Если судьба выбирает нас… Валерин Михаил
— И нам не худо было бы пойти? — Мысленно сложив два и два, я вычислил мотив столь пространно-нерешительных речей. — Хочешь послать солдатиков у мертвяков по карманам пошарить?
— Выходит так, вашбродь!
Ну что ж… С одной стороны — это «ай-яй-яй»! С другой стороны, меня вежливо известили о скромном намерении помародерничать, а это не может не радовать в плане дисциплины!
— Ладно! Шут с вами! Сколько думаешь народу пустить?
— Восьмерых! — выпалил Лиходеев, обрадованный моей сговорчивостью.
— Не-э… Четверых! И один из них — мой вестовой.
— Так точно, вашбродь! — гаркнул фельдфебель. Если он и был недоволен, то виду не показал.
— Жигун! — кликнул я своего самого шустрого вестового. — Пойдешь на ничейную землю с остальными… Глянешь там, что да как! Уяснил?
— Будет исполнено, вашбродь!
— Все! Сгиньте с глаз моих!
Сначала, аккуратно и бесшумно, по одному, на нейтралку ушли разведчики, следом приготовились и мои ушлые подчиненные.
Лиходеев лично проинструктировал каждого, уделив особое внимание Жигуну. Пальцем левой руки, подцепив вестового за ремешок каски, подтянул его ухо к своему рту и что-то вполголоса внушил, наставительно помахивая указательным пальцем правой перед носом гренадера.
— Уяснил, босота казанская? — закончив поучения, взрыкнул Кузьма Акимыч.
— Так точно, господин фельдфебель!
— Ну тогда идите! С Богом!
Гренадеры по очереди перемахнули через бруствер и исчезли в ночи.
Отправив солдат на задание, фельдфебель подошел поинтересоваться: «Какие будут приказания?»
— Вот что, Лиходеев! Раз уж я сегодня такой добрый, то сиди-ка ты тут вместо меня и наблюдай. А я вздремну, пожалуй! Устал, как собака, а вы тут со своими инициативами лезете!
Бросив охапку принесенного Савкой свежего сена в подбрустверную нишу, я расстегнул амуницию, пристроил в изголовье автомат и улегся спать, завернувшись в шинель. Лето хоть и теплое, а земля-то — холодная!
Уснул быстро, даже несмотря на то что в наших окопах уже вовсю шумели, разворачивая свою ремонтно-хозяйственную деятельность, бравые саперы.
12
Выспаться как следует мне так и не удалось…
Часа через два после ухода «охотников» со стороны нейтралки прозвучало несколько выстрелов…
А потом началось такое!
Переполошившиеся посты палили с обеих сторон, взлетали ракеты, стрекотали пулеметы. Забухали полковые орудия и минометы.
Вся эта катавасия продолжалась почти сорок минут и постепенно сошла на нет.
— Сходили! Мля… Поглядели! — бурчал я себе под нос, вжимая голову в плечи…
Когда стрельба только началась, на наблюдательный пункт посыпались звонки сначала от командира роты, потом из батальона и наконец из штаба полка.
Прикрывая мембрану телефонной трубки рукой, чтобы было лучше слышно, я раз за разом докладывал, что движения противника не наблюдаю, никаких сведений о разведывательной команде не имею, но как только — так сразу!
Упаси нас Господи от огня противника и излишнего внимания начальства! К тому моменту как вернулись наши охотники, я был доведен до белого каления и то и дело взрыкивал на окружающих. Окружающие предпочитали держаться от недовольного меня как можно дальше.
Так вот, сначала в траншею через бруствер ссыпались четверо моих нерадивых подчиненных, а уже следом поочередно спустились гренадеры из разведкоманды.
Причем, что характерно, не одни!
Добычей и, собственно, прибавлением, в этой теплой компании оказались два связанных немца с кляпами во рту.
— Савка, фонарь давай! — распорядился я и с ходу застроил фельдфебеля разведчиков. — Докладывайте! Что у вас там приключилось? Что за стрельба?
— На германскую разведку наткнулись, вашбродь. На артиллеристов… Приглядывали мы за ихней траншеей. Слышим — ползет кто-то. Ну мы их подпустили поближе и кинулись. Двоих в ножи взяли, еще двоих скрутили. Хто ж знал, что там еще один лезет… Он, ирод, палить начал… Мы его, конешна, кокнули, да поздно — нашумели… Германцы так палили — страсть! Как живы-то остались — непонятно! Одной помощью Господней и спаслися! — Разведчик размашисто перекрестился.
— Раненые есть?
— Никак нет, вашбродь! Царапины токмо, хучь и до крови!
— Ну молодец, показывай пленных!
— Сергунька! — окликнул фельдфебель кого-то из своих. — Давай немаков сюды!
Вид пленные имели довольно жалкий: в грязной изорванной форме, с разбитыми физиономиями и какими-то тряпками во рту в качестве кляпов.
Судя по расцветке галуна и погон — действительно артиллеристы: офицер и унтер.
— Ну-ка выньте у офицера кляп! Поговорить с ним хочу!
Кляп вытащили, и пленный предстал передо мной, щурясь от света потайного фонаря уцелевшим глазом, — другой был подбит и заплыл огромным синяком.
— Name? Dienstgrad? Truppenteil?[90]
— Leutnant Lamm! Die erste Schwerebatterie des zwanzigsten Armeekorps![91]
— Fhnfzehnzentimeterkaliber?[92]
— Ja…[93]
Поболтав еще немного с очумелым немецким лейтенантом, я выяснил, что на нейтралку они вылезли с целью оборудования поста скрытого наблюдения, дабы корректировать артиллерийский огонь во время завтрашней атаки.
Когда немцев увели в штаб полка, я взялся за телефон — пора было доложить о событиях веселой сегодняшней ночки.
К тому моменту когда я вдоволь наобщался с вышестоящими начальниками всех уровней, у меня над душой уже стоял довольный Лиходеев.
— Разрешите доложить, вашбродь?
— Докладывай!
— Хорошо охотники сходили. С прибытком вернулися… Спасибо вам, вашбродь! Вот, стало быть, благодарствуем. — Лиходеев положил на снарядный ящик, используемый в качестве телефонного столика, нечто, завернутое в тряпицу.
— Разрешите идти?
— Иди… — Кузьма Акимыч исчез как утренний туман — тихо и незаметно, а я осторожно развернул оказавшийся тяжелым сверток.
Ого! Массивная кобура из коричневой кожи и небольшой никелированный пистолет с рифленой деревянной рукояткой.
Последний я взялся внимательно рассматривать.
Надпись с левой стороны гласила: SELBSTLADE PISTOLE BEHOLLA CAL 7,65 — значит, «бехолла» калибром 7,65. Над спусковым крючком — серийный номер: 9019. С правой стороны название расшифровывалось: BECKER U HOLLANDER WAFFENBAU SUHL.
О! У отца есть охотничий карабин «маузер» — и тоже «Беккер и Холландер».
А пистолетик-то хорош! Маленький, ухватистый и выглядит весьма и весьма стильно. Выщелкнул обойму — семь патронов. Для скрытого ношения и как оружие последнего шанса — самое оно!
Отложив понравившуюся мне обновку, я взялся за кобуру.
Тут никаких неожиданностей не было — банальный и брутальный «парабеллум» с запасной обоймой и инструментом.
Неплохо.
Достойное пополнение моей коллекции, начавшейся с подаренного казаками-уральцами «маузера».
Завернув подарки обратно в кулек, я отправился в наш с Казимирским блиндаж.
Надо бы наконец выспаться…
Что-то мне подсказывает, что день завтра будет дли-и-и-нным…
Глава шестая
1
Скукота…
Нет! Не так…
СКУ-У-КО-ТА!!!
Причем не просто так, а по ряду объективных причин.
Например, качество окраски стены и лепнину на потолке я изучил до мелочей, а вместе с тем и прочие архитектурные изыски вроде пилястр и капителей палаты номер четыре Варшавского военного Александровского госпиталя…
Развлечения как таковые отсутствуют, да и настроения развлекаться нет. Читать при свечах — некомфортно. Гулять — здоровье не позволяет.
Формулировка безупречна — именно что «скукота»… Большими буквами…
Сейчас вообще ночь, то есть вдобавок еще и темно, одиноко и тоскливо…
Надо бы, наверное, поспать, но не получается. Мешают стоны артиллерийского подпоручика — моего соседа по палате.
Руку опять же отлежал… Левую… Потому что сплю только на левом боку…
Сплю я так по той простой причине, что правая сторона груди у меня прострелена…
Навылет… И легкое тоже — навылет…
А главное — снится все время тот день… Тот самый — самый длинный…
В ночь немцы сменили потрепанный резервный полк, безуспешно атаковавший наши позиции, на переброшенный с Западного фронта пехотный. Атаку перед самым рассветом начали германские штурмовики.
Как они оказались в наших окопах — непонятно…
Возможно, свет на это прискорбное событие смог бы пролить командир второго взвода старший унтер-офицер Филиппов. Но он сгинул безвестно, вместе со всем секретом, бывшим в боевом охранении впереди наших окопов…
Так или иначе, немецкие штурмовые команды ворвались в передовую траншею, паля из пистолетов и забрасывая гранатами блиндажи, землянки, окопы и ходы сообщения.
Пулемет в первой траншее даже не успел открыть огня.
Разбуженные стрельбой и взрывами, мы с Казимирским, одевшись впопыхах, выскочили в траншею:
— Вы — направо! Я — налево! Барон, любой ценой не дайте немцам прорваться во вторую траншею, и да хранит вас Бог!
— Oui, mon chef! Bon courage![94] — Почему я ответил по-французски — Бог весть. — Савка, за мной! — Нахлобучив каску и перехватив автомат за цевье, ринулся к ходу сообщения, соединявшему траншеи.
Немцы как раз начали обстрел наших позиций, дабы предотвратить подход подкреплений. Снаряды рвались вокруг, поднимая дымные фонтаны земли, подсвеченные изнутри оранжевым светом…
В палату вошла сестра милосердия Ядвига — сухощавая немолодая полька с бледным костистым лицом.
— Не спится, пан прапорщик?
— Не спится, пани Ядвига.
— Пану заварить ромашки?
— Спасибо, не стоит! Позаботьтесь лучше о подпоручике Лазареве — он опять стонал.
— Непременно… — Женщина вышла так же тихо, как и появилась.
Лазарев, отброшенный взрывной волной на станину орудия, очень страдал — у него было сломано несколько ребер, ключица и раздроблена рука.
Я же, своевременно прооперированный в нашем полковом госпитале, по сравнению с ним, считай, легко отделался.
Когда бессознательного меня с пузырящейся на губах кровавой пеной притащили на перевязочный пункт, выглядело все достаточно печально. Спасением своего бренного тела ваш покорный слуга обязан Савке и здоровяку Степану Степанову. Первый — быстро закрыл раны, не допустив пневмоторакса.[95] Второй — вынес на руках, словно ребенка, пока тот же Савка, которому не под силу было меня тащить, прикрывал наш отход из ручного пулемета.
Все эти подробности я узнал уже в Варшаве, ибо две недели находился на грани жизни и смерти.
Спустя десять дней после ранения с меня, только очнувшегося от горячечного бреда, сняли дренаж и отправили в Розенберг. А оттуда — по железной дороге в Варшаву.
2
Уже которую ночь подряд я мучаюсь, пытаясь заснуть.
Лежу, ворочаюсь и грежу наяву: мой «самый длинный день»[96] никак не хочет меня отпустить…
В полудреме мне мнятся эпизоды боя, о которых я бы очень хотел забыть…
А еще лучше — никогда их не видеть… Не знать… Не пережить…
Когда я с вестовыми добрался до второй траншеи, в первой бой уже затихал. Теперь предстояла схватка за ходы сообщения, дабы не дать противнику прорваться дальше.
Если я правильно помнил читанную в свое время книгу о тактике германских штурмовых групп в Первую мировую, то сейчас они двинутся дальше вперед, а в захваченную ими передовую траншею подтянутся пехотные части.
Наши пулеметы во второй траншее время от времени постреливали короткими очередями, но непрерывного огня не велось — не по ком было пока стрелять, потому что весь бой шел в окопах.
Минометы молчали, а артиллерия вела беспокоящий огонь.
Предположим, мы сейчас ломанемся в ход сообщения и наткнемся на германских штурмовиков, которые наверняка уже ждут наших ответных действий или же движутся сюда.
Лотерея… Кто первый гранату бросит…
Значит, надо сделать так, чтобы мы успели первыми.
Например, устроить засаду! В узком извилистом ходе сообщения это практически невозможно. К тому же немцы будут двигаться, бросая гранату за каждый поворот.
То есть засаду надо делать в неочевидном месте.
Хотя бы в воронке! Есть метрах в пятидесяти отсюда подходящая яма от шестидюймового снаряда: глубокая и расположена рядом с ходом сообщения.
Так и поступим!
— Так! Ты, ты и ты! — потыкал я пальцем изготовившихся к бою гренадер. — За мной! Гранат побольше берите!
Солдаты завозились, распределяя снаряжение, а я подозвал к себе подоспевшего унтер-офицера Рябинина.
— Рябинин, мы пойдем вперед — немцев встретить. Ты оставляй тут два отделения и готовься с двумя другими в случае успеха нас поддержать!
— Слушаюсь, вашбродь!
— Главное — ходы прикрыть. По открытому месту немцы не пойдут. Воронок пока маловато — близко не подберешься.
— Вы, вашбродь, не сумлевайтесь! Ученые мы! Врасплох нас не возьмешь!
— Вот и ладно! — Я передернул затвор автомата. — Ну мы пошли.
Передвигаться пришлось привычным окопным манером: впереди боец с дробовиком, за ним — гранатометчик, а следом остальные.
До искомой воронки добрались не быстро, но без приключений.
Затихарились и сели ждать гостей.
Бой тем временем разгорался. В какофонию звуков включились новые исполнители — наши минометы и артиллерия.
Значит, немцы уже двинулись от своих траншей через нейтралку к захваченным позициям. Если их сейчас не осечь — нам хана!
Да где же эти чертовы штурмовики?!?!
Накаркал! Идут вроде.
В ходу сообщения грохнула граната, за ней другая, но уже ближе. Еще один взрыв грохнул совсем рядом.
Гренадеры изготовились, ожидая моей команды.
— Огонь, пли! — заорал я и первым бросил ребристое стальное яйцо в то место, где, по моим расчетам, находились враги.
Бах! Бах! Бабах!
Сквозь грохот артиллерийских разрывов хлопки гранат прозвучали несколько приглушенно, а мы, перевалившись через край воронки, уже вели огонь по немцам. Растерянные, раненые и оглушенные, они стали легкой добычей.
Перебравшись в ход сообщения, гренадеры организовали охранение, а я бегло осмотрел результаты засады.
Восемь… Нет! Девять трупов.
Все в новых рогатых касках образца 16-го года. Все увешаны гранатами и вооружены весьма разнообразно — от пехотных лопаток и самодельных палиц до «маузеров» и карабинов.
Ага, а это, судя по всему, офицер… Был…
Ого! А что это тут у нас?
Из-под неловко вывернутой руки посеченного осколками мертвеца я вытащил длинноствольный «парабеллум». Артиллерийская модель, однако! С удлиненным магазином.[97] В коллекцию пойдет.
В этот момент самый дальний от меня немец громко застонал и шевельнулся.
Как уцелел? Шел первым, потому и пострадал меньше всех?
Черт! Да он же в кирасе! На руках тоже какие-то железяки…
Крови нет — значит, его только оглушило! Доспех спас…
Ну, сука!
Я сделал шаг вперед, наступил зашевелившемуся штурмовику на спину и, аккуратно прицелившись, выстрелил из «парабеллума» в зазор между каской и горловиной доспеха…
Немец дернулся и обмяк…
«Requiescit in pace»,[98] как обычно пишут в компьютерных играх…
Черт! Приснится же…
Проснулся я в холодном поту. Поганый сон…
Но поганее всего то, что так оно и было на самом деле: засада, «парабеллум» и застреленный мною в затылок штурмовик.
Вновь заболела левая рука — отлежал. И пить хочется.
Неловко извернувшись, я с трудом сел, откинувшись на подушки.
За стеклянной дверью коридора замерцал оранжевый свет керосиновой лампы, и в палату вошла пани Ядвига.
— Вам плохо, пан прапорщик? Вы опять кричали и ругались…
— Нет-нет… Эта боль не телесная…
— Вам снится война?
— Да…
— Давайте я напою вас отваром из ромашки, пан прапорщик? Вам станет легче, и вы, быть может, хоть немного поспите…
— Спасибо, пани Ядвига. Весьма кстати…
3
Наша контратака оказалась успешной — все штурмовики были уничтожены… И хотя их было немного — около полуроты, но дрались они отчаянно.
В плен эти ребята сдаваться не собирались…
Да и не собирался никто брать их в плен… Эта участь не для бойцов ударно-штурмовых отрядов… Недаром их символом во всех армиях Первой мировой были череп и кости. Добровольцы все как один…
Тяжелораненых гренадеры добили штыками… Как говорится, «Поднявши меч…».
Такой вот суровый закон войны…
Осмотревшись в траншеях, мы заняли оборону. Из хороших новостей — пулемет не поврежден, из плохих — расчет погиб… Народу у меня негусто — человек около пятидесяти. Считай, взвод, а еще недавно была полурота…
Увидев среди подошедших гренадер Акимкина, я распорядился:
— Давай, братец, к «максимке» вставай! Ты же вроде ученый?
— Так точно, вашбродь!
— Отдашь своего «бертье»… да вот хоть Степанову! — заметил я еще одно знакомое лицо. — Справишься, Степанов?
— Отчего же не справиться-то? То исть так точно, вашбродь!
— Вот и ладно! Всем остальным — не расслабляться. Сейчас немец опять полезет!
— Встретим да попотчуем от души! Не сумлевайтесь! Ужо мы им! — отозвались со всех сторон гренадеры.
Я вновь вынырнул из беспокойной полудремы, навеянной тяжкими воспоминаниями…
Больно-то как…
Разволновался во сне, дыхание участилось, и простреленное легкое тут же напомнило о себе резкой тянущей болью.
У-у-у…
Сейчас я завою…. Сейчас я залаю… Сейчас я кого-нибудь съем…
Уф… Вроде отпустило…
Ужасно хлопотное ранение… Неудобное и по нынешним временам чрезвычайно опасное!
Но ведь и повезло мне… Повезло — хоть и не уберегся, но все же живой!
Пуля пробила правый нагрудный карман, где у меня лежал перевязочный пакет, прошла через легкое в верхней его части и вышла из спины, напоследок продырявив ранец…
Вот и получилось, что исподнее в ранце закупорило рану с одной стороны, а бинты, прижатые к ране Савкой вместе с карманом, закупорили входное отверстие. Пневмоторакса не случилось, то есть легкое не схлопнулось…
Дальше ничего не помню…
Остальное знаю из рассказов Генриха: когда меня приволокли на фольварк, где расположился полковой лазарет, дело было почти что плохо…
Оперировал меня наш дорогой и любимый Валерий Михайлович Нижегородский, собственной персоной.
Очень качественно и умело оперировал! Опыт, знаете ли…
Кстати, мой лепший друг Генрих Литус тоже здесь! В Варшавском военном Александровском госпитале долечивают тех, кто не может быть возвращен в строй ранее чем через шесть недель. Прочих лечат либо в полковых, либо в дивизионных лазаретах.
Мне, например, еще как минимум пару месяцев лечиться, при отсутствии осложнений.
А вот Генриху…
Литус, похоже, попал «под списание»: шрапнельная пуля угодила ему в бедро, раздробив кость, буквально через час после того, как ранили меня. Рана заживает плохо, и хотя его операция также прошла успешно, но нога стала заметно короче…
Эвакуировали нас вместе на одном поезде, только вот положили в разных палатах. Я вроде как тяжелораненый, а Генрих вдобавок еще и не ходячий…
4
Ох вы, думы горькие… Ох вы, думы тяжкие…
Перед глазами вновь стоит тот самый, «последний» бой…
В первой траншее мы задержались ненадолго — отбили две атаки, а потом… Потом осколками разорвавшегося поблизости снаряда повредило пулемет. Без станкача удержать позиции было невозможно. Подошедших близко немцев забросали гранатами и отошли, на ходу заваливая ходы сообщения рогатками с колючей проволокой…
Читать бесплатно другие книги:
