Шатун Шведов Сергей

Глава 15

ДОПРОС С ПРИСТРАСТИЕМ

Князь Рогволд, проводив беспокойного гостя гана Карочея, впал сначала в задумчивость, а потом в прескверное состояние духа. Плохое настроение он по привычке лечил вином, но это снадобье мало ему помогало. Мнилось князю, что обвел его вокруг пальца хитрый скиф. Хотя в чем была суть этого обмана, он даже самому себе объяснить не мог. Злату тем не менее он все-таки отправил на дальнюю усадьбу в сопровождении Сороки. Этого приказного, к слову сказать, Рогволд терпеть не мог, но все недосуг было прогнать со двора. Сорока обладал изрядным умом и в торговых делах был незаменим. Сам Рогволд по причине беспокойного характера и широты души вечно попадал впросак в переговорах с изворотливыми купцами. Для вольного боготура такие промашки простительны, но с князя совсем иной спрос. Княжьи промахи аукаются недовольством городских обывателей, которым из собственной мошны приходится оплачивать чужое неумение. Словом, расставаться с Сорокой Рогволду пока было не с руки, хотя он и подозревал его в связях и с ганом Митусом, и с Гораздом, и с Жучином, имея для этого очень веские причины. К неоспоримым достоинствам приказного Сороки следовало отнести его осведомленность. Именно от этого хитрована Рогволд узнал, что ган Митус с Жучином вовсе не друзья, а как раз наоборот. И ган Карочей, скорее всего, является не Жучиновым соглядатаем, а Митусовым, но в любом случае доверять ему нельзя. Касаемо же гана Горазда Сорока считал, что союз с ним пойдет Рогволду на пользу, как и дружба с Ицхаком Жучином. Жучин, кроме всего прочего, еще и богат несметно, с его помощью и участием немало можно добиться в делах торговых. А князю Рогволду, испытывающему хронический недостаток в средствах, тем более не худо завести надежного партнера среди пронырливых хабибу.

В общем, много чего наплел Сорока своим сладким голосом. Но сладкими песнями княжий достаток, к сожалению, не умножается, а с благими делами Сорока почему-то медлил. Злату он увез уже семидиицу назад – да и пропал с концами. Столь долгое отсутствие приказного наводило Рогволда на грустные размышления о человеческой неблагодарности и прямом предательстве. Сорока ведь мог просто отдать Злату гану Горазду без всяких условий. То-то посмеются Горазд с Жучином над простодушным Рогволдом, нацелившимся в Великие князья. И начавшийся в похмельном угаре заговор Рогволда и Карочея против кудесника Сновида и боготура Вузлева закончится большим срамом.

В довершение всех неприятностей в княжий детинец занесло новоявленного боготура Осташа. Рогволда словно шилом кольнуло, когда он услышал из уст Зори это имя. Вот ведь наглый смерд, мало того что пролез в боготуры, так теперь еще рвется без зазрения совести в племенную старшину. И пролезет, чего доброго, оттеснив многих достойных людей в сторону, ибо нагл без меры и имеет влиятельных покровителей, которые с помощью подобных выскочек пытаются осадить старейшин.

– Один прибыл?

– С Шатуненком, – оскалился Зоря. – По слухам, именно сын оборотня ворожит Осташу удачу. С ними Макошина ведунья.

– Зови, – распорядился Рогволд. – Негоже держать Велесова боготура у порога.

Зоря понимающе хмыкнул и широко распахнул двери. Рогволд поднялся навстречу гостям, подчеркивая тем самым, что принимает их в своем тереме как равных. Осташу такое внимание князя Берестеня явно польстило, а Искар Шатуненок принял здравную чашу равнодушно, словно произрастал не под простым кровом, а под теремным.

– Решил я с тобой договор заключить, князь Рогволд, потому и пригласил с собой Макошину ведунью и волхва, который в твоем городе живет.

Волхв действительно вошел вслед за гостями, но к столу не сел, а опустился на лавку поодаль, демонстрируя тем самым отрешенность от мирских дел. Волхв был хоть и седобород, но телом крепок и взглядом остер. Ставлен он был кудесником Сновидом и зорко наблюдал за тем, чтобы Рогволд вершил суд, не уклоняясь от Велесовой правды. Рогволда этот откровенный догляд раздражал, но для ссоры с волхвом у него пока что не было повода.

– Я своему слову хозяин: коли стал боготуром – получай женку.

– Не о Злате сейчас разговор, князь, – солидно прокашлялся Осташ, – о земле. Хочу я городец поставить в порубежье, между Синим ручьем и Серебряным озером. Земля там ничейная и пустующая, так что тебе, князь, от моего почина будет только польза.

Рогволд не сразу сообразил, где находится этот ручей. Пришлось Осташу объяснять князю, где заканчиваются волостные земли. Рогволд понял только, что находится Синий ручей у черта на рогах, и не совсем понятно, зачем он вообще понадобился Осташу. Добро бы боготур близ большого града садился, а то залез в глухомань, чуть ли не в Поганые болота. Впрочем, откуда вылез, туда и вернулся.

– Поганые болота чуть в стороне остаются, – возразил Осташ. – А за Серебряным озером начинается лес, который тянется на сотни верст. А далее – степи хазарские.

– Бери, – махнул рукой Рогволд. – Если городец там поставишь, то быть тебе в тех местах судьей, а судные деньги я с тебя поперву брать не буду. В том слово даю в присутствии Велесова волхва и Макошиной ведуньи. Что до Златы, то она сейчас на дальней усадьбе – поезжай и забирай ее. А о приданом мы с тобой поговорим после свадебного пира.

Осташ, похоже, не ожидал, что все обернется для него так легко и быстро, оттого и сидел в растерянности, не зная, что сказать Рогволду на прощанье.

– Оставайся с миром, князь, – пришел ему на помощь Шатуненок. – Пусть твой дом будет полной чашей.

– И вам доброй дороги, – не остался в долгу Рогволд. – Да помогут вам Велес и Стрибог.

Зоря пошел провожать гостей, а Рогволд в ярости едва не плюнул им вслед. Злоба, душившая князя, отчасти была наигранной, и он не мог не отдавать себе в этом отчета. Как ни крути, а он подставлял своего несостоявшегося зятя под мечи хазар гана Горазда. Уж Горазд-то точно не упустит случая посчитаться с Осташем за утерянный Берестень. Совесть вдруг проснулась в Рогволде, и эту совесть он сейчас пытался усмирить яростью и бранью. Брань не помогла, зато помог кубок медовой браги, выпитой одним махом. Брага утишила бурю, бушевавшую в груди князя Берестеня.

В конце концов, Осташ сам виноват. Смердом мог бы дожить до глубокой старости. А если вздумал лезть в племенную старшину, где и без вилявого простолюдина тесно, то любой из тех, кому он на ногу наступил, вправе его шпынем в бок ткнуть. Коли слаб сердцем и умом скорбен – не стремись к цели, которая тебе не по зубам.

То ли брага сморила Рогволда, то ли огорчение, но заснул он крепко, а проснувшись, не сразу поверил собственным глазам. Кого он не чаял увидеть в своей ложнице, так это вилявую женку Раду. Правда, пришла она не одна, а в сопровождении Зори, который внимательно следил за вползшей под Рогволдов кров гадюкой.

– Жучинова лазутчица! – радостно протянул Рогволд. – Вот не ждали так не ждали.

Раду, однако, не смутили ни слова князя, ни злые взгляды, которые он на нее бросал. Женщина спокойно присела на лавку у стены, отодвинув валявшиеся на полу сапоги.

– Сладко спишь, князь, так ведь и Страну Света можно проспать, угодив ненароком в Страну Забвения.

– А тебе какое дело до моей души?

– Не чужой ты мне все-таки.

Рогволд захохотал, и даже без большой натуги, словно женщина его действительно позабавила:

– Таких нечужих, как я, у тебя десятка два, не менее.

– Я ведь ведунья матери всех богов, – спокойно отозвалась Рада. – А моя богиня не только властолюбива, но и сладострастна.

– Такие, как ты, женщина, богам не служат, а только пачкают их светлые образы в глазах людей.

– А какую вину ты за мной числишь? – спокойно спросила Рада.

Ее спокойствие Рогволду не понравилось. В его груди закипела ярость, но плескать ею он не стал, дабы вершить суд на холодную голову.

– Зубы мне не заговаривай, – ласково улыбнулся Рогволд. – Взыскиваю я с тебя за предательство. Смертью карать не буду, но кожу с тела кнутом спущу.

Зоря, повинуясь жесту князя, в два счета скрутил Раде руки. К удивлению Рогволда, та даже не сопротивлялась.

– Всыпь ей десятка полтора.

– Не многовато ли будет? – покачал головой Зоря.

– Она женщина живучая, – усмехнулся Рогволд, – охочая как до мужских ласк, так и до мужских таск. Откуда она взялась?

– Сорока с Усыгой поймали ее на дороге, – пояснил Зоря. – Говорят, случайно столкнулись.

– Расторопный у меня приказный, – слегка удивился Рогволд. – Зови его ко мне.

Зоря увел женщину, которая, к удивлению князя, даже бровью не повела, услышав о предстоящем жестоком наказании. А зря. Может, если бы в ноги пала, то Рогволд смягчился бы сердцем. Но коли она упрямиться вздумала, то самое время поучить ее уму-разуму.

Сорока впорхнул в ложницу растрепанной птицей и закивал, задергал длинным носом, рассыпаясь перед князем мелким бисером.

– Где пропадал? – холодно отозвался на его приветы и пожелания Рогволд. – За этот срок пять раз туда-сюда обернуться можно было бы.

– Все сделал, как было велено, – заюлил Сорока. – А на обратном пути повстречался нам мечник из великокняжьей дружины, знакомый Усыги, и огорчил нас вестью о болезни Всеволода. Вот мы и решили разузнать подробности.

– И что узнали?

– Совсем плох Великий князь, – завздыхал Сорока, – лежит в горячке, с тела спал, а какая хворь на него напала, не могут объяснить ни волхвы, ни баяльники. Слух на торгу идет, что не жилец князь на этом свете. Усыга наведался к приятелям в детинец, и те ему подтвердили – плох.

Усыга прежде служил в дружине Великого князя, но Всеволод его прогнал за буйный нрав. Рогволд Усыгу приветил, и не в пику даже Великому князю, а просто чтобы не пропал зазря хороший мечник. Надо сказать, Усыга пока оправдывал доверие князя Берестеня. А что до буйного нрава, так и сам Рогволд не медом вымазанный.

– А на Даджбоговы дни Всеволод смотрелся соколом, – покачал головой Рогволд.

– Простудился, наверное. Ветерком прохватило.

От дурных вестей Рогволд посмурнел ликом. Смерть Великого князя многое может изменить в радимичской земле. Не зря, выходит, объявились близ Берестеня Горазд с Жучином. И не зря они мостят дорогу к Рогволду, который может оказаться первым у Великого стола.

– А кого на торгу в Великие князья прочат?

– Всяко говорят, – понизил голос Сорока. – Многие кивают на боготура Вузлева. Я было заикнулся, что князь Берестеня Великому князю Всеволоду по крови много ближе, а мне в ответ говорят – молод-де Рогволд.

– А боготур Вузлев, выходит, мудр и зрел?!

– Все же понимают, что за Вузлевом стоит кудесник Сновид, а за твоей спиной, князь Рогволд, никого нет. Слышал я на торгу и вовсе непотребное: рвутся-де к великому столу печальники богини Кибелы, а что это за люди и откуда взялись – никто не знает.

– Выдумки, – равнодушно махнул рукой Рогволд.

– Может, и выдумки, – охотно согласился Сорока, – но Рада тоже называет себя ведуньей богини Кибелы. И всю дорогу до Берестеня стращала нас с Усыгой ее карами. Колдун Хабал, которому она служит, человек и вовсе непонятный. А за тем Хабалом совсем уже темные люди стоят.

– Что еще за люди? – нахмурился Рогволд.

– Так я ведь человек маленький, – пожал плечами Сорока. – Ты лучше о них Раду расспроси.

Совет Сороки Рогволду показался дельным. Женщиной Рада была подозрительной, и все говорило за то, что действует она не по своему почину.

В потайной клети княжьего терема Зоря с Корягой вершили расправу над вилявой женкой. Обнаженное ее тело уже изрядно было помечено витенями, а Коряга продолжал отсчитывать удары:

– Шестнадцать… Семнадцать…

– Я же сказал – пятнадцать, – удивился усердию Коряги Рогволд.

– Пять от себя добавили, – пыхнул злобой Зоря. – Кусаться вздумала, стерва.

– Ладно, – согласился Рогволд, – пусть будет двадцать.

Вообще-то князь ожидал, что женка окажется покрепче духом, но Рада вопила так, словно с нее заживо сдирали кожу. Рогволд от женского визга поморщился и присел на соседнюю лавку. Разговор предстоял долгий и серьезный, и от того, удастся ли развязать язык женщине, зависело многое и в судьбе радимичской земли, и в судьбе самого Рогволда.

– Железом тебя придется жечь, женка, – сказал со вздохом Рогволд, – а то и кости ломать. Жалко, конечно, такое тело портить, но тут уж ничего не поделаешь – сама виновата.

– Да в чем я виновата? – всхлипнула Рада, пытаясь приподняться с лавки.

Коряга, не обращая на нее внимания, уже разжигал огонь в очаге, готовя пыточный инструмент. Рада смотрела на его приготовления с нескрываемым ужасом.

– Скажи добром, женка, кому служишь, – вмешался Сорока. – Не серди князя. Вина за тобой большая, но ведь и князь Рогволд сердцем милостив.

– Я служу Хабалу, – сказала Рада, – и ты это знаешь, Рогволд.

– Хабал мелкая сошка, а ты у нас птица высокого полета.

– Не будет тебе прощения, – выкрикнула Рада, – если начнешь пытать меня железом. Я ведунья богини Кибелы и служу только ей.

– Жаль, что упрямишься, женка, – вздохнул Рогволд. – Давай, Коряга.

Закричала Рада дико и звонко, но всего неприятнее был запах паленого мяса, который Рогволд терпеть не мог.

– Говори, дура, – зашипел на женщину Сорока, – а то изломают тебя так, что выйдешь отсюда калекой.

– К Богдану я шла, брату Великого князя, – выкрикнула сквозь слезы Рада.

– А зачем тебе понадобился Богдан, он ведь глуп как гусак?

– Ган Митус со своими сторонниками обещают Богдану поддержку, если он вздумает спорить за великий стол.

– А почему Бориславу Сухорукому не предложили власть?

– Борислав отказался. Книгочей он-де и более в усобицах участвовать не желает.

– А чем твой Хабал может помочь князю?

– Хабал поднимет шалопуг и урсов против Велесовых волхвов и боготуров, а к заваренной им каше подоспеют со своими дружинами хазарские ганы.

– Плохой выбор сделала твоя богиня, – сказал Рогволд, склоняясь к самому лицу женщины. – Богдан слишком слаб и глуп, чтобы удержать власть. И Хабал твой слишком слабая для него подпорка. Кто стоит за спиной Хабала?

– Не знаю, – затрясла головой Рада.

– Освежи ей память, – обернулся Рогволд к Коряге. Рогволд не испытывал удовольствия от чужих страданий, а тела Рады ему и вовсе было жаль. Если это тело испятнать каленым железом, то оно потеряет привлекательность для мужского глаза. В этот раз Коряга перестарался, женщину пришлось отливать холодной водой.

– Ган Митус метит в каганы, – сказала она, опамятовав, – а Богдан будет его ставленником в радимичской земле.

– Левую руку прежде ломать или правую? – деловито спросил Коряга.

– Начни с левой, – осуждающе покачал головой Рогволд.

– Я все сказала! – в ужасе закричала Рада.

– Про Лихаря забыла, – мягко напомнил ей Рогволд. – Будем и дальше освежать память или добром все скажешь?

– Не Лихарь он, – прошептала Рада, опуская глаза, – боярин. Вернее, был им.

– А ныне он кто? – впился в ее лицо глазами Рогволд. Рада медлила, неотрывно следя за приближающимся к ее телу железным прутом. Кат уже поднял свое сокрушающее кости орудие, когда она в ужасе крикнула:

– Живое воплощение Аттиса!

– Подожди. – Рогволд перехватил готовую уже опуститься руку Коряги. – Раз о главном сказала, то о прочем молчать глупо. Так ведь, женка?

Рада в ответ обессиленно кивнула головой. Рогволд приказал отвязать ее от лавки, смазать раны жиром и ташить наверх. В этой дышащей жаром клети ему самому стало невмоготу.

– Упрямая женка, – покачал головой Сорока. – Не всякий муж выдержит такое. А что это еще за Аттис?

– Малоазийское воплощение бога Велеса, – бросил через плечо Рогволд.

– Эк, куда вознесло боярина, – поежился Сорока.

– Пока еще не вознесло, – зло процедил сквозь зубы Рогволд, – пока он только нацелился.

– На великий радимичский стол?

– Бери выше, – возразил Рогволд. – В каганы метит Драгутин. И богиня Кибела будет ему в этом подмогой.

– Безумное желание, – вздохнул Сорока.

Князь присел к столу, налил чарку вина и залпом выпил. Рискованную игру затеял бывший боярин, но овчинка стоила выделки, по мнению Рогволда. Прежде, правда, никто из ведунов так высоко не взлетал, но почему бы Драгутину не попробовать, если он чувствует в себе силы.

Зоря с Корягой ввели под руки Раду и усадили на лавку напротив князя.

– Пей. – Рогволд плеснул ей в чарку вина. – Если бы поумнее была, то договорились бы по-доброму.

– Я Драгутину поклялась именем богини, – сказала Рада потухшим голосом, – нет мне теперь прощения.

– Боги милостивы, – усмехнулся Рогволд, – и за нарушенную под пыткой клятву строго не взыскивают. А Драгутин твой ненадежен: изменил Даджбогу, изменит и богине Кибеле. С нечистым богом урсов он ведь тоже связан?

– Об этом мы узнали недавно, – кивнула головой Рада, – но Хабал был осведомлен и скрывал это от нас.

– А вы кто такие?

– Жрецы и жрицы Кибелы.

– И много вас на нашей земле?

– Много. А в Хазарии еще больше. С устранением кагана Битюса о боге Ягу забудут быстро, и тогда жрецы Кибелы скажут свое слово.

– До Хазарии мне дела нет, – махнул рукой Рогволд, – но в радимичской земле главным среди богов был и останется Велес.

– Именно поэтому Драгутин и стал воплощением Аттиса, чтобы править Хазарией и Русью от имени богини и ее сына.

– А что же кудесник Сновид?

– Кудесник возвысится вместе с богом, и голос его будет слышен не только в радимичской земле, но и много далее, – пояснила Рада. – А Вузлеву обещан радимичский стол.

Нечто подобное Рогволд предполагал и с удовольствием отметил свою прозорливость.

– А как же Богдан?

– Богдан всего лишь прикрытие.

– А с Митусом и Жучином ты зачем путалась?

– Драгутин велел, – вздохнула Рада. – Их надо было поссорить с каганом и выманить из Хазарии. Ган Ачибей уже переметнулся на сторону Драгутина. Хазария ждет сигнала, чтобы отринуть чужого бога и поклониться Кибеле.

– Сигналом будет смерть Битюса?

– Нет, – покачала головой Рада, – смерть князя Всеволода. После его смерти князем кликнут боготура Вузлева, а каганом Хазарии и Руси Великий князь Вузлев и Велесовы волхвы объявят живое воплощение Аттиса-Велеса Драгутина.

– А как же даджаны и новгородцы? – спросил с кривой усмешкой Рогволд.

– Князю Яромиру Драгутин не чужой, – возразила Рада. – А что до волхвов Даджбога и Перуна, то им придется смирить гордыню.

Рогволд не удержался и выпил еще вина, дабы унять жар в теле. Вот ведь как все ловко просчитали Драгутин с Вузлевом! А за кого они, интересно, держат князя Рогволда, за олуха, что ли?

– Вузлев сказал: Рогволд нам не будет помехой, – с усмешкой на побелевших губах проговорила Рада, – ибо он хоть нравом и буен, но разумом скуден. Пойдет он за теми, кто поведет его на веревочке. Оттого и убрали они Твердислава, а тебя утвердили на берестянском столе.

Рогволд в ярости едва не выплеснул в ухмыляющееся лицо Рады остатки вина. Хотя не она была в этом деле его главной обидчицей. Взмахом руки князь отпустил женку. Самое время ей было отдохнуть и в себя прийти. Рогволд же после ухода Рады впал в глубокую задумчивость. Сведения, полученные им от вилявой женки, были из ряда вон выходящими. Ими следовало распорядиться с наибольшей для себя пользой. Но, как ни раскидывал умом Рогволд, выходило одно: без поддержки радимичских старейшин ему не обойтись. А обеспечить эту поддержку мог только один человек – Борислав Сухорукий. Даром за чужой интерес ноги никто, конечно, бить не будет, но Рогволд готов был многим поступиться, дабы защитить интересы свои, рода и всей радимичской земли.

Глава 16

ПУТЬ ДАДЖАНА

Драгутин почувствовал недоверие со стороны своих давних соратников, и это обстоятельство его поначалу не столько, огорчило, сколько удивило. Никаких поводов для подозрений он не давал, а дела складывались именно так, как было задумано. Но Божибор во время их последней встречи почему-то упрямо отводил глаза. И соглядатаи, коих и прежде немало было вокруг боярина, увеличились в числе. Он знал, конечно, что в радимичских землях за ним присматривают, но относился к этому спокойно и с пониманием. Это были люди, присланные князем Всеволодом и Велесовыми волхвами, но Драгутин никак не предполагал, что к ним добавятся еще и соглядатаи Божибора. Дело было не только в их давней дружбе с «белым волком», но и в том, что Божибор никогда бы не стал следить за боярином по своему почину, и если соглядатаи все-таки появились, то случилось это по воле либо кудесника Вадимира, либо князя Гостомысла, либо кудесницы Всемилы. Последнее было особенно неприятно, тем более сейчас, когда удачное завершение начатого не в последнюю очередь зависело от первой Макошиной ближннцы.

В Торусовом городце гостя, похоже, не ждали. Во всяком случае, и мечники не спешили открыть боярину ворота, и выступивший навстречу гостю боготур Торуса хранил на лице печать скорее озабоченности, чем радушия. Хотя прибыл Драгутин в его городец по вполне понятной причине, которую не собирался таить от хозяина, а именно: хотел взглянуть на сестричадов, рожденных Дарицей. Торуса на слова боярина рассеянно кивнул головой, а здравную чашу поднес только после долгих покашливаний приказного Лепка и удивленных взглядов ближнего мечника Ревуна.

Нелюбезность хозяина можно было бы принять за обиду, но Драгутин решил считать ее просто рассеянностью. Посмотреть на хозяйских детей Драгутин отправился вместе с Лепком, и пока они шли в Дарицыну горницу, приказный успел сообщить боярину причину озабоченности боготура.

– Торуса был недавно у кудесницы, и разговор шел о тебе, Драгутин. Похоже, боготур заподозрил тебя в коварстве на том основании, что ты скрываешь от союзников родство с Искаром. На Всемилу подозрения Торусы, надо полагать, подействовали.

– Какие подозрения? – Драгутин от удивления даже остановился. – Какое родство?

– Торуса считает, что Искар Шатуненок – твой сын, – быстро ответил Лепок, пряча глаза.

Драгутин не столько ответу Лепка удивился, сколько его смущению. Подозрения Торусы показались ему совершенно бессмысленными и даже смешными. Искар – сын Лихаря, и Всемиле это известно. Мать Лихаря Урса Горелуха оказала ей в свое время немаловажную услугу, а если говорить точнее – спасла жизнь. Правда, боярин Драгутин долгое время жил под именем Лихаря Урса и в этом качестве был вхож и к гану Митусу, и к купцу Моше, и к очень многим другим людям в Хазарии и за ее пределами, но взял-то он это имя уже после гибели его законного владельца.

Драгутин в раздражении толкнул дверь горницы и не слишком любезно поздоровался с сестрой.

– Что случилось? – удивленно спросила Дарица.

– Прости, – спохватился Драгутин, – поссорился с Лепком на пороге твоей горницы.

Дети были еще настолько малы, что и смотреть-то было не на что, однако это были ближние родовичи боярина Драгутина, и он не преминул прищелкнуть языком от восхищения и объявить довольной матери, что мальчик вылитый боготур Торуса и есть все основания надеяться, что он станет таким же сильным и умелым воином, как его отец.

– Это девочка, – прыснула в кулак Дарица, – а мальчик одесную тебя.

Драгутин засмеялся: младенцы были так похожи друг на друга, что мудрено было их не перепутать.

– Может, и Всемила тоже родила двойню, – тихо сказал Лепок за спиной Драгутина.

Рассерженный боярин резко обернулся и вперил глаза в приказного:

– Искар – сын Лихаря, я знаю это совершенно точно.

– Он похож на тебя, Драгутин, – Лепок на этот раз выдержал взгляд боярина, – в этом все дело. Всемила вправе заподозрить, что ты ведешь с ней двойную игру. А ревнивые женщины всегда опасны.

Драгутин быстро остыл. Сходство могло быть случайным, оно могло просто почудиться Торусе, но если оно почудилось Всемиле, то разгневанная женщина может наделать много глупостей. Тогда, двадцать лет назад, Всемила хлебнула столько лиха по вине своего любовника, а точнее, его врагов, что одна мысль о его неверности в ту пору может развернуть ее душу от любви к ненависти.

– Ты был знаком с матерью Искара? – спросила Дарица.

– Никогда ее не видел, – покачал головой Драгутин, – но отец Искара Лихарь Урс умер у меня на руках, и я поклялся, что позабочусь о его сыне.

– И ты нашел ребенка?

– Искать его не пришлось. Какая-то добрая душа подбросила ребенка брату Милицы. Я наведался к Данбору, посмотрел на ребенка. Не было смысла тащить Искара еще куда-то, ибо на его дядьку можно было положиться. А потом мне и вовсе пришлось уйти с радимичской земли в Хазарию.

– Почему тебя не разоблачили за столько лет?

– Все урсы, которые шли за сыном Листяны, погибли на болотах, – хмуро сказал Драгутин. – Там же пали и мои люди. Умирая, Лихарь отдал мне священные знаки своего бога и взял с меня клятву, что я передам их его сыну в день, когда тому исполнится двадцать лет. Я поклялся ему именем Даджбога и не собираюсь отступать от данного слова. Лихарь был последним Шатуном, который поднял урсов против радимичей, но у него хватило ума понять, что борьба эта бессмысленна и не несет в себе ничего, кроме горя и крови. Именно тогда и состоялось наше знакомство. Урсы хотели немногого – они хотели жить на своей земле и кланяться своему богу. Это было справедливое требование, но далеко не все Велесовы ближники готовы были пойти им навстречу. Капища урсов разрушались, а жрецы их богов преследовались и уничтожались. Это была ошибка. Я говорил об этом Сновиду тогда, но прошло целых двадцать лет, прежде чем кудесник согласился со мной. Брак Искара Шатуна с Макошиной ведуньей Ляной должен примирить урсов со славянами, а их Лесного бога – с нашими богами.

– В этом все и дело, – кивнул головой Лепок. – Если Всемила считает Искара твоим сыном, то у нее есть все основания заподозрить тебя в целях, противоположных тем, о которых ты говоришь вслух. А тут еще эта Рада, которая подозрительно легко выскользнула из твоих рук. Всемиле хорошо известно, кто она такая и каковы ее цели.

– Я не мог судить эту женщину на чужой земле, да еще и в присутствии боготуров, давших клятву князю Всеволоду. Все остальное – случайность.

– Рада довольно долго крутилась подле тебя, – напомнила Дарица.

– Так было нужно, – пожал плечами Драгутин. – Я знал, что она подослана Митусом, а эта женщина даже не подозревала, что боярин Драгутин и Лихарь Урс – один и тот же человек. Мы немало сделали за эти годы. Трижды мы срывали печенежские набеги на Русь, дважды раскрывали заговоры против князя Всеволода, а теперь нам предстоит спасти еще и кагана Битюса, который нам не друг, но идущие ему на смену еще хуже.

Если бы боярину Драгутину пару лет назад сказали, что он будет оберегать Битюса, а заодно и новую веру, которую насаждают среди хазарских старейшин пронырливые хабибу, он бы только посмеялся над никудышными пророками. Нет, он не изменил славянским богам и не уверовал в бога Ягу, да и неприязнь к кагану Битюсу не угасла в его душе. Но опыт, накопленный в скитаниях по чужим странам, подсказывал, что Митус, сделавший ставку на малоазийскую богиню Кибелу, гораздо опаснее Битюса. Кибела – это не Макошь, ибо различия между богинями не в именах, а в сути. Драгутин слишком хорошо изучил этот культ, чтобы сомневаться в его чужеродности славянским племенам. Не объединительницей придет на Русь чужая богиня, а разорительницей. И многие, очень многие могут обмануться на ее счет, поверив в спасительность навязываемой ее жрецами кривды.

Боярин Драгутин был ведуном высокого посвящения. С младых ногтей он прошел все ступени служения Даджбогу, и знания его об этом мире вряд ли уступали знаниям кудесника Солоха и кудесника Сновида, зато энергии и жажды деятельности в нем было больше. И это настораживало многих, в том числе и Сновида. Знание, помноженное на энергию, – это средство большой разрушительной силы, обронил как-то в присутствии Драгутина первый Велесов ближник. И эти слова, конечно, не были случайными. Велесовы волхвы подозревали боярина Драгутина в стремлении возвысить Даджбога в ущерб другим богам и подорвать влияние их ближников. Им и в голову не приходило, что, достигнув власти, Драгутин не стал бы возвышать своего бога над другими богами по той простой причине, что время для этого еще не пришло. К сожалению, этого не понимают ни каган Битюс, ни ган Митус, ни Кибелины жрецы. Божественная сила является к нам в том облике, в каком мы способны ее принять. Это главное, что вынес из своих скитаний по миру боярин Драгутин. Мы воспринимаем богов такими, какими способны их видеть, и все попытки иного воплощения божественной силы приводят лишь к хаосу и разрушению налаженного быта.

Кудесник Солох, быть может, единственный из волхвов и ведунов понял Драгутина. Суть божественной силы, сказал он, не меняется от нашего понимания или непонимания, но новое ее воплощение возможно лишь с развитием разума постигающих ее людей. Каган Битюс поторопился с богом Ягу. Этот образ божественной силы порожден народом, утратившим свою страну и рассеявшимся по всей Ойкумене. А смерду, чей мир ограничен сельцом, гораздо ближе дух из соседнего подлеска, дарующий удачную охоту. Весь прочий мир ему чужой, а значит, чужды ему и боги, правящие им. Лишь расширив горизонты восприятия мира в разумении простых людей, можно добиться перехода всей человеческой общности к новой стадии постижения божественной силы и к воплощению нового образа ее.

Каган Битюс добился пока одного: объединил вокруг себя ганов родов и племен, дав им нового бога. Но этот бог лишь по названию Ягу, а по сути он совершенно иной, чем бог иудейский. Ибо он не стал образом единой Ойкумены, а стал лишь отражением бога наживы, который обуял ближних к Битюсу ганов и купцов. И этот дух наживы, присвоивший себе имя Ягу, возглавил их в напуске на славянские земли. И он же сделал ганов чужими даже собственным родовичам, которые кланяются своим щурам, пращурам и богам, глядя на мир глазами своих отцов и дедов. В заслугу кагану Битюсу и его предшественникам Драгутин мог поставить только одно: создав довлеющую над всеми силу, они тем самым способствовали единению тех, кто подвергся насилию с их стороны. Придет срок, когда обособленные ныне ручьи – племена – сольются в могучую единую реку, которая сметет каганову орду и поглотит ее обломки. Но для этого потребуется время и терпение. А пока что нужны не новые образы божественной силы, а согласие между теми, которые запали в души людей и определяют их взгляды на окружающий мир и на соседей.

– Ты должен объясниться с Всемилой, – сказала Дарица, прерывая размышления Драгутина,

– Да, – кивнул головой боярин. – Время не терпит.

Торуса был, кажется, удивлен той поспешностью, с какой Драгутин покинул его городец, но вряд ли огорчился отъездом незваного гостя. Жаль, если трещина, пробежавшая между боярином и боготуром, станет расширяться. Впрочем, особого доверия между Драгутином и Торусой никогда не было. Боярин действовал в спешке и использовал боготура вслепую. Торуса это понял и затаил обиду. И эта обида подвигает его к поиску оправдания своей неприязни к человеку, которому он многим обязан. Драгутин на Торусу не обижался, но сожалел о том, что понимание даже между умными людьми достигается с большим трудом. Легко объединяет людей лишь грабеж, нажива и разрушение, а там, где речь идет о созидании, не обойтись без терпения, которого всегда не хватает.

Эти места были очень хорошо знакомы Драгутину, двадцать лет слишком малый срок, чтобы внести изменения в мир, пребывающий в покое со дня творения. Многолюдно было только вокруг Торусова городца, а далее пошли глухие леса, по которым всаднику, да еще в зимнюю пору, не разгуляться. Кони то и дело оступались в снегу, цепляя копытами коренья. Десять мечников медленно продвигались вслед за боярином, зорко поглядывая по сторонам, благо зимний лес, голый и заледенелый, не лучшее пристанище для засад.

– Следы, – указал боярин Володарь на замысловатую роспись на снегу.

Боярин Драгутин, полагавший, что не встретит живой души между Торусовым городцом и Макошиной обителью, удивился. Если судить по поломанному подлеску и оставленным следам, то здесь проехали не менее сотни всадников. И проехали они совсем недавно, поскольку медленно падающий на землю снег еще не успел присыпать оставленные конскими копытами отметины.

– Здесь неподалеку они делали привал, – указал чуть в сторону подскакавший мечник Сыть. – Если судить по кострищу, то раскладывали его хазары.

– Может, это Жучиновы люди? – повернулся Драгутин к Володарю.

– Вряд ли, – покачал головой молодой боярин. – Горазд с Жучином, по нашим сведениям, держатся вблизи Берестеня.

– Осторожно шли, – покачал головой Сыть. – Значит, есть на то причины.

– Скорее всего, это Митусовы люди, – предположил Володарь. – А мы их ждали ближе к весне.

Вряд ли Митус рискнет в столь напряженный момент покинуть Хазарию, но своих людей на помощь Бориславу он, конечно, пришлет. Затяжка с выступлением не в интересах толстого гана. Битюс, чего доброго, может обнаружить, что под самым его носом расторопные людишки, которых он числит в своих ближниках, плетут против него заговор. И нити этого заговора тянутся в страны дальние и вроде бы к Хазарии совершенно равнодушные. Поначалу Драгутин и Жучина числил в союзниках Митуса и Моше, но сейчас он был почти уверен в обратном: не только не союзник, но скорее даже враг. Ицхак ведет игру в интересах той части купцов и ганов, которые сделали ставку на усиление власти кагана и сплочение старейшин вокруг бога Ягу. Митус с его богиней Кибелой для Жучина враг куда более опасный, чем боярин Драгутин.

Сыть с двумя мечниками ускакал по следам таинственных всадников, а Драгутин продолжил путь к Макошину городцу, прокручивая в уме тяжелые жернова прожитых лет и удивляясь тому, как цепка бывает память, удерживающая в своих подвалах то, что должно, казалось бы, сгинуть без следа, растворившись во времени. Почти два десятка лет Драгутин не видел Всемилу, да и любовь их была короткой, как полет копья. Чувство вспыхнуло между ними, как солома на ветру, а расставались они в деревне урсов, куда увез Драгутин непраздную Всемилу, спасенную от псов Борислава. Далее везти ее было некуда. Радимичская земля обрывалась непроходимым болотом. Лихарь Урс удерживал на околице наседавших хазар, а Драгутин прощался с Всемилой, как тогда казалось, навсегда.