Я, Мона Лиза Калогридис Джинн

XLII

Лаура закрыла ставни, а я тем временем промокнула глаза тонким рукавом и без сил опустилась в кресло.

С таким радостным нетерпением ожидала я встречи с Джулиано и так боялась, что мой побег не удастся, что совсем забыла, как люблю отца. А он, несмотря на учение Савонаролы, на растущее недовольство правлением Пьеро, не забыл о своей любви ко мне. Я же почему-то упустила из виду, что, ранив его, в первую очередь причиню боль себе.

Лаура поднесла мне бокал с вином, но я, отмахнувшись, поднялась. Бедный Джулиано вытерпел неприятнейшее столкновение с моим разъяренным отцом. Будто мало ему неприятностей — сначала пришлось добиваться разрешения на наш брак у Пьеро, потом думать, как получить одобрение у другого брата, Джованни. Но что сделано, то сделано, и я могла только одним способом приободрить моего молодого мужа: сосредоточиться на радости от того, что мы вместе. Я взглянула на взволнованную Лауру.

— Где спальня новобрачной?

Служанка слегка растерялась. День ведь еще не кончился.

— Здесь, мадонна. — Она указала на дверь, ведущую во внутренние покои.

— В спальне Лоренцо? — ужаснулась я.

— Мессер Пьеро не смог здесь спать. Ваш муж, как вы знаете, был любимцем у своего отца, и, думаю, его утешало то, что он занял отцовские покои. Он спит здесь с тех пор, как умер мессер Лоренцо.

Я позволила Лауре проводить меня в спальню. Комната оказалась просторной, украшенной великолепными картинами, со светлым мраморным полом. В то же время по сравнению с остальными покоями дворца в ней больше чувствовался спартанский дух. Мне показалось, что, как и в предыдущей комнате, отсюда убрали много ценных вещей и спрятали в другом месте.

Призрак Лоренцо здесь сегодня отсутствовал. Кровать была усыпана розовыми лепестками, наполнявшими комнату чудесным ароматом. На столике стоял кувшин с темно-красным вином и два золотых бокала с тонкой гравировкой, а также тарелка с миндалем и засахаренными фруктами.

— Помоги мне раздеться, — обратилась я к Лауре. Если служанку и удивила моя просьба, она умело это скрыла. Лаура сняла с моей головы шапочку, расшнуровала рукава и лиф; я переступила через тяжелое платье и смотрела, как девушка складывает его и убирает вместе с остальными вещами в полированный темный шкаф, где хранилась одежда Джулиано. На мне теперь ничего не было, кроме сорочки, тонкой и прозрачной, как паутинка. Дзалумма хорошо постаралась, готовя меня к свадебной ночи, но я, тем не менее, с трудом справлялась с нервами.

— Мне хотелось бы теперь побыть одной, — сказала я. — Передай мужу, что я жду его здесь.

Уходя, служанка тихонько прикрыла за собой дверь.

Я подошла к столу, налила немного вина в бокал и сделала маленький глоток. Я долго наслаждалась его вкусом, пытаясь пробудить в себе чувство радости и удовольствия, чтобы как следует встретить Джулиано. Рядом с кувшином лежал маленький бархатный кисет. Я взяла его в руку и почувствовала внутри какой-то твердый предмет. «Драгоценность, — подумала я, — подарок новобрачного невесте», — и улыбнулась.

Стоя у стола, я не могла не заметить, что одна вещь на нем была не на месте, словно хозяину спешно понадобилось уйти, и он бросил на стол недочитанное письмо со сломанной зеленой печатью. Я бы не стала обращать на него внимание, но, едва взглянув на развернутый лист, заметила знакомый почерк, поэтому отставила бокал и взяла письмо в руки.

Ни подписи, ни имени получателя в нем не было.

«Я благодарен за Вашу готовность освободить меня от официального поручения отыскать кающегося грешника — того самого, которого Ваш отец называл «третьим». Но мой внутренний долг велитмне продолжать поиски, несмотря на малую вероятность того, что этот человек до сих пор жив.

Все мои попытки склонить Милан на Вашу сторону потерпели неудачу. Вот истинные обстоятельства смерти герцога Джованни Галеаццо: убийцы действовали по приказу его дяди Лодовико Сфорца, который, даже не выждав положенного траура после кончины своего брата, успел объявить себя герцогом, несмотря на существование законного наследника, младшего сына Джованни Галеаццо. Теперь, когда Лодовико у власти, Милан не настроен к Вам дружественно. Я узнал об этом от самого нового герцога, который мне полностью доверяет. Он настроил против Вас и Карла, и его посланников и теперь готовится предать Вас в надежде завладеть обманным путем еще большей властью.

Недоверие герцога к Флоренции — результат многолетней терпеливой работы его советников и некоторых союзников. Этот факт, а также мое собственное расследование привели меня к неоспоримому заключению, что на нашего Лодовико влияют те, кто связан с «плаксами»».

Последнее предложение меня испугало и смутило. «Плаксы» были искренними, хотя и чересчур рьяными христианами. Да, действительно, Савонарола верил, что король Карл избран самим Богом, чтобы наказать Италию за ее греховность, но зачем кому-то понадобилось влиять на герцога Миланского? И каким образом автор письма пришел к заключению, что во всем виноваты «плаксы», если какой-то советник настраивает Лодовико против Флоренции?

Но больше всего меня заинтриговал почерк — четкий, без малейшего наклона, с длинными «д» и «у», маленькими и толстыми «п». Орфография хромала. Прошла минута, прежде чем я, наконец, вспомнила, где видела этот почерк раньше.

«Приветствую Вас, мадонна Лиза, из Милана. Наш любезный Лоренцо заказал мне написать Ваш портрет…»

XLIII

Я услышала, что открылась дверь, и не успела вернуть письмо на стол, как появился Джулиано.

Бросив на него виноватый взгляд, я отметила сразу две вещи: во-первых, он вошел с натянутой улыбкой, хотя только что пережил неприятную перепалку с моим отцом; во-вторых, эта искусственная улыбка сразу исчезла, стоило ему увидеть меня в прозрачной сорочке — глаза его округлились и рот раскрылся от восхищения; и, в-третьих, он заметил письмо в моей руке, и над первыми двумя эмоциями тут же возобладали тревога и раздражение на самого себя.

Джулиано сразу отобрал у меня письмо.

— Ты успела прочесть? — спросил он с беспокойством, вовсе не стремясь упрекнуть меня.

— Зачем «плаксам» понадобилось влиять на Лодовико Сфорца? Я думала, их больше интересует Всевышний, чем политика.

Джулиано слегка нахмурился, складывая письмо и пряча его в стол.

— Глупо, что я не убрал письмо раньше. Глупо. Но меня срочно позвали, и я подумал, что еще успею спрятать его, прежде чем ты сюда войдешь…

— Мне знаком почерк Леонардо. — Я решила ничего от него не скрывать. — Я теперь твоя жена, и ты не должен волноваться о том, что мне известно, а что — нет. Я умею держать язык за зубами.

— Здесь иное, — начал он. — Герцог Миланский всегда помогал нашей семье, всегда считался нашим первым союзником. Мы могли рассчитывать на его войска. Когда убили моего дядю Джулиано, отец обратился за помощью к герцогу и сразу ее получил, а теперь…— Он отвел глаза, помрачнел, — Теперь этой поддержки мы лишены, как раз в то время, когда больше всего в ней нуждаемся. — Он вздохнул. — Я втянул тебя во все это.

— Никуда ты меня не втягивал. Я бы все равно пришла к тебе, даже если бы ты сказал «нет». — Я кивком указала на письмо. — Если надо мной нависла опасность, то только из-за того, кем я стала теперь, а вовсе не из-за того, что я храню в памяти.

— Я знаю, — с несчастным видом признал Джулиано. — Я осознал, что если действительно хочу тебя спасти, то должен взять под свою защиту. — Он выдавил из себя улыбку. — Ты еще более упрямая, чем я. По крайней мере, я теперь знаю, где ты находишься. Но понимаешь ли ты… Хотя, конечно, понимаешь… Дела могут пойти гораздо хуже. Возможно, нам придется на время покинуть Флоренцию. Я не имею в виду, что мы поедем на одну из наших загородных вилл. Я отправил из города ряд бесценных предметов, чтобы сохранить их… И на всякий случай упаковал собственные вещи…— Он взглянул на меня такими же сияющими глазами, как у его отца, только в них было больше открытости. — Мы могли бы уехать в Рим, там, у Джованни есть хорошие друзья, и мы воспользовались бы защитой Папы. Там совсем не так, как во Флоренции, — жарче, многолюднее…

— Это неважно, — тихо сказала я и шагнула к нему.

Он был на полголовы выше меня и гораздо шире в плечах. По-прежнему одет в облегающую безрукавку из красного бархата, которую носил как принц. В нем не было той классической красоты, какой обладал его агент Леонардо. Верхняя губа тонкая, с маленьким шрамом, полученным в детстве, слегка выступающий подбородок — небольшое напоминание о недостатке Лоренцо. Широкая переносица, вздернутый кончик носа. Густые черные брови. Когда он улыбался, на его левой щеке появлялась ямочка. Я дотронулась до нее кончиком пальца, и Джулиано глубоко вздохнул.

— Ты невероятно красива, — произнес он. — И сама, видимо, об этом не подозреваешь, что делает тебя еще прекраснее.

Я положила руки ему на плечи.

— Нам есть о чем волноваться: твоя семья, мой отец, король Карл, синьория, герцог Миланский, Флоренция, наконец. Но сейчас, в эту минуту, мы ничего не можем сделать. Мы можем только радоваться, что ты и я вместе и вместе встретим все неприятности.

Ему ничего не оставалось, как наклониться и поцеловать меня. На этот раз мы не сжимали, задыхаясь, друг друга в судорожных объятиях, как тогда, в карете. Теперь мы стали мужем и женой и приблизились друг к другу торжественно и неторопливо. Он осторожно положил меня на постель и сам вытянулся рядом, после чего медленно провел ладонью по моей ключице, груди, животу. Я дрожала, но не только оттого, что нервничала.

Осмелев, я протянула к нему руки и погладила его затянутые бархатом плечи, мускулистую грудь с ложбинкой в центре. А затем мне захотелось большего, и я попыталась освободить его от безрукавки.

Он присел на кровать.

— Вот здесь, — сказал он, указывая на высокий ворот своего одеяния.

Я прищелкнула языком, не подумав.

— Почему ты решил, что я знаю, как расстегивать мужскую одежду?

— Но ведь у тебя есть отец…

— И его одевает слуга, не я.

Мой муж внезапно оробел, это было очаровательно.

— А меня одевает мой слуга.

Мы оба расхохотались. Джулиано бросил взгляд на дверь.

— О нет, — возразила я. — Ты сказал, что я упряма: позволь мне снова это доказать.

Это было непростое сражение, но, в конце концов, безрукавка была побеждена. И Джулиано тоже.

В детстве мне удалось узнать, что такое истинное тепло, открытость, полная гармония. Я была серьезно больна, настолько серьезно, что взрослые вокруг перешептывались о моей смерти. Помню ужасающий груз на груди, ощущение того, что я тону, разучилась дышать. Принесли чайники и деревянную лохань, которую наполнили почти кипящей водой, куда меня и опустила мама.

Как только я погрузилась в воду по самую шею, моего лица нежно коснулся пар, его щедрое тепло проникло в самые кости. Я смотрела на свое покрасневшее тело и думала — как, наверное, подумал бы всякий ребенок на моем месте, — что сейчас оно растает, сольется с теплом. Я закрыла глаза в блаженстве и почувствовала, как моя кожа словно растворяется, и вот уже в воде ничего не осталось, кроме моего бьющегося сердца. Весь груз, вся тяжесть улетучились с паром в воздухе.

Я ожила. Я начала дышать.

То же самое со мной произошло теперь, рядом с Джулиано. Я почувствовала тепло, открытость. Гармонию. Я начала дышать.

— Леонардо собирается писать мой портрет или нет? — сонно спросила я, после того как мы утомили друг друга.

Мы лежали без одежд под тонкими простынями и алым покрывалом. День клонился к вечеру, и свет от угасающего солнца мягко струился сквозь ставни.

Естественность всего произошедшего поразила меня. Я ожидала, что мне понадобятся точные наставления, я ожидала, что окажусь неловкой, но уверенность Джулиано и мои собственные инстинкты помогли благополучно все завершить. Когда все было кончено, мне вдруг стало холодно, и, к моему смущению, Джулиано позвал слугу разжечь огонь в камине. Я сидела, укутавшись и не шевелилась, пока слуга не ушел. Только тогда Джулиано сумел уговорить меня вернуться в его объятия.

— Твой портрет? — Джулиано облегченно вздохнул. — Да, конечно. Отец его заказывал. Леонардо очень необязателен, знаешь ли. Большую часть заказов, оплаченных отцом, он так и не закончил, но… — Он озорно улыбнулся, глядя на меня. — Я потребую у него портрет. Буду жечь ему пятки огнем. Прикажу заковать его цепями в студии и не отпускать до тех пор, пока портрет не будет готов! Твой образ должен быть со мной навеки.

Я захихикала.

Джулиано воспользовался этим веселым моментом, чтобы заговорить о другом:

— Я велел одному из наших лучших посланников посетить мессера Антонио.

Я сразу напряглась.

— Ему не удастся урезонить отца. — Джулиано слегка дотронулся до кончика моего носа, словно стараясь отвлечь меня от дурных мыслей.

— Я знаю, я говорил с ним. Сегодня он слишком расстроен. Он испытал потрясение и боль. Дай ему время. Мой человек подождет несколько дней, а до тех пор мы последим за твоим отцом на всякий случай, чтобы он не наделал необдуманных поступков.

«Шпионы», — поняла я, испытывая неприятное чувство. Кто-то устроит засаду возле отцовского дома, примется наблюдать и сообщать Джулиано о каждом шаге отца. Я встревожилась, но в то же время испытала облегчение. Отец хотя бы не сможет броситься в Арно — ему помешают.

— Человек, которому я доверил это дело, пожилой добропорядочный христианин, он будет обращаться с мессером Антонио очень уважительно. С моей стороны было глупо рассчитывать, что твоего отца можно соблазнить деньгами или землей, он человек с характером. И хотя я не разделяю его любви к фра Джироламо, я понимаю, он должен быть уверен, что ты вышла за достойного, благочестивого человека, что не погрязнешь в порочной роскоши, а посвятишь себя Богу и своему мужу. К тому же, Лиза, — добавил Джулиано серьезно, повернув ко мне лицо: моя голова как раз лежала у него на плече, — я верю в Бога и в необходимость быть честным. Если твой отец потребует, чтобы мы посещали проповеди фра Джироламо, я так и сделаю.

Его искренность тронула меня, но, выслушав последние слова, я фыркнула.

— Значит, будешь ходить туда один, — пробормотала я, хотя его заверения дали мне надежду.

Если Джулиано готов был усмирить гордость и покорно выслушивать проповеди своего смертельного врага, то это, безусловно, произвело бы впечатление на отца… да и на всю Флоренцию.

Мой взгляд невольно обратился на две живописные панели, закрывшие всю стену напротив. До этой минуты я ничего не замечала, кроме расплывчатых разноцветных пятен, и только сейчас поняла, что там изображалась яростная битва. Я увидела всадника, проткнутого насквозь острым копьем, поднявшим его из седла; среди шлемов и щитов валялись поверженные воины и лошади. Жуткая сцена хаоса, смятения и ярости. Я приподняла голову с плеча Джулиано и нахмурилась.

— Этот триптих заказал твой отец?

— Вообще-то нет, — с улыбкой ответил Джулиано. — Он приобрел его в счет долга. Это произведение Уччелло «Битва при Сан-Романо», в которой сто лет тому назад Флоренция победила Сиену.

— Здесь столько жестокости… Это первое, что видел Лоренцо по утрам и последнее перед сном. Зачем было вешать в спальне произведение, вызывающее неприятные эмоции?

Джулиано, необычайно оживившись, вылез голым из постели и подошел к центральной панели.

— Отец любил это произведение не за жестокость, а за увековечение мужества, проявленного капитаном Николо да Толентино. Он был величайший герой. Видишь? В самом центре идет в атаку. — Он указал на всадника, единственного воина без шлема, который на переднем плане нацелился копьем прямо в сердце противника. — Он не ведает страха. Несмотря на огромную армию, против которой выступает, он уверен в успехе. А вот великолепный пример нового приема — перспективы. Посмотри сюда. — Джулиано замерил фигурку одного из павших воинов большим и указательным пальцами. — И обрати внимание, насколько мал этот человечек по сравнению с фигурой капитана.

Я пригляделась повнимательнее. Павший воин был во много раз меньше изображения да Толентино.

— Совсем коротышка! — рассмеялась я. — Но в этом есть смысл. Когда смотришь на лежащие фигуры, то они кажутся короче, чем есть на самом деле. А посмотри вот сюда. Видишь, какие маленькие эти люди? Это специально сделано, чтобы казалось, будто они совсем далеко.

Джулиано заулыбался, оставшись доволен.

— Не будь ты женщиной, я бы посоветовал тебе стать художником! Даже не знал, что ты такая умная. Да, именно в этом состоит волшебство перспективы. А Уччелло одним из первых применил этот прием. Отец всегда подмечал такие вещи. Жаль, что Пьеро и Джованни ничего не смыслят в окружающих их поразительных произведениях искусства.

Я тоже улыбнулась.

— Отец, должно быть, очень тебя любил, раз научил подобным вещам. — Я подумала о Лоренцо, больном и окруженном врагами, который черпал мужество, глядя на изображение давным-давно погибшего воина.

Джулиано кивнул, став немного серьезнее.

— Из всего семейства я понимал его лучше всех, а он понимал меня. Пьеро больше похож на мать, а Джованни…— Он коротко хохотнул. — Даже не знаю, в кого он уродился. Наверное, в нашего прадедушку Козимо. Он знает, как себя подать.

Сгустились сумерки. Джулиано зажег пару свечей от пламени камина, затем вернулся в кровать и устроился рядом со мной, вздохнув от приятной усталости.

— Зачем «плаксы» хотят, объединившись с герцогом Миланским, отобрать у Пьеро власть? — тихо спросила я.

У Джулиано сразу изменилось настроение. Он подкатился ко мне и подпер голову рукой, его лицо оказалось в тени.

— Сам точно не знаю, — ответил он. — Знаю только, что они хотят изгнать нашу семью. Отец совершил много неразумных, даже незаконных поступков. Чтобы купить кардинальскую должность для Джованни, он воспользовался городской Кассой приданого[16]. А в молодые годы безжалостно расправлялся со своими врагами. Он готов был пойти на все, лишь бы защитить семью. У многих людей, многих семейств и кланов найдутся причины его ненавидеть. Но у него была сверхъестественная способность защищаться, делать из людей союзников, он знал — особенно в последние годы жизни, — когда лучше уступить, а когда просто не обращать внимания на угрозы и брань. — Джулиано помолчал. — Мои братья, Пьеро и Джованни… по-своему умны, но до отца им далеко. Они не понимают важности того, каким тебя должен воспринимать народ. Они не знают, что нужно держаться… скромно. А Пьеро получает противоречивые советы, а потому часто теряется и вообще ничего не предпринимает. Я сказал ему, чтобы он отправлялся в Сарцану — как когда-то отец ездил к королю Фердинанду в надежде предотвратить войну. Но я хотел поехать вместе с ним. «Не слушай своих советников, — говорил я. — Позволь мне тебя направить». Но ему захотелось доказать, что он справится самостоятельно, без моей помощи. А ведь это… в общем, отец никогда не делал секрета из того, что я его любимец. И он всегда повторял Пьеро, что, когда, наконец, тот возглавит семейство, ему не следует ничего предпринимать, не посоветовавшись со мной. А в Пьеро всегда жила ревность. Я не виню его, но… — Джулиано покачал головой. — Он совершил ошибку, отдав Сарцану и две другие цитадели. Я знаю Пьеро. Он не может решить, кого ему слушать, поэтому, в конце концов, не стал следовать чьим-либо советам и поступил по собственному усмотрению. В результате синьория теперь негодует и посылает фра Джироламо на переговоры с французским королем. Все запуталось. Мне остается надеяться, что Пьеро все-таки прислушается ко мне и поймет, как лучше всего выйти из этого положения. Я видела, что Джулиано расстроен. В нем сочетались быстрый ум Лоренцо и добрый нрав его тезки-дядюшки. По прихоти судьбы он не был первенцем, а потому лишился поста, для которого был рожден, — и по этой же причине Флоренция могла быть потеряна.

— Вернемся к «плаксам», — сказала я, стараясь повернуть разговор в другое русло. — Как ты думаешь, у Савонаролы есть политические цели? Быть может, он задумал получить Флоренцию… а заодно и Милан?

Джулиано нахмурился.

— Все гораздо сложнее. Мои люди как раз и работают сейчас над этим вопросом…

Одним из этих людей был Леонардо.

— Насколько сложнее? Время у нас есть… — Нас прервал стук в дверь, затем раздался мужской голос.

— Мессер Джулиано!

— Да!

— Из Сарцаны вернулся ваш брат. Он ждет вас в столовой.

— Скажите ему, что я сейчас приду.

Я тем временем успела соскочить с кровати и уже натягивала сорочку. Джулиано посмотрел на меня, затем на свою одежду, сваленную как попало возле камина, после чего снова перевел взгляд на меня.

— Пришли Лауру и моего камердинера, — прокричал он. — Пусть помогут нам одеться.

XLIV

Как только мы оделись, Джулиано повел меня вниз, мы шли по огромному пустому дворцу, и звук наших шагов эхом отражался от сияющего мрамора. Коридоры показались мне опустевшими — большая часть произведений искусства исчезла.

— Наверное, мне лучше не ходить с тобой, — прошептала я, держа мужа под руку. — Пьеро захочет обсудить политические вопросы.

В действительности меня волновала перспектива встречи с родственниками. Несмотря на заверения Джулиано, я вовсе не была уверена, что старший брат Медичи с восторгом согласился на наш брак. После болезненной стычки с отцом я не готова была вытерпеть еще одну, на этот раз с Пьеро.

Джулиано словно прочел мои мысли.

— Это правда, брат поначалу даже слышать не хотел о моей женитьбе на тебе. Но я настаивал. Я убедил его, что такой шаг имеет огромный политический смысл. Народ ведь выражал недовольство тем фактом, что Пьеро был наполовину Орсини да и женился на представительнице этого семейства. И тогда я сказал брату: «Ты уже заключил сильный союз со знатным родом Орсини, а Джованни стал кардиналом, что делает нашими союзниками Папу и церковь. Пришла пора заключить связи с народом, показать, что мы не считаем себя королями, как все говорят». И брат, в конце концов, прислушался. И хотя Альфонсина и Джованни против, я не сомневаюсь, что твое обаяние поможет тебе их завоевать.

Мы остановились перед темной полированной дверью, украшенной резьбой. Джулиано распахнул створки и жестом пригласил меня войти.

Я окунулась в тепло и свет. У противоположной стены ярко пылал огонь в огромном камине, на длинном обеденном столе стоял канделябр с дюжиной свечей, источавших аромат нагретого воска. Все стены были украшены фресками с пасторальными сценами: Вакх с виноградом, нимфы и сатиры, скачущие под мелодии, которые пан наигрывал на своей дудочке.

В комнате находились двое. Первый расхаживал перед камином, оживленно жестикулируя. Одет он был как принц: в тунику из толстого сапфирового бархата с пурпурной атласной отделкой. На шее у него висела толстая золотая цепь с огромным аметистом, на пальцах поблескивали бриллианты, в которых отражались языки пламени. Он был широкоплеч и узок в талии, рейтузы обтягивали сильные бедра и мускулистые икры. Его легко было представить гоняющим мяч на улицах Флоренции.

— Как они смеют так меня оскорблять! — бушевал он. — Как они смеют, ведь я только что спас город! Меня нужно встречать как героя, а вместо этого…— Он поднял на нас взгляд и нахмурился, недовольный тем, что его прервали.

Второй человек сидел за столом и невозмутимо отделял мясо жареного фазана от костей. На нем была алая кардинальская сутана, красная шелковая шапочка и кольцо с рубином. Когда мы вошли, он развернулся вполоборота на стуле, чтобы получше нас разглядеть. У него были толстые пальцы, полные губы, большая голова и широкая грудь. Отставив нож и вилку, он поднялся.

— Джулиано! Кто это? — Он был удивлен, но держался вежливо. Говорил он низким, завораживающе красивым голосом, хотя лицо у него было простое, а глазки маленькие, подозрительные.

— Кто это? — как эхо повторил за братом Пьеро. Он шагнул в круг света от канделябра, открыв лицо совсем как у его матери — с узкими губами и безвольным подбородком.

— Пьеро, ты помнишь. Это моя жена, мадонна Лиза ди Антонио Герардини. Лиза, это мой брат Пьеро ди Лоренцо де Медичи.

Ответ моего мужа поразил Джованни.

— Антонио, торговец шерстью? Ты, наверное, шутишь?

— Не оскорбляй мою жену, — грозно ответил Джулиано. — Семейство Герардини добропорядочное. Пьеро давно дал нам разрешение пожениться.

Пьеро небрежно махнул рукой.

— Действительно, я разрешил. Но сейчас вряд ли подходящее время для знакомства с молодой дамой, когда нас обложили со всех сторон…— Он коротко мне поклонился. — Простите, мадонна, нам нужно обсудить срочное дело, касающееся только нас. Джулиано, ты сможешь представить нам свою нареченную позже.

— Она никуда не уйдет, брат. Она тоже член семьи. Сегодня утром состоялась свадебная церемония.

Пьеро тихо охнул. Джованни рухнул обратно на стул и приложил руку к пухлой груди. Он и заговорил первым, своим мелодичным голосом, который, несмотря на волнение его владельца, был очень приятен для слуха.

— Тебе придется аннулировать брак. Ты не должен растрачивать семя Медичи на простолюдинку.

Я вспыхнула от гнева, позабыв о своих страхах. Джулиано ответил брату запальчиво:

— Никакая она не простолюдинка. Она моя жена и останется здесь, в доме своего мужа. Брак совершен по всем правилам, и я больше не потерплю разговора об аннулировании. — Он обратился к Пьеро: — Что касается нашего разговора, то моя жена уже все знает и потому останется здесь. И вы оба сейчас поцелуете ее и примете в семью.

Джованни поднялся и, бросив на меня любопытный взгляд, шагнул вперед, после чего взял мои руки в свои мягкие, мясистые ладони. Потом улыбнулся, как ни в чем не бывало, и произнес:

— Я поцелую вас, вы ведь такая красавица, Лиза. — Он приподнял бровь и, бросив быстрый взгляд на Джулиано, добавил: — Но я легко могу все устроить…

— Даже слушать об этом не желаю, — предостерегающим тоном заявил Джулиано.

— Тогда ладно, — дипломатично согласился Джованни. — Вы сядьте со мной, мадонна Лиза. И ты тоже присаживайся, Джулиано. Ведь сейчас полагается устроить свадебный пир? После такой церемонии, проведенной по всем правилам, обязательно следует пиршество. Позвольте мне позвать слуг. — Он поднялся и дернул за цепочку, висевшую в одной из стенных ниш, после чего вернулся к столу и жестом пригласил нас присоединиться.

Пьеро был слишком взбудоражен для рукопожатий или поцелуев. Он так и остался стоять по другую сторону стола, пока мы с Джулиано рассаживались рядом с кардиналом.

— С приветствиями придется подождать. Я только что вернулся из синьории. — Пьеро раздраженно развел руками, словно говоря: «Я сделал все, что мог… чего же им еще?» — Я спас Флоренцию… очень небольшой ценой, отдав всего несколько крепостей и немного денег…

— Сколько же? — поинтересовался Джованни.

— Двести тысяч дукатов, — неожиданно тихо ответил Пьеро.

Джулиано никак не отреагировал, а просто продолжал смотреть на старшего брата изучающим взглядом; видимо, об этой сумме он уже знал.

Джованни резко отставил бокал, выплеснув немного вина на стол.

— Черт возьми! — выругался кардинал. — О чем только ты думал? Не удивительно, что в синьории отказались с тобой говорить! Не удивительно, что они послали этого типа, мелющего чепуху о конце света, — этого Савонаролу — в Пизу.

Пьеро встрепенулся.

— Савонаролу? В Пизу? Теперь они открыто надо мной насмехаются!

— Ты хотя бы прочел мое письмо? — усталым голосом спросил Джулиано.

Пьеро снова отвел взгляд куда-то в сторону.

— Ты даже не представляешь, как я был занят, меня осаждали со всех сторон… я не виноват, что упустил кое-какие детали.

— Да ты даже его не распечатал, — спокойно заявил Джулиано. — Иначе знал бы, что синьорию расстроила новость о передаче крепостей и денег. Французы смеются над нами, брат. Вряд ли они надеялись получить Сарцану, не говоря уже о Сарцанелле, Пьетрасанте и куче золота. Синьория по праву гневается. В моем письме я просил тебя немедленно вернуться, чтобы мы вместе разработали стратегию, как теперь наладить с ней отношения.

Пьеро безвольно обмяк. Тонкости дипломатии и переговоров были вне его понимания, но, тем не менее, он продолжал слабо сопротивляться.

— Братишка, — тихо произнес он, — я должен был поехать сам. Я должен это дело довести самостоятельно. Иначе кто станет меня уважать? Я ведь не отец…

— Никто из нас не может занять его место, — ласково ответил Джулиано. — Но вместе мы, трое, можем с ним сравняться. — Он явно преувеличивал, так как третий, Джованни, давно вернулся к трапезе, разделывал своего фазана и слушал лишь вполуха как сторонний наблюдатель.

Тут появился слуга, и все разговоры смолкли. Джованни велел ему принести вина и еды «для наших двух влюбленных». Как только человек удалился, братья возобновили разговор. После короткой паузы Пьеро немного воспрянул духом и выразил свое возмущение:

— Что бы ты там ни говорил, а я остановился перед нашим дворцом, когда въехал в город, — я ведь не полный идиот. В лоджии собралась целая толпа, ожидавшая услышать от меня отчет. Я сообщил им хорошую новость: что с Карлом все улажено. Я сделал все, как ты предлагал: заказал сласти, которые швыряли в толпу, приказал подать вина, в точности как сделал отец, вернувшись после переговоров с королем Фердинандом. Но, видимо, ни у кого не было настроения праздновать. Люди пили мое вино, уписывали мою еду, а сами молча глазели на меня, словно я сделал что-то дурное. Тогда я отправился во Дворец синьории. — По традиции высшие члены флорентийского правительства переезжали жить во дворец на все время пребывания в должности, там они и ели, и спали. — Знаешь, что сделали приоры? Дали мне от ворот поворот! Прислали слугу к порогу сказать: «Возвращайтесь завтра, сейчас они ужинают». Я показал ему жестом, что я об этом думаю! — Он презрительно фыркнул. — Я не полный дурак. Я знаю о недовольстве людей. Я не стал рисковать. Заранее договорился с Паоло. Восемьсот солдат Орсини — пять сотен всадников и три сотни пехотинцев — разбили лагерь у ворот Сан-Галло и ждут моего сигнала, если случится заварушка.

— Кто велел тебе так поступить? — Джулиано в ужасе закрыл на секунду лицо руками.

— Довици.

Пьеро Довици был ближайшим советником Пьеро Медичи.

— Я снова повторю: нельзя доверять Довици! Думаю, он больше не печется о наших интересах. — Джулиано возмущенно запыхтел. — Неужели ты не видишь, как все теперь выглядит? Синьория и народ обозлены тем, что ты действовал, не получив их одобрения. Ко всему прочему ты привел с собою армию. Что помешает им решить, будто ты намерен полностью захватить власть в свои руки?

— Я бы никогда не сделал ничего подобного!

— Но они-то этого не знают. Наши враги пользуются любой возможностью, лишь бы разогреть слухи. Нам следует проявлять чрезвычайную осторожность и думать, каков будет ответный удар на любое наше действие. Любой крестьянин, любой горожанин, живущий возле ворот Сан-Галло, увидит расположившуюся там армию. Они знают, что на нас идут французы, а здесь поджидают солдаты Орсини. Так что они подумают? — Джулиано покачал головой. — Ты знаешь, о чем твердит Савонарола в своих проповедях? После того, как на прошлой неделе сюда дошла весть, что французы разграбили Фивиццано и пролили там много невинной крови?

Я сразу вспомнила Микеланджело, который сидел тихонько в огромной толпе в Сан-Лоренцо, прислушивался и тщательно запоминал услышанное.

— Савонарола заявил толпе, что предсказал приход Карла еще два года тому назад, когда говорил, что меч Господа обрушится с небес и покарает всех флорентийских грешников. Другими словами, покарает нас и любого, кто не согласен с фра Джироламо. Разве ты не понимаешь, Савонарола играет на их страхе, внушая им, что Флоренция и Франция вступят в войну. Именно так все и подумают, когда увидят войско Орсини у ворот. Почему ты не посоветовался со мной, прежде чем что-либо предпринимать?

Пьеро понурил голову, устремив взгляд в огонь, в его лице не осталось и следа высокомерия или гнева.

— Я всю жизнь старался быть таким, каким хотел видеть меня отец. Но все мои старания ни к чему не приводили. Я поступил, как ты советовал: попытался договориться с королем Карлом о беспрепятственном проходе — и теперь Альфонсина на меня сердится и отказывается со мной разговаривать. Подозреваю, она собирается навсегда остаться в Поджио а Кайано. Мне пришлось солгать Паоло Орсини, чтобы получить его воинов. Он не подозревает о моем намерении позволить Карлу пройти. И Папа возненавидит нас, когда обо всем узнает. Что же мне теперь делать?