эта версия немедленно породила следующую. Тут же заподозрили, что святая – гермафродит, поэтому, мол, была сильна и никого не боялась. А что любила поплакать, так у них, у гермафродитов, может, так принято? Поплачут и снова стойкие.
И возраст не помеха, а ведь тот самый Филипп, который Клод или Жанна, родился лет на восемь раньше деревенской Жаннетты Роме. Как ухитрялся гермафродит лет этак двадцати пяти прикидываться шестнадцатилетней девчушкой, про которую даже современники говорили, что она выглядит как дитя? Загадка… Только сдается, это загадка не Жанны, а тех, кто ей биографию выдумывает.
А уж позволить королевишну поджарить, как поросенка на костре… это вообще свинство!
Тут же возникает другая версия – не сожгли, подменили! И неважно, что наблюдала толпа народа, а английские солдаты едва успевали утирать слюнки в ожидании ее мучений, оказывается, все смотрели куда-то не туда или вообще ослепли и оглохли на несколько часов. Сплошной массовый гипноз, куда там Кашпировскому с Аланом Чумаком в паре!
От всей биографии в таком случае остаются только героические подвиги во славу короля Франции, как то: снятие осады Орлеана, битва при Патэ и Жаржо и коронация Карла в Реймсе.
Все бы ничего, так ведь и это кого-то не устроило! Самое удивительное, ныне обнаружились недовольные: вот кто ее просил эту самую Францию спасать?! Гляди, попритерпелись бы французики, пообвыкли, был бы единый король Генрих, единое государство, почти Соединенные Штаты Европы, уже с XV века, перед которыми ничто не устояло! А тут вмешалась девчонка, которая не то королевна, не то пастушка, не то Жанна, не то Филипп, народ проявил самосознание, изгнал захватчиков, и нате вам – Франция сама по себе, а в Англии почти упадок на целых полвека! Как тут не сжечь противную?
Понятно, что нынче мода такая – все опровергать, причем чем круче, тем лучше. И татаро-монгольское иго (простите, не политкорректно назвала, теперь все больше ордынцы, словно нынешние татары виноваты во всем, что творилось их именем на евро-азиатских просторах несколько веков) – это не иго, а крестовые походы в перевертыше, и злодеи только кажутся злодеями, а, по Фрейду, вовсе лишь самовыражались, соответственно и герои не герои. И все же почему бы не предположить, что деревенская девочка, чистая душой и непорочная помыслами, действительно слышала Голоса, позвавшие ее на подвиг во имя других? Почему не оставить память о Деве в покое, не примешивая грязь королевских спален? Даже если ее родила мерзкая королева Изабо, расправлявшаяся со своими детьми в угоду англичанам, то воспитали-то ее Д’Арки. И воспитали хорошо, Жанне никто не смог поставить в вину ни единого нечестного или неблаговидного поступка, даже ее мучители-судьи. Всей вины-то оказалось – слышала Голоса, обещала дофину короновать его в Реймсе (и выполнила!) и носила мужское платье (с разрешения других судей, кстати)!
Оставьте Деву в покое, пусть она будет Девой, святой, спасшей тогдашнюю Францию и погибшей из-за ненависти врагов и предательства бывших соратников.