Даниил Галицкий. Первый русский король Павлищева Наталья

– А что бы по-христиански не уступить друг дружке? Вот ты бы отдал Галич, если бы попросил тебя Андрей? – Не дожидаясь ответа, протянул: – То-то же… Но ведь не попросил. И ты никого не просил. Не желали и не желают русские князья друг перед дружкой выи гнуть да виниться. Теперь придется это перед вражиной делать! Господь один раз на Русь наказание привел, да не на русских землях биться позволил, на половецких. Поняли? Нет, не поняли, продолжали воевать меж собой. Батыева рать, Даниил Романович, то Господня кара на всех нас. Пока не научитесь меж собой договариваться да кланяться, будете врозь биты и кланяться станете перед погаными!

От этих слов стало совсем не по себе. Какая дружба, если князья и знаться не желают! И про поклоны тоже не нравилось, что ж теперь, поганым сапоги лизать?! Почти застонал:

– Доколе?! Неужто Руси погибать?!

– Нет. Придет время, и сумеете договориться, а пока кланяйтесь Батыю…

Даниил взвился:

– Не буду я кланяться! Он мою землю жжет и конями топчет, а я ему поклоны бить должен?!

– А что ты сделаешь? В глаза плюнешь? Так то, что против ветра плевать, тебе же в бороду и вернется. Ты князь, тебе на миру и смерть красна, а Галичина и Волынь кровью зальются, о том подумал?

– Так что ж теперь, смириться и ждать?

– Не жди, силы копи да с другими договаривайся, но с ханом не ссорься, себе и земле твоей дороже выйдет.

– Но как сделать, чтоб собственные сыновья не прокляли?

– А ты сумей золотую середину найти, чтоб и самому низко не гнуться, и землю свою под разор не подвести, тогда тебе и людское спасибо будет. – Игумен вдруг усмехнулся: – Мне епископ Ростовский Кирилл сказывал, за что Александра Ярославича после шведов особо благодарили. Не столько за то, что врагов побил, то ему как князю положено, на то и зван был, а больше за то, что живым сыновей да мужей домой в Новгород вернул, сумел перехитрить Биргера и людей тем самым сберечь. Молод князь, да разумен.

Вот так и ты, Данила Романович, не только воинскую доблесть свою кажи, но и ум, и мудрость, коих у тебя много. Ведаю, что ты воин храбрейший, а вот ныне более хитрости нужно будет, чем доблести. Сумей, княже, не погуби и себя, и людей своих.

Я с тобой человека знающего отправлю, он и толмач толковый, и хитростей их много знает, и кто кому кем приходится, кому какие дары дарить, кому какие слова говорить…

Даниил не выдержал, возмутился:

– Тьфу ты! Учиться нужно, как поганым в глаза заглядывать и подарки дарить!

Игумен рассмеялся:

– Ничего, Данила Романович, за одного битого двух небитых дают, хитрость доблести не помеха.

Он еще долго рассказывал о порядках в Орде, о людях, о неприятностях, которые могли поджидать. Понимал, что все князь не запомнит, но что-то в мыслях задержится, остальное по пути Хитрован доскажет. А в конце разговора пообещал:

– Даже если придется идолу кланяться, знай, княже, что твой грех я на себя беру. Пусть твоя душа чистой останется.

– Ты уж второй, кто сей грех разделить мыслит.

– Кирилл, что ли, предлагал?

– Он. Тоже уговаривал грешить, чтоб ему было в чем перед Господом каяться. Я постараюсь вам своих грехов не добавлять, сам обойдусь.

Вроде говорить шуткой закончили, а тяжко на душе было, до Сарая еще добраться нужно…

Утром, наблюдая, как Даниил со спутниками усаживаются в ладьи, чтоб хоть часть пути по воде пройти, игумен вдруг окликнул князя:

– Будешь обратно ехать, отправь ко мне Хитрована или еще кого с весточкой, что у тебя все хорошо.

Даниил кивнул:

– Сделаю, отче.

Дворский Андрей ревниво приглядывался к новому княжьему советчику Хитровану. Даниил заметил, отозвал Андрея, объяснил:

– Этого человека игумен не зря с нами отправил, он много порядков ордынских знает, много людей, посему пригодится.

– А не лазутчик?

– Чей?

– А не знаю, хоть бы и ханов!

– У игумена? И чего ж он там разведывал – как пчелы мед носят?

Андрею стало смешно, но он все же решил проследить за этим Хитрованом, такое прозвище зря не дадут…

Прозвище действительно было дано не зря. Хитрован знал все и про всех. Ему удавалось разговорить любого, кто оказывался рядом, человек и сам не замечал, как выкладывал любопытному Хитровану о себе и о своей земле множество сведений. Правда, и сам он рассказать тоже умел, как начнет, заслушаешься! И все так ладно и складно выходило…

– Хитрован, а ты сам откуда?

– Я-то? Отовсюду…

– Родился где?

– А у монголов и родился…

– Чего?! – вытянулось лицо Андрея. Не хватало, чтоб среди них поганый выискался! – А ну крестись, поглядим, каков ты христианин!

– А с чего ты взял, что я христианин? – лукаво заблестел глазами Хитрован, но широко перекрестился.

Дворский внимательно следил за его движениями, потом потребовал:

– А молитву прочти!

– Какую?

– А любую!

– Всю или только начало? По-русски или на греческом? А то ведь я на Афоне два года в монастыре жил, могу и так.

– Ух ты! – не выдержал Андрей. – Как туда-то попал?

Судьба у Хитрована оказалась очень занятной и богатой на события самые разные, помотало его по свету немало, но от этого он только хитрее стал. Родился у русской матери, давным-давно полоненной и купленной купцом, который ходил даже в Китай. Самому купцу девка была не нужна, но сгодилась в услужении. От кого она родила сына, не знала и сама, судя по его внешности, намешано там было всякого… А уж дальше еще мальчонкой Хитрован, который и имя-то свое забыл, с малолетства мотался уже без матери, погибшей в один из набегов. Его крестил монах-несторианец, дав звучное императорское имя Константин, но оно к юркому мальчишке как-то не пристало, зато сразу прилепилось прозвище. С монахом Хитрован и попал на Афон, а потом снова в рабство, бежал, поплавал по морям, помотался по суше, бывал среди всех и везде, потому рассказать ему было что. И в Орде жил тоже три года, в самом Сарае, толмачом был при приходящих купцах. От них ведал, кому какие подарки полагаются, кто больше меха любит, а кто костяные безделки, кто золотом норовит взять, а кому больше почет важен… Ценного провожатого дал игумен Михаил князю.

Андрей подружился с новым помощником и подолгу выспрашивал у того об Орде, о Сарае, хане, его родственниках, учил татарские слова. Учил и Даниил, ему давалось легко, потому что хорошо говорил на языке своей жены Анны, знавшей его от матери – половецкой княжны. Князь и с Котяном разговаривал на его наречии. Вообще с Хитрованом Даниил старался говорить не по-русски, чтобы вспомнить то, что знал сам. От матери он хорошо помнил греческий, знал угорский, язык ляхов, латынь… Языки не раз пригождались, может, и в этот раз сгодятся?

Пригодились уже у Куремсы. Этот наместник должен был дать или не дать, смотря по желанию, пайцзу на дальнейший путь в Сарай. Куремсу нашли в Переяславле, он сразу не понравился ни Андрею, ни самому Даниилу. Дворский потом, когда его никто не слышал, заявил, что этот прохвост может одной рукой пайцзу дать, а другой отправить своих нехристей, чтоб не только охранную грамоту, но и все ценности отняли за первым же леском! Даниил усмехнулся:

– Я не глупей его, все предусмотрел.

– Это как? – прищурился Андрей.

– Между делом сказал, что вторым еду, а с первым посольством, что другой дорогой раньше отправилось, послал дары хану и сообщение о своем приезде. Пусть попробует задержать или какую пакость сделать!

Дворский с удовольствием хлопнул себя по коленкам:

– Ай да князь!

Даниил не стал говорить, что это посоветовал Хитрован, видно, хорошо знал обычаи нехристей.

У князя с Куремсой получился «спор в гляделки», как в детстве с Васильком играли, кто кого переглядит, не моргнув. Побеждал Данила, он умудрялся не моргать долго-долго и глядел притом упорно зверем. Встретившись с темными злыми глазами наместника, Даниил вспомнил детскую забаву и своих глаз не отвел и не опустил. Небось Куремса не вправе заставлять его сто раз кланяться или проходить между огнями? Кроме того, князь вдруг нутром почувствовал, что от этих «гляделок» многое зависит. А еще понял, что когда-то встретится с Куремсой в бою и если победит сейчас, то победит и после. Победил.

Придя от наместника, он развернул выданную подорожную. Читал, усмехаясь, важно написано…

«Силой вечного Неба. Покровительством Великого могущества. Кто не будет относиться к сему указу Бату-хана с уважением и благоговением, потерпит ущерб и умрет!»

– Андрей, ты относишься с благоговением?

– Чего?! – возмутился дворский. – Чего это я должен благоговейно относиться к поганой писанине?

– А вот это ты зря. Вот ты грамоту не разумеешь и без чужой помощи прочесть ничего не можешь. Откуда тебе знать, что там о помощи написано, а не о казни?

Андрей заметно вздрогнул, но стойко промолчал.

– Благоговейно надо относиться к любому писаному слову, потому как люди доброе дело сделали, которые его придумали. Без письма как смогли бы столько разумного передать нам прежде жившие?

– Ну, как-то передавали же раньше, когда писать не умели?

– Передавали, да только много легче стало, когда писать придумали.

Андрей уже хорошо знал все эти разговоры, князь давно пытался заставить его научиться если не писать, то хоть читать, но дворский почему-то упорствовал в своем нежелании. Вот и теперь он поморщился:

– Ты бы, княже, лучше сказал, что там еще пишется.

– А вот и прочел бы, – хитро усмехнулся Даниил. Но дворского просто так не возьмешь:

– Так ведь там по-ихнему, я у нехристей и языка не понимаю, не то буквицы.

– Нет, по-русски тоже. Это же охранная грамотка, от всех охранять должна. Ладно, слушай… Велено этим важным Куремсой, чтобы нам везде и всюду помогали, лошадей давали, сколько спросим, и охрану тоже.

– Ага, – снова возмутился Андрей, – а охрану от той охраны кто даст?!

Но вообще дворский оказался незаменимым человеком, они вдвоем с Хитрованом организовывали всю жизнь в дороге. На каждом привале, каждой ночевке обязательно находился корм для лошадей и ночлег для людей, причем без Куремсы, Андрею казалось зазорным пользоваться покровительством «этого нехристя». Пока получалось, Даниил молчал, чем меньше они потратят по дороге, тем больше останется, ведь сколько там будут, тоже неизвестно, может, дня хватит, а может, и года мало будет. Хитрован рассказывал, что по времени ожидания видно, как хан относится к своему гостю или даннику. Если быстро к себе зовет, значит, уважает и считается, а вот если подолгу не кличет, тут хоть волосы на себе рви, на тебя и остальные смотреть перестанут, словно ты пустое место.

Чтобы хану быстро доложили о приезде, следует нужным людям подарки поднести, договориться, ублажить…

– Как они могут не донести, если я к хану прибыл?

– Так ведь могут сразу сказать, а могут только к весне…

– А я же могу самому хану пожаловаться, что сразу не допустили…

– И вовсе из Орды не уедешь, найдут способ на тот свет отправить.

– Неужто просто убить могут?

– Не просто, а потому что не одарил, не уважил. Хитро травят, даже вон принцев и ханских жен травят, а уж об остальных что говорить?

Слышавший эти речи Андрей перекрестился:

– Да как же там жить-то? Не с собой же всю еду и питье везти?! На месяц не напасешься…

– Нет, еду там покупать будем, к чему-то придется привыкать, правда. Они свинину не едят, кур тоже, будет одна конина да овцы.

– Чего?! Я конину есть не стану, лучше с голоду помирать.

– Успокойся, Андрей. Не в гости едем, да и кто в чужой монастырь со своим уставом лезет? Если приехали, то будем есть, что дадут.

– Ладно, – тоскливо вздохнул дворский, – может, эта конина и ничего…

Такие разговоры велись каждый день. Князь старался, чтобы рассказы Хитрована слышали почти все, лучше, если люди сразу знают, что можно, а чего нельзя. Нельзя было многое. Нельзя наступать на порог жилища, это карается смертью. Нельзя неуважительно отзываться о Потрясателе вселенной Чингисхане. Нельзя мочиться в ставке. Нельзя мыться или мыть руки в реке.

Некоторые «нельзя» вызывали у Андрея бурный протест:

– А где мочиться-то?! Ежели по-большому надобно? Они что, вообще не гадят, что ли?! Если держаться, то за неделю так подопрет, что после не выковыряешь!

– Выйди за пределы и там садись.

– А ежели приспичит?!

– Потерпишь.

– А где мыться, если в реке нельзя, они не моются?

– Вообще-то не часто, но если нужно, то набирают воду в кувшин и поливают на себя. В проточной воде мыться нельзя, это оскорбляет реку.

– Во дураки!

Дураки не дураки, а учитывать привычки хозяев пришлось…

Когда Хитрован показал рукой вдаль на темные силуэты каких-то огромных стогов сена, занесенных снегом: «Сарай», Андрей даже не сразу понял:

– Это чего, скирды такие, что ли?

– Это столица Батыева! Не вздумай там что худое про город сказать, обратно не вернешься.

– А стена крепостная где?

– Нет, не нужна она.

Скирды оказались просто кибитками, снятыми с колес и поставленными на землю.

Стены и впрямь не было. Много чего не было, не было посада, ставка начиналась как-то сразу, только по краю шли кибитки, не слишком новые, часто даже ветхие. Между ними бегали, несмотря на холод, ребятишки, увидев княжий поезд, бросались следом, кричали: «Урус! Урус!», дразнились, натравливали на конных собак. Хитрован сразу предупредил, что собак убивать нельзя, научил как крикнуть, чтоб отстали. Хорошо, что научил, помогало.

Вообще все, о чем рассказывал Хитрован, сбывалось, князь с сопровождавшими быстро поняли, что без такого толкового помощника им было бы туго. Хитрован нашел и место, где можно остановиться. Караван-сарай называлось. На большом дворе не дворе, но внутри загороди стояли верблюды, кони и какие-то маленькие ушастые животные вроде жеребят, только потолще. Ослы, объяснил все тот же Хитрован. Сказал, сколько надо заплатить за постой, причем так твердо, что хозяин, видно, надеявшийся взять куда больше, поскучнел, но, получив шкурку соболя, тут же заверил, что станет охранять еще и сани…

– А что, их могут украсть во дворе-то?

– Пусть попробуют, – фыркнул Хитрован.

В тот же день он привел нескольких странноватого вида мужиков, долго им что-то объяснял, показывая на обозное имущество и загибая пальцы, те покивали, попрятали полученные деньги и важно удалились.

– Ты что, ворам платишь, чтобы не крали?

– У своих они не воруют, а вот у нас запросто могут. Теперь не будут. Лучше заплатить немного и жить спокойно, чем каждый день терять что-то.

– Тьфу ты! – злился Андрей, но он быстро забыл свое возмущение, как только Хитрован взял его с собой на торг и к чиновникам.

Князя пока оставили дома, объяснив, что сначала сами разведают. Разведали, вернувшись, Андрей долго крутил головой, не в силах даже рассказать, как провел день. Хитрован был более собранным:

– Нужным чиновникам взятки дали. О тебе, Даниил Романович, доложат хану уже завтра, ждать долго не придется. Надеемся, что примет в течение месяца. Служанкам ханши Баракчины тоже подарки передали, завтра скажут, что лучше подарить самой хозяйке. Но главное, помощнику их колдуна подарок умудрились передать, чтоб помог к колдуну подойти поговорить.

– Это зачем?! Я колдовству учиться не стану.

Взгляд Хитрована стал твердым:

– Данила Романович, ты желаешь не проходить меж огней и кусту не кланяться? Коли колдун дары примет, то не будешь, и без того хану намекнет, что ты чист, как весенняя капель!

– Правда, что ли?! – ахнул Андрей. – А я думаю, чего это он в глаза колдовскому сподручному заглядывает? Сам едва сдержался, чтоб не плюнуть, потому как мужик весь тряпьем и бирюльками обвешан хуже нашей бабы. Ах ты ж мой дорогой! Дай я тебя за это расцелую!

Хитрован отстранил дворского со смехом:

– Иди вон лучше с половчанкой целуйся, на которую на рынке глаза пялил.

Андрей явно такому замечанию смутился:

– Да не половчанка она, скорее наша, славянка, только загорела сильно, обветрилась. А хорошая девка, худая только, и глаза, что твои сливы, темные, большущие. Бьет ее хозяин, видно, потому как в глазах слезы и грусть…

Даниил с изумлением слушал столь лирическое объяснение из уст своего помощника, а Хитрован хохотал:

– Вот, вот, глаза как черные большущие сливы! Ты где такие у славянок видел? И взгляд томный, словно зовущий…

– Она и на тебя так глядела?! Словно умоляла, да? Жалко девку-то.

Теперь и князь понял, на что попался его дворский:

– Андрей, ты осторожней, эти девки нарочно на продажу выставлены, чтоб людей завлекать, я про такое слышал. Их на ночь берут те, у кого женщины нет.

– Ну да!

Вечером Андрей, зачем-то загибая пальцы, пересказывал, что у «этих безбожных» не так. Получалось много.

Одеты все одинаково, что мужчины, что женщины, сразу не поймешь, кто перед тобой.

– Как же ты понял?

– Ха! У них бабы работают! Нет, правда, все бабы делают, и кибитки ставят, и поклажу грузят, и кизяки таскают, и детей рожают…

– Так детей и у нас тоже бабы.

Андрей махнул рукой, от потрясения, которое испытал в этом необычном городе не городе, было не до смеха.

– А мужики слабые, ежели его с коняки ссадить, так совсем хилый. Занимаются только тем, что воюют, охотятся и коней мучают.

– С чего ты взял, что мучают?

– Ага, жилы им режут и кровь пьют. – Заметив, что многих едва не вывернуло от такого сообщения, он стал рассказывать о другом, да тоже не слишком приятном: – И топят кизяками.

– Чем? – поинтересовался впервые столкнувшийся со степняками Еремей.

– Говном сушеным. Подбирают по степи, сушат и жгут!

– Вонять же будет!

Андрей лишь руками развел, как бы смущаясь, мол, я же говорил…

– Это не город, это пока ставка, город будет после, когда для хана дворец построят. Слышь, Даниил Романович, у них и бабы в седлах сидят не хуже мужиков. Может, потому конница такая большая?

– Я не слышал, чтобы кто-то их в бою видел.

Дворский вздохнул:

– Может, дело не доходит…

Вообще рот у Андрея не закрывался все первые дни, он делился и делился впечатлениями, столь необычной и временами неприемлемой казалась жизнь в Орде.

Уже через день Хитрован, а за ним и сам Даниил знали, что нынче любит ханша Баракчина и ее ближайшие дамы. А на следующий день парень привел закутанного во множество тряпок (видно, сильно мерз бедолага) купца, за которым два рослых совершенно черных человека несли что-то тоже завернутое во множество оберток. Пока Андрей разглядывал необычных помощников купца (и не думал, что на земле такие люди бывают, сказали, не поверил бы, – роста огромного, обличьем точно в саже извозились, даже лица черные, лишь глаза сверкают и зубы, если рот откроет!), сам купец по велению Хитрована раскладывал принесенный товар перед не меньше, чем его дворский, изумленным Даниилом.

Дивиться было чему! Таких украшений Даниил Романович не видел, хотя очень любил дарить всякие безделки своей Анне да и про мать не забывал. Той в обители украшения не нужны, а вот четки брала охотно и оклады к образам тоже любила.

Но у купца переливались и сверкали одни других краше бусы, серьги, перстни… В шкатулке было немыслимое количество драгоценностей, столько, что у князя шевельнулось подозрение, что все это подделка. Успокоил Хитрован:

– Купец со своими людьми у нас пока поживет, если окажется, что это подделка, мы его хану и сдадим, там разберутся.

Купец, когда ему было повторено на каком-то тарабарском языке, замахал руками, залепетал, явно показывая, что все ценное и настоящее. Он протягивал в своих пухленьких ручках одно ожерелье за другим, прикладывал к лицу серьги, тыкал Даниилу большие перстни. Тот не выдержал:

– Да верю я, верю. Только учти, нам для самой ханши нужно, здесь ошибиться нельзя.

Чуть посомневавшись, Хитрован все же перевел. Купец замер, потом решительно замотал головой и полез в какие-то свои закрома еще за одной шкатулкой, поменьше. Такой красоты они не видели никогда. Сама шкатулка была резной из белой кости, вся словно сплетена из тонкой нити, а уж внутри и того краше. Тонюсенькие золотые проволочки непонятно как удерживали, словно капельки воды, прозрачные камни. Когда на них попал свет, по всем углам от камней брызнули лучи! При малейшем движении эти лучи рассыпались, словно солнце на росяной поляне на рассвете.

Запросил купчишка немало, оно того стоило, но Хитрован еще о чем-то поговорил, и цена заметно упала. Когда остались одни, Даниил поинтересовался, о чем шла речь.

– Пообещал сказать ханше, у кого самые красивые драгоценности, чтобы у него и покупала. А еще среди разных послов и купцов слух пустить, что хатун предпочитает его бирюльки.

Ох и хитер этот Хитрован!

Дворского уже не интересовали ни украшения, ни даже продажные женщины, он увлекся другим.

– Данила Романович, может, и нам ихних коняк прикупить, а?

– Зачем, своих мало? Да и не нравятся они мне, низкие, медленные…

Андрей мотал головой, не в силах высказать свое изумление:

– Так ведь какие животины! Эти безбожники своих коняк не кормят!

– Как это? Скотину не корми, она же сдохнет.

– Во-от!.. Это другая сдохнет, а сей конь сам себе еду найдет! Ага, раскапывает под снегом остатки прошлогодней травы. Так это же не все, они своих лошадей доят, а еще… – лицо дворского передернуло, как от огромной мерзости, – кровь у них пьют.

Это князь видел и сам – коня повалили на землю, видно, подрезали жилу, и один за другим приникали к разрезу ртом, когда поднимали головы, вокруг рта было красно от конской крови. Даниила едва не вывернуло, когда понял, что делают, но как осуждать чужие обычаи?

Кони действительно не только не требовали еды и заботы, но и кормили и одевали своих хозяев, конь давал молоко, кровь и мясо, после своей смерти кожу и шерсть, его не требовалось даже ковать, копыта низкорослых лошадок были тверже подков. Вот и крутил головой от восхищения Андрей. Но Даниил отказался покупать лошадей, своих достаточно, напротив, даже нескольких подарили позарившимся татарам.

Щедрые дары и умелая пронырливость Хитрована сделали свое дело, князя Даниила позвали в шатер к Батыю уже через неделю. Хитрован успокоил:

– С колдуном договорился, не будут тебя, князь, искусу подвергать. Только пройти меж огней придется, но это не страшно.

Много занятного увидели русские в Сарае. И сами кое-кому попались на глаза…

Букас пришел домой не в духе, швырнул в неповоротливую старшую жену плеть, завалился на свернутые кошмы, протягивая ноги Злате, чтобы стащила сапоги. То ли сапоги были тесными, то ли ноги у сотника к вечеру отекали, но стащить их бывало очень трудно. По тому, как зло блестел глазами муж, Злата поняла, что сегодня быть битой, но она уже настолько ко всему привыкла, что теперь лелеяла одну мысль: убить мужа и потом себя… Грех, конечно, но разве не грех вот так каждый день мучиться от ненависти?

Сотник о чем-то ворчал, чуть прислушавшись, Злата едва не села на землю: он говорил о том, что теперь придется следить за этим урусским коназем Данылом… а все урусы только и мыслят, как бы убить татар! В другое время, услышав такое, Злата мысленно спрашивала, чего еще можно ожидать, придя на чужую землю? Но сейчас она могла думать только об одном: Данила в Сарае?! Сердце рванулось спросить, где русский князь, бежать к нему, забыв о муже, угрозе быть побитой, даже убитой…

А сотник все ругал Данылу-коназа за доставленное его приездом беспокойство и за то, что именно ему, сотнику Букасу, даров уруса Данылы не перепадет.

Теперь Злата уже не сомневалась, что это действительно Данила Романович. Любый… жив, спасся… вот где довелось встретиться! Она даже руку прижала к губам, чтобы не вскрикнуть, и… пальцы невольно нащупали глубокий шрам, который в свое время старалась сделать как можно страшнее, чтобы не попасть к кому-нибудь на ложе! Шрам пересекал все лицо, раздваивая верхнюю губу и открывая зубы…

Ужас от сознания, что не может в таком виде показаться Даниилу, был не меньше того, который испытала, когда татарин подхватил ее и бросил поперек конской спины! Муж тискал ее все еще крепкую грудь, разгорячившись своим возмущением, насиловал едва не до утра, а она словно была не с ним в кибитке, а где-то там, в давней счастливой жизни… Данила… Он почти рядом, в Сарае, его можно будет увидеть, но самой показываться нельзя.

Еще в Звягеле Злата не раз размышляла над тем, как быть дальше. Если князь вернулся из угров, приехал во Владимир, то видел сожженный дом и крест над могилкой Романа. Но стал ли он возвращаться в истерзанную татарами Волынь? И тем более искать ее дом? Всем не до того… Когда-то она решила, что позже сама сходит в Холм и хоть одним глазком посмотрит на любого, а вот Аннушке ничего говорить не станет. И Любаву просила не говорить…

Сердце очень болело о дочери. Хорошо, если их с Любавой не схватили, кажется, все так и получилось. Как теперь выживет девочка сиротинушкой? Одно успокаивало изболевшуюся душу – Любава не из тех, кто бросает в тяжелую минуту. Злата успела заметить, как подруга утаскивала ее дочку подальше в лес, зажав рот рукой, чтоб не закричала. Правильно поступила, и ее бы не спасли, и сами погибли.

Обычно Злата старалась гнать все эти мысли от себя, иначе становилось так тошно, что хоть волком вой. Но сейчас все нахлынуло снова, и не было сил не думать. Она решила завтра же сходить хоть одним глазком посмотреть на Даниила Романовича, тайно, издали, но убедиться, что это он, что жив, здоров, что ему ничего не угрожает…

Слуги несли большие короба с приготовленными подарками хану. Сам князь был одет парадно, как-никак к самому Батыю шел.

Когда приблизились к Батыевым шатрам, Даниил едва заметно усмехнулся – то были шатры венгерского короля, захваченные при набеге и, видно, так понравившиеся хану, что взял себе. Богато расшитые полотна дополнительно украшены какими-то золотыми вышивками, наверху развевался стяг самого хана. Вокруг центрального шатра неглубокий ров, словно обозначение места, на той стороне стража. Ко входу вела дорожка, вдоль которой по обеим сторонам стояли свирепого вида татары в рысьих шапках. Сразу за ровчиком по обе стороны дорожки в землю воткнуты два больших копья, от одного к другому натянута веревка, получалось вроде ворот. За копьями два костра. Тоже верно, когда-то предки русов верили, что Огонь-Сварожич защитит от дурных намерений, покажет, если кто рядом с недобрыми мыслями.

Пока ничего поганого или колдовского не требовалось, меж костров пройти, что же в том обидного? Сначала по дорожке понесли короба с дарами, стоявшие рядом с кострами женщины, волосы которых заплетены во множество косичек и увешаны всякой всячиной, внимательно следили, чтобы не вспыхнул огонь сильней, показывая недоброе. Нет, горел ровно. Теперь сделали знак и самому князю Даниилу. Остальные стояли в стороне, к хану допускали только одного князя.

Встречавший его чиновник протянул руку за оружием, но Даниил Романович снял с пояса меч и отдал Андрею, показав татарину, что оружия больше нет. Тот кивнул, жестом приглашая следовать за собой. И снова старухи внимательно смотрели на пламя костров. У входа рослые воины сомкнули свои копья, закрывая вход. Юркий чиновник скользнул под ними внутрь, а Даниил Романович остался стоять, держась прямо и гордо. Ни к чему загодя кланяться, да и кому, если самого хана еще не видно?

Внутри большого шатра было темно. Даниил, уже бывавший раньше у венгерского Белы в его шатре, не сразу сообразил почему, потом понял – все стены завешаны толстыми коврами. Такими коврами в ставке покрыто все, даже полы. Это удобно, ковры не пропускали холодный воздух, было тепло и не дуло.

Посреди шатра на троне (как потом узнал Даниил, походном) сидел сам хан. Его лицо было бесстрастно, а узкие глаза смотрели куда-то вдаль, не задерживаясь на лице князя. Даниил мысленно усмехнулся: важничает Батый! Но прибыл с поклоном, пришлось кланяться. Хан повел рукой в сторону, явно указывая, куда сесть. Теперь полагалось расспросить о здоровье, о любимом коне, об охоте и многом другом. Это все говорили Даниилу, наставляя перед походом к Батыю, но кто должен начать спрашивать? Вроде хан, до его позволения и рта раскрывать нельзя. Но Батый пока молчал, Даниил засомневался, начнешь первым, а он и обидится…

Медленно опустился на корточки, потом сел, сложив ноги, как это иногда делал Котян. И успел заметить короткий взгляд Батыя, брошенный в его сторону. Все видел этот узкоглазый хитрец, все примечал!

– Почему раньше не пришел, Даниил? Зачем столько ждал?

Князь спокойно ответил:

– Без зова как идти. Ты занят, я занят…

– Я и сейчас не звал.

Ах ты ж, старая лиса!

– Твой нойон письмо прислал, я решил приехать…

– Он Галич требовал, почему не отдал?

– Так ведь не ты требовал, хан.

Говорил и с ужасом думал, что вот сейчас посмеется, мол, теперь я требую, что тогда? Батый спросил другое:

– Откуда наш язык знаешь?

– Я многие языки знаю.

Батый жестом отправил прочь толмача, косившегося на князя с недовольным видом.

– Если знаешь, без него говорить будем.

Даниил промолчал. Как попросить хана, чтобы не спешил с речью, чтобы не пропустить чего важного. Но тут же понял, что это не грозит, стараясь выглядеть важным, Батый и без того не частил словами. «Пойму», – усмехнулся князь.

– Против меня воевал?

Вопрос не в бровь, а в глаз. Самого Даниила в его земле не было, когда Батый с разором прошелся, но ведь была еще одна встреча, на Калке, которую хоть и не Батый вел, но его войско.

– С тобой, хан, нет, а вот с твоими багатурами да. И бит был… – Даниил опустил голову.

Батый усмехнулся, он прекрасно знал о том сражении, помнил рассказ Субедея о молодом коназе, которого отпустили с поля боя из-за его неистовства.

– Мой Субедей-багатур тоже тебя помнит.