Если судьба выбирает нас… Валерин Михаил

1

«Социализм — это учет и контроль!» — так, кажется, говорил видный теоретик марксизма, а по совместительству вождь мирового пролетариата и мой теперешний современник товарищ Ульянов-Ленин.

Так вот. Армия — это учет и контроль, помноженные на русский авось и приправленные русским же народным раздолбайством.

Особенно ярко все это осознается в тот момент, когда ты, взяв голову в руки и напрягая мозговые извилины до полного перегрева, распределяешь жалованье по роте.

Картина маслом — сижу на бревнышке, а передо мной импровизированный стол из двух патронных ящиков, поставленных друг на друга. На столе ведомость на десяти листах — весь списочный состав 10-й роты, числом двести тридцать пять голов, не считая двух офицеров — меня и ротного.

Означенный ротный — расфуфыренный польский индюк (хотя, надо признать, индюк бойцовый), усвистал куда-то в тыл — «по бабам», оставив младшего офицера (то есть меня любимого) на хозяйстве.

И вообще мой «тройной Казимирский» считает, что занятия с личным составом, хозяйственная канитель и прочая проза военной службы — это ниже его достоинства. Даже ротную кассу мне отдал, ибо на то и есть младшие офицеры, чтобы начальство не обременяло себя рутиной.

Вот и сижу — мучаюсь. Занимаюсь, так сказать, распределением материальных благ.

По правде сказать, я этим не один занимаюсь. Рядом со мной примостился ротный фельдфебель — Кузьма Акимыч Лиходеев. Замечательный дядька годов около сорока. Крепкий, почти квадратный, с шикарными «тараканьми» усами на добром улыбчивом лице. Солдаты его уважают и обожают — у него и по службе не забалуешь, и по жизни не пропадешь.

Тут же, прямо на земле, расположились четверо взводных унтеров. А за моей спиной маячит ротный каптенармус — унтер-офицер Копейкин, которого на эту должность выбрали за одну только фамилию и по местному обыкновению зовут «артельщиком».

Спрашивается, зачем для раздачи денег созывать такой консилиум?

А это и есть та самая вышеупомянутая проза военной службы. Жалованье одного солдата — два рубля с копейками. А ведь еще есть ефрейторы, унтеры. И у всех выплаты — тоже с копейками. Проблема в том, что полковой казначей выдает деньги на всю роту скопом и в основном ассигнациями. Вот и получается, что есть купюры по рублю, трешки, пятерки и десятки, а то и четвертной дадут. Мелочи же — кот наплакал, и ту приходится выцарапывать с боем.

Выходит, что деньги надо раздавать «артельно», то есть на несколько солдат общая сумма. Сиди теперь и решай, а как самый образованный, еще и высчитывай — кому сколько.

Бяда…

— Филимон, — это я Копейкину. — Сколько ты там мелкой деньги припас?

— Чятыре целковых да тридцать одну копеечку, вашбродь!!!

— Молодец! Тащи все сюда! Делить будем.

Полк уже некоторое время стоит в тылу и активно пополняется и снаряжается.

Чего-то ждем.

Чего ждем — никому не известно, но всем понятно.

А по значительной концентрации в округе других воинских частей понятно особенно: скоро наступление. Опять же распутица прошла. Здесь, в северной Польше, на границе Мазурских болот, это немаловажный фактор.

Так что попал я удачно, есть время осмотреться и втянуться.

Мое прибытие к месту службы прошло без особой помпы.

Представился командиру батальона — высокому флегматичному блондину. Он порасспрашивал меня о моем военном и гражданском образовании. Поинтересовался, не сын ли я Александра Николаевича фон Аша. Спрашивал, где мы жили в Москве и тому подобную ерунду.

Тем временем появился мой непосредственный начальник — поручик Казимир Казимирский. Высокий, как все гренадерские офицеры, темноволосый, с ухоженными и напомаженными усиками на породистой шляхетской физиономии. Наперекор уставу он носил при полевой форме золотые галунные погоны, белые перчатки и шпоры на высоких кавалерийских сапогах. Форма, сшитая из дорогого сукна, сидела на нем безукоризненно.

В общем, «франт шел по бульвару из театра…».

В процессе дальнейшего общения мне было сообщено, что я принимаю должность младшего офицера 10-й роты прославленного (георгиевские ленты, георгиевские трубы и какие-то непонятные «мальтийские знамена») Московского 8-го гренадерского полка и типа должен соответствовать.

Я сделал вид, что проникся.

После чего мы с Казимирским отбыли в роту.

Уже в полной темноте солдаты под руководством каптера поставили мне палатку, в которую я и завалился спать, укутавшись в шинель.

Проспал до подъема мертвецким сном без сновидений.

— Следующий. Подходи! — гаркает Лиходеев.

— Так. — Я сверяюсь со списком. — Четвертый взвод! Акимкин, Белов, Воскресеньев и Гусев! Вот вам записка, кому сколько причитается. Кому деньги давать?

— Акимкину!

— Получай. — Отсчитываю положенное. В ведомости — в трех экземплярах под копирку — чернильным карандашом напротив означенных фамилий ставлю «галки».

— Дальше.

— Следующий. Подходи! — вновь орет над ухом ротный фельдфебель.

И вот так полдня, до самого обеда.

2

Последние несколько дней я нахожусь в состоянии перманентного шока. Причем только я отхожу от шока по одному поводу — как тут же появляется новый.

Источников непрерывного напряжения моей нервной системы два, причем равноценных.

Во-первых, я в шоке от необходимости управлять ротой. Учитывая, что прежде я ничем крупнее отделения морпехов не командовал, а тут, считай, две с половиной сотни подчиненных. Сами понимаете.

Конечно, Лиходеев мне здорово помогает — золото, а не мужик. Но все равно тяжко.

Во-вторых, «неизвестно-какой-хренов» шок от несоответствия местного окружения моим представлениям о данном времени, почерпнутым из исторических книг и мемуаров. Почти каждый день сталкиваюсь с чем-то, чего в известном мне варианте истории не было и быть не могло.

Например, в первый же день ротный каптенармус Копейкин вручил мне казенный противогаз и каску. Противогаз как противогаз — что-то подобное я видел на картинках и старых фотографиях. А вот каска сразила меня наповал. Вместо привычного «русского Адриана»[31] у меня в руках оказалось нечто, весьма напоминающее «стальной шлем РККА образца 1936 года», виденный мною в музее, только гораздо менее «ушастый» и с имперским гербом на лобной части.

И это только цветочки.

На утреннем построении роты, когда поручик Казимирский любезно представил меня личному составу, меня ожидал новый удар судьбы. Морально я был к этому готов — модернизированный наган и штатный браунинг уже дали какое-то представление об уровне вооружений. Но оружие доблестных московских гренадер превзошло все мои ожидания.

«Единый трехлинейный карабин образца 1907 года» — модернизированная «мосинка». Укороченный ствол, новая, более удобная форма ложа и приклада, рукоять затвора, загнутая книзу, на курковой части затвора — кольцевой прицел, как у английского «Ли-Энфилда».[32] В придачу — ножевой штык с десятидюймовым клинком. В общем, венец эволюции.

В каждом взводе по ручному пулемету. «Ружье-пулемет системы Бертье — Федорова[33] образца 1914 года» со складными сошками под стволом и вертикальным рожком магазина сверху. Сделано грубовато, но в целом неплохо.

Кое-кто из солдат вооружен дробовиками. Обладатели «траншейного ружья Браунинга модели 1905 года»[34] выделяются «охотничьими» патронташами крест-накрест, дополнительной гранатной сумкой и кинжалом-бебутом вместо штыка.

До нормативов образца 1945 года, конечно, далековато, но для 1917-го — мечта…

Может быть, я чего-то не понимаю, но, по моему скромному мнению, подобный прорыв в организации армии и обеспечении ее вооружениями без какого-либо «постороннего» вмешательства абсолютно НЕВОЗМОЖЕН. Даже учитывая ту самую «роль личности в истории», которую у нас сыграл Николай II Кровавый, а здесь исполняет Александр IV Реформатор.

Я настолько погрузился в размышления по данному вопросу, что прослушал всю «торжественную» речь командира роты и очнулся только после команды «разойдись».

У меня появился ординарец.

Вообще-то, в теории, у каждого офицера должен быть денщик — нестроевой солдат, который в атаки не ходит, а занимается хозяйством командира. Знаменитая военная реформа 1908 года, не перестающая меня удивлять, несколько урезала офицерские привилегии. Теперь денщик полагался не по званию, а по должности. Командиру роты — положено, а мне вот — не положено.

Поэтому у меня — ординарец.

Ординарца мне «родил» Лиходеев после того, как «тройной Казимирский» приказал ему это сделать. Буквально так и сказал:

— Лиходеев, где хочешь, но роди господину прапорщику ординарца!!!

— Слушаюсь, вашбродь!!! — гаркнул бравый фельдфебель и, четко повернувшись через левое плечо, рысью унесся к палаткам личного состава — «рожать».

Через четверть часа он вернулся, притащив на буксире долговязого темноволосого парня с ухоженными маленькими усиками на курносом лице.

— Савва Мышкин, Кондратьев сын! — отчеканил «новорожденный», вытягиваясь передо мной во фрунт.

Родом Савва был из города Мышкина Ярославской губернии. С двенадцати лет в Москве. Сначала мальчиком в лавке, потом помощником приказчика. На ответственную должность был выбран Лиходеевым за сметливость, прошлые умения и добрый характер.

Хороший паренек. Мне понравился.

3

Командир батальона Иван Карлович Берг приказал провести в ротах полевые занятия и стрельбы. Как мне потом шепнул подпоручик Литус, младший офицер 9-й роты, обычно комбат так реагировал на какой-либо непорядок по службе. В данном случае катализатором послужило то, что повозка с обедом из офицерской столовой опоздала на полчаса.

Обед привозили прямо в судках к штабу батальона, где собирались все офицеры. Ели за вкопанным в землю большим дощатым столом под парусиновым навесом. Солдаты питались от полевых кухонь, каждая рота отдельно, по месту расквартирования.

Сегодня полковые кашевары припозднились, поэтому начальство решило пресечь расхлябанность, но почему-то именно в наших рядах.

Рассевшись за столом, офицеры принялись за еду, приправляя и без того вкусные блюда приятным разговором.

Я с удовольствием пообщался с уже упомянутым Генрихом Литусом — румяным блондином со светлым пушком на верхней губе, подразумевающим усы. Мы как-то очень быстро познакомились и перешли на «ты».

— Скажи, Генрих, а что Берг подразумевает под «занятиями»?

— Дадут пострелять по мишеням, по две обоймы на ствол. Стрелять надобно поотделенно, без пулеметчиков — они занимаются сами. Потом проверка состояния оружия, снаряжения, обмундирования. — Подпоручик пожал плечами. — Не знаю, Саша, что тебе еще сказать. Может быть, потом батальонный результаты стрельб спросит. И все!

— А если не спросит?

— Не спросит сам — пришлет адъютанта. Он запишет — и тогда совсем все!

— Хм. Понятно…

— Что понятно?

— Понятно, что ничего не понятно! — вздохнул я.

Глаза у Литуса округлились, он покраснел, с трудом проглотил очередной кусок гуляша и захихикал, прикрывая рот рукой. В общем-то обычный для моего времени грустный каламбур вызвал весьма бурную реакцию.

Впрочем, реакцию вполне ожидаемую.

Я очень быстро оказался в полку в записных остряках. Этому способствовало то, что, зная массу шуток и анекдотов из своей прошлой жизни, по неизменной привычке очень часто применял их в качестве присказок или комментариев. А поскольку в большинстве случаев все эти приколы были моим сослуживцам внове, просьбы рассказать какую-либо соответствующую случаю шутку случались довольно часто.

Вот и теперь, заметив смеющегося Генриха, офицеры, до сих пор занятые пересудами о стратегических перспективах текущего 1917 года, обратили на нас свое внимание.

— Так! Что тут у нас! Барон, вы опять о чем-то несерьезном? — шутливо обратился ко мне начальник Литуса, командир 9-й роты штабс-капитан Ильин.

— Что вы, господа! Всего лишь смиренные рассуждения о превратностях судьбы!

— Не поделитесь своими умозаключениями?

— Мы с господином подпоручиком пришли к выводу, что в жизни каждого должна быть хотя бы одна любимая женщина… Главное, чтобы жена о ней не узнала…

После секундной задержки мои сослуживцы взорвались хохотом! Обычно невозмутимый Берг даже промокнул салфеткой уголки глаз, слезившиеся от смеха.

— Нет, ну каков… — восхищенно приговаривал потешавшийся вовсю Ильин.

— Вы, помнится, рассказывали какую-то презабавнейшую историю про британцев? Не напомните ли подробностей? — вмешался батальонный адъютант подпоручик Цветаев.

— Один англичанин спрашивает другого: «Извините, сэр, ваша лошадь курит?» — «Нет! А в чем дело?» — «Тогда, сэр, мне кажется, что у вас горит конюшня».

Сидевшие за столом офицеры вновь захохотали.

Вот так и живем.

— Подходим поотделенно, получаем огнеприпасы — и марш на стрелковую позицию. Лиходеев, проследи! — Стоя перед ротными шеренгами, я как раз закончил объяснять солдатам суть предстоящих занятий.

— Слушаюсь, вашбродь! — Фельдфебель козырнул и, повернувшись лицом к строю, скомандовал: — Ро-о-та-а! На-а-а-ле-во-о-о!!! Бего-о-ом, марш!!!

Мой незабвенный ротный опять куда-то свинтил, сказавшись штабной надобностью. Теперь я проводил сверхплановое полевое занятие без его трогательного участия.

Конечно, по здравом размышлении это даже хорошо. Если стану делать что-то не то, под руку никто вякать не будет. А вот «что-то не то» я вознамерился делать с самого начала.

Дело в том, что по местным понятиям гренадерский полк — ударное подразделение, заточенное под прорыв обороны противника. Взводы вооружены и организованы так, чтобы образовывать готовые штурмовые группы. Вот мне и захотелось посмотреть, на что они способны. В принципе гренадерские части стараются пополнять обстрелянными солдатами и унтер-офицерами, но процент новобранцев из учебных полков все же велик. В моей роте это пятьдесят человек — почти каждый пятый. А главное, очень интересно было понаблюдать за действиями опытных солдат, узнать, каковы их повадки и методы ведения боя.

Я тоже принял участие в стрельбах. Сперва пострелял из нагана, потом взялся за браунинг.

Наган, конечно, хорош, но отдача сильная, перезаряжать долго, и усилие на спусковом крючке великовато. А браунинг — удобен, скорострелен и перезаряжается быстро. Отдача терпимая, и бьет точно. Буду тогда наган вторым стволом носить — пригодится.

В целом рота отстрелялась неплохо, хотя обнаружилось, что мой ординарец отнюдь не снайпер: едва-едва в мишень попадает. Надо будет ему карабин на дробовик сменить — парню меня в бою прикрывать. Так оно надежнее будет.

Потом, пока личный состав готовился к смотру, собрались с унтерами, поговорили по душам. Чтобы солдат поучили, как по полю боя двигаться, как укрываться, как врукопашную биться.

Заодно я вопросики всякие практические позадавал. И, видать, правильно задавал. Потому что унтер-офицеры — сплошь бывалые мужики за тридцать (многие с нашивками сверхсрочников) — по мере продвижения разговора оттаяли ко мне, и беседа вышла весьма конструктивной.

Под конец я решил проверить их в рукопашном бою.

— Савка, — окликнул я своего ординарца. — Ты колышки заготовил?

— Так точна, вашбродь!!! — Он протянул мне пару коротких кольев, которые я хотел использовать как имитацию ножей.

— Ну кто мне покажет, как действовать, когда в траншее на вас германец с тесаком кинется?

— Это как? — опешил старший унтер Наумов.

— А так! — Я бросил ему деревяшку и встал. — Вот я. Патроны у меня кончились. А ты на меня с траншейным ножом прешь! Ну нападай!

— Эвона как… — Наумов поднялся, перехватил колышек поудобнее, но остановился в нерешительности. — А ну как задену я вас, вашбродь?

— Нападай, говорю!!!

Унтер бросился на меня, замахиваясь «ножом» сверху, и… со всего маху плюхнулся на траву после броска через бедро. Его деревянный клинок остался у меня в руках.

— Вот так вот… — Я бросил деревяшку на землю рядом с поднимающимся Наумовым. — Видать, и вам есть чему у меня поучиться.

— Ловко вы, вашбродь! — высказался за всех Лиходеев, задумчиво покручивая кончик длиннющего уса.

— Я с детства уссурийским казаком учен. И учен на совесть. А теперь и вас учить буду, ну и сам учиться понемногу. Ладно. Фельдфебель, командуй оружие к осмотру. Гляну, как наши олухи стволы содержат!

— Ро-о-та-а! — Лиходеев вскочил на ноги и заорал во всю глотку: — А-аррружи-я-а-а к осмотру-у-у!!!

Ближе к вечеру я стал свидетелем самого настоящего воздушного боя. С севера над нашим расположением появился аэроплан и, еле слышно стрекоча мотором, стал описывать растянутые круги.

— Эвона! Германец прилетел, — задрав голову и придерживая фуражку рукой, изрек Лиходеев, сидевший вместе со мной на бревнышке у моей палатки. Мы проверяли результаты бурной хозяйственной деятельности Фили Копейкина.

— Бомбить будет?

— Не! Это, вашбродь, разведчик. Покружит, поглядит да и улетит восвояси.

— Ну-ну…

Неожиданно сверху со стороны солнца на немца спикировала размытая тень. Затрещали пулеметы. Германский аэроплан начал крутить виражи со снижением, уворачиваясь от атак русского истребителя. При этом немец уходил в сторону линии фронта — отрывался.

Не помогло.

Через пару минут наш летчик подловил противника и начал палить по нему практически в упор. От германского разведчика отлетели какие-то куски, потом одно крыло надломилось, и он, беспорядочно вращаясь, рухнул вниз.

Из-за деревьев мы не могли видеть, куда он упал.

Русский самолет снизился и прошел над нашими головами, покачивая крыльями с нарисованными на них красно-сине-белыми кругами. Хвост истребителя черного цвета был украшен черепом и костями.

Пилот помахал рукой, приветствуя наших солдат, которые азартно орали, свистели и подбрасывали вверх фуражки.

— Молодец. Чисто он его уделал, — невольно восхитился я искусством пилота. — Но вернемся к нашим баранам.

— Чего? — недоуменно пробасил до этого молча стоящий передо мной каптенармус.

— Не «чего», а «так точно, ваше благородие»! — передразнил я его. — Ладно, унтер-офицер Копейкин, иди! Пока у тебя с учетом все в порядке. На кухню и на выдачу казенного припаса ни у кого жалоб тоже нет.

— И смотри у меня, Филька! Будешь шельмовать — в первом ряду на германские пулеметы выйдешь! — Сказал свое веское слово Лиходеев, поднеся к вытянувшейся физиономии «артельщика» внушительного размера кулачище.

4

Рано утром прискакал вестовой из штаба полка.

Сие заурядное на первый взгляд событие я наблюдал лично в процессе умывания. Не знаю, что тут за водоем поблизости, но вода настолько холодная, что даже Савка, помогающий мне в оной гигиенической процедуре, не может смотреть на все это без содрогания. Каждое утро умываюсь до пояса, а потом растираюсь полотенцем до красноты. Зато бодрит!

Слава богу, роса по утрам прибивает пыль к земле, иначе мне пришлось бы мыться заново. Всадник пронесся мимо нас и погнал коня дальше между рядами палаток по направлению к штабу батальона.

— Тьфу, оглашенный! — буркнул Савка, подавая мне чистую рубаху.

— Интересно… Что ж это такое случилось, если вестового сюда погнали? — вслух поразмыслил я. — Могли ведь и по телефону позвонить.

— Не могу знать, вашбродь.

— А знать, Савва, и не надо. Надо догадываться!

Гадал-гадал, да не догадался — приказ командира батальона, полученный получасом позже, приводил в еще большее недоумение.

— Господа офицеры! Получено указание из штаба полка. Всем офицерам, а также ротным, взводным и отделенным унтер-офицерам прибыть на поле для занятий, предварительно заготовив мишени. Всем остальным расположения батальона не покидать! — Капитан Берг сложил полученный из штаба полка пакет и положил его на походный столик. Делегаты от каждой роты прибывают по расписанию. Для нашего батальона оно таково: девятая и десятая рота — в тринадцать часов; одиннадцатая и двенадцатая рота — в четырнадцать часов. — Приказ ясен?

— Так точно! — хором отозвалось батальонное офицерство.

— Меня вызывают в штаб. За меня остается штабс-капитан Ильин. Дмитрий Владимирович, проследите за надлежащим исполнением приказа.

— Слушаюсь! — козырнул командир 9-й роты. — А что вообще происходит, Иван Карлович?

— Не знаю и даже не догадываюсь, господа!

Во как!!!

— Черт возьми! Да что же, в конце-то концов, происходит? — страдал командир «последней» 12-й роты поручик Павлов. — Приказы какие-то бессмысленные.

— Они не бессмысленные. Просто мы этого самого смысла в них не видим, — флегматично отозвался Казимирский, раскуривая очередную папиросу. — Пока не видим…

Хм… Надо же! А он у меня — философ, оказывается. Вот так и открываются в человеке, которого ты уже оценил, взвесил и наклеил ярлычок, новые стороны характера.

Офицеры батальона скопом торчали у штабной палатки, оживленно обсуждая полученные указания. Версий было множество, пустого трепа — и того больше. «Мозговой штурм» начался спустя минуту после отбытия комбата в штаб полка и продолжался с небольшими паузами уже полчаса.

Моего мнения тоже спросили.

Я честно ответил, что для полноценного анализа ситуации маловато информации…

А они ржать начали — решили, видать, что опять прикалываюсь.

Тьфу…

Всеобщий спор и мои грустные размышления были прерваны стрельбой со стороны учебного поля.

— Из пистолетов бьют! — прислушавшись, сообщил Генрих Литус. — С чего бы это вдруг?

— Вот именно… С чего бы это вдруг понадобилось из личного оружия мишени портить? — задумчиво изрек штабс-капитан Ильин.

— Может быть, начальство какое нелегкая принесла? Или очередной приказ «о недопущении» огласили — вот наши там с горя и стреляются, — иронично отозвался Казимирский.

Приказ «о недопущении» — это такая местная хохма.

Верховное командование издало приказ «О недопущении использования противогазов для очистки через активированный уголь, в них содержащийся, денатурата, лака и других спиртовых суррогатов. Предлагается командному составу установить наблюдение и не использовать противогазов для очистки спиртовых суррогатов».[35] Поскольку, ввиду малообразованности солдатской массы, никто не знал, что противогаз может служить хорошим фильтром для очистки денатурата и прочей химии, никто этим и не занимался. А как только означенный приказ довели до личного состава — просветили, так сказать, — злоупотребления с употреблением спиртосодержащих жидкостей начались сплошь и рядом.

В общем, века идут, а в русской армии ничего не меняется. Чем старше наши командиры — тем круче их идиотизм.

Тем временем одиночная стрельба сменилась сухим треском очередей.

— Вот черт! — Штабс-капитан Ильин метнулся в штабную палатку. — Штаб полка давай! — гаркнул он на унтера-связиста, сидевшего у полевого телефона. — Быстрее!!!

— Есть! — Тот схватил трубку и яростно закрутил ручку аппарата. — Береза! Береза! Я — Сосна! Извольте, вашбродь! — Унтер-офицер протянул трубку Ильину.

— Алло-алло! Это штабс-капитан Ильин. Слышим стрельбу из пулеметов со стороны штаба! Да? Что? Понял! Понял! Хорошо! — С озадаченным видом он вернул трубку связисту.

— Ну что там? — набросились на него остальные офицеры.

— Сказали, что все в порядке. Так и должно быть. Интересовались нашей готовностью к часу дня.

— Чертовщина какая-то!

— Секретики!

— Ничего не понимаю…

Все загомонили разом, а я скромненько помалкивал. И хотя тоже ни хрена не понимал, но догадывался — уж звук пулемета от пистолета-пулемета я отличить в состоянии.

5

В 13–00 офицеры и унтеры 9-й и 10-й рот уже выходили согласно приказанию начальства на поле для занятий. Младшие унтеры тащили на плечах заготовленные мишени — дощатые щиты на палках, с намалеванным по центру темным кругом.

Навстречу нам попалась делегация двух рот 2-го батальона в сопровождении полкового адъютанта. У каждого из них при себе был брезентовый футляр для охотничьего ружья, что вызвало недоумение у моих сослуживцев.

Наша попытка переговорить с офицерами была этим самым адъютантом пресечена на корню. Правда, после того как сразу несколько человек попросили его «не зарываться», поручик Шевяков закатил глаза и взмолился:

— Да успокойтесь вы, господа! Я тут ни при чем! Приказано соблюдать строжайшую секретность. Сейчас вам все разъяснят.

На окраине поля было выставлено несколько больших палаток. На площадке перед палатками стояли длинные столы, вокруг которых суетилось полковое начальство и несколько незнакомых штаб-офицеров. Здесь же присутствовала вся наша полковая жандармская команда, выставленная в караул.

— Вы вовремя, — поприветствовал нас подошедший капитан Берг. Комбата просто распирало сообщить нам нечто совершенно, по его мнению, удивительное, но он явно сдерживался. — Девятая рота, занимайте места у столов с первого по пятый, десятая — с шестого и далее.

Мы распределились по столам, как и было приказано, и замерли в ожидании.

К нам вышел сухощавый артиллерийский полковник с аксельбантом Генерального штаба на правом плече:

— Здравствуйте, господа. Я — полковник Феклистов Александр Федорович. По поручению командования должен ознакомить вас с новым образцом вооружения, поступающим в войска. Это пистолет-карабин системы Фролова. Оружие сконструировано под четырехлинейный пистолетный патрон и способно вести как одиночный, так и автоматический огонь…[36]

Я слушал и внутренне восхищался своей прозорливостью.

В принципе, идея пистолета-пулемета была реализована итальянским инженером Ревелли еще в 1915 году. Но вот сам путь реализации…

Означенный девайс, вошедший в историю как «Виллар-Пероса», или «ФИАТ», представлял собой именно двуствольный пулемет под пистолетный патрон — тяжелый, сложный и жутко ненадежный. Всего через пару недель все присланные на фронт образцы вышли из строя и были заброшены в мастерских в связи с невозможностью ремонта. И только после серьезной модернизации боевое применение этого чуда инженерной мысли стало хоть как-то возможно.

А вот у представленного нам изделия господина Фролова схема была лучше, но по идее тоже не фонтан. Для пистолета-пулемета система с закрытым полусвободным затвором — не лучший вариант. Оружие будет клинить при загрязнении и перегреве.

Прообраз всех современных пистолетов-пулеметов — немецкий «бергман» 1918 года — был сделан по прогрессивной схеме со свободным затвором, однако надежностью тоже не отличался. Хотя на безрыбье…

Короче, будем воевать тем, что дают.

На стол перед каждым был положен уже знакомый чехол для охотничьего ружья. А инструктор — штабс-капитан с нашивками пулеметчика на рукаве — стал объяснять устройство, последовательность сборки-разборки и давать рекомендации по уходу за оружием на примере демонстрационного образца.

Собственно, сам пистолет-карабин представлял собой короткое ружье на деревянном ложе с классическим прикладом. Ствол — толстый, сужающийся к срезу, с набалдашником на конце, без какого-либо кожуха или оребрения. Переводчик режима огня и окно для выбрасывания гильз — справа. Рукоятка затвора — снизу, между защитной скобой курка и горловиной тридцатипатронного магазина.

Под руководством инструктора мы достали из чехлов автоматы, осмотрели, попробовали частичную разборку. В общем, жить можно.

Потом каждому выдали по четыре магазина — два снаряженных патронами и два пустых для комплекта — и разрешили попробовать оружие на практике.