Судьбе наперекор… Лукина Лилия

ГЛАВА 10

Как ни странно, но баба Варя отнеслась к новым условиям нашего существования гораздо спокойнее, чем я предполагала. Она внимательнейшим образом выслушала Вячеслава и со всем согласилась — раз так надо, то пусть так и будет, и даже обрадовалась, что будет теперь кому ей сумки таскать. Вячеслав же взялся охранять меня. Правда, на следующий же день выяснилось, что охраняет меня не только он.

— Пасут нас, Елена Васильевна. Причем внаглую,— сказал Слава, взглянув в зеркало заднего вида.— Вон та белая «Нива» за нами, как приклеенная, держится. Я сначала думал, что они просто тем же маршрутом едут, а потом решил проверить и начал петлять, а они прилипли к нам так, что легко их с хвоста не сбросишь. Надо Сергея вызывать!

— Слава! Не надо сюда ребенка впутывать. Я сейчас Панфилову позвоню,— я перепугалась насмерть и начала дрожащими пальцами набирать на сотовом его номер, но все время ошибалась.

— Ребенка? — воскликнул тем временем Вячеслав.— Вы не смотрите, что он с виду такой безобидный. Серега кандидат в мастера спорта по пятиборью и я бы очень сильно не советовал кому-нибудь его злить. Если бы вы тогда в Москве разрешили ему с тем мужиком разобраться, то от того, поверьте, мало бы что осталось.

— Не все так просто, Слава! — отрезвила я его.— Все очень-очень непросто! — и, услышав, наконец, в трубке голос Панфилова, почти заорала: — Владимир Иванович! За мной следят!

— Белая «Нива»? — тут же спросил он.

— Да... — растерялась я.

— Это охрана, Лена! У «Нивы» задача ездить за тобой, не таясь особо, но есть еще и вторая машина, которую ты можешь даже не пытаться искать — не найдешь. Неужели ты думаешь, что мы стали бы рисковать твоей жизнью?

— А предупредить меня заранее можно было? — я взвизгнула так, как сама от себя не ожидала.— Или вы считаете, что у меня нервы железные?

— Лена! Леночка! Упокойся! — начал оправдываться Пан.— Ну замотался я! Не успел! Кто же думал, что ты их засечешь?

— Это не я, а Вячеслав,— уже спокойнее заявила я.

— Вячеслав? Толковый парень! — одобрительно заметил Панфилов и попросил: — Ну, извини старика! Не сердись!

— Ладно! — буркнула я, отключив телефон, и объяснила Славе, как обстоят дела.

Он тут же воодушевился и решительно заявил:

— Ха! Пусть не надеются, что я эту вторую машину не определю! Вычислю, как миленьких! — Но у него это так и не получилось — видимо, специалисты там сидели классные.

Подъехав к областному архиву, я собралась было купить у сидевшей там всегда старушки жареный арахис, чтобы погрызть за работой, но ее не было — наверное, более прибыльное место себе нашла, подумала я и решила впредь запасаться чем-нибудь подобным заранее — скучно же целый день сидеть и в бумагах ковыряться. Работники архива относились ко мне почти как к, если не национальной, то уж героине местного масштаба точно, считая освободительницей от ненавистной всем Костровой и ее компании — на мой взгляд совершенно незаслуженно, но все равно приятно. Директор архива оказался милейшим и интеллигентнейшим человеком, который так настоятельно просил обращаться к нему в случае малейших затруднений, что я поняла — с ним обо мне разговаривали. Мне выделили персональный стол, халат и я с головой влезла в историю появления в нашем Заволжье первых немецких колонистов.

Во время торжеств в «Сосенках» по случаю помолвки, куда я вынуждена была поехать и где, несмотря на все искренние заверения в любви, дружбе и благодарности, чувствовала себя очень неуютно (еще более неуютно чувствовала себя, наверное, только Нина Максимовна), Пан передал мне справку о фирме «HFL». Просмотрев ее уже дома, я ни на шаг не приблизилась к разгадке этой истории.

Ну и что, что Гуго фон Лоринг родился в Баратове в 1899-м году, что он выпускник Берлинского университета, что закончил войну в чине капитана инженерных войск на Западном фронте, что американцы, в чью оккупационную зону он попал, не сочли его военным преступником и он смог уехать сначала в Аргентину, потом в Колумбию, где женился на Дорис Визель и умер в 1981-ом году. В наркоторговле, которая всегда ассоциируется с Колумбией, ни он, ни его сын Готтфрид, ни единственный ребенок последнего, дочь Марлен, не замечены — обычные законопослушные граждане, честные, причем очень богатые, налогоплательщики. Ну и зачем Готтфриду завод, спрашивается, думала я, рассматривая фотографии Лорингов — ничего особенного, обычные, ничем не примечательные люди: светло-рыжие волосы, зеленоватые водянистые глаза, вялые, безвольные подбородки — было в их лицах что-то очень неприятное, непонятно что, но было. Да-а-а... Вырождается немецкая аристократия!

Директор архива отрабатывал свое возвращение на прежнюю должность, которое произошло, как я подозреваю, не без участия Матвея, на совесть — меня завалили документами. Причем, поняв, что одной мне не справиться, он дал мне в помощь Ирочку, для которой копаться в старых бумагах было истинным наслаждением.

Валя настоятельно порекомендовала мне как можно больше гулять и каждый вечер я в сопровождении ребят, которые шли по бокам от меня, внимательно посматривая по сторонам, отправлялась на Набережную подышать свежим воздухом, а заодно обдумать то, что мне удавалось узнать за день — иногда много, иногда совсем чуть-чуть. Но информация о том, кто из Лорингов когда родился, женился, умер, приобрел какую-то недвижимость и так далее, никак не проясняла столь пристальный и настойчивый интерес Готтфрида к заводу. Матвей меня не торопил — ведь он со слов Ирочки знал, как обстоят дела, зато Наумов проявлял все большее и большее нетерпение. И его легко было понять — от этого зависела его жизнь, его будущее. Да еще и Солдатов, правильно понявший мой намек и позвонивший мне тем же вечером, заметно нервничал — уж очень ему не терпелось вернуться к привычной работе, пусть даже в качестве моего заместителя.

Баба Варя все так же крутилась по дому, стремясь повкуснее накормить меня, Васька толстел и становился все более и более ленивым. Валя, которой я, несмотря на все ее возражения, все равно доплачивала сверх официально оговоренных расценок, самым внимательным образом следила за нашим с малышом здоровьем, не находя, слава богу, ничего настораживающего, а я прятала свой подрастающий животик под просторным кардиганом, так что ни Ирочка, ни Юлия, которая иногда забегала ко мне в гости, ничего не заметили.

В последнюю пятницу ноября, когда в архиве не осталось уже ни одного не просмотренного клочка бумаги, на котором могло быть хотя бы косвенное упоминание имени Лорингов, я приехала на завод и, войдя в кабинет Наумова, могла сказать только одно слово:

— Ничего. В архиве, Николай Сергеевич, нет абсолютно ничего, что могло бы пролить свет на эту историю. Хотите — верьте, хотите — нет.

— Я знаю,— хмуро обронил он и, в ответ на мой недоуменный взгляд, объяснил: — Мне уже доложили. За деньги, Елена Васильевна, и черти пляшут, а уж работники архива с их нищенской зарплатой — тем более. Надеюсь, вы не будете в обиде, что я вас некоторым образом контролировал. Когда на карту поставлены такие серьезные вещи, глупая доверчивость или вера в чужую порядочность, если вам так больше нравится, становятся непозволительной роскошью.

— Дело житейское,— немного обиженно сказала я и спросила: — И что же вы теперь собираетесь делать?

— Не знаю,— все так же хмуро сказал он, глядя в окно.— Еще не решил.

За то время, что я его не видела, Наумов здорово сдал — не было в нем уже того лоска и самоуверенности, что во время нашей предыдущей встречи.

— Но вы выполнили свою работу,— сказал он, переводя на меня взгляд.— И выполнили добросовестно. Я полагаю, вас удовлетворит окончательный расчет в той же сумме, что и аванс? — сказал он, протягивая мне конверт.

— Вполне, Николай Сергеевич,— я взяла конверт и попрощалась, а он только молча кивнул мне в ответ и снова отвернулся к окну.

Зайдя к Солдатову, я очень обрадовалась, застав его одного.

— Ну, с заводом все и теперь я могу вплотную заняться агентством. Ты не передумал?

— Не шути святыми вещами, Елена! — закричал он.— Жду не дождусь.

— А как у тебя со ссудой? Что-нибудь прояснилось?

— Ничего,—скривившись, покачал головой Солдатов.— Наумов скоро в права наследования вступит, тогда и пойду к нему разговаривать. Как ты думаешь, продаст он акции? — я только пожала плечами.— Ведь если он их продавать будет, то ему нет никакого смысла нас с Михаилом топить — может и простить ссуду. А вот если он все-таки решит здесь хозяином остаться, то тогда другое дело, тогда нам худо придется. Михаил сейчас покупателя на свой дом ищет. Может, найдет... Хотя таким делом лучше по весне заниматься, не сезон сейчас, как мне кажется...

— Ладно, Семеныч. Не грусти и держи меня в курсе, может, посоветую что-нибудь. Михаилу привет. Целую, Муся!

На улице около моей «девятки» стояли ребята.

— Все, Елена Васильевна,— сказал, улыбаясь, Слава.— Ключи от джипа сдали, в трудовых книжках печати поставили и теперь свободны, как ветер.

— Вот и хорошо,— улыбнулась я ему в ответ.— Отдыхайте, а в понедельник дружно начнем новую жизнь.

— А вы чем заниматься будете? — спросил Сергей.

— На выходные к родителям в деревню съезжу — у папы день рожденья недавно был, но я из-за работы поехать не смогла, вот и...

Вячеслав не дал мне закончить:

— А где это?

— Пятьдесят километров на север от Калашова,— пояснила я.

— И вы что же это, сами собрались за руль сесть? — подозрительно спросил он.

— Да. А что? — удивилась я.

— Да вы что себе думаете? — гневно воскликнул он.

— Подожди,— попыталась я остановить его.— С заводом я разобралась, значит опасности для меня уже никакой нет и охранять меня не надо.

— Да вас, Елена Васильевна, от самой себя охранять надо, чтобы вы глупостей не наделали! — не выдержал Слава.

— По-моему, ты забываешься! — я невольно повысила голос.

— А вы уже забылись! — рявкнул он.— По такой-то дороге, да в вашем положении! Сколько часов туда ехать?

— Летом я за четыре часа доезжаю,— сказала я, отводя взгляд.

— А сейчас не меньше шести понадобится! — немного тише, но все еще раздраженно заявил он.— Вы за рулем столько высидите?

— Ребята, но вы и так все эти месяцы из-за меня без выходных работали. Совесть-то у меня все-таки есть или нет? — попробовала оправдаться я.

— Значит, по отношению к нам у вас совесть есть, а по отношению к собственному ребеночку — нет! Я вас правильно понял? — Вячеслав сверлил меня взглядом.

— Сдаюсь,— я вздохнула.— Что ты предлагаешь?

— Поехать туда всем вместе. Не бойтесь, ваших родителей мы не объедим, свое что-нибудь возьмем. Туда отправимся завтра утром, а обратно — в воскресенье пораньше, чтобы в понедельник нам на работе быть,— предложил он.

— Хорошо,— согласилась я.— Только очень прошу — ничего с собой не берите, а то папа такое устроит, что мало не покажется.

Когда я в субботу вылезала из машины во дворе дома моих родителей, то не могла не признаться Вячеславу с покаянным видом:

— Ты был прав. Я бы сама не доехала.

Он на это только пожал плечами и вытащил из багажника сумки, а Сергей подхватил их и понес в дом.

— Что-то я не понял, Елена? — заявил появившийся на крыльце папа.— Ты в голодный край приехала? Или к чужим? Ты чего с узлами? И кто это с тобой?

— Это Вячеслав и Сергей. Они у меня работать будут. Я ведь, папа, со следующей недели директор детективного агентства.

— Ленка! — заорал папа.— Ленка! Я всегда знал, что ты у меня молодец! Я горжусь тобой, Ленка! — и он обхватил меня и, как в детстве, поднял в воздух.

— Папа, папа, осторожно,— взмолилась я, потому что он надавил мне на живот.

— Ты чего? — удивился он.

— Ноги отсидела и поясница отваливается,— отговорилась я — не объясняться же прямо во дворе.

— Сейчас баню сочиним,— тут же заявил он, но я его остановила:

— А кормить нас, что, не будут?

— Тьфу на тебя! Да, пока баня истопится, быка зажарить можно,— и он отправился к стоящей в углу двора бане.

— Ты здорова ли, доченька? — спросила мама, тревожно вглядываясь мне в лицо.

— Потом, мама. Все потом.— Я успела только снять дубленки и сапоги, достать подарки и большой пирог, который я поставила в центр стола, как вернулся папа и мы все сели за стол.

— Это тебе, папа, баба Варя испекла к дню рождения. А это,— я показала на две лежащие в кресле цигейковые душегрейки,— тебе мой подарок, а маме — за компанию.

Мама вовсю угощала ребят:

— Кушайте, кушайте, в городе вы такого не попробуете.

Встав из-за стола, я пересела в кресло и положила ноги на стул — они у меня ужасно отекали. Папа, увидев это, не сдержался:

— Может, ты еще на стол ноги положишь?

Я не успела ничего сказать, потому что мама подхватила меня и стала уводить из комнаты, приговаривая: «Пойдем, доченька, пойдем. Ты действительно плохо выглядишь. Приляжешь, отдохнешь». Папа недовольно хмыкнул, но тут Слава, не выдержав, сказал:

— Зря вы так, Василий Трофимович... В положении Елена Васильевна... Понимать же надо.

Обернувшись через плечо, я увидела застывшее лицо папы, его обалделый взгляд, полуоткрытый от удивления рот и замершую руку с наклоненной бутылкой, водка из которой уже давно перелилась через край рюмки и заливала скатерть.

Уложив меня, мама села рядом и тихонько поглаживая по руке, стала выспрашивать:

— Что врачи говорят, кто будет-то? Девочка или мальчик?

— Сын,—невольно улыбаясь, сказала я.—Если все будет хорошо, то в марте.

— А папа-то кто? Хороший человек?

— Хороший, мама. Очень хороший. Надеюсь, сынуля в него пойдет.

— Женатый?

— Нет, мама. Он не женат.

— Леночка,— осторожно спросила она.— А, если он узнает, что маленький будет, то, может, женится на тебе?

— Он меня, мама, и без этого замуж звал. Только... Не хочу я замуж.

— Леночка, мальчику-то отец нужен... Как же он без мужской руки-то вырастет?

— Не нужен! — С этим криком в комнату влетел папа — не иначе, как под дверью подслушивал.— Никакой зять нам не нужен! Еще чего? «Без мужской руки он не вырастет» — передразнил он маму.— Да Ленка у нас двух мужиков стоит!

От этих слов у меня дыхание перехватило и в глазах потемнело. Опять!

— Папа, я не мужик! — стараясь говорить как можно спокойнее, хотя меня начало трясти от злости, сказала я.— Понимаешь, папа? Я не мужик!

— Конечно, не мужик! — удивился он, так ничего и не поняв.— Мужики рожать не могут. А вот другого мужика нам в доме не надо! Сами справимся! Я еще и сам в силах внука поднять. Луков будет! — папа радостно улыбался.— Васька Луков!

— Игорь Луков,— поправила я его.— Моего сына будут звать Игорь.

Папа недовольно хмыкнул, повел шеей и сказал:

— Ладно, пусть будет Игорь Васильевич.

— Владиславович,— снова поправила я папу, который, услышав такое, побагровел и с трудом держал себя в руках.

— Хорошо,— немного успокоившись, процедил он сквозь зубы.— Там решим. Не завтра крестить,— наверное, он надеялся, что сумеет переубедить меня.— Значит, говоришь, в марте,— папа уселся, по своему обыкновению, упираясь ладонями в колени.— Так. У нас тут армяне на стройке работают. Хорошо работают. На совесть. Переговорю-ка я завтра с их старшим, с Арамом. Пристраиваться, бабка, надо,— он посмотрел на маму, на что она только воскликнула:

— Да какая же я бабка! Погоди! Сглазишь же, отец!

— Нет, бабка! — решительно заявил он.— Ленка нашей породы, луковской! У нее хватка, как у всех нас, мертвая — своего не упустит,— при этих словах мама только тяжело вздохнула и опустила пониже голову, но папа этого не заметил и продолжал рассуждать вслух: — А внуку своя комната нужна, а то и две. Оглянуться не успеем, как вырастет. А там друзья-приятели пойдут, мальчишки-девчонки... Нечего парню по чужим домам ошиваться, когда свой есть. Пусть уж здесь собираются...

Да что же он, в конце концов, издевается надо мной, что ли? Я еле удержалась, чтобы не разреветься. Сначала заявил, что я двух мужиков стою, а теперь, что у меня хватка мертвая. Нет! Пусть он мне жизнь исковеркал — тут уж ничего не поделаешь, но сына своего я ему не отдам. Не дождется! И я прекрасно зная, что за этим последует, все равно, твердо глядя на папу, решительно заявила:

— Мой сын Игорь не будет жить в деревне.

Несколько минут стояла мертвая тишина. Папа сидел молча, закрыв глаза и только желваки у него ходили, да ноздри подрагивали, потом он несколько раз глубоко вздохнул и, наконец, спросил:

— Ну и где же будет жить мой внук Игорь? — и, чуть сощурившись, зло поглядел на меня.

— Мой сын Игорь будет жить в Баратове,— спокойно ответила я, не отведя глаз — уж если я взгляд Филина выдержать смогла, то его тем более.

— Где именно? Могу я, как дед, поинтересоваться? — как ни старался он сдерживаться, но голос все равно отдавал металлом.— Где именно будет жить мой внук? В твоем курятнике однокомнатном? И где же ты ему там кроватку поставишь? На кухне? На балконе? В коридоре?

— Кроватка Игоря будет стоять в моей комнате, а к тому времени, когда он подрастет, я уж постараюсь на большую квартиру заработать.

— Так! — папа стукнул кулаком по колену.— Значит, у меня взять деньги на большую квартиру ты не могла?! Сама решила зарабатывать! Ну-ну! А как же ты собираешься это делать, если с дитем сидеть будешь?! А?! Или нянькам отдашь?! В чужие руки?! Вместо того, чтобы родной матери его доверить?! Ты бы подумала своей дурной башкой, что ребенку воздух свежий нужен и продукты свои, а не базарные, черте где выращенные. А здесь,— он развел в сторону руки,— все свое, чистенькое... Мы этих кабанчиков сдадим и больше брать не будем, а корову заведем и кур, чтобы ребенок здоровым рос. Тут тебе и молочко с творожком, и яички. Да и огородом своим с садом надо будет заняться, что бы по соседям не бегать.

— Я уже все сказала! — решительно заявила я и мой голос тоже не напоминал воркование голубки.— Мой сын в деревне жить не будет!

— Да я!..— взревел было папа, но его перебил Сергей — ребята стояли в дверях и что-то жевали.

— Бросьте, Василий Трофимович. Вы Елену Васильевну все равно не переспорите. Уж мы-то ее характер знаем! Я вот тут подумал, может вам посмотреть дом двухэтажный, что у нас в пригороде продается. Чаровский,— пояснил он мне,— а при нем участок большой. С одной стороны, и от города недалеко, а с другой — деревни неподалеку есть, так что с продуктами тоже проблем не будет.

— Ну-ка, ну-ка, Сергунька,— заинтересовался папа и, увлекая за собой ребят, вышел из комнаты, а мама со словами: «Ты отдыхай, доченька!» — вслед за ними.

На следующий день за завтраком папа был, к моему величайшему удивлению, улыбчив и радостен.

— Ты, бабка, вещи свои собирай —с Ленкой в город поедешь, да там и останешься — нельзя ее сейчас без присмотра оставлять. То, что там Варвара есть, это хорошо, но свой пригляд надежнее. А я, как кабанчиков и дом на Федьку оставлю, так днями тоже подъеду — надо же посмотреть, что это за коттедж такой. Прицениться, поторговаться... Ох, придется мне покрутиться, как черту в рукомойнике! Ну да для семьи, для внука долгожданного ничего не трудно.

Ваське моя мама определенно понравилась — он старательно полировал ей ноги и умильно заглядывал в глаза. А баба Варя, предупрежденная мной по телефону, что я приеду не одна, засуетилась накрывать на стол — накормить нас с дороги. Ребята передвинули мебель, чтобы можно было раскладывать кресло-кровать для мамы, и, нагруженные деревенскими гостинцами, поехали по домам.

Пообедав, я оставила маму и бабу Варю на кухне знакомиться, как следует, и, не раздеваясь, прилегла на диван, как думала, на минутку, но уснула и проснулась только утром. Мамино кресло было уже собрано, Варвара Тихоновна хлопотала у плиты, а мама сидела в Васькином кресле с котом на руках, и они что-то оживленно обсуждали.

—Ну, я уже поняла, что скучно вам не будет. Только вы бы еще попутно стенку разобрали, чтобы ты, мама, могла туда свои вещи положить,— и, услышав звонок в дверь — это за мной пришли ребята, сказала: — Мне пора, у меня сегодня первый день на новой работе, так что опаздывать нельзя. Целую, Муся!

Приехав в офис Матвея, я сразу же почувствовала — что-то случилось: Пан-то был спокоен, а вот сам Матвей посмотрел на меня совсем неласково потемневшими от гнева глазами и кивком показал на кресло. Дождавшись, когда я сяду, он уселся за свой стол и довольно резко меня спросил:

— С каких пор я все узнаю в последнюю очередь?

Все ясно — новость о моей беременности как-то сумела сюда просочиться, только вот от кого?

— Павел Андреевич, во-первых, о том, что у меня будет ребенок, мои родители сами узнали только в эти выходные, а они мне, извините, несколько ближе, чем вы. А во-вторых, моя беременность — мое сугубо личное дело. Если вы опасаетесь, что она помешает мне работать, то это не так. В Баратове теперь будет постоянно жить моя мама, которая возьмет заботу о ребенке на себя. А в то время, что я буду нетрудоспособна, надеюсь, что очень недолго, меня вполне сможет заменить Солдатов. Так что деятельность агентства от этого не пострадает.

Пока я все это говорила, Матвей вскочил из-за стола и начал, злой, как сто чертей, ходить по кабинету. Когда я закончила, он, немного помолчав, полуутвердительно спросил:

— Это ребенок Орлова?

— Павел Андреевич, кто бы ни был отцом моего сына, это в первую очередь мой ребенок. Кроме того, вы же сами прекрасно знаете, что мы с Владиславом Николаевичем совершенно разные люди, так что еще неизвестно, что из нашего с ним брака получилось бы,— я старалась говорить все это как можно спокойнее и рассудительнее.

— Лена,— Матвей тоже старался держать себя в руках.— Вы с ним можете быть какими угодно разными, но сейчас есть ребенок! И он не должен страдать от того, что у его родителей коса нашла на камень!

—- То есть вы считаете, что ребенок может быть счастлив в семье, где родители не ладят между собой? Я вас правильно поняла?

— Ты чего добиваешься?! — не выдержав, заорал Матвей.— Чтобы Батя к тебе первый пришел?! Может, еще и на колени встал?! — он схватил стоявшую на специальной подставке сказочно красивую вазу из тончайшего бледно-розового стекла с явным желанием куда-нибудь ею запустить.

— Венецианское стекло, шестнадцатый век,— тихонько сказал сидевший в соседнем со мной кресле Пан.— В мире таких осталось только три. Или уже две?

Словно очнувшись, Матвей повертел вазу в руках и поставил обратно.

— Так чего же ты добиваешься? — устало спросил он, присев на краешек своего стола.

О, господи! Опять объясняться придется!

— Павел Андреевич, постарайтесь понять меня правильно. Моя беременность была совершенно неожиданной для меня самой — мне же давным-давно сказали, что детей у меня не будет никогда. И исходя именно из этого я строила свои отношения с Батей... Ну, вы понимаете, о чем я... Претензий к Владиславу у меня нет. И я ничего не добиваюсь ни от него, ни от кого другого. Совсем ничего,— не менее устало честно ответила я.— Есть такая вещь — судьба! Вот, если судьба нам с Батей, то все само собой получится, а если нет, то не стоит и затеваться. Но это только время покажет... Может, не будем его торопить?

— Ну и что с ней делать, Володя? — забыв, что он в кабинете, по-домашнему спросил, вздохнув, Матвей.

— Да ничего, Павел,—пожал плечами Пан.—Давай действительно подождем, что время покажет.

— Ладно,—опять вздохнув, сказал Матвей.—Занимайся агентством, но только уж будь поаккуратнее. Побереги себя! — он повернулся к Панфилову.— Забирай ее, Володя. Да не забудь с Олежкой как следует познакомить. Ступай! Скандалистка!

— Пан,— спросила я, выйдя из кабинета.— Кто раскололся?

— А какая тебе разница? — хмыкнул он.— Иди работай... Директриса!

Следующие дни были заняты очень приятными хлопотами по обживанию в находящемся недалеко от офиса Матвея, свежеотремонтированном домике, распределением обязанностей между сотрудниками, знакомством их между собой и стиранием неизбежных в таких случаях внезапно возникающих антипатий и противоречий, настройкой компьютеров и всеми другими вещами, связанными с организацией новой фирмы, будь она и детективным агентством. С тех пор, как я официально стала работать на Матвея, охрану с меня сняли, оставив только Сергея и Вячеслава, которые еще в первый день вытащили меня на улицу, чтобы показать выделенный им новенький огромный джип «Мицубиси», вокруг которого они ходили, как дети вокруг новогодней елки, только что не хороводом.

Приехавший к выходным папа повез нас всех посмотреть на новый дом, но я никак не могла себе представить, как я буду здесь жить,— ходила и смотрела, словно на экскурсии. Зато полный энтузиазма папа гордо водил нас и объяснял, что где будет — самая большая и солнечная комната на втором этаже предназначалась, конечно же, для внука. Присутствовавший тут же Михаил отозвал меня в сторону:

— Лена, ты с заводом окончательно разобралась?

— Да, а что?

— Постарайся держаться от него подальше и от Наумова особенно,— и тихонько на ухо пояснил: — Твердых доказательств нет, но есть очень серьезное подозрение, что эти так называемые «турки» с наркотиками связаны. Причем, по крупному. Поняла?

— Спасибо, Миша,—сказала я, подумав: «Так вот она — вторая сторона медали, вот чем решил заняться Гадюка!», и спросила: — А сам-то ты что собираешься делать?

— К Никитину в Питер поеду — я же теперь со ссудой смогу расплатиться. Конечно, тех денег, на которые я рассчитывал, мне твой отец не дал, но... Мама с папой обещали добавить, да и тесть с тещей тоже. А в Питере Борис на первых порах с жильем поможет. Так что после Нового Года я съезжаю. Захочешь прийти попрощаться — милости просим,— и он отошел к папе, чтобы что-то ему объяснить.

— Ох, и замаешься ты, Зинаида, все это убирать,— горестно вздохнула баба Варя.

— А вот ты ей, Варвара, и поможешь,— заявил папа.— Здесь всем место найдется, даже коту, хоть он меня и не любит.

А Васька, действительно, совершенно не переносил папу, боялся его до ужаса и при одном его виде старался куда-нибудь забиться.

А в понедельник в мой — ого! уже мой! — офис приехал Панфилов и привез с собой Крысу, то есть Олега Александровича Кошечкина, человека очень непростой судьбы, блестящего аналитика, не только знавшего все и обо всех в нашем городе, а, может, и области, но и извлекавшего из своих знаний весьма и весьма неплохие доходы.

— Представлять вас друг другу не надо, уже знакомы,— сказал, посмеиваясь, Пан.— Так что, если тебе, Елена, какая-нибудь информация для работы потребуется, то обращайся к Олегу напрямую. Вы теперь в одной команде, матвеевской! — и уехал.

Некоторое время мы посидели молча, причем я — довольно растерянно, а вот Кошечкин — приветливо улыбаясь, словно демонстрируя готовность немедленно выложить передо мной все известные ему секреты. Наконец, я не выдержала:

— Знаете, Олег Александрович, я, в общем-то, предполагала, что вы с Павлом Андреевичем как-то связаны, но вот чтобы настолько близко!

— Да, вы правы, довольно близко,— охотно подтвердил он.—Дело в том, что прадед мой, Семен Александрович, у графов Матвеевых в «Сосенках» дворецким был. Он единственный, кто в 17-м году их не бросил, а до самого конца, до самого их отъезда с ними оставался. Вот и получается, что я у Павла Андреевича самый старый служащий. Ну, теперь вы все знаете,— он поднялся.— Так что обращайтесь в любое время и по любым вопросам,— и тоже ушел.

Как интересно складывается жизнь, подумала я — это надо же, через поколения пронести верность своим господам. Хотя вот и Котлов Александр Иванович говорил, что он на заводе самый старый работник. У него ведь и отец, и дед там работали и тоже, наверное, хранили верность своим хозяевам. Стоп! — остановила я себя, так вот кто мне сможет лучше, чем любой архив, о Лорингах рассказать, ведь он, наверняка, слышал от своих родственников об этой семье такое, чего ни в одном документе не найти. Надо будет обязательно к нему съездить — вдруг он знает, почему Лоринг так стремится себе завод вернуть.

Утром, когда я собиралась уходить, мама осторожно сказала:

— Леночка, я наверху в шкафу пакет нашла, там шампанское, записка и фотографии... Ты не сердись, пожалуйста, я же не знала, что там, когда открывала... Просто я хотела твои летние вещи убрать, чтобы не мешали...

Ох, права была Юлия, выкинуть надо было все это. Хотя... Все равно баба Варя маме все уже рассказала.

— Не надо, мама, не оправдывайся. Все нормально. Так, что ты хотела спросить?

— Леночка, это Владислав, папа Игорька, да?

— Да, мама. Это отец Игоря,— против своей воли я чувствовала, что начинаю злиться.— Что дальше?

— Ничего, доченька, ничего,— вздохнув, сказала она.— Просто понравился он мне: красивый человек и видно, что добрый.

Чтобы не сорваться на маму — она-то чем виновата? — я быстренько выскочила из дома, даже не попрощавшись — хорошо, что с вечера положила в сумку связанные с Лорингами записи, а то пришлось бы откладывать поездку. В результате такой моей взвинченности день прошел кувырком и на судоремонтный завод к Котлову я выбралась только ближе к вечеру.

— Здравствуйте, Леночка,— грустно приветствовал он меня и показал на разложенные на стульях и столах бумаги.— Вот, разбираю. Готовлюсь на всякий случай — Николай Сергеевич ведь завтра в права наследования вступает.

— Да бросьте вы это дело, Александр Иванович. Ус-пеется еще,— улыбнулась я старику.— А я ведь к вам с интересным разговором приехала. Налейте-ка мне вашего чаю со смородиновыми листьями, если остался, и давайте «поговорим о старине».

— Что же вас так заинтересовало, Леночка, «в делах давно минувших дней», а? — улыбнулся он.

— Лоринги, Александр Иванович. Ведь вам наверняка и дедушка, и отец много чего о них рассказывали.

— А зачем это вам, Леночка? — спросил он, мгновенно преобразившись из милого старичка в очень серьезного и отнюдь не добродушного пожилого мужчину, совершенно не настроенного делиться своими воспоминаниями без веских к тому оснований.— Почему у вас возник такой интерес к этой семье?

— Потому, Александр Иванович, что за компанией «Доверие» и всеми смертями,— Ну, зачем старику знать лишнее? — стоит Готтфрид фон Лоринг. Это ему нужен завод. Сейчас он живет в Колумбии, в Картахене, и владеет экспортно-импортной фирмой «HFL»,— и в ответ на его недоуменный взгляд объяснила: — Это расшифровывается, как Гуго фон Лоринг — его отца, основавшего эту фирму, так звали.

Котлов немного помолчал и, видимо, что-то для себя решив, сказал:

— Леночка, если вы располагаете временем, то я приглашаю вас к себе в гости. Разносолов не обещаю, но чай у меня неплохой. Не возражаете?

Я, естественно не возражала.

В одноэтажном добротном кирпичном особнячке, стоявшем в одном из сбегавших к Волге переулков прямо рядом с заводом, все дышало стариной: дубовая мебель, даже не тронутая жучком, потертая бархатная обивка на массивных и тяжелых креслах, картины, подсвечники, посуда — все это пришло по крайней мере из середины девятнадцатого века.

— Проходите, Леночка,— пригласил Котлов и помог мне снять дубленку.— Сейчас моя жена нам поужинать соберет и чайку заварит. А я вам пока одну вещь покажу.

Я прошла вслед за ним в заставленную книжными шкафами комнату, вероятно, что-то вроде кабинета, где он, слегка поклонившись большому, висящему на стене портрету, торжественно сказал:

— Это барон Генрих фон Лоринг, последний владелец судоремонтного завода. Мой отец спас этот портрет, когда его из заводоуправления выбросили и сжечь хотели.

Изображенный на портрете мужчина лет тридцати пяти был очень симпатичным, если не сказать красивым человеком: светлые коротко подстриженные волосы, бакенбарды и усы, составляющие единое целое с небольшой аккуратной бородкой, но главное — это были, как будто освещавшие лицо, ясные серые глаза. На среднем пальце его опиравшейся на трость правой руки был четко выписан художником массивный золотой перстень с баронской короной.

— Подождите, Александр Иванович,— сказала я, достав из сумки полученную в свое время от Пана справку, и показала на фотографии колумбийских Лорингов.— А это тогда кто?

Он мельком глянул на бумагу в моих руках и невесело усмехнулся.

— А это, Леночка, очень долгая и довольно грустная история. Вы уверены, что все еще хотите ее выслушать?

— Теперь больше, чем когда либо,— твердо ответила я.

Немного попозже, после ужина, стараясь поудобнее устроиться в большом старинном кресле, я наблюдала, как Александр Иванович бережно достал из шкафа потемневшую от времени серебряную шкатулку, поставил ее на стол рядом с зажженной лампой, потушил верхний свет, присел к столу и довольно долго смотрел в темноту за окном. А потом, словно очнувшись от каких-то своих то ли мыслей, то ли сомнений, задумчиво произнес: